Полузабытая песня любви Уэбб Кэтрин

– А кто утверждал обратное? И что они говорили? – спросил Зак, но старик ничего не ответил. – И это, наверное, послужило настоящей причиной того, что Селеста уехала, а Чарльз Обри ушел в армию? – продолжил Зак.

– Откуда мне знать? Разве можно заглянуть в сердце человека?

– Нет. Разумеется, нет. Но вы не станете отрицать, что шли к ней, чтобы ее навестить, ведь правда? На прошлой неделе, разговаривая с Димити, я упомянул, что встретил вас… Она сказала, что вы хороший человек.

Старик взглянул на Зака:

– Она сказала это обо мне? – Голос его был тихим и грустным.

– Да. Я думаю… она хотела бы увидеть вас снова, даже если сама не готова это признать. Кажется, в этих краях все течет медленно. Я не ошибся?

– Нет. Думаю, так и есть. – Уилф помолчал и повернулся, чтобы исподлобья взглянуть на «Дозор».

– Когда я разговариваю с Димити, у меня иногда возникает чувство, что… она мне чего-то недоговаривает, – осторожно закинул удочку Зак.

В ответ Уилф посмотрел на него презрительно:

– Я уверен, она вам рассказала много больше того, что вы имеете право знать, молодой человек. Удовлетворитесь этим, вот мой совет.

– А вы очень преданы женщине, которую знаете так давно и с которой не общались вот уже несколько десятилетий.

– Может, и так.

– Скажите, пожалуйста, мистер Кулсон… Просто скажите мне, Димити Хэтчер, она… хороший человек? – спросил Зак.

Они остановились, и Уилф повернулся, чтобы взглянуть на море, над которым виднелась огромная туча.

– Мици, она грешила, но и против нее много грешили, – наконец сказал он. – Как раз этого люди никогда не хотели понять, хоть я и пытался втолковать им это достаточно часто. Не ее вина, что все обернулось таким образом. Но я все равно взял бы ее в жены, несмотря ни на что. Если бы она согласилась за меня выйти. Но она не захотела. У нее в сердце нашлось место лишь для одного мужчины, и им оказался Чарльз Обри, и не важно, был тот достоин этого или нет. Он никогда не любил ее так, как любил я. Откуда ему? Я нутром чувствовал, что она за человек. Я знал, кто такая эта девушка. Но я был ей не нужен. Ничего не поделаешь. Вот и все, что я могу вам сказать. Больше ни о чем меня не спрашивайте.

– Хорошо, – согласился Зак. – Но пусть то, что я вас увидел, не помешает вам ее навестить… Я думаю, она одинока в своем доме. Не годится человеку проводить в уединении так много времени.

– Согласен, но это ее выбор, – грустно проговорил Уилф. – Я пытался с ней общаться. Пытался и получил отказ. Ну, нет так нет. Думаю, впрочем, и сейчас время еще не настало.

Они в молчании прошли до конца дороги, где Уилф повернулся и, едва заметно кивнув головой, зашагал прочь. Зак смотрел ему вслед, пока Уилф не превратился в далекую одинокую фигурку, согнувшуюся под тяжестью воспоминаний, в темный силуэт на фоне узкой дороги. Зак побрел к пабу, ощущая после разговора с Димити беспокойство и неприкаянность. У самого входа в «Фонарь контрабандиста» телефон Зака звякнул, чем немало его удивил. Он вынул мобильник из кармана и увидел на экране одинокий столбик, показывающий силу сигнала. Эсэмэска пришла от Ханны, и это заставило его вздрогнуть. «Окот закончился. Встретимся сегодня в пабе?» Он нажал кнопку ответа, но затем помедлил. Его накрыла лавина противоречивых чувств. Прошло уже три дня с тех пор, как Зак виделся с ней. Он по ней соскучился, но и не мог проигнорировать то, что знал. Он понимал, что Ханна не станет отвечать на его вопросы, а когда он выложит факты, то разозлится окончательно. Заку хотелось ее обнять и покрепче стиснуть, но также и начать трясти – до тех пор, пока из нее не посыплются хоть какие-нибудь ответы. «Годится», – ответил он и решил на время оставить все как есть.

Сумерки в тот вечер наступили рано. Завеса мрачных туч опустилась на побережье, и, едва Зак подошел к стойке, начали падать первые тяжелые капли дождя, как и предсказала Димити. Зак успел прикончить свою первую пинту, когда на пороге показались Ханна и Илир. Они оставили мокрые грязные сапоги у дверей и прошли к нему в толстых носках. Вид узкого волевого лица Ханны и тщательно контролируемого выражения на нем вызвал у Зака приступ болезненной неловкости, близкой к отчаянию. Но сейчас, когда с ней был Илир, не могло идти и речи о том, чтобы затеять ссору. Зак не мог до такой степени выставить напоказ свои чувства. Ханна купила им всем выпить и, улыбаясь, села за столик. Она выглядела усталой и обеспокоенной, но была очень оживлена. В ней чувствовалась все та же подспудная нервозность, которую он замечал и раньше.

– Ну, так как обстоят дела? Никаких проблем с овцематками? – спросил наконец Зак.

Оба кивнули в ответ, и Зак решил, что Ханна на минуту расслабилась.

– Все в порядке, – сказал Илир, проведя руками по густым мокрым волосам, жестким, как солома. Темный цвет его кожи, казалось, впитывал горящий в пабе неяркий свет. – А под конец родились близнецы. Целых две двойни. Неудивительно, что их мамаши никак не могли разродиться. Это была для них тяжелая работа.

– Но ведь это хорошо, верно? Два ягненка по цене одного?

– Да. Но за ними все равно нужен пригляд. Один всегда больше другого, а тот, что поменьше, никогда не бывает так же здоров, как другой, и хуже нагуливает жир, – пояснила Ханна.

– Но зато с окотом уже закончено, да? Теперь вы, по крайней мере, сможете немного поспать, – сказал Зак. Ханна и Илир обменялись быстрыми взглядами, брошенными почти украдкой, а затем согласились с ним. Зак улыбнулся, стиснув зубы, и поднял кружку. – За новое поколение портлендок с Южной фермы.

– И за новые начинания, – добавила Ханна.

Они выпили, и Зак взглянул на Илира. Как раз вовремя, чтобы заметить у него на лице мимолетный след чувства, близкого к панике. На какой-то миг его смуглые черты показались Заку искаженными судорогой отчаяния, накатившего, а затем прошедшего.

– Новые начинания… – эхом отозвался Илир безрадостно.

Ханна дотронулась до его локтя, и интуиция подсказала Заку следующий вопрос.

– Вы тоскуете по дому, Илир?

Ответ последовал не сразу.

– Да, конечно. А в некоторые дни даже больше, чем обычно. Место, где вы родились, навсегда останется вашим домом, даже если жизнь там не слишком хороша.

– Каково оно, Косово? Я никогда… Кажется, я не знаю никого, кто бы там побывал. Думаю, туда пока еще не ездят туристы, – сказал Зак сконфуженно.

– Конечно, ведь в течение многих лет его упоминают только в связи с войной. Это молодая страна с очень древним сердцем. Замечательная красота, но и большие трудности. Все еще много разных неприятностей. Работы мало. Не хватает денег, а иногда даже электричества. И люди до сих пор воюют друг с другом. Считается, что у нас единое государство, но на деле этого не чувствуешь.

– Звучит так, будто жить там непросто, – подытожил Зак.

– По сравнению с Дорсетом нелегко, это верно. Однако, чтобы приехать сюда, мне пришлось оставить там многое. И очень ценное для меня.

На секунду печаль Илира сгустилась вокруг них, став почти осязаемой.

– Но это было правильным решением, – категорично заявила Ханна.

– Да. Для моего народа жизнь там почти невыносимая. Много проблем, мало денег, трудно найти работу. Цыган нигде не любят. Англия – замечательная страна. Неплохое место для того, чтобы здесь поселиться. Я иногда слушаю новости и думаю, что вы сами не понимаете, насколько хорошо тут живете.

– Да, я полагаю, вы правы. Но люди всегда найдут, на что жаловаться. Так говорил мой отец, который ценил жизнь и был великим оптимистом. Хотя, насколько я теперь помню, он в основном говорил о моей матери. И не уставал повторять, что, попав на небеса, она перво-наперво сообщит Богу, что облака у него чересчур мягкие. – Он слабо улыбнулся, и Илир кивнул.

– Думаю, ваша мать и моя нашли бы о чем поговорить, – произнес он.

– Да будет вам. Хватит ныть. Пейте, – скомандовала Ханна, стукнув по их кружкам своей.

Значительно позже, когда Илир, проталкиваясь через толпу, пошел к стойке, Зак наклонился и поцеловал Ханну, придерживая ее голову одной рукой на тот случай, если она захочет отстраниться. Она не сопротивлялась, и он прижался лбом к ее голове и закрыл глаза, наслаждаясь запахом. Теплым, земным и очень чувственным. Воздействие пива примешивалось к усталости и рождало истому, из-за которой было трудно думать. Когда Зак ее отпустил, она настороженно улыбнулась.

– Что это, Ханна? – спросил он.

– О чем ты?

– Это просто секс? И я для тебя отпускной роман?

Она отодвинулась от него и долго тянула пиво, прежде чем ответить.

– Я не в отпуске, – сказала Ханна.

– Ты знаешь, о чем я говорю. Что произойдет, когда я отсюда уеду? Все закончится?

– Ты уезжаешь? – спросила она.

Этот вопрос застал его врасплох и вывел из равновесия. Зак понял, что еще не задумывался о том, когда именно закончит дела в Блэкноуле и закончит ли их вообще.

– Ну, я не могу остаться в комнате над пабом навсегда, правда?

– Я действительно не знаю, Зак, – проговорила Ханна, и он не понял, на который из его вопросов она ответила. Он провел пальцем через несколько капель пива на столе, соединив их в фигуру, напоминающую морскую звезду.

– Я знаю, что у тебя есть секреты, – сказал Зак тихо. Ханна замерла на стуле. – Что ты участвуешь в… чем-то.

– Я думала, ты здесь для того, чтоб исследовать жизнь Обри, а не мою?

– Я этим занимался. И занимаюсь сейчас… Но мне кажется, его жизнь и твоя имеют много точек соприкосновения, больше, чем может показаться.

Ханна смотрела на Зака не моргая.

– Ты ничего не собираешься мне рассказать? – продолжил наконец Зак.

Ханна принялась вычищать грязь из-под ногтя большого пальца. Потом она нахмурилась.

– Не дави, Зак, – чуть слышно прозвучал ее голос.

– Не дави? – эхом отозвался он. В его тоне послышалось недоверие. – Это все, что ты можешь мне сказать?

– Зак, ты мне нравишься. Правда. Но… ты не знаешь, в чем я участвую…

– Возможно, я знаю об этом больше, чем ты думаешь…

– Нет-нет. – Ханна покачала головой. – Чего бы ты ни знал или ни думал, что знаешь, тебе известно далеко не все. А без этого ты не поймешь. И я не могу тебе рассказать, Зак. Не могу. Так что не дави. Если ты не можешь оставаться со мной без того, чтобы я рассказала тебе вещи, которые тебе знать не положено, то мы не можем быть вместе. Понимаешь? – Она посмотрела ему в глаза. Выражение ее лица было печальным. Вспышка гнева, которую Зак только что пережил, сошла на нет, растворившись в чувстве растерянности.

– Как мы можем быть вместе, если ты не допускаешь меня в свою жизнь? Ты хочешь сказать, что все кончено?

– Я говорю… доверяй мне, если можешь. Постарайся обо всем забыть.

– А если я не могу? – спросил он, однако в ответ она лишь посмотрела на него непреклонным взглядом.

Шум у стойки прервал их разговор, и Ханна испытала видимое облегчение. Один мужской голос, грубый и агрессивный, звучал громче остальных. Ханна вскочила на ноги.

– Нет уж, черт побери, будь я проклят, если стану ждать, пока вы обслуживаете этого говнюка! – Этот крик, наполненный гневом, разнесся по всему пабу. Сразу все разговоры затихли. – Я тут живу, приятель, и мое место здесь. А где твое, разрази тебя гром?

– О, как чудесно. Наш милый придурок с замашками ксенофоба решил заглянуть на огонек, – проговорила Ханна так громко, как только смогла.

Зак выругался себе под нос, когда она пошла к стойке. Сама на фут ниже собравшихся там мужчин, она вела себя так, словно была десятифутового роста. Они перед ней расступились, как это сделала бы отара ее овец.

– Послушай, Ханна, незачем вмешиваться. Получится только хуже, – предупредил Пит Мюррей.

– Почему бы тебе хоть раз не попридержать свой поганый язык? Я подошел первым, а этот ваш польский холуй пытался меня бортануть. Лично я думаю, что ему здесь вообще нечего наливать пиво.

Тираду произнес мужчина лет пятидесяти. Он был высоким, лысым, и его пивное брюхо перевешивалось через ремень потрепанных джинсов. Кожа и глаза покраснели: от гнева и обильной выпивки к ним прилила кровь.

– К счастью, присутствующим, черт возьми, совершенно плевать на то, что думает такое дерьмо, как ты, Эд, – сказала Ханна нежным голосом.

Илир с лицом, черным от ярости, исподлобья глядел на обидчика. Он что-то гневно пробормотал на родном языке, и Эд отпрянул, так много злости прозвучало в этих непонятных словах.

– Все слышали? Я знаю, когда мне угрожают, даже если это делает обезьяна, которая и говорить-то по-человечески не умеет. Ну что, Мюррей, сам выбросишь его отсюда или это сделать мне?

Пит Мюррей посмотрел на Ханну, потом на Эда, а затем с сожалением сказал Илиру:

– Возможно, лучше пойти домой, приятель. Не стоит связываться, а?

– Нет! Почему мы должны уходить только из-за того, что пьяному дураку пришло в голову покуражиться? – возразила Ханна.

– Вы послушайте, что она мелет! Это я-топьяный! Давай, собака, ступай в свою конуру. – И лысый ткнул пальцем в Илира, не обращая внимания на враждебные взгляды окружающих.

Последовало тяжелое молчание. Зак подумал о том, чтобы как-то успокоить Ханну, например положить руку ей на плечо, но она тряслась от гнева, и он подозревал, что она может развернуться и ударить его. Никто не двинулся с места, и Эд снова злобно посмотрел на Илира, изображая притворное удивление:

– Ты все еще здесь? Пошел вон, выметайся, пока я не позвонил в иммиграционную службу. – Воздействие этих слов на Илира было видно невооруженным взглядом. Кровь бросилась ему в лицо, глаза расширились. Зак услышал, как Ханна сделала резкий вдох. На краснощеком лице Эда расплылась широкая улыбка. – Ах вот как? – произнес он радостно. Эд обвел сидящих в пабе пьяным взглядом, стараясь запомнить присутствующих. – Вы все видели, а? Кажется, я попал в больное место? Не случится ли такого, что, когда констебль Плод нанесет тебе визит, документы у тебя окажутся не в порядке? А, солнышко?

Говорящий ткнул Илира пальцем в грудь, и Зак понял, до какой степени пьян этот человек, если не обращает внимания на убийственный взгляд цыгана.

– Конечно, его документы в порядке, слышишь ты, задница, – снова вмешалась Ханна.

– Ну, тогда никаких проблем не возникнет, если я сделаю завтра один маленький звоночек в участок. Ведь правда? – Эд торжествовал.

– А теперь, Эд, почему бы тебе обо всем не забыть и не насладиться выпивкой? Что посеешь, то и пожнешь. Нет смысла создавать людям проблемы… – проговорил Пит тихим голосом и поставил перед бузотером новую пинту пива.

Эд ухмыльнулся в лицо Илиру:

– Ты бы лучше сегодня вечером упаковал вещи. Насколько я знаю, полицейские не дают времени на сборы, когда вышвыривают домой таких, как ты.

Он отвернулся, взял кружку и попытался отпить из нее, не проливая пива. В следующую секунду Илир налетел на него.

Первый удар по голове Эда пришелся сбоку, и тот лишь пошатнулся и выронил кружку. Последовал маленький взрыв, в результате которого осколки разлетелись во все стороны. Илир шагнул вперед, схватил Эда за грудки и, оскалив зубы от ярости, одним толчком впечатал толстяка в барную стойку. Зак услышал, как Ханна ахнула, и, пока он смотрел, онемев от удивления, она бросилась вперед и попыталась оттащить Илира. Эд был выпивоха, но превосходил Илира ростом и имел длинные руки. Поэтому ему удалось заехать кулаком в глаз противнику прежде, чем Илир снова успел ударить его с короткого расстояния. На этот раз удар цыгана пришелся в живот, отчего толстяк задохнулся и стал ловить ртом воздух, но все-таки урон, нанесенный ему, оказался недостаточно сильным, чтобы тот согнулся пополам и прекратил сопротивление.

– Илир! Не надо! – крикнула Ханна.

Несколько человек вышли вперед, чтобы удержать Илира, а другие схватили также и Эда, когда он с налитыми кровью глазами пошел на противника, словно само воплощение неуклюжей воинственности. Илир выглядел так, будто был готов на убийство, и Зак, шагнувший вперед, чтобы встать рядом с Ханной между дерущимися, обрадовался, что обоих задир крепко держат за руки.

–  Ханна! – крикнул Пит Мюррей, демонстрируя готовность перепрыгнуть через стойку и принять участие в наведении порядка.

– Уходим! – лаконично ответила она.

На щеке Эда виднелся красноватый синяк.

– Вы это видели! Все видели! Он на меня напал! Не думай, что я не выдвину против тебя обвинений, слышишь ты, неграмотное чучело! У меня есть свидетели! – Голос Эда от негодования стал визгливым.

– Остынь, Эд. Всякое бывает в запале. Уверен, мы все слишком растеряны, чтобы вспомнить, кто замахнулся первым. Согласны? – Хозяин паба обвел взглядом своих завсегдатаев, и некоторые из них кивнули, выражая одобрение сказанному.

Эд фыркнул, задыхаясь:

– Вы жалки! Все вы!

– Люси, пожалуйста, вызови такси для Эда. Он вроде немного не в себе. А ты, – Пит ткнул пальцем в Илира, – ступай домой. Прямо сейчас. – Илир произнес длинное ругательство на родном языке, высвободил руки и гордо прошествовал к двери, прихватив по дороге сапоги. – И ты тоже, Ханна. Думаю, для одного вечера этого достаточно.

– Ладно, – сказала Ханна, взглянув на Эда пылающими глазами.

– И правда… Всем доброй ночи, – отозвался Зак, выходя следом за ней на улицу.

Илир уже дошел до середины переулка, который вел не в сторону фермы. Он слегка покачивался, и сапоги у него были надеты не на ту ногу, отчего нелепо топорщились у лодыжек.

– Илир! Подожди! – крикнула Ханна, стоя под навесом у входа в паб и возясь с собственными сапогами. Дождь хлестал серыми потоками. Голова Илира была непокрыта, и в тусклом свете уличного фонаря его мокрые волосы выглядели прилизанными и блестящими. – Илир! – Она побежала за ним, догнала и нежно взяла за руку. Зак смотрел, не зная, что делать, сутулил плечи и ежился от ночной сырости. Он видел, как Ханна разговаривает с Илиром, но не мог расслышать ни одного слова. Потом, к его удивлению, цыган опустился на колени прямо посреди мостовой. – Зак! – позвала Ханна.

Ругнувшись, Зак выскочил под дождь и трусцой побежал к ним. У Илира из угла правого глаза сочилась кровь и, смешиваясь с дождем, текла по лицу. Глаз заплыл, веко распухло и не открывалось.

– Господи, может, нужно наложить швы? – пробормотал Зак.

Мокрыми от дождя руками Ханна обхватила лицо Илира, чтобы лучше разглядеть рану. Илир закрыл второй глаз. Он тяжело дышал, судорожно глотая воздух.

– Нет, просто… помоги мне его поднять. Хорошо? Эд, верно, ударил его сильней, чем я думала.

Они взяли Илира под руки и повели, но шаги его были неуверенные, ноги подкашивались.

– Пойду схожу за машиной. Ждите здесь.

– Погоди. Насколько ты пьян? – спросила Ханна.

– После нынешнего происшествия я трезв как стеклышко и холоден как лед. А вообще-то, мне жутко не повезет, если меня заставят дыхнуть в трубку по дороге из этой деревни на твою ферму. Или ты все-таки попытаешься довести его до дома в таком состоянии?

– Ладно, иди, – согласилась она, поскольку Илир снова осел, подняв руки над головой, словно моля о помощи.

Ханна присела на корточки и обняла своего товарища, положив подбородок на его мокрые волосы. Нежный жест, так отличающийся от всего, что Зак видел раньше. Он невольно почувствовал укол ревности.

Им удалось уговорить Илира забраться на заднее сиденье машины, затем Ханна села на переднее, и Зак погнал по дороге, хотя руль то и дело выскальзывал из мокрых рук. Рассмотреть что-либо впереди сквозь проливной дождь было трудно, и он был рад, когда они свернули с дороги в проселок, ведущий к ферме, где им уже наверняка не мог встретиться ни один автомобиль. Зак остановился как можно ближе к дому, но они все равно еще раз вымокли, пока помогали выйти Илиру, едва держащемуся на ногах. Дождь хлестал как из ведра. Снова взяв раненого под руки, Ханна с Заком, пробираясь между старой ненужной мебелью и кучами мусора, протащили Илира через кухню и подняли вверх по лестнице, ведущей к его комнате. Открыв дверь, они словно попали в совершенно другой дом. Комната Илира оказалась безупречно чистой и опрятной. Кровать аккуратно застлана простынями, одеяло подоткнуто, покрывало расправлено. Шторы постираны и поглажены. На полу ни одежды, ни обуви. Ковер безукоризненно вычищен пылесосом. На каминной полке под настенным зеркалом ненавязчиво красовались бутылочка дезодоранта и расческа. Ханна перехватила скептический взгляд Зака.

– Можешь не говорить. – Она вскинула руки, а потом уронила их. – Поверь, я его уверяла, что он волен наводить порядок во всем доме, но Илир говорит, что эта комната – его жилье, а остальными он заниматься не станет, потому что не хочет вмешиваться.

– Я его не виню.

– Нет, он имел в виду другое. Он так проявлял участие. Чуткость.

Она присела на край кровати рядом с Илиром и натянула одеяло ему на ноги.

– Я еще не умер. Не говорите обо мне так, будто меня больше нет, – проворчал Илир.

Ханна улыбнулась:

– Ну конечно, ты с нами. Мы просто думали, что ты отключился.

Соблюдая осторожность, Илир немного приподнялся и прикоснулся пальцами к ране над глазом, из которой все еще сочилась кровь.

– Я отключусь, если не выпью кофе.

– Пойду приготовлю, – сказал Зак.

– А я принесу вату и промою глаз.

– Не нянчись со мной, Ханна. Я не ребенок.

– Тогда не веди себя как дитя и позволь обработать глаз, – сказала Ханна ровным голосом.

На кухне Зак поставил на огонь чайник и наблюдал, как Ханна роется в шкафах и ящиках в поисках миски, соли и ваты.

– Илир здесь… нелегально? – спросил он.

Ханна нахмурилась, не взглянув на него:

– С точки зрения закона – да. Наверное. Но имеет ли он право здесь находиться? Готова спорить, что имеет.

– А не может он получить визу или что-нибудь в этом роде?

– Знаешь, Зак, мы как-то об этом не подумали. Послушай, существует быстрый и простой способ уладить бумажные формальности, мы бы им и воспользовались, ясно? Но у него даже нет паспорта.

– Господи, Ханна! Что, если этот тип действительно позвонит в полицию? Ты ведь можешь попасть в беду?

– Это ямогу попасть в беду? – Она повернулась и в ярости направилась к нему. – Илир жил в Митровице, в одном из ее районов, называющемся Рома-Махалла и населенном цыганами. После войны всех жителей выгнали из домов и вынудили поселиться в лагерях для беженцев. Тот, в который его поместили, был разбит на отвалах шахты, где добывали свинец. Слышишь, Зак, свинец. «Чесмин луг» – так он назывался. Теперь он закрыт, но люди там жили годами. Это убило его родителей. Дети там вырастали со свинцовым отравлением. Теперь ООН перестроила некоторые из старых домов в Митровице и пытается вселить прежних жителей обратно, в тот самый город, где они по-прежнему станут подвергаться дискриминации и жить под страхом новых нападений со стороны албанцев. В город, который никто из них уже давно не считает своим домом. И ты говоришь, что я могу попасть в беду, если его вышлют? – Она недоверчиво покачала головой.

– Я просто хотел сказать… Тебя заставят выплатить огромный штраф за то, что ты взяла на работу нелегального иммигранта.

– Иммигранта? А разве у него больше нет имени?

– У меня просто сорвалось с языка… Я не хотел…

– Чего стоят все наши опасения по сравнению с тем, с чем придется столкнуться ему, если его депортируют? Какое значение имеет то, сколько стуят мои ягнята, то, закончишь ты свою книгу или нет, и то, сумею ли я подыскать точное слово, определяющее наши отношения? Разве все это важно по сравнению с тем, как приходится жить ему?

– Это он тебя втянул? В то, чем ты занимаешься? В контрабанду… Продажу поддельных произведений искусства… Думаю, у него наверняка больше контактов в теневом бизнесе, чем у тебя.

Ханна уставилась на него, на мгновение опешив, а потом ее глаза вспыхнули гневом.

– Перестань или уходи прямо сейчас. Я не шучу. – Она указала на дверь. Зак обратил внимание, что ее указательный палец при этом вел себя неуверенно. Он подрагивал.

– Не горячись, – проговорил он мягко. – Не надо. Просто… я за тебя беспокоюсь. – Ханна уронила руку, а затем взяла вату и соленую воду.

– Не из-за чего беспокоиться. У меня все прекрасно.

Она повернулась и пошла наверх. Какое-то время Зак раздумывал, не убраться ли восвояси. Проявить упрямство и выскочить под проливной дождь. Он попытался представить себе Ханну бегущей за ним, как она недавно бежала за Илиром, но хорошо понимал, что она позволит ему уйти. Зак отыскал на кухне банку с растворимым кофе, налил три кружки и положил в каждую сахара. Молока, которое можно было бы налить в кофе, найти не удалось. Неужели дело заключалось в том, что он знал о ее тайнах? Неужели только это заставило его остаться? В таком случае уйти все-таки следовало. Ему все равно пришлось бы с ней порвать, потому что поставить открыто вопрос о подлинности портретов Денниса значило разоблачить Ханну. Но затем Зак представил себе, как она стояла в конце каменного причала, такая одинокая, и глядела на пустынное морское пространство. Вспомнил, как решительно она выглядела, с какой стойкостью Ханна готова была встретить лицом к лицу расстилающийся перед ней мир, в то время как дома и в личных делах у нее царили хаос и запустение. Голова у него раскалывалась, но он все равно с полной ясностью осознал, что не хочет от нее уходить. Зак на мгновение закрыл глаза, выругался, а затем отхлебнул кофе из одной чашки, прихватил две другие и осторожным шагом пошел к комнате Илира.

Поднявшись до середины лестницы, он услышал их голоса, очень тихие, но различимые. Зак замер, вслушиваясь в разговор и презирая себя за это.

– Я ему ничего не сказала, честное слово, – произнесла Ханна.

Зак сжал зубы от негодования.

– Знаю-знаю. Но что, если нагрянет полиция, Ханна? Что, если Эд туда позвонит, как обещал?

– Этот поросенок сегодня так напился, что с трудом мог стоять на ногах… Он не вспомнит ни того, что сегодня произошло, ни того, что пригрозил сделать.

– А что, если вспомнит?

– Ну, тогда… Что ж. Нам надо продержаться лишь до следующего вторника. Вот и все. Еще три дня, Илир, и дело сделано! Ты просто исчезнешь… Если придет полиция, ты можешь спрятаться. А я скажу, что ты убежал после того, что случилось в пабе. Скажу, что не знаю, куда ты подался.

– Из-за этого ты можешь попасть в беду, Ханна. Ты сделаешь это для меня?

– Конечно сделаю. Все зашло слишком далеко, так что останавливаться теперь нельзя, понятно?

– Ты уверена?

– Уверена. Все получится, вот увидишь. Всего три дня, Илир. Три! Ты и оглянуться не успеешь.

– Прошу прощения за сегодняшнее. За то, что случилось в пабе. Не следовало мне впадать в ярость. Не нужно было его провоцировать.

– Эй, чтобы я никогда больше не слышала, как ты извиняешься за то, что саданул Эда Линча. Ясно? Каждый удар, нанесенный этому человеку, является услугой обществу.

Зак представил себе, как Ханна улыбнулась при этих словах.

– Что ты скажешь Заку, когда все окажется позади? – спросил Илир.

Не желая слушать дальше, Зак поднялся на три ступеньки, отделявшие его от комнаты, и остановился в дверях. Ханна и Илир уставились на него.

– Ну, так что ты мне скажешь? – произнес он без всякого выражения, внезапно почувствовав себя озябшим и вымотанным.

У Илира на лице дернулся мускул. В комнате наступила звенящая тишина. Зак заметил, что Ханна слегка съежилась, словно сдаваясь под напором чего-то неизбежного.

– Так что произойдет в следующий вторник? – спросил он.

– Зак, – сказала она и ничего больше не добавила.

Но Ханна произнесла его имя таким неловким тоном, в котором прозвучало столько всего невысказанного, что Зак понял: она никогда ему не принадлежала, и он никогда по-настоящему ее не знал. Не говоря больше ни слова, он с преувеличенной осторожностью человека, нетвердо стоящего на ногах, спустился по лестнице и вышел из дома.

Димити спала неспокойным сном, положив рядом с собой репродукцию картины. Ей хотелось, чтобы изображенное на картине перешло в сны. Хотелось ощутить себя той прекрасной девушкой в пустыне, образ которой создал Чарльз. Но приходили только воспоминания о пережитых чувствах, а вовсе не видения утраченной красоты. Пьянящее ощущение тела Чарльза, прижавшегося к ней, вкус его губ и восхитительные мгновения, когда его руки обняли ее, прежде чем оттолкнуть. Боль, разлившаяся в голове, когда она ударилась о туалетный столик Селесты, и то, как горело лицо от пощечины, подобной укусу скорпиона. Во сне она находилась в плену пережитых событий. Их сопровождал протяжный напев, который повторялся снова и снова, словно издевался над ней. Аллаху Акбар! Аллаху Акбар!

Высоко над головой пел муэдзин. Она посмотрела наверх и увидела совсем близко головокружительно высокий минарет, ослепительно-зеленый, на фоне яркого синего неба. По лицу струился пот. Он заливал и жег глаза. Димити тяжело дышала после долгого бега, сухой воздух застревал в легких. Часто моргая, она села на пыльном пороге, прислонившись спиной к старинной деревянной двери, чтобы перевести дух. Когда девушка вспоминала о гневе Селесты, ее начинало мутить. Она не могла забыть наполненные яростью голубые глаза женщины и быстрые, сильные движения рук, срывающих с нее шарф и бусы. Селеста слышала, как Димити произносит свадебную клятву, посвященную Чарльзу. «Это только игра» – вот что ей хотелось сказать Селесте. Но это была бы неправда, и Селеста это знала, этим и объяснялась ее ярость. Димити не смогла бы заставить себя снова встретиться с ней, чтобы извиниться. Такая мысль казалась невыносимой, и все же она не могла придумать способа, как этого избежать. Если она не возвратится в гостевой дом, ее не смогут забрать обратно в Англию, в Блэкноул. Но чем это ей поможет, если Чарльз уедет вместе со всеми? Она ощущала, как по лицу текут слезы – еще более горячие, чем солнце в знойный полдень.

Какое-то время она клевала носом, погрузившись в мечты, в которых Чарльз ее находил, обнимал и ласковым поцелуем прогонял все страхи. Эти видения отзывались в груди ноющей болью. Внезапно совсем рядом с ней раздались голоса. Она вздрогнула и очнулась. Перед ней стояли две женщины. Одна в пепельно-сером свободном одеянии, оставляющем открытыми только глаза, похожие на раскаленные угли. Кожа другой была насыщенного черного цвета, что совершенно покорило Димити. Зубы, когда она говорила, выглядели белыми, как пенящийся гребень волны ночью. Негритянка улыбалась и то и дело вставляла отдельные словечки в льющуюся сплошным потоком речь своей подруги с закрытым лицом. Димити не могла понять, улыбается ли она тоже, сердится или просто хочет что-то выяснить. Женщина выглядела безликой, и казалось, будто от нее исходит угроза. Димити не понимала, что они ей говорят, а поэтому замерла и ничего не отвечала. Сердце сильно заколотилось. Женщины обменялись взглядом, потом негритянка взяла за локоть Димити и осторожно потянула к себе, приглашая подняться и пойти с ними. Димити яростно замотала головой, вдруг вспомнив рассказы Делфины о белых рабах и рабынях. Негритянка повторила попытку. Димити, пошатываясь, вскочила на ноги, выдернула руку и побежала, спотыкаясь от быстрого бега и ожидая в любую секунду почувствовать снова прикосновение чужой руки.

Сердце готово было выпрыгнуть из груди, она не могла больше бежать. Девушка едва тащила ноги, поднимая клубы пыли и все время спотыкаясь о камни. Здания в той части Феса, куда она попала, были высокими и лишенными украшений, штукатурка разрушалась на их красноватых стенах. Никаких балконов, окна скрыты за старыми ставнями, улицы были пустынными. Замедлив шаг, Димити остановилась, и в душу закрался новый страх. Она не имела ни малейшего представления, где находится, как ей возвратиться в гостевой дом или даже просто найти ворота города, то есть край этого лабиринта. Едва отдышавшись, она медленно осмотрелась. Не ходи здесь одна, Мици, ладно?Двери домов казались огромными и неприступными. Их поверхность была покрыта вычурными узорами, в которых скапливались принесенный из пустыни песок и уличная пыль. В какое-то мгновение Димити захотелось постучаться в одну из них и спросить дорогу, как если бы ей открыл дверь хорошо знакомый человек. Как если бы она помнила название риада, в котором остановилась, или на какой улице он находится. Как если бы она поняла бы ответ. Ноги налились тяжестью, ужасная жара угнетала и не давала идти дальше. Димити больше не слышала муэдзина, хоть и продолжала напевать себе под нос слова из его песни, которые запомнила. Будто это могло привести ее обратно к зеленой башне, которая, как она знала, находилась недалеко от их риада. Аллаху Акбар, Аллаху Акбар…

Рядом с ней, скрипнув, открылась дверь. Показался худой человек, который прищурился и стал с любопытством ее разглядывать колючими глазами. Димити судорожно вздохнула, перестала петь и лишь покачала головой в ответ на неожиданный поток адресованных ей слов. Она развернулась и зашагала обратно. Когда она оглянулась, то увидела все того же мужчину, который стоял на мостовой, наблюдая за каждым ее движением. В туфли набилась пыль, пальцы и пятки стерлись до крови. Она вытерла пот с лица и ощутила на руке песок, от которого шероховатыми казались даже веки. Девушка поспешила дальше, и с каждым шагом возрастала напоминающая бьющуюся птицу паника, лишая способности думать. Чарльз не зря назвал старую часть города лабиринтом, и даже Димити знала, что это слово означает место, из которого невозможно выбраться, рассчитанное на то, чтобы поймать в ловушку и свести с ума. Хитросплетение слепых поворотов и тупиков, в самом сердце которого вас поджидают чудовища.

Она шла несколько часов. Пробовала идти по прямой, нигде не сворачивая, полагая, что в таком случае обязательно дойдет до пустыни, но город все не кончался. Тогда Димити стала при любой возможности поворачивать направо, но это закончилось тем, что она снова и снова возвращалась на одну и ту же маленькую площадь, где на нее настороженно смотрела голодная собака. Потом Димити решила попеременно сворачивать то вправо, то влево и стала петлять по улицам, но и это не помогло найти какой-нибудь дом, который она узнала бы, или улицу, на которой она бывала раньше. Она попыталась вспомнить, каким путем пришла в эту часть города, но, шагая обратно, всегда оказывалась в новом месте, словно Фес был наполнен демонами, которые с помощью черной магии передвигали дома за ее спиной. Сердце ныло от страха и усталости, и точно так же болело все тело.

Наконец Димити наткнулась на шумный базар, и в ней вспыхнула надежда, но вскоре выяснилось, что он намного меньше, чем тот, куда ее водил Чарльз, и, завернув за угол, она вновь очутилась среди пустынных улиц. Димити чувствовала, что на нее исподтишка смотрят. Словно кто-то злой просто тянет время, поджидая, когда она потеряет сознание. В конце концов заблудившаяся оказалась у подножия крутой каменной лестницы. Она постояла, чтобы отдышаться, а затем двинулась наверх, с трудом поднимая налитые свинцом ноги, надеясь добраться до высокого места, с которого сможет увидеть какой-нибудь знакомый ориентир. Однако ступени вели к еще одной каменной стене, за которой ничего нельзя было увидеть, и еще одной арочной двери, в которую она не могла войти. В отчаянии, она постучала в нее, решив сдаться на милость тех, кто за ней живет. Возможно, там окажется какая-нибудь добрая женщина, которая даст ей попить и поможет найти обратную дорогу. Димити стучалась долго, но никто так и не вышел. Она продолжала барабанить в дверь, пока не сбила кожу на костяшках пальцев до крови. Наконец бедняжка опустилась на землю рядом с этой глухой к ее страданиям стеной и больше не смогла удерживать рыдания.

Горло пересохло. За всю жизнь ей никогда так сильно не хотелось пить, и никогда она не ощущала себя такой потерянной и напуганной. Солнце начало клониться к закату, но по-прежнему оставалось таким ярким, что обжигало глаза, и от его нестерпимого жара в голове стучала кровь. Димити понятия не имела, сколько времени провела на вершине лестницы, но в конце концов нашла в себе силы спуститься. Обратно в лабиринт улиц и переулков, бесконечных поворотов и арочных проходов, закрытых дверями. Казалось, она шла бесконечно долго. Ноги, ослабевшие от усталости, подкашивались при каждом шаге, но зато Димити наконец снова попала на улицы, где находились лавки и на которых люди спешили куда-то или стояли группами, углубившись в беседу.

Хоть это и принесло облегчение, но добавило нового беспокойства. Димити жалела, что у нее нет куска серой ткани, которую она смогла бы набросить на голову, оставив открытыми только глаза, и тем защититься от взглядов мужчин. Может, именно из-за них здешние женщины прятали лица, потому что смотрящие на нее глаза прохожих казались колючими и внимательными, враждебными и вопрошающими. Даже знай она местный язык, ей было бы страшно попросить у них помощи. Она потерялась навсегда и обречена вечно бродить по узким улочкам, словно привидение. Димити изо всех сил старалась не проявить своего страха, своей уязвимости. Но вот за углом девушка наткнулась на затейливо украшенный изразцами фонтанчик, из которого струя лилась в каменный желоб. С криком облегчения она, спотыкаясь, бросилась к нему и принялась пить взахлеб, обрызгивая себя, то и дело подставляя ладони под льющуюся из латунного носика воду, сущий бальзам для ее пересохшего горла. Жидкости в нее вошло столько, что живот, казалось, раздулся. Она сполоснула руки и принялась тереть ими грязное лицо, а когда закончила, то увидела, что позади нее стоят полукругом несколько мужчин. Димити замерла. Их лица были бесстрастны и непроницаемы, губы поджаты, руки свободно опущены, а глаза пристально глядели на нее. Не ходи здесь одна, Мици, ладно?Эти слова Чарльза снова вспомнились ей. А что случится, если туда зайдет христианин? Думаю, лучше не пробовать это узнать.Она поняла, что ей не позволят уйти: каждый стоял не более чем на расстоянии вытянутой руки от другого. Димити вспомнила о коровах с фермы Бартона, что была неподалеку от Блэкноула. Прошлым летом они окружили туристку, которая выгуливала собаку на поле, где они паслись. Просто встали вокруг и не выпускали, глядя на нее такими вот глазами. А когда женщина попыталась пройти между ними, они сомкнули строй. Потоптали, сломали ей ногу и ребра. Собака погибла.

У Димити снова пересохло в горле. Живот скрутило, и она отчаянно старалась преодолеть приступ тошноты. И тут девушка увидела путь к спасению: сразу за фонтаном шла безлюдная улица, вход на которую был перегорожен барьером. Однако это был обыкновенный шлагбаум, и она поняла, что сможет легко поднырнуть под него. В длинной высокой стене на другом конце улицы виднелось множество огромных красивых ворот. А высоко вверху сияла на солнце зеленая башня мечети Аль-Карауин. Димити долго выжидала, боясь, что, если побежит, ноги откажутся ей повиноваться и она не сможет осуществить задуманное. Затем, трепеща, сделала глубокий вдох и кинулась к барьеру. Сразу же позади раздались возмущенные крики и топот. Поднялся несусветный гвалт. Димити в ужасе взвизгнула. Она добралась до барьера и наклонилась, чтобы прошмыгнуть под ним, но растрепанные волосы закрыли лицо, девушка не рассчитала и больно ударилась головой о перекладину, после чего ее тут же сбили с ног и повалили на землю. Упавшая попыталась подняться, но мир поплыл перед ее глазами, в них заплясали белые пятна света, и в горле поднялась волна тошноты. Мужчины встали вокруг и заговорили все сразу: некоторые – сердито размахивая руками, другие – взволнованно, а третьи – всего лишь тревожно. Все, что она могла разглядеть, – это их лица, сомкнувшиеся над ней, как бурное море. Голоса теряли отчетливость и смутно доносились до нее, похожие на шум волн. Что-то капало со лба и затекало в глаза. Димити моргнула, и мир стал красным. Она снова вспомнила о коровах, о растоптанной собаке и подумала, что погибнет, если не поднимется на ноги. Потом встала на четвереньки и поползла в сторону пустой улицы за барьером, но прежде, чем ей удалось продвинуться хоть на ярд, почувствовала, как ее хватают чьи-то руки.

Димити завопила. Мужчины крепко держали ее за лодыжки и запястья, за плечи и локти. Пленницу подняли и понесли прочь от пустынной улицы, так что ей пришлось распрощаться с мечтой о свободе. Она боролась из последних сил, извиваясь всем телом, пока суставы не пронзила горячая боль и ей не стало казаться, что мышцы вот-вот порвутся. Димити ожидала, что руки похитителей зажмут ей рот и сомкнутся вокруг горла, потому что первой мыслью девушки было, что ее хотят задушить. Но затем она поняла, что ее не убьют, а предпочтут использовать иначе, то есть для тех низменных целей, которые, несомненно, были у всех на уме. Ее сделают рабыней, которую не только заставят трудиться, но и станут использовать для приятного времяпрепровождения, для удовольствий, пока она не погибнет. Сквозь затуманивающее взор красное пятно несчастная видела яркую и беспечную полосу синего неба над головой, а на его фоне кривлялись уродливые лица врагов. Она кричала, призывая Чарльза, но их пальцы впивались в тело, оставляя на нем ссадины, голова гудела от боли и страха, а в последний миг перед тем, как потерять сознание, Димити даже вспомнила о Валентине. Потом мир провалился в темноту, и она больше не могла оказывать сопротивление.

Когда Димити очнулась, то попыталась приподняться, но в открытые глаза ударило такое невероятно яркое солнце, что ей показалось, будто в голову вонзили нож. Она зажмурилась и со стоном упала на подушку.

– Мици? Ты пришла в себя! Как ты себя чувствуешь?

Маленькая мягкая ладонь коснулась ее руки, и с каким-то невероятным всплеском облегчения Димити узнала Делфину. Больная попыталась вспомнить, что произошло, как она вернулась в риад и почему голова у нее болит так сильно, однако комната закружилась, вызывая тошноту, и под ложечкой противно засосало.

– Меня сейчас вырвет, – проговорила она слабо.

– Вот. Я принесла миску. Она слева от тебя, – сообщила Делфина, и Димити почувствовала холодное прикосновение фарфора к своему подбородку. Она слегка приподняла плечи, повернула голову, и ее стошнило. – Это, скорей всего, сотрясение мозга: пару лет назад я упала с пони головой вниз, и меня тоже мутило, – объяснила Делфина. – Выпей воды. – По-прежнему не открывая глаз, бедняжка почувствовала, как ее губ коснулся стакан, который поднесла подруга. Димити взяла его трясущейся рукой. – Только слегка отхлебни, но много не пей, а то тебе опять станет плохо.

– Здесь такой яркий свет, – пожаловалась Димити осипшим голосом.

Она услышала шорох, свидетельствующий, что Делфина встала, а затем раздался резкий стук закрываемых ставен. Димити осторожно приоткрыла глаза и в мягком полумраке увидела Делфину, стоящую на коленях рядом с матрасом. Девочка заплела свои густые волосы в две тугие косы, и те, поблескивая, лежали на плечах.

– Добро пожаловать обратно, – произнесла она с улыбкой. – Ты заблудилась? Мы все очень за тебя беспокоились… Думали, тебя похитили!

– Заблудилась… да. Кажется, так и было… Как я снова попала сюда?

– Тебя нашел папа. Он тебя и принес. А вообще-то, подожди, я лучше пойду скажу всем, что ты пришла в себя. Доктор посоветовал вызвать его снова, если ты не очнешься к сегодняшнему вечеру. Так что лучше сообщить папе и маме. Ты подождешь минутку? – спросила Делфина. Димити молча кивнула, и ее добровольная сиделка снова улыбнулась: – Теперь ты в безопасности. Но на голове у тебя здоровенная шишка! – Она встала и вышла из комнаты, забрав с собой миску с рвотой.

Димити еще никогда в жизни не чувствовала себя так плохо. Голова раскалывалась. Тело было побитое, все в синяках, и слабое, как у новорожденного котенка. Комната кружилась и качалась, и, хотя от горячего сухого воздуха у нее першило в горле, она дрожала, будто от холода. Кожа, судя по ощущениям, была вся исцарапана. Раздался негромкий стук в дверь, а потом она со скрипом отворилась. Увидев Чарльза, Димити постаралась приподняться, хотя из-за этого усилия ей пришлось поморщиться.

– Нет, не нужно, лежи, Мици, – сказал он, подходя к изножью постели.

Димити не послушалась и осторожно села, прислонившись спиной к стене. Она в смятении осмотрела себя и увидела, что на ней по-прежнему надета окровавленная и запыленная одежда.

– Как ты себя чувствуешь?

– Кажется, что вот-вот умру, – прошептала Димити жалобно, потому что из-за усилия, потребовавшегося, чтобы выпрямиться, голова закружилась, как суп в кастрюльке, когда его помешивают ложкой.

Чарльз тихо засмеялся, подошел и сел рядом с ней:

– Ты сильно нас напугала. Чего ради тебе вздумалось убежать?

– Я… Селеста… – Она сдалась, не в силах подыскать объяснение.

Лицо Чарльза то нависало над ней, оказываясь так близко, что его можно было поцеловать, то снова отступало, вздымаясь и оседая, точно морские волны.

– Как вы меня нашли? – спросила Димити. Она мечтала, что он ее спасет, и мечта сбылась.

– Нужно сказать, это удалось мне с большим трудом. Я ходил кругами вокруг гостевого дома, каждый раз уходя все дальше и дальше. Прошло немало часов, пока я не услышал гвалт, шум и крики…