Любовь и хоббиты Иванов Алексей
Биллька напевала очередную фигню, подслушанную у Баламыча, и намывала посуду. Федор спал на пустом подносе посреди стола и блаженно икал. Я взял Федора в охапку и на цыпочках вынес в коридор; кухню прикрыл, чтобы не беспокоить сестру. Поднес его к «ста карманам» (они так и валялись перед дверью) и отдал первую команду:
– Нюхай.
Федор зашевелил носом и проснулся.
– Урман, – сказал он, – стиральный порошок и духи.
– Найдешь?
– Стиральный порошок под ванной, духи у Билльбунды.
– Урмана найдешь, бестолочь?
Федор пожал плечами, но я знал, как разбудить в нем способности собаки-ищейки:
– Федя, если выведешь меня к Урману, получишь десять бубликов.
– Десять и десять, – тихо возразил чокнутый хоббит.
– Губа не дура!
Федор оттянул нижнюю губу и скосил блуждающие глаза вниз.
– Уа йе уа! – передразнил он.
– Ладно, грабитель, по рукам, – мы вышли на крыльцо. – Федя, след!
Вряд ли стоит описывать, как мы прочесывали квартал, но через полтора часа беготни у меня сложилось твердое убеждение, что Федор больше мошенник, чем ищейка. За два десятка бубликов он был готов бесконечно долго таскаться по Базе. А старался-то, старался! На хоббитов лаял, ногу у калиток задирал – у окрестных улиток рожки от удивления перекашивались.
В конечном счете, я свернул поиски, прогнал Федора и потопал в гномий кабак.
8. Тела и паяльники
В кабаке было подозрительно тихо для раннего вечера. Захожу – пусто, столы сдвинуты к середине, а на них… что бы вы думали? Охотник на хоббитов в собранном виде. Грудная клетка распахнута и ковыряются внутри два тела с паяльниками: одно – Главбух, другое – Урман.
Тела общались мычанием, кивками, бровями, рожами и ухмылками; паяльники падали, вслед за ними падали тела, но дело двигалось.
Я подобрался поближе, уровень содержания спирта в воздухе достиг критической отметки; дышать глубоко и часто становилось опасно, но приятно. Самыми первыми на Базе пьянеют эльфийки и хоббиты; эльфийки раньше – чем хоббиты и пользуются, но, увы, не так долго, как орки.
– Чем занимаетесь? – тихо спросил я, но вскоре убедился в полной бесполезности любых вопросов. Если бы вдруг прямо здесь и сейчас начался концерт лепсоидов с пиротехническими эффектами, оба тела ничего бы не заметили. Они делали, что задумали, на полном автопилоте.
Я сходил в бар, налил игристого пшизейского (оно заигрывало с кубиками льда, меняя цвета и булькая), хлебнул и уселся ждать, когда маньяки закончат. Пока есть время, пожалуй, расскажу вам о том, каким образом самый высокий хоббит на Базе оказался там, где он оказался…
Итак, в бабушкином дворе, под калиткой, на Ури свалилась очередная гениальная мысль: увезти мой опасный подарочек куда подальше, где его не станут искать, закрыться там на недельку с нужными инструментами, кефиром и сырыми пельменями, взломать роботу электронный мозг и перепрошить из охотника на хоббитов в их верного слугу и защитника. Идея хорошая…
Куда именно прятаться, Ури точно не знал, у него имелись кое-какие знакомые из разных банд, но их порядочность оставляла желать лучшего – полурослики могли спереть робокопа прямо из-под носа. И вот появилась на пути хоббита с тележкой гномья палатка с вывеской «Под колпаком». «Надо зайти», – подумал мой гениальный друг и зашел. Он преследовал самые трезвые цели: просто хотел найти специалиста по робототехнике и посоветоваться. Ведь именно гномы обслуживали Девяностых, когда те использовались на космодроме, значит, у гномов есть инструменты, переносные генераторы для подзарядки и тэ дэ, и тэ пэ. В этом смысле кабак оказался очень кстати.
Появление странного хоббита в «детской пижаме», с подозрительной тележкой, из которой выглядывали чьи-то конечности, произвело на посетителей кабака отрезвляющее впечатление. Его окружили. Что-либо скрывать от гномов было бесполезно, у бородатиков самый острый нюх на «железки». К счастью, они неболтливы и презирают доносительство, в отличие от гоблинов и отдельных андроидов. Итак, Ури оказался в центре внимания – его сломанный робот стал темой номер один, и завсегдатаи засуетились. Они заказывали выпивку для дорогого гостя, хвалили его модный вечерний костюм и настойчиво поднимали вопрос о цене. Отказываться от выпивки Ури стеснялся, да и, если честно, побаивался: он рассчитывал на их расположение и дельные советы. На просьбы продать робота вместе с тележкой за хорошие деньги, смущенно извинялся и объяснял, что техника досталась в подарок.
Чем больше Ури отказывался, тем больше ему предлагали выпить. Ставки тоже росли – от редких драгоценных камней и украшений до строительства второго этажа для норы. Ури пьянел, раздувался от гордости и вертел головой…
Эта история основывается на обрывистых воспоминаниях моего друга, а посему сказать точно, почему именно Главбух взялся за паяльник и принялся помогать Урману, пожалуй, нельзя. Но кое-что предположить можно. Если моя версия соответствует действительности, я, как хоббит, готов поклониться хозяину кабака в ноги за самый изящный из всех известных мне способов воровства.
Я думаю, во время соблазнения Урмана гномами Главбух тоже всерьез задумался о приобретении полезного робота. Мудрый и опытный делец, он понял – какую цену ни называй, упрямый хоббит останется при своем. Наверное, тогда у хозяина кабака и созрел коварный план присвоения охотника на хоббитов. Сперва гном разогнал посетителей и оставил только Урмана, они выпили за счет заведения, гном выяснил, зачем долговязый пожаловал в кабак, а разузнав, щедро предложил помочь. Перепрограммировать? Пожалуйста, здесь и сейчас!
И перепрограммировал в свою пользу – прямо на моих глазах.
Ледяной кубик стукнулся о зубы, я поставил пустой стакан на стол; на том же столе храпел Главбух. Ури вырубился прямо на деревянном полу, прижимая паяльник к груди, словно погребальную свечку. И что вы думаете? Они дружно вырубились, а отремонтированный робот, наверняка уже с новым аккумулятором, включился! Зная, насколько были пьяны тела «оперирующих», я был готов к чему угодно. Девяностый слез со стола – я влез под стол. Девяностый сгреб спящего бородача и унес за барную стойку, вернулся, и унес Урмана. Я выжидал. Робот не возвращался. Я сидел и прислушивался. Робот запел. Конечно, мое терпение проиграло в битве с любопытством, и я пополз смотреть. И что вы думаете? Оказалось, он уложил обоих на широкую пеньковую циновку и пел им старинную колыбельную про рудокопа, которому было жестко спать на каменной женщине! Вот дурак: она им нужна, его колыбельная?
Продолжая напевать, перепрошитый Девяностый собрал мусор с деревянного пола, расставил столы и стулья и отправился мыть посуду. Вот тогда, собственно, я и заподозрил хозяина палатки в одной из самых изысканных краж, из тех, что мне довелось знать. Пожалуй, первого мы с Урманом потеряли… Сохранить бы второго.
9. Лихой Девяностый и зануда Ольдерманн
Я всегда считал, что самая непредсказуемая вещь на свете – это утром выпить кефир, простоявший в холодильнике около месяца, в обед нагрузиться сырыми пельменями, а вечером выхлебать у друга остатки борща, приготовленного им лично в кастрюле, в которой до этого оставалось поллитра ухи. Но оказалось, самое непредсказуемое в жизни хоббита – это встреча с роботом-охотником девяностой серии. До того как на горизонте возникли очертания холмика бабушкиной норы, я услышал тревожные вопли. Приглядевшись, понял – с домиком что-то творится: на крыше появились посторонние личности.
«Наверное, хоббиты», – подумал я, подошел ближе и понял, одна из личностей – моя влюбленная бабушка. Сверху-то орать оно всегда громче, чем снизу.
Кто-то высоченный-широченый держал хозяйку сзади, а она выкручивалась. Присмотрелся и обалдел… Чтоб мне в киселе захлебнуться, Второй Девяностый! Включился, гад недобитый! Коп нес бабушку по склону на верхушку норы. Вокруг по-шамански выплясывал силуэт лысого хоббита. Баламыч, догадался я. Ничессе, деды погуляли…
Эх, какао мне за шиворот, братцы, недосмотрел я за трофеем! Надо было голову отделить и в подвал унести, а туловище придавить чем потяжелее, но мы, мохноногие, сильны задним умом, наперед только о еде думаем, а надо о бабушках чаще думать.
Со свистом и воплями я влетел во двор, стараясь отвлечь внимание робота на себя. Сработало – похититель остановился.
– Эй, железяка, ты, случайно, не меня ли ищешь? – робот молчал: то ли речевые приборы испортились, то ли задумано было молчать, попробуй пойми его. Пока я пытался врубиться, за каким фигом они собрались на крыше, бабушка сообщила важную новость:
– Боббер, он хочет вызвать подкрепление! – крикнула она, брыкаясь.
– Ты про знахаря, баб? – Баламыч остановил на мне потусторонний взгляд и задергался дальше.
– Да нет, робот! Ро-бот! Сверху связь лучше, вот он и лезет, а мне сказал, что я задержана для дачи свидетельских показаний.
Она права, благодаря радиоталанту Урмана, на высоте до шести футов средства связи в хоббиточьем квартале работать отказываются. Хочешь позвонить – лезь на крышу. Девяностый приподнял ногу, чтобы пнуть Баламыча, и пошатнулся; бабушка заверещала:
– Халамушка, прекрати, скакать! Пойми же, наконец, неживое оно, это т е х н и к а, колдовать над нею бесполезно, я пробовала, над холодильником пробовала, над сливным бачком пробовала, над телевизором. Б е с п о л е з н о. Колдуй не колдуй, а выйдет одно: либо в сервис гномам отдашь, либо в утиль. Ты лучше, Халамушка, рога ему сруби. Не можешь? Ну, пляши, пляши, только подальше, подальше… Бобби, внучок! Бери лопату и айда сюда!
– Понял! – с готовностью подхватил я, радостный от того, что бабушка вспомнила о внуках. Сама жизнью рискует, а с этим ненормальным, как с маленьким, носится. Разве так себя женихи ведут? Зло берет!
Я метнулся под навес, схватил штыковую лопату и взобрался на крышу.
Баламыч то настырно путался у робота под ногами, то начинал метаться по холму, как укушенный, чем страшно бесил Девяностого и, естественно, меня. Я оставался за спиной охотника, ожидая, когда он замрет на две-три секунды (вполне достаточно), чтобы при помощи лопаты и точного удара в затылок снести роботу голову, а вместе с нею и антеннки, но в присутствии Баламыча это было невозможно. Представитель межгалактического департамента топливной безопасности, изрядно побитый, с изолентой на шее, кое-как удерживая орущую пленницу, с грохотом преследовал знахаря и повторял:
– Неадекватный хоббит. Угроза. Неадекватный хоббит. Угроза.
Он мог в любую секунду потерять равновесие и упасть; тяжелый, как холодильник, он бы точно раздавил бабушку, а если, не дай Толкиен, во двор свалится? Уххх! Ну уж нет, беду надо предупредить.
Антеннки на голове робокопа вращались в режиме ожидания, Баламыч орал бесконечные мантры, время вязко тикало, и все же, благодаря знахарю, начало связи с департаментом откладывалось: похититель бабушек не мог одновременно удерживать изворотливую старушку, звонить своим и преследовать лысого.
Мой взгляд случайно упал на бедро Девяностого… Встроенная кобура открыта, внутри паралитический пистолет. И как его хоббиты проморгали? Вот дураки. Я посмотрел на пистолет, посмотрел на Баламыча, снова на пистолет, снова на Баламыча, медленно положил лопату, подкрался и резко выхватил оружие из кобуры. Индикатор показывал одну иглу.
– Да когда это кончится, Халамушка! Уймись! Тошно! – запричитала бабуля (дозрела). – Господин робот, вы тоже такой странный. Пожалуйста, делайте одно дело. Желаете бегать – бегайте без меня. Я старая хоббитская женщина, мне много лет. Все болячки растрясли! – поняв, что уговоры не действуют, бабуля сменила тон. – А ну поставь бабушку, жердяй! Боббер! Боббер! Сделай уже что-нибудь! Видишь, бабушка пропадает!
– Щас сделаю, ба! – я прицелился и нажал на кнопку.
Игла вонзилась Баламычу пониже поясницы, в самое подходящее место. Он сказал «ой» и рухнул, но во двор не упал, остался лежать на холме. Везунчик.
– Инфаркт! – испугалась бабушка, упустив иглу из вида. – Или инсульт. Добегался…
– Помеха устранена, – объявил Девяностый. – Вызываю департамент.
Я бросил оружие, потянулся к лопате.
– Устранена, говоришь?! – зашлась бабушка. – Устранена?! Да я тебя щас так устраню, так устраню!
Ей удалось схватить свисающий конец изоленты и подтянуться на нем, она даже из платья вылезла до половины; колени оставались зажатыми. Изолента сморщилась и оборвалась. Дальше, как говорит Урман, никакой случайности, банальная физика: бабушка рывком полетела головой вперед и потянула охотника за собой. Девяностый крутанулся, как волчок, упал на спину и заскользил по склону головой вниз, унося визжащую внутри наполовину снятого платья бабушку – поющую розу в белых панталонах, как бы наверняка выразился Баламыч.
Не успел. Я ничего не успел сделать. Я стоял на крыше, держался за лопату и ловил ртом воздух. Еще этот Баламыч лежал задницей кверху… Робот грохнулся во двор, на шум выскочила сонная Биллька в ночной рубашке и завизжала.
Я спустился, осмотрелся. Забор, отделяющий соседский сад от нашего, рухнул. Поперек павшей ограды лежал робот на спине, вульгарно задрав ноги, словно его только что сняли с кресла. Руки выпрямлены и чуть разведены в стороны, как если бы он собрался обниматься со своим создателем. На лице – розовое платье с кружевами.
Соседский сад как будто стал частью нашей территории; это было великолепно.
– Бабушка-а-а! – позвали мы с Билькой. – Бабуля, где ты?
Учитывая расположение робота, бабушка могла находиться только в саду: если Девяностый отпустил ее, значит, она полетела вперед, куда-то к персиковым деревьям.
Мы угадали: бабушка, как метеорит, повалила молодое деревце и запуталась в сплетении веток. Сосед, полноватый хоббит с седыми бакенбардами, выскочил на шум. Когда мы его увидели, он вовсю убивался по поводу загубленного сада, стоя перед персиком на коленях.
– И чем, скажите, вам не угодил Ольдерманн? И это у вас называется платить добром за добро?! – в меня уткнулся страдающий взгляд вечно слезящихся бледно-голубых глаз. – Чего ради, хоббиты, я тревожил память покойной тетушки Азалии и отрывал от сердца ее малиновые рейтузы, пусть даже и обрезанные, но кто сказал что обрезание – плохо? Я бескорыстно отказался от счастья хранить их вечно, чтобы Клава познала радость взаимопомощи и не ходила по людям, но что делает Клава в ответ? Посмотрите, хоббиты! Она прыгает на мои персики в одних панталонах!
Так вот, значит, кто носил малиновые шаровары до меня – покойная тетка Ольдерманна. Что ж, спасибо за информацию, буду знать.
– Хай Гадович, бабушке плохо! Вы, что, не видите?! – возмутилась Биллька, продираясь сквозь ветки. – Лучше достать ее помогите. И вообще вы всё не так поняли, она к вам в сад не за персиками пришла.
– Ви обратились прямо по адресу, маленькая настырная девочка. Хай Гадович может достать кого угодно – это святая правда, – старик с трудом поднялся и начал задумчиво обходить вокруг деревца. – Но тогда объясните мне, бедному, слабовидящему хоббиту, до какой степени надо довести степенную мохноногую женщину, чтобы она в одних, простите, панталонах, забывая о приличиях и других препятствиях в виде забора, не жалея моего слабого сердца и мочевого пузыря, уронила дерево? И, почему, скажите, я вам должен помогать? Не лучше ли позвать на помощь добропорядочных прохожих, не занятых вечерним воровством?
Ох, как мне захотелось треснуть Ольдерманна, но в главном он был прав: недоглядел, недоглядел я за бабушкой.
– База катится в черную дыру, хоббиты, я всегда это говорил, и госпоже Клавдии в том числе. Внуки убивают бабушек, ломают ими чужие деревья, заставляют бедных, больных соседей поднимать тяжести… Кошмар!
– Хватит вам причитать! – Биллька покраснела от злости и напряжения, пытаясь вытянуть бессловесную бабулю из веток. – Моя бабушка ну никак не тяжелее вашей покойной тети! Давайте все вместе вытащим госпожу Клавдию и закроем эту тему, хорошо? Боббер, помогай!
– Ви шутите? Еще бы я поднимал тетю Азалию! Право, она бы долго смеялась, глядя, какие рожи я корчу!
– У вас и сейчас хорошо получается рожи корчить, – сказала под нос сердитая Биллька; мы приподняли бабулю (естественно, сосед помощи не оказал), положили к себе на плечи и потащили к дому. Старичок плелся за нами.
– Святые подвесные небеса! – запричитал он, поняв, что и забор пострадал. – Как страшно здесь жить! Скоро ви влезете к Ольдерманну в нору, не вытирая ног, вырвете изо рта честно украденный бутерброд на постном масле и велите убираться вон? И что прикажете делать? Тихо смотреть, как ви убиваете бабушек и уносите непонятно куда малиновые рейтузы тети Азалии?!
Как он достал! Я бросил ему, не оборачиваясь:
– Да починим мы забор, Хай Гадович! Зачем вы вообще вышли? Сидели бы себе, бутерброд на постном масле кушали… – хотелось положить бабушку на траву, взять вредного деда за шиворот, затолкать в нору, заколотить выход досками и спокойно жить дальше, но, увы, сейчас я мог об этом только мечтать. Исполню задуманное в другой раз.
Биллька слов не выбирала:
– Вот очнется бабушка, всё ей про вас расскажу, Хай Гадович!
– А чего она обо мне не знает? – удивился ангельский голосок. – Все знают об Ольдерманне только хорошее. Покажите хоббита, готового бросить в меня камень, и я пойду с ним фотографироваться!
– Это мы с Боббером! – с готовностью ответила сестра и тихо добавила: – Больно надо с вами фотографироваться.
– Хоббиты, ви слышали? И это называется платить добром за добро!
10. Белая колбаска Вильгельма
Мы уложили бабушку в постель и дали понюхать нашатырного спирта. Бабушка чихнула, открыла глаза и сказала: «Ой, что-то плохо мне, дети…». Закрыла глаза и уснула. Пришла ночь. Билльбунда осталась у кровати, а я полез на крышу; сверху было хорошо виден свет в окне соседа. Что он делал? Наверняка страдал от бессонницы и подсчитывал убытки.
Знахарь лежал на том же месте, игла торчала, знахарь спал; я выдернул иглу, размахнулся и забросил к Ольдерманну: просто интересно, что старик скажет, когда найдет. Со мной была бутылочка нашатырного спирта. Зачем? Как вы понимаете, знахаря спасать я не собирался, он бы утром глазки открыл и спокойно во всем разобрался сам. Но мне позарез нужен был помощник – перенести робота, а кроме бабушкиного избранника других вариантов не наблюдалось.
Нашатырь его не брал. Я лил из бутылки на лысину, бил по щекам, орал то в одно ухо, то в другое – бесполезно. Кончилось тем, что во сне он произнес: «…А затем втирать до появления ощущения тепла…» – и начал скатываться с крыши. Сам не знаю, как вышло, но я бросился за ним, спасать. Мне даже стыдно стало своего геройства; получается, за бабушкой не углядел, а за проходимцем – нате, пожалуйста, мордой вперед.
Ухватил за щиколотку, чувствую – за собой тянет, оба упадем.
– Биллька! – ору. – На помощь, сестренка!
Она выскочила, по сторонам смотрит, не поймет, откуда кричат.
– Да здесь я, на крыше! Мы с Баламычем падаем, сделай что-нибудь!
– Где вы?
– Примерно над кухонным окном.
– Хорошо, я подушек принесу.
– Подушек?
– Ну да, вы же не хотите землю падать?
– Не хотим.
– Готово! Я и подушки, и одеяла принесла, прыгайте! – прокричала она минут через пять, и я отпустил хоббита в добрый путь.
Бум!
– Ну что?
Биллька молчала.
– Ну что?! Как посадка?
– Надо было поближе к стене положить, не рассчитала.
– Что ты сказала? – поздно, я уже катился вниз.
Слава стрелам Арагорна, мы с Баламычем доползли до самого края крыши, а это не ахти какая высота для хоббитской норы – около шести футов. Если учесть, что падал я не на землю, а на знахаря, то лично моя посадка удалась, а знахарю тогда вообще было без разницы, он даже не застонал.
– Биллька, – сказал я, когда мы убедились, что лысый будет жить и дальше морочить хоббитам головы, – этот день когда-нибудь кончится?
Она пожала плечиками, взяла одну подушку и ушла в дом, а я до утра разбирал Девяностого, и бил себя по щекам, чтобы не уснуть. Баламыч и тут умудрился испортить мне настроение: он лежал под кухонным окном в мешанине одеял и подушек, сладко причмокивал и храпел.
Не помню, когда и где уснул я сам, но робота разобрал, а запчасти спрятал во дворе под навесом. Утром оказалось, что зря старался. Разбудил меня волнующий запах жареной колбасы, я вскочил и помчался на него, как сумасшедший. Влетел в нору, пробежал по коридору мимо гостиной и очутился на кухне. Вот сюрприз так сюрприз! Влетаю, значит, на кухню, гляжу – а за столом целая делегация: бабуля в домашнем халате и бигудях, знахарь, голый по пояс и в пластырях, сестренка с огромным красным бантом, Урман, чтоб ему жить сто лет, Федор, привязанный к стулу и – кто бы вы думали? – Хай Гадович!
Но не это меня поразило, странно было видеть в нашей норе того самого робота, с которым я провозился всю ночь напролет. Охотник, судя по его свежему внешнему виду, попал в руки к большому специалисту, белая эмаль блестела, лицевое стекло отсутствовало, его сняли, а ноги товарищу либо подрезали, либо он их в себя втянул: теперь он был чуть выше меня ростом, но не выше Урмана.
– Твоя работа? – спросил я у жующего друга.
– Его, его, – опередила с ответом Билльбунда. – Садись к нам.
– Ваш чудесный агрегат делает восхитительные завтраки! – послышался елейный голосок Ольдерманна. – Если бы здесь была моя покойная тетя Азалия, она бы на коленях просила рецепт и добавку.
– Ешьте, Хай Гадович, ешьте, – бабуля кивнула внучке, чтобы та положила старику еще. Жующий сосед тем приятен, что молчит, а вот знахарь по привычке гнал пургу:
– Клавочка, посмотри, какой прекрасный результатик у моей вчерашней процедурки! Я всегда говорил, мантрики, мантрики и еще раз мантрики! Когда кончается травка, помогают исключительно мантрики.
– Да бросьте вы, господин знахарь, какие мантры? – врезался я, усаживаясь между Ольдерманном и Федором. – Вчера из-за вашего шаманского балета с горловым пением мы могли бы остаться без бабушки!
– От себя добавлю, юноша, – прочавкал Хай Гадович, – бабушка – это одно, и, слава креслу Толкиена, с ней все в порядке, а молодой персик редкого сорта, это совсем другое! Ми, конечно, могли остаться без бабушки, но ми остались без дерева…
Урман вскочил, что-то невнятно промычал и крикнул:
– Ти-ха! Дайте сказать!
Федор дожевал кляп из вчерашнего батона и получил от меня второй в виде сегодняшнего полотенца. Вечно лезет, когда старшие разговаривают.
– Позвольте представить нового члена нашей, так сказать, семьи, робота Вильгельма. Это замечательное имя носил великий ученый с планеты Земля, немец, открыватель икс-лучей, названных в его честь, Вильгельм Конрад Рентген.
Ури показал на грудную клетку Девяностого: официальную маркировку сменила корявая надпись на немецком «Rntgen», то бишь «Рентген».
– Поразительно! – прочавкал Хай Гадович. – А я был уверен, что ви таким образом почтили память моего деда по материнской линии, он тоже носил имя Вильгельм и живот размером с эмалированное ведро!
– Совпаденьице, – улыбнулся Баламыч, – совпаденьице.
– Что ты с ним сделал? – спросил я, глядя на то, как робот степенно обходит всех с заварочным чайником. – Перепаял?
– Именно! Спасибо Главбуху, научил, – Урман поднял со стола паяльник и гордо подержал прибор перед собой. – Мы с Главбхом восстановили первого вместе…
– Знаю, видел.
– Он прекрасно функционирует.
– Верю.
– Но выходить из гномьей палатки наотрез отказывается, даже на смазку не реагирует!
– Интересно…
– Я плохо помню, как мы над ним работали, и не знаю, где именно ошибся… – Ури потупил взгляд. – Извини Боббер, но пришлось передарить твой подарок Главбуху в качестве вознаграждения за науку, ты уж извини! – хоббит вздохнул и подставил чашку под струю. – Но когда я пришел сюда и собрался вздремнуть под навесом, я наткнулся на это чудо и решил не терять времени и полученных знаний, – сосед нарочито громко кашлянул, как бы напоминая Урману. – Да! И конечно, спасибо господину Ольдерманну, ведь он одолжил мне паяльник и другие инструменты, без которых…
– Это чистая правда, – сосед отхлебнул из блюдечка, – паяльник я получил у гномов в порядке возмещения ущерба за плохую работу.
– Чем вам не угодили? – с усмешкой поинтересовалась Билльбунда.
– Окно поставили средней округлости, так сказать, второй сорт, а ми договаривались на идеальный круг. Я заказывал оконную экспертизу, и мои опасения, конечно же, подтвердились.
– А еще я хотел бы поблагодарить Хая Гадовича за его сломанную микроволновую печь, без которой о модернизации Вильгельма не могло быть и речи, – с искренней теплотой добавил Урман.
– И это чистая правда, – с готовностью кивнул Ольдерманн и откусил кусочек национальной немецкой белой колбаски под названием «вайсвурст» (было дело, Алина меня угощала, от самого Эрнста Гофмана привезла аж из девятнадцатого века!), – и хочу заметить, что печка перестала работать прямо-таки на днях!
– Конечно-конечно, ваша доброта безгранична, – холодно высказалась Билльбунда, стараясь закрыть тему благодарностей.
– Ешьте, Хай Гадович, ешьте, – бабуля просигналила внучке, и та подкинула старику очередной вайсвурст. Сама бабушка к еде не притрагивалась, просто смотрела на нас и улыбалась. Вчерашние злоключения сильно повлияли на нее – такой милой она еще никогда не была.
Федор от безысходности жевал полотенце.
– А сейчас самое главное, – Ури на пару секунд умолк, чтобы заглянуть в глаза каждому. – Торжество физики элементарных частиц и хоббитской смекалки, ни больше ни меньше. Итак, друзья, подчинить себе враждебного робота, заставить его выполнять команды – это конечно, достижение, но я решил пойти дальше, – Биллька держала его за руку с видом спутницы супергероя. – Ответьте, пожалуйста, как вам белая колбаса Вильгельма?
– Вкусненько, вкусненько! Я бы советовал в следующий разик добавить сок алоэ и стебель топинамбура, почему стебель топинамбура… – бабуля ласково прикрыла Баламычу рот.
– Всю жизнь бы ее ела! – пискнула сестренка.
– Шикарно, шикарно! – присоединился усиленно жующий Хай Гадович. – Если бы тетя Азалия была жива…
Федора исключили из опроса, а я, честно говоря, сидел с пустой тарелкой, потому что мои порции уходили к Ольдерманну.
– Приятно слышать лестные отзывы, – Урман достал из кармана блокнотик, – позвольте законспектировать…
Спустя минуту, утконосый гений объявил главное:
– Итак, внимание! Я усовершенствовал робота и внедрил в него модуль преобразования элементарных частиц, который активно используется в поддержании жизни на отдаленных космических колониях и для изготовления которого мне понадобилась микроволновка. Преобразователь относится к классу устройств нового поколения… – минут двадцать Урман читал присутствующим лекцию по физике (никто, разумеется, ни рожна не понял) и закончил так: – … а это означает, что по большому счету неважно, каким сырьем вы пользуетесь, за исключением, пожалуй, радиоактивных или токсичных веществ. Для приготовления этих колбас я использовал мусор из ближайшего контейнера и позаимствовал у госпожи Клавдии старую губку для посуды и пару тряпок. Показываю. Возьмем, к примеру, полотенце, – он выдернул кляп изо рта Федора. – Я открываю приемный контейнер на спине Вильгельма (он повернулся к роботу, стоящему рядом, нажал где-то в районе поясницы, и контейнер открылся), бросаю, устанавливаю режим – «расщепление-преобразование», параметры конечного вещества – «оладьи из пшеничной муки, яиц, кефира, соли и сахара». Закрываю. Жму на кнопку и жду ровно минуту до полной готовности.
Модуль преобразования элементарных частиц затарахтел в мертвой тишине. Ждали все, даже Федор старался не икать, зажав рот ладошками.
– Гоблин родился, – выдал я бородатую шутку.
– Невероятно! – прошептал Хай Гадович.
Что-то внутри Вильгельма щелкнуло, точь-в-точь как в микроволновке во время отключения. Урман забрал у меня пустую тарелку и подставил под щелью на животе робота.
– Внимание сюда! – воскликнул хоббит-изобретатель.
Из щели выскочили две оладьи и шлепнулись на тарелку.
– Пожалуйста, Боббер! Угощайся.
– Мне! Мне! Мне! Мне! – потребовал Федр, раскачивая стул, к которому был привязан.
– Что-то не хочется… – признался я, – отдай Федьке.
Вслед за мной присутствующие охотно отдали чокнутому хоббиту остатки своих порций. Хай Гадович с тревогой гладил живот, зыркая то на одного хоббита, то на другого.
– Ури! Ты мог меня заранее предупредить, а? – к сестре вернулась способность говорить.
– А по-моему, неплохо, – загадочно улыбаясь, поддержала его бабуля и взглянула на Баламыча. – Правда, родной?
Знахарь, без выражения на лице, зачарованно смотрел, как я кормлю счастливого Федьку. Ей легко говорить – подозреваю, она-то знала, что к чему, поэтому и не притронулась к завтраку.
– Ой, а где же Хай Гадович? – в голосе бабули пробивалось шутливое удивление. Все разом посмотрели на его место за столом – оно было пустым. Входная дверь громко хлопнула.
11. С горшком на голове
После завтрака я, как и был голодный, отправился в бывшую свою комнату, в которой теперь устроили дополнительную спальню для гостей. Упал на кровать и уставился в потолок. Сегодня по плану Алина Сафина и ее два торта с килограммом ветчины. Звучит заманчиво и вкусно. До сих пор у меня не было возможности объяснить вам, почему я влюбился в Алину. Пожалуй, сейчас, когда появились свободные полчаса, самое время…
Эта история началась задолго до появления девушки на Базе, все началось тридцать три года назад с бабушки. Пока другие старушки читали хоббитятам сказки великого Джона про подвиги Бильбо Бэггинса, несчастного Голлума и прекрасные земли эльфов, я выслушивал бабушкины отчеты. Именно отчеты: длинные, подробные доклады о спецоперациях агентов Базы. Бабуля помнит наизусть многие мелочи, даты вылазок, пункты назначения, настоящие и вымышленные имена оборотней, приметы и черты характера пойманной нечисти. Особенно тех, кого ей довелось допрашивать лично.
Обычно в молодости ее приглашали проводить допросы злодеев, захваченных в плен, где-нибудь на Базе, часто прямо в кабинете шефа, но иногда, в особенных случаях, агенты брали бабушку с собой на задания, и тогда она проводила допросы в полевых условиях. В других мирах бабушку маскировали под что-нибудь неживое: игрушку, оберег, реже – под грудного ребенка (размеры позволяли).
Как зачарованный я слушал истории, рассказанные строгим, сухим бабушкиным голосом без намека на выражение разных интонаций; представлял высоких, волевых, беспощадных агентов, видел их правильные носы, ровно очерченные брови, бесстрашные глаза, и скоро начал представлять себя на их месте.
Спецоперации захватывали дух. В сравнении с ними похождения Бильбо – пустое бродяжничество, Голлум – нытик, а эльфийские земли – коллекция скучных аптечных трав. В каждой истории имелось все то, чего ждут от сказки, плюс много нового и познавательного. Помимо добрых и злых героев там жили герои, о которых бабуля говорила «и нашим и вашим», «себе на уме» и «совершенно пустые». Герои меняли цвет от зеленого до прозрачного, агрегатное состояние от жидкого до газообразного; сюжет за одну миссию мог начинаться комедией, переходить в мелодраму и заканчиваться боевиком, при стопроцентной достоверности и того, и другого, и третьего, чего не скажешь о сказках.
Когда хоббитов моего года рождения учили жевать, мне объясняли разницу между славянским и бурятским вампирами. Мои одногодки учились говорить «пока-пока», а мне объясняли, как по запаху изо рта отличать зомби-ходунов от зомби-прыгунов. Одногодкам объясняли, как проситься на горшок, а мне показывали болевой прием, позволяющий вырубить акулу-людоеда. Все началось с бабушки.
Поэтому в том возрасте, когда нормальные хоббитята управляются с ложкой, разговаривают и просятся на горшок, я, опухший от жутких историй, вечно всклокоченный и настороженный, с трудом отличал мокрый песок от манной каши, молчал и писался в штанишки. Тогда моим любимым занятием было представлять себя агентом на спецзадании по разрушению логова кровожадного свиногривого кривоуха на безжалостной планете Плинтус-Катетус. Бегая по норе, норы я не видел. Стулья были не стулья, а кости крылатых мамонтов, обглоданные кривоухом; дорожки, связанные бабушкой, были не дорожки, а шкуры медведей-телепатов убитых кривоухом, и так далее, и тому подобное.
В один прекрасный день бабуля осознала свою педагогическую ошибку. Случилось вот что: я вышел во двор в одной майке, спрятался в клумбе и съел розовый бутон с пчелой, представляя себя обедающим на Плинтус-Катетусе. На мои испуганные крики сбежались хоббиты, каждый считал своим долгом поорать вместе со мной, из норы выскочила бабушка, всех выгнала и закрыла калитку. Я плакал, широко распахнув рот; перед тем, как улететь навсегда, пчела изнутри ужалила меня в щеку. Бабушка воспользовалась запасным выходом и помчалась к знахарю.
Пришел Баламыч и стал прикладывать к моему лбу капустный лист, а я показывал пальчиком на щеку и пытался объяснить, что лечить надо ее, а не лоб, но слов я тогда почти не знал; к счастью, вспомнил одно нецензурное, и оно подействовало. Баламыч удалился вместе с капустным листом, и тогда расстроенная бабуля приложила к моей распухшей щеке кубик льда. Полегчало.
После того, как о странном, явно недоразвитом хоббитенке заговорили во всех окрестных норах, бабуля устыдилась: три дня подряд она безвыходно сидела во дворе под навесом и вздыхала, а я тихо отрывал и жевал обои в ее спальне.
На четвертый день бабуля решила исправиться. Искупала меня в корыте, показала натюрморт на стене – так я узнал о разнице межу арбузом, виноградом и коньяком. Научила считать до десяти и писать печатными буквами «БОББЕР». Объяснила, как пользоваться горшком – до этого я обычно носил его на голове. Короче говоря, взялась за меня основательно, перешла с десяти поучительных историй в день на две-три перед сном. Разумеется, и при таком количестве спал я отвратительно.
Обычно, закончив повествование, отливая синевой под лучом искусственной луны, бьющим в круглое окно, бабушка говорила:
– Жизнь сурова, мой мальчик. Сказкою сыт не будешь, а бабуля, пока жива, научит тебя уму-разуму, бабуля не вечная. А вот еще был такой случай…
– Баб, я спать хочу.
– Слушай, я сказала!
Главными положительными героями этих историй были агенты.
Агентам, в отличие от хоббитов, разрешалось в любое время покидать Базу, высаживаться в любых точках пространства и времени, мочить чудовищ, используя самое невероятное оружие вплоть до чемоданчика с красной кнопкой, и носить прекрасную серую форму – предмет моей особой зависти.
И вот однажды бабушка, незадолго до того, как мне стукнуло тридцать три, зевая на стульчике перед моей тесной кроваткой, после трехчасового доклада на тему «Особенности допроса свиногривого кривоуха с планеты Плинтус-Катетус», обронила:
– Прислали сегодня одну, Алиной зовут, ничего, хорошенькая, я в молодости не хуже была… – и уснула.
А я не уснул. Богатое воображение, доведенное за эти годы до сумасшедших размеров, окончательно разбушевалось. Кончилось тем, что засыпал и вставал я с одной навязчивой мыслью: агент Боббер и его «ничего-хорошенькая-Алина».
Сейчас, глядя в потолок своей бывшей комнатки, я понимаю – бабуля сама начертила мне мою судьбу. Я вдруг понял, что первый в истории Базы агент-хоббит – это не Боббер, а хоббичиха Клавдия, хотя сама она так не считает и из скромности называет себя «подручным средством агента», но я уверен: в этом больше скромности, чем правды. Вот такие дела, братцы.
Взгляд упал на часы… Время! Время! Пора бежать к Алине.
12. Кот, Алина и я
Все это я рассказал с единственной целью – чтобы вы знали, как нужна Бобберу карьера агента и какими важными для меня были визит к шефу, получение первого задания, сокрытие укуса и провал второго задания, будь оно неладно… И каждая встреча с Алиной Сафиной.
Умом я понимал, эта встреча ничего не исправит, а ноги бежали. Почти весь бабушкин цветник оборвал; букетище получился – мама не горюй! Три хоббита спрятать можно. Кое-что, увы, осталось на клумбе, например, сочные, красные бутоны, просто загляденье, которые шипели и плевались едкой слюной; и солнечно-желтые, благодаря которым я чуть не остался без ног. Однако букет и без того вышел грандиозный! Конечно, бабушка рухнет в обморок, когда увидит, но я же позаботился о Баламыче этой ночью, обеспечил знахарю безопасный сон, поэтому, в качестве благодарности, я имею право ободрать бабушкин цветник.
Надеюсь, простит, хотя с трудом верится, а вообще, если честно, после того, как у нее с лысым закрутилось, я перестал ее понимать – на чистоту и порядок плюнула, замечаний не делает, прям как подменили.
С этой мыслью и букетом я отправился в район проживания агентов на встречу с Алиной Сафиной – лучшей девушкой-оборотнем.
Дверь открыл Профессор и сразу захлопнул, бросив:
– Мы цветов не заказывали, у нас на них аллергия! Мяу.
Пока я думал, что делать (возвращаться домой или позвонить во второй раз), дверь отворилась, и меня втащили в маленькую прихожую. Девушка затараторила:
– Фу, как плохо, Мурзик! Я до визга люблю цветы, а ты, видит Аллах, можешь и потерпеть со своей аллергией.
– Потерпеть? Мяу!
– Таблетку прими, – Алина быстро переключилась на меня. – Здравствуй, маленький! Как хорошо, что ты пришел! – девушка приняла букет и нырнула лицом в лепестки. – Фрррр! Спасибо! Спасибо за подарочек! Очень, очень красивые! Просто великолепные! Котик, а где наш подарок для Боббера? Я показывала тебе вчера, помнишь?
Судя по гримасам, которыми они обменялись, история про подарок родилась прямо сейчас. Алина хотела отплатить добром за добро, но не нашла ничего лучше, чем свалить решение задачи на Очень Мудрого Зверька. Тот шмыгнул за угол, погремел ящиками и вернулся, по-собачьи сжимая во рту кроссовки внушительных размеров. Решил, называется.
– Сорок четвертый, – пояснил кот, выплюнув гигантские башмаки у моих мохнатых ножек. – Нормалек?
«Ну ты и хам!» – было написано на физиономии девушки. В ответ Профессор показал ей шершавый язык и важно отчалил на кухню. Алина с букетом удалилась туда же; раздался надрывный визг агента 013, что-то упало и покатилось, хлопнуло окно, и воцарилась тишина. Я вынужденно наблюдал за происходящим, не сходя с места. Алина вернулась без букета, подобрала меня, будто котенка, и понесла в гостиную. Кроссовки остались на полу, странный подарочек…
Меня бережно усадили на диванчик у стола, Алина произнесла загадочное «щас» и распахнула холодильник… О-о-о, чудо! Сундук с богатствами, сверкающими на белом фоне! Какое прекрасное, волшебное зрелище! Слюни до пола! Полки, нагруженные едой, – что может быть лучше для хоббита? На столе появились тарелки, вилки, ложки, вазочки, баночки, коробочки. Все это открывалось, щелкало, пахло и манило. Голова закружилась, и я подумал: «До чего прекрасны люди! Нет. До чего же АЛИНА прекрасна, а люди, они, конечно, всякие бывают…».
Я вспомнил суровых агентов, помогавших Акуле выгонять хоббитов из столовки, тех уж точно прекрасными не назовешь. Да, люди бывают разные, но Алина – это что-то особенное.
– Начинай! – скомандовала она, потирая ладошки, и лучезарно улыбнулась. – Ну и вид у тебя, маленький Боббер! Давай, давай, лопай, а то придется все выкинуть, нам с Алексом есть некогда. Профессор не в счет, он везде прокормится…
Окно распахнулось и с улицы в кухню всунулась обиженная, усатая морда: