Огонь и сера Чайлд Линкольн

– Нет, – опустил голову Понсонби. – Никого.

Пендергаст удивленно выгнул бровь.

– Он отдалился от семьи, – пояснил профессор. – При мне он даже не упоминал о ней.

– Какая жалость. Значит, говорите, Бекманн уехал в Европу в тысяча девятьсот семьдесят четвертом, сразу после выпуска? И вы о нем больше не слышали?

– Нет. В конце августа того же года я получил известие от Ренье из Шотландии. Он покидал какое-то сообщество фермеров и направлялся в Италию. Очевидно, наступил некий этап в его жизни, который нужно было пройти. Сказать по правде, все эти годы я надеялся увидеть имя моего студента в журнале или услышать об открытии его собственной выставки. Я часто думал о нем. Мистер Пендергаст, я правда буду очень признателен, если вы расскажете о Ренье.

– Придется, – выдержав паузу, сказал Пендергаст, – очень сильно нарушить закон...

Д'Агоста улыбнулся. Лесть не сработала, и Пендергаст сменил направление. Теперь им не нужно просить – профессор умолял сам.

– Расскажите хотя бы, как Ренье умер.

Трубка погасла, и Пендергаст подождал, пока профессор раскурит ее заново.

– Бекманн спился и умер в ночлежке, в Йонкерсе.

– Боже правый. – Профессор выронил спичку, его лицо застыло. – Я и представить не мог...

– Да, прискорбно.

Пытаясь скрыть потрясение, Понсонби рылся в коробке: руки тряслись, и спички рассыпались по скамейке. Профессор дрожащими пальцами стал по одной складывать их в коробок.

Ученый отложил погасшую трубку, и д'Агоста удивился, заметив, что глаза старика подернулись влагой.

– Такой прекрасный студент... – пробормотал Понсонби, обращаясь больше к себе самому.

Дав тишине сгуститься, Пендергаст достал из кармана «Жизнь художников», экземпляр Бекманна, и передал его Понсонби.

Какое-то время профессор просто смотрел на книгу, затем вдруг выхватил ее.

– Где вы нашли это?

– Среди вещей мистера Бекманна.

– Эту книгу подарил ему я. – Понсонби открыл «Жизнь художников» на форзаце, и из нее выпала фотография. – Вот он, – сказал профессор, указав на фото. – Таким я помню Ренье. Должно быть, снимок сделан во Флоренции, осенью.

– Почему именно во Флоренции? – спросил Пендергаст.

– Я узнаю фонтан. Это на площади Санто-Спирито, там гуляют студенты. А позади виден главный вход в палаццо Гуаданьи, старенькое студенческое общежитие. А осенью, потому что они так одеты. Хотя, возможно, это весна.

Пендергаст забрал фотографию и небрежно спросил:

– Остальные студенты на фотографии тоже из Принстона?

– Их я вижу впервые. Должно быть, Ренье познакомился с ними в Италии. Я уже говорил, среди студентов принято собираться на площади Санто-Спирито.

Понсонби закрыл книгу. Он выглядел очень усталым.

– Ренье... – голос его надломился. – Ренье подавал такие надежды.

– На всех нас от рождения возлагают надежды, профессор. – Пендергаст поднялся и, чуть подумав, добавил: – Если хотите, можете оставить книгу себе.

Понсонби, казалось, не слышал. Ссутулившись, он трясущейся рукой нежно поглаживал корешок.

* * *

По дороге в Нью-Йорк д'Агоста беспокойно ерзал на переднем пассажирском сиденье.

– Диву даюсь, как вы вытянули информацию из профессора, а он даже не догадался. – Это действительно было изумительно, хоть и немного грустно: даже после тридцати лет разлуки известие о смерти Бекманна сразило профессора Понсонби.

Пендергаст кивнул.

– Есть правило, Винсент: чем тщательнее человек оберегает информацию, тем легче он ее когда-нибудь выдаст. Сведения доктора Понсонби весьма и весьма занимательны. – Глаза фэбээровца блестели в темноте.

– Похоже, та встреча произошла во Флоренции в семьдесят четвертом.

– Точно. И там случилось нечто... нечто экстраординарное, что через тридцать лет привело по меньшей мере к двум убийствам. – Пендергаст повернулся к д'Агосте. – Знаете такое выражение, Винсент: «Все дороги ведут в Рим»?

– Шекспир?

– Очень хорошо. В нашем случае все дороги ведут во Флоренцию. Туда ведет и наша дорога.

– Во Флоренцию?

– Именно. Уверен, туда же направляется Баллард, если он еще не там.

– Рад, что мы не спорим, еду я с вами или нет.

– Я бы и не стал спорить. Ваши инстинкты полицейского первоклассны, искусство стрельбы поражает. И я знаю, что могу доверять вам в любой переделке, а наши шансы попасть в переделку, боюсь, очень велики. Если вас не затруднит, включите лэптоп еще раз: закажем билеты немедленно. Первым классом, если не возражаете, в оба конца.

– Когда вылетаем?

– Завтра утром.

Глава 48

Общественному транспорту д'Агоста больше не доверял, поэтому к Пендергасту отправился на такси. Из предосторожности он вышел за несколько кварталов от особняка. Интуиция подсказала, что Пендергаст поступил бы на его месте именно так.

Д'Агоста вытащил из багажника один-единственный чемодан и дал водителю пятнадцать долларов.

– Сдачи не надо.

– Подумаешь!.. – И таксист надавил на педаль газа. Увидев д'Агосту с чемоданом возле отеля, он явно собирался наварить на поездке до аэропорта, но узнав, что ехать придется не куда-нибудь, а прямиком в Гарлем, особой радости не испытал.

Такси скрылось за углом, и д'Агоста тщательно оглядел Риверсайд-драйв, проверяя окна, подъезды и темные промежутки между фонарями. Не заметив ничего подозрительного, он поднял с земли чемодан и пошел по улице на север.

Вещи д'Агоста собрал всего за полчаса. Звонить жене даже и не подумал – зачем? Надо будет, позвонит ее адвокат. Шеф Маккриди, узнав, что д'Агоста вылетает в незапланированную командировку, оживился. Будет, что скормить местным газетчикам, мол: «Офицер полиции Саутгемптона направлен в Италию по горячему следу». А раз уж самолет вылетал на рассвете, Пендергаст пригласил напарника на ночь к себе. От земли предков д'Агосту отделяли какие-то часы. Он нес чемодан, и эта мысль одновременно горячила и отрезвляла.

Единственное, что было плохо, – это расставание с Лаурой Хейворд. Их с д'Агостой отношения расцвели пышным цветом, и хоть круговерть последних дней не позволяла увидеться, он впервые за последние двадцать лет начал ухаживать и вновь ощутил почти забытое томление. Д'Агоста позвонил Хейворд из отеля, сказал, что утром вместе с Пендергастом улетает в Италию. Прошло несколько секунд, и Хейворд ответила: «Береги задницу, Винни». Черт, только бы эта поездочка не пустила все под откос...

Впереди показался особняк, пронзивший небо остроконечными надстройками портика. Д'Агоста прошел в железные ворота и дальше по дорожке к крыльцу. На стук открыл Проктор. Он молча повел гостя по коридорам, где гуляло эхо, и по комнатам, занавешенным гобеленами, в библиотеку. Огромную, заставленную книжными стеллажами комнату освещало лишь гудящее пламя в камине. Пендергаст нашелся у дальней стены: он спиной ко входу, склонившись над длинным столом – писал на листе кремовой бумаги. Слышался треск огня и скрип пера. Констанс нигде не было видно, но д'Агосте показалось, что он слышит – на самой грани восприятия – далекое, унылое звучание скрипки.

Д'Агоста постучал о косяк.

– А, Винсент, – резко обернулся Пендергаст. – Проходите.

Он спрятал лист бумаги в деревянный ящичек, выложенный изнутри перламутром, и, аккуратно закрыв коробочку, отодвинул ее в сторону. Уж не пытался ли он спрятать от д'Агосты ее содержимое?

– Не желаете освежиться? – спросил Пендергаст, пересекая комнату. – Коньяк, кальвадос, арманьяк, «Будвайзер»?

– Нет, спасибо.

– Тогда, если не возражаете, я выпью сам. Присаживайтесь, пожалуйста. – Отойдя к бару, Пендергаст налил себе на два пальца янтарной жидкости в большой коньячный бокал.

Д'Агоста внимательно следил за товарищем. В движениях Пендергаста проскальзывала странная неуверенность, и д'Агоста ощутил беспокойство, природу которого объяснить не решился.

– В чем дело? – машинально спросил он.

Пендергаст, отставив графин, сел на кожаный диван напротив д'Агосты. Задумчиво отпил из бокала. Затем отпил еще.

– Возможно, вам я могу рассказать, – тихо произнес агент, словно только что принял решение. – По сути, если кто-то и должен знать, то именно вы.

– Должен знать что?

– Я получил это полчаса назад. Хуже момента не придумаешь. Мы слишком далеко зашли и не можем бросить дело, занявшись другим.

– А что вы получили?

– Вот. – Пендергаст кивнул на сложенное письмо на столе между ними. – Возьмите, не бойтесь, я уже принял необходимые предосторожности.

Что это значит, д'Агоста не понял. Он потянулся, взял письмо и бережно развернул. Похоже, бумагу изготовили вручную, из прекрасного льна. Тисненый герб наверху изображал глаз без век над двумя лунами, а под ними – лежащего льва. Сначала лист показался д'Агосте пустым, потом он увидел в середине маленький изящный номер: «78» – выведенный гусиным пером.

– Не понимаю. – Д'Агоста отложил лист.

– Это от моего брата, Диогена.

– Вашего брата? – удивился д'Агоста. – Я думал, он мертв.

– Он мертв для меня. По крайней мере так было до недавних пор.

Д'Агоста ждал. Он все понял без лишних слов уже по тому, какой неуверенной и отрывистой стала речь Пендергаста, словно предмет разговора вызывал невыносимое отвращение.

– Винсент, – Пендергаст отпил еще арманьяка, – многие поколения некоторые члены моей семьи страдали сумасшествием. Порой оно принимало неопасную, а порой и благоприятную форму. Но, как ни ужасно, чаще всего недуг проявлялся в поразительной жестокости. К несчастью, в моем поколении зло расцвело пышным цветом. Видите ли, мой брат Диоген – одновременно и самый безумный, и самый замечательный член нашей семьи. Это стало ясно с самого раннего детства. Просто счастье, что мы оба последние из своей линии.

Д'Агоста молча ждал.

– В детстве Диоген забавлялся изобретением очень сложных механизмов, которые заманивали, ловили, а затем пытали мелких животных: мышей, кроликов, опоссумов. Эти машины были шедеврами жестокости; когда о них стало известно, Диоген с гордостью назвал свои творения фабрикой боли. – Пендергаст помолчал. – Вскоре фантазии брата сделались куда изощренней. Стали пропадать домашние животные: сначала кошки, затем собаки, и больше мы их не видели. Диоген по нескольку дней проводил в галереях, где висели портреты предков... Особенно брат засматривался на изображения тех, кого постиг безвременный конец. Повзрослев – а к тому времени Диоген осознал, что за ним следят и бдительность наша растет, – он оставил эти забавы. Углубившись в себя, он излил свои черные фантазии и ужасную творческую энергию в нескольких тайных дневниках. Диоген хорошо прятал свои записи. По правде, я уже подростком исподтишка следил за ним целых два года, пока не нашел тетради. Я прочел лишь одну страницу, но и этого хватило. Такого мне не забыть до конца жизни, потому что оно изменило мой взгляд на мир. Думаю, вы догадались: дневники я немедленно сжег. Брат и прежде ненавидел меня, а когда он остался без записей, его гнев разгорелся неугасимым пламенем.

Пендергаст отпил еще, потом отставил недопитый бокал.

– В последний раз я видел Диогена, когда ему исполнился двадцать один год. Тогда же, получив свою долю наследства, он сказал, что замышляет ужасное преступление.

– Только одно? – спросил д'Агоста.

– Он не оставил ни единого намека. Ужасное для Диогена... – Пендергаст умолк, затем, внезапно оживившись, продолжил: – Как он совершит преступление, когда, где и против кого, мне неизвестно. Диоген забрал свою часть наследства, и с тех пор я не слышал о нем и не видел его – пока не пришло первое письмо. В нем брат указал номер «двести семьдесят восемь». Тогда я не понял, однако послание прибыло точно двести дней назад. А сегодня пришло второе, и теперь значение очевидно.

– Только не для меня.

– Диоген извещает: преступление совершится через семьдесят восемь дней. Он бросает мне вызов – своему ненавистному брату. Подозреваю, план уже завершен. Этим письмом Диоген бросил мне перчатку и предлагает поднять – попытаться его остановить.

Д'Агоста в ужасе смотрел на сложенное письмо.

– Что вы намерены предпринять?

– Сделаю то, что могу: как можно скорее закончу нынешнее дело. Только тогда получится заняться братом.

– И что, если найдете его? Что тогда?

– Найти брата я обязан, – с тихой яростью произнес Пендергаст. – А когда я найду его... – он сделал паузу, – история получит закономерный конец.

Д'Агосту напугало выражение лица Пендергаста, и он отвел глаза.

На долгое время в библиотеке воцарилась тишина. Затем, наконец, Пендергаст словно очнулся. Д'Агоста сразу понял: тема закрыта.

– Как и в случае с полицией Саутгемптона, – заговорил фэбээровец в обычном холодном тоне, – я подумал, что логично будет предложить вашу кандидатуру в посредники между ФБР и полицией Нью-Йорка. Это дело началось в Соединенных Штатах и здесь же может закончиться. Я переговорил с капитаном Хейворд, вы назначены нашим официальным представителем. Вам надлежит поддерживать с ней связь по телефону и электронной почте.

Д'Агоста кивнул.

– Надеюсь, – посмотрел на него Пендергаст, – назначение вас устраивает?

– Вполне. – Д'Агоста надеялся, что лицо не залил румянец.

– Очень хорошо. – Пендергаст встал. – Теперь мне нужно собраться и побеседовать с Констанс. Она, конечно, остается – будет заботиться о коллекциях и проводить дополнительные исследования, результаты которых могут нам пригодиться. Проктор проследит, чтобы вы устроились и чтобы вам было удобно. Если что-то понадобится, не стесняйтесь – звоните. Buona notte[45]. – Он протянул Винсенту руку. – И приятных снов.

* * *

Д'Агосту разместили на третьем этаже в комнате с окнами на задний двор. Слабо освещенная, с высоким потолком, обклеенная обоями из мятого бархата и обставленная тяжелой мебелью красного дерева, комната выглядела именно так, как и боялся д'Агоста. Здесь пахло старой материей и деревом. Картины на стенах – пейзажи, натюрморты и несколько странных этюдов маслом – в тяжелых позолоченных рамах странным образом вызывали тревогу, стоило задержать на них взгляд. Плотно закрытые деревянные ставни и тяжелая каменная кладка не пропускали ни единого звука извне. Однако в комнате, как и в остальных частях дома, царила идеальная чистота, а викторианская кровать была исключительно комфортной и застелена свежими, чистыми простынями; неведомая домохозяйка просушила и взбила подушки. Укрывшись, д'Агоста обнаружил, что стеганое одеяло набито роскошным гагачьим пухом. Все в комнате, казалось, обещало идеальный сон.

И все же сон не шел. Д'Агоста лежал, глядя в потолок, и долго, долго думал о Диогене Пендергасте.

Глава 49

«Мерседес» катил по извилистой улочке к пьяццале Микеланджело, где на холме над Флоренцией возвышались невидимые за высокими заборами огромные виллы восемнадцатого века, принадлежавшие некогда богатейшим горожанам. И когда лимузин проезжал мимо пьяццале, Локку Балларду с заднего сиденья открылся изумительный вид: собор Дуомо, палаццо Веккьо, река Арно...

Машина съехала вниз, к Порто-Романо.

– Срежем через старый город, – приказал Баллард.

У ворот водитель показал дежурному охраннику разрешение и направил лимузин по искривленным улочкам – сначала на север, затем на запад, а выехал уже через другие ворота в старинной городской стене. Особняки эпохи Возрождения сменились скромными жилыми домами девятнадцатого века, которые затем уступили место безликим блокам середины прошлого столетия, а тех потеснили серобетонные чудовища микрорайонов. Здесь не было магистралей – только лабиринт переполненных улиц и пришедшие в упадок заводы перемежались с огородами и сотнями квадратных футов виноградников.

Через полчаса лимузин уже полз по обветшалым улочкам Сигны, уродливейшего из промышленных пригородов, здания которого серой массой растянулись до речных пойм. В вялом, безжизненном воздухе на бетонных балконах сушилось белье. О прекрасной Тоскане напоминали лишь едва заметные руины замка, венчавшие самый высокий из зеленевших вдали холмов Карминьяно.

За тонированными стеклами Баллард ничего этого не видел. С шофером он не разговаривал. Его грубое морщинистое лицо потемнело, а глубоко посаженные глаза тускло блестели из-под массивных бровей. Только желваки ходили ходуном, выдавая смятение.

Тупиковая аллея закончилась, и лимузин наконец остановился у старенького забора и сторожевой будки. Казавшийся бесконечным пригород завершался, и дальше во владения вступал новый мир – мир темных деревьев, виноградников и странных форм, увитых плющом.

Лимузин проверили и дали знак следовать дальше. Скрытые зеленью формы стали видны лучше. В них угадывались очертания построек, столь глубоко утонувших в зарослях, что ничего не стоило принять их за скалы. Но то были не старинные руины, которые так часто встречались в Италии. Туристы никогда не посещали эти груды обвалившейся кладки. Развалинам не было даже ста лет. Акулой нырнув в зеленое море, лимузин поплыл мимо дортуаров, вдоль усаженных деревьями улиц и некогда прекрасных домов, мимо захваченных растениями железнодорожных веток и развалившихся лабораторий – и над всем этим на высоту тридцати этажей в голубое тосканское небо восходила кирпичная дымовая труба. На ней еще читалась истершаяся надпись: «НОБЕЛЬ S.G.E.M.» – единственный знак, подсказывающий, что находилось здесь раньше.

Задайся целью проникнуть сюда группа подростков, они без труда преодолели бы ветхий сеточный забор по внешнему периметру. Но здесь не было ни мусора, ни граффити, ни кострищ, ни винных бутылок – обычных следов вторжения посторонних.

Лимузин продирался по лабиринту задушенных сорняками дорог, огибая ряды опустевших складов, мертвыми глазами окон наблюдающих, как у их стен разрастаются поля лесной земляники. Груды разбитого кирпича и бетона сопровождали «мерседес» до вторых ворот – более современных, встроенных в двойной периметр усовершенствованного взрывоустойчивого ограждения, увенчанного сверкающими витками колючей проволоки, за которым тянулось широкое поле с датчиками движения.

И снова лимузин подвергся проверке – на этот раз более тщательной, и только потом ворота открылись: электропривод плавно отвел створки в стороны.

Контраст поражал. За последним разрушенным фасадом, утопающим в дикой растительности, раскинулась ухоженная лужайка, а за ней стояло сверкающее стеклом и титаном здание в окружении безукоризненно подстриженного кустарника. Струи воды из автоматической системы полива изгибались радужной аркой на ослепительном флорентийском солнце.

У входа Балларда ждали три человека. Как только черная машина остановилась, один из них бросился к ней – открывать двери, изо всех сил пытаясь скрыть возбуждение.

– Bentornato, segnor Bullard![46]

Баллард неуклюже выбрался из машины и, не обращая внимания на протянутые руки, размял позвоночник и локтевые суставы. Казалось, он не замечает присутствия подчиненных. Его массивное, уродливое, морщинистое лицо носило маску непроницаемости.

– Вы окажете честь, если отобедаете с нами перед тем, как...

– Где она? – отрезал Баллард.

– Сюда. – Шефа повели по известняковой дорожке в прохладный интерьер здания, где у первых дверей прибор просканировал сетчатку глаз ведущего человека. Затем был коридор, и снова – двери с глазным сканером.

Проходя мимо боковой комнаты, Баллард вдруг остановился. Пришлось ждать, пока хозяин рассматривал в ней оборудование и исписанные формулами белые доски на стенах.

Войдя в лабораторию, Баллард взглянул на стол, заставленный моделями самолетов. Каждая деталь имела свой цвет и была снабжена ярлычком с заметками и химическими формулами. Повинуясь внезапной вспышке слепого гнева, Баллард смел со стола модели и, покинув комнату, зашагал дальше по коридору.

Когда группа подошла к третьей двери – толще предыдущих, изготовленной из нержавеющей стали и латуни, – раздался окрик. Все обернулись.

К ним шагал побелевший от гнева молодой человек в элегантном костюме.

– Стойте! – приказал он. – Io domando una spiegazione, Signor Bullard, anche da Lei. Я требую объяснений, даже от вас, господин Баллард. – Преградивший путь человек был вдвое меньше Балларда, но достоинство, с которым он говорил, придавало ему благородный вид.

Баллард сделал молниеносное движение – и служащий, хрюкнув, осел на пол. Схватившись за живот, он застонал, и Баллард пнул его мыском ботинка с такой силой, что послышался отчетливый хруст ребер.

– Я его уволил, – обратился Баллард к остальным. – Мартинетти нарушил правила. Прискорбно, что он сопротивлялся задержанию, напал на дежурного офицера и вынудил того применить силу. Вы слышали, что я сказал?

– Да, сэр, – ответил один из помощников с американским акцентом.

– Выполняйте.

– Слушаюсь, сэр.

– Вызовите наряд охраны – пусть уведут Мартинетти и применят к нему санкции, как к нарушителю.

Переступив через скорчившуюся на полу фигуру, Баллард подошел к глазному сканеру. Щелкнули металлические запоры, и дверь открылась, явив механическую начинку внутренней стороны. Вдоль одной из стен небольшого подвала выстроились пластиковые картотеки, на которых примостились несколько жестких дисков в прозрачных пластиковых упаковках. Напротив, окруженный замысловатой электроникой – датчиками контроля за климатом, уровнем влажности, сейсмографом, газоанализатором, барометрами и термометрами, – поблескивал полировкой прямоугольный ящик орехового дерева. Баллард подошел к нему и, взявшись за ручку, бережно поднял. В гигантских руках Балларда ящик казался невесомым.

– Пошли, – скомандовал Баллард.

– Мистер Баллард, не стоит ли проверить содержимое?

– Скоро у меня будет такая возможность. И если ящик пуст, то в лучшем случае вы лишитесь работы.

– Да, сэр.

Напряжение в комнате сгустилось до предела. Люди мялись, не спеша уходить. Баллард прошел между ними и в дверном проеме обернулся:

– Так вы идете?

Дверь позади с шипением закрылась. Баллард вновь переступил через Мартинетти и в обратном порядке миновал три проверочных пункта. Лимузин ожидал, работая на холостых оборотах. Работники в нерешительности смотрели вслед хозяину. Об обеде никто даже не заикнулся.

Не сказав ни слова и не обернувшись, Баллард сел в машину и захлопнул дверь.

– На виллу, – сказал он, бережно кладя ящик себе на колени.

Глава 50

Из окна в номере отеля «Лунгарно» д'Агоста смотрел на глубокие зеленые воды Арно, на бледно-желтые дворцы вдоль обоих берегов и на кривые лавочки моста Понте-Веккьо. Чувствовал он себя странно, будто чего-то ожидал, даже голова немного кружилась. Что это, смена часовых поясов, роскошная обстановка или же возврат на родину предков?

Его отец еще мальчишкой покинул Неаполь вместе с родителями, спасаясь от ужасного голода 1944-го. Поселившись на Кармин-стрит в Нью-Йорке, Вито д'Агоста возмутился растущей силой мафии. Он ответил тем, что подался в полицию и стал чертовски хорошим копом. Его значок и награды до сих пор хранятся в стеклянном шкафчике на каминной полке, как святые реликвии. Д'Агоста вырос на Кармин-стрит, погруженный в быт эмигрантов из Неаполя и Сицилии. С самого детства Италия стала для него чем-то вроде земли обетованной.

И вот он здесь.

В горле встал комок. Его предки жили на этой земле тысячелетиями. Здесь родились живопись, архитектура, скульптура, музыка, наука и астрономия. А чего стоят имена Августа Цезаря, Цицерона, Овидия, Данте, Христофора Колумба, Леонардо да Винчи, Микеланджело, Галилея!.. Можно продолжить, и список уйдет в глубь веков на две тысячи лет – ни одна страна в мире не родила стольких гениев.

Открыв окно, д'Агоста вдохнул полной грудью. Жена никогда не понимала, как безмерно он гордится наследием. Считала мужа слегка ненормальным. Англичанка, что ж удивляться? Ее народ только и накарябал несколько пьес да поэм. Италия – вот родина западной цивилизации. Земля отцов и дедов д'Агосты. Когда-нибудь он привезет сюда сына...

Стук в дверь оборвал сладостные мечты. Портье принес багаж.

– Куда поставить, сэр? – спросил он по-английски. Сделав витиеватый жест рукой, д'Агоста небрежно ответил:

– Buon giorno, guaglione. Ре' piacere' lassate i valige abbecino о liett', grazie.

– Простите?

– I valige, aggia ritt', mettitele alla, – сказал д'Агоста, преодолев мимолетную вспышку раздражения и указав на кровать.

Портье положил туда оба чемодана. Д'Агоста пошарил по карманам, но не нашел денег мельче купюры в пять евро.

– Grazie, signore, Lei e molto gentile. Sei Lei ha bisogno di qualsiasi cosa, mi dica. – Портье взял чаевые и вышел.

Ничего из сказанного, кроме «grazie, signore»[47], д'Агоста не понял, его бабушка говорила на совсем другом языке. Он покачал головой. Все из-за флорентийского акцента портье. Д'Агоста никак не мог забыть итальянский, ведь это его родной язык.

В таких номерах останавливаться ему не доводилось. Лаконичность в чистом виде и утонченность достигали здесь наивысшей точки. Большой: со спальней, гостиной, мраморной ванной, кухней и укомплектованным баром, с окном во всю стену, номер напоминал настоящую квартиру. День жизни здесь стоил, должно быть, целого состояния, но д'Агосту давно уже не занимало, как Пендергаст тратит свои деньги, если деньги и правда его.

В дверь мягко постучали. Пендергаст – по-прежнему в черном костюме, который здесь, во Флоренции, смотрелся куда уместнее, чем в Нью-Йорке, – вошел в комнату, держа в руке пачку бумаг.

– Довольны ли вы удобствами, Винсент?

– Тесновато, паршивый вид, но скоро, думаю, привыкну.

Сев на диван, Пендергаст протянул д'Агосте бумаги:

– Здесь ваше разрешение на оружие, санкция из квестуры[48] на ведение расследования, codice fiscale[49] и еще кое-какие мелочи на подпись – и за все спасибо графу.

– Фоско? – Д'Агоста принял бумаги.

Пендергаст кивнул.

– Итальянская бюрократия продвигается медленно – наш граф придал ей ускорение.

– Он сам тоже здесь? – без особого энтузиазма спросил сержант.

– Прибудет позже. – Встав, Пендергаст прошелся к окну. – Замок его семьи находится за рекой, рядом с дворцом Корсини.

Д'Агоста посмотрел на средневековое строение с зубчатыми стенами.

– Милый домик.

– И правда. Он принадлежит семье графа с конца тринадцатого века.

В дверь постучали в третий раз.

– Avanti, – откликнулся д'Агоста, гордясь, что может блеснуть перед другом знанием итальянского.

Снова пришел портье – с корзиной фруктов.

– Signori?

– Faciteme stu piacere' lassatele 'ngoppa' o' tavule.

Вместо того чтобы поставить корзину на обеденный столик, портье спросил по-английски:

– Где мне ее оставить?

Взглянув на Пендергаста, д'Агоста заметил в его глазах блеск умиления.

– О'tavule, – чуть грубее повторил д'Агоста.

Портье посмотрел сначала на обеденный столик, затем на письменный стол – туда в конце концов он и поставил корзину. Д'Агоста почувствовал, как вздымается волна раздражения: портье упрямо не желал понимать. Ему что, не хватило на чай? Сами собой с губ сорвались слова, которые так часто произносил отец:

– Allora qual'e o problema', si surdo? Nun mi capisc'i? Ma che e parl' o francese? Managgi' 'a miseria'.

Смущенный портье, пятясь, вышел из комнаты. Д'Агоста повернулся к другу – фэбээровец безуспешно, и не особенно, впрочем, стараясь, пытался подавить закипавшее в нем веселье.

– Что смешного?

Пендергаст наконец совладал с мимикой.

– Винсент, я и не знал, что у вас талант к языкам.

– Итальянский – мой родной язык.

– Итальянский? Так вы и на итальянском говорите?

– Что значит «и на итальянском»? Разве, черт вас возьми, я только что говорил на другом языке?

– Для меня ваша речь прозвучала удивительно похоже на неаполитанский, который часто называют диалектом итальянского. Однако, по сути, это совершенно другой язык. Он тоже не лишен очарования, но совершенно непонятен флорентийцам.

Д'Агоста замер.

Неаполитанский? Диалект?

Подумать только! Рядом с д'Агостой жили семьи, говорившие на сицилийском диалекте, но свой-то язык он всегда считал истинно итальянским. Неаполитанский? Не может быть. Итальянский – и точка!

Заметив выражение его лица, Пендергаст продолжил:

– В тысяча восемьсот семьдесят первом году, когда Италия объединилась, всего диалектов насчитывалось шесть сотен. Разгорелись споры, на каком языке говорить стране: римляне настаивали, что их диалект – лучший, ведь они все-таки потомки тех самых римлян; перуджинцы утверждали, что их диалект – чистейший, ведь именно в Перуджи находился старейший в Европе университет; флорентийцы свой диалект считали самым верным, ведь на нем писал и говорил Данте. И в конце концов, – улыбнулся агент, – победил Данте.

– Если б я знал.

– Даже когда эмигрировали ваши родители, лишь небольшая часть итальянцев говорила на официальном языке. И только когда появилось телевидение, люди окончательно пришли к соглашению. То, что вы считаете «итальянским», на самом деле диалект неаполитанцев – богатый, но, как ни печально, умирающий язык с элементами испанского и французского.

Д'Агоста был поражен.

– Впрочем, кто знает, вдруг поиски заведут нас на юг, где вы сможете блеснуть? Однако сейчас время обеда. Пожалуй, небольшая трапеза станет достойной кульминацией момента. Я знаю, на площади Санто-Спирито есть чудесная небольшая osteria[50]. И между прочим, там расположен любопытный фонтан.

Пятью минутами позже друзья вышли кривыми средневековыми улочками на широкую просторную площадь, затененную ветвями конского каштана и с трех сторон закрытую чудесными зданиями эпохи Возрождения. Ближе к реке выделялся фасад церкви Санто-Спирито; в центре вокруг весело журчащего старого фонтана беседовали и курили студенты с рюкзаками.

Пендергаст походя достал из кармана фотографию Бекманна и сопоставил ее с видом фонтана. Так они с д'Агостой кружили вокруг мраморной чаши, пока задний вид не совпал с картинкой на снимке.

– Вот здесь, Винсент, они вчетвером и стояли, – указал фэбээровец пальцем. – А позади – палаццо Гуаданьи, ныне пансионат для студентов. Завтра сделаем запрос, не помнят ли там нашу четверку, на что я, впрочем, не особо надеюсь. Но давайте же наконец пообедаем. Я не прочь отведать тонкой лапши с итальянскими трюфелями.

– А мне бы чизбургера и жареного картофеля.

Пендергаст, пораженный, взглянул на д'Агосту, и тот криво усмехнулся:

– Шучу.

Они пересекли площадь и оказались у ресторанчика «Санто-Спирито». Столики располагались снаружи: люди ели, пили вино, а по площади разносились отзвуки оживленных бесед.

Пендергаст подождал свободного столика, затем жестом пригласил д'Агосту.

– Должен сказать, Винсент, за последнее время вы набрали хорошую форму.

Страницы: «« ... 1415161718192021 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Эта вражда длилась более четырех столетий. В этой борьбе закалилась и возвысилась Русская Земля. На ...
Книга представляет лекции почтенного Аджана Буддхадасы, прочитанные им западным ученикам на медитати...
Новый роман о переломной эпохе нашей древней истории. Захватывающий боевик о трудном подъеме Руси по...
Прошлое умеет ждать. И наносить удар в тот самый момент, когда кажется: все худшее уже позади и жизн...
Если ростом вы не выше пятилетнего ребенка, у вас волосатые ноги и болезненная тяга к круглым предме...
Вот уже двести лет маленький скромный дом во французском городке пользуется дурной славой. Его обита...