Ночь Томаса Кунц Дин

На борту буксира я оставался один и сомневался, что тот, кто имел на руках контракт на душу Утгарда, позволит ему задержаться в этом мире, чтобы устроить полтергейст.

Ранее, настроившись на грядущие убийства, я пересекал палубу решительно и уверенно, но теперь, после убийств, с координацией возникли проблемы. Ноги спотыкались о препятствия, которых не было, руки тянулись к подпоркам, но не находили их.

Окутывающий буксир туман, раскинувшееся со всех сторон безбрежное море, бездонные глубины внизу вызывали жуткое чувство одиночества, усиливающееся мыслями о том, что находилось на борту. Конечно, я про мертвецов, но и не столько о них, как о бомбах, которые несли смерть четырем мегаполисам и являли собой символические урны, наполненные прахом всего человечества.

Ящики, перегруженные с яхты «Июньский лунный луч», изготовили не из фанеры, а из стали. Каждую крышку, откидывающуюся на петлях, удерживали на месте четыре засова-фиксатора.

Я вытащил из скоб все четыре засова первого ящика. После короткого колебания откинул крышку.

Галогенового света хватало, чтобы я увидел два отделения и два идентичных устройства. С корпусом из металла, похоже, жутко тяжелых, загадочно-зловещих. И каждая бомба выглядела не просто оружием, но квинтэссенцией зла.

Металлическая арматура прочно удерживала бомбы на месте. Для того чтобы достать их из ящиков, требовался специальный инструмент.

В каждой бомбе зияла дыра диаметром в четыре дюйма, с резьбой на стенках. Понятно, что туда следовало что-то ввернуть.

Какое-то время я смотрел на дыру-гнездо, а потом увидел ящичек, приваренный к арматуре. Крышка, тоже на петлях, закрывалась на один засов.

Внутри я нашел фетровый мешочек, который заполнял практически все пространство. Вытащил его и внутри обнаружил цилиндр с резьбой на наружной поверхности, того же диаметра, как и гнездо, весящий четыре или пять фунтов.

На одном торце я увидел дисплей, пока темный, и клавиатуру, для вывода данных на дисплей.

Взрыватель.

Вернув цилиндр в мешочек, я положил его на палубу. Достал из ящиков три остальных.

Закрыв оба ящика, отнес все четыре взрывателя к трапу, который вел на бак. Прошел в помещение, которое служило столовой и комнатой отдыха.

В стенном шкафу нашел дождевики и другую одежду для работы в плохую погоду, а также пустую старую кожаную сумку-ранец.

Все четыре взрывателя легко уместились в сумке, так что застегнуть «молнию» труда не составило.

А когда я ее застегивал, у меня возникло ощущение, что рука, держащая сумку, и вторая, тянущая за ушко «молнии», принадлежали не мне. Словно я только что очнулся в чужом теле.

С того дня, как умерла Сторми, мне приходилось творить ужасное этими самыми руками. Когда ее отняли у меня, вместе с ней я потерял и часть своей невинности. Но теперь создавалось ощущение, что эти руки вышвырнули и ту невинность, которая все-таки оставалась у меня.

Я знал, что все сделал правильно, но правильность не всегда чиста, не всегда вызывает чувство удовлетворенности. Если говорить честно, некоторые правильные поступки вызывают чувство вины, но, возможно, это и хорошо. Разумная мера вины предохраняет от продажности.

Чтобы отогнать сомнения, будто я стал не таким, как прежде, пришлось повернуть правую руку ладонью вверх. Мое родимое пятно — полумесяц шириной в полдюйма, с остриями, разнесенными на полтора дюйма, молочно-белый, на розовой коже ладони.

Это родимое пятно — одно из доказательств того, что нам со Сторми суждено навеки быть вместе, поскольку у нее было точно такое же.

Родимые пятна и воспоминания о синем озере неугасимой надежды подтверждали, что я остаюсь прежним Оддом Томасом… может, и отличаюсь от того, каким когда-то был, но тем не менее остаюсь прежним.

Я понес сумку на бак, где туман оставался таким же густым, как я его помнил, а ночь даже стала холоднее.

Здесь, по правому борту, узкий трап вел выше, на палубу, где находилась рубка.

Когда входил в рубку, женщина, которая стояла за штурвалом, повернулась ко мне.

Мне следовало догадаться, что буксир стал бы игрушкой волн и течений, если бы никто не стоял за штурвалом. Его мотало бы из стороны в сторону. А пока я убивал Утгарда и Бадди, открывал ящики с бомбами и собирал взрыватели, буксир выдерживал ранее взятый курс.

И я сразу понял, кто эта женщина.

Глава 39

Поверх белых слаксов и свитера, украшенного бусинками, она надела серую кожаную куртку, по воротнику, низу и манжетам отороченную лисьим мехом.

Я поставил сумку со взрывателями на пол.

— Ни один врач не поверит, что вы страдаете от аллергии, вызванной устрицами.

Лет двадцати пяти, красавица (не из тех женщин, которых находил красивыми Джой, пролистывая «Максим», но сошедшая со страниц каталога «Найман Маркус»[39]) — элегантная, с чувственным ртом, идеальными чертами лица, с большими синими глазами.

Поскольку Береговой гвардии сообщили, что буксир вышел в море, чтобы снять с яхты пассажирку, которая дала сильную аллергическую реакцию на устриц, они могли связаться с местной больницей и узнать, поступала ли такая пациентка.

Пиканье радара привлекло мое внимание к экрану. Несколько точек мигали на самом крайнем азимутном кольце. И одна точка удалялась от нас — яхта «Июньский лунный свет».

— Ты кто? — спросила она.

— Гарри, — ответил я.

— Гарри? Я не знала, что есть только один Гарри.

— Моей маме ваши слова понравились бы. Она думает, что я — единственный Гарри, который есть и был.

— Должно быть, хорошо иметь мать, которая не сучка.

— А как зовут вас?

— Валония.

— Никогда не слышал такого имени.

— По-латыни это желудь. Наверное, моя мать думала, что я вырасту в большой раскидистый дуб. Где Утгард?

Из рубки она не могла видеть кормовую палубу.

— Он заканчивает… дела.

Она улыбнулась.

— Я — не хрупкий цветок.

Я пожал плечами.

— Он сказал мне, что просеет команду.

— Просеет. Так он это называет?

— Ты не одобряешь выбор этого слова?

— Я одобряю, что не попал в число просеянных.

— Полагаю, для тебя это имеет большее значение.

— Почему?

— Ты их знал, работал бок о бок. Я их не знала.

— Не такая уж потеря.

Ей нравилась безжалостность. Ее интерес ко мне определенно возрос.

— А какую роль играешь ты, Гарри?

— Полагаю, я — Гильденстерн.

Она нахмурилась:

— Еврей?

— Это из Шекспира.

Морщинки на лбу разгладились, зато губки так мило надулись.

— Ты не похож на мальчика, которому нравятся старые пыльные книги.

— Вы не похожи на девочку, которая взрывает мегаполисы.

— Потому что ты плохо меня знаешь.

— Есть шанс узнать получше.

— Сейчас я могу сказать, пятьдесят на пятьдесят.

— Такой расклад меня устраивает.

Я не знал, есть ли у Валонии подозрения на мой счет, поэтому и не приближался к ней. Полагал, чем больше она расслабится, тем легче мне будет вывести ее из строя, ничего при этом не сломав. Для властей она могла стать кладезем информации.

— Как ваша фамилия, Валония? — спросил я, привалившись к дверному косяку.

— Фонтель. Запомни ее.

— Нет проблем.

— Придет день, когда я стану знаменитой.

— Я в этом не сомневаюсь.

— А как твоя фамилия, Гарри?

— Лайм.

— Как фрукт, — и она рассмеялась, так по-девичьи и искренне.

Смех этот мне понравился, что только огорчило меня. Я услышал в нем веселье, говорившее о том, что когда-то она была невинным ребенком.

Теперь я видел, что она моложе, чем мне показалось с первого взгляда, прожила на свете не больше двадцати одного года.

Длинные волосы Валония запрятала под лисий воротник. Теперь, сунув руку под шею, вытащила их, тряхнула головой, рассыпая золото по лицу.

— Ты готов к тому, что мир переменится, Гарри?

— Полагаю, должен подготовиться.

— Он такой старый и уставший.

— Не весь, — я открыто восхищался ею.

Ей нравилось восхищение.

— Они будут так его любить.

— Кто?

— Люди.

— Ах… Они.

— Они беззаветно полюбят его, когда он возьмет власть. Наведет порядок. Его сострадание и его силу.

— И великолепную работу его дантиста.

Она рассмеялась, но тут же осадила меня:

— Сенатор — великий человек, Гарри. Если бы ты так не думал, тебя бы здесь не было.

— Для меня дело главным образом в деньгах, — осторожно ответил я, стремясь не выйти за рамки персонажа, которого создал… вернее, позаимствовал из романа Грэма Грина.

Уставившись в туман, Валония собрала губки в трубочку и шумно выдохнула.

— Старый, уставший мир… только что ушел.

— Сделай это еще раз.

Она проделала то же самое, уже глядя на меня.

— Может, я все-таки делаю это не только из-за денег.

Синие глаза сверкнули.

— Эти вечные споры, утомительные дебаты, которые ничего не решают. Никто не будет их вспоминать.

— Никто, — согласился я, опечалившись, что в ней, такой молодой, столько ненависти.

— Он всем заткнет глотку, Гарри.

— Пришла пора кому-то заткнуть.

— А потом им это только понравится.

Она вдохнула, словно пыталась прочистить нос.

— Эти нескончаемые споры, хотя мы знаем, что все решено давным-давно.

— В незапамятные времена, — согласился я.

Она вновь попыталась прочистить нос.

— Люди будут благодарны ему за Новую Цивилизацию. Ты веришь в это, Гарри?

— Само собой. Плюс деньги.

— Это же прекрасно — верить.

— Ты просто вспыхнула, когда произносила это слово.

— Верить, — повторила она, в голосе слышалось страстное желание. — Верить.

Вновь она шумно вдохнула через нос, еще раз.

— Чертова аллергия, — пожаловалась она и сунула руку в карман кожаной куртки за платком.

Из-под свитера я достал пистолет, в котором оставались два патрона.

Ее миниатюрный пистолет, женский пистолет, но не менее смертоносный, чем любой другой, зацепился за подкладку кармана, когда она пыталась его вытащить.

— Валония, не надо.

Подкладка разорвалась.

— Пожалуйста.

Она выхватила пистолет из кармана и, в стремлении защитить веру, выстрелила. Окно за моей головой разлетелось вдребезги.

Я выстрелил в нее только раз, не для того, чтобы ранить, толку бы из этого не вышло.

Золотые волосы закружились, засверкали, когда пуля отбросила ее назад. Она выронила пистолет, а потом упала сама, лицом вверх, на грязную палубу, орхидея, брошенная в пыль.

Ногой я отбросил ее пистолет и опустился на колени рядом с ней.

Глаза Валонии открылись, но смотрела она не в никуда. Что-то такое видела, может, воспоминание. Потом перевела взгляд на меня.

— Мне так и не удастся увидеть…

Я взял ее руку в свои и не увидел красного прилива. Этого будущего уже не существовало.

— Мне так и не удастся увидеть… новый мир, — закончила она.

— Нет, — ответил я. — Я избавил тебя от этого.

Ее рука напряглась.

Она закрыла глаза. В тревоге открыла их вновь.

— Не уходи, — взмолилась она, голос стал таким юным, из него ушла умудренность и жертвенность.

— Не уйду, — пообещал я.

Она с силой сжала мне руку, а потом силы не осталось вовсе.

И пусть она умерла, я продолжал держать ее руку и молился о том, чтобы она не добавила себе страданий, не задержалась в этом мире душой.

Я задался вопросом: кто сумел убедить ее в том, что тьма лучше света, где, когда и как это произошло? Я хотел отыскать этого человека или людей, его, ее, всех — и убить.

В стенном шкафу, где я нашел кожаную сумку, в которой теперь лежали взрыватели, на полке над дождевиками я заметил шерстяные одеяла, которые мне сейчас и требовались. Я спустился на ют, взял два, вернулся с ними в рубку.

Развернув одно, сложил пополам в длину, сделав мягкую подстилку.

Поднял Валонию и уложил на нее. Девушка оказалась куда легче, чем я ожидал. Опустил ей веки, подержал несколько мгновений большими пальцами. Сложил руки на груди, правую на левую.

Развернул второе одеяло, сложил, как и первое, накрыл им Валонию Фонтель, которая так и не стала знаменитой. Или печально известной.

Туман перебирался через порог, привлеченный теплом рубки. Я вышел из нее, закрыл дверь.

Выбросил пистолет Бирди Хопкинс за борт.

Постоял на мостиковой палубе, глядя на ту часть океана, которую открывал туман.

За какие-то полчаса я убил троих мужчин и женщину… но я никого не убивал. Убеждал себя, что нашел некую зону между моральным и аморальным.

Поскольку штурвал никто не держал, волны начали крутить буксир.

На синем озере неугасимой надежды солнце грело, ветерок ласкал, а будущее просилось в грезы.

Подо мной океан не радовал синевой, и никакой надежды я в нем не видел, но с океаном приходилось считаться.

Глава 40

На озере Мало Суэрте, около Пико Мундо, мне приходилось водить большие катера, но я никогда не стоял за штурвалом такого большого судна, как буксир. Да и в открытом океане корабль я вел впервые в жизни.

Впрочем, пульт управления не слишком отличался от катера. Включение муфты сцепления правого и левого двигателей слева, штурвал по центру, ручки управления двигателей справа. Под ручками кнопка «ВЫКЛЮЧЕНИЕ ДВИГАТЕЛЕЙ». Приборный щиток: давление масла, температура воды, вольтметр, тахометры, уровнемеры топлива и трюмной воды.

Буксир оснастили навигатором джи-пи-эс и большим монитором с картой, так что у меня отпала необходимость сверяться с компасом. Вот и сейчас я видел на карте положение буксира, также соответствующую часть калифорнийского побережья по мою правую руку, потому что волны тащили буксир на север.

Я посмотрел на экран радара, который продолжал надрывно пикать. Увидел те же точки, что и раньше. Ни одна не приблизилась, а одна, яхта «Июньский лунный свет», продолжала удаляться.

Утгард то ли выключил глубиномер, потому что хорошо знал эти воды, то ли вообще им не пользовался. Мне сонар мог потребоваться лишь в конце моего короткого путешествия, но я все равно его включил.

Старался не думать ни о мертвой женщине, которая лежала рядом, ни о трех других трупах на борту. Сосредоточился на стоящей передо мной задаче: доставить атомные бомбы в такое место, где никто не смог бы добраться до них раньше заслуживающих доверия сотрудников компетентных органов.

Буксир шел на север. Заброшенная шлюпочная мастерская к югу от Рустер-Пойнт, где ждали грузовики, чтобы развезти бомбы по далеким мегаполисам, находилась к северу от Магик-Бич.

Когда я начал разворачивать буксир на юг, раздались знакомые ноты «Оды радости»: зазвонил мобильник, оставленный на приборном щитке.

Скорее всего, мобильник Утгарда. К этому моменту он наверняка должен был сообщить кому-то на берегу, что атомные бомбы перегружены с «Июньского лунного луча» и он направляется к оговоренному месту встречи, шлюпочной мастерской.

Я сомневался, что в устроенной мистером Синатрой паранормальной буре Хоссу Шэкетту досталось сильнее, чем Утгарду. Так что звонил, скорее всего, чиф.

К тому времени, когда я развернул буксир на юг, звонивший уже оставлял сообщение на голосовой почте, но после короткой паузы позвонил вновь. Я вновь не стал ему мешать оставить сообщение.

Заговорщики на берегу уже знали: что-то пошло не так.

Поскольку я поменял курс на 180 градусов, изменилась картинка и на мониторе джи-пи-эс. Теперь большую его часть занимала бухта Магик-Бич.

Поскольку я на собственном опыте убедился, что сотрудники Портового департамента наглые, грубые и не чураются убийств, мне больше не хотелось иметь с ними никаких дел. В порт я возвращаться не собирался.

Под пронзительное пиканье радара и более грубое — сонара я прибавил хода и повел буксир на юг, словно знал, что делаю. Впрочем, об одном я мог не беспокоиться. Даже если бы сирены зачаровали меня, электроника подсказала бы, что прямо по курсу скалы.

Конечно же, я ничего не противопоставил бы Кракену или другим морским змеям огромных размеров, которые могли топить корабли и пожирать людей целиком, как сардин из банки. Но я собирался оставаться на борту не более пятнадцати минут и сомневался, что за это время буксир успеет попасть в щупальца осьминога, морского собрата Кинг-Конга, который утащит его под воду на двадцать тысяч лье.

Помимо радиопередатчика, на буксире был и радиотелефон, который стоял в рубке. Едва я повернул на юг, как раздался звонок по каналу 22 с катера Береговой гвардии, с которым ранее беседовал Джой.

Наверное, устоявшаяся процедура требовала, чтобы я принял звонок и идентифицировал себя.

Вместо этого я даже не посмотрел на радиотелефон.

Озабоченный судьбами нации, я порадовался тому, что Береговой гвардии свойственны ответственность и настойчивость. Информация, получаемая со спутников, вероятно, позволила им отследить встречу буксира и яхты «Июньский лунный свет».

И теперь они хотели знать, почему мы задержались на месте встречи после ухода яхты. Опять же, их наверняка интересовало, почему буксир плывет на юг, а не на восток, к порту и больнице.

Проведя в море немалую часть своей сознательной жизни, они наверняка поняли: что-то у нас не так.

Ранее, держа Джоя на мушке, я надеялся, что помощь находится достаточно близко, не в пятидесяти морских милях. Вот почему мне хотелось поговорить с Береговой гвардией. Но теперь обстоятельства изменились. Я не собирался рассказывать об атомных бомбах в открытом эфире, где нас мог подслушать кто угодно, включая чифа Хосса Шэкетта и его клонированной уменьшенной копии, мини-Хосса, если таковая существовала.

Но после того, как все более настойчивые запросы оставались без ответа, на катере отказались от попыток наладить радиоконтакт. Я предположил, что теперь капитан катера отдал приказ включить двигатели на полную мощность и они помчались к буксиру, чтобы перехватить его. Меня это полностью устраивало. Я точно знал, что к их прибытию уже покину буксир.

Вновь зазвучала «Ода радости». Теперь позвонили на мобильник.

Я вдруг всем понадобился. Впрочем, к популярности мне было не привыкать. Когда я работал поваром блюд быстрого приготовления, меня окружала масса поклонников, обычно с пятнами от горчицы на рубашках.

Поездка с Бирди Хопкинс при нулевой видимости стоила мне немалых волнений. Но я обнаружил, что в море (несмотря на наличие радара и навигатора джи-пи-эс, гарантировавших, что буксир ни во что не врежется) каждая секунда давалась мне тяжелее, чем все время, проведенное в автомобиле вдовы Фреда.

Возможно, меня нервировали сотни и сотни футов воды под килем. А может, вышеупомянутые атомные бомбы.

Буксир шел поперек волн, лениво катящихся к берегу, а не на них, так что качало его самую малость, но все равно сильнее, чем мне хотелось бы.

На карте, которая высвечивалась на мониторе, показывались все ориентиры, созданные как природой, так и человеком, в том числе и пирс Магик-Бич, где все и началось, когда я пришел туда, чтобы перекинуться парой слов с женщиной, появившейся в моем сне.

На полмили южнее пирса к морю выходил каньон Гекаты.

Поскольку речушка бежала по дну каньона не одно тысячелетие, область соединения каньона и моря могла формироваться по двум сценариям. Первый включал в себя отложения. Если конечная точка потока оставалась выше уровня моря, вода, вытекая из каньона, несла с собой ил, образовывая дельту, как при впадении Миссисипи в Мексиканский залив.

Если же каньон уходил в землю так глубоко, что его западный срез опускался ниже уровня моря, тогда ил выносился в Тихий океан. В этом случае, поскольку приливы тоже размывали берег, океан мог входить в устье каньона, создавая достаточно глубоководную бухту.

Учитывая геологический возраст побережья Калифорнии и отвесность берегов в этих местах, я рассчитывал на второй вариант. И когда присмотрелся к монитору, заметил, что задача моя сильно упрощается благодаря таблице цветов, приведенной в нижней части экрана.

Суша изображалась золотом. Белый цвет символизировал глубоководье, по которому мы сейчас и плыли. Синим показывалось мелководье, зеленым — участки, где во время прилива глубина значительно увеличивалась.

И достаточно широкий и глубоководный «канал» тянулся к бухте, которая образовалась в устье каньона Гекаты.

Что мне, собственно, и требовалось.

Оказавшись напротив каньона, я взял курс на берег.

Если ранее радар только сообщал о том, что ждет впереди, то теперь начал подавать резкие сигналы, выражая недовольство выбранным мною направлением движения. Я его выключил.

Когда приблизился к берегу на полмили, ожил канал 22, связывающий мой радиотелефон с катером Береговой гвардии. У офицера вновь возникла масса вопросов.

Я чувствовал, что мои действия отвечали лучше любых слов… и мог не сомневаться, что катер мчится к буксиру на всех парах.

Через окна рубки берега я не видел, только белый туман, толщу которого продолжал таранить буксир, но понимал, что скоро меня ждет встреча с чем-то более плотным.

Я прибавил обороты двигателей. Крепко держал штурвал. Морская карта показывала, что буксир идет точно по центру глубоководного «канала», находясь еще в миле от берега.

Шестью неделями раньше, в аббатстве Святого Варфоломея, высоко в горах, я впервые в жизни увидел снег, а через несколько дней попал в буран, какие случаются чуть ли не раз в столетие.

Магик-Бич стал для меня первым прибрежным городом, в котором я побывал. Поначалу он казался таким спокойным и радушным, разительно отличаясь от бурана, который засыпал снегом аббатство.

Возможно, со временем настроение у меня изменилось бы, но в тот момент, приближаясь к берегу на буксире, в густом тумане, я мечтал вернуться в сухую пустыню Мохаве. В Пико Мундо. Меня тошнило от воды во всех ее видах, за исключением той, что необходима для душа и слива в унитазе.

По каналу 22 радист катера, с которого наблюдали за движением буксира через спутник, перестал задавать вопросы и теперь с надрывом в голосе предупреждал об опасности.

У меня и без этого пронзительного голоса нервы натянулись, как гитарные струны. Так что радиотелефон я тоже отключил.

Сигнал глубомера прибавил в громкости, раздавался все чаще.

Снова зазвучала «Ода радости». Судя по личным впечатлениям от общения с Утгардом Ролфом, я бы предположил, что ему больше подошло что-нибудь из Вагнера или из репертуара рэперов.

Страницы: «« ... 1011121314151617 »»

Читать бесплатно другие книги:

Явление Небесной Посланницы Иноэль возродило надежды Невендаара на исцеление от скверны и междоусобн...
В данный том замечательного детского писателя Виктора Владимировича Голявкина (1929–2001) вошли пове...
Какая страшная правда: Любу «заказал» ее бывший муж! Она просто чудом осталась в живых после нападен...
Как вы думаете, если женщине тридцать шесть, а у нее нет ничего, кроме двенадцатиметровой комнатушки...
Московских оперов Льва Гурова и Станислава Крячко вновь срочно отправляют в командировку. В провинци...
Убит Яков Розенберг, известный московский бизнесмен и продюсер. Генерал приказал заняться этим делом...