Вопросительные знаки в «Царском деле» Жук Юрий
Выплеснувшиеся на поверхность в пик журналистской шумихи, поднимаемой вокруг «царских костей» в начале 90-х годов прошлого века, слухи о «царских головах» только лишь усилили общественные противоречия, связанные с признанием или непризнанием останков, извлечённых из уральской земли летом 1991 года.
Утратив за рубежом остроту сенсации ещё в конце 20-х годов минувшего столетия, эти слухи не представляли собой чего-либо нового, однако явились тем самым хорошо забытым старым, которое, благодаря информационному вакууму, продолжавшемуся в нашей стране многие десятилетия, было воспринято как нечто новое, заставившее поверить в них всерьёз некоторых исследователей «Романовской темы» (В. Е. Родиков, С. Рыбас и др.), которые стали излагать их в своих работах как доказанный исторический факт. Именно с лёгкой руки этих авторов, ссылающихся на зарубежные источники, в отечественной прессе в 1991–1992 годах стали появляться многочисленные публикации «легенд о царских головах», являющиеся от начала до конца досужим вымыслом.
А в качестве одного из дополнительных аргументов своей версии, В. Родиков (со ссылкой на книгу В. В. Шульгина «Что нам в них не нравится») приводит историю гибели Петра Алексеевича Хрусталёва (настоящая имя и фамилия – Георгий Степанович Носарь), согласно которой таковой был убит по приказу Л. Д. Троцкого в начале 1919 года.
«Легенда прибавляет, – пишет В. В. Шульгин, – что заспиртованная голова Носаря была послана Лейбе в знак исполнения его велений»[345].
К сведению некоторых исследователей должен сообщить, что П. А. Хрусталёв-Носарь был убит не в начале 1919 года, а летом. И хотя точная дата его смерти неизвестна, однако точно установлено, что этот факт произошёл вскоре после мая 1919 года. А, кроме того, решение о его ликвидации (расстреле) было принято вовсе не по указанию Л. Д. Троцкого, а явилось инициативой Переяславского Комитета партии большевиков, вынесшего таковое по инициативе его председателя – И. И. Крадонежа. (Это решение Переяславский Комитет партии большевиков вынес за его контрреволюционную деятельность, выражавшуюся в виде открытой агитации местного населения против «жидов-коммунистов».)
По словам непосредственного участника этих событий А. В. Яновского, П. А. Хрусталёв-Носарь был арестован вместе со своим братом Е. С. Носарем (офицером Добровольческой Армии, прибывшим в Переяславль в отпуск) и Волковым – местным фельдшером. Им также было предъявлено обвинение в контрреволюционной деятельности, после чего Е. С. Носарь и Волков без какого-либо суда были расстреляны лично А. В. Яновским, а их трупы сброшены в Днепр.
Сам же П. А. Хрусталёв-Носарь, со слов того же А. В. Яновского, был расстрелян «в городе Переяславле, в доме Симонова отрядом черниговцев», а его труп был также сброшен в Днепр лично А. В. Яновским и двумя его товарищами: И. Каневским и П. Глобой.
Именно тогда, когда экспертиза найденных под Екатеринбургом останков была ещё не завершена, версиям о «царских головах» могли придавать какое-то значение, однако с завершением таковой, расставившей всё по своим местам, дальнейшие дебаты на этот счёт видятся автору просто нецелесообразными.
Говоря, об отъезде Я. М. Юровского, нельзя также не сказать и о широко бытующем мнении в отношении того, что вместе с ним в Москву в отдельном салоне-вагоне отправился и Ф. И. Голощёкин. В качестве же своего личного багажа он, якобы, имел три очень тяжёлых укупоренных дощатых ящика, которые были заколочены гвоздями и перевязаны толстыми верёвками. А так как их вид явно контрастировал на фоне роскошного салона-вагона, то это обстоятельство не могло не привлечь всеобщего внимания – как спутников самого Ф. И. Голощёкина, так и сопровождавшей поезд охраны. И «товарищ Филипп» (партийная кличка Ф. И. Голощёкина), якобы, пояснил любопытствующим, что везёт в Москву образцы артиллерийских снарядов для Путиловского завода.
По прибытии в Москву Ф. И. Голощёкин, забрав ящики, уехал к Я. М. Свердлову, на квартире которого, по имеющимся сведениям, жил пять дней, не возвращаясь в свой вагон.
А вскоре среди мелких служащих ВЦИК и Совнаркома (преимущественно из числа американских эмигрантов, приехавших в Россию вместе с Л. Д. Троцким) распространился слух, что Ф. И. Голощёкин привёз в этих ящиках заспиртованные головы Государя и членов Его Семьи. И что, как докладывала агентура (непонятно только кому!), один из них, наиболее пессимистически оценивающий прочность Советской власти в это время, будто бы говорил: «Ну, теперь, во всяком случае, жизнь обеспечена: поедем в Америку и будем демонстрировать в кинематографах головы Романовых»[346].
Через указанное время Ф. И. Голощёкин будто бы возвратился в свой салон-вагон с четырьмя новыми спутниками, вместе с которыми отбыл в Петроград. Но среди его багажа упомянутых ящиков уже не было.
Спустя совсем незначительное время этот слух стал развиваться и обрастать новыми «подробностями». Так, эмигрировавший в Китай бывший царский офицер Ю. Р. Лариков в одной из своих публикаций (под псевдонимом В. Ушкуйник) написал о том, что, якобы, на Запад попал подписанный В. И. Лениным и прочими советскими вождями документ от 27 июля 1918 года о получении головы Государя и её опознании.
Писал об этом «факте» и известный писатель-публицист Н. Н. Брешко-Брешковский в своём романе «Царские бриллианты», которому таковой представлялся следующим образом:
« (…) … Юровский быстро повернулся, и в его руках было по мёртвой голове, мужской и женской. Он держал за волосы эти страшные почерневшие с холодной зеленоватой бледностью головы. Тусклые застеклявшиеся глаза. Полуоткрытые, запекшиеся, почерневшие губы…
Теперь уже Юровский чувствовал себя хозяином положения. Не дрожали губы, голос окреп.
– Каких доказательств можно ещё требовать? Каких? Вот её императорское величество, вот его императорское величество! И они склоняются к ногам товарищей Троцкого и Свердлова! – и Юровский опустил головы до земли»[347].
Роман этот был опубликован в Париже в 1921 году, где имея немалый успех в эмигрантской среде, послужил прототипом для всякого рода домыслов. Так, уже в 1925 году в СССР за авторством И. М. Василевского (Не-Буквы) вышла книга «Что они пишут?», в которой автор громил «буржуазных фальсификаторов», в число коих попал и Н. Н. Брешко-Брешковский. И, как бы подтверждая свой тезис о том, сколь далеко зашёл в своём вранье сей «бывший», приводит уже «свой вариант» этого эпизода:
«Юровский и Ермаков (уже “новые” действующие лица! – Ю. Ж.) в июле восемнадцатого года представили Президиуму ВЦИК головы казненной царской четы. Оказывается, стараниями Соколова была раскрыта тайна, будто бы большевики в первые годы революции практиковали такую форму отчетности о проделанной работе, как предъявление начальству отрубленных голов…
На представленные головы вышестоящие комиссары косятся недоверчиво. Но Юровский настаивает: “Каких доказательств вы еще можете требовать? Вот её императорское величество, вот его императорское величество…” И Юровский опустил головы до земли…»[348]
Запущенная «утка» понравилась и, начиная с 1928 года, о ней наперебой стали писать многие эмигрантские газеты, в числе коих наиболее подробными статьями на данную тему разразились такие известные периодические издания, как «Ганновирише цайтунг» и «Франкфуртский курьер»…
А вот что написал по этому поводу известный русский историк С. П. Мельгунов в своей книге «Судьба Императора Николая II после отречения»:
«Отметим одну такую фантастическую “быль”, которая в основе своей создана была разговором местных жителей и которая служит как бы эпилогом к екатеринбургской драме. Упомянуть о ней стоит уже потому, что распространение её связано с именем капитана “Б” (П. П. Булыгина. – Ю. Ж.), помогавшего ведению следствия Соколова, – по крайней мере на него, на его авторитетное свидетельство, ссылался в 29 г. автор статьи в парижском “Русском Времени”, впервые на столбцах эмигрантской прессы рассказавший этот апокриф. Дело идёт, не более и не менее, как о том, что в Москву среди вещественных доказательств, имевших отношение к убийству в д.[оме] Ипатьева, была доставлена в особой “кожаной сумке” стеклянная колба, наполненная красной жидкостью, в которой находилась голова казненного Императора!
В Берлине в 21 г. кап.[итан] Б., по словам автора статьи, говорил ему, что такой факт “несомненно имел место”. Тогда автор отнесся скептически к рассказанному, но в конце 28 г. в газете “Франкф.[уртский] Кур.[ьер]” 20 ноября он прочитал статью “Судьба царской головы”, принадлежащую перу некоего пастора Курт-Руфенбургера, который рассказывал со слов “очевидца”, как большевики сожгли в июле 18 г. полученный ими из Екатеринбурга “ужасный груз”. Были мнения, что заспиртованную голову Николая II надо сохранить в музее для назидания “грядущему поколению”, но, по предложению Петерса, в конце концов постановили во избежание превращения головы бывшего царя в “святыню” в глазах “глупых людей” уничтожить. “Очевидец” наблюдал процесс сожжения, происходивший будто бы в присутствии почти всего большевистского синклита. “Голову” Николая II в спирту видел, но уже в 19 г., и Иллиодор. “Сенсация”, за которую о. иеромонах с американской прессы получил 1000 долл.[аров] и которая показалась вероятной и “Последним Новостям”, вовсе не была тогда новая, ибо о ней было написано за три года перед тем в одном из органов той же парижской эмигрантской прессы.
Добавим, что П. А. Берлин подтверждал в печати, что он слышал о соответствии будто бы легенды с действительностью от авторитетных лиц, косвенно связанных с высшими советскими кругами»[349].
И этот миф оказался настолько живуч, что в погоне за очередной сенсацией уже советская газета «Неделя»[350] поместила статью о скандальном монахе Илиодоре (в миру С. М. Труфанове) – одном из заклятых врагов и гонителей Г. Е. Распутина, который при Советской власти стал сотрудником ВЧК, а ещё позднее сбежал за границу, где изредка пробавлялся журналистскими откровениями.
«В 1934 году, – пишет “Неделя”, – выходившая в Румынии газета “Наша речь” напечатала рассказ Илиодора о том, как 1919 году он видел в Кремле заспиртованную голову Николая II».
А по прошествии лет ведущие популярной в своё время программы «Взгляд» в одной из своих передач поведали телезрителям о том, что по полученной ими эксклюзивной информации после смерти В. И. Ленина из его личного сейфа была извлечена склянка с заспиртованной головой Государя…
И даже сейчас, когда отечественные учёные и компетентнейшие специалисты Великобритании, США и Японии подтвердили принадлежность найденных под Екатеринбургом останков Царской Семье, находятся люди, которые продолжают верить в подобные байки, на деле не имеющие ничего общего с реальной действительностью.
Но главное, пожалуй, даже не в этом. А в том, что Ф. И. Голощёкин, якобы, доставивший из Екатеринбурга в Москву сосуды с заспиртованными «царскими головами», на самом деле вовсе никуда не уезжал из города. Мало того, 23 июля он публично выступил в оперном театре на митинге, где официально объявил о расстреле Николая II. И даже случайно проговорился о расстреле всей семьи…
И ещё. Ф. И. Голощёкин никак не мог вести «образцы снарядов» для Путиловского завода, так как в то время на этом производстве не было снарядного цеха. Шрапнельный цех – был. Лафетно-снарядный, выпускающий лафеты для мощных крепостных и морских орудий, – тоже был. А вот выпускающего исключительно снаряды не было. И потом, с какой это стати передавать какие-то мифические «образцы» снарядов, когда на каждом предприятии, занятом производством снарядов, разумеется, имелись образцы таковых. Как были они на расположенном в Екатеринбурге Исетском металлическом заводе (Бр. Злоказовых), Невьянском снарядном и Мотовилихинском Казенном Пушечном Заводе!
А теперь, наверное, наступило время, наконец-то рассказать читателю о том, почему Н. А. Соколов всё же пришёл к выводу о «разрубленных на части» телах Царственных Мучеников.
И дело здесь, как видится автору, заключается в следующем.
Будучи назначенным к Предварительному Производству следствия «об убийстве бывшего Императора, его семьи и Великих Князей» повелением Верховного Правителя Адмирала А. В. Колчака от 3 марта 1919 года за № 588, следователь Н. А. Соколов формально приступил к выполнению своих обязанностей 7 февраля 1919 года. То есть, после полной передачи ему Генерал-Лейтенантом М. К. Дитерихсом материалов дела и вещественных доказательств по нему.
Фактически весь февраль, равно как и март, Н. А. Соколов находился в Омске, внимательно изучая следственные материалы. Поэтому свой переезд в Екатеринбург он смог осуществить ближе к середине апреля 1919 года, после чего на протяжении десяти дней (с 15 по 25 апреля 1919 г.) производил дополнительный осмотр дома Ипатьева, а всё последующее время был занят назначением различных экспертиз и допросами свидетелей по данному делу.
Следует также отметить, что весна 1919 года выдалась затяжной. А посему производству каких-либо следственных действий и дополнительному осмотру рудника и прилегающей к нему территории мешали погодные условия – снег в окрестностях Екатеринбурга окончательно сошёл лишь к началу мая. В силу этих обстоятельств некоторое время также потребовалось и для того, чтобы земля в данной местности хотя бы немного подсохла. А, кроме того, необходимо было ещё провести и целый ряд мероприятий, связанных не только с непосредственным проведением этих работ, но и с привлечением к ней специалистов и необходимой рабочей силы.
Однако, как наверняка знает читатель, всякого рода поиски в этом месте производились ещё летом 1918 года, о чём Товарищ Прокурора Екатеринбургского Окружного Суда Н. Н. Магницкий писал в своём Представлении от 30 декабря 1919 года:
«(…) К моменту моего вступления в дело уже было предположение, что трупы Царской Семьи и самого Государя Императора находятся в 14 верстах от города Екатеринбурга в лесу, в шахтах, расположенных неподалёку от дороги на деревню Коптяки. (…) На эту-то шахту и было обращено главное внимание…»[351].
Но трупы убиенной Царской Семьи и Её верных слуг в них так и не были найдены. Зато после проведения работ, связанных с откачкой воды и промывом срезанного грунта, находившегося рядом с шахтой за № 7, были обнаружены многочисленные вещественные доказательства, свидетельствующие о том, что первоначальным местом захоронения тел жертв была именно эта шахта.
Наряду с ней были обследованы и ещё множество расположенных в этом районе старых шахт, общим числом около 60-ти.
Но в конце июня – начале июля пошли дожди, которые замыли многие следы, ибо все упомянутые шахты окружала глина, «легко расплывающаяся при дождливой погоде». Для их осмотра был сформирован небольшой отряд, состоящий из специалистов горных работ – штейгеров и уроженцев Урала из числа местных охотников, «привыкших ходить по такого рода местам и сознающих опасность такого хождения».
К концу августа отряд под личным наблюдением И. д. Прокурора Екатеринбургского Окружного Суда А. Т. Кутузова обошёл все эти шахты, «обследуя их по мере сил и возможностей». Однако каких-либо существенных результатов так и не было достигнуто.
Осознавая, что при таком слабом раскладе сил надеяться на успех практически невозможно, а прилегающий к руднику район всё же обследовать надо, Н. Н. Магницкий обращается за помощью к имевшейся в городе организации бойскаутов и охотникам из числа добровольцев. И вскоре по приказанию Начальника Гарнизона г. Екатеринбурга Генерал-Майора В. В. Голицына для помощи в обследовании местности было выделено 50 бойскаутов под командой Капитана Березовского[352], а также Летучий отряд Екатеринбургского Уголовного Розыска. Пройдя цепью местность, ранее входящую в зону оцепления района шахт, удалось обнаружить лишь брошенную кем-то винтовку да солдатскую шинель…
А между тем, сигналы о возможном нахождении трупов Царской Семьи в тех или иных местах всё поступали и поступали… Сведения эти проверялись, вследствие чего были осмотрены районы нескольких заимок и старых шахт. И в старой старательской шахте, расположенной в одном из таковых, волею судеб носящей название «Старые шахты», были обнаружены трупы пяти бывших военнопленных Австро-Венгерской армии[353].
Посему, подводя итоги своей деятельности, Н. Н. Магницкий писал:
«Чистосердечно скажу, что обследованная нами местность – не обследована, ибо, если мне зададут вопрос “Где царские трупы?”, я прямо скажу: “Я их не нашёл, но они в Урочище Четыре Брата”. Что могли сделать – сделали. Ведь это место, сплошь покрытое лесом и болотами с топкой почвой, надо обследовать не через мальчиков бойскаутов, к ним мы прибегли по нужде, а людьми взрослыми и подчас даже специалистами. У нас не было средств иметь таковых, а без них на успех имелось не более 3 %. Ведь если сравнить картину убийств Великих Князей в Алапаевске с убийством Императора и Его Семьи, то невольно надо сказать, картина совершенно тождественна. Такие же шахты, такие же костры и такая же охрана местности. А разве найденный отрубленный палец и челюсть доктора Боткина, который был убит вместе с Царской Семьёй, не указывают на нахождение где-нибудь вблизи трупов? А серьги Государыни, а зашитый у Неё в корсет бриллиант, а следы от сожжённых в костре корсетов и прочей одежды? Вот все эти и ещё масса других данных приводят меня к выводу, что искали мы именно там, где надо искать, и, ничего не находя, всё-таки работали, ибо надеялись, хотя бы на те 3 %»[354].
Не подлежит сомнению, что все эти обстоятельства были известны Н. А. Соколову, как только он принял к производству порученное ему Верховным Правителем дело.
В первую очередь Н. А. Соколов пришёл к выводу, что все те, кто до него обследовал район заброшенных шахт, расположенный в Урочище «Четыре Брата», прибыли туда не по маршруту следования грузовика, перевозившего трупы убиенных, а по железной дороге или же на автомобилях до ст. «Исеть». А пересев там на лодки, переплыли через Исетское озеро, откуда пешком добрались до деревни Коптяки.
Учитывая это обстоятельство, Н. А. Соколов 23 мая 1919 года в присутствии Генерал-Лейтенанта М. К. Дитерихса, Прокурора Екатеринбургского Окружного Суда В. Ф. Иорданского и понятых[355] производил осмотр пути, ведущего к руднику. А, проще говоря, прошёл пешком вместе с ними весь путь следования грузовика от дома Ипатьева до района заброшенных шахт «Ганина яма», расположенных в Урочище «Четыре Брата».
Разумеется, по пути следования он просто не мог не миновать вновь возведённого чекистами в Поросёнковом логу мостика из шпал, который описал в протоколе нижеследующим образом:
«Самый лог (Поросёнков. – Ю. Ж.) представляет собой лесное сенокосное болото, покрытое местами небольшими кочками с водой. Дойдя до этого лога, дорога сворачивает в сторону и, обходя болото, идёт опушкой леса, окаймляющего лог в северо-восточном направлении. В расстоянии 414 шагов от переезда на полотне дороги в наиболее низком по уровню дороги месте, набросан мостик. Он состоит из нескольких сосновых брёвнышек, толщиной вершка в 3–4, и старых железнодорожных шпал. Шпалы и брёвнышки положены прямо на полотно дороги.
Нижний снимок на л. д. 46 передаёт вид этого большого лога, а верхний снимок на л. д. 47 передаёт вид этого мостика»[356][357].
Впоследствии именно это обстоятельство послужило поводом для того, чтобы некоторые исследователи «царской темы» пришли к выводу, что такой опытный следователь, как Н. А. Соколов, просто не мог не заметить того, что под этим мостиком спрятаны трупы Августейших Узников. А, значит, их там попросту не было…
А чтобы не быть голословным, могу сказать, что несколько лет назад посетившая Издательство «Посев» Председатель Благотворительного Фонда имени Е. И. В. Великой Княгини Ольги Александровны О. Н. Куликовская-Романова имела встречу с общественностью, на которой присутствовал и ваш покорный слуга. Так вот, в ходе нашей личной беседы ею была озвучена отнюдь не новая версия «о лже-останках», найденных в районе бывшего Поросёнкова лога. Причём, убеждения свои она аргументировала тем, что если вырыть яму на ровном месте, а потом просто взять и её засыпать, предварительно ничего в ней не схоронив, то и в этом случае будет бугорок земли, так как плотность грунта за миллионы лет невозможно воспроизвести вновь. Так какой же в таком случае должен быть бугор земли, если перед этим положить в эту яму девять тел? И как его в таком случае мог не заметить Н. А. Соколов?
Однако, повторяя давно уже озвученную версию оппонентов официального следствия, Ольга Николаевна не учла того, что в данном случае «чекисты-похоронщики» имели дело не с обычной материковой землёй, а с её раскисшим вариантом в виде болотной жижи, образованной подземным ручьём, протекающим близко к поверхности земли.
Не мог знать, конечно же, этого и Н. А. Соколов. И потом, не следует забывать, что всё его внимание было привлечено к району рудника, а точнее, к «Ганиной яме», где были обнаружены десятки вещественных доказательств. Так что всё своё основное время для поисков он посвятил обследованию именно этой местности! Поскольку подобно Н. Н. Магницкому также не сомневался, что трупы Царственных Мучеников и Их слуг должны быть схоронены где-то рядом…
Проходя же мимо «мостика из шпал», ему, как человеку Серебряного века, вероятнее всего, не могла и в голову прийти мысль о том, что бывшего Императора и Самодержца Всероссийского смогут вот так запросто «закатать в дорогу», как какого-то разбойника с большой дороги…
В свою очередь, Н. А. Соколов также прекрасно понимал и тот факт, что тела сами по себе не могли «испариться». Ибо их просто не могли найти или…
Исследуя местность в районе рудника ещё в мае–июне 1919 года, в числе прочих многочисленных предметов лично Н. А. Соколов обнаружил осколки костей, а также куски сальных масс, смешанных с землёй. Это обстоятельство нашло отражение в Протоколе осмотра предметов, обнаруженных при осмотре рудника и окружающей местности от 23 мая – 17 июня, в котором имеется запись следующего содержания:
«Вещи, найденные по склону того же шурфа на глиняной площадке:
(…) 38. 14 осколков костей.
Все кости, видимо, рублены. Они все носят ясно выраженные признаки ожогов их. Определить природу костей и самый характер ожогов не представляется возможным без научного исследования их. 14-й осколок образовался отделением от одной из костей в момент осмотра»[358].
После сдачи Екатеринбурга в июле 1919 года Н. А. Соколов некоторое время находился в Ишиме, где продолжил работу над порученным ему делом. Так, 22 июля 1919 года он в ходе допроса Врача-Инспектора Красного Креста А. И. Белоградского предъявил последнему упомянутые ранее фрагменты костей, по поводу коих тот пояснил:
«Я вижу предъявленные мне Вами предметы: вырезка из медицинских пособий (…) и кости (…). По поводу их я могу сказать следующее. (…) Что же касается костей, то я не исключаю возможности принадлежности всех до единой из этих костей человеку. Определённый ответ на этот вопрос может дать только профессор сравнительной анатомии. Вид же этих костей свидетельствует, что они рубились и подвергались действию какого-то агента, но какого именно, сказать может только научное исследование»[359].
Справедливости ради следует сказать, что Н. А. Соколов был не первым, кто обнаружил эти обгорелые кости. Так, в частности, будучи допрошенным, Лесничий Верх-Исетской посессионной дачи В. Г. Редников показал, что при посещении им и его товарищами упомянутого рудника почти сразу же после освобождения Екатеринбурга все они:
«…в костре у шахты (…) нашли несколько мелких осколков раздробленных, обгорелых костей. Это вовсе не были кости какого-либо мелкого животного, например, какой-либо птицы. Это были осколки костей крупного млекопитающего и, как мне тогда казалось, осколки трубчатых костей. Они, повторяю, были обгорелые. Мы их находили в самом кострище»[360].
Наряду с допросами свидетелей Н. А. Соколов продолжал изучать вещественные доказательства, добытые при производстве раскопок в районе рудника и промывке грунта из района «Глиняной площадки». Так вот, среди прочих вещей, найденных там 9 июля 1919 года, значились:
«27. 1 кусок сальной массы. Он имеет в длину 3 сантиметра. Он несколько белее предыдущих кусков и также сплошь запачкан глиной. (…)
36. Куски сальной массы. Они различной величины. Самый большой из них имеет в длину 6 сантиметров. Они постоянно дробятся на более мелкие куски и их насчитывается более 20 из взятых при промывке засыпки. Сальная масса в большинстве кусков серо-грязного цвета. Не представляется возможным без научного исследования установить природу их»[361].
И хотя каких-либо дальнейших экспертиз как в отношении обгорелых костей, так и упомянутых сальных масс Н. А. Соколовым назначено не было, он, тем не менее, продолжалсчитать обгорелые кости – костями млекопитающего[362]. Но, как покажут все дальнейшие события, именно они в совокупности, скорее всего, натолкнули его на весьма и весьма оригинальный вывод в отношении жертв ипатьевской ночи.
Однако всё по порядку.
Надо сказать, что идея расчленения трупов Царской Семьи и Её верных слуг, вероятнее всего, пришла к Н. А. Соколову, как бы спонтанно, а, точнее, как бы в силу безвыходности его положения, как следователя… Ибо в августе 1919 года в Омск прибыли со специальным поручением от Вдовствующей Императрицы Марии Фёдоровны Гвардии Капитан П. П. Булыгин и Есаул А. А. Грамотин, главной задачей которых было узнать подлинную судьбу Государя и Его Семьи. А так как главная улика – трупы, так до сих пор и не были обнаружены, то положение Н. А. Соколова, на которого возлагали свои надежды курирующий следствие Генерал-Лейтенант М. К. Дитерихс и Верховный Правитель Адмирал А. В. Колчак, было в какой-то мере незавидным…
Ведь, в самом деле – как было объяснить, что в кострах и рядом с ними было найдено большое количество ткани от одежды, которая не сгорела, а вот от самих трупов ничего не осталось? И почему тогда в них же сохранились сальные массы, а груды человеческих костей или хотя бы некоторые фрагменты от них, которые непременно должны были находиться в бывших кострищах, полностью отсутствовали? Всё это вольно или невольно подводило только к одному выводу о том, что трупы были сначала разрублены на части, а потом сожжены. К тому же, большинство участвующих в поисках лиц, среди которых были не только упомянутые ранее попутчики Н. А. Соколова, но и помощник М. К. Дитерихса – Уполномоченный Командующего Сибирской Армией Генерал-Майор С. А. Домонтович, а также подданный Великобритании, корреспондент английской «Таймс», Р. А. Вильтон[363] склонялись к точно такому же мнению. Ибо для них метод уничтожения трупов был с самого начала ясным, чему в немалой степени способствовали следы сжигания одежды, обуви, осколки драгоценностей и прочего, принадлежавшего Царской семье и Её слугам.
Скороспелые выводы главных участников следствия как нельзя лучше описал Гвардии Капитан П. П. Булыгин в своей книге «Убийство Романовых», разбавив таковые полностью надуманными им сообразно собственной фантазии «фактами»:
«Сначала убийцы начали разрубать на куски тела в одежде. Работа выполнялась топорами: на молодой ели около костра есть глубокие порезы, свидетельствующие о том, что острота топоров сначала охотно проверялась. Доказательством того, что тела сначала разрубались в одежде, служит форма разрушенных алмазов и сапфиров кольца Государя, которые были найдены в траве во время расследования. Едва ли можно представить, чтобы кто-то из делавших эту страшную работу преступников, стал бы намеренно разрубать топорами драгоценные камни с тем, чтобы впоследствии этому могло быть дано необычное толкование. (…)
Так как все видимые драгоценности были сняты с тел ещё в подвале Ипатьевского дома, очевидно, что разрубленные на руднике камни были теми самыми камнями, которые Княжны зашивали в одежду. Так же ясно и то, что убийцы начали расчленять тела, как я сказал, не раздевая их, иначе камни не были бы разбиты.
Когда наличие драгоценных камней было обнаружено, ошибку исправили: одежду с трупов сняли, каждый предмет одежды был тщательно исследован и любой подозрительный шов должен был быть вспорот, иначе в пепле было бы обнаружено больше камней. (…)
За эти три дня в лесу, пока уничтожались тела, большевики обнаружили шкатулку с драгоценностями. Нет необходимости говорить, что она была заперта на ключ, и тот же, возможно, топор, что использовался для расчленения тел, разрубил и шкатулку. Был июль месяц, трава была в полном цветении, и когда шкатулку разрубили, часть драгоценностей, должно быть, затерялась в этой густой траве и была затоптана ногами.
Работа по уничтожению трупов осуществлялась на двух кострах. Предположительно на одном из них сжигали тела, а другой использовался для уничтожения предметов одежды. Пепел основного костра содержал кусочки свинца пуль, оставшихся в телах жертв и смешавшихся с пеплом, когда плоть вокруг них была выжжена. Теперь эти кусочки свинца содержатся в ящике с вещественными доказательствами, собранными в ходе следствия.
Немного в стороне от основного костра с его брызгами свинца был костёр, на котором сжигали одежду. Мы называли его “Обувным костром”, потому что в его пепле были найденные обугленные части обуви, что было также существенным доказательством…»[364].
Ну, что тут можно сказать? Комментарии, как видит читатель, излишни. А разрубленная топором шкатулка – просто авторская находка! Это надо же догадаться притащить (как я понимаю, из дома Ипатьева) на рудник шкатулку, чтобы там её «вскрыть» топором! И причём здесь «мы называли его …», когда П. П. Булыгин, как уже говорилось ранее, прибыл в Омск только в августе, в то время как Екатеринбург был оставлен частями Сибирской Армии уже в июле 1919 года?
И такие разночтения, если внимательно приглядеться к трудам М. К. Дитерихса, Р. А. Вильтона, П. П. Булыгина и даже, казалось бы, на первый взгляд, беспристрастного Н. А. Соколова (об этом будет сказано далее), встречаются сплошь и рядом.
И в самом деле – вроде бы, всё ясно. Шесть комплектов обгоревших металлических корсетных костей, безусловно, соответствовали количеству лиц женского пола, содержавшихся в доме Ипатьева, а кости сомнительной принадлежности и пули с выплавленными сердечниками явно давали повод для размышления о том, что тела сожгли.
«Но до научных экспертиз в военной суматохе, охватившей всю страну, дело не дошло – писал первооткрыватель “Царской могилы” А. Н. Авдонин. Не было ни исследователей, ни экспериментальной базы, ни средств на их проведение. И по этой причине Соколов постепенно и уверенно склонялся, как ему казалось, к единственно верной версии: всех сожгли, используя бензин и кислоту[365].
Располагая документами на получение по прямому распоряжению П. Л. Войкова со склада Аптекарского Магазина «Русское Общество» 11-ти пудов 4-х фунтов серной кислоты, а также подсчитав, что в район рудника было доставлено не менее 40 пудов бензина, Н. А. Соколов сделал неверный вывод о том, что все эти средства были предназначены для сожжения трупов. Хотя с самого начала было ясно, что бензин на руднике использовался не только для сжигания тел, но и для дозаправки грузовика С. И. Люханова в районе рудника.
Не смущало Николая Алексеевича и то обстоятельство, что сжечь такое количество тел за два-три дня до состояния пепла, пусть даже при помощи кислоты и бензина, да ещё и на открытом воздухе, абсолютно невозможно, подтверждением чему является попытка уничтожения чекистами тел Наследника Цесаревича Алексея Николаевича и Великой Княжны Марии Николаевны. И уж тем более растворить в кислоте части тел, пусть даже таковые бы и были погружены в специальные, доставленные на рудник, ванны… А таких ванн, как я понимаю, не было! А если это так, то значит кислота выливалась прямо на трупы, то есть по большей части уходила в землю? И какое тогда всё это производило действие? Правильно. Обезображивание внешнего вида тел, и не более того!
А ещё мне хотелось бы порекомендовать всякого рода «поборникам правды» призадуматься над тем, что стало бы с лёгкими человека, плеснувшего в костёр серную кислоту и вдохнувшим после этого, что называется, полной грудью её «аромат»?
Ведь даже в настоящее время, в условиях замкнутой печи современного крематория, где температура достигает свыше 1000 °С, полное сгорание трупа происходит приблизительно за час, после чего всё равно остаются фрагменты тазовых костей и позвонков, которые затем перемалываются в специальных мельницах.
Однако попробуем вновь возвратиться к выдвигаемой Н. А. Соколовым версии.
Уверовав в неё сам и убедив в ней своего добровольного помощника П. П. Булыгина, вместе с которым он отступал до Верхнеудинска, Николай Алексеевич пишет для Вдовствующей Императрицы Марии Фёдоровны доклад о проводимом им расследовании. Занявший 26 страниц машинописного текста, на которых в леденящих душу подробностях рассказывается о мученической кончине Августейшей Семьи, доклад завершается словами:
«Сей доклад по приказанию Ея Императорского Величества Государыни Императрицы Марии Фёдоровны, лично мне переданному Гвардии Капитаном Павлом Булыгиным, составлялся мною, Судебным Следователем по особо важным делам Соколовым, по подлинным актам Предварительно Следствия, произведённого мною согласно требованиям науки, совести и закона»[366].
После этого Н. А. Соколову уже ничего не оставалось делать, кроме как закрепить эту версию уже в своей книге «Убийство Царской Семьи»:
«Главная цель была уничтожить трупы. Для этого, прежде всего, нужно было разделить трупы на части, разрезать их. Это делалось на площадке.
Удары острорежущих орудий, разрезая трупы, разрезали и некоторые из драгоценностей, втоптанные в землю. (…)
Части трупов сжигались в кострах при помощи бензина и уничтожались серной кислотой»[367].
И, как ни странно, версия эта, несмотря на всю свою несостоятельность, продолжает жить даже сегодня. Причём, у неё находятся всё новые и новые последователи, считающие таковую одной из «центровых» в деле «уличения» официальных властей в лице членов Государственной комиссии, сумевших сделать свои собственные выводы, идущие вразрез с их упорным нежеланием понять очевидное.
Что же касается позиции официального следствия по поводу якобы имевшего место посмертного отчленения голов у Членов Царской Семьи, то, отвечая на 10 вопросов Московской Патриархии, старший прокурор-криминалист Главного следственного управления Генеральной прокуратуры РФ, советник юстиции В. Н. Соловьёв в своём письме Святейшему Патриарху Московскому и Всея Руси Алексию II от 15 января 1998 года сообщал:
«В ходе дополнительного антропологического исследования проверено соответствие позвонков каждому из черепов и остальных костей скелета. Отсутствующих позвонков шейного отдела позвоночника не имеется, равно как и данных, свидетельствующих об отчленении голов»[368].
Но разве следует обращать внимание на такие «мелочи», когда речь идёт об «отрубленных царских головах», легенда о которых весьма удачно вписывается в общеошибочную версию Н. А. Соколова об разрубленных на куски и сожжённых на кострах телах Царской Семьи и Её верных слуг?
Глава 14
Как рассказ Я. М. Юровского стал «запиской Покровского»?
К числу тем для полемики, возникающей наиболее часто вокруг так называемого «Царского дела», можно смело отнести вопрос об авторстве воспоминаний Я. М. Юровского за 1920 год, озаглавленных «Воспоминания коменданта Дома особого назначения в г. Екатеринбурге Юровского Якова Михайловича, члена партии с 1905 года, о расстреле Николая II и его семьи». Ибо в данном случае мнения исследователей упомянутого дела разделились на два лагеря: одни считают её «запиской Юровского», а вторые – «запиской Покровского». Посему, многочисленные научные споры на этот счёт не сходят со страниц различных изданий на протяжении вот уже более двух десятилетий.
Впервые текст «записки Юровского» (для удобства восприятия автор впредь будет именно так называть этот документ), относящейся к 1920 году, был впервые обнародован в журнале «Родина» в 1989 году[369]. Автором публикации явился известный кинодраматург Г. Т. Рябов, который разместив её текст, разбавил таковой собственными комментариями.
Почти что одновременно с ним писатель и драматург Э. С. Радзинский на страницах майского выпуска журнала «Огонек» также приводит текст этого документа, начиная им авторскую серию публикаций под заголовком «Расстрел в Екатеринбурге»[370].
Учитывая популярность и многомиллионные тиражи «Огонька» (журнал «Родина» начал выпускаться лишь с января 1989 года, общим тиражом 300 000 экз.), сенсационность публикации Э. С. Радзинского имела эффект разорвавшейся бомбы.
Сейчас же, по прошествии более двадцати лет, даже трудно себе представить то количество перепечаток, которые претерпел этот документ, подлинность и правдивость которого поначалу ни у кого не вызывали сомнений.
Да и как же могло быть иначе? Ведь подлинник так называемой «записки Я. М. Юровского» многие годы находился на закрытом хранении в Центральном государственном архиве Октябрьской революции (ЦГАОР СССР, ныне – в составе ГА РФ), а посему его публикация стала возможной лишь после демократических перемен, произошедших в нашей стране после 1985 года!
Публикуя текст «записки Юровского» в 1989 году, каждый из упомянутых авторов вряд ли тогда мог предположить, что по прошествии весьма незначительного времени этот воистину бесценный архивный документ станет предметом серьёзных научных споров, не прекращающихся до сих пор.
Как ни странно, но даже с высоты сегодняшнего дня многие исследователи продолжают считать «записку Юровского» заведомой фальшивкой, рождённой в недрах НКВД СССР, а авторов упомянутых публикаций – лицами, действующими по прямому указанию преемника данного ведомства – КГБ СССР.
Первые сомнения по поводу подлинности «записки Юровского» выразил писатель Валерий Родиков, который ещё в 1990 году высказал по поводу неё своё особое мнение на страницах журнала «Кубань»[371]. Мнение В. Е. Родикова целиком и полностью поддержал журналист Л. Е. Болотин, который на страницах сборника «Царь-Колоколъ» опубликовал свою статью «Подлог»[372] .
28 ноября 1992 года Л. Е. Болотин пишет «историческую справку» под названием «О так называемой записке Юровского», адресованную Митрополиту Санкт-Петербургскому и Ладожскому Иоанну, в которой, наряду со своими доводами, сообщает последнему, что:
«Доктор исторических наук Юрий Алексеевич Буранов, разработавший оригинальную методику выявления исторических фальсификаций, занимающийся архивными изысканиями о судьбе Царской Семьи с конца пятидесятых годов, 27 ноября нынешнего года в телефонном разговоре с составителем настоящей справки также подтвердил суждение, что так называемая “Записка Юровского” в строго историческом смысле документом не является и не может служить источником достоверной информации»[373]. (О профессоре Ю. А. Буранове и его «оригинальной методике» автор расскажет чуть далее.)
Возбуждение Генеральной Прокуратурой РФ в августе 1993 года уголовного дела № 18/123666-93 по факту обнаружения под Екатеринбургом в 1991 году девяти скелетированных останков (индивидуальные особенности и место захоронения которых уже тогда позволяли сделать предположительный вывод об их принадлежности к Членам Царской Семьи и находящимся при Ней лицам), а также создание в связи с этими обстоятельствами специальной правительственной «Комиссии по изучению вопросов, связанных с исследованием и перезахоронением останков Российского Императора Николая II и членов его семьи», дали новый импульс для разговоров вокруг «записки Юровского».
По мере того как на основании выводов виднейших российских и зарубежных экспертов правительственная комиссия склонялась к однозначному выводу о принадлежности найденных под Екатеринбургом останков к Членам Царской Семьи и находящимся при Ней лицам (в связи с чем предполагала сроки предстоящего захоронения), дебаты вокруг подлинности останков вспыхивали с новой силой.
Главная причина «неразрешимости» этих споров заключалась в принципиальной позиции многочисленных авторов, опиравшихся в своих работах только лишь на материалы Предварительного Следствия И. А. Сергеева – Н. А. Соколова и не желавших ни под каким видом принимать во внимание новые факты и обстоятельства этого дела, ставшие известными следствию, проводимому Генеральной Прокуратурой РФ. Не служило сближению позиций и то, что выводы некоторых современных исследователей зачастую представляли собой длинную цепь заблуждений и ошибок, основанных на незнании самого предмета исследования в целом, что, в свою очередь, только лишь усугубляло неправильное толкование предмета спора как такового.
Не желая признавать ошибочности своих суждений, эти люди вольно или невольно втянули в бесконечные дискуссии широкие круги общественности, разделив её тем самым на два лагеря: сторонников подлинности найденных останков и их оппонентов.
Одним из наиболее весомых «доказательств» противников «официального мнения» и стала та самая «записка Юровского», споры об авторстве которой, как уже говорилось, не окончены до сего дня.
Ранее уже говорилось о писателе и журналисте В. Е. Родикове, впервые поставившем вопрос о достоверности «записки Юровского». Однако первоисточником научных споров на тему авторства и подлинности этого документа явился профессор Ю. А. Буранов, на авторитет которого зачастую ссылаются многие исследователи. Ибо именно этот учёный муж, большую часть своей жизни занимавшийся историей Урала и написавший десятки историко-биографических очерков о борьбе за становление на Урале Советской власти и о героях Красного Урала, многие годы представал в глазах россиян в качестве борца за правду «Царского дела» и возмутителя спокойствия в вопросах исследования этого вопроса. Начиная с 1996 года, он развернул в печати активную кампанию, имевшую своей единственной целью во что бы то ни стало доказать всем, что «записка Юровского» – не что иное, как фальшивка, а посему выводы официального следствия, проводимого Генеральной Прокуратурой РФ в лице прокурора-криминалиста В. Н. Соловьёва в отношении «екатеринбургских останков», – ложны.
Исследователя из России поддержал немецкий исследователь Н. А. Росс (хорошо известный отечественному читателю как составитель документального сборника «Гибель Царской Семьи», выпущенного издательством «Посев» в 1987 г.), который в апреле 1996 года под заголовком «“Записка Юровского” или “Записка Покровского”?» опубликовал свою статью в газете «Русская мысль».
Таким образом, именно 1996 год явился своеобразной точкой отсчёта пропагандистской кампании, направленной против официального следствия.
Думается, нет смысла перечислять великое множество публикаций, посвящённых теме данного исследования, поэтому достаточным будет упомянуть лишь о некоторых из них.
В январе 1997 года под заголовком «Кто писал записку Юровского?» «Литературная газета» публикует интервью Н. Н. Зеновой с профессором Ю. А. Бурановым[374].
В феврале 1998 года под заголовком «На шатких основаниях велось следствие по убийству Романовых» газета «Крестьянские ведомости» публикует уже статью всё того же Ю. А. Буранова, в которой им даётся подробный анализ «записки Юровского»[375].
В феврале 1998 года Ю. А. Буранов пишет статью «Ещё раз о так называемой “Записке Юровского”»[376].
В этом же году Ю. А. Буранов пишет научную статью «Краткий анализ источниковой базы по проблеме «екатеринбургских останков»[377], большая половина которой посвящена «записке Юровского».
Восприняв на веру версию Ю. А. Буранова, старший научный сотрудник Института всеобщей истории РАН, кандидат исторических наук С. А. Беляев[378] всецело поддержал её и поместил за своей подписью в упомянутом ранее сборнике статью с довольно громоздким названием «Доказательная ценность данных, содержащихся в представленных в Правительственную Комиссию документов Генпрокуратуры “Сравнительный анализ документов следствия 1918–1924 годов с данными советских источников и материалов следствия 1991–1997 годов” и “Справка о вопросах, связанных с исследованием гибели семьи бывшего Российского Императора Николая II и лиц из его окружения, погибших 17 июля 1918 года в Екатеринбурге”, а также судмедэкспертизы Минздрава Российской Федерации в документе “Справка о результатах экспертных исследований костных останков из места захоронения семьи бывшего Императора Николая Второго”»[379], в которой сопоставляет сведения, содержащиеся в «записке Юровского», с данными, добытыми Судебным Следователем Н. А. Соколовым.
Список этих статей можно было бы продолжать бесконечно, но главным, так сказать, краеугольным камнем всей «романовской эпопеи» была и остаётся упомянутая «записка Юровского», в свете исторического обоснования подлинности таковой (или таковых) и написана данная глава.
Наиболее ярыми противниками подлинности этого документа выдвигались следующие доводы, на основании которых был сделан вывод о её создании с целью фальсификации. Приведу лишь некоторые из них:
• Рукописный текст варианта записки принадлежит перу М. Н. Покровского.
• В тексте «записки Юровского» имеются путаницы в датах.
• Количество расстрелянных лиц, указанное в этой «записке», не соответствует подлинному числу жертв.
• В тексте «записки» имеются несоответствия некоторых фамилий (повар И. М. Харитонов назван как «Тихомиров»), а также не называется фамилия комнатной девушки А. С. Демидовой (А. С. Демидова упоминается в ней как «фрейлина»).
• Установлен факт изъятия рукописного и машинописного текста этих «записок» из личного сейфа М. Н. Покровского в апреле 1932 года представителями Центрального Архивного Управления.
• Очевидная вероятность того, что Я. М. Юровский приписал на машинописном тексте этой «записки» координаты места нахождения тайного захоронения Царской Семьи значительно позже, чем был написан её текст.
• Время происходивших событий, указанное в «записке Юровского», противоречит времени, указанному им же самим (или написанному с его слов) в других его воспоминаниях, что позволяет сделать вывод о том, что вся эта «записка» является вымыслом от начала и до конца.
• Свидетельства Г. П. Никулина, И. И. Родзинского и М. А. Медведева – противоречивы.
• Некоторые факты, упомянутые в «записке Юровского», взяты из книги Н. А. Соколова «Убийство Царской Семьи», вышедшей в 1924 году, вследствие чего её датировка не соответствует 1920 году.
• Год написания записки был взят в соответствии с пометкой: «Этот материал передан Я. М. Юровским в 1920 г. М. Н. Покровскому, историку», сделанной рукой сына Я. М. Юровского – А. Я. Юровским на одной из копий этой «записки», присланной им в ПАСО в 1958 году, и др.
Не выдвигая сразу каких-либо контраргументов, автор попробует проанализировать ход некоторых событий, напрямую связанных с происхождением этого исторического документа и всего того, что с ним, возможно, было связано.
В ночь с 16 на 17 июля 1918 года в доме Ипатьева была убита Царская Семья, трупы которой вывезли в ближайший пригород Екатеринбурга, где и предали земле в общей могиле (за исключением трупов двух человек, которых пытались сжечь).
Покончив с захоронением, Я. М. Юровский, получив документы на имя Якова Михайловича Орлова, вечером 19 июля 1918 года выехал в Москву.
Этот факт не подлежит сомнению, так как уже 20 июля 1918 года со ст. «Бисерть» (ныне ст. «Бисертский Завод» Свердловской области) им была направлена телеграмма на имя А. Г. Белобородова, в которой он просил переслать ему бумажник с деньгами, забытый в ДОН.
Думается, что не позднее 22 июля Я. М. Юровский прибыл в Москву, где передал коменданту Московского Кремля П. Д. Малькову драгоценности, столовые предметы из благородных металлов, а также некоторые носильные вещи, принадлежавшие Царской Семье.
По всей вероятности, именно в этот день Я. М. Юровский был принят Председателем ВЦИК Я. М. Свердловым, который хорошо знал его по партийной работе на Урале. Каких-либо воспоминаний об этой встрече не сохранилось, однако, не исключена возможность того, что Я. М. Свердлов (после того как выслушал рассказ Я. М. Юровского о расстреле Царской Семьи) мог отвести последнего к В. И. Ленину, чтобы тот услышал этот рассказ, что называется, из первых уст.
В пользу этого предположения говорит письмо А. Н. Марковой (жены А. В. Маркова – одного из убийц Великого Князя Михаила Александровича и его секретаря Брайана Джонсона) к Заведующей фондами Пермского областного краеведческого музея (ПОКМ) С. К. Сахановой, которое мне удалось разыскать в этом музее:
«Спустя несколько месяцев Марков А.[ндрей] В.[асильевич] был командирован Пермским облисполкомом в Москву по вопросу о выделении средств для культурно-просветительных предприятий, над которыми Марков был комиссаром (театры, кино, клубы и др.) По приезде в Москву А. В. пошел в Кремль к т. Свердлову Я. М., кратко сообщил ему о расстреле Михаила Романова. Яков Михайлович сразу повел Маркова к В. И. Ленину. Владимир Ильич, поздоровавшись, спросил “Ну расскажите как вы там расправились с Михаилом?” А.[ндрей] В.[асильевич] кратенько сообщил, как было дело, упомянув при этом дядьку англичанина[380]. Тогда т. Ленин сказал: “Хорошо”, но предупредил, чтоб нигде об этом не было оглашено, т. к. “англичане могут предъявить нам иск и расплачивайся тогда Советская власть всю жизнь всем родичам его”. Так вот о том, что А.[ндрей] В.[асильевич] встречался и говорил с В. И. Лениным тоже не написал в своей автобиографии такого исторического факта, т. к. почти всю жизнь помнил наказ нашего дорогого вождя В. И. Ленина»[381].
Приведённый отрывок говорит в пользу того, что В. И. Ленин мог (как и в случае с А. В. Марковым) выслушать рассказ Я. М. Юровского об убийстве Царской Семьи, однако этот же самый отрывок позволяет сделать предположение и о том, что его рассказ вряд ли был застенографирован.
Примерно в это же самое время Я. М. Юровский встречается с Ф. Э. Дзержинским, который поручает ему доставить из Перми в Москву поезд с эвакуированным золотом уральских банков (Эшелон «3-Бис»). Взяв Г. П. Никулина себе в помощники, Я. М. Юровский 6 августа 1918 года доставляет этот эшелон в Москву, а все имеющиеся в нём ценности сдаёт в Народный Комиссариат Финансов. Сдав ценности, он встречается со своим старым уральским знакомым – Н. Н. Крестинским, вступившим в должность Наркома финансов Р.С.Ф.С.Р. В благодарность за выполненную работу Ф. Э. Дзержинский оставляет Я. М. Юровского в аппарате ВЧК и назначает на должность Следователя ВЧК.
После покушения на В. И. Ленина Я. М. Юровского включают в состав группы ответственных работников ВЦИК, НКЮ Р.С.Ф.С.Р., Верховного Трибунала Р.С.Ф.С.Р. и ВЧК, занятых расследованием этого террористического акта. Как следователь ВЧК, Я. М. Юровский выполняет в этом деле не только свои профессиональные обязанности, но и столь хорошо знакомые ему функции фотографа.
После того как Зам. Председателя ВЧК Я. Х. Петерс отдаёт приказ о расстреле Ф. Е. Каплан (Ройдман) М. Д. Малькову, тот исполняет это поручение в Кремлёвском гараже 3 сентября 1918 года в 16 часов пополудни. Расстрел Ф. Е. Каплан был произведён в присутствии известного пролетарского поэта Демьяна Бедного (Е. А. Придворова) (напросившегося на него с целью получения «импульса» для своего творчества) под звук заведённого автомобильного двигателя. (Этот метод зачастую использовался в чекистской среде тех лет.)
С сентября 1918 года Я. М. Юровский работает Заведующим Районными ЧК города Москвы, а с образованием Московской Чрезвычайной Комиссии (МЧК) в декабре 1918 года входит в состав членов её коллегии.
Ранее уже говорилось, что, начиная с июля 1919 года, Я. М. Юровский направляется на работу в Екатеринбург, где занимает одновременно сразу две должности: Председателя Екатеринбургской Губернской ЧК и Заведующего Екатеринбургским Губсобесом. Повторять этот факт, может быть, и не следовало бы, если бы не одно обстоятельство.
В январе 1920 года М. А. Медведев (Кудрин) прибывает в Омск, где получает назначение на должность Председателя Павлоградского Ревкома. На эту должность его рекомендует С. Г. Уралов (настоящая фамилия Кисляков), который в то время был одним из руководителей Омской Губернской ЧК.
В феврале 1920 года через Павлодар проезжал Председатель Семипалатинского ЧК В. Тиунов. Встретившись с М. А. Медведевым (Кудриным), он сообщил, что направляется в Омск по служебной надобности, куда везёт (в числе прочих документов) «Дело об убийстве отрекшегося от Престола Государя Императора Николая Александровича и Его Семьи», принадлежавшее бывшему Товарищу Прокурора Екатеринбургского Окружного Суда Н. Н. Магницкому, которое тот вёл в порядке надзора за этим следствием.
Упомянув об этих материалах, В. Тиунов также пояснил сам факт их обнаружения в его городе: незадолго до сдачи Екатеринбурга наступающим частям РККА весь архив Екатеринбургского Окружного Суда был эвакуирован в Семипалатинск.
Исходя из этого обстоятельства, можно предположить с очевидной долей вероятности, что в этом деле имелась копия Представления Н. Н. Магницкого, написанного им на имя Прокурора Екатеринбургского Окружного Суда Н. И. Остроумова 30 декабря 1918 года. Именно в этом представлении, впервые в деле, фигурирует упоминание об отрезанном пальце, челюсти и прочих предметах, обнаруженных в шахте № 7, расположенной в районе рудника «Ганина яма»:
«При промывке грунта найдены были пряжки от дамских подвязок, кусочек жемчуга от серьги Императрицы, пуговицы и другие мелкие вещи, а на дне шахты, в иле, оказался отрубленный палец и верхняя вставная челюсть взрослого человека»[382].
Как непосредственный начальник и человек, близко знавший М. А. Медведева (Кудрина), С. Г. Уралов мог узнать от него некоторые подробности, касающиеся расстрела Романовых. (В 60-е годы прошлого века С. Г. Уралов будет выдавать себя за одного из участников этого «исторического события», в связи с чем имеет смысл обратить внимание на книгу И. Вербицкого «Товарищ чекист»[383].)
В качестве члена Коллегии ВЧК С. Г. Уралов периодически выезжает в Москву, куда в то время из Омска можно было попасть двумя путями: через Пермь и через Казань. Наиболее короткий путь в обоих этих случаях лежал через Екатеринбург, проезжая который он вполне мог сделать в нём остановку и, как со старым товарищем, встретиться с Я. М. Юровским. Кроме того, Уральский Областной и Западно-Сибирский Совдепы граничили между собой территориально, что давало дополнительную возможность для встречи двух начальников ЧК: Я. М. Юровского и С. Г. Уралова[384].
Если догадка автора верна, то отсюда можно сделать вывод, что Я. М. Юровский мог знать об этих, приобщённых к следствию вещественных доказательствах, уже в феврале 1920 года! (А это серьёзно размывает «железную логику» некоторых исследователей!)
Ранее уже говорилось, что Н. А. Соколов и Р. Вильтон прибыли в Европу в середине июля 1920 года. Поскольку Р. Вильтон располагал одной из копий Следственного Производства, то ничто не могло помешать ему почти сразу же приступить к работе над задуманной им книгой «Последние дни Романовых».
В связи с этим автор не исключает, что, как журналист, Р. Вильтон уже к концу лета вполне мог опубликовать некоторые отрывки из этой работы, которые явились бы своего рода анонсом к подготавливаемому им изданию.
Находясь в Екатеринбурге на упоминаемых должностях, Я. М. Юровский, главным образом, проводил в жизнь политику «Красного террора» и даже сотрудничал с газетой «Уральский Рабочий», где за его подписью публиковались расстрельные списки.
Пробыв в Екатеринбурге до конца июля 1920 года, Я. М. Юровский ровно через год был вновь отозван в Москву, где по протекции того же Н. Н. Крестинского получает должность Управляющего Организационно-Инструкторским Отделом НК РКИ.
21 сентября 1920 года Постановлением СНК Р.С.Ф.С.Р. при Народном Комиссариате Просвещения Р.С.Ф.С.Р. была образована «Комиссия по истории Октябрьской революции и РКП(б)», именуемая сокращенно «Истпарт». Во главе этой комиссии был поставлен Заместитель Наркома просвещения М. Н. Покровский, который по инициативе В. И. Ленина, начиная с октября 1917 года, занимался подбором документов, связанных с Октябрьским переворотом и историей РСДРП–РКП(б).
Вероятнее всего, именно между сентябрем и декабрем 1920 года происходит встреча Я. М. Юровского с «красным профессором» М. Н. Покровским.
Однако прежде чем перейти к анализу текста «записки Юровского», следует всё же оговориться, что, собирая материалы по истории партии, М. Н. Покровский вполне мог к этому времени иметь какую-то информацию об убийстве Царской Семьи, полученную по своим каналам. (Имеется в виду информация из зарубежных источников.) Не следует также забывать, что лондонское издание книги Р. А. Вильтона приходится на вторую половину 1920 года, а П. Жильяр впервые опубликовал свои воспоминания в журнале «Illustration» 18 декабря 1920 года.
Упускать возможность поговорить с живым цареубийцей М. Н. Покровский, как историк и публицист, конечно же, не мог. И их встреча состоялась…
С большой долей вероятности можно считать, что рассказ Я. М. Юровского об убийстве Царской Семьи протекал в форме беседы, во время которой М. Н. Покровский задавал наводящие вопросы. Вполне возможно, что эта беседа происходила в присутствии стенографистки (не исключена также возможность, что М. Н. Покровский конспектировал рассказ Я. М. Юровского лично.)
Надо так же иметь в виду, что осенью 1920 года Р.С.Ф.С.Р. находилась в состоянии Гражданской войны, а посему открытие какой-либо информации о личности Я. М. Юровского было совершенно нежелательно. (Как М. Н. Покровский, так и Я. М. Юровский, вполне могли учитывать это обстоятельство).
Этим, на взгляд автора, и характеризуется особенность написания рассматриваемой записки: сокращение фамилий и имён членов Царской Семьи, а также непосредственно сам рассказ, изложенный от 3-го лица.
Рассказывая о событиях, происходивших более двух лет назад, Я. М. Юровский (не зная материалов Предварительного Следствия и не будучи знаком с упомянутыми ранее публикациями) мог ошибиться вполне естественным образом: перепутать фамилию Старшего повара И. М. Харитонова (назвав его «Тихомировым»), забыть фамилию Камер-Юнгферы А. С. Демидовой, спутать время и т. д.
Многим современным исследователям «Романовской темы» очень трудно понять, почему Я. М. Юровский так много «напутал» в своей «записке»? Нет ли здесь какой-нибудь новой, ещё большей каверзы большевиков, оставивших эту «записку» в качестве «головоломки» для будущих поколений? (Очень часто рассуждения на эту тему можно услышать по аналогии с так называемыми «письмами Офицера»[385].)
Для тех, кто до сих пор придерживается подобных рассуждений, скажу следующее. Я абсолютно не разделяю данную позицию, потому как для понимания сути вопроса надо хоть немного представлять себе психологию «пламенных революционеров» того времени, для которых расстрел Царской Семьи был ничем иным, как «естественным эпизодом их революционной биографии». Ибо никто из участвующих в расстреле наверняка не думал в 1918 году, что годы спустя им придётся, и не единожды, вспоминать о тех далеких событиях.
Скорее всего, этой же точки зрения придерживался и Я. М. Юровский, которому за калейдоскопом последующих в его жизни революционных событий было просто невозможно помнить до мельчайших подробностей ту самую ночь с 16 на 17 июля 1918 года. И если некоторые факты не отложились в памяти бывшего коменданта, то уж по поводу их изложения на бумаге хочется сказать особо.
Автор глубоко убеждён, что написать текст этой записки (даже в таком виде, в каком он есть) было выше человеческих сил Я. М. Юровского. Имея незаконченное низшее образование, Я. М. Юровский с трудом умел расписываться, не говоря уже о том, что заполнение какой-либо анкеты требовало от него немало сил. Именно поэтому все известные автору личные дела члена партии большевиков и Персонального пенсионера Я. М. Юровского хранят в себе листки его автобиографий, написанные не от руки, а выполненные (в обход существующим правилам) исключительно в виде машинописных копий.
В пользу того, что текст этой «записки» писал не Я. М. Юровский, говорит ещё и то, что указанное в ней количество расстрелянных людей не соответствует истине (возможно, подсчитав предварительно общее количество содержащихся в ДОН людей, М. Г. Покровский забыл исключить из их числа Поварского ученика Леонида Седнева, уведённого комендантом накануне убийства). То же самое можно сказать о неправильно записанной фамилии Лакея А. Е. Труппа – в «записке» она значится как «Труп».
Исходя из сказанного, автор позволит себе вынести на суд читателя дальнейшую цепь своих рассуждений.
Имея в своём распоряжении стенографические записи (скорее всего, уже в расшифрованном и перепечатанном виде), М. Н. Покровский просто не может не сделать их литературной правки. Проделав таковую (сохранив, по возможности, все особенности рассказа Я. М. Юровского), он вновь отдаёт их в перепечатку. Передавая выправленный текст машинисткам, М. Н. Покровский отдаёт им распоряжение изготовить три его копии (возможно, что больше «не брала» пишущая машинка, а, возможно, что просто в большем количестве копий не было необходимости), две из которых он планирует передать в Секретариат ВЦИК (а, возможно, что и лично М. И. Калинину, с 30 марта 1919 года сменившему Я. М. Свердлова на посту Председателя ВЦИК), а одну – Я. М. Юровскому «на память» (скорее всего, по его личной просьбе).
По всей видимости, именно при этой перепечатке в тексте «записки Я. М. Юровского» происходит подмена слова «телефонограмма» на «телеграмма».
(Из Биохроники В. И. Ленина известно, что 7 июля 1918 года кремлёвский вождь отдал распоряжение в Екатеринбург – предоставить возможность Председателю Президиума Исполкома Уральского Облсовдепа А. Г. Белобородову связаться с Москвой по прямому проводу. Но оговорённая связь, что называется, не заладилась. Поэтому все телеграммы, посылаемые Президиумом Исполкома Уральского Облсовета в Москву, шли, что называется, кружным путём: не напрямую – в Москву, а с обратной проверкой через Петроград, откуда через Секретариат Петроградской Трудовой Коммуны за подписью его председателя Г. Е. Зиновьева передавались по месту их назначения.)
Получив три отпечатанных экземпляра, М. Н. Покровский приглашает Я. М. Юровского и знакомит его с текстом его собственного рассказа. Ознакомившись с этим текстом, Я. М. Юровский делает необходимые уточнения, которые вписывает на полях одной из машинописных копий.
После того как Я. М. Юровский вносит свои поправки в упомянутый текст, М. Н. Покровский просит его указать более точно место захоронения Царской Семьи, координаты которого и записывает своей рукой на этой же самой копии. (Идентичность почерков Я. М. Юровского – в первом случае, и М. Н. Покровского – во втором полностью подтвердила почерковедческая экспертиза, проведённая Генеральной Прокуратурой РФ по постановлению прокурора-криминалиста В. Н. Соловьёва.)
После того как были, что называется, «расставлены все точки над i», М. Н. Покровский отдаёт один из невыправленных экземпляров Я. М. Юровскому, а два остальных оставляет себе.
Впоследствии М. Н. Покровский, переписав от руки «дополненный» экземпляр рассказа Я. М. Юровского, а также сделав с него машинописную копию в одном экземпляре, поместил эти документы в свой личный архив.
Оставшиеся два экземпляра так называемой «записки Юровского» М. Н. Покровский передал во ВЦИК, откуда они попали в подведомственный ему ЦЕНТРАРХИВ Р.С.Ф.С.Р., где были помещены в одну из папок ВЦИК под названием «Дело о семье б. царя Николая Второго 1918–1919 г.г.»[386]
Копия записки, хранящаяся в семье Юровских с 1920 года, действительно, была передана в Партийный архив Свердловского Обкома КПСС (ПАСО) его сыном – А. Я. Юровским в 1958 году. Как уже говорилось ранее, на ней имелась надпись следующего содержания: «Этот материал передан Я. М. Юровским в 1920 году М. Н. Покровскому, историку [387].
Из текста этой надписи, кстати, отнюдь не следует, что её автором является непосредственно Я. М. Юровский. В ней лишь говорится: «Этот материал был передан…», что можно понимать, в общем-то, двояко: написал и передал этот материал? Или рассказал, т. е. изложил на словах?
Точно такие же копии этой записки были переданы в 1964 году А. Я. Юровским в Государственный Музей Революции СССР и Музей КГБ СССР им. Дзержинского, с той только разницей, что они уже имели заглавие и приписку следующего содержания: «Копия документа, переданного моим отцом Яковом Михайловичем Юровским в 1920 г. историку Покровскому М. Н.».
Однако, как и в первом случае, эти приписки ничего нового не проясняли.
По мнению автора данного издания, Я. М. Юровский никакой «записки» не писал, а посему его сын, сделав эту надпись, думается, ошибся.
Ведь в 1920 году Александру Яковлевичу Юровскому было только 15 лет и, в силу своего возраста, он мог не придать в то время столь серьёзного значения авторству этого документа, а по прошествии лет стал искренне считать, что таковой написал его отец.
И, тем не менее, рассказ о «записке Юровского» был бы далеко не полным, если бы автор не упомянул о ещё одном немаловажном факте, произошедшем в начале весны 1932 года.
В это время в Москве умирал бессменный Заместитель Наркома просвещения М. Н. Покровский, который накануне своей кончины распорядился присоединить его секретную переписку по линии Наркомпроса к его личному архиву, хранящемуся в ЦЕНТРАРХИВЕ Р.С.Ф.С.Р.
На основании этого требования в Наркомпрос прибыла комиссия представителей Центрального Архивного Управления РСФСР (ЦАУ РСФСР), которая, произведя выемку этих документов из личного сейфа М. Н. Покровского, составила об этом нижеследующий акт:
«Копия. Секретно. Акт.
2 апреля 1932 года, мы нижеподписавшиеся, Заместитель Заведующего Центральным Архивным Управлением т. Максаков В. В., Заведующий секретной частью ЦАУ РСФСР Харитонова Н. И., в присутствии секретаря Зам. Наркомпроса Покровского М. Н. тов. Овсяникова В. О. – согласно личного распоряжения М. Н. Покровского о присоединении его личной секретной переписки, находящейся в Наркомпросе, к его личному архиву, хранящемуся в ЦЕНТРАРХИВЕ, по согласованию с Зам. Наркомпроса тов. Эпштейн М. С. изъяли из несгораемого шкафа личную секретную переписку без предварительного просмотра и опечатали в 2-х пакетах и портфеле печатью Наркомпроса.
Дата, подписи. «С подлинным верно» (Подпись неразборчива)
Внизу документа приписка карандашом:
«В секретной части у Голубева»[388].
Сразу же после смерти М. Н. Покровского, последовавшей 12 апреля 1932 года, из его квартиры были изъяты все личные бумаги. Но на этот раз изъятие бумаг М. Н. Покровского производилось Учётным Сектором Распредотдела ЦК ВКП(б), который впоследствии распределил эти документы по двум архивным ведомствам: в ЦЕНТРАРХИВ (в настоящее время ГА РФ) и в Институт Маркса-Энгельса-Ленина при ЦК ВКП(б) (в настоящее время Российский государственный архив социально-политической истории, РГАСПИ).