Полузабытая песня любви Уэбб Кэтрин
Девять месяцев спустя Лорен Холт устроила в своей галерее просмотр. Это событие вызвало настоящий ажиотаж – как в прессе, так и в художественных кругах, в которые Зак отчаянно пытался попасть. Газеты и журналы больше не упоминали о Заке, а Саймон д’Анжелико так и не пришел на его дипломную выставку. Зак явилсяв галерею и обошел ее, осознавая со все более усиливающимся смятением высокое качество выставленных работ, отдавая дань прекрасному освещению и вслушиваясь в гул разговоров. Здесь висели замечательные картины художников, о которых он действительно слышал, и о них писали известные критики, к мнению которых прислушивались. Лорен Холт вошла через заднюю дверь в белой стене, одетая во все черное, и ее красные волосы, казалось, светились. Зак попытался спрятаться позади какой-то проволочной скульптуры, но хозяйка галереи перехватила его взгляд и ответила на него легкой кривоватой улыбкой – скорей печальной, чем злорадной. Зак постарался незаметно ускользнуть, слишком пристыженный, чтобы спросить, не интересует ли ее сотрудничество с ним. Именно в этот раз он был ближе всего к тому, чтобы его работы взяла по-настоящему влиятельная галерея. С той поры его карьера художника покатилась по наклонной.
– Почему ты не спросил ее прямо на месте, не хочет ли она все еще взять твои работы? Если бы ты приполз к ней на коленях, это могло бы ей польстить и, возможно, она взяла бы твою дипломную работу, – сказала Ханна, когда они шли по соломе к другой овцематке, у которой из-под хвоста торчали передние ножки ягненка, обтянутые серой блестящей пленкой.
– Я не мог. Это было слишком унизительно…
– Гордость не позволила?
– Да.
– Ох, мужчины! – закатила глаза Ханна. – Вы, даже когда едете по незнакомым местам, никогда не остановитесь, чтобы спросить дорогу.
– Наверное, я все еще ждал чуда. Но что было, то сплыло. Я проворонил этот большой, жирный шанс.
– Да ладно тебе. Я на подобное не куплюсь. – Она ухватилась за скользкие ножки ягненка и, увидев, как овца напряглась, потихоньку стала тянуть их на себя, пока не выскользнуло все тельце, за которым последовал поток жидкости. Овца тихо заблеяла. – Есть! Хорошая девочка, – проговорила Ханна, счистила слизь со рта и носа ягненка, а затем осторожно качнула его несколько раз. Наконец он чихнул, засопел и слабо заворочал головой. Ханна положила его на солому рядом с еще не пришедшей в себя овцематкой и вытерла руки о джинсы. Зак нахмурился. Окот произвел на него куда более сильное впечатление, чем он ожидал.
– Что ты имеешь в виду?
– То, что тебе написано на роду, от тебя не уйдет, как говаривал мой дедушка. Талант всегда пробьет себе дорогу. Если бы тебе суждено было стать профессиональным художником, ты бы им стал, – проговорила она. – А если ты им не стал, значит тебе суждено другое.
– Гм. Вот уж не знаю, насколько лучше такой подход по сравнению с надеждой на удачу. Разве не мы сами или реализуем, или упускаем предоставляющиеся нам возможности?
– Так что же ты хочешь сказать? Что ты просто все эти годы не прилагал достаточных усилий? И именно из-за этого ты не стал известным художником? И именно потому твоя галерея близка к закрытию, а ты сам никак не можешь закончить свою книгу?
– Нет. Думаю, дело все-таки не в этом. У меня определенно есть такое чувство, будто… я старался. На самом деле даже при одной мысли о моих трудах я чувствую себя усталым.
– Ну вот видишь. Так что не надо себя бичевать из-за того, что тогда упустил свой шанс с этой выставкой.
– Так ты хочешь сказать, что я был обречен на неудачу с самого начала?
– Вот именно. Ну что, тебе стало легче?
Она улыбнулась ему и тихонько ущипнула за плечо.
– О да. Гораздо легче, – поблагодарил он с улыбкой.
Ханна вздохнула, сделала шаг вперед, ухватила Зака за рубашку и приподнялась, чтобы его поцеловать.
– Не унывай. Ты все равно мне нравишься, несмотря на то что ты такой патологический неудачник, – сказала она.
На следующий день после долгой бессонной ночи, проведенной в хлеву для рожающих овцематок, Зак проспал до обеда и проснулся ужасно голодным. В два часа он уже сидел за тарелкой с ветчиной, яичницей и жареным картофелем среди тех посетителей, кто заглянул выпить пива или вышел прогуляться с собакой и укрылся в пабе от припустившего проливного дождя. Зак повернулся, чтобы посмотреть из окна на ливень, и увидел Ханну. Она стояла на автобусной остановке. Плаща на ней не было. Только широкая клетчатая рубаха, джинсы, заправленные в резиновые сапоги, и старая шляпа из вощеного хлопка, низко надвинутая по самые брови. Зак выпрямился и протянул руку, собираясь постучать по стеклу, чтобы привлечь ее внимание, но потом решил, что Ханна стоит слишком далеко и шум ливня помешает ей услышать стук. Он облокотился на спинку стула и принялся размышлять, чего ради она стоит в дождь на автобусной остановке, вместо того чтобы поехать, куда ей нужно, на машине. А если джип сломался, Ханна могла попросить Зака подвезти ее. Это едва ли вызвало бы у нее особые угрызения совести. Он нахмурился и стал наблюдать. Ханна глубоко засунула руки в карманы, ее спина была прямой, плечи приподняты, и она выглядела какой-то скованной. Заку показалось, будто она чего-то боится. Чем больше он всматривался, тем лучше понимал: она чрезвычайно напряжена и встревожена. Вскоре к остановке, вовсю работая дворниками, подъехал автобус, и из него вышли две пожилые дамы, завернутые в непромокаемые плащи из прозрачного пластика. Ханна в автобус не села. Минуты через две она посмотрела на часы, но не успела отвести от них взгляд, как рядом с ней затормозил замызганный белый пикап марки «тойота», окатив грязной водой ее сапоги. Ханна шагнула вперед и наклонилась к открытому окну. Зак продолжал смотреть. Внутри автомобиля находились двое мужчин, которых он не мог разглядеть. Разговор длился не более десяти секунд, а затем Ханна сунула руку в задний карман, вынула мятый конверт и передала людям в машине. Зак видел, как мужчина на пассажирском сиденье открыл его и пошарил внутри. «Деньги, – подумал Зак. – Что же еще? Ханна кивнула, сделала шаг назад, и пикап поехал дальше. Она опять сунула руки в карманы и стала смотреть на удаляющуюся машину. Когда «тойота» заворачивала за угол рядом с пабом, Зак обратил внимание на пассажира. За стеклом мелькнул рукав потрепанной лиловой рубашки. А еще он успел заметить, что этот человек был грузным и имел неопрятную бороду. Джеймс Хорн. Ханна постояла немного, глядя себе под ноги. Во всей ее позе по-прежнему ощущалось внутреннее напряжение. Затем она перешла улицу и направилась к пабу.
Ханна прошла прямо к стойке и протянула свою платежную карту Питу Мюррею.
– Что, можно снять все? – спросил хозяин паба удивленно.
– О, маловерный. Я же говорила, мне нужно всего несколько дней.
– Я помню. Просто… думал, что потребуется намного больше времени, – пожал плечами Пит.
– Я, как прежде, в игре. Так что мне понадобится новый кредит уже сегодня вечером.
Она ждала, облокотившись на стойку бара и не оглядываясь по сторонам, пока Пит не произведет платеж. Зак уже набрал в легкие воздух, чтобы окликнуть ее, но что-то его остановило. Может быть, то, что Ханна не повернулась посмотреть, сидит ли он в пабе, или то, как сосредоточенно смотрела она на медный поддон, в который стекали капли пролитого пива, и при этом постукивала по его металлу картонной подставкой под кружку. А возможно, дело заключалось в количестве вопросов, на которые Зак хотел бы получить ответы. Конечно, Ханна не станет на них отвечать, а потому и задавать их не имело смысла. Однако он не смог бы заговорить с ней, не спросив для начала, почему она дает деньги такому человеку, как Джеймс Хорн, и не поинтересовавшись, откуда эти деньги у нее так неожиданно появились. Но когда Ханна повернулась и пошла к выходу, Зак вскочил и последовал за ней прежде, чем осознал, что делает. Выражение лица Ханны, когда он взял ее за локоть, ясно выражало все, что ему требовалось знать. Взгляд был напряженный и настороженный, решительно сжатые губы, на щеках проступал румянец. Все вопросы у него куда-то улетучились, и он ощутил нечто напоминающее страх. Вдруг он почувствовал, что теряет ее.
– Ханна, – произнес он, сделав глубокой вдох. – Чем бы это ни оказалось… Ты можешь довериться мне. – Ее глаза расширились, и на секунду она показалась Заку одинокой и испуганной. Но затем решимость к ней возвратилась, и Ханна покачала головой:
– Только не в этом. Нельзя. Прости, Зак.
Следующий день был четвергом, и Зак поехал на автомобиле в сторону от побережья, чтобы затем свернуть на шоссе, ведущее в Суррей [84]. Именно на четверг у него было намечено посещение Анни Лэнгтон, той самой леди, которая приобрела один из недавно всплывших портретов Денниса. В ночь накануне этого дня он спал мало, занятый мыслями о Ханне и о той беде, в которую, как он себе представлял, она попала. Возможно, Ханна оказалась в такой безвыходной ситуации, что ей пришлось взять у Джеймса Хорна в долг деньги, которые она и вернула на остановке, а недавний спор был связан с тем, что этот тип как раз и требовал их возвратить. Но что-то в этой версии событий не стыковалось. Зачем возвращать законно взятый заем на обочине дороги, сунув пачку наличных в конверт? И наконец, мало кто захочет занимать деньги у такой личности, как Джеймс Хорн. Зак и на секунду не мог представить себе, что Ханна могла обратиться к нему за помощью. Но если деньги были переданы ему с какой-то иной целью, то Заку даже не хотелось предполагать, зачем они могли понадобиться. И он не мог не думать о том, откуда у нее внезапно появились деньги, чтобы положить их в конверт.
Зак настолько устал от одолевавших его раздумий и его мозг был так перегружен ими, что единственная причина, по которой он вспомнил о намеченной встрече с миссис Лэнгтон, был звуковой сигнал мобильного телефона – напоминание о запланированной поездке. Пораженный, он понял, что в течение целой недели почти не думал о книге, которую должен написать. Пока она представляла собой большое количество записей и стопку каталожных карточек, на которых он попробовал сформировать будущие главы, создав систему перекрестных ссылок, указывающих, где какие записи понадобятся. Но вдруг появилась весьма реальная возможность того, что задуманная им монография никогда не окажется завершенной. Работа, которую он когда-то начал, перестала являться той книгой, которую он хотел создать теперь. Он и раньше подозревал, что версия, которая у него получалась, не такова, какой ей следовало быть, но теперь он увидел, что дело обстоит еще хуже. Над ней вообще не имело смысла работать.
Теперь Зак задумал написать о человеке, а не о художнике. Ему хотелось поведать о Блэкноуле, о населяющих его людях и о том, как они воспринимали великого человека, живущего среди них. Он мечтал рассказать о Димити Хэтчер и о недавних работах, проданных из тайной коллекции в Дорсете. Узнать, кто такой этот Деннис и где поселилась Делфина после того, как ее отец погиб на войне. Выяснить, как распорядилась своей жизнью Селеста. Но единственным человеком, который мог заполнить все пробелы в его повествовании, была Димити, а он едва ли сумел бы заставить ее сообщить все эти вещи, если бы она сама не захотела этого сделать. Истории, которые он от нее услышал, были фантастическими. Озаренные ее любовью к Чарльзу Обри, они сохранили всю свою яркость и свежесть. Но они не могли заполнить всю книгу. Он представлял себе, как возвратится в галерею – либо для того, чтобы покончить с ней официально и вывезти оттуда вещи, либо чтобы открыть ее заново и попытаться вдохнуть в нее новую жизнь. От этой мысли его окатила волна тошнотворного ужаса. Зак представил себе полный открыток вращающийся стенд, на котором скапливается пыль, пока краски репродукций постепенно выцветают на солнце, и с внезапной ясностью понял, что его ждет, когда он вернется в Бат. Он сам станет пылиться, и его собственные краски будут выцветать, пока не исчезнут совсем. И он больше никогда не увидит Ханну.
Анни Лэнгтон жила на окраине Гилдфорда [85]в коттедже из красного кирпича, выстроенном в каком-то хаотичном стиле. Стену дома, выходящую на улицу, украшали вьющиеся розы, роняющие последние желтые лепестки на гравий подъездной дорожки. Вид был несколько старомодным, но Зак знал, что за всем этим стоят серьезные деньги. Черно-белая кошка принялась тереться о его ноги, когда он постучал во входную дверь и стал ждать. Ему открыла сама миссис Лэнгтон, миниатюрная и энергичная. На ней были шерстяные брюки индивидуального пошива и светло-коричневая блузка. Седые волосы аккуратно подстрижены, а на лице в первую очередь привлекали внимание голубые глаза и крючковатый нос.
– Мистер Гилкрист, насколько я понимаю, – приветствовала она его и сопроводила эти слова деловым рукопожатием.
– Здравствуйте, миссис Лэнгтон. Большое спасибо за то, что разрешили мне взглянуть на портрет Денниса.
– Заходите. Пойду приготовлю кофе, не возражаете? – Она провела его в безупречно чистую гостиную, заставленную мягкими диванами и увешанную драпировками из тяжелых роскошных тканей. – Прошу вас, садитесь. Я на минутку. – Она вышла из комнаты, и Зак окинул взглядом рисунки, висящие на стенах. Несколько чудесных произведений художников двадцатого столетия, включая работу, которая очень напоминала набросок Генри Мура [86], явно эскиз к одной из его чувственных бронзовых скульптур. Затем взгляд Зака привлек рисунок, висящий на другой стороне просторной гостиной: даже с большого расстояния он сразу определил, что это работа Обри. Он подошел ближе, чтобы лучше его разглядеть, и с восхищением улыбнулся. «Мици, 1939». Зак хорошо его помнил. Восхитительный портрет девушки с обнаженными плечами, на котором она словно купается в солнечном свете. Он продавался на аукционе около одиннадцати лет назад, и Зак даже не стал участвовать в торгах. Он хорошо понимал, что у него попросту не хватит денег, чтобы купить этот самый чудесный из всех портретов Мици, созданных Обри, – несмотря на то что рисунок являлся лишь беглым наброском. Она была одета в крестьянскую блузу с низким вырезом, приоткрывающим гордые изгибы грудей, и солнце словно дарило ей свой поцелуй. Прекрасная юная девушка, у которой в глазах танцевал свет. Художник навсегда запечатлел этот миг, и теперь, семьдесят лет спустя, только человек с каменным сердцем смог бы посмотреть на это молодое лицо и не захотеть взять его в руки, чтобы покрыть поцелуями. Ее верхняя губа слегка выступала вперед, словно бутон, готовый раскрыться.
– Какая красавица, правда? – произнесла Анни Лэнгтон, появившаяся позади него с подносом, на котором стояли кофейник и небольшие чашечки. Она гордо улыбнулась, глядя на рисунок. – Я заплатила за него уйму денег. Тогда мой муж Джон еще был жив, так его чуть не хватил удар. Но я не могла его упустить. Она просто поет, согласитесь.
– Да, это верно. Я тоже в тот день пришел на аукцион. Просто не мог ничего с собой поделать, хоть и понимал, какая пытка будет наблюдать за тем, как это чудо купит кто-то другой, и знать, что больше никогда его не увижу.
– Это служит наглядной иллюстрацией того, что мы ничего не можем предугадать в своей жизни. Молоко и сахар?
– Спасибо, только молоко.
Желание рассказать миссис Лэнгтон, что он нашел Димити, что она жива и он с ней познакомился, жгло его, но он придержал язык. Пусть это откровение появится в книге, если он когда-нибудь ее закончит.
– Вот я и сказала тогда Джону, что деньги – это всего лишь деньги. В то же время красивая вещь – радость навсегда. Так гласит английская пословица.
Тут она посмотрела на портрет Мици с такой особенной страстью, что Зак почти узнал это выражение лица.
– Не было ли у вас случайно… романа с Обри? – спросил он с улыбкой.
Анни Лэнгтон устремила на него строгий взгляд:
– Молодой человек, я еще не родилась, когда Чарльз Обри ушел на войну.
– Да, конечно. Прошу прощения.
– Ничего. – Она быстро махнула рукой. – Пожалуй, для таких молодых, как вы, все люди, которые старше пятидесяти, кажутся глубокими стариками.
– Я не так уж и молод, – возразил Зак.
– Значит, просто недостаточно вежливы, да? – Ее лицо оставалось серьезным, но в глазах плясали искорки, и Зак смущенно потупился. Она сменила тему. – Насколько я поняла со слов Пола Гиббонса, вы особо интересуетесь портретами Денниса? Значит, вы знаете, кем он был?
– Нет. Я надеялся, что просветить меня на этот счет сможете вы.
– Ага, значит, эта тайна остается покрытой мраком. Увы, я тоже понятия не имею, кто он. Я провела кое-какие исследования, хоть мне, разумеется, не сравниться с таким знатоком Обри, как вы, но, увы, нигде не сумела найти каких-либо упоминаний о нем.
– И я не нашел.
– Ах, боже мой… надеюсь, вы не проделали весь этот путь только для того, чтобы спросить, не знаю ли я что-нибудь про Денниса?
– Нет-нет. У меня сложилась… своего рода теория относительно его портретов. И хотелось надеяться, что, если я увижу один из них, так сказать, во плоти, многое сможет проясниться.
– Ах вот как? – Хозяйка отхлебнула кофе, не отрывая от Зака пристального взгляда, и он понял: отделаться одними фальшивыми фразами не удастся.
– Меня очень тревожит то обстоятельство, что нигде не существует никаких упоминаний о Деннисе. В такое почти невозможно поверить, если принять во внимание то, когда эти портреты предположительно были созданы. Иначе говоря, если взглянуть на проставленные на них даты. Если они верны, то Деннис обязательно должен был в тот или иной момент оказаться в Блэкноуле. Я туда съездил и переговорил кое с кем из людей, живших в то время, но никто из них никогда о нем не слышал.
– Предположительносозданы, вы сказали? Следует ли вас понимать в том смысле, что вы предполагаете, будто портреты не подлинные?
– Я понимаю, что это… не совсем то, что всем хотелось бы услышать. Но не кажется ли вам странным, что все эти портреты Денниса – единственные, на которых изображен этот человек, – поступили в продажу только недавно и, по-видимому, от одного и того же продавца? И то, что они так похожи друг на друга и все-таки не совсем одинаковы?
– Согласна, это очень странно. Но достаточно увидеть технику рисунка, чтобы безо всяких сомнений опознать руку Чарльза Обри. Возможно, он порвал с этим Деннисом, кем бы тот ни являлся. Вероятно, Обри вычеркнул этого молодого человека из своей жизни еще до того, как погиб. И позволительно также допустить, что художник сам был недоволен этими рисунками, а потому спрятал их подальше. Наверное, именно поэтому они не были проданы им самим и только теперь настало их время.
– Думаю, это возможно. Но мне все равно трудно в это поверить.
– Ну, тогда позвольте мне познакомить вас с моим Деннисом. Кто знает, вдруг он поможет вам принять окончательное решение.
Она повела его по коридору в просторный кабинет, где стоял огромный письменный стол из полированного ореха, обращающий на себя внимание в первую очередь. Вдоль стен выстроились книжные шкафы, и там, где оставалось место, везде висели рисунки в рамах. Зак сразу увидел тот, на котором был изображен Деннис, и пошел к нему раньше, чем миссис Лэнгтон на него указала. Он, конечно, знал эту работу, потому что много раз видел в аукционном каталоге. Зак принялся разглядывать ее снова и почувствовал, что разочарование возрастает с каждой секундой. То обстоятельство, что он увидел оригинал, ничего не прояснило. Зак хорошо понимал, что миссис Лэнгтон внимательно за ним наблюдает, и решил приличия ради проявить к портрету больший интерес, чем он на самом деле испытывал.
– Вы не возражаете, если я его сниму со стены и поднесу к окну, чтобы получше рассмотреть? – спросил он.
– Конечно. Распоряжайтесь.
Рисунок находился в тяжелой деревянной раме, и Зак постарался ухватиться за нее покрепче, когда снимал со стены. У окна он стал поворачивать портрет, пока свет не лег на бумагу так, как ему требовалось. Зак обратил внимание на карандашные штрихи, подпись, еще раз констатировал неоднозначное выражение на лице молодого человека. Он изучал рисунок и ждал какого-нибудь откровения, но ничего подобного так и не появилось. И все-таки он никак не мог избавиться от ощущения, что портрет представляет собой не совсем то, за что себя выдает.
– Понимаю, это не бог весть какой шедевр, но я всегда полагала, что рисунок достаточно хорош, да и покупка оказалась выгодной, – проговорила Анни Лэнгтон, когда молчание затянулось. – Хотите я ненадолго выйду? – добавила она.
– Что вы, в этом нет никакой необходимости, – заверил Зак.
– Вы получили то, зачем приехали, да?
– Вообще-то, нет. А вам случайно не удалось выяснить, кто продал эту работу?
– Нет, хоть я и спрашивала. Мне, как и всем, тоже хотелось узнать, откуда вдруг появляются такие вещи. Обычно покупателям это говорят, но на сей раз все оказалось иначе. Полная анонимность. – Она печально покачала головой.
– Рисунок находился уже в раме, когда вы его купили?
– О нет. Рамы вообще никакой не было. Просто был скатан в трубочку и завернут в несколько грязных листов газеты. Можете себе представить? Совсем не лучшая упаковка для такого произведения. К счастью, газетные буквы отпечатались совсем немного, да и то не на лицевой стороне, а на обороте портрета.
– Завернут в газету? Значит, человек, который его продавал, кем бы он ни оказался, отнесся к нему безо всякого почтения… Вы не помните, какая это была газета?
– «Таймс», кажется, но не могу сказать точно. Она не отличалась ничем особенным, номер вышел примерно за месяц до дня продажи. Я ее сохранила. Не хотите на нее взглянуть?
– Вы ее сохранили? Да, покажите, пожалуйста.
В душе Зак молился, чтобы листы принадлежали не центральному выпуску, а вложенному в него местному приложению.
– Знаете ли, насколько я понимаю, такие вещи становятся частью истории произведения, свидетельствуют о его происхождении, какими бы неуместными они не показались с первого взгляда. – Миссис Лэнгтон прошла к большому комоду и наклонилась, чтобы открыть нижний ящик. Из него она достала слегка придавленную трубочку, в которую была свернута газета большого формата. – Вот, пожалуйста, хотя, увы, не думаю, чтобы вам она сильно помогла.
Страницы действительно были из газеты «Таймс». Испытывая разочарование, Зак развернул газетные листы, чтобы бросить беглый взгляд на дату и наскоро просмотреть имена авторов статей. Он сам не знал, чту хочет найти, но все равно существовала вероятность, что прежний владелец портрета случайно оставил какую-то подсказку, по которой можно определить, кто он. Зак перевернул листы и принялся изучать их с другой стороны, когда что-то привлекло его взгляд. В правом нижнем углу на бумаге осталось несколько цветных подтеков, мазков яркой изумрудно-зеленой краски. Они походили на отпечатки пальцев, и, когда Зак посмотрел на них, силясь вспомнить, где мог недавно видеть этот цвет, он увидел нечто, заставившее его похолодеть.
– С вами все в порядке, мистер Гилкрист? Вы как-то побледнели…
Ладонь Анни Лэнгтон легла ему на руку, но голос, казалось, доносился откуда-то издалека. Зак едва мог слышать его, так громко стучала в голове кровь. В углу страницы, у самого края, находился отпечаток пальца, запачканного той самой изумрудной краской, которой Ханна метила овцематок в своей отаре. Отпечаток большого пальца с резкой линией шрама, идущей по диагонали. Четкой и недвусмысленной.
8
На пароходе, плывущем в Танжер, Димити жутко тошнило.
– А я думала, твой отец был рыбаком, – сказала Элоди, стоя на палубе. Ветер трепал ее волосы и уносил слова прочь.
– Но я не рыбачка, – возразила Мици, почувствовав новый позыв и перегнувшись через борт. В желудке к этому времени уже ничего не осталось, и она вытерла с подбородка только струйку слюны. – Я никогда ни на чем не плавала.
– Может, тебе что-нибудь принести? Хочешь стакан воды? – спросила Делфина.
– Лучше всего поможет имбирь, если он у них есть… или мята… – прохрипела Димити, саднящее горло которой сжимал спазм.
Голова кружилась так сильно, что бедняжка не решалась выпустить из рук перила, ограждавшие палубу. Она осмотрелась и увидела Чарльза на скамье зарисовывающим двоих мальчуганов, увлеченных своими игрушечными аэропланами. Димити отчасти порадовалась, что он не видел, как ее рвало, а отчасти позавидовала этим паренькам. Селеста так же мучилась в море, как и Димити, и лежала в своей каюте, опустив шторы. Но, уединившись, марокканка оставалась спокойной и даже в страдании сохраняла достоинство. Димити хотелось ей подражать, но когда она входила в помещение, ее пытки усиливались, голова начинала болеть и кровь так сильно стучала в висках, словно ее количество удвоилось. Единственное, что ей оставалось, – это смотреть на горизонт и стоять на подветренной стороне палубы, вцепившись в перила. Когда Делфина пришла с камбуза с веточкой мяты и спросила, не нужно ли ее отварить, Димити выхватила стебелек и принялась в отчаянии жевать листья сырыми, молясь, чтобы судорожные схватки в животе наконец прекратились. Мята хотя бы отбивала ужасный вкус рвоты во рту. Элоди посмотрела на нее с отвращением и небольшой толикой сострадания.
– Нет, честно, когда мы доберемся, ты увидишь, что оно того стоило, – заявила она.
Через некоторое время Димити почувствовала себя такой изнуренной, что все-таки отправилась в каюту. Там несчастная прилегла на скамью у окна и заснула. Она не знала, сколько времени проспала, когда ее разбудила Делфина. Лицо подруги сияло.
– Идем, – взволнованно проговорила она и стала тянуть Димити за руки.
Когда бедняжка встала, ноги ее подогнулись, но Делфина повела ее на палубу, где Чарльз, Селеста и Элоди уже поджидали, стоя у борта. Свет так слепил глаза, что Димити инстинктивно их закрыла. Он был настолько сильным, что зажмуренные веки казались красными и светились ярче огня. Когда наконец она смогла их открыть, свет стал таким всепоглощающим, что она вздрогнула.
– Смотри! Марокко! – проговорила Делфина, подталкивая подругу ближе к перилам. Димити, которая обрела наконец способность видеть, ахнула.
Город Танжер, казалось, вырастал из воды, похожий на серп, окружающий гавань. Белые дома лепились один к другому, как сваленные в кучу кирпичи, и только пальмы да хрупкие стройные башни поднимались ввысь среди этого хаотического нагромождения построек. То здесь, то там виднелись яркие пятна розового цвета на стенах или на балконах. Город светился, возвышаясь над искрящимися бирюзовыми водами. В порту теснились суда всевозможных форм и размеров – начиная с рыбачьих шхун, раскрашенных во все мыслимые и немыслимые цвета, и заканчивая большими, громоздкими грузовыми пароходами и пассажирскими лайнерами. Такими, как тот, на котором находилась Димити. На причале мужчины с темной кожей и суровыми лицами о чем-то спорили, договаривались, а также занимались погрузкой и разгрузкой кораблей. Внизу, на пристани, шла жаркая перебранка, в которой участвовали мужчина в колышущемся зеленом одеянии и белый человек в шикарном полотняном костюме. Димити смотрела на них разинув рот. Голоса этих людей сливались в некий чужестранный гомон, такой же непонятный, как и сама представшая перед ней сцена. Море здесь было не такое, как в Англии, а какого-то особого синего цвета, как, впрочем, и небо, – когда-то Делфина ей про это уже говорила. Тонкие башни казались странными и неземными, едва ли способными выдержать натиск хорошей бури. Воздух пах морем, теплом и пылью. А еще специями, названий которых она не знала, и цветами, которых никогда прежде не видела. Ошеломленная Димити обернулась и обнаружила, что на нее устремлены взгляды всего семейства Обри и что ее спутники улыбаются, видя изумление, которое написано у нее на лице.
Элоди расхохоталась:
– Ты бы видела себя, Мици! Я ведь тебе говорила, что это стоит того, правда?
Димити молча кивнула. Селеста ласково похлопала по руке, которой девушка вцепилась в перила, боясь упасть.
– Бедная Мици! Все это, верно, произвело на тебя слишком сильное впечатление. Однако вдохни все это в себя, окунись в этот мир, и вскоре ты его полюбишь. Это Марокко, моя родина. Страна чудес и красоты, жестокости и страданий. Ее вид ласкает мне сердце, – добавила она, снова поворачиваясь в сторону города, чтобы полюбоваться его прекрасным видом. Солнце, похоже, не причиняло боли глазам Селесты. Оно сияло на ее черных волосах, и они словно оживали.
– Идемте, – сказал Чарльз. – Время сойти на берег и перекусить. Теперь, леди, когда вашим желудкам больше не угрожает морская болезнь, у вас будет волчий аппетит.
– Ну, что ты думаешь обо всем этом? – спросила Делфина, крепко сжимая руку Димити, когда они пошли в сторону трапа.
Димити мучительно подыскивала слова, которые передали бы ее чувства и дали бы понять, до какой степени тепло, свет и яркие краски переполняют ее всю, до отказа, вливая в душу чувство ликующего восторга. Трудно поверить, что такое прекрасное место действительно существует.
– Я думаю… думаю, это… как сон. Мне кажется, это какой-то совершенно другой мир, – выдавила она из себя. Горло саднило, голова болела.
– Ты права, – проговорила Делфина с улыбкой. – Это действительно совершенно другой мир.
Они провели в Танжере одну ночь, оказавшуюся для Димити тревожной. Она долго не могла заснуть, принюхиваясь к странному воздуху с растворенными в нем незнакомыми запахами, и чувствовала, как у нее кружится голова. Этот сверкающий мир выглядел каким-то легковесным. Все казалось чужим и не имеющим смысла, как в придуманной стране. Затем Димити много раз просыпалась в темноте с ощущением, что земля под ней полая и внутри ничего нет. Что весь этот мир вовсе не твердый, а покрыт хрупкой корочкой, которая в любой момент способна проломиться, и тогда начнется падение в зияющую пустоту. Через некоторое время она поняла причину. Биение морских волн здесь отсутствовало. Не было тех мерных ударов, вибрацию которых, передающуюся через скалы, она постоянно ощущала в Блэкноуле и без которых земля напоминала грудь без сердца. Димити казалась себе легкой, как привидение. Как воздушный змей с перерезанной бечевой. В одном из снов ей показалось, будто ее собственное сердце налилось свинцом и остановилось, а, проснувшись, она родилась заново в ином теле.
Для неблизкой поездки в Фес они наняли автомобиль с шофером. Путешествие оказалось особенно медленным из-за песка, которым ветер местами засыпал дорогу. Его порывы немного раскачивали машину, и, пока все спали, Димити смотрела в окно, удивленная тем, какое здесь все огромное, дикое и непривычное. Небо было безукоризненно чистое, враждебное и жестокое. Под неистовым солнцем земля как будто шевелилась в горячем мареве. Насколько могли видеть глаза, простирались серовато-рыжая пыль, бурые скалы и иссушенные зноем кустарники. Позади них, на дороге, вдали виднелся пыльный шлейф другого автомобиля, но утверждать это с уверенностью она не могла. Уже близился вечер и солнце отбрасывало длинные тени даже от самого маленького камня или кустика, когда наконец перед ними предстал город, раскинувшийся на просторной равнине. Поначалу Димити подумала, что он не больше Уэрхэма, но чем ближе они подъезжали, тем более обширным он казался. Ее спутники проснулись, и Селеста рассказала, что группа зданий, которые Димити сперва приняла за весь город, на самом деле лишь его колониальный квартал, где селятся французы и другие европейцы.
– Потому что мы считаем себя слишком особенными, чтобы жить рядом с арабами и берберами, – тихо добавила Делфина.
– Потому что мы достаточно благоразумны, чтобы держаться от них подальше, – поправил ее Чарльз.
– За этими зданиями находится Фес-эль-Джид. Новый Фес. – И Селеста указала на город, где на теневой стороне улиц уже начинали зажигаться огоньки.
– Он новый? Я думала, этот город очень старинный, – удивилась Димити.
– Новый он только по сравнению со старым. Новый город стоит уже много веков. Но старый… Фес-эль-Бали – это старейший город Марокко из тех, которые построены не римлянами или другими древними народами. Вот он. Посмотри! – И Селеста указала рукой на дома, которые вдруг стали видны вдалеке, когда автомобиль, замедлив скорость, остановился на краю долины. Город лежал перед ними как на ладони. Крыши льнули одна к другой, создавая впечатление такой кутерьмы, что Димити не могла проследить ни одной улицы более чем на несколько ярдов.
Они вышли из машины, чтобы лучше видеть это зрелище, выстроились в ряд и стали смотреть. С юга подул сильный и ровный ветер, который казался даже жарче неподвижного воздуха и походил на дыхание какого-то исполинского животного. Селеста сделала глубокий вдох и улыбнулась:
– Этот ветер дует со стороны Сахары. Ты чувствуешь ее жар, Мици? А вы, девочки? Это ветер жажды, арифи. Ветер пустыни. Вы можете почувствовать ее мощь. В такой день, как сегодня, солнце может убить человека так же верно, как кинжал, вонзенный в сердце. Пустыня выпивает саму жизнь из крови человека. Мне довелось это почувствовать. Возникает желание лечь, оно становится все сильней и неодолимей, а потом тебя просто нет, и все. Ты перестаешь существовать, превращаясь в еще одну песчинку в бескрайнем океане песка.
– Селеста, ты их пугаешь, – сказал Чарльз, но она вызывающе взглянула на него:
– Полагаю, им и должно быть страшно. Земля, где мы находимся, сурова. Ее нужно уважать.
Димити встала прямее, пытаясь стряхнуть с себя усталость долгого пути. Вдруг она сомкнет веки и превратится в песок? Все ощутили страх перед навевающим сон ветром и замолчали под стоны ветра и жужжание мух.
Затем Димити услышала ни на что не похожее далекое пение. Высокая, тонкая мелодия, одновременно и хрупкая и убедительная, поток слов, которые она никогда не сможет понять. Со стороны города не доносилось ни шума автомобилей, ни каких-либо иных звуков дорожного движения. Только лай собак, скрип колес ручных тележек да порой рев мула или блеяние козы.
– Почему тот человек поет? И о чем его песня? – спросила Димити, не обращаясь ни к кому в частности. Ее голос был тихим, и она не могла оторвать глаз от городского лабиринта, раскинувшегося под ней.
– Это муэдзин, некто вроде священника, призывает правоверных на молитву, – объяснил Чарльз.
– Как церковные колокола у нас дома?
– Да, – усмехнулся Чарльз. – Именно так.
– Мне пение нравится больше колоколов, – проговорила Димити.
– Но ты не знаешь, что именно он поет, каковы слова этой песни, – серьезным тоном заметила Селеста.
– В песне слова не так уж важны. Песня состоит не только из них, но и из музыки, – возразила Димити.
Она взглянула на Чарльза и обнаружила, что художник наблюдает за ней с задумчивым выражением на лице.
– Хорошо, Мици, – сказал он. – Очень хорошо.
Услышав это, Димити покраснела от удовольствия.
– Девочки, вы знаете, что Фес-эль-Бали заложен на месте лагеря берберов?
– Да, мамочка. Ты нам уже говорила, – отозвалась Элоди.
Селеста обняла дочерей и улыбнулась:
– Ну, есть вещи, которые стоит и повторить. В наших жилах течет берберская кровь. Так что и весь этот город тоже у нас в крови.
– Ну, Мици, что ты скажешь на это? – спросил Чарльз, и Димити почувствовала, что все взгляды обращены на нее в ожидании приговора или какого-нибудь меткого суждения.
– Я не скажу ничего, – прошептала она и увидела на лицах Чарльза и Селесты разочарование. Она задумалась, но в ее мозгу царила настоящая мешанина. – Я не могу ничего придумать. Это… все, что угодно, – произнесла она.
Чарльз улыбнулся и похлопал Димити по плечу, отчего той показалось, что он ее утешает.
– На сегодня довольно. Ты, должно быть, совсем устала. Пойдемте обратно в машину, нам пора в гостевой дом, – распорядился он.
– А разве мы отправимся не в дом, где живут родные Селесты? – спросила Димити, прежде чем осознала, что ей следовало бы придержать язык. Делфина метнула в ее сторону многозначительный взгляд, а Селеста слегка нахмурилась.
– Нет, – ответила она кратко.
Им пришлось оставить автомобиль у крепостных стен города, потому что улочки оказались слишком узкими, так что оставшуюся четверть мили они прошли пешком. Дверь риада [87], где они собирались остановиться, была высокой и покрытой искусной резьбой, но, как и в остальных зданиях поблизости, выглядела обветшавшей и дряхлой. Димити испытала легкое разочарование, однако оно сразу улетучилось, когда они прошли во двор с мраморным фонтаном в центре, с каменными скамьями, на которых лежали выцветшие коврики и подушки, и с махровыми розами, плети которых обвивали колонны, поддерживающие верхние этажи. Девочки уставились на это великолепие, разинув рты. Было что-то грандиозное в том, чтобы войти в дом и увидеть над головой чистое бледно-зеленое небо. На нем горела одинокая звезда, единственная блестящая точка. Пол вымощен замысловатой сине-белой мозаикой, а стены частично украшены изразцами, частично покрыты цветной штукатуркой. То там, то сям отсутствовали небольшие фрагменты, по поверхности шли трещины, некоторые изразцы отвалились, но все эти недостатки делали внутренний вид риада лишь еще более чарующим.
– Такое не увидишь в Дорсете, правда? – проговорила Селеста, наклоняясь к самому уху Димити, и девушка кивнула.
Во дворе им подали на подносе чашки с очень сладким чаем, благоухающим мятой, и молодой слуга принялся сновать вверх и вниз, перенося их багаж, привезенный на ручной тележке, причем он брал одновременно по нескольку чемоданов. Каждый раз, когда он пробегал мимо, Димити смотрела на него изумленным взглядом, такими необычными казались ей вьющиеся черные волосы и кожа кофейного цвета. Когда она увидела в его руках свой собственный саквояж, маленький и невзрачный, у нее засосало под ложечкой. Никто и никогда еще ничего для нее не носил, а тем более слуга. То есть кто-то, кого она могла попросить помочь и в чьи обязанности входило бы ей повиноваться. Она старалась не выпускать его из вида как можно дольше и отворачивалась, только когда он исчезал за поворотом лестницы. Делфина, сидящая рядом, толкнула ее локтем в бок и бросила на подругу многозначительный взгляд.
– Согласна, выглядит неплохо, – шепнула она, – но все равно он ничто в сравнении с Тайроном Пауэром.
Их приглушенный смех, пульсируя, пронесся по всему гулкому двору и несколько раз отразился от осыпающейся штукатурки цвета девичьего румянца.
Димити, Делфина и Элоди поселились в комнате с низким сводчатым потолком. Железная лампа, украшенная ажурной резьбой, отбрасывала на стены причудливые тени. Пол был выложен плиткой, а стены покрывала отслаивающаяся краска коричневато-желтого цвета. Постели представляли собой низкие жесткие матрасы с небольшими валиками вместо подушек и односпальными ткаными одеялами, лежащими в сложенном виде в изножье. Высокие, доходящие до пола окна распахивались внутрь, открывая доступ к каменным перилам, откуда можно было увидеть дома напротив, а если взглянуть направо, то и весь город, лежащий ниже холма, на котором стоял риад. Небо к этому времени стало бархатисто-черным, и на нем зажглось больше звезд, чем Димити когда-либо видела прежде.
– И небо здесь совсем другое, правда? – произнесла Делфина, подходя к подруге и вставая рядом с ней, в то время как Элоди позади них делала стойку на руках у стены, отчего штанины ее пижамы сползли вниз, обнажив тощие голени. – Трудно представить, чтобы такие звезды и такая луна светили в Англии.
– Пожалуй, летом в Блэкноуле случаются ночи, когда звезд на небе можно увидеть не меньше. Но там оно никогда не бывает таким черным, да и звезды там более тусклые, – проговорила Димити. – А что, когда стемнеет, здесь становится прохладней?
– Да, к рассвету жара спадет, а в пустыне вообще станет холодно. Но в городе будет тепло еще долгое время после того, как солнце сядет. Здания удерживают дневной жар, – пояснила Делфина. Димити посмотрела вниз, на узкие улочки, и почти увидела, как там лежит горячий воздух, толстый и ленивый, как перекормленная собака. Внезапно она почувствовала себя такой усталой, что едва могла стоять, и ей пришлось опереться на перила, чтобы не упасть. – С тобой все в порядке? – спросила Делфина. – Ты сегодня выпила достаточно воды?
– Я… не знаю.
– Здесь нужно много пить, даже если не чувствуешь жажды. Иначе от жары можно упасть в обморок. Пойду принесу тебе питье.
– Принеси и мне, Делфина! – крикнула Элоди, все еще стоя вниз головой.
Девочки не спали еще долго. Элоди и Димити с восторгом слушали страшные рассказы Делфины о белых марокканских работорговцах, которые похищают европейцев и заставляют работать, пока те не умрут, строя дворцы, дороги и даже целые города. А еще они похищают европеек и заставляют их становиться женами жирных, уродливых султанов. Бедняжки до самой смерти живут в гаремах, откуда им никогда не позволяется выходить. Обе сестры в конце концов заснули, но Димити, несмотря на усталость, бодрствовала – даже после того, как весь дом совершенно затих. Она оставалась у окна и сжимала теплый камень перил, глубоко вдыхая ночной воздух, пытаясь вычленить из его теплого, терпкого благоухания отдельные запахи.
В нем явно ощущались розы, и жасмин тоже. А еще смолистый аромат кипарисов, очень похожий на запах искривленных под напором морских ветров сосен Дорсета, но все-таки иной. Когда тянул ветерок, с ним прилетал насыщенный травяной аромат, напоминающий запах шалфея или розмарина, а еще в его дуновениях ощущалась также вонь от пота животных и навоза. И от сточных канав тоже. Она хорошо помнила этот запах уборной: сладковатый, возникающий лишь время от времени. Иногда доносился острый запах, напоминающий запахи кожи и мяса, происхождение которого она не могла угадать, и железистый запах, очень похожий на запах крови, от которого ей становилось не по себе, а также жгучий запах пряностей, отчасти знакомый по приправленной ими пище, которую путешественники ели вечером, и по пастилье, которую Селеста часто готовила в «Литтлкомбе». А помимо всех этих новых для нее запахов сразу обращало на себя внимание поразительное отсутствие соленого дыхания моря. Мысль о «Литтлкомбе» и о Блэкноуле заставила Димити вздрогнуть, и она заметила, что они показались ей очень далекими. Словно вся ее жизнь до сих пор была лишь сном, который теперь быстро улетучивался из памяти, как это происходит со всеми снами вскоре после пробуждения. Это было совершенно новое существование, в котором мерные удары морских волн, так похожие на биение сердца, больше не привязывали ее к себе, словно пасущуюся козу к колышку, не держали в ловушке, принуждая жить в такт с ними. Настала новая жизнь, в которой она была свободна, в которой она казалась незнакомой самой себе и совершенно другой. Димити стискивала руками каменные перила, чувствовала невероятнее счастье и сомневалась, что сможет его выдержать.
Утром, после завтрака, Селеста принарядила дочерей, чтобы нанести визит в дом родителей, находящийся за стенами Феса-эль-Бали на одной из улиц Феса эль-Джид, несколько более просторных. Она расчесала им волосы и аккуратно заколола своими проворными, быстрыми пальцами, а также одернула на них хлопковые юбки и блузки, чтобы те сидели поизящней. Димити посмотрела на свой собственный наряд, все ту же потрепанную юбку из грубой шерстяной ткани, которую часто носила дома, и смущенно разгладила ее ладонями, проведя сверху вниз.
– Я нормально выгляжу, когда одета вот так? – спросила она с тревогой.
Селеста посмотрела на нее, нахмурившись, но потом Димити прочла во взгляде марокканки, что та наконец поняла, в чем дело.
– Ах да, Мици! Прости, но к родителям я пойду только с моими дочерьми. Прошло больше года с тех пор, как я в последний раз видела их… После такого долгого перерыва на первую встречу мы должны пойти одни. Понимаешь? – Она подошла к Димити, положила ей руки на плечи и пристально на нее посмотрела. Димити кивнула, и в горле у нее внезапно появился ком. – Молодец. Чарльз ушел на прогулку, но я уверена, что когда он вернется, то захочет сделать какие-нибудь наброски. Мы вернемся… Не знаю, когда именно. Это зависит от… Как бы то ни было, увидимся позже. – Она повела дочерей к двери, и каждая из них, проходя мимо Димити, одарила ее улыбкой: Делфина – извиняющейся, Элоди – бессердечной. Уже стоя в дверях, Селеста оглянулась и посмотрела на Димити. – Твоя шерстяная одежда здесь не годится. В ней тебе будет слишком жарко. Когда мы вернемся, я найду для тебя что-нибудь полегче. – Она кивнула, как бы подтверждая данное обещание, и скрылась из виду.
Оставшись в одиночестве, Димити обхватила себя руками и постаралась преодолеть нахлынувшую на нее волну беспокойства. Она никак не могла решить, оставаться ей в комнате или выйти из нее, не зная, как правильно поступить, и не имея понятия, какие здесь существуют правила. Димити вышла на лестничную площадку и посмотрела вниз, во двор, где тихо журчал фонтан и все тот же кудрявый парень подметал пол жестким веником. До нее доносилось эхо приглушенных голосов. Слова сливались с журчанием воды, превращаясь в монотонный непонятный звук. Она обошла по кругу террасу, на которую выходили двери комнат, дивясь узорчатым изразцам и деревянной резьбе, любуясь двором посреди дома, а также небом над головой, чистым и синим. Димити никогда не видела такого прекрасного здания, не говоря уже о том, чтобы находиться внутри, а тем более жить в нем. В конце концов она набралась храбрости, чтобы спуститься вниз, но когда добралась до первого этажа, то увидела, что входная дверь закрыта. Убедившись, что поблизости никого нет, Димити подошла и подергала ручку, но дверь не поддавалась. Внезапно паренек-слуга появился рядом с ней и затараторил что-то, показывая очень белые зубы, которые выделялись на темном лице. Димити сделала шаг назад, и ее плечи коснулись двери. Мальчик улыбнулся и заговорил снова, на этот раз произнося нечто, имеющее куда более обычное, почти знакомое звучание. Это напоминало французскую речь, которую она иногда слышала от Чарльза и Селесты. Но хоть теперь Димити и различала отдельные слова, она все равно понятия не имела, что они значат. Девушка отскочила от паренька в сторону, затем повернулась и убежала обратно, вверх по лестнице.
После этого Димити провела несколько часов в полудреме на своем низком матрасе. Она просыпалась, глядела на потолок, опять засыпала и погружалась в один и тот же сон, в котором оказывалась затерянной среди огромных безводных пространств, которые они пересекли накануне, и ощущала, как ветер превращает ее в песок и развеивает по пустыне – песчинка за песчинкой. Шаги за дверью и внезапный стук разбудили Димити. Вошел Чарльз, даже еще раньше, чем девушка успела отозваться. Его нос и скулы слегка обгорели на солнце, волосы были мокрыми от пота и взъерошенными ветром. Димити вскочила на ноги, откинула назад волосы и постаралась собрать расползающиеся мысли. Она чувствовала головокружение и не могла точно сказать, оттого ли это происходит, что она слишком резко встала, или оттого, что на нее так сильно подействовал его вид.
– Мици! Почему ты здесь и одна?
– Все ушли к родителям Селесты, а я не могла пойти, потому что не являюсь членом семьи, – проговорила Димити, протирая заспанные глаза.
– Что ж, зря они оставили тебя здесь вот так, одну. Это несправедливо. Пойдем. Ты хочешь есть? Я собирался перекусить, а потом нанять мула и поехать к гробницам Меринидов [88], находящимся высоко над городом. Хотела бы ты отправиться туда вместе со мной?
– Да, – ответила Димити без промедления и только потом задумалась о том, как ей удастся сесть на мула в шерстяной юбке, не нарушив приличий.
Она последовала за Чарльзом, почти переходя на бег, чтобы не отстать от него, когда он шагал по пыльным улицам, все более углубляясь в самое сердце старого Феса. Она то и дело уворачивалась от напирающих на нее со всех сторон людей, двигающихся во всех направлениях, словно медленно ползущие змеи. Все они носили широкие одеяния – серые, светло-бежевые или коричневые. Цвета пустыни, подумала Димити. Казалось, краски камня, песка и осыпавшейся штукатурки каким-то образом просачивались в ткань. Небольшие лавчонки тянулись по обе стороны улицы, и товары, продающиеся в них, как правило, висели на крюках, вбитых прямо в наружные стены, отчего проход становился еще уже. Здесь продавались большие металлические тарелки и кувшины, ткани, огромные пучки сушеных трав, различные кожаные изделия, фонари, корзины, детали каких-то машин и всевозможные устройства непонятного назначения.
– Мы не станем заходить слишком далеко в эту часть города, – сказал ей Чарльз. – Рядом есть местечко, где мы сможем поесть, а один человек, живущий в соседнем доме, одолжит нам мулов на весь остаток дня.
Внезапно раздавшийся шелест крыльев заставил Димити посмотреть вверх. Ярко-белые голуби россыпью поднялись над крышей. За ними наблюдали две высокие женщины, стоящие на балконе, нависшем над улицей. Их кожа была черной, как смола, и на ее фоне украшения, висящие на груди и в ушах, казались еще более яркими, сверкая, как огонь. Димити глазела на них до тех пор, пока не налетела на шедшую навстречу женщину, закутанную с ног до головы, с лицом, завешенным серой тканью, и с ребятишками, уцепившимися за ее подол. На детях были широкие шелковые одежды лимонно-зеленого и буро-красного цветов, прелестные и изысканные, как крылья бабочек. Женщина с закрытым лицом что-то сердито пробормотала, а ее малыши смеялись и хихикали.
Свернув за угол на круто поднимавшуюся вверх мощеную улицу, Чарльз обернулся и сказал:
– Внимательней смотри под ноги. Здесь поблизости работают мясники.
Озадаченная, Димити посмотрела вниз и увидела целую реку ярко-красной крови, которая текла посреди улицы, побулькивая и перекатываясь через булыжники. Димити торопливо перешагнула через нее и встала с краю, наблюдая, как белое перышко, словно лодочка, плывет по течению этого мрачного потока.
– Сколько животных нужно убить, чтобы вылилось столько крови? – спросила она.
– Очень-очень много. Но это не чистая кровь, а разбавленная водой. Мясники ведрами выливают ее из своих лавок, – пояснил Чарльз и бросил на подопечную быстрый взгляд. – Вот уж не думал, что такая охотница, как ты, может быть так чувствительна к виду крови.
– Нет, мистер Обри, меня она вовсе не трогает, – проговорила Димити, качая головой, хотя колени дрожали и к горлу подкатывала тошнота. Ей понравилось, что он назвал ее охотницей. Запах крови был густой и прилипчивый. Она попятилась, сделав осторожный шаг в сторону от потока, и ее каблук за что-то зацепился, так что она чуть не споткнулась. Димити посмотрела вниз, встретилась с невидящим взглядом мертвых глаз козла и в ужасе отпрянула. Она огляделась. На нее смотрели сотни неподвижных глаз. Целая груда отрубленных козлиных голов, из шей которых сочилась красная кровь. Отвисшие губы обнажали прямые мелкие зубы. Старик, стоящий позади этой жуткой кучи, смотрел на нее и смеялся. Димити поспешила следом за Чарльзом. В желудке у нее клокотало.
Место, где они пообедали, было не рестораном, а просто нишей в стене с деревянной загородкой, за которой какая-то старуха раскатывала лепешки и быстро пекла их на железной сковороде, окутанной дымом и жаром. Затем она накладывала в них горстями маслины с кусками омлета, ловко складывала и вручала посетителям. Получил их и Чарльз, после чего предложил сесть напротив лавки на ветхую ступеньку. Они ели лепешки, обжигая губы и отгоняя жужжащих вокруг них брюхастых мух, синих со стальным отливом. Уличный мальчуган, не дожидаясь, когда его попросят, принес им два стакана чая. Чарльз вытер пальцы о брюки перед тем, как их взять, и протянул парнишке монету. Казалось, он чувствовал себя совершенно непринужденно, полностью приспособившись к тому образу жизни, который для Димити был столь чуждым. Она старалась не показывать своего изумления и игнорировать пристальные взгляды арабских мужчин, когда они проходили мимо. Заметив, что арабы обращают внимание на Димити, Чарльз сказал:
– Не ходи здесь одна, Мици, ладно? Вообще-то, Фес довольно безопасен, однако в старом городе легко заблудиться. Это случилось со мной во время моего первого приезда. Однажды мне понадобилось четыре часа, чтобы выбраться! Наконец я встретил вьючного мула и последовал за ним. К счастью, он вывел меня к одним из ворот, и уже оттуда я нашел правильную дорогу. Так что будет лучше, если ты не станешь далеко от меня отходить.
– Хорошо, я никуда не уйду, – пообещала она.
Чарльз откусил кусок лепешки и некоторое время жевал его с задумчивым видом.
– У меня в голове рождается картина. Я вижу ее не совсем четко, но думаю, что изображу на ней пустыню, не город… в общем, нужно еще подумать. Пока ты здесь, тебе просто необходимо увидеть чаны, в которых дубят кожу. Они воистину поразительны. Хотя, думаю, смотреть на них не следует сразу после обеда, дух от них идет сильный, – добавил он с улыбкой.
Димити кивнула. Она согласилась бы на все, что предложил бы ей Чарльз.
Седла мулов были из грубой розоватой кожи с резким запахом, смешивающимся с запахом пота самих животных. Чарльз долго вел на французском языке переговоры с хозяином и в конце концов передал ему несколько монет с видом человека, который знает, что его ограбили. И только после того, как они отъехали достаточно далеко, он подмигнул Димити и шепнул, что сделка получилась выгодная. Прежде чем сесть на мула, Димити пришлось заткнуть юбку за пояс, и ей дали шерстяное одеяло, чтобы прикрыть ноги и таким образом соблюсти правила приличия. Она завязала его сзади узлом, и получилось нечто вроде огромного фартука из жесткой ткани, которая колола кожу и натирала колени. Уже через несколько сотен ярдов жесткое седло стало впиваться в тело и причинять ужасную боль, но мул покорно следовал за мулом Чарльза, и ей приходилось терпеть.
Невзирая на жуткую жару, они час или больше ехали по дороге, идущей все время вверх, поднимаясь на скалистый холм к северу от города. Наконец Димити увидела впереди приземистые зубчатые остатки зданий, которые, как она догадалась, и являлись целью их путешествия. Пот тек по спине, и она качалась в седле, чувствуя, как солнце обжигает лицо. На Чарльзе была шляпа с широкими полями, и ей тоже хотелось бы иметь что-нибудь в этом роде. Волосы прилипли к затылку, и Димити мечтала о том, чтобы нырнуть в море у причала в Танжере и ощутить, как прохладная бирюзовая вода сомкнется над головой. В течение продолжительного времени единственными звуками, которые она слышала, были цоканье копыт мулов по каменистой дороге, скрип седел и завывания ветра. Уже почти добравшись до вершины, они поехали еще медленнее, пробираясь по полю, усеянному козлиными шкурами, расправленными и растянутыми на колышках, сохнущими под палящими лучами солнца. Они были окрашены в ярко-красный, ярко-синий и ярко-зеленый цвета, словно лепестки, упавшие с какого-то огромного цветка. Пораженная Димити рассматривала каждую из шкур, пока мул пробирался меж ними.
Когда наконец всадники добрались до подножия высокой полуразрушенной каменной гробницы, Чарльз слез с мула, сделал большой глоток из бутыли с водой, а затем передал ее Димити.
– Ах, черт побери! Твое лицо обгорело! У тебя что, нет шляпы? – воскликнул он.
Димити покачала головой, в которой начала пробуждаться тупая боль. Полученные солнечные ожоги ее не тревожили: ведь она отпила из бутылки, горлышка которой только что коснулись губы Чарльза.
– Ничего, на обратном пути наденешь мою. Иди сюда, посиди в тени.
Димити неловко соскользнула с седла, села на землю и прислонилась спиной к осыпающейся каменной стене. И тут же поняла, зачем Чарльз предпринял это мучительное путешествие по такой страшной жаре. Под ними как на ладони лежал весь Фес, а позади него тянулись окружающая его равнина и скалистые холмы. Солнце клонилось к западу, и вся местность была озарена оранжевым светом. Городские стены, казалось, полыхали. Она ахнула при виде такой картины. Чарльз заулыбался и тоже стал смотреть на панораму города.
– Теперь, надеюсь, ты понимаешь, почему древние владыки хотели, чтобы после смерти их вечно окружало подобное зрелище? – проговорил он тихо.
Димити кивнула. Внизу под ними, в медине [89], где сгустились наиболее темные тени, уже начинали загораться огоньки. Они блестели, как упавшие с неба звезды.
– В Блэкноуле я даже не представляла себе, что где-то может оказаться подобный город. И мне кажется несправедливым, что все это было здесь, в то время как я даже не подозревала о существовании такого места.
– Существует еще миллион других мест кроме этого, Мици. Чем больше путешествуешь, тем лучше понимаешь, какой огромный мир нас окружает.
– Вы возьмете меня с собой в другие страны, мистер Обри? Когда туда поедете? – Уже в следующий момент после того, как Димити проговорила эти слова, она с трудом могла поверить, что они были произнесены вслух. Чарльз долго ничего не отвечал, и сердце Димити замерло, готовое разорваться.
– Для тебя, Мици, я сделаю все. Кто знает, куда нас приведет жизнь? – проговорил он наконец.
Димити увидела, что Чарльз не отрываясь смотрит на город, а в его глазах отражается свет, идущий от озаренных солнцем зданий. Взгляд был такой далекий и напряженный, словно он пытался увидеть то будущее, которое скрыто от всех. Для тебя, Мици, я сделаю все.Внезапно она ощутила все прозвучавшее в этих словах многообещающее богатство мира. Для тебя, Мици. Они просидели так долгое время, пока небо не потускнело, став бирюзовым, и на его фоне не зажглась розовая полоса. Несколько высоких облачков сверкали серебром и золотом. Неземной запах доносился со всех сторон. Димити осмотрелась и заметила позади себя жасминовый куст, прильнувший к полуразрушенной стене гробницы. Его ветви как раз и источали аромат. Они изогнулись над ними, точно свадебная беседка [90].
Когда Чарльз и Димити, усталые и запыленные, вернулись в риад, наступила уже настоящая ночь. Селеста и ее дочери к тому времени поджидали их во дворе. Элоди и ее мать пристроились, обнявшись, на низком диване, а Делфина сидела на краю фонтана, склонившись над водой, и наблюдала за тем, как струи падают на поверхность. Селеста подняла голову, когда Чарльз с ней поздоровался, и Димити потрясло то, какими красными и припухшими выглядели ее глаза, каким заплаканным оказалось лицо.
– Моя дорогая, что случилось? – спросил Чарльз, подходя ближе и присаживаясь перед Селестой на корточки.
Его слова и поза заставили Димити почувствовать себя несчастной. Она отступила назад, обошла Селесту с Чарльзом и направилась к Делфине, которая так и не подняла на нее взгляд. На полпути к подруге девушка ощутила на себе огненный взгляд Селесты. Димити могла даже не смотреть на ее лицо, чтобы догадаться, какое выражение на нем увидит. То же самое, которое было у Селесты на кухне в «Литтлкомбе», когда она рассматривала портрет Димити.
– Об этом я расскажу позже. Где ты был? Мы тревожились. – Голос Селесты звучал хрипло.
– Просто мы поднимались к гробницам. Я говорил тебе, что собираюсь их посетить и полюбоваться видом…
– И ты взял с собой Мици? Я думала, мы решили ехать к гробницам завтра, все вместе? Делфина тоже хотела…
– Ну, мы сможем поехать снова. И ты возьмешь девочек – в любое время, когда захочешь. А что касается Мици, то, разумеется, я забрал ее с собой. Она и так провела все утро в одиночестве.
– О, я уверена, с Мици ничего бы не случилось. Она вполне в состоянии немного побыть одна, – произнесла Селеста, и по ее голосу чувствовалось, что нервы у нее на пределе. Димити не смела поднять взгляд, а рука сидящей рядом Делфины, которая только что медленно чертила круги на воде, замерла.
– Оставлять ее одну было несправедливо, – осторожно проговорил Чарльз.
– Наши дочери тоже хотели бы провести с тобой немного времени, Чарльз.
– Ты забрала дочерей повидаться с твоими родителями. Неужели весь мир должен затаить дыхание и ждать, когда ты вернешься? – холодно сказал Чарльз.
Читать бесплатно другие книги:
