Блудный сын Кунц Дин

Глава 39

На рассвете, когда поднимающееся солнце еще не коснулось цветных витражей, интерьер церкви Госпожи Наших Печалей прятался в тенях. Разгоняли их только подсвеченное распятие да горящие свечи в невысоких рубиново-красных стаканчиках.

Влажность и раннюю жару усиливали ароматы благовоний, запахи таллового жира и лимонного воска. Вдыхая этот коктейль, Виктор легко представил себе, что остаток дня будет потеть им изо всех пор.

Его шаги по мраморному полу эхом отражались от сводчатого потолка. Ему нравилась отрывистость этих звуков, они словно говорили правду удушающей атмосфере церкви.

До первой мессы оставалось еще полчаса, так что, кроме Виктора, в церкви находился только один человек – Патрик Дюшен. Он ждал, как ему и велели, на скамье первого ряда.

Мужчина нервно поднялся, но Виктор остановил его: «Сиди, сиди». В голосе слышались нотки нетерпения, словно обращался он к непослушному псу.

Волосы шестидесятилетнего Патрика поседели, лицо было словно у доброго дедушки, в глазах стояло вечное сострадание. Такой человек сразу располагал к себе, прихожане любили его, полностью ему доверяли.

Добавьте к этой внешности нежный, музыкальный голос. Теплый, легкий смех. Более того, он обладал искренним смирением человека, хорошо знающего свое место в структуре мироздания.

Отец Дюшен являл собой идеальный образ священника, которому прихожане с готовностью раскрывали свои сердца и на исповеди ничего не утаивали.

В Новом Орлеане католики, регулярно посещающие церковь, составляли немалый процент населения, вот Виктор и счел полезным, чтобы один из его людей выслушивал исповеди в церкви, при-хожанами которой были многие влиятельные горожане.

Патрик Дюшен был одним из редких представителей Новой расы, которого клонировали по ДНК живого человека. Физиологически его, конечно, улучшили, но внешне он ничем не отличался от того Патрика Дюшена, который родился от мужчины и женщины.

Настоящий Патрик Дюшен сдал кровь, поучаствовав в благотворительной акции Красного Креста, и, сам того не желая, предоставил Виктору материал, по которому тот создал его копию. Теперь тело Дюшена гнило под тоннами мусора, на свалке, тогда как его Doppelganger[27] оберегал души прихожан церкви Госпожи Наших Печалей.

Замена настоящих людей двойниками сопровождалась риском, на который Виктор шел крайне редко. Хотя двойник мог выглядеть, говорить и двигаться точь-в-точь как оригинал, воспоминания последнего ему не передавались.

Ближайшие родственники и друзья замененного индивидуума тут же заметили бы многочисленные пробелы в его знаниях, касающиеся личной истории и взаимоотношений с ними. Они бы, возможно, и не догадались, что он – самозванец, но решили бы, что он страдает каким-то душевным или физическим заболеванием, а потому заставили бы обратиться к врачу.

Кроме того, из самых добрых побуждений они бы стали пристально наблюдать за ним, не полностью ему доверяя. А потому его возможности влиться в общество и работать на благо Новой расы были бы существенно ограничены.

А вот у католического священника жены быть не могло и, соответственно, детей тоже. Родители Патрика Дюшена умерли, как и его единственный брат. И хотя он поддерживал близкие отношения со многими друзьями и прихожанами, план Виктора по его замене двойником удался на славу.

В лаборатории Виктор создал отца Дюшена из нескольких капель крови еще до того, как настоящий отец Дюшен умер, и задача эта была посложнее той, что решал с Лазарем мужчина из Галилеи.

Сев рядом со священником на скамью первого ряда, Виктор спросил: «Как ты спишь? Тебе снятся сны?»

– Не часто, сэр. Случается… кошмар о «Руках милосердия». Но подробности я никогда не могу вспомнить.

– И не вспомнишь. Это мой дар тебе – никаких воспоминаний о твоем рождении. Патрик, мне нужна твоя помощь.

– Само собой. Все, что скажете.

– У одного из моих людей серьезный духовный кризис. Я не знаю, кто он. Он позвонил мне… но боится прийти ко мне.

– Может… не боится, сэр. Ему стыдно. Стыдно за то, что он подвел вас.

Эти слова обеспокоили Виктора.

– Как ты мог такое предположить, Патрик? Новая раса не способна стыдиться.

Стыд Виктор заложил только в программу Эрики, и только потому, что стыдливость, по его мнению, добавляла ей эротичности.

– Стыд – это не добродетель, – напомнил он Патрику. – Стыд – это слабость. Ни один закон природы его не требует. Мы правим природой… и превосходим ее.

Священник не желал встретиться с Виктором взглядом.

– Да, сэр, разумеется. Я думаю, что хотел сказать… может, он чувствует некоторое… сожаление из-за того, что не оправдал ваших ожиданий.

«Возможно, – подумал Виктор, – за священником стоит приглядывать более внимательно, а может быть, даже пригласить на день в лабораторию и провести тщательное обследование».

– Прошерсти город, Патрик. Опроси моих людей. Может, они знают, что кто-то из им подобных ведет себя странно. Эту задачу я возлагаю на тебя и еще на нескольких ключевых фигур. И я уверен, что ты оправдаешь мои ожидания.

– Да, сэр.

– Если ты его найдешь, а он побежит… убей его. Ты знаешь, как можно убить таких, как ты.

– Да, сэр.

– Будь осторожен. Он уже убил одного из вас, – признался Виктор.

В изумлении священник вскинул на него глаза.

– Я бы предпочел получить его живым, – продолжил Виктор. – И мне обязательно нужно его тело. Для исследований. Привези его ко мне в «Руки милосердия».

Они сидели неподалеку от стойки, на которой горели свечи, и алые отблески плясали на лице Патрика.

Отблески эти побудили Виктора задать вопрос:

– Тебе в голову иногда не приходят мысли о том, что ты – проклятый?

– Нет, сэр, – ответил священник, но после короткой паузы. – Нет ни рая, ни ада. Есть только одна жизнь.

– Именно так. Для суеверий у тебя слишком хороший мозг. – Виктор поднялся со скамьи. – Да благословит тебя Бог, Патрик. – Глаза священника широко раскрылись от изумления, так что Виктор улыбнулся и добавил: – Шутка.

Глава 40

Карсон заехала за Майклом, а тот, садясь в машину и оглядев напарницу с головы до ног, сказал:

– На тебе вчерашняя одежда.

– Кто-то у нас стал специалистом по женской одежде.

– Ты выглядишь… помятой.

Она отъехала от тротуара.

– Помятой, говоришь? Я выгляжу как выплюнутая коровья жвачка.

– Не спала?

– Возможно, я совсем завязала со сном.

– Раз уж ты не спала больше двадцати четырех часов, может, не стоит тебе садиться за руль.

– Об этом не тревожься, мамуля. – Она взяла высокий бумажный стакан с логотипом кофейни «Старбакс», через соломинку выпила кофе. – Я так накачана кофеином, что у меня рефлексы разъяренной гадюки.

– У разъяренной гадюки хорошие рефлексы?

– А ты разозли ее и увидишь сам.

– Пожалуй, ты права. Что произошло?

– Видела призрака. Напугалась до смерти.

– Это шутка?

То, что Карсон не смогла бы рассказать Кэти Берк, она могла рассказать Майклу. На полицейской службе напарники ближе, чем просто друзья. Должны быть ближе. Потому что ежедневно доверяют друг другу свою жизнь.

Если ты не можешь рассказать напарнику все, лучше тебе искать другого напарника.

И тем не менее она помялась, прежде чем сказать:

– Похоже, он выходит из стен и исчезает в них. Здоровенный парень и такой быстрый, что глаз не поспевает за ним.

– Кто?

– Ты меня слушаешь или как? Призрак, вот кто.

– Ты ничего не плеснула в кофе?

– Он сказал, что создан из частей тел преступников.

– Сбавь скорость. Ты очень уж гонишь.

Карсон придавила педаль газа.

– Руки душителя, одно сердце от безумного поджигателя, второе – от растлителя детей. А жизненная сила – от молний.

– Я не врубаюсь.

– Я тоже.

К тому времени, когда Карсон припарковалась около «Похоронного бюро Фулбрайта», она рассказала Майклу обо всем, что произошло в квартире Бобби Оллвайна.

На его лице скептицизм не отразился, но тон вполне заменял поднявшиеся брови: «Ты устала, странное место…»

– Он отобрал у меня пистолет. – Вот это удивило Карсон больше всего, однозначно указывая на сверхъестественность случившегося с ней. – Никто не может отобрать у меня пистолет, Майкл. Хочешь попробовать?

– Нет. Мне нравится ходить с яйцами. Я говорю о том, что он был одет в черное, квартира тоже черная, так что его исчезновение могло быть каким-то фокусом.

– То есть он, возможно, манипулировал мной, и я видела только то, что он хотел мне показать. Ты про это?

– Разве это не более логичное объяснение?

– Безусловно. Но если это был фокус, ему следовало бы выступать с ним в Лас-Вегасе.

Майкл посмотрел на похоронное бюро.

– Чего мы сюда приехали?

– Может, он не перемещается так быстро, что глаз не успевает уловить его движения. Может, он не умеет растворяться в воздухе, но он не ошибся, говоря, что Оллвайн мучался, что ему хотелось умереть… но он не мог покончить с собой.

Из кармана она достала четыре буклета и протянула их Майклу.

– У Бобби таких набралось штук сто. Лежали в ящике тумбочки у кровати. Все с разных похорон в этом месте. Смерть привлекала его.

Она вылезла из машины, хлопнула дверцей. И встретилась с Майклом уже на тротуаре.

– Жизненная сила от молний, – повторил Майкл. – Что он хотел этим сказать?

– Иногда мне казалось, что маленькие молнии вылетают из его глаз.

Они направились к дверям похоронного бюро.

– Слушай, ты всегда была крепкой, как кремень. А теперь вдруг стала как желе.

Как часто случалось в Новом Орлеане, похоронное бюро больше напоминало сказочный домик, чем реальное здание. Построили его в неоготическом стиле, и не вызвало сомнений, что владелец похоронного бюро не только работает здесь, но и живет. Вес архитектурных излишеств определенно приближался к критическому: еще десяток фунтов каменных завитков – и карнизы рухнули бы вместе со стенами, придавленные крышей.

Окружали похоронное бюро раскидистые столетние дубы, воздух был пропитан ароматом цветущих камелий, гардений, мимозы, чайных роз. Жужжали трудолюбивые пчелы, перелетая от цветка к цветку, слишком толстые и счастливые, чтобы жалить, поглощенные исключительно сбором нектара.

Когда они подошли к двери, Карсон нажала на кнопку звонка.

– Майкл, у тебя никогда не возникало ощущения, что жизнь – не только то, что перед тобой, что есть в ней какой-то удивительный секрет, который ты практически можешь увидеть краем глаза? – И, прежде чем он ответил, продолжила: – В прошлую ночь я увидела что-то удивительное… что-то такое, чего не выразить словами. Чуть ли не настоящую летающую тарелку.

– Мы с тобой… таких, кто так говорит, отвозили в психушку.

Медведеподобный, мрачный мужчина открыл дверь и очень суровым тоном признал, что да, он – Тейлор Фуллбрайт.

Карсон показала ему удостоверение детектива.

– Сэр, извините, что я не позвонила вам заранее, но мы пришли к вам по очень срочному делу.

Убедившись, что перед ним не скорбящая пара, потерявшая кого-то из близких, Фуллбрайт широко улыбнулся, показывая, что он совсем и не бука.

– Заходите! Заходите! Я как раз кремирую клиента.

Глава 41

После последней встречи с вращающейся дыбой Рэндол Шестой долго лежит на кровати, без сна, спит он редко, лицом к стене, спиной к комнате, отгородившись от хаоса, позволяя своему мозгу медленно-медленно успокаиваться.

Он не знает цели этого лечения, но уверен, что долго не выдержит. Рано или поздно его будет ждать обширный инсульт: разрыв какого-нибудь из внутренних сосудов принесет куда больше вреда, чем пуля, учитывая, что череп у него прочностью не уступает броне.

Если церебральная аневризма не прикончит его, то грозит другая беда: свойственный ему аутизм может развиться в психоз. И в безумии он стал бы искать умиротворения, которого уже не мог дать просто аутизм.

Когда Рэндолу Шестому становится совсем уж тяжко, он задается вопросом, а предназначена ли вращающаяся дыба для его излечения, как неустанно повторяет Отец, или это все-таки орудие пытки.

Рожденному не от Бога и лишенному веры Рэндолу в голову приходит и более кощунственная мысль: если Отец – скорее жестокий, чем заботливый создатель, тогда Отец псих, и все, что он делает, – безумие.

Искренен ли Отец или он обманщик, гениален его проект или безумен, одно Рэндол Шестой знает наверняка: в стенах «Рук милосердия» счастья ему не найти.

Счастье ждет его совсем на другой улице, менее чем в трех милях отсюда, в доме некой Карсон О’Коннор. В этом доме находится секрет, который придется отобрать, если его не отдадут добровольно: причина улыбки Арни О’Коннора, источник радости, которую запечатлел газетный фотоснимок, как бы коротко она ни длилась.

Как можно быстрее он должен добраться до этого мальчика, О’Коннора, до того, как церебральная аневризма убьет его самого, до того, как вращающаяся дыба ввергнет его в безумие.

Комната Рэндола не заперта. Его аутизм, на который иногда накладывается агорафобия, держит его по эту сторону порога с куда большей надежностью, чем любые цепи или замки.

Отец часто побуждает его исследовать здание из конца в конец, побывать на этажах, расположенных выше и ниже. Такая попытка послужит первым свидетельством того, что его методы лечения дают результат.

Но даже если Рэндол и решится на прогулку по зданию, выйти из него он не сможет. Потому что все двери подключены к охранной системе. И если его поймают до того, как он покинет территорию «Рук милосердия»… его могут наказать очень долгой процедурой на вращающейся дыбе.

Так или иначе, в тех редких случаях, когда он покидает свою комнату и бродит по коридорам, он не решается отойти далеко, не удаляется от своей комнаты. Иногда даже дистанция в тридцать футов становится для него непосильной. Под грузом новых впечатлений, того, что он видит или слышит, ноги его подгибаются, и он падает на колени.

Самоизоляция, однако, не мешает ему видеть. Слышать. Учиться. Он знает, как выйти из «Милосердия», не подняв тревоги.

Ему, возможно, не хватит мужества, чтобы добраться до той особой двери, не говоря уже о том, чтобы выдержать «удар» внешнего мира. Но привычная подавленность в последнее время перешла в отчаяние, он просто не может усидеть на месте, а хлысту отчаяния вполне под силу добавить ему храбрости.

Рэндол Шестой все для себя решил: он уйдет грядущей ночью, через двенадцать с небольшим часов.

Глава 42

Мягкий свет просторного фойе падал на широкий фриз. Сквозь множество резных листьев проглядывали головы ангелов, вперемешку с горгульями и даже смеющимися демонами.

В темно-зеленый мраморный пол врезали кольцевую инкрустацию из мрамора более светлых тонов, с изображением мифологических существ: богов, богинь, полубогов, гоняющихся друг за другом. Даже не наклоняясь, Майкл видел, что некоторые из участников этого забега стремились к сугубо плотским утехам.

Только в Новом Орлеане такие вот «картинки» считались вполне приемлемыми в том месте, где людей провожали в последний путь. Здание это, скорее всего, построили в 1850-х годах по заказу одного из приезжих нуворишей, каких не привечали в креольских кварталах города. В Новом Орлеане время примиряло казавшееся возмутительным с тем, что сразу становилось классикой жанра.

Внимательно всмотревшись в фотографию Бобби Оллвайна, которую дала ему Карсон, Тейлор Фуллбрайт кивнул.

– Да, тот самый господин. Поначалу я его очень жалел: у него умирало так много друзей. Потом понял, что он не знаком ни с одним из усопших.

– Он… что? – спросила Карсон. – Ловил кайф от общения с мертвыми?

– Нет, нет, никаких извращений, – покачал головой Фуллбрайт. – Он просто… похоже, их компания умиротворяла его.

– Он так и сказал… насчет умиротворенности?

– Я помню только одну его фразу: «Смерть может быть не только проклятием, но и даром». И зачастую так оно и есть.

– Вы не выражали ему свое возмущение по поводу его появления здесь?

– Возмущаться – не мой стиль, детектив. Некоторые владельцы похоронных бюро столь серьезны, что кажутся суровыми. Я же предпочитаю обнять, утешить. Мистер Оллвайн и его друг, они никогда не доставляли проблем. В них ощущалась грусть, печаль – не извращенность.

Зазвонил мобильник Карсон, и она отошла на пару шагов, чтобы ответить на звонок.

Майкл воспользовался паузой, чтобы спросить:

– Он приходил сюда с другом? Можете вы описать его?

Фуллбрайт, заулыбался, закивал, словно мультяшный медвежонок.

– Я его вижу так же отчетливо, как если бы он стоял здесь. Ординарный до неприличия. Среднего роста. Небольшой избыток веса. Среднего возраста. Волосы русые… а может, светлые. Синие или зеленые глаза, может, светло-коричневые.

– Потрясающе, – воскликнул Майкл с сарказмом, который кто-то по наивности мог и принять за высшую похвалу. – Не хуже фотографии.

– Я очень точно подмечаю детали, – с довольным видом ответил Фуллбрайт.

Убирая мобильник, Карсон повернулась к Майклу.

– Джек Роджерс хочет видеть нас в морге.

– Вы можете упомянуть коронеру, – сказал Фуллбрайт, – что я не выплачиваю комиссионные тем, кто посылает к нам клиентов, но при повторных направлениях предлагаю скидки.

– При первой же встрече поставлю его в известность, – пообещал Майкл и указал на мраморную инкрустацию у своих ног. – Это кто?

– Тот, что с крыльями на ногах? Меркурий.

– А рядом с ним?

– Афродита, – ответил Фуллбрайт.

– И они…

– Занимаются сексом? – радостно воскликнул владелец похоронного бюро. – Действительно, занимаются. Вы бы поразились, узнав, сколь многие пришедшие на похороны это замечают, благодаря чему у них поднимается настроение.

– Я поражен, – заверил его Майкл.

Глава 43

Чем дольше Рой Прибо бродил по своей роскошной, занимающей весь чердак квартире, выглядывая из высоких окон, размышляя о будущем, тем сильнее нарастала тревога.

Когда в одиннадцатом часу над городом пролился короткий, но сильный дождь, размывший силуэты домов, он почувствовал, что вот так размывается его будущее. Превращаясь в неопределенное, бессмысленное месиво-кляксу. Он мог бы даже заплакать, будь у него такая привычка.

Никогда раньше в своей молодой и устойчиво молодеющей жизни он не оставался без цели, к которой стремился, без плана ее достижения. Целенаправленная работа оттачивала разум и вдохновляла сердце.

Целенаправленная работа, ясная цель являлись такими же важными факторами долголетия и вечной молодости, как и мегадозы витамина С и коэнзима Q10.

Лишившись цели, которая вдохновляла его, Рой опасался, что начнет стареть умственно, несмотря на идеальную диету, тщательно сбалансированные пищевые добавки, экзотические умягчители и даже очищенную мочу барашка. Чем больше он размышлял об этом, тем отчетливее вырисовывалась перед ним тропа старческого маразма, крутизной близкая к отвесному склону.

Мозг и тело, естественно, неразрывно связаны, так что год умственного дряхления неизбежно привел бы к морщинкам в углах глаз, первым седым волоскам на висках. Рой содрогнулся.

Рой попытался подвигнуть себя на прогулку, но, если бы он провел день во Французском квартале, среди толп радующихся жизни туристов, и не встретил бы сверкающую богиню, девушку своей мечты, его тревога только усилилась бы.

Поскольку он сам практически достиг совершенства, возможно, ему следовало, раз уж он собрал все части идеальной женщины, поставить перед собой новую цель: окончательно превратить себя в идеального человека. Сконцентрироваться на обмене веществ с тем, чтобы полностью исключить отходы жизнедеятельности собственного организма. И хотя задача эта требовала немалых усилий, в ней не было развлекательной составляющей, которая присутствовала в завершенном им проекте.

Наконец от отчаяния Рой начал раздумывать (даже надеяться), а не поспешил ли он, делая вывод о том, что коллекция собрана полностью. Он мог упустить какую-нибудь часть тела, без которой, пусть и маленькой, работа не могла считаться законченной.

Какое-то время Рой посидел за столом, положив перед собой знаменитые анатомические рисунки да Винчи и несколько разворотов старых номеров журнала «Плейбой». Пристально изучал женщин, пытаясь найти хоть какую-то пропущенную им малость.

Не сделав открытия, которое позволило бы ему закричать: «Эврика!» – начал рассматривать другую возможность для продолжения вроде бы уже законченного: может, он собирал слишком уж крупные экспонаты, может, в этом допустил серьезный просчет?

Так не стоит ли ему достать из морозильника прекрасные руки Элизабет Лавенцы, чтобы рассмотреть их внимательнее? Может, он обнаружит, что они прекрасны во всем, за исключением одной маленькой детали? Может, один-единственный палец, скажем, большой на левой руке, не удовлетворяет критерию совершенства?

Может, губы, которые находятся в его коллекции, не такие совершенные, какими он их помнил? Верхняя-то, допустим, само совершенство, а вот нижняя – не совсем.

Если ему нужно продолжить поиски идеального большого пальца левой руки, чтобы соединить его с безупречными в остальном кистями Элизабет, если он должен найти нижнюю губу, чтобы соединить ее с идеальной верхней, имеющейся в его распоряжении, тогда поиски еще не закончены и, в конце концов, жизнь его не лишена смысла…

– Нет! – воскликнул он. – Это путь к безумию.

Потому что так можно начать убивать ради одного пальчика на ноге или ресниц. Тонкая черта отделяла серьезный повод для убийства от фарса.

Осознав, что перед ним тупик, Рой едва не впал в отчаяние, хотя по натуре всегда был оптимистом. К счастью, его спасла новая мысль. Со столика у кровати он взял исходный список частей женского тела, которые требовались ему для составления коллекции. Рой вычеркивал каждый предмет, как только он оказывался в морозильнике, включая «ГЛАЗА».

Список был длинным, и, возможно, в начале поисков он мог вычеркнуть какой-то пункт до того, как к нему попала указанная в нем часть женского тела. Некоторые периоды прошлого он помнил смутно, и не потому, что у него были проблемы с головой. Просто он всегда ориентировался на будущее, в котором ему предстояло стать более молодым и приблизиться к идеалу.

Он вроде бы помнил, что за годы коллекционирования убил одну или двух женщин ради какой-то идеальной части тела, а потом обнаружил, не отходя от трупа, что нужный ему предмет обладает каким-либо дефектом, а потому не годится. Может, убил зря не одну-двух женщин. Может, его разочаровали четыре. Или даже пять.

Рой предположил, что он мог вычеркнуть один или два пункта из списка, а после убийства понял, что поторопился, и эта женщина не могла внести свою лепту в его коллекцию. А потом забывал восстановить в списке ту часть женского тела, которую не удалось положить в морозильник.

Для того, чтобы исключить такую возможность, ему следовало сравнить содержимое его особого морозильника с первоначальным списком.

Тоска быстро ушла, уступив место радостному предвкушению. Он открыл бутылку яблочного сока, съел пирожок с изюмом.

На его просторной кухне преобладала нержавеющая сталь. Именно из этого материала изготовили корпуса духовок, микроволновой печи, посудомоечной машины, машины для приготовления льда, холодильника и двух огромных морозильников.

В первом морозильнике он хранил части идеальной женщины. И игриво называл его «шкафчиком любви».

Второй морозильник предназначался для хранения соевого мороженого, куриных грудок (понятное дело, экологически чистых) и пюре ААА. Если бы террористы своими действиями вызвали прекращение поставок в Новый Орлеан жизненно важных натуральных продуктов, Рою не пришлось голодать или ставить под удар совершенство собственного тела. Все они хранились во втором морозильнике.

Когда он поднял крышку первого морозильника, на мгновение его окутало облако холодного пара, а в нос ударил запах, отдаленно напоминающий запах замороженной рыбы. И он сразу увидел, что в морозильнике стоят посторонние предметы, не имеющие отношения к его коллекции.

Его крупногабаритные экспонаты, руки и ноги, были туго завернуты в несколько слоев пластиковой пленки. Маленькие укладывались сначала в мешочки с герметизирующей полоской, а потом в «Тапперуэры»[28] с плотно закрывающейся крышкой.

А теперь он обнаружил в морозильнике три контейнера, не имеющие никакого отношения к продукции компании «Тапперуэр хоум партиз». Какие-то дешевки с оранжевым дном и отвратительными зелеными крышками.

Находка поставила его в тупик. Пусть какие-то события далекого прошлого он помнил смутно, но эти ужасные контейнеры стояли на самом верху, словно попали в морозильник недавно. Собственно, он видел их впервые.

Заинтригованный, но не встревоженный, Рой достал все три контейнера из морозильника. Поставил на соседний столик.

Когда открыл, обнаружил во всех трех вроде бы человеческие органы. Первый напоминал печень. Второй мог сойти за сердце. Поскольку внутренности человека никогда его не интересовали, Рой не мог сказать, что находится в третьем, почка, селезенка или что-то еще.

Сделав паузу, чтобы съесть еще один пирожок с изюмом и запить его яблочным соком, он не мог не подумать о том, что эти три контейнера вместе с содержимым могут быть сувенирами от другого убийцы, который в настоящий момент был новостью номер один для средств массовой информации Нового Орлеана.

Полагая себя человеком эпохи Возрождения, постоянно расширяющим свой кругозор за счет все новых дисциплин, Рой обладал достаточно обширными знаниями по психиатрии. И не мог не рассмотреть концепцию раздвоения личности.

Нашел любопытным представить себе, что он был и настоящим убийцей, и подражателем, мог убить троих мужчин, воспринимая себя другой личностью, и даже теперь, глядя на неопровержимые улики, не мог вспомнить, как резал или рубил их. Интересная, конечно, версия… но неубедительная. Не мог он и его гипотетическое второе «я», действуя отдельно, вместе являть собой Хирурга.

Истинное объяснение ускользало от Роя, но он предполагал, что оно будет еще более странным, чем версия с раздвоением личности.

Интуиция подсказывала, что нужно заглянуть и во второй морозильник.

Если в первом он столкнулся с неожиданным, возможно, и во втором его ждал сюрприз, не так ли? Скажем, галлон мороженого с высоким содержанием жира и пара фунтов бекона, затесавшихся среди безопасных для здоровья продуктов.

Сюрприз его ждал, но не мороженое и не бекон. Откинув крышку и подождав, пока рассеется пар, он увидел лежащий поверх продуктов безглазый труп Кэндейс.

Рой точно знал, что не приносил в дом тело продавщицы сахарной ваты.

Глава 44

Как и у многих патологоанатомов, кабинет Джека Роджерса представлял собой классический пример управляемого хаоса. На столе грудой лежали бумаги, блокноты, папки, фотографии. На полках были навалены книги. И, однако, ему требовалось лишь несколько секунд на поиски нужной ему вещи.