Ночь Томаса Кунц Дин

Глава 30

После встречи с Утгардом и его рыжеголовыми подручными на пирсе произошло столько всякого и разного, что у меня не было времени подумать. Я просто действовал по обстоятельствам, руководствуясь интуицией и паранормальными способностями, благодаря которым мое путешествие по жизни становится более интересным, но очень уж усложняется.

Для спокойного раздумья мне требовалось пятнадцать минут, в течение которых ни моя жизнь, ни жизнь тех, кто зависел от меня, не подвергалась бы непосредственной угрозе. В этот вечер случилось много такого, с чем я раньше не сталкивался, мне открылись новые стороны сверхъестественного. Обдумать и правильно оценить увиденное я мог, сосредоточившись исключительно на этих событиях, не убегая от врагов и не участвуя в словесной дуэли с чифом-садистом в комнатке без окон, которая напоминала скотобойню.

Еще замедлив ход, наконец-то выровняв дыхание, я искал тихое местечко, где меня никто бы не побеспокоил. Прежде остановил бы выбор на церкви, но после общения с преподобным Мораном такой вариант исключался.

Правая часть нижней губы у уголка рта раздулась. Проведя по ней языком, я обнаружил рану, которая при прикосновении щипала, и решил губу более не лизать. Кровотечение, похоже, остановилось само по себе.

Учитывая силу удара тыльной стороны ладони Утгарда, я счел, что мне сильно повезло, поскольку все зубы остались на месте.

Ослепляющий туман даже знакомые районы превращал в неизведанные места. Укутанные белым дома выглядели совсем не так, как всегда, словно я перенесся на планету, которая вращалась совсем не вокруг Солнца.

Я оказался в торговом районе, который не узнавал, но явно не в том, что располагался у пирса, порта или Центрального парка.

Кованые железные столбы выглядели такими старыми, что, возможно, на них еще устанавливались газовые рожки, которые потом сменились электрическими лампами. Стеклянные панели изливали грязно-желтый свет, не навевавший романтического настроения, скорее он вызывал мысли о промышленных предприятиях, которые насыщали туман дымом, а все тени марали сажей.

На бетонном тротуаре хватало трещин и выбоин, не говоря уже о мусоре, который терпеть не могли туристы. В эту застывшую, без единого дуновения ветерка ночь большие комки смятой бумаги иногда напоминали трупики птиц, а маленькие кусочки — дохлых насекомых.

В столь поздний час магазины, конечно же, закрылись. Большинство витрин чернело темнотой, лишь некоторые освещала неоновая реклама: названия фирм, предлагаемые услуги.

Синие, зеленые, красные надписи… по какой-то причине неон не радовал глаз. Оттенки вызывали отторжение, от них просто мутило.

Среди магазинчиков встречались и такие, что удивили меня. Никак не ожидал увидеть их в процветающем прибрежном городке. Ломбард, еще один, закрывшийся салон татуировок, ссудная касса, предлагающая занять денег до получки. Процент, правда, не афишировался.

В витрине комиссионного магазина стояли восемь манекенов. В одежде с чужого плеча, смотрели на улицу мертвыми глазами. На их лицах не читалась радость.

И в других частях города машин было немного. В этом районе они отсутствовали напрочь. Не заметил я и пешеходов. Что покупатели, что владельцы магазинов давно разошлись по домам.

В квартирах над магазинами кое-где светились окна. Лиц я не замечал, ни в темных окнах, ни в освещенных.

Подойдя к автобусной остановке, сел на скамью. Услышав приближающийся шум двигателя или разглядев в тумане свет фар, всегда мог нырнуть в проулок между домами и подождать, пока проедет легковушка, грузовик или автобус.

Я люблю романы о путешествиях по дорогам, о людях, которые уходят из привычной жизни, садятся в автобус или автомобиль и уезжают. Просто уезжают. Оставляют один мир позади и находят новый.

В моем случае такой вариант никогда бы не сработал. Как бы далеко я ни уехал, сколь бы долго ни находился в дороге, этот мир обязательно нашел бы меня.

В худший день моей жизни я вырубил одного мужчину и убил другого, из тех, что спланировали массовое побоище в моем родном городе, Пико Мундо. Прежде чем я добрался до второго киллера, они ранили сорок одного человека и убили девятнадцать.

Загнали в торговый центр грузовик, начиненный взрывчаткой, чтобы поставить жирную точку в этом побоище. Я нашел грузовик и предотвратил его взрыв.

Средства массовой информации назвали меня героем, но я с этим не согласен. Герой спас бы всех. Всех. Герой спас бы того единственного в мире человека, который был дорог ему, как никто другой, который полностью ему доверял.

В тот день я был всего лишь поваром блюд быстрого приготовления. По прошествии полутора лет, в Магик-Бич, я оставался все тем же поваром.

И геройства во мне не прибавилось ни на йоту.

Уайатт Портер, начальник полиции в Пико Мундо, стал мне не только другом, но в значительной степени заменил отца. Он научил меня быть мужчиной, тогда как мой настоящий отец и сам не показал себя таковым и мало чему мог научить сына. Неофициально я помогал чифу Портеру в нескольких сложных расследованиях, и он знал о моих паранормальных способностях.

Если бы я позвонил ему и рассказал, что здесь происходит, он бы поверил каждому моему слову. Его опыт общения со мной однозначно говорил о том, что, какой бы невероятной ни казалась моя информация, на самом деле так оно и есть.

Я сомневался, что все полицейские Магик-Бич участвуют в заговоре. Большинство из них честно выполняли свою работу. Все они были обычными людьми, не лишенными недостатков, но не монстрами. Да и Хосс Шэкетт наверняка ограничился минимумом сообщников, завербовав только тех людей, без которых не мог обойтись. Этим он снижал риск провала.

Уайатт Портер, однако, жил далеко на юго-востоке. В Магик-Бич никого не знал. Не мог сказать мне, кому из копов можно доверять, кому — нет.

Конечно, он мог бы связаться с ФБР и передать сведения о том, что через порт Магик-Бич на территорию США этой ночью завезут атомные бомбы, но федеральные агенты редко воспринимают серьезно слова полицейских из маленьких городков. А если бы Уайатт сказал, что источник этой информации — его молодой друг с паранормальными способностями, над ним бы просто посмеялись.

А кроме этого, менее двух часов оставалось до того момента, как бомбы попадут на берег и отправятся в разные концы Соединенных Штатов. Начинался третий акт драмы, и я чувствовал, что события будут только ускоряться.

В какой-то момент мое внимание привлек едва слышный, но не умолкающий шорох, напоминающий тихий голос струйки воды, текущей по неровной поверхности.

Я оглядел витрины за спиной. Не заметил источника такого звука.

В магазине ношеной одежды манекены не двигались. Подумав об этом, я задался вопросом: а с чего вдруг решил, что они могли перемещаться?

Навесы над витринами истерлись, но не порвались. Да, они провисли, но вода с них не капала.

Загадочный звук все больше напоминал эхо голосов, шепчущихся в какой-то пещере.

Хотя туман не позволял разглядеть магазины на противоположной стороне улицы, я не сомневался, что источник звука находится ближе.

Передо мной, в сливной канаве, свет заметался справа налево, слева направо; хэллоуиновский свет в январе. Словно от пламени свечи, поставленной в выдолбленную оранжевую тыкву, мерцающий в прорезанных в стенке глазах, носе, рте.

Конечно, любопытство до добра не доводит, уж я-то прекрасно это знаю, но тем не менее я поднялся со скамьи и шагнул к бордюрному камню.

В мостовой увидел большую прямоугольную металлическую решетку, через которую вода попадала в дренажный коллектор. Ее сработали в ту эру, когда в городах все старались сделать красиво. Чугунные стержни сходились к чугунному кольцу диаметром в четыре дюйма, расположенному по центру прямоугольника. Внутри кольцо пересекала стилизованная молния.

Шорох доносился из-под решетки. Хотя его источник находился в дренажном коллекторе, сам звук более не указывал на текущую воду. Теперь я уже думал, что не похож он и на людской шепот, скорее на шарканье многочисленных ног.

Изящество отлитой в центральном круге молнии произвело на меня впечатление, но я подумал, что олицетворяет эта молния не плохую погоду. Скорее я видел перед собой логотип фирмы-изготовителя, встроенный в общую конструкцию решетки.

Свет замигал через решетку, то есть шел из дренажного коллектора, проложенного под мостовой. Даже мелькнула мысль, что решетка — перфорированная дверца печи.

С высоты моего роста я не мог разглядеть, что же мерцает под землей. Поэтому сошел с бордюрного камня на мостовую, присел рядом с решеткой. Такой звук могли издавать кожаные подошвы, трущиеся о бетон. Скажем, взвод усталых солдат, с трудом волочивших ноги, тащившихся из одного сражения к другому… если бы Магик-Бич находился в зоне боевых действий, а солдаты передвигались под землей.

Я еще ниже наклонился к решетке.

Из нее дул легкий прохладный ветерок, а с ним тянуло каким-то запахом, с которым ранее мне сталкиваться не приходилось, не противным, но необычным. Инородным. И на удивление сухим, если учесть, откуда он поднимался. Я трижды глубоко вдохнул, пытаясь его идентифицировать… потом как-то разом осознал, что от этого запаха волосы вот-вот встанут дыбом.

Когда оранжевый свет появился в третий раз, я ожидал увидеть, как кто-то или что-то двигается по дренажному коллектору. Но каждое мигание отбрасывало тени на закругленные стены, и эти прыгающие фантомы сбивали с толку, мешали разглядеть, откуда берется свет.

Возможно, случайно, не отдавая себе в этом отчета, я коснулся разбитой губы языком или прикусил ее. И хотя ранее она не кровоточила, теперь капля крови упала на тыльную сторону моей правой руки, которая лежала на чугунной решетке рядом с кругом, сцепленным стилизованной молнией.

Еще одна капля упала в щель, исчезла в темноте коллектора.

Моя рука, похоже, по своей воле, полезла в щели решетки.

Вновь внизу запульсировал свет, быстрыми диастолами и систолами,[36] и на стенках коллектора опять запрыгали тени, вроде бы увеличившиеся в размерах, более резкие, хотя я по-прежнему не мог разглядеть, откуда же идет свет.

А вот когда он погас, уступив место тьме, я увидел, что пальцы правой руки тянутся вниз, сквозь решетку.

И с тревогой отметил, что не могу вытащить руку. Что-то большее, чем любопытство, двигало мной, и я вдруг превратился в привлеченного ярким светом мотылька, бьющегося крылышками о лампу, которая может его спалить.

И когда я уже подумывал о том, чтобы прижаться лбом к решетке и получше рассмотреть, что же там, внизу, когда вновь вспыхнет свет, до меня донесся скрип тормозов. Автомобиль, приближение которого я не заметил, остановился на улице, рядом со мной.

Глава 31

Словно выйдя из транса, я поднялся с чугунной решетки и повернулся, ожидая увидеть патрульную машину и пару копов с хищными ухмылками и дубинками в руках.

Но передо мной стоял «Кадиллак (седан) Девилль»[37] модели 1959 года, который выглядел так, будто лишь часом раньше выехал из автосалона. Массивный, черный, с массой хромированных деталей, с характерными ребрами на задних крыльях, он годился и для поездок по автострадам, и для межзвездных полетов.

Женщина, сидевшая за рулем, смотрела на меня через окно дверцы пассажирского сиденья. Стекло она опустила. Выглядела лет на семьдесят пять, а то и восемьдесят, крупная, с синими глазами, розовыми щечками, внушительной грудью. Белые перчатки на руках, маленькая серая шляпка с желтой лентой и желтыми перышками на голове.

— С тобой все в порядке, дитя? — спросила она.

Я наклонился к окну.

— Да, мэм.

— Ты что-то уронил в решетку?

— Да, мэм, — солгал я, потому что не понимал, что случилось… или почти случилось. — Но это ерунда.

Она склонила голову, несколько мгновений пристально смотрела на меня.

— Скорее не ерунда. И ты выглядишь как мальчик, которому необходим друг.

В дренажном коллекторе под решеткой с молнией царила темнота.

— Что случилось с твоей губой? — спросила женщина.

— Разошлись во мнениях насчет певцов. Род Стюарт или Синатра.

— Синатра, — без запинки вырвалось у нее.

— И я так думаю, мэм. — Я посмотрел на ломбард, потом на комиссионный магазин одежды. — Туман меня запутал. Я не узнаю этот район.

— А куда ты идешь?

— В порт.

— Нам по пути. Тебя подвезти?

— Не следует вам подвозить незнакомцев, мэм.

— У всех моих знакомых есть автомобили. Большинство не пойдет пешком до конца квартала даже для того, чтобы увидеть парад слонов. Если я не буду подвозить незнакомцев, то кого мне подвозить?

Я опустился на переднее пассажирское сиденье, захлопнул дверцу.

— Однажды меня чуть не растоптал слон.

Женщина нажала на кнопку, включающую электромотор подъема стекла.

— Иногда они впадают в ярость. Совсем как люди. Хотя у них нет привычки расстреливать одноклассников и оставлять видео своих безумств.

— Вины слона там не было, — уточнил я. — Нехороший человек сделал Джумбо инъекцию препарата, который разъярил его, а потом запер нас вдвоем в сарае.

— В свое время мне приходилось иметь дело с плохишами, но ни один не додумался до такого орудия убийства, как слон. И почему их всегда называют Джумбо?

— К сожалению, с воображением у циркачей не очень, мэм.

Она сняла ногу с педали тормоза, и автомобиль покатил вперед.

— Я — Бирдена Хопкинс. Но зовут меня Бирди. А как зовут тебя?

— Гарри. Гарри Лайм.

— Хорошее имя. Вызывает приятные мысли. Рада познакомиться с тобой, Гарри Лайм.

— Спасибо, Бирди. И я рад.

По обеим сторонам улицы дома уходили в туман, словно корабли, отплывающие из Магик-Бич к далеким берегам.

— Ты из этого города? — спросила Бирди.

— Приехал сюда, мэм. Думал, что смогу остаться. Теперь не уверен.

— Неплохой городок. Хотя слишком много туристов приезжает на весенний фестиваль урожая.

— Весной здесь собирают какой-то урожай?

— Нет. Раньше было два фестиваля, их соединили в один. И теперь каждую весну, когда идет сев, они празднуют осенний сбор урожая.

— Я не думал, что это сельскохозяйственный район.

— Разумеется, нет. Мы празднуем идею урожая, что бы это ни означало. Городом всегда руководили выродившиеся дураки, семьи-основатели.

Дома скрылись из виду. Изредка сквозь туман проглядывало неоновое свечение, но слов я уже разобрать не мог, они превратились в бессмысленные световые фрагменты.

— Какая у тебя работа, Гарри?

— Повар блюд быстрого приготовления, мэм.

— Однажды я влюбилась в такого повара. Бинс Барнет, маг и волшебник сковороды и гриля. Человек-мечта.

— Мы, повара блюд быстрого приготовления, склонны к романтике.

— Значит, Бинс был исключением. Оладьи и жареный картофель он любил больше женщин. Все время работал.

— В его защиту, Бирди, могу сказать, что это завораживающая работа. В нее можно уйти с головой.

— И мне нравилось, как от него пахло.

— Жареным говяжьим жиром и беконом.

Она вздохнула.

— Жареным луком и зелеными перчиками. От тебя пахнет совсем не так, Гарри.

— В последний месяц у меня была другая работа, мэм. Но я обязательно вернусь к сковороде. Мне ее не хватает.

— Потом появился Фред, с которым я прожила всю жизнь, и я забыла про поваров. Только не обижайся.

На полностью скрытом туманом перекрестке Бирди повернула на перпендикулярную улицу. Я это понял лишь по повороту руля.

Большой седан, сконструированный так, чтобы полностью изолировать водителя и пассажиров от неровностей мостовой, плыл как лодка. Туман только усиливал ощущение пребывания на воде. «Кадиллак» будто скользил по венецианскому каналу, втянув в корпус колеса.

Хотя Бирди держалась в пределах разрешенной скорости, для нулевой видимости мы ехали слишком уж быстро.

— Мэм, должны ли мы ехать вслепую?

— Ты, возможно, ехал бы вслепую, дитя, но я еду, как в солнечный день. Кружу по этому городу почти шестьдесят лет. Без единой аварии. А в такую погоду других автомобилей нет, так что на улицах даже безопаснее, чем всегда. Когда больные и страждущие нуждаются в моей помощи, я не собираюсь ждать, пока наступит утро или прекратится дождь.

— Вы — медицинская сестра, мэм?

— У меня не нашлось времени для учебы. Мы с Фредом — люди мусора.

— Печально это слышать.

— Я хотела сказать, занимались его сбором. Начали с двух грузовиков, не боясь, что придется запачкать руки. Закончили целой армадой, единственным подрядчиком на вывоз мусора из шести прибрежных городов. Мусор — тот же рассвет, появляется каждый день.

— Как точно подмечено.

— Ты можешь разбогатеть, делая то, от чего воротят нос другие. Мусор оказался золотой жилой.

— Очень часто, когда в ресторане много народу, повар блюд быстрого приготовления вертится как белка в колесе, — заметил я.

— Нисколько в этом не сомневаюсь.

— Я подумывал о том, чтобы перейти в продавцы обуви или покрышек. В мусорном бизнесе работа напряженная?

— Иногда — для управляющих. Что же касается водителя мусоровоза, она одинаковая изо дня в день, успокаивающая, как медитация.

— Как медитация, но при этом ты помогаешь людям. Звучит неплохо.

— Фред уже семь лет как умер. Еще через два года я продала бизнес. Но, если захочешь, дитя, я открою тебе двери в мир мусора.

— Вы великодушны, мэм. Возможно, я еще обращусь к вам с такой просьбой.

— Из тебя получится хороший водитель мусоровоза. Ты не будешь смотреть на эту работу свысока, и это правильно. Я могу сказать, что ты ни на кого не смотришь свысока.

— Спасибо за добрые слова. Я подумал, что вы — медицинская сестра, до того, как вы коснулись мусора, потому что вы упомянули о больных и страждущих.

Словно получая информацию с навигационных спутников на датчик, вживленный непосредственно в мозг, Бирди повернула налево, прямо в белую стену, и «Кадиллак» поплыл по новому каналу.

Она искоса глянула на меня, вновь сосредоточила внимание на невидимой улице, подняла руку, чтобы поправить шляпку с перышками, опять посмотрела на меня, свернула к тротуару, перевела ручку коробки передач на «Паркинг».

— Гарри, есть в тебе что-то уж очень необычное. Я не могу вести себя как всегда. Чувствую, что должна прямо сказать: я приехала к тебе не случайно.

— Не случайно?

Двигатель она оставила работающим, а вот фары выключила.

Мили тумана наваливались на автомобиль, создавая ощущение, что мы находимся на дне моря.

— Ты был позывом, прежде чем обрел лицо, — продолжила Бирди. — И, насколько я знала, мог оказаться еще одной Нэнси, заболевшей раком, или Боуди Букером, варящим какао, перед тем как покончить с собой.

Она ждала ответа, так что я в конце концов уважил ее.

— Мэм, возможно, туман заполз мне и в голову, потому что я не вижу никакого смысла в сказанном вами.

— Я думаю, неприятности у тебя более серьезные, чем у Суитина, который едва не потерял дом, влюбившись в плохую женщину.

Глава 32

Бирди Хопкинс сняла белые перчатки. Одну надела на ручку переключения скоростей, вторую положила на рычаг включения поворотников.

— Мне семьдесят восемь лет, а меня все еще время от времени бросает в жар. Но не так, как в молодости. Это уже в прошлом. Напрямую связано с позывами.

Из большой сумки, которая стояла на сиденье между нами, Бирди достала японский веер, развернула, принялась обмахивать пухлое лицо.

— Фред умер, это началось.

— Семь лет тому назад, — вставил я.

— Любишь одного мужчину с девятнадцати лет, сегодня он такой же, как всегда, а завтра — мертвый. Так много слез, они словно что-то вымывают из тебя, оставляют пустоту.

— Утрату пережить труднее всего, — кивнул я. — Но она также и учитель, которого не удается игнорировать.

Рука с веером замерла. Бирди удивленно посмотрела на меня, но по выражению глаз я понял, что она со мной согласна.

Поскольку Бирди явно ожидала продолжения, я забормотал те слова, которые, по моему разумению, она могла произнести и сама:

— Горе может раздавить тебя или заставить собраться. Ты можешь решить, что твои отношения с дорогим тебе человеком пошли прахом, если они заканчиваются с его смертью и ты остаешься один. Или ты можешь осознать, что они значили гораздо больше, чем ты соглашался признать, пока этот человек жил, они значили так много, что тебя это пугало, вот ты и просто жил. Воспринимал как должное любовь и смех каждого дня, не позволял себе подумать о святости этих отношений. Но когда все закончилось и ты остался один, ты начинаешь понимать, что это не только кино и обед вдвоем, не только закаты, которые вы наблюдали вместе, не только мытье пола, посуды и тревоги из-за счета за электричество. До тебя доходит, что это сама жизнь, каждое ее событие и драгоценное мгновение. Ответ на тайну существования человека — любовь, которую ты делил, и далеко не в полной мере.

А когда утрата открывает тебе ее глубинную красоту, ее святость, ты долго не можешь подняться с колен не потому, что на тебя давит груз утраты, а из благодарности за то, что этой утрате предшествовало. Боль — она всегда с тобой, но в один день пустота уходит, потому что лелеять пустоту, утешаться ею — неуважение к дару жизни.

Через несколько секунд она вновь начала обмахиваться веером, закрыла глаза.

Я же смотрел сквозь ветровое стекло на непроницаемый туман, который, возможно, дотянулся до нас из тех времен, когда еще не существовало ни человека, ни зверей и на Земле правила бал темнота.

— Все, что ты сказал, — вырвалось у Бирди, — каждое слово — это про меня. Однажды моя пустота заполнилась. Пришел первый позыв. Одним майским четвергом, во второй половине дня. Не физический позыв. Возникла мысль. А почему бы мне не проехаться одним из старых маршрутов мусоровоза? Не заглянуть в дом Нэнси Коулман, нашей бывшей сотрудницы? Муж бросил ее годом раньше. За четыре часа до моего приезда у нее обнаружили рак. Я нашла ее испуганной, одинокой. В тот год возила ее на химиотерапию, на приемы к врачу, в магазин за париком, мы проводили вместе много времени, столько смеялись, хотя при первой встрече казалось, что нам будет не до смеха.

Она сложила веер, убрала в сумку.

— В другой раз, когда возникло желание сесть за руль, я приехала к дому Боуди Букера, страхового агента, закоренелого холостяка. Он ссылается на занятость, но я все равно заставляю его пригласить меня в дом. Он варит какао. Мы начинаем говорить о Фреде. Он и мой Фред играли в одной команде в боулинг, он ездил с Фредом на рыбалку, как сын, который у нас с Фредом так и не появился. Через полчаса он говорит мне, что собирался запить какао пригоршню таблеток, покончить с собой. Годом позже Нэнси Коулман вылечилась от рака, у нее появился Боуди, они поженились.

Она взяла перчатки, натянула на руки.

— А что насчет Суитина? — спросил я.

— Суитин Мэрдок. Хороший человек, но оказался таким простофилей. Лиана очистила его банковский счет и сбежала. Суитин едва не потерял дом, бизнес, все. Я одолжила ему крупную сумму. Он все вернул. Так почему ты, Гарри Лайм?

— Я думаю, что-то плохое случилось бы со мной у этой дренажной решетки, если бы вы не подъехали.

— Что плохое?

Хотя ее жизненный путь после смерти Фреда указывал на то, что под кажущимся хаосом жизни лежит странный, но порядок, она бы не смогла адаптироваться к тому, что я мог бы рассказать о себе. Во всяком случае, не смогла бы за короткий промежуток времени, необходимый для того, чтобы добраться до порта.

— Не знаю, мэм. Но такое у меня возникло чувство.

Она включила фары, двинула вперед ручку скоростей.

— Ты действительно не знаешь?

Что бы ни могло произойти у дренажной решетки, событие это определенно имело какую-то связь со странным поведением койотов и качелями, которые раскачивались на крыльце сами по себе. Я не понимал ни связи первого со вторым и третьим, ни какая сила за всем этим стояла, потому мог ответить честно:

— Действительно. Как далеко порт?

«Кадиллак» отъехал от тротуара, нырнул в белый туман.

— Три минуты, четыре.

Мои наручные часы и ее, на приборном щитке, показывали одно и то же время — 21:59.

— Чем ты отличаешься от остальных, дитя? — наконец спросила Бирди.

— Не знаю, мэм. Может… дело в том, что я провел семь месяцев в монастыре. Гостем. И святость монахов каким-то образом отражается на мне.

— Монахи тут ни при чем. Все, чем ты отличаешься, это твое.

Она, скорее всего, спасла мне жизнь, вот и не хотелось лгать больше, чем того требовала необходимость.

— У тебя иногда возникает ощущение, что грядет что-то большое?