Мертвый и живой Кунц Дин

Глава 41

Дождь не добрался до округов, расположенных выше озера Поншатрен. Там стояла жаркая, душная ночь, только предвещающая дождь и грозу. Низкие облака и черная земля, казалось, сжимали воздух между ними, и в любой момент проскочившая сквозь эту плотную среду электрическая искра могла положить начало буре.

Девкалион стоял на заброшенной двухполосной дороге рядом со свалкой «Кроссвудс». Территорию она занимала огромную. Огораживал свалку высокий сетчатый забор с колючей проволокой поверху. Через каждые сорок ярдов к забору крепились щиты с надписью «ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА». Ниже, мелкими буквами, указывалось, какие опасности грозят тем, кто не внемлет предупреждению.

Снаружи у забора в три ряда росли сосны, посаженные в шахматном порядке. Высотой от девяноста до ста футов, они надежно блокировали свалку с севера и востока от взглядов тех, кто захотел бы узнать, что творится на ее территории.

Девкалион покинул дорогу, прошел между соснами к забору, потом сквозь забор (через ворота, которых не существовало, – квантовые ворота) проник на территорию свалки.

Ночью он видел лучше, чем Старые люди, даже лучше, чем Новые. Такое зрение (не работа Виктора), возможно, стало еще одним подарком молнии, которая оживила его. Призрак ее иногда пульсировал в глазах Девкалиона.

Он шел по валу утоптанной земли, достаточно широкому, чтобы по нему мог легко проехать внедорожник. Слева и справа в котлованах лежали горы мусора. Со временем, когда мусора накопилось бы достаточно много, его предстояло утрамбовать, выровнять, засыпать восемью футами земли и установить дренажные трубы для сбора выделяющегося метана.

Запах не радовал, но за прошедшие двести лет до его ноздрей долетало кое-что и похуже. В первые двадцать лет, оставив Виктора мертвым среди снега и льда, Девкалиону частенько хотелось рвать и метать, его бесил сам факт, что его слепил из кусков трупов самовлюбленный человек, возомнивший себя богом, не давший своему созданию ни жизненной цели, ни умиротворенности, ни надежды на дружбу. В такие часы жалость к самому себе приводила Девкалиона на кладбища, где он врывался в гранитные склепы и мавзолеи, вскрывал гробы и смотрел на разложившиеся трупы, говоря себе: «Вот кто ты такой, мертвая плоть, мертвая плоть, кости и внутренности поджигателей и убийц, наполненные ложной жизнью, мертвый и живой, не годящийся для другого мира, и мерзость – в этом». Стоя у открытых гробов, он вдыхал запахи, в сравнении с которыми вонь луизианской свалки казалась ароматом розового сада.

Во время этих кладбищенских визитов, стоя у вскрытых гробов с разложившимися трупами, он жаждал смерти. Но, пусть и пытался, не мог пустить в ход бритву или петлю, не мог даже прыгнуть с утеса. Последний шаг ему так и не дался. Но в те долгие ночи, когда он водил компанию с мертвецами, Девкалион спорил с собой о необходимости наложить на себя руки.

Запрет на самоубийство исходил не от Виктора.

Только начиная подражать Богу в создании людей, этот жаждавший славы монстр в образе человеческом не мог запрограммировать свое первое творение, как теперь программировал Новых людей. Виктор имплантировал в череп Девкалиона особое устройство, которое разнесло половину лица гиганта, когда тот попытался ударить своего создателя. Но в те давние дни Виктор не мог ввести запрет на самоубийство.

По прошествии долгих лет, в течение которых жажда смерти соседствовала в Девкалионе с приступами ярости, он открыл для себя смирение. Указ, запретивший ему поднять на себя руку, исходил из более могучего и бесконечно более таинственного источника, чем Виктор. Ему запретили самоубийство, потому что у него была цель жизни, даже если тогда он и понятия не имел, что это за цель. Тем не менее только после выполнения этой миссии он мог рассчитывать на полный покой.

Двести лет спустя миссия, о которой шла речь, привела его в Луизиану, на эту вонючую свалку, куда вывозили и мусор, и трупы. Буря – это не только гром, молния, ветер и дождь. Восстановление справедливости, приговор, казнь и вечное проклятие – тоже буря.

По его левую руку, далеко-далеко в западном котловане, мерцали огни. Дюжина маленьких огоньков двигалась один за другим, словно факелы, которые несли идущие колонной люди.

Глава 42

Эрика с минуту простояла над телом Кристины, пытаясь понять, почему Виктор пристрелил ее.

Хотя Кристина вроде бы убедила себя в том, что она – уже не она, а кто-то другой, никакой опасности домоправительница не представляла. Наоборот, запутавшаяся, сбитая с толку, она вдруг превратилась (пусть и утверждала, что она «не такая хрупкая душа») в застенчивую, неуверенную в себе девушку.

Тем не менее Виктор всадил четыре пули в два ее сердца. И дважды пнул в голову, после того как Кристина умерла.

Вместо того чтобы завернуть во что-нибудь тело, приготовив его к отправке в «Руки милосердия», и начать отчищать кровь, как ей приказали, Эрика удивила себя, вернувшись в апартаменты тролля в северном крыле. Тихонько постучала, мелодично промурлыкала: «Это я, Эрика», – потому что не хотела тревожить маленького человечка, если тот сидел в углу, сосал пальцы ног, а его разум отправился в красное место, чтобы отдохнуть.

Он так же тихо ответил: «Заходи». Голос его долетел до нее только потому, что она прижалась ухом к двери.

Эрика нашла Джоко в гостиной, сидящим перед темным камином, как будто его согревало невидимое пламя.

– Ты слышал выстрелы? – спросила она, сев рядом.

– Нет. Джоко ничего не слышал.

– Я подумала, ты мог их услышать и испугался.

– Нет. И Джоко не жонглировал яблоками. Не Джоко. Не здесь, в этой комнате.

– Яблоками? Я не приносила тебе яблоки.

– Ты очень добра к Джоко.

– Ты хотел бы яблок?

– Лучше три апельсина.

– Апельсины я принесу тебе позже. Ты хочешь чего-нибудь еще?

Хотя некоторые гримасы уродливого лица тролля могли вызвать инфаркт у целой стаи волков, Эрика находила его милым. Если не все время, то иногда, как сейчас.

– Есть кое-что, кое-что особенное, чего я бы хотел, но это слишком много. Джоко этого не заслуживает.

– Если я смогу тебе это достать, то принесу, – заверила его она. – Так о чем ты?

– Нет, нет. Джоко заслуживает, чтобы его ноздри натянули на брови. Джоко заслуживает, чтобы он с силой ударил себя по лицу, чтобы он плевал на свои ноги, чтобы сунул голову в унитаз и спускал, спускал, спускал воду, чтобы к его языку привязали десятифунтовую кувалду, а потом бросили ее через парапет моста, вот чего заслуживает Джоко.

– Ерунда, – отмахнулась Эрика. – Какие-то странные у тебя идеи, мой маленький друг. Ты не заслуживаешь такого отношения, как не заслуживаешь, чтобы тебя кормили мылом.

– Насчет мыла я знаю больше тебя, – ответил он.

– Хорошо. И я собираюсь научить тебя испытывать чувство собственного достоинства.

– Что такое чувство собственного достоинства?

– Это значит любовь к себе. Я собираюсь научить тебя любить себя.

– Джоко терпит Джоко. Джоко не любит Джоко.

– Это так печально.

– Джоко не доверяет себе.

– Может, уже пора доверять?

Размышляя над ее вопросом, тролль облизал периметр безгубого рта.

– Давай скажем, что Джоко хотел нож.

– Для чего?

– Давай скажем… чтобы отрезать ногти на пальцах ног.

– Я могу принести тебе маникюрные ножницы.

– Давай просто скажем. Давай просто скажем, что Джоко хотел нож, чтобы отрезать ногти на пальцах ног, и давай скажем, что дело срочное. Ногти на пальцах ног… видишь ли, их нужно отрезать немедленно, немедленно, или пропадет вся надежда. Вот и давай скажем, что Джоко поспешил куда-то, допустим, на кухню, чтобы взять этот нож. А потом происходит то, что всегда происходит. Давай скажем, что Джоко приходит на кухню и видит… бананы, да, именно это он видит, вазу с бананами. Ты успеваешь за мыслью Джоко?

– Да, успеваю, – кивнула Эрика.

Успевать за его мыслью удавалось не всегда, иногда он просто говорил что-то бессмысленное, но Эрика видела, что все это очень важно для Джоко. Она хотела понять. Она хотела успевать за его мыслью, мыслью своего тайного друга.

– Итак, – продолжил Джоко, – Джоко проходит весь путь до кухни. Это долгий путь, потому что дом такой большой… этот воображаемый дом, о котором мы говорим. Он находится где-то еще, например, в Сан-Франциско, большой дом. Джоко нужно срочно отрезать ногти на пальцах ног. Если он не отрежет, все будет кончено. И тут Джоко видит бананы. И в следующую секунду Джоко жонглирует бананами, прыгая по кухне в Сан-Франциско. Прыгая, или кувыркаясь, или накручивая пируэты, или делая еще что-то глупое, глупое, глупое. Джоко забывает о ноже, а потом уже поздно отрезать ногти на пальцах ног, слишком поздно, пальцы ног ушли, Джоко опять лажанулся, все кончено, это конец ВСЕМУ!

Эрика похлопала его по бородавчатому плечу.

– Все нормально. Все хорошо.

– Ты понимаешь, о чем говорит Джоко?

– Да, понимаю, – солгала Эрика. – Но я бы хотела какое-то время подумать о том, что ты сказал, день или два, может, неделю, прежде чем дать ответ.

Джоко кивнул.

– Это справедливо. Джоко слишком уж много нагрузил на тебя. Ты так хорошо слушаешь.

– А теперь давай вернемся к чему-то особенному, что ты хотел бы, но думаешь, что не заслуживаешь, – предложила Эрика.

Умильное выражение вернулось на его лицо, что очень устроило Эрику, огромные желтые глаза засверкали от радостного волнения.

– Ты и представить себе не можешь, как Джоко хочет получить шутовской колпак.

– Какой шутовской колпак?

– Любой, лишь бы он был очень забавным.

– Этой ночью я тебе шутовской колпак не найду.

Он пожал плечами.

– Когда угодно. Если найдешь. Джоко… он его не заслуживает.

– Да, ты говорил. Но я обещаю, что за день-другой найду шутовской колпак и принесу тебе.

Несмотря на трудности, с которыми могла столкнуться Эрика в поисках шутовского колпака, ее авансом вознаградила благодарность, которую она увидела в его глазах, блеснувшие в них слезы счастья.

– Ты – такая добрая женщина. Джоко поцеловал бы тебе руку, только не хочет вызывать у тебя отвращения.

– Ты – мой друг, – и она протянула руку.

Прикосновение безгубого рта оказалось еще более неприятным, чем предполагала Эрика, но она бровью не повела, наоборот, улыбнулась.

– Спасибо тебе, мой милый друг. А теперь, я надеюсь, ты сможешь кое-что для меня сделать.

– Джоко почитает тебе книгу. Две книги сразу, и одну – сзаду наперед!

– Ты почитаешь мне позже. Сначала я хочу узнать твое мнение по одному делу.

Тролль схватил стопы руками, принялся раскачиваться взад-вперед.

– Джоко ни о чем ничего не знает, кроме ливневых канав, крыс и жуков, но он попытается.

– Ты – Джонатан Харкер, или был Харкером, не важно. Поэтому ты знаешь, как скудна эмоциональная жизнь Новых людей. Если говорить об эмоциональных реакциях, то у них эти реакции сводятся к зависти, злобе и ненависти, единственным эмоциям, которые можно обратить на себя. И они не могут вести к надежде, поскольку Виктор говорит, что надежда ведет к стремлению обрести свободу, к неповиновению и мятежу.

– Джоко теперь другой. Джоко чувствует много большого и хорошего, и очень этому радуется.

– Да, я заметила. В любом случае, у меня нет необходимых знаний или кругозора, чтобы понять, почему такой гений, как Виктор, создал Новых людей именно такими. Только я, его жена, отличаюсь от остальных. Мне ведомы унижение и стыд… которые странным образом ведут к надежде, а надежда – к нежности.

Тролль, по-прежнему держась руками за стопы и раскачиваясь, поднял голову, посмотрел на нее.

– Ты – первая, из Новых людей или из Старых, кто обошелся с Джоко по-доброму, – и из его глаз покатились слезы.

– Я надеюсь на многое, – продолжила Эрика. – Я надеюсь день ото дня становиться лучшей женой. Я надеюсь увидеть одобрение в глазах Виктора. Если со временем я стану хорошей женой и больше не буду заслуживать взбучки, если со временем он начнет ценить меня, я попрошу его позволить и другим Новым людям иметь надежду. Я попрошу Виктора дать им лучшую жизнь, чем та, что у них сейчас.

Тролль перестал раскачиваться.

– Не проси что-либо у Виктора слишком скоро.

– Нет. Сначала я должна стать лучшей женой. Должна научиться идеально ему служить. Но я думаю, что смогу стать такой же, какой была королева Есфирь для своего короля Артаксеркса.

– Помни, – вставил тролль, – Джоко – невежественный. Невежественный неудачник.

– Они – персонажи из Библии, которую я никогда не читала. Есфирь была воспитанницей Мардохея. Она убедила короля Артаксеркса, своего мужа, не уничтожать ее народ, иудеев, как того добивался Аман, влиятельный сановник при царском дворе[14].

– Не проси что-либо у Виктора слишком скоро, – повторил тролль. – Это мнение Джоко. Это мнение Джоко, на котором Джоко очень настаивает.

Перед мысленным взором Эрики возникла Кристина, лежащая на полу в спальне, у самой двери, застреленная четырьмя пулями, которые пробили оба ее сердца.

– Я хотела узнать твое мнение не об этом, – она встала. – Пойдем со мной в библиотеку. Я хочу показать тебе кое-что странное.

Тролль замялся.

– Я, кто я есть, вышел из него, кем он был, только несколькими днями раньше, и я, который Джоко, увидел уже столько странного, что мне хватит этого до конца жизни.

Она протянула ему руку.

– Ты – мой единственный друг в этом мире. У меня нет никого, к кому бы я могла обратиться.

Джоко вскочил, поднялся на мыски, словно собрался сделать пируэт, вновь замялся.

– Джоко нельзя высовываться. Джоко – тайный друг.

– Виктор уехал в «Руки милосердия». Слуги – в глубине поместья, в общежитии. Весь дом в нашем распоряжении.

Мгновение спустя тролль опустился на стопы, взял ее руку.

– Это будет очень, очень забавный шутовской колпак, да?

– Очень, очень забавный, – пообещала Эрика.

– С маленькими колокольчиками?

– Если я найду шутовской колпак без колокольчиков, то сама пришью их, сколько ты пожелаешь.

Глава 43

В коридоре за коридором, в лаборатории за лабораторией, в комнате за комнатой, на лестницах, в туалетах, кладовых затихала жизнь.

С заложенными кирпичом окнами ни один звук не проникает в «Руки милосердия» снаружи.

Тут и там группами лежат лишенные мозга тела. Все они – ИСКЛЮЧЕНИЯ.

В пределах видимости никто не шевелится.

Хамелеон следует за дразнящим запахом МИШЕНИ, пока эти феромоны не приводят его к рабочему столу в главной лаборатории, где никого нет, прежде всего, нет источника этого запаха.

В разуме Хамелеона шевелятся смутные воспоминания об этой огромной комнате. Более ранних воспоминаний у него, похоже, и нет.

Воспоминания Хамелеона не интересуют. Он живет ради будущего, ради разъяряющего запаха МИШЕНЕЙ.

Насилие вызывает у него такое же наслаждение, какое мог бы вызывать секс, будь он способен к сексу. Оргазм он способен получить от убийства и только от убийства. Хамелеон грезит войной, потому что война для него – вечный экстаз.

Внезапно на мониторе компьютера и на экране восемь на шесть футов, встроенном в стену, появляются образы.

Экраны показывают широкую улицу, десятки тысяч людей, одинаково одетых, стройными рядами маршируют под громкую музыку.

В каждом пятом ряду этих торжественно движущихся колонн каждый человек несет флаг. Красный с белым кругом. В кругу – лицо человека.

Лицо знакомо Хамелеону. Он видел этого человека достаточно давно, видел часто в этой самой лаборатории.

Камера отплывает, чтобы показать громадные здания, которые высятся вдоль этой широкой, на двенадцать полос движения, улицы. Все здания необычной конструкции, не похожи на типовые дома, чертежи которых заложены в программу Хамелеона, чтобы помочь ему ориентироваться в административном комплексе, или в церкви, или в торговом центре.

На стенах некоторых зданий портреты. То же лицо, что и на флагах, выложено мозаикой или высечено в камне.

Каждый портрет высотой как минимум в десять этажей. Некоторые – в тридцать.

Музыка становится громче, громче, потом затихает, оставаясь лишь звуковым фоном. Теперь произносятся слова, но Хамелеона они совершенно не интересуют.

Марширующие на экранах толпы – не настоящие люди, просто образы. Их нельзя убить.

Проползая среди лабораторных установок, Хамелеон ищет живых, чтобы убить их. Какое-то время ничего не может учуять, кроме феромонов МИШЕНИ, Старого человека, который побывал здесь, но ушел. Потом появляется новый запах.

Хамелеон поворачивает голову направо, налево, его режущие когти щелкают в предвкушении, рвущая пасть широко открывается. Жало высовывается наружу.

Это запах МИШЕНИ. В коридоре, но она приближается.

Глава 44

Внезапно, словно отрезанный, дождь остался позади, а перед ними сухой асфальт двухполосного, находящегося в ведении штата, шоссе. Выехав из дождя, Карсон постаралась выжать из «Хонды» максимум скорости, на которую способен этот автомобиль, и даже чуть больше.

Она подняла бутылку колы с избытком кофеина, которую держала у ног, и сделала большой глоток. Уже ощущала признаки обезвоживания, не опасные для здоровья, вызываемые кофеином: сухость во рту, сухость губ, легкий звон в ушах.

На пассажирском сиденье Майкл, ударяя по воображаемым барабанам воображаемыми палочками, нарушил затянувшееся молчание:

– Может, нам не стоит превышать рекомендованную дозу кофеиновых таблеток? У меня в носу все пересохло.

– У меня тоже. Носовые каналы такие сухие, что воздух, которым я дышу, поступает, словно из топки. Просто обжигает.

– Да. Сухость ощущается. Но мы по-прежнему в Луизиане, где по закону минимальная влажность воздуха – девяносто процентов. Слушай, ты знаешь, сколько воды в человеческом теле?

– Если это та часть месяца, когда она удерживается во мне, я бы сказала, девяносто процентов.

– Шестьдесят процентов у мужчин, пятьдесят – у женщин.

– Вот тебе и доказательство – в женщинах сухого остатка больше, чем в мужчинах.

– Так ответили в телевикторине.

– Не могу поверить, что ты смотришь телевикторины.

– Они познавательны. Половину своих знаний я почерпнул из телевикторин.

– Тогда я верю.

Кроны огромных дубов с заросшими мхом стволами смыкались над дорогой, они ехали, как в тоннеле, а свет фар выхватывал все новые колонии фосфоресцирующего лишайника на узловатой коре.

– Тебе обязательно гнать так быстро?

– Быстро? Да эта развалюха годится только для похоронных процессий.

Зазвонил мобильник Карсон, она выудила его из кармана куртки.

– О’Коннор.

– Детектив О’Коннор, – женский голос, – это Эрика Гелиос.

– Добрый вечер, миссис Гелиос.

Услышав эту фамилию, Майкл подпрыгнул на сиденье, будто гренок, выскочивший из тостера.

– Как я понимаю, вам известно, кто на самом деле мой муж, – продолжила Эрика. – По крайней мере, он подозревает, что вы знаете.

– Он знает, что мы знаем, – ответила Карсон. – Вчера послал двух Новых людей, профессиональных убийц, чтобы они покончили с нами. Сладкая парочка. Выглядели, как танцоры. Мы прозвали их Фред и Джинджер. Они разнесли мой дом, чуть не убили моего брата.

– Похоже на Бенни и Синди Лавуэллов. Я тоже – Новая женщина. Но не знала, что Бенни и Синди вчера побывали у вас. Виктор убил меня позавчера.

Карсон повернулась к Майклу.

– Она говорит, что Виктор убил ее позавчера.

– С кем вы разговариваете? – спросила Эрика.

– С моим напарником, Майклом Мэддисоном.

– Я понимаю, это звучит невероятно, если кто-то говорит вам, что ее убили позавчера.

– По милости вашего мужа понятие «невероятно» для нас практически перестало существовать.

– Я готов поверить во что угодно, – согласился Майкл.

– Виктор отправил мое тело на свалку. Вы знаете о свалке «Кроссвудс», детектив О’Коннор?

– Она рядом с фермой, где он собирается выращивать по шесть тысяч своих людей в год.

– Вы в курсе событий. Наверное, по-другому и быть не могло, если Виктор встревожился из-за вас. Обычно он не тревожится.

– Миссис Гелиос, как вы узнали этот номер?

– Его записал Виктор. В блокноте, который лежит на его столе. Я увидела. До того как погибла. У меня фотографическая память. Я – Альфа.

– Вы все еще мертвы?

– Нет, нет. Как выяснилось, большинство из нас, кого он отправляет сюда, мертвы окончательно, но некоторые… только кажутся мертвыми… в нас остается искорка жизненной энергии, которую можно раздуть и оживить нас. Здесь, на свалке, они знают, как нас спасать.

– Они кто?

– Те Новые люди, которых отправили сюда мертвыми, но они ожили. Я – одна из них. Мы называем себя Дампстерами[15].

– Я не знала, что у таких, как вы, есть чувство юмора.

– Его у нас нет, пока мы не умираем, при этом наша программа разрушается и не возрождается вновь. Но, возможно, мои слова для вас – галиматья. Возможно, вы ничего не знаете о наших программах.

Карсон подумала о том, что происходило с пастором Кенни Лаффитом за кухонным столом в его доме.

– О программах мы тоже знаем.

– Должна уточнить, я – Эрика Четвертая. Его нынешняя жена – Эрика Пятая.

– Он времени зря не теряет.

– Он всегда держит Эрик в резервуарах сотворения, на случай, если последняя чем-то ему не угодит. Плоть дешева. Так он говорит.

– Спасибо тебе, Господи, за «Ноу-Доз» и луизианскую колу, – пробормотала Карсон.

– Простите?

– Если бы не кофеин, которым я накачалась до бровей, не знаю, удалось ли бы мне поддерживать этот разговор.

– Детективы, вам известно, что в Управлении полиции вы можете доверять не всем? Там очень много людей Виктора.

– Да. Мы в курсе.

– Значит, вы действуете самостоятельно. И здесь, в округе, где расположены свалка и ферма с резервуарами сотворения, все копы и большинство политиков – клоны. Вы не можете победить.

– Мы можем, – не согласилась Карсон.

Майкл быстро-быстро закивал.

– Можем, можем.

– Его империя разваливается, – сообщила Карсон Эрике.

– Да. Мы знаем. Но вам все равно нужна помощь.

– У нас есть помощник, о котором вы не знаете, – Карсон думала о Девкалионе. – Но о чем говорите вы?

– Мы хотим предложить вам сделку. Дампстеры. Мы поможем вам победить его, схватить его, но кое-что попросим взамен.

Глава 45

Виктор никогда не входил в «Руки милосердия» напрямую. Рядом с больницей, теперь вроде бы ставшей складом, располагалось пятиэтажное административное здание, которое занимали бухгалтерия и отдел кадров «Биовижн», принадлежащей ему компании. Доходы от ее деятельности сделали его миллиардером.

Свой «Мерседес S600» он оставлял в подземном гараже, на парковочном месте, которое никто никогда не занимал. В столь ранний час других автомобилей в гараже не было.

Телефонный звонок Эрики Четвертой плюс Кристина, не знающая, кто она, нарушили душевный покой Виктора. И не было лучшего способа привести его в норму, чем работа. Благо многие вопросы требовали быстрого решения.

Стальная дверь в стене у его парковочного места (ключ был только у Виктора) вела в квадратную, двенадцать на двенадцать футов, бетонную комнату. Дверь в противоположной стене запиралась на кодовый замок. Пульт управления находился на стене. Виктор ввел свой код, замок отщелкнулся.

Переступив порог, Виктор попал в коридор с бетонным полом и стенами из каменных блоков, шириной в шесть и высотой в восемь футов. Этот тоннель тайно прорыли Новые люди.

Огромная ответственность ложилась на того, кто хотел уничтожить существующую цивилизацию и заменить ее новой. И тяжесть эта, наверное, раздавила бы его, если бы не секретные тоннели, потайные комнаты, скрытые в стенах лестницы, которые хоть скрашивали жизнь, позволяли отвлечься.

Тягу ко всему тайному он питал еще с детства, когда рос в доме, построенном параноиком-дедом. Скрытых дверей в нем было больше, чем видимых, потайных комнат – больше, чем открытых для всех, а секретных ходов – больше, чем обычных коридоров. И Виктор ставил себе в заслугу тот факт, что не оторвался от корней, не забыл, откуда пришел.

В конце коридора он набрал свой код на другом пульте. Эта дверь открылась в маленькую комнату, которая находилась уже в подземных уровнях «Рук милосердия».