Ночь Томаса Кунц Дин

Глава 26

Изменениям, произошедшим с чифом Хоссом Шэкеттом, могли бы позавидовать и разумные инопланетные машины из основанного на игрушках фильма «Трансформеры», которые из заурядного «Доджа» могли превратиться в гигантского робота, массой в сотню раз превосходящего исходный автомобиль.

Я не хочу сказать, что чиф внезапно заполнил всю камеру и меня отнесло в единственный оставшийся пустым угол. Нет, он превратился из мистера Хайда, если мистер Хайд был садистом-надзирателем в советском ГУЛАГе, в милейшего доктора Джекила, будь доктор Джекил шерифом маленького городка, где самым ужасным преступлением за последние двадцать лет стала кража Лулами рецепта джема из корня ревеня у Боббиджун, который эта самая Лулами попыталась выдать за свой на конкурсе окружной ярмарки.

Злобная ухмылка уступила место улыбке доброго дедушки из любого телевизионного рекламного ролика, в котором задействованы маленькие дети, играющие со щенками.

Подчелюстные мышцы расслабились. Как и все тело. Словно хамелеон перебрался с серого камня на розу, вот порозовела и его кожа.

Что удивительно, изменилась даже змеиная зелень глаз, теперь на меня смотрели ирландские глаза, счастливые и лучащиеся. И улыбались уже не только губы, но и глаза, и все лицо, каждая морщинка, каждая ямочка демонстрировала доброжелательность.

Прежний Хосс Шэкетт никогда не стал бы начальником полиции Магик-Бич, поскольку это была выборная должность. Я видел перед собой другого Хосса Шэкетта — политика.

И очень огорчился, что в этом году проведение выборов не предполагалось, потому что хотел, чтобы прямо из камеры он отправился агитировать избирателей, расклеивать плакаты, рассказывать о проделанной работе, помогать рисовать свой портрет на стене четырехэтажного дома.

Мистер Синатра подошел к столу, чтобы поближе рассмотреть чифа. Повернулся ко мне, изумленно покачал головой, направился в свой угол.

— Сынок, чего ты хочешь? — Чиф сидел на стуле такой расслабленный, что я даже испугался, как бы он не сполз на пол.

— Хочу, сэр?

— От жизни. Чего ты хочешь от жизни?

— Сэр, я не уверен, что могу правильно ответить на этот вопрос в настоящее время, потому что не знаю, кто я.

— Давай предположим, что амнезии у тебя нет.

— Но она есть, сэр. Я смотрю в зеркало и не узнаю лицо, которое в нем вижу.

— Это твое лицо, — заверил он меня.

— Я смотрю в зеркало и вижу этого актера, Мэтта Деймона.

— Ты совершенно не похож на Мэтта Деймона.

— Тогда почему я вижу его в зеркале?

— Позволь высказать предположение.

— Буду вам очень признателен, сэр.

— Ты видел фильмы, где у него была амнезия.

— Мэтт Деймон играл в фильмах, где у него была амнезия?

— Разумеется, вспомнить их ты не можешь.

— Все ушло, — согласился я. — Все.

— «Идентификация Борна». Это один из них.

Я задумался.

— Нет. Ничего.

— Сынок, ты действительно такой забавный.

— Мне хотелось бы думать, что так оно и сеть. Но велика вероятность и другого варианта. После того как я узнаю, кто я такой, может выясниться, что я напрочь лишен чувства юмора.

— Речь вот о чем: я готов признать, что у тебя амнезия.

— Я бы очень хотел, чтобы ее у меня не было, сэр. Но увы.

— Чтобы упростить наше общение, будем исходить из того, что у тебя амнезия, и я не буду стараться подловить тебя на лжи. Это справедливо?

— Это справедливо, конечно же, но так оно есть и на самом деле.

— Хорошо. Давай предположим, что амнезии у тебя нет. Я знаю, она есть, знаю, но так я услышу в ответ нечто большее, чем «все ушло, ушло, ничего нет».

— Вы просите задействовать мое воображение?

— Именно так.

— Я думаю, что раньше воображение у меня было богатое.

— Ты так думаешь?

— Это всего лишь интуитивное предположение. Но я постараюсь.

Этот новый чиф Хосс Шэкетт излучал приветливость такой интенсивности, что пребывание в его компании в течение слишком уж долгого времени грозило меланомой.[32]

— Итак… чего ты хочешь от жизни, сынок? — повторил он вопрос.

— Сэр, я полагаю, меня устроила бы жизнь продавца покрышек.

— Продавца покрышек?

— Устанавливать на колеса новые покрышки, чтобы люди могли снова ездить, после того как лопнувшая старая покрышка лишила их этой радости. Такая жизнь будет приносить удовлетворенность.

— Я тебя понимаю. Но раз уж мы все только воображаем, почему бы не воображать по-крупному?

— По-крупному. Хорошо.

— Если бы у тебя была самая большая мечта… какой ты ее себе представляешь?

— Я думаю… возможно… иметь собственное кафе-мороженое.

— И это ты называешь мечтать по-крупному?

— Моя девушка рядом со мной и кафе-мороженое, в котором мы могли бы работать вместе до конца жизни. Да, сэр. Это все, о чем я могу мечтать.

Я говорил совершенно серьезно. Это была бы удивительная жизнь, я, Сторми и наше кафе-мороженое. Я бы любил такую жизнь.

Он добродушно смотрел на меня.

— Да, я понимаю, учитывая скорое появление маленького, хорошо иметь бизнес, который всегда позволит заработать на кусок хлеба.

— Маленького? — переспросил я.

— Ребенка. Твоя девушка беременна.

Недоумение для меня естественная реакция.

— Девушка? Вы знаете мою девушку? Тогда вы должны знать, кто я. Вы хотите сказать… я скоро стану отцом?

— Ты говорил с ней сегодня, Утгард тебя видел. До того, как прыгнул с пирса.

Вот тут на моем лице отразилось разочарование. Я покачал головой.

— Это какое-то безумие… прыгнуть с пирса, говорить о цунами. Но девушка, сэр, я ее не знаю.

— Может, ты просто не помнишь, что знаешь ее.

— Нет, сэр. Когда я пришел на пирс после того, как меня стукнули по голове и я все забыл, я увидел ее и подумал, что раньше, возможно, часто приходил на этот пирс и она может знать, кто я.

— Но она не знала, кто ты?

— Понятия не имела.

— Ее зовут Аннамария.

— Какое красивое имя.

— Никто не знает ее фамилии. Даже люди, которые сдавали ей квартиру над гаражом. Бесплатно.

— Бесплатно? Какие милые люди.

— Дебилы-доброжелатели, — слова эти он произнес сладким голосом, тепло улыбаясь.

— Бедная девушка, — посочувствовал я ей. — Она не сказала мне, что у нее тоже амнезия. Как такое может быть?

— Насчет ее амнезии я ничего не могу утверждать. Странно другое, ты приходишь на пирс, не помня ни имени, ни фамилии, а там она, без фамилии.

— Магик-Бич — небольшой город, сэр. Вы поможете нам выяснить, кто мы. Я в этом уверен.

— Я не верю, что вы из этих мест.

— Я надеюсь, что вы ошибаетесь. Если я не из этого города, то откуда? А если я не смогу выяснить, откуда я, как я узнаю, кто я?

Когда чиф превращался в обаятельного политика, его добродушие оставалось несокрушимым, как Скалистые горы. Он продолжал улыбаться, хотя на какие-то мгновения и закрыл глаза, словно считал до десяти.

Я посмотрел на мистера Синатру, чтобы понять, как веду свою партию.

Он вытянул перед собой руки, оттопырив кверху большие пальцы.

Хосс Шэкетт открыл теплые ирландские глаза. Радостно посмотрел на меня, словно увидел перед собой гнома, с которым мечтал встретиться всю жизнь.

— Я хочу вернуться к большой мечте.

— Для меня это по-прежнему кафе-мороженое, — заверил я его.

— Хочешь услышать о моей большой мечте, сынок?

— Вы так многого достигли, я полагаю, ваша большая мечта уже стала явью. Но это хорошо, всегда иметь новую большую мечту.

Чиф Хосс Шэкетт Славный оставался со мной, и я не замечал никаких признаков чифа Хосса Шэкетта Злобного, хотя он вновь замолчал и пристально смотрел на меня, как и в те минуты, когда только вошел в камеру.

Но этот взгляд отличался от прежнего, крокодильего. Теперь чиф тепло улыбался, и, как поет Френки Вэлли[33] в той старой песне, его глаза обожали меня, словно он смотрел на меня через окно зоомагазина, раздумывая, а не приобрести ли такую вот зверушку.

— Я собираюсь довериться тебе, сынок, — прервал он затянувшуюся паузу. — А в доверие ко мне входят далеко не все.

Я понимающе покивал:

— Вы служите в полиции, вам постоянно приходится иметь дело с разной швалью… Конечно, сэр, ваш легкий цинизм не вызывает у меня вопросов.

— Я собираюсь довериться тебе полностью. Видишь ли… моя большая мечта — сто миллионов долларов без налогов.

— Ой! Это действительно много, сэр. Я и не подозревал, что у вас такие масштабы. Теперь я чувствую себя глупо, упомянув про кафе-мороженое.

— И моя мечта стала явью. Эти деньги уже мои.

— Это же здорово! Я так счастлив за вас. Вы выиграли в лотерею?

— Полная сумма сделки составила четыреста миллионов долларов. Моя доля — из двух самых больших, но и еще несколько человек в Магик-Бич стали богачами.

— Мне не терпится услышать, как вы поделились свалившейся на вас удачей, сэр. «Все — соседи, каждый сосед — друг».

— Я добавляю к этому девизу еще четыре слова: «Каждый человек — за себя».

— Это на вас не похоже, сэр. Так может говорить только другой чиф Шэкетт.

Наклонившись чуть вперед, сложив руки на столе, чиф буквально лучился дружелюбием.

— И пусть я счастлив, потому что сказочно разбогател, какие-то проблемы у меня остались, сынок.

— Сожалею об этом.

И такая обида отразилась на лице чифа, что любому, кто оказался бы в этой комнате, захотелось бы обнять его и пожалеть.

— Ты — моя самая большая проблема, — продолжил он. — Я не знаю, кто ты. Я не знаю, что ты. Этот сон, это видение, которые ты передал мне и Утгарду.

— Да, сэр. Я понимаю, это такой тревожный сон.

— И такой точный. Ясно, что ты много знаешь. Я мог бы убить тебя прямо сейчас, закопать где-нибудь в каньоне Гекаты, и никто не нашел бы тебя долгие годы.

Чиф Хосс Шэкетт Славный создал в камере столь благостную атмосферу, что мне казалось, будто низкий бетонный потолок поднялся на несколько футов. А теперь он опустился мне чуть ли не на голову. Я даже непроизвольно пригнулся.

И вновь почувствовал вонь блевотины, пробившуюся сквозь запах сосновой отдушки дезинфицирующего средства.

— Будь у меня право голоса, сэр, я бы проголосовал против решения убить-и-похоронить-в-каньоне-Гекаты.

— Мне оно тоже не нравится. Потому что, возможно, эта твоя псевдобеременная подруга ждет, что ты свяжешься с ней.

— Псевдобеременная?

— Я это подозреваю. Хорошее прикрытие. Вы двое приходите в город как бродяги, никто не удостаивает вас второго взгляда. Ты выглядишь как бомж, она — сбежавшей от мужа. Но вы на кого-то работаете.

— Такое ощущение, что вы говорите про кого-то конкретного.

— Может, на Министерство внутренней безопасности. Какое-нибудь разведывательное ведомство. Их нынче полным-полно.

— Сэр, на какой я выгляжу возраст?

— Лет на двадцать. Но ты можешь выглядеть моложе, а на самом деле тебе двадцать три, а то и двадцать четыре.

— Маловато для шпиона… или вы так не думаете?

— Отнюдь. «Морские котики», «Армейские рейнджеры», они лучшие из лучших… и некоторым двадцать, двадцать один.

— Это не про меня. Оружия я боюсь.

— Да, конечно.

Я тоже наклонился вперед. Он отечески похлопал меня по плечу.

— Допустим, если ты не свяжешься со своей напарницей, этой Аннамарией, в назначенный час, она даст знать вашему куратору в Вашингтоне или где-то еще.

Амнезия более не могла мне помочь. Я решил, что лучше войти в роль хладнокровного, уверенного в себе федерального агента. Вот и ограничил ответ одним словом:

— Допустим.

— Поскольку я полностью доверяю тебе и искренне надеюсь, что ты оценишь такое отношение, скажу, что свою часть работы, той самой, что сделала меня богатым, я выполнил. Сегодня будет поставлена точка. Через две недели я буду жить в другой стране, под другим именем, и меня уже никто не найдет. Но для того чтобы уехать, не оставив следов, мне нужны две недели.

— В течение которых вы уязвимы.

— И насколько я понимаю, у меня только три варианта, — он предпочел обойтись без подтверждения. — Первый: быстро найти Аннамарию, до того как она свяжется с руководством, и убить вас обоих.

Я посмотрел на часы, словно мне действительно предстояло выйти на связь с моей напарницей в определенный час.

— Вот это у вас не получится.

— Я так и думал. Вариант два — убить тебя, здесь и сейчас. Ты не свяжешься с Аннамарией, она поднимет тревогу, твое агентство пришлет в город людей. Я изображу тупого, глупого служаку. Никогда тебя не видел, не знаю, что с тобой случилось.

— Печально это слышать, — я вздохнул. — Значит, преподобный Моран с вами заодно.

— Нет. Он нашел тебя в церкви, ты сказал, что твоя жизнь свернула не в ту сторону. Потом начал говорить об Армагеддоне, конце света, и он занервничал. И ты сказал, что ретривера зовут Рафаэль, но он знал и владельца пса, и его кличку — Мерфи.

— Странно, молодой человек тревожится о конце света, возможно, наркоман, с ним чужая собака… Я думаю, священнику следовало принять участие в моей судьбе, помочь советом и молитвой, а уж потом сдавать меня в полицию.

— Ему приятно звонить мне по мелочам, и не прикидывайся, будто ты не знаешь почему.

— Вы — член его паствы? — предположил я.

— Ты это знаешь.

Я замялся, потом кивнул.

— Мы знаем, — с таким видом, будто говорил о восьми тысячах бюрократов, сидящих в здании, которое занимало целый квартал рядом с ЦРУ. — И не забывайте… преподобному известно, что вы арестовали меня.

Чиф улыбнулся и взмахом руки отмел мои соображения.

— Это не имеет значения, потому что еще до наступления утра преподобный убьет жену и покончит с собой.

— Как я понимаю, вы не относитесь к верующим прихожанам.

— Ты полагаешь, я говорю как христианин? — спросил он и рассмеялся, демонстрируя несвойственную ему безжалостность. Просто давал мне понять, что для него христианин — синоним тупоголового троглодита.

— Возвращаясь к вашему второму варианту… — я сменил тему. — Вы его помните?

— Я убиваю тебя сейчас, а потом утверждаю, что никогда тебя не видел.

— Не получится, — я покачал головой. — Они знают, что я здесь.

— Они кто?

— Мои кураторы в… агентстве.

На его лице отразилось сомнение.

— Не могут они знать.

— Спутниковое слежение.

— У тебя нет транспондера. Мы обыскали тебя в церкви.

— Его могли вживить хирургически.

Яд, пусть и в малом количестве, просочился в весело поблескивающие ирландские глаза.

— Где?

— Очень маленькое, очень эффективное устройство. Может быть, в моей правой ягодице. Или в левой. Или под мышкой. Даже если вы его найдете, вытащите и раздавите в пыль, они уже знают, что я здесь.

Он откинулся на спинку стула и вновь натянул на лицо маску политика, которая уже начала сползать. Достал из нагрудного кармана миниатюрный шоколадный батончик «Олмонд джой», разорвал фольгу.

— Хочешь половину?

— Нет.

— Тебе не нравится «Олмонд джой»?

— Вы собирались меня убить.

— Не отравленной конфетой.

— Это вопрос принципа.

— Ты не берешь сладости от людей, которые угрожали тебя убить?

— Совершенно верно.

— Что ж… мне больше достанется. — Он откусил от шоколадного батончика. — Итак, остается только третий вариант. Я предполагал, что к этому и придет. Вот почему я решил довериться тебе и рассказать, в каком я положении. Я могу сделать тебя богатым.

— А как же насчет «каждый за себя»?

— Сынок, ты мне нравишься, правда, и я вижу, что сотрудничество с тобой — наилучший вариант, но я никогда не отдам тебе часть моей доли. Я удивлен уже тем, что предложил тебе половину шоколадного батончика.

— Я ценю вашу честность.

— Если я доверяю тебе, то и для тебя лучше доверять мне. Так что отныне мы говорим друг другу только правду.

Он улыбнулся так искренне, что не ответить взаимностью я счел за грубость и тоже улыбнулся.

А памятуя о честности, упомянутой чифом, нашел необходимым заметить:

— Я не верю, что Утгард Ролф настолько великодушен, что поделится со мной своей долей.

— Ты, разумеется, прав. Утгард убьет собственную мать за тысячу долларов. А может, за пять тысяч.

Он отправил в рот еще кусочек батончика, пока я переваривал полученное предложение.

— Допустим, у меня есть цена… — изрек я, выдержав паузу, достаточную для всесторонней оценки перспективы быстро разбогатеть.

— У каждого есть цена.

— Кто заплатит мою?

— У людей, которые финансируют эту операцию, с деньгами проблем нет. У них есть фонд непредвиденных расходов. Времени до начала едва ли не самого важного этапа операции осталось совсем ничего, слишком многое поставлено на карту, поэтому, если ты присоединишься к нам, расскажешь о том, что знает или подозревает твое ведомство, по какой причине тебя послали сюда, а потом передашь им ложную информацию, ты сможешь стать очень богатым человеком и жить в прекрасном климате под новой фамилией, по которой никто тебя не найдет.

— Насколько богатым?

— Я не знаю размеров фонда непредвиденных расходов. И мне еще предстоит разговор с представителем наших финансистов. Но, подозреваю, они поймут, насколько важно твое участие в операции, и выделят на тебя двадцать пять миллионов.

— А моя партнерша? Аннамария?

— Она — твоя подружка.

— Нет. Просто мы вместе работаем.

— Тогда скажи нам, где она, и мы этой ночью ее убьем. Пропустим тело через мясорубку, фарш выбросим в море, и от нее ничего не останется.

— Давайте так и сделаем.

— Быстро ты, однако, все решил.

— Я не вижу альтернативы, потому что не отдам ей часть своей доли.