Полузабытая песня любви Уэбб Кэтрин

Илир похлопал его по плечу, кивнул, повернулся к машине и забрался на переднее сиденье. Дизельный двигатель кашлянул, и джип, тронувшись с места, исчез в облаке сизого дыма.

Зак немного постоял на крыльце, вбирая в себя весь лежащий перед ним необъятный простор – от морского горизонта с одной стороны до зеленеющего хребта с другой. Отчасти ему хотелось немедленно отправиться на второй этаж, еще раз просмотреть все рисунки и картины, чтобы сразу же, по горячим следам, сделать записи относительно сюжетов и цветовой палитры. Но, к своему удивлению, он колебался, вдруг почувствовав, что у него, пожалуй, нет на это права. Во всяком случае, теперь, когда Ханна уехала, а Димити так сильно огорчена. Все-таки картины и рисунки, как бы сильно они его к себе ни влекли, ему не принадлежали. К тому же Заком овладевали другие мысли, возникшие после признания Ханны о том, кем являлась ее бабушка. Он выждал некоторое время, покусывая губу и раздумывая. Но все попытки убедить себя, что все сказанное ею ничего не значит, не удались. Делать вид, будто ничего не произошло, не имело смысла. На подгибающихся ногах он поднялся на второй этаж.

– Димити? – позвал он. В последний раз он видел хозяйку «Дозора» прошедшей ночью. Тогда она стояла, прильнув к двери в маленькую пустую спальню, где жил Чарльз Обри. Но сейчас Димити в ней не оказалось. Зак осторожно постучал в дверь второй спальни, а потом заглянул в нее. – Вы не спите? – произнес он тихо.

Ответа от старушки, свернувшейся калачиком на кровати, не последовало. Она лежала, подогнув колени и прижав к животу руки в грязных красных митенках. Увидев их, Зак ощутил внезапный прилив нежности к этой женщине, даже восхитился ею. Не всякий на ее месте сумел бы с такой верой в свою правоту и так успешно оберегать тайну «Дозора» в течение стольких лет. Он вспомнил, как много часов провел, разговаривая с Димити, старательно записывая рассказы о Чарльзе Обри, о его жизни в Блэкноуле в тридцатые годы. Оказывается, Димити все это время тщательно скрывала от Зака правду, невероятную и немыслимую. Ему всегда казалось, будто она чего-то недоговаривает, боится сболтнуть лишнего, дать ему чересчур явные ключи к пониманию прошлого. Верно, эта мысль постоянно присутствовала у нее в голове… И все-таки Зак отошел от двери с ощущением, что Димити не спит, хоть старушка и не отозвалась, а ее дыхание было тихим и ровным.

Зак постарался как можно скорей отделаться от Пита Мюррея, потому что хозяину паба явно хотелось обсудить в подробностях полицейский рейд, устроенный минувшей ночью. Зак пожал плечами и притворился, будто ничего не знает. Хотелось поскорей отправиться в путь, чтобы повидаться кое с кем, способным пролить свет на тайну, разгадать которую ему было необходимо. В течение двухчасовой поездки на север он с трудом мог сконцентрироваться на дороге, постоянно прокручивая в голове варианты разговора, в ходе которого предстояло наконец узнать правду, которую от него скрывали всю жизнь.

Его бабушка жила в старинном городке неподалеку от Оксфорда, в небольшом доме для престарелых, выстроенном еще во времена королевы Виктории. Стоящие впритык опрятные коттеджи с традиционными фасадами, отделанными кирпичом и камнем, обступили полукругом безупречный большой газон, тщательно отделенный от улицы оградой, вдоль которой цвели поблекшие поздние розы. Зак назвал свою фамилию охраннику у ворот и прошел к знакомой двери. Она оказалась незапертой. Он постучал и сам открыл ее, чтобы бабушке не пришлось лишний раз вставать.

– Привет, – поздоровался он, войдя в гостиную.

Бабушка посмотрела на него немного хмурым взглядом и улыбнулась, только когда он поцеловал ее в щеку.

– Милый мальчик, – сказала она и прокашлялась. – Как славно, что ты заехал меня навестить. Напомни, кто ты.

– Я Зак, бабушка. Твой внук. Сын Дэвида.

При упоминании имени отца старушка улыбнулась уже более уверенно.

– Ну конечно же, это ты. Вылитый отец. Садись-садись. Я приготовлю чай. – Она попыталась встать с кресла, опираясь тонкими трясущимися руками сразу на две трости.

– Я все сделаю сам, бабушка. Сиди.

Из маленькой кухоньки он продолжил за ней наблюдать. Прошло четыре месяца с тех пор, как он видел ее в последний раз, и за это время она стала еще более бесплотной, чем раньше, похожей на бледную тень прежней женщины. Ее поредевшие волосы не шли ни в какое сравнение с кудрями, которыми она некогда обладала. От стройной пластичной фигуры остались одни кости. Она увядала с каждым днем, перемены становились все более разительными, а он был чересчур поглощен своими собственными заботами, чтобы это замечать. Только почувствовав неожиданный укол совести, он понял, что ему следовало приехать в гости к бабушке вместе с Элис до того, как девочка уехала в Америку. И Зак пообещал себе, что непременно привезет сюда дочь, как только она снова вернется в Англию. Оставалось только надеяться, что бабушка до этого доживет и сможет увидеть правнучку. Впрочем, это было весьма вероятно. Она выглядела немощной, но глаза ярко сияли. Зак принес чай, после чего они минут десять болтали о его работе и о том, как живут члены семьи.

– Ну ладно, давай, можешь спросить, – неожиданно разрешила бабушка после того, как в разговоре наступила пауза.

Зак посмотрел на нее:

– Спросить о чем?

Она ответила ему лучезарным взглядом. Казалось, ситуация ее забавляла.

– О том, что так сильно тебя интересует. Я же чувствую, что вопрос так и вертится у тебя на языке. – Она улыбнулась, увидев на лице внука виноватое выражение. – Не тревожься, дорогой. Мне не важно, зачем ты приехал. Я тебе все равно рада.

– Мне очень жаль, бабушка, но я хочу тебя спросить о… Чарльзе Обри.

Он думал, что бабушка улыбнется, или покраснеет, или посмотрит на него тем счастливым, таинственным взглядом, который в прежние времена у нее всегда появлялся при упоминании этого имени, но вместо этого старая женщина лишь поглубже уселась в своем кресле, словно хотела отодвинуться подальше и тем самым уйти от ответа.

– Вот как, – проговорила она.

– Помнишь, когда я был маленьким, ты всегда намекала… позволяла предположить… что, возможно, Чарльз Обри был моим дедушкой.

Сердце у Зака учащенно забилось. Эти слова показались чудовищными, когда он их произнес.

– Да, я помню. – Это было все, что она сказала.

Выражение ее лица стало обеспокоенным, и Зак задумался почему. Ее муж, дед Зака, умер одиннадцать лет назад, и правда уже не могла его расстроить.

– Знаешь, последние несколько недель я провел в Блэкноуле…

– В Блэкноуле? Ты ездил в Блэкноул? – перебила она его.

– Да. Хотел побольше узнать о тамошней жизни Обри, о его работе в этой деревне.

– И удалось? – Она с нетерпением наклонилась вперед в своем кресле.

– О да. То есть… – Зак колебался. Он чуть не рассказал обо всем, что узнал. Но делать этого было нельзя. Тайну, которую Димити столь тщательно скрывала в течение многих лет, нельзя выдать просто так, походя. Даже родной бабушке, которая пронесла любовь к Обри через всю свою жизнь. – Мне удалось там кое-что выяснить. И в связи с моими находками мне теперь очень важно знать… на самом ли деле я потомок Чарльза Обри. То есть являюсь я его внуком или нет.

Старушка снова откинулась назад и поджала сморщенные губы. Ее костлявые руки сжимали подлокотники кресла. В комнате было чересчур жарко, и Зак вдруг почувствовал, что у него вспотели подмышки. Он ждал, и на какое-то время ему показалось, что ответа не последует. Бабушкин взгляд блуждал где-то в прошлом. Подобное часто случалось и с Димити Хэтчер. Но в конце концов бабушка все-таки заговорила.

– Чарльз Обри. Ох, каким великолепным он мне казался. Теперь тебе уже не понять, какой он был удивительный.

– Я могу видеть, насколько удивительны его картины, – возразил Зак.

– Это может любой дурак. Нет, требовалось встретиться с ним, познакомиться, чтобы по-настоящему это почувствовать…

– Но разве ты не замечала, – проговорил Зак, ощутив внезапный прилив раздражения. – Разве тебе не ясно, чту эта история сделала с дедушкой? И с моим отцом? – (Бабушка моргнула и немного нахмурилась.) – Мой отец, твой сын Дэвид, вырос в семье человека, который его не любил, потому что не считал своим сыном!

– Любой порядочный мужчина любил бы мальчика независимо ни от чего, – отрезала она. – Я предлагала ему разойтись, оставить его в покое и забрать сына. Но он не захотел. Это, видите ли, скандал. Его всегда слишком заботило, что подумают другие люди. То, кажемся ли мы респектабельными, беспокоило его больше, чем то, счастливы мы или нет.

– А вы ими были?

– Кем, дорогой?

– Респектабельными людьми? Являлся твой муж отцом твоего ребенка или мой отец был незаконнорожденный сын и… дитя любви?

Услышав это, бабушка рассмеялась:

– О, милый мальчик! Ты выражаешься прямо как твой дед! Так же помпезно. – Она похлопала его по руке. – Однако я действительно впечатлена тем, что наконец один из членов нашей семьи спустя многие годы набрался смелости, чтобы спросить меня напрямик. Но какое все это теперь имеет значение? Постарайся меньше об этом думать. Каждому позволительно иметь свои тайны, а уж тем более женщине…

– Я должен знать, – решительно сказал Зак.

– Нет, не должен. Ты вырос, имея заботливого отца, тебя любили, и с тобой хорошо обращались. Это главное. Так для чего копаться в прошлом? Ты едва ли найдешь что-то важное для себя. Что-нибудь столь же существенное, как то, что у тебя есть сейчас.

– Для чего? Затем что… мой отец вырос без любящего отца, разве не так? Он вырос с мыслью о собственной неполноценности. О том, что никогда не станет настолько хорош, чтобы понравиться. Он вырос в тени Чарльза Обри, как некто, приносящий разочарование! – Зак сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. – Но все это не важно. То есть, конечно, важно, однако здесь я по другому поводу. В Блэкноуле я познакомился с одной женщиной, родственницей Обри. Она его правнучка. Внучка Делфины, дочери Чарльза. Ты ее помнишь?

– Делфина? Старшая из двух девочек? – Бабушка склонила голову набок. – Я видела их время от времени, практически мельком. И никогда с ними не разговаривала. Ни с ними, ни с той, третьей.

– Какой третьей?

– Юной девушкой из деревни, которая всюду за ними ходила.

– Димити Хэтчер?

– Ее так звали? Она была красотка, но одевалась в обноски и смотрела искоса, прикрыв лицо волосами. Я всегда сомневалась в том, что она простушка.

– Нет, она не была простушкой. И она все еще жива, – сообщил Зак прежде, чем смог заставить себя остановиться. – Она рассказала мне обо всех приездах семейства Обри в Блэкноул на лето…

– Вот как? Что ж, тогда я тебе едва ли нужна для того, чтобы…

– Бабушка, пожалуйста. Я должен знать. Эта женщина, которую я встретил… правнучка Обри. Мне… очень важно знать, родственники мы с ней или нет. На самом ли деле я внук Обри. Пожалуйста, скажи мне. И не надо уходить в сторону или пожимать плечами.

– Ты хочешь сказать, у вас роман?

Зак кивнул. Пальцы бабушки взволнованно поглаживали подлокотники кресла. Она то хваталась за них, то выпускала из рук, снова хваталась и опять отпускала. На лице отражалась сильная внутренняя борьба. Зак глубоко вздохнул.

– Итак? – произнес он.

Старушка сердито на него посмотрела:

– Что ж. Если тебе действительно требуется это знать, то я должна поставить тебя в известность. Хотя, возможно, мы оба от этого не выгадаем. Ответ будет отрицательный. Твой дед действительно приходится тебе дедом. Я никогда не спала с Чарльзом Обри.

– Ты никогда с ним не спала? Ты все придумала?

Зак с трудом мог поверить в сказанное. Буря противоречивых чувств захлестнула его. Он испытал сразу и облегчение, и разочарование.

– Я ничего не придумала, молодой человек! Мы были… очень близки. И я его любила. Любовь вспыхнула во мне с первого взгляда. Пожалуй, я даже была не прочь изменить твоему дедушке, но… Чарльз сам меня не захотел. – Она снова поджала губы, как будто сказанное причинило ей боль. – Ну вот. Теперь я тебе все сообщила, можешь быть счастлив.

– Он… тебя отверг?

– Да. Под конец ему пришло в голову проявить себя человеком чести. Однажды он нашел меня в комнатке над пабом, где мы с твоим дедом остановились. Сперва я решила, что он хочет воспользоваться моей слабостью! Но он явился, чтобы со мной порвать. Хотя у нас по-настоящему так ничего и не началось. Просто… еще существовала возможность. Нас окружала какая-то магия. Но он все разрушил, а в придачу еще и разбил мое сердце. – Она слегка прикоснулась к груди пальцами и вздохнула. – Чарльз объявил, что он не свободен и не может… взять то, что ему нравится. Поступить, как хочет. Сказал, что тем летом у него и так вышли неприятности как раз по этой причине и ему нужно подумать о семье.

– То есть о Селесте и дочерях… А еще он, верно, имел в виду Димити. Он наверняка подразумевал именно ее, когда говорил, что у него неприятности. У них тем летом тоже завязалась любовь.

– Димити? Эта деревенская девчушка? Но она же была еще ребенком! Мне с трудом верится, что он мог…

– Возможно, именно это он и понимал под «неприятностями».

– Но ты в этом уверен, Зак? Ты считаешь, у них была связь?

– Димити настаивает, что была, – сказал он, и бабушка грустно улыбнулась:

– Неужели ты не понимаешь? Это как я. До сегодняшнего дня настаивала.

Через некоторое время Зак покинул дом престарелых, пообещав бабушке вскоре вернуться. Ее слова эхом отдавались у него в голове . Это как я.Что она хотела сказать? Что у Димити тоже не было с Чарльзом настоящего романа? Но что-то же должно было случиться, если Обри заговорил об этом с бабушкой? Неприятность.Вот как художник назвал свои отношения с Димити, о которых та с такой любовью вспоминала все последние недели. Но потом, во время войны, когда он стал дезертиром, разве не к Димити он обратился за помощью, разве не с ней остался на многие годы? Или это произошло лишь по необходимости? Ведь Чарльз вернулся раздавленный, нуждающийся в помощи и крыше над головой, и девушка оказалась единственной, к кому он мог пойти. Хотя нет – оставалась еще Делфина. Живущая менее чем в миле от него и уверенная в том, что ее отец погиб на войне. Голова у Зака раскалывалась. Димити скрыла его присутствие в «Дозоре» даже от Делфины, дочери Чарльза. Совершить такой страшный поступок решился бы далеко не каждый. Зак вел машину, придерживая руль одной рукой и прижимая к губам другую. Его собственная семья, отец, дед много лет прожили, сражаясь с призраком Обри. С его бесплотным духом. Нереальным и невещественным. Неужели сила Обри действительно была так велика, что даже воспоминание о нем могло жить столь долгой жизнью? Похоже, что да. А художественная жилка у самого Зака являлась лишь злой проделкой судьбы, а не даром, полученным в наследство. Он почувствовал, как от него ускользает нечто такое, к чему он привык и что тщательно лелеял в себе на протяжении многих лет. Сперва Зак решил, что такая утрата вызовет у него грусть, но нет: ему, напротив, стало легче.

Зак поехал прямо к «Дозору». Был уже конец дня. Он постучался, но никто не откликнулся. Толкнув дверь, Зак обнаружил, что она не заперта, и он вошел в дом, почувствовав беспокойство. Обычно Димити всегда задвигала засов. Когда старушка открывала ему дверь, он слышал его скрежет. Уже второй раз за день он поднялся наверх, окликая хозяйку по имени. Мысли теснились в голове, да так сильно, что когда Зак пытался ухватиться хотя бы за одну из них, чтобы хорошенько обдумать, у него ничего не получалось. Но он знал: у него есть к ней вопросы. Почти обвинения. Димити по-прежнему лежала в постели на боку и не шевелилась. Взволнованный, он на сей раз к ней подошел и успокоился, лишь услыхав, что старушка дышит. Зак присел на корточки рядом с ее кроватью, она вздрогнула. Он осторожно потряс ее за плечо:

– Димити, что случилось? Вы здоровы?

Не говоря ни слова она попробовала приподняться. Он помог ей сесть. Зак взял ее за ноги, чтобы спустить их с кровати, и обратил внимание на то, какими они стали тонкими, похожими на щепки.

– Хотите, я позову доктора?

– Нет! – сказала она вдруг, а затем откашлялась. – Никакого доктора. Я просто устала.

– Это была странная ночь, – осторожно согласился с ней Зак. Она кивнула и уставилась в пол. На ее лице застыло отсутствующее выражение. – Простите меня, – сказал он, не зная сам, за что просит прощения. Наверное, за то, что проник в тайну, которую Димити так долго хранила. За то, что отнял этот секрет.

– Все последние шесть лет Чарльз был мертв. Я знала, но… но уверила себя, что это не так. Мне хотелось, чтобы он оказался жив. – Слезы выплеснулись у нее из глаз и потекли по щекам.

– Вы ведь любили его по-настоящему, да? – пробормотал Зак.

Димити взглянула на него снизу вверх. Казалось, боль в ее глазах стала осязаемой. Один за другим вопросы в голове Зака потускнели и уплыли куда-то. Он понял, что Димити ничего ему не должна.

– Больше, чем жизнь, – ответила она и глубоко вздохнула. – И я бы сделала для него что угодно. Все, чтобы искупить перед ним мою вину.

– Вину за что, Димити? – нахмурился Зак.

Еще две слезинки упали на сцепленные руки.

– За то, что я сделала, – выдохнула она так тихо, что он с трудом мог расслышать. – Что я сделала. – Она вздрогнула от беззвучного рыдания.

Зак ждал, надеясь, что она продолжит, но Димити замолчала. Вдруг ему смутно вспомнилось, что Уилф Кулсон, разговаривая с ним о смерти Делфины, сказал о чем-то важном.

– Теперь все узнают. Люди придут и увидят, что Чарльз жил здесь. Они поймут, что я его прятала. Ведь так?

Она снова взглянула на него, и морщины, усиленные страхом и горем, обозначились на ее лице еще четче. Зак покачал головой:

– Вовсе нет, Димити. Если вы хотите, чтобы я никому ничего не говорил, то я не скажу. Обещаю.

Ее глаза округлились, и в них Зак прочитал недоверие.

– Вы не шутите? Вы готовы поклясться? – прошептала она.

– Клянусь, – ответил Зак, чувствуя, как тяжесть данного обязательства стиснула его сердце, словно железным обручем. – Тайна, которую хранили вы с Чарльзом, по-прежнему принадлежит вам. А картины принадлежат Ханне. Если до сих пор она не выдала ради них ваш секрет, то, уверен, не сделает этого и теперь, – сказал он.

Димити кивнула и закрыла глаза.

– Я так устала, – сказала она, снова опускаясь на пожелтевшие простыни.

– Тогда отдохните. Я… проведаю вас завтра.

– Отдохнуть? Да, пожалуй. Но они снова ко мне придут, – пожаловалась старушка тихим и испуганным голосом.

– Кто придет, Димити? – нахмурился Зак.

– Они все, – прошептала старушка, после чего ее морщины разгладились и она уснула. Зак накрыл ее шерстяным одеялом и в знак прощания коснулся пальцами руки в грязной красной митенке.

Встревоженный Зак, который никак не мог решить, позвать к Димити врача или нет, сел в автомобиль, вернулся в деревню и уже собирался свернуть на дорогу, ведущую к Южной ферме, когда увидел знакомую фигуру, сидящую на скамейке. У ног старика лежала собака, а сам он глядел на море. Зак подъехал и опустил стекло.

– Приветствую вас, мистер Кулсон, как поживаете? – поздоровался он.

Уилф Кулсон сжал в руках поводок и кивнул, решив, видимо, все-таки соблюсти минимальные правила приличия.

– Я помню, вы просили меня больше не задавать вам вопросов, касающихся Димити…

– Это верно, просил, – отозвался старик с опаской.

– Я только что от нее, и она сказала… Знаете, ее слова заставили вспомнить кое о чем из нашего с вами давнего разговора, и мне захотелось все-таки задать вам еще один вопрос. Вы разрешите?

Уилф Кулсон бросил на него взгляд, в котором отразились смешанные чувства, от грусти до воинственности.

– Ну и какой?

– Я, помнится, спросил вас, отчего умерла маленькая Элоди, дочь Обри, и вы сказали, что смерть произошла от естественной причины, хотя иные утверждали обратное. Вот мне и стало интересно… что вы хотели этим сказать?

– Я выразился недостаточно ясно?

– Нет, но… Кто возражал и каковы были доводы? Если вы скажете, никто об этом, конечно, не узнает. Обещаю полученные от вас сведения в моей книге не использовать. Я просто пытаюсь понять, с чем сейчас живет Димити… Поэтому не объяснили бы вы, что имели тогда в виду?

Уилф, похоже, обдумывал просьбу. Он слегка шевелил челюстями, то втягивая, то надувая щеки. Но наконец решил заговорить. Ему явно хотелось излить душу.

– Вскоре после того, как случилось несчастье, в паб зашел доктор. Это был доктор Марш, тот самый, который дежурил в больнице, когда привезли дочь Обри. Он считал, что у нее пищевое отравление. Я тоже тогда заглянул в паб выпить пива и все слышал собственными ушами. Старшая из сестер часто собирала вместе с Димити травы у живых изгородей…

– Старшая? Делфина?

– Ну да, та самая, которая в конце концов стала женой молодого Брока. Доктор рассказал о симптомах, и я видел, как некоторые из присутствующих обменялись за его спиной многозначительными взглядами. В наших краях многие знают, что именно вызывает подобное отравление.

– И что же?

– Болиголов, – кратко ответил Уилф. – Цикута.

– Господи… Так вы думаете, Делфина сорвала эту траву по ошибке и… Элоди ее съела?

– Либо так, либо…

– Либо что?

– Эту гадость не так-то легко отыскать. Я имею в виду болиголов. Фермеры вырывают этот сорняк везде, где найдут, потому что от него может погибнуть скот. Девушка должна была зайти очень далеко, чтобы его найти. Да и то понадобилось бы чертовское невезение, чтобы это случилось.

– Значит… вы хотите сказать… она сделала это намеренно?

– Нет. Я этого не говорил. Зачем одной сестре желать смерти другой? Да еще рисковать отравить при этом всю семью… Какая ей от этого выгода?

– Да, никакой… – Зак, у которого похолодела спина, замолчал и посмотрел в сторону «Дозора». – Делфине это действительно было ни к чему, – пробормотал он.

– В конце того лета Димити была сама не своя. Когда вернулась из Африки. Не понимаю, зачем Обри понадобилось возить в Африку такую девушку, как Мици? К чему хорошему это могло привести? Она не походила на саму себя. Я пытался с ней разговаривать, но она ничего не соображала. – Уилф сердито тряхнул головой. – Ну вот. Этого для вас достаточно. И пусть наш разговор останется между нами, – сказал старик с мрачным видом, и Зак увидел, что костяшки на руках, стиснувших поводок, побелели.

Зак помолчал. До него наконец дошло, чего боится собеседник.

– Я ей ничего не расскажу о том, что от вас узнал. Даю слово.

Уилф Кулсон сел немного прямее, хотя выражение его лица не изменилось.

– Я женился бы на ней, несмотря ни на что, – произнес он сдавленным голосом. – Я все равно взял бы ее в жены, но она не захотела. – Он достал платок, вытер глаза, и сердце Зака отозвалось болью сострадания. Ему захотелось рассказать Уилфу, почему Димити не согласилась выйти за него замуж, отчего не могла этого сделать. Она думала только о Чарльзе, о любви к нему, о необходимости его спрятать. И о том, что должна искупить свою вину перед ним.

– Спасибо, мистер Кулсон. Благодарю за то, что со мной поговорили. Мне кажется… кажется, Димити выглядит очень уставшей. Так что, на мой взгляд, если вы… в самом деле хотите ее навестить, то вам лучше сделать это поскорей.

Уилф бросил на него быстрый удивленный взгляд, а затем кивнул.

– Я вас понял, молодой человек, – отозвался он. – А теперь оставьте меня в покое.

Ханна впустила его с выражением лица, которое он не мог понять. Под глазами обозначились темные тени, губы побелели.

– Ты начала прибираться, – отметил Зак, садясь за длинный кухонный стол.

Повсюду в завалах мусора виднелись бреши, и документы на обеденном столе оказались сложенными в стопки, оставляя впечатление порядка. Рядом с дверью стояли два пузатых черных мешка, готовых к тому, чтобы их вынесли. Ханна кивнула:

– Мне вдруг… захотелось навести чистоту. Теперь, когда Илир уехал, я почувствовала, что прежняя жизнь закончилась.

– У них все в порядке, они добрались до Ньюкастла?

– Да, – сказала она. – У них все хорошо. Ну… настолько, насколько это возможно в их ситуации. Бекиму требуется как можно скорей начать лечиться от свинцового отравления…

– То есть приступить к хелированию, о котором ты говорила?

– Да. Для того чтобы вывести свинец из организма.

– Значит, ему действительно так плохо? То есть я хочу сказать, что заметил, как он нетвердо стоит на ногах, но подумал, он просто устал…

– Все обстоит даже еще хуже, чем может показаться со стороны. Ему придется жить с последствиями отравления всю жизнь. Как ты думаешь, сколько ему лет?

– Не знаю. Похоже, он чуть старше моей Элис. Наверное, семь или восемь?

– Ему десять. Почти одиннадцать. Свинец замедляет рост и развитие…

– Боже, бедный ребенок, – отозвался Зак. – Я понимаю, почему… почему ты хотела помочь. Дать им возможность начать сначала.

– Да, конечно. – Ханна засуетилась, занявшись чайником, чашками и пакетиками с чаем. Было заметно, что она старается не встречаться взглядом с Заком. – Я думала, ты уехал, – сказала она наконец.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, ты же получил то, зачем приезжал. – Она повернулась к нему лицом, скрестив руки на груди, словно защищаясь. – Ты узнал, откуда поступили на аукцион рисунки Обри. Узнал, что случилось с Делфиной, и понял, кто такой Деннис.

Зак пристально посмотрел на Ханну и заметил, что, хотя ее голос звучал сердито, в глазах прятался страх. Он покачал головой, встал и подошел к ней.

– Так ты решила, я просто смоюсь со всеми сведениями, которые здесь откопал? И что, по-твоему, я стал бы с ними делать?

– Не знаю, – пожала плечами Ханна. – Написал бы книгу. Рассказал всем потрясающую историю. Произвел фурор.

– Ничего себе. Да ты и вправду не слишком доверяешь людям, тебе не кажется?

Он улыбнулся и поднял руку, намереваясь погладить Ханну по щеке, но она ее раздраженно отстранила:

– Нечего играть со мной, Зак. Мне нужно знать… нужно знать, что ты собираешься делать.

– Я не собираюсь ничего делать, – объявил он.

– Совсем ничего? – недоверчиво переспросила она, тряхнула головой и снова занялась чаем. – Тогда куда же ты ездил?

– Навещал бабушку.

– Ого! Так приспичило?

– Да. Мне требовалось наконец узнать, было у бабушки что-нибудь с Обри или нет. Являюсь я на самом деле его внуком, или это всего лишь выдумка.

Ханна помолчала, сделала глубокий вдох и произнесла ледяным тоном:

– Потому что если ты действительно его внук, то картины принадлежат тебе?

Зак моргнул:

– Я об этом даже не думал. Но вообще-то, в этом случае дело обстояло бы именно так, ты не находишь?

– Да уж, – проговорила она язвительно.

– Ханна, брось. Клянусь, я ездил совсем не из-за этого. Дело в том, что будь я внуком Обри, то мы с тобой оказались бы родственниками. Я был бы твоим троюродным братом или кем-то в этом роде.

– Двоюродным дядей.

– Кем?

– Если бы ты являлся внуком Обри, то мы оказались бы двоюродными дядей и племянницей. Но только наполовину, потому что Делфина и твой дед приходились бы друг другу не родными братом и сестрой, а единокровными, то есть имеющими общего отца и разных матерей.

– Двоюродные дядя и племянница, да еще наполовину? Ты это уже высчитала? – улыбнулся Зак, и щеки у Ханны слегка порозовели.

– Еще давно, – созналась она. – Когда мы с тобой в первый раз переспали. Ты уже тогда рассказал мне о вашей семейной легенде. Итак, каков вердикт? Придется ли нам стать родственниками, которым полагается лишь целоваться? И являешься ли ты наследником Обри?

– Нет, – произнес Зак, продолжая улыбаться. – Вовсе нет. Мой дед на самом деле приходится мне дедом. Бабушка позволяла нам все эти годы думать иначе из-за того… из-за того, что вышла за человека, которого не любила, и ей хотелось, чтобы ее выдумка оказалась правдой. Я так думаю.

Ханна перестала заниматься чаем и опустила голову, закрыв при этом глаза.

– Это хорошо, – сказала она наконец. Зак бросил на нее вопрошающий взгляд. – Если бы тебе вздумалось заявить о своих правах на наследство… на эти картины… все сильно бы осложнилось.

– Нет. Это твои картины. Твое наследство.

– Мое, и я могу делать с ним, что захочу.

– Да.

– А если я хочу, чтобы они оставались у Мици? – спросила Ханна.

– Тогда так тому и быть, – сказал Зак.

Ханна опешила:

– Ты хочешь сказать, что согласен с этим? И не возражаешь? И станешь хранить тайну?

– Я только что пообещал это Димити. И намереваюсь сдержать слово.

– Ладно, – сказала она и опять отвернулась.

Ханна коснулась ручки чайника, словно намереваясь снять его с плиты, но потом вспомнила, что он еще не вскипел, и замолчала, ничего более не добавив.

Зак взял Ханну за плечи и осторожно повернул лицом к себе. В ее глазах стояли слезы, и она сердито пыталась проморгаться, чтобы избавиться от них.

– Что случилось? – спросил он.

– Ничего. Все в порядке. Я просто думала… Я думала…

– Ты думала, что тебя ждет очередное сражение. Со мной, – докончил за нее Зак.

Ханна кивнула:

– Это были… непростые для меня несколько месяцев. Понимаешь? – Она смачно высморкалась в обрывок газетной бумаги, оставив след от печатной краски на верхней губе.

– Я только хочу тебе помочь, – нежно сказал Зак. – Ты могла бы это понять.

Они вместе разлили чай по чашкам, и, когда уже пили его, Ханна ненадолго вышла из кухни. Вернулась она с небольшим конвертом в руке.

– Что это? – спросил Зак, когда Ханна передала ему письмо, а сама села напротив.

– Открой. – Зак нахмурился, глядя на конверт. Адрес был написан мудреным почерком, сплошные завитки и кудряшки. Разобрать его оказалось непросто. Предназначалось оно Делфине Обри. Зак взглянул на Ханну. – Я нашла его в вещах бабушки, когда она умерла. Оно там лежало одно. То есть это единственное письмо, полученное от Селесты. Бабушка хранила его всю жизнь. Я подумала, оно может… тебя заинтересовать, – предположила Ханна.

– Ох, боже мой, – пробормотал Зак, благоговейно проводя пальцем по имени адресата. Делфина…

Внезапно Ханна поднялась со стула:

– Пойду поплаваю. Мне надо… прочистить мозги. Приходи, когда прочитаешь.

Зак рассеянно кивнул, открыл конверт, достал письмо и принялся читать.

Делфина, chrie [108] , доченька. Я по тебе очень скучаю. Надеюсь, ты не скучаешь по мне так же сильно, но надеяться на такое бессмысленно. Ты всегда была любящей и преданной дочерью, хорошей девочкой и доброй сестрой для Элоди. Господи, даже когда я пишу ее имя, оно для меня как острый нож. Бедная Делфина, откуда тебе знать, какие страдания мне приходится переносить? Тебе, конечно, было больно расстаться с сестрой, но терять собственное дитя – это такая мука, которую невозможно вынести. Твой отец присмотрит за тобой, я знаю. Его сердце как облачко на голубом летнем небе. Оно плывет, куда его несет ветер, играя в пятнашки с солнцем. В каком-то смысле Чарльз непостоянен. Но любовь к своему ребенку кроется не в сердце, а в душе, в каждой клеточке тела. С тобой он не сможет вести себя непостоянно. Ты его часть, такая же, как часть меня самой. И Элоди тоже была частью нас, и с тех пор, как ее не стало, я чувствую: часть меня умерла вместе с ней. Я утратила целостность и больше не обрету ее никогда. Я словно перестала быть матерью, превратившись в маленькую девочку. И я не знаю, как жить дальше. Сейчас я с твоей grandmre, и она обо мне заботится.

Когда я села писать это письмо, то думала, что приглашу тебя приехать после войны. Если ты захочешь. Но мысль о нашей будущей встрече наполняет меня страхом. Ужасным, жутким страхом. Когда я думаю о том, как увижу тебя, мне сразу приходит в голову мысль, что рядом с тобой не будет Элоди. Вместо нее навсегда останется пустота. Она омрачит и твою, и мою жизнь. Я понимаю, это жестоко, незаслуженно и несправедливо и так не должно быть. Но все равно я чувствую страх, которого не могу вынести. Поэтому я все-таки скажу: не приезжай. Пожалуйста, не делай этого. И не говори отцу, где я. Конечно, любовь к нему останется во мне навсегда, но я каждый день пытаюсь вырвать ее из сердца. Нет ничего хорошего в том, чтобы любить такого человека, как Чарльз. Ну и, разумеется, видеть в нем Элоди. Я постоянно ее вижу. Вижу везде, даже в глазах моего отца, которые бедняжка унаследовала от него. Как могло так случиться, что она мертва? Теперь для меня ничто не имеет смысла.

Ты меньше, чем кто-либо, заслуживаешь судьбы, выпавшей на твою долю, Делфина. Постарайся быть счастливой. Попробуй вести новую жизнь. Попытайся не вспоминать обо мне. Забудь, что ты сделала. Моя жизнь кончена, я только тень прежней себя. Но твое время еще наступит. Ты еще достаточно молода, чтобы начать все заново и забыть. Забудь обо всем, моя Делфина. Скажи себе, что твоя мать умерла, потому что с лучшей частью меня произошло именно то. У тебя доброе сердце. Оно всегда было таким, ma chrie [109] . Будь счастлива, если сможешь. Я больше не стану тебе писать.

С.

Зак прочел письмо три раза и постарался представить себе, какую боль оно причинило Делфине. Печаль накрыла его, словно темная туча. В пересохшем горле запершило, и он глубоко вздохнул, прежде чем сложить письмо и засунуть его обратно в конверт. Минут пятнадцать Зак сидел, обхватив голову руками, и его сердце разрывалось от сочувствия к девушке, которую он никогда не видел. Забудь, что ты сделала. Эти слова крутились в голове, он вспомнил о том, что ему недавно рассказал Уилф Кулсон. Его захлестнула волна страха, когда на поверхность всплыла непрошеная правда. Он думал о Димити, о ее лице, на котором читался ужас, и о глазах, полных слез. Он вспоминал о том, как она смотрела на потолок, когда они услышали доносящиеся сверху звуки. И он понял теперь, что в тот миг ее переполняла отчаянная надежда. Зак поклялся себе, что никогда не поделится ни с кем своими подозрениями, связанными со смертью Элоди. Возможно, даже с Ханной. И уж точно не с читателями своей книги. Эта мысль застала его врасплох. А будет ли книга? При жизни Димити ее публиковать нельзя, это он хорошо понимал. Зак встал и прошелся по кухне. Он думал о том, что станет делать дальше, о вещах, действительно для него важных, и все вдруг показалось ему совершенно очевидным, великолепным в своей простоте. Будущее было уже не каменной стеной, а чистой страницей.

Зак бежал по тропе, ведущей к пляжу, где находилась Ханна. Ее бледная кожа светилась на фоне темно-синей воды. На Ханне было красное бикини, ее волосы шевелил ветер. Она стояла со свободно опущенными руками у самого конца подводной плиты, и волны доставали ей до колен. Море казалось единственным, что ее поддерживает, единственным, что способно ее укротить. Зак скинул туфли, закатал джинсы и пошел к ней, поднимая фонтаны брызг. Она услышала, как он идет, и обернулась, скрестив руки. По-прежнему обороняясь, все еще сомневаясь в нем. В этот миг Зак понял, что любит ее. Это было ясно как день.

– Бедная Делфина, – произнес он после того, как обменялся с Ханной долгим взглядом. Она кивнула. – Когда я стоял перед ее портретом и перебирал в уме возможные варианты ее жизни, я и помыслить не мог, что бедняжку ожидает такая боль.