Блудный сын Кунц Дин

Глава 49

Двести лет жизни могут утомить человека, выхолостить эмоционально.

Если человек – гений, как Виктор, он ставит перед собой интеллектуальные цели, которые всегда ведут его к новым приключениям. Разум постоянно находится в высоком тонусе, решая возникающие и усложняющиеся проблемы.

С другой стороны, повторение физических удовольствий приводит к тому, что прежние с течением времени перестают быть таковыми. Наползает скука. И на втором столетии жизни человека начинает тянуть на что-то экзотическое, экстремальное.

Вот почему Виктору требуется приправлять секс насилием и жестоким унижением партнерши. Он давно уже избавился от чувства вины за боль, которую причинял другим. Жестокость – мощное возбуждающее средство; безграничная власть над другим человеком – источник наслаждения.

Кулинарное искусство мира столь обширно, что традиционный секс надоедает задолго до того, как любимые блюда становятся пресными. Только в последнее десятилетие периодически стало возникать желание отведать столь экзотические блюда, что наслаждаться ими приходилось в одиночестве.

В некоторых ресторанах Нового Орлеана, владельцы которых высоко ценят свой бизнес, официантам нравится получать высокие чаевые, а шеф-повара восхищаются истинными гурманами, Виктор время от времени устраивает особый обед. Его всегда обслуживают в отдельном зале, где особо утонченный человек получает возможность вкусить блюдо столь редкое, что невежественному большинству оно может показаться отвратительным. У него нет никакого желания объяснять свои вкусовые пристрастия неотесанному быдлу (а обычно приходится иметь дело с неотесанным быдлом) за соседними столиками.

В китайском ресторане «Куань Инь», названном в честь Королевы небес, было два отдельных кабинета. Один, на восемь человек, Виктор зарезервировал для себя.

Он часто обедал в одиночестве. За двести лет жизни – и в этом с ним никто сравниться не мог – он пришел к выводу, что лучшей компании, чем ты сам, человеку практически не найти.

Чтобы раздразнить аппетит и насладиться предвкушением экзотического главного блюда, он начинает с простого: яичного супа.

Но не успела тарелка опустеть и наполовину, как зазвонил мобильник. Виктор удивился, услышав голос ренегата.

– Убийство более не пугает меня, Отец.

Виктор ответил с ноткой властности, которая всегда гарантировала послушание: «Об этом ты должен поговорить со мной лично».

– Теперь убийство не тревожит меня так сильно, как на момент моего прошлого звонка.

– Где ты взял этот номер?

С контактного номера в «Руках милосердия», который давался каждому из членов Новой расы, звонок не переводился автоматически на мобильник Виктора.

Вместо ответа ренегат продолжал говорить о своем:

– Убийство лишь в большей степени превращает меня в человека. В убийствах они достигли совершенства.

– Но вы лучше, чем они. – Необходимость говорить об этом, обсуждать это раздражала Виктора. Он – властелин и командир. Его слово – закон, желание – приказ, во всяком случае среди созданных им людей. – Вы более рациональны, более…

– Мы не лучше. В нас чего-то не хватает… того, что есть у них.

Такие слова – нетерпимая ложь. Более того, ересь.

– Помощь, которая тебе необходима, – настаивал Виктор, – ты можешь получить только от меня.

– Если я вскрою достаточное их количество и посмотрю, что у них внутри, рано или поздно я найду, что именно делает их… счастливыми.

– Это нерационально. Приходи ко мне в «Руки милосердия»…

– Есть одна девушка, с которой я иногда встречаюсь, она особенно счастлива. Я найду в ней истину, секрет, то, чего нет во мне.

Ренегат оборвал связь.

Как и прежде, Виктор набрал *69. Как и прежде, звонивший задал на своем телефоне режим, блокирующий определение его номера.

Такое развитие событий не заставило Виктора отказаться от намеченного особого обеда, но настроение заметно подпортило. И он решил переключиться с чая на вино.

Пиво зачастую сочеталось с китайской кухней лучше, чем вино, но Виктор пива не любил.

В отличие от многих китайских ресторанов «Куань Инь» располагал прекрасным винным погребом с самыми изысканными марками. Официант (белая рубашка под фрак, галстук-бабочка, черные фрачные брюки) принес винную карту.

Доев суп и ожидая овощной салат с перчиками, Виктор внимательно изучал карту. Никак не мог решить, взять ли вино под свинину или под морепродукты.

Он не собирался есть ни свинину, ни морепродукты. Главное блюдо отличалось столь редким вкусом, что любой знаток вина долго не мог бы определиться с выбором.

Наконец он заказал бутылку превосходного «Пино грижио» и первый бокал выпил за салатом.

Презентация главного блюда сопровождалась целой церемонией с участием Ли Лина, пухленького, как Будда, шеф-повара, который усыпал белую скатерть алыми лепестками роз.

Два официанта принесли украшенный гравировкой поднос из красной бронзы, на котором стоял снабженный ножками медный котелок объемом в одну кварту. В котелке кипело масло. Горелка со «стерно»[31], установленная под котелком, поддерживала высокую температуру масла.

Официанты поставили поднос на стол, и Виктор глубоко вдохнул поднимающийся над котелком аромат. В котелке кипело ореховое масло, дважды очищенное, в которое добавили смесь перечных масел. Так что аромат над котелком поднимался божественный.

Третий официант поставил перед Виктором простую белую тарелку. Рядом положил две красные палочки. Потом осторожно, чтобы избежать даже самого тихого стука, официант опустил на тарелку стальные щипцы.

Рукоятки покрывала резина, которая изолировала тепло, передающееся сталью при опускании щипцов в кипящее масло. Хватательные концы щипцов по форме напоминали лепестки лотоса.

Котелок с кипящим маслом стоял по правую руку от Виктора. Теперь прямо перед ним, за тарелкой, поставили блюдо с рисом и шафраном.

Ли Лин, ушедший на кухню, вернулся с главным блюдом, которое и поставил по левую руку Виктора. Деликатес находился в глубоком серебряном блюде, накрытом крышкой.

Официанты поклонились и покинули кабинет. Ли Лин, улыбаясь, ждал.

Виктор снял крышку с серебряного блюда. Внутри его выложили капустными листьями, которые предварительно подержали на пару, чтобы они стали мягкими.

Этого редкого деликатеса в меню не было. И далеко не всегда его могли приготовить по первому требованию.

Да и в любом случае Ли Лин готовил его лишь для одного из тысячи посетителей ресторана, которого знал долгие годы, которому доверял, в котором видел истинного гурмана. Посетителя, который досконально знал региональную китайскую кухню и мог заказать такое вот блюдо.

Чиновники, ведающие лицензиями на ресторанную деятельность, не одобрили бы такого блюда даже здесь, в либеральном Новом Орлеане. Нет, нет, о риске для здоровья речь не шла, но даже у самых терпимых людей имеется предел терпимости.

На дне глубокого блюда, выложенного капустными листьями, пищал двойной выводок живых крысят, только-только родившихся, розовых, еще без шерсти, слепых.

Виктор поблагодарил Ли Лина на китайском. Улыбаясь и кланяясь, шеф-повар ретировался, оставив гостя одного.

Возможно, вино улучшило настроение Виктора, возможно, его порадовала собственная утонченность, но он более не мог предаваться унынию. Если хочешь многого добиться в жизни, нужно прежде всего любить себя, и Виктор Гелиос, он же Франкенштейн, любил себя безмерно.

Он принялся за обед.

Глава 50

На втором этаже «Рук милосердия» царит покой. Здесь мужчины и женщины Новой расы, только что покинувшие резервуары сотворения, завершают получение жизненного опыта и образования методом прямой информационной загрузки мозга. Скоро им предстоит уйти в мир и занять свои места в гуще обреченного человечества.

Рэндол Шестой покинет «Милосердие» раньше, чем они, до того, как эта ночь сменится днем. Он в ужасе, но готов к этому.

Компьютерные карты Нового Орлеана и виртуальные туры по городу лишили его спокойствия, но и снабдили необходимыми знаниями. Если он хочет избежать вращающейся дыбы и выжить, дольше ждать нельзя.

Чтобы существовать в опасном мире за этими стенами, ему надо бы вооружиться. Но оружия у него нет, и в комнате он не видит ничего такого, что могло бы сойти за оружие.

Если путешествие окажется более продолжительным, чем он рассчитывает, ему понадобится еда. В комнате еды нет, ее приносят, только когда он подает сигнал, что хочет есть.

Где-то в здании есть просторная кухня. И кладовая. Там он сможет найти столь необходимую ему еду.

Перспектива поиска кухни, выбора нужных продуктов среди множества тех, что хранятся в кладовой, укладывания отобранных в некую емкость пугает его до такой степени, что не хочется и начинать. Если он попытается сам добывать провизию, то никогда не покинет «Милосердие».

Поэтому он уйдет лишь в одежде, которая на нем, захватив с собой сборник кроссвордов и ручку.

У порога между комнатой и коридором его охватывает паралич. Он не может шагнуть вперед.

Знает, что пол, как комнаты, так и коридора, находится на одном уровне, однако чувствует, что упадет с огромной высоты, если попытается ступить в коридор. Тому, что он знает, Рэндол доверяет гораздо меньше, чем тому, что чувствует, и в этом проклятие его состояния.

И пусть Рэндол Шестой напоминает себе, что встреча с Арни О’Коннором, возможно, его судьба, он остается на месте.

Если тело его парализовано, то в рассудке бушует буря. От возбуждения мысли путаются, напоминая осенние листья, поднятые с земли порывом ветра.

Он отдает себе отчет в том, что возбуждение будет нарастать, порыв ветра перейдет в шквал, ураган, и он вообще потеряет способность соображать. Ему отчаянно хочется раскрыть сборник кроссвордов и начать заполнять ручкой пустые клеточки.

Если он уступит этому желанию, то заполнит не один кроссворд, не два, все до последнего. Ночь пройдет. Наступит утро. Он навсегда лишится мужества, без которого ему не уйти из «Рук милосердия».

Порог. Коридор. Одним шагом он может переступить через первый и очутиться во втором. Он делал это прежде, но теперь шаг этот равносилен тысячемильному путешествию.

Разница, разумеется, в том, что раньше он не собирался идти дальше этого коридора. На этот раз его цель – мир за стенами «Милосердия».

Порог, коридор.

Внезапно порог и коридор возникают перед его мысленным взором в виде двух слов, написанных черными буквами в двух рядах, вертикальном и горизонтальном, белых клеток. Это уже две записи в кроссворде, пересекающиеся на букве р.

Увидев два пересекающихся таким образом слова, он осознает, что и в реальности порог и коридор точно так же пересекаются в одной плоскости. И переступить один, чтобы попасть в другой, ничуть не сложнее, чем заполнение этих двух строчек буквами.

Он выходит из комнаты.

Глава 51

Геометрические фигуры на выполненном в стиле «арт-деко» фасаде кинотеатра «Люкс» казались более объемными в свете уличных фонарей.

Рекламное табло не освещалось, и Карсон подумала, что кинотеатр закрыт, а может, и вообще заброшен, пока, заглянув через одну из дверей, не увидела мягкий свет над буфетным прилавком: кто-то там работал.

Когда Карсон толкнула дверь, последняя открылась. Она вошла в фойе.

Большие стеклянные вазы со сладостями подсвечивались, чтобы покупатели лучше видели их содержимое. На стене за прилавком висели часы в цветах «кока-колы», белом и алом, словно напоминая о более спокойном времени.

Работал за прилавком тот самый гигант, которого она встретила в квартире Оллвайна. Она узнала его по мощной фигуре, до того, как он повернулся и посмотрел на нее.

Она бросила пропуск на стеклянный прилавок.

– Кто ты?

– Я вам уже говорил.

– Я не разобрала имени.

Он чистил машину для приготовления попкорна. Теперь вновь занялся ею.

– Меня зовут Дукалион.

– Это имя или фамилия?

– Имя и фамилия.

– Ты здесь работаешь?

– Я владелец этого кинотеатра.

– Ты напал на сотрудника полиции.

– Правда? Вам причинили боль? – Он улыбнулся, не саркастически, а с удивительной теплотой, учитывая его лицо. – Или пострадала только ваша самооценка?

Его уверенность в себе произвела на нее впечатление. И причину этого не следовало искать в его габаритах; громилой он точно не был. Исходившее от него спокойствие больше ассоциировалось с монахами в их просторных рясах.

Некоторые социопаты тоже вели себя как добропорядочные граждане, выжидая удобного момента, чтобы наброситься на ничего не подозревающую жертву.

– Что ты делал в моем доме?

– Из того, что я увидел, мне стало ясно, что я могу вам доверять.

– Почему меня должно волновать, можешь ты доверять мне или нет? Держись подальше от моего дома.

– Ваш брат – тяжелая ноша. Вы несете ее достойно.

Она встревожилась.

– Не. Лезь. В. Мою. Жизнь.

Он положил влажную тряпку, которой протирал машину для приготовления попкорна, снова повернулся к ней. Их разделял только прилавок.

– Именно этого вы хотите? – спросил он. – Правда? Если вы хотите именно этого, почему пришли, чтобы услышать все остальное? Вы бы не пришли сюда только для того, чтобы сказать мне: «Держись подальше». Вы пришли с вопросами.

Его проницательность, его добродушие никак не вязались с устрашающей внешностью.

Поскольку Карсон молчала, он добавил: «Я не собираюсь причинять вреда ни Арни, ни вам. Ваш враг – Гелиос».

Она удивленно моргнула.

– Гелиос? Виктор Гелиос? Владелец «Биовижн», известный филантроп?

– Ему хватает наглости называть себя Гелиосом в честь древнегреческого бога Солнца. Гелиос… дарующий жизнь. Это не настоящая его фамилия. Настоящая его фамилия – Франкенштейн.

После того, что он сказал в квартире Оллвайна, после признания, что его собрали из частей трупов и оживили ударом молнии, ей следовало ожидать такого продолжения. Она, однако, не ожидала, и ее это разочаровало.

Карсон чувствовала: в Дукалионе есть что-то особенное, помимо устрашающих габаритов и внешности, более того, по причинам, которые она еще не могла сформулировать даже для себя, хотелось, чтобы в нем было что-то особенное. Ей требовалось, чтобы у нее из-под ног выдернули ковер рутины, а ее саму зашвырнули в загадку жизни.

Может, слово «загадка» в ее конкретном случае было синонимом перемен? Может, ей требовались другие впечатления, отличные от тех, которые она могла получить на работе. Однако Карсон подозревала, что дело в другом: ей хотелось, чтобы ее жизнь обрела больший смысл. Она не могла точно сказать, что под этим подразумевала, но знала: того, что хочется, в отделе расследования убийств ей не найти.

А вот разговорами о Франкенштейне Дукалион ее разочаровал, потому что поставил себя на одну доску с психами, которые постоянно встречались ей по ходу обычных расследований. Он, конечно, казался странным, но совершенно вменяемым. Теперь выходило, что он из тех, кто уверен, что за ним следят агенты ЦРУ или инопланетяне.

– Да, – кивнула она. – Франкенштейн.

– Легенда – не выдумка. Факт.

– Разумеется. – Разочарование, каким бы оно ни было, оказывало на нее один и тот же эффект: ей хотелось шоколада. Она указала на большущую стеклянную вазу, которая стояла на прилавке. – Я бы хотела взять один из шоколадных батончиков «Хершис» с миндалем.

– Давным-давно в Австрии они сожгли его лабораторию дотла. Потому что он создал меня.

– Ага. И где болты, которыми твоя голова подсоединяется к туловищу? Тебе сделали операцию по их удалению?

– Посмотрите на меня, – настойчиво попросил он.

Еще несколько секунд она не могла оторвать глаз от вазы с батончиками «Хершис», но потом все-таки встретилась с ним взглядом.

В его глазах пульсировало сияние. На этот раз она стояла совсем рядом и не могла принять это сияние за отблеск от какого-то другого источника света.

– Я подозреваю, что сейчас по этому городу бродят существа, еще более странные, чем я… и Франкенштейн начал терять над ними контроль.

Дукалион шагнул к кассовому аппарату, выдвинул из-под него ящик, достал газетную вырезку и свернутый лист бумаги, перевязанный лентой.

На вырезке был фотоснимок Виктора Гелиоса. На бумаге – карандашный портрет того же человека, но десятью годами моложе.

– Я вырвал этот портрет из рамы в кабинете Виктора двести лет назад, чтобы никогда не забыть его лицо.

– Это ничего не доказывает. Продаются батончики «Хершис» или нет?

– В ночь, когда я родился, Виктору потребовалась гроза. Он получил грозу столетия.

Дукалион закатал правый рукав, обнажив три блестящих металлических диска, вживленных в тело.

Карсон пришлось признать, что ничего подобного она не видела. С другой стороны, в этот век никого уже не удивлял пирсинг языка. Чего там, некоторые раздваивали кончик языка, словно у рептилии.

– Контактные пластины, – объяснил он. – По всему моему телу. Но с этими молниями произошло что-то странное… такая силища.

Он не упомянул о толстых келоидных швах, которыми запястье соединялось с рукой.

Если он представлял себя монстром Франкенштейна, то приложил огромные усилия, чтобы привести свою внешность в соответствие с книгой. И усилия впечатляли. Это тебе не фэн «Стар трека» в костюме и с ушами Спока.

Логика подсказывала Карсон, что во все это поверить невозможно, но помимо воли она чувствовала, что хочет ему поверить.

Это желание поверить удивило ее и даже испугало. Она этого не понимала. Карсон О’Коннор не могла быть такой доверчивой.

– Гроза дала мне жизнь, – продолжил он, – но дала и кое-что еще.

Дукалион взял с прилавка газетную вырезку, несколько мгновений смотрел на фотоснимок Виктора Гелиоса, потом смял вырезку в кулаке.

– Я думал, что мой создатель умер. Но с самого начала он стремился к собственному бессмертию… так или иначе.

– Та еще история, – покивала Карсон. – Как насчет того, чтобы в какой-то момент включить в нее инопланетян?

По собственному опыту Карсон знала, что психи не терпят насмешки. Или начинают злиться, или обвиняют ее в том, что она – участница заговора, направленного против них.

Дукалион просто отбросил смятую вырезку, достал из вазы батончик «Хершис» и положил перед ней на прилавок.

– Ты ждешь, что я поверю в двести лет? – спросила она, разворачивая батончик. – Значит, молнии той ночи… что? Изменили его на генетическом уровне?

– Нет. Молнии его не коснулись. Только меня. Он обеспечил себе долголетие… другим путем.

– Много клетчатки, свежие фрукты, никакого красного мяса.

Она не могла вывести его из себя.

В его глазах более не пульсировало сияние, но она увидела в них нечто другое, чего не замечала ни у кого. Пронизывающую насквозь прямоту. Почувствовала себя такой беззащитной, что сердце словно сжало ледяной рукой.

В этих глазах было одиночество, мудрость, человечность. И… главным образом загадочность. Удивительные это были глаза, и она многое смогла бы в них прочитать, если бы знала язык, но душа, которую она видела сквозь эти линзы, казалась такой же чужой, как и душа существа, рожденного на другой планете.

Шоколад залепил ей рот, горло. И вкусом почему-то напоминал кровь, будто она прикусила язык.

Она положила батончик «Хершис» на прилавок.

– Что делал Виктор все это время? – Дукалион, похоже, рассуждал вслух. – Что он… создавал?

Она вспомнила труп Бобби Оллвайна, обнаженный и препарированный, на столе из нержавеющей стали, и убежденность Джека Роджерса в том, что эти странные внутренности – результат не мутаций, а чьего-то замысла.

В руке Дукалиона вдруг материализовалась блестящая монетка. Он подбросил ее в воздух, поймал на лету, подержал с мгновение в кулаке. Когда разжал пальцы, четвертака на ладони не было.

Именно этот фокус и пытался повторить Арни.

Дукалион передвинул шоколадный батончик, который только что положила на прилавок Карсон, и четвертак обнаружился под ним.

Она чувствовала, что за этим фокусом стоит нечто большее, чем ловкость рук. Он предназначался для того, чтобы убедить ее: все, что он рассказал о себе, какой бы невероятной ни казалась его история, – чистая правда.

Он вновь взял четвертак, руки у него были на удивление ловкими, учитывая размеры, и подбросил монетку вверх, выше ее головы.

Она повернулась, чтобы проследить взглядом за полетом четвертака, и потеряла его.

Ожидала услышать звон от удара монетки об пол, но ни один звук не разрывал тишины, четвертак словно растворился в воздухе где-то под потолком. В недоумении Карсон перевела взгляд на Дукалиона.

Он уже держал в руке другой четвертак. Подбросил и его.

Теперь Карсон более внимательно следила за монеткой, но вновь потеряла ее из виду, как только та достигла верхней точки.

Карсон задержала дыхание, чтобы не пропустить звук, который издал бы четвертак, ударившись о пол, но ничто не нарушало тишины, пусть она и изо всех сил напрягала слух, а потом ей пришлось шумно выдохнуть и набрать полную грудь воздуха.

– Мне по-прежнему нет места в вашей жизни? – спросил Дукалион. – Или вы хотите услышать продолжение?

Глава 52

Светильники рисуют на стенах янтарные полосы. В этот поздний час лампы горят не на полную мощность, так что в коридоре преобладают тени.

Рэндол Шестой только теперь понимает, что квадратные виниловые плиты, которыми выложен пол, те же клеточки в кроссворде. Такая геометрия его успокаивает.

Он визуализирует одну букву своего имени при каждом шаге, «пишет» свое имя на полу, продвигаясь к свободе с плиты на плиту.

На этом этаже находится общежитие, где живет большинство только что сотворенных членов Новой расы до того момента, пока Отец не сочтет, что их можно отправлять в город.

Половина дверей открыта. За некоторыми из них обнаженные тела переплетены в эротических позах.

В первые недели жизни сотворенные в резервуарах переполнены душевной болью, причина которой – осознание того, каким образом они появились на свет. Их также не отпускает тревога, поскольку им доподлинно известно, что они не контролируют свою жизнь и не обладают свободой выбора. А потому жизнь их предопределена с самого начала и до конца, нет в ней даже намека на какую-либо загадочность.

Они стерильны, но энергичны. У них секс полностью отделен от воспроизведения и служит исключительно для снятия стресса.

Они совокупляются как по двое, так и группами, их тела переплетаются и извиваются, и Рэндолу Шестому, который отличается от них благодаря аутизму, кажется, что все эти телодвижения не доставляют им никакого удовольствия, только снимают напряжение.

И в звуках, которые издают совокупляющиеся группы, нет ни радости, ни нежности. Это животные звуки, низкие, грубые, звуки насилия, отчаяния.

Удары плоти о плоть, бессловесное рычание, хрипы – все это пугает Рэндола Шестого, когда он проходит мимо этих комнат. Ему хочется бежать, но он не решается наступать на линии между виниловыми плитами. Он должен ставить ногу точно в квадрат, а с этим не разбежишься.

Коридор уже кажется ему тоннелем, комнаты по обеим сторонам – катакомбами, в которых не нашедшие покоя мертвые обнимаются в ледяной страсти.

Сердце колотится так сильно, словно проверяет на прочность ребра. Рэндол вновь и вновь повторяет свое имя, пока не добирается до пересечения коридоров. К последней букве пристраивает новое, расположенное под углом в девяносто градусов слово: налево. Слово это позволяет ему повернуть в нужном направлении.

К букве «н» пристраивается слово направо. А буква «р» становится новым началом для его имени, и он уже идет по другому коридору, где его ожидает выбор между лифтом и лестницей.

Глава 53

Эрика пообедала в одиночестве, в большой спальне, за инкрустированным французским столом девятнадцатого столетия. Инкрустации (основной мотив – дары осени: яблоки, апельсины, сливы, виноград, высыпающиеся из рога изобилия) также были из дерева тщательно подобранных цветов и оттенков.

Как и у всех представителей Новой расы, обмен веществ у нее идеально отлаженный и мощный, как двигатель «Феррари». Так что аппетит у Эрики отменный.

Компанию двум стейкам с кровью весом по шесть унций каждый составляли поджаренный бекон, морковь, тушенная с тмином, зеленый горошек и порезанная ломтиками свекла. На отдельном блюде лежал картофель, запеченный в сырном соусе. На десерт ее ждали абрикосовый пирог и чаша ванильного мороженого, которая стояла в ведерке с колотым льдом.

За едой она смотрела на скальпель, который оставили для нее на коврике у душевой кабинки. Скальпель лежал на тарелке для хлеба, словно не скальпель вовсе, а нож для масла.

Она не знала, как скальпель связан со звуками, которые она недавно слышала, звуками, которые могла издавать крыса, но не сомневалась, что связь определенно есть.

«Нет другого мира, кроме этого». Вся плоть – трава, и увядает, и поля разума тоже выжигаются смертью и более не могут зазеленеть. Это положение особенно важно для кредо материализма; и Эрика – солдат целеустремленной армии, которая неизбежно покорит Землю и утвердит эту философию от полюса до полюса.