Маски Черного Арлекина Торин Владимир
– Нехорошо заставлять конклав ждать, – кивнул командор Бенджамин Ракслен, смерив сэра Доусона не предвещающим ничего хорошего взглядом. Сэр Бенджамин Святой являл собой образец морального благочестия и чистоты веры, многие паладины в ордене боялись одного его взгляда, в котором сквозил вечный укор.
– Благородные сэры, святые отцы, я задержался не по своей воле, – ответил Джеймс. – Роковые обстоятельства сложились против моих намерений...
– Ничто так не отягощает проступок, как ложь перед святыми отцами, – язвительно отметил сэр Бенджамин.
– Нас не интересуют ваши обстоятельства, брат Джеймс, – вставил сэр Лонгли по прозвищу Терпеливый, имя свое он заслужил тем, что с терпением относился к своим врагам, всегда позволяя каждому из них высказаться, прежде чем умереть. – Мы собрались здесь совсем по другому поводу. Наш орден осиротел, оставшись без своего великого магистра.
– Именно по этой причине я здесь, – начал Доусон. – Позвольте мне...
– Мы выслушаем вашу речь согласно порядку, – прервал молодого паладина властный голос командора Мариса по прозвищу Белый Пламень, – пока же вы выслушайте нас. Брат Уолтер, прошу вас изложить брату Джеймсу все, что мы здесь обсуждали.
Сэр Уолтер Кингсли, носящий имя Хранитель Башни, кивнул и перелистнул несколько страниц толстой книги, лежащей перед ним на столе. Взор этого паладина был словно погружен в себя – в отличие от остальных командоров ордена, он редко покидал Белый замок, занимаясь в основном историей и магическими изысканиями на благо ордена. Перед его мудростью склоняли головы многие ученые мужи из Гортена и даже королевские маги.
– Сэр Джеймс, послушайте, что я вам сейчас скажу, – начал свою речь командор. – Ронстрад вступает в непростое время, и очень многое вскоре изменится, перемены же эти, так или иначе, затронут и орден Священного Пламени. В эти тяжелые времена мы должны как никогда раньше сплотиться и обратиться к истокам возникновения нашего ордена. Прошу вас вспомнить, что девиз нашего братства звучит как «Sanctum et Flammos!» при том, что Святость здесь стоит на первом месте, а Пламя лишь на втором. Умение владеть мечом, ниспосланное нам Хранном, как и способность обращаться к силе Пламени, бесценному дару Дебьянда, будут бесчестны без соблюдения наших обетов и, более того, станут преступными без чистоты духа и прочности веры. Орден Священного Пламени создавался во имя служения богам, а не мирским правителям! При всем нашем уважении к брату Ильдиару, он не был хорошим великим магистром. Сэр де Нот превратил наш орден в опору гортенского трона, втянул нас в политические дрязги, запутал в хитросплетениях интриг. Мы все терпели это, покуда считали, что подобное служение идет на пользу ордену. Да, при прежнем великом магистре орден получал новые земли, новых послушников, привилегии, золото и каменные твердыни. По слабости своей мы взалкали мирских благ, и мы получили их. Но покровители наши, Хранн и Дебьянд, не станут вечно отводить глаза от тех из священных воинов, кто поставил мирские цели выше собственной святости. Боги отвернутся от ордена, и тогда с нами случится то же, что случилось с орденом Златоокого Льва, – мы потеряем свое призвание, а значит, лишимся и силы. Или же, что еще страшнее, безжалостный рок затащит нас на тропу отступников Руки и Меча.
Командоры яростно зашептались между собой, едва было произнесено имя прклятого ордена, бывшие паладины которого в безумном ослеплении отринули все, чему когда-то поклялись служить.
– Я вижу, братья, что всем вам не по душе такой путь, – продолжил брат Уолтер, – и я знаю, как нам избежать подобного падения. Наследие Ильдиара де Нота должно быть пересмотрено. Великий магистр пал жертвой мирских интриг, но орден не должен лететь за ним в Бездну. Я призываю вас к принятию «Статута Закрытости». Все контакты с Гортеном должны быть прекращены, тамошний капитул – закрыт, а те из братьев, что слишком прониклись преданностью Лоранам, – изгнаны из ордена. Остальные будут приняты вновь, после очистительной мессы и моления покаяния. Для осуществления этого плана нам понадобится новый великий магистр, смлый, решительный, но самое главное – свято чтущий традиции ордена и обладающий истинной и чистой верой. Сэр Джеймс, что вы можете сказать нам?
Все семеро лиц одновременно повернулись к молодому рыцарю. Внезапно Джеймс понял – им было все равно, что он сейчас скажет. Они уже все решили. Что ж, тем лучше для него.
– Сэр Ильдиар назначил меня своим преемником, святые отцы, – произнес Джеймс Доусон, наблюдая, как презрительно сморщились при этих словах командоры, – но я беру на себя смелость не согласиться с его выбором. Я не ощущаю себя достойным принять эту ответственную должность. В Белом замке достаточно храбрых и мудрых паладинов, гораздо лучше меня способных нести этот нелегкий груз. В вашем присутствии, святые отцы, я добровольно отказываюсь от поста великого магистра.
Среди командоров прокатился удивленный шепот, сменившийся вскоре одобрительными кивками и даже кое-где снисходительными улыбками.
– Мы с пониманием относимся к вашему непростому решению, брат Джеймс, – отметил командор Марис. – В таком случае, подпишите вот эту бумагу.
На стол перед Джеймсом лег лист пергамента, на котором значился полный текст его отречения. То, что бумага была подготовлена еще до его прибытия, окончательно убедило молодого рыцаря в истинных намерениях конклава. Впрочем, ему было все равно. Он взял в руки перо и, не задумываясь, поставил свою подпись под документом.
– Таким образом, всеобщим решением конклава, новым великим магистром ордена Священного Пламени единогласно избран брат Бенджамин Ракслен, да пойдет его правление во славу ордену, – подытожил сэр Марис, и остальные командоры поднялись со своих кресел, чтобы лично подойти и поздравить нового великого магистра.
– Брат Джеймс, вы свободны, – сухо произнес новоизбранный владыка ордена, обернувшись к Джеймсу Доусону.
Терзаемый запоздалым чувством вины, молодой рыцарь поспешил покинуть конклав.
Он и не заметил, как лестница осталась позади. Как и двор, полный мельтешения и голосов, готовящихся к чему-то намного более значительному, нежели простое «очищение от старых прегрешений». Сэр Джеймс не обратил никакого внимания на окрик стража у ворот: «Открыть решетку! Пропустить послов их светлостей барона Бромского и барона Стоунвотерского!» Он глядел в землю, а в его мыслях слово за словом вставал весь разговор, который только что произошел.
– Предатель, – яростно прошептал рыцарь себе под нос, вспоминая злобно прищуренные взгляды командоров. – У тебя был выбор: предать себя или сэра Ильдиара, Джемми. Ты его сделал. Ты избрал совсем не то, что должен был избрать настоящий паладин. Ты поставил себя, свои личные чувства и переживания важнее долга и воли сюзерена. Кто ты, как не предатель и трус?
Он шел и шел, не разбирая дороги и не выбирая направлений. Мир вокруг как-то сразу потускнел, а в голове все смешалось. Плиты внутреннего двора сменились белоснежными мраморными ступенями, двери он открывал, не раздумывая, на приветствия идущих навстречу рыцарей не отвечал. Он шел... просто шел, неизвестно куда, неизвестно для чего.
Вдруг Джеймс остановился. Он стал перед какой-то дверью и, прислонившись к ней спиной, закрыл глаза. Сэр Ильдиар де Нот, верный долгу, отправился в пустыню при том, что его ждет столь горячо любимая им леди Изабелла. Его отец, Уильям, граф Аландский, убит, потому что до конца верил в непоколебимую святость обетов и нерушимость чести. Его сестра, леди Агрейна, чудом спаслась от мятежников, от ненавистного насильного брака, но потеряла все, что имела: семью, владения, родной дом. К чему это все? Зачем и кому это надо? Эта... честь, эта слава, эта правда. Черному Рыцарю хорошо разглагольствовать о паладинстве и верности обетам. Он всю жизнь стоит на своем мосту, никогда никуда не отлучается и не знает, что творится в мире. Он все еще наивно верит во всю эту чепуху. Глупец!
Сэр Джеймс заскулил в голос, уперев до боли сжатые кулаки себе в зубы. Он даже не заметил, как съехал по двери и осел на пол. Он не стеснялся рыцарей, что проходили мимо, удивленно оглядываясь на странно ведущего себя собрата.
И что дальше? Он вернется в Даренлот. Он скажет ей, что отказался от магистерского плаща, отказался от службы, отказался от возможности спасти королевство, просто предоставив на шитой подушечке лицемерному командору и его приспешникам последний верный королю орден. Они говорили ему об отречении от мирских дел. Они смели говорить ему об очищении! Сэр Джеймс Доусон, сын горшечника из деревни Дарвуд, что в Аландском графстве, и великий магистр рыцарско-духовного ордена Священного Пламени... Все его магистерство продолжалось, пока он поднимался по Пылающей лестнице. Он вернется в Даренлот, но, несмотря на сделанный им выбор, как ни крути, он все же предал именно себя. И понял он это только сейчас.
– Сэр Джеймс! – чье-то восклицание заставило его поднять голову.
Над ним склонился молодой паж. Рыцарь знал его, но имя отчего-то никак не хотело вспоминаться. Этот парень был сыном кузнеца и умом не шибко-то отличался. Кажется, именно его даже Чурбаном порой называли. У пажа была нелепая прическа, такая, будто ему на голову надели котел и обстригли светло-русые волосы по краям. Огромные голубые глаза выдавали в нем честного, правдивого и доброго малого. И пусть разум его не может осознать всю суть многоуровневых интриг, пусть он не может запомнить наизусть какой-нибудь магический или научный трактат в пять свитков длиной, зато его открытое лицо и голубые глаза прямо-таки светятся заботой. Еще один наивный дурак.
– Что с вами?! – спросил он. – Вам плохо, сэр рыцарь?!
– Да, мне плохо, – с тоской произнес Джеймс. Зачем лгать, если это правда?
– Позвать лекарей? – Паж уж было собирался бежать к лестнице. Лазарет и молельни находились на последнем, пятом этаже донжона.
– Нет, не нужно. – Паладин закрыл лицо руками. – Уходи. Просто уходи.
– Сэр Джеймс, не стоит так отчаиваться. – Вместо того чтобы уйти, паж сел рядом с рыцарем. – У вас все будет хорошо, если не будете забывать о том, кто вы.
– Что? – не понял сэр Джеймс. – О чем ты говоришь?
– Сэр Ильдиар довольно умный человек, – пояснил паж. – Я полагаю, он предвидел подобный исход.
Сэр Джеймс смотрел в стену прямо перед собой будто затянутым какой-то пеленой взором. В тот момент ему почему-то не показалось странным, что глупый слуга знает не только о делах конклава, но и о сэре де Ноте. И при этом еще рассуждает, как поживший не один десяток лет взрослый опытный человек, а не как молодой, ничего не понимающий в высоких материях прислужник рыцарских покоев.
– Как вы думаете, сэр Джеймс, почему великий магистр выбрал вас своим преемником?
– Потому, что больше никого не было под рукой, – последовал незамедлительный ответ, полный злобы и горечи. – Потому, что ему наплевать на чужое счастье, на чужую судьбу. Ему вздумалось, что кто-то обязан бежать по ниточке над пропастью, и он привык ждать, что я побегу.
– Вы ненавидите его, сэр рыцарь? – спросил паж.
– Да, я... я его... – он не мог сказать это слово в отношении сэра Ильдиара. – Я его...
– Вы любите его, сэр Джеймс, – закончил за рыцаря парень. – Он вас вырастил, воспитал. Он вам как отец. Он выбрал вас, потому что он знает вас почти всю вашу жизнь. Потому что вы верный, честный, вы боретесь за правду.
– Почему он так поступил? Неужели он мне мстит? – Рыцарь злился – он просто ничего уже не понимал. – Мстит мне за то, что у него самого не было свободы? Свободы от войны, от обязанностей, от долга? Потому что я люблю? Потому что хочу быть с любимой, а не с полутысячей солдат, с теми, кому меч – и брат, и отец, и жена?
Паж расхохотался. Сэр Джеймс тоже улыбнулся, вяло и вымученно.
– Помните, сэр Джеймс, что вас выбрали, потому что вы можете что-то изменить. Рыцарство почти умерло, как сказал один знакомый вам рыцарь. Оно все это время шагало к бесславной гибели, и до зловонной придорожной канавы (а вовсе не до гордого мавзолея) осталось всего несколько шагов. Единицы тех, кто мог что-то сделать, уже ничего не в состоянии предпринять. Они разуверились, они опустили головы, предпочитая плыть по течению.
– Но как поступить мне? – Рыцарь не задумывался, почему спрашивает это у малолетнего пажа, которого называют Чурбаном.
– Как велит вам ваше сердце. Оно же привело вас к вашей старой комнате.
Сэр Джеймс поднял глаза и оглянулся. И действительно – все это время он сидел, прислонившись спиной к двери своей кельи, которую не посещал несколько лет.
– Просто зайдите, вдохните пыль от тех ваших поступков и мечтаний, что сделали вас рыцарем. Просто вспомните, кто вы и зачем вам все это.
Паж поднялся и, больше не прибавив ни слова, пошел по коридору к лестнице. Паладин встал на ноги и распахнул дверь.
Чурбан обернулся, увидел, как сэр Джеймс вошел в свою комнату, и улыбнулся. Светло-русые неровно обстриженные волосы удлинились и потемнели, черты за какие-то доли мгновения начали меняться, приобретая совершенно другой вид. Лицо молодого пажа превратилось в лик немолодого человека, который выглядел лет на пятьдесят. После этого оно стремительно начало стареть: волосы поседели, борода удлинилась и побелела, морщины углубились и стали напоминать замковые рвы. Сурово нахмуренные косматые брови сходились к кривому, как птичий клюв, носу. Теперь старику можно было дать и восемьдесят лет, и сто. Также сменились и одеяния мнимого пажа. Ныне он оказался облачен в длинную алую мантию, поверх которой был наброшен черный плащ с тремя золотыми крючками на плече.
Старик выхватил прямо из воздуха остроконечную шляпу из черного бархата, нахлобучил ее на голову. Кривой посох в виде резного змея с рубинами глаз появился точно так же. В следующий миг волшебник просто исчез. Растворился в воздухе и был таков. У мессира Архимага Тиана были еще дела.
Сэр Джеймс закрыл за собой дверь, приходя в себя после странного разговора с пажом, и, глубоко вздохнув, оглядел свою старую комнату. Деревянный лежак у стены, без каких-либо излишеств, вроде перин и подушек, – буквально голая дощатая скамья, лампада негасимого огня под сводчатым потолком, почти не рассеивающая тьму, но жгущая глаза. И стойка для оружия, пустая и одинокая. Вот и все, что было в его каменной келье, чем-то схожей с казематом. Строгость к себе, к своему телу и образу жизни – вот что заповедовал кодекс ордена. Именно здесь паладин Джеймс Доусон начал свой путь, сюда вошел впервые после посвящения и эту же комнату оставил, отправившись в странствия. Пыли, несмотря на долгое отсутствие хозяина, здесь не было – слуги хорошо выполняли свою работу.
На деревянном лежаке стоял большой походный сундук. Сундук, которого там абсолютно не должно было быть.
Рыцарь подошел к нему и распахнул крышку. Лишь только Джеймс увидел, что именно находится внутри, как тотчас же отшатнулся от него. Нет, этого просто не может быть! Но как?! Почему?!
В сундуке покоилось облачение сэра Ильдиара де Нота: белая кираса с неподвижным огоньком на сердце, известные на все королевство латы, длинная серебристая кольчуга. Поверх доспеха лежал Тайран – изумительный меч белой стали – родовой клинок графской семьи де Нотов. Вокруг рукояти был трубочкой свернут свиток без печатей и сургуча.
Паладин взял его, и в этот же миг по бумаге пробежал едва заметный огонек. Джеймс отдернул руку, но свиток развернулся сам собой и повис в воздухе.
Рыцарь наклонился вперед и начал читать:
«Уважаемый сэр Джеймс Доусон.
Моим долгом является донести до вашего сведения, что есть люди, которым срочно нужна ваша помощь и которым вы в состоянии помочь.
Как вам известно, сэр Ильдиар был отправлен в вынужденную ссылку, но никто не знает, что он отправился прямиком в ловушку. Он в смертельной опасности, вы должны найти его и передать ему Белый Сподвижник де Нотов. Я, Тиан Элагонский, в свою очередь, оставляю вам доспех великого магистра Священного Пламени сэра Ильдиара де Нота в соответствии с его волей. Теперь он ваш. Отправляйтесь в дорогу. Выполните свой долг.
Путь сэра Ильдиара лежал в Ан-Хар – это самый западный (и самый близкий к Гортену) из султанатов пустыни Мертвых Песков. Ищите его там.
Вы не будете одиноки в своем поиске. Вам помогут. На самом востоке графства Дайканского и Онернского, на пересечении Горного тракта и дороги к трактиру «Пьяный гоблин», лежит деревня Сторнхолл. Там вы должны найти одного человека. Его зовут Прок Хромой, но не это его настоящее имя. Он дряхлый старик, но не это его подлинный облик.
Вы должны приехать и сказать ему слово в слово: «Вы вернулись из похода, сэр рыцарь». После вы объясните ему всю ситуацию, и он вам поможет. Помните, сэр Джеймс: искать следует в Ан-Харе.
И знайте, что своим отречением вы не предали сэра Ильдиара, вы лишь упрочили его мнение в вашей чести.
Архимаг Тиан Элагонский».
– Откуда он знал, что я отрекусь? – только и спросил у свитка пораженный рыцарь. – Неужели он знал уже тогда?
Бумага не ответила, лишь свернулась и упала на пол. Потом до него дошло: конечно же, сэр Ильдиар не мог знать о том, что творится в душе у его вассала, но вот о настроениях своих командоров знал прекрасно. Он предполагал, что они вынудят его отречься! От этих мыслей стало еще более горько.
Рыцарь подобрал послание, еще раз перечитал его и начал быстро переоблачаться в белые латы. Кольчуга, поножи, металлические остроносые башмаки, наручи, перчатки, набедренники, наплечники, белая кираса. Нарисованный огонек тут же задвигался, лишь только сталь коснулась его тела. Синий плащ лег на плечи.
Тайран, который Тиан в своем послании назвал Белым Сподвижником, был завернут в белоснежную шелковую ткань. Рыцарь прикрепил на поясе перевязь со своим старым верным мечом, а клинок сюзерена взял в левую руку, осторожно, как какое-нибудь легендарное сокровище, вроде Синей Розы или Стрелы Алигенты.
Сэр Джеймс взял на сгиб локтя крылатый шлем и вышел из своей комнаты, затворив дверь. Покинув крыло паладинских покоев, он спустился по лестнице во внутренний двор. Все пространство здесь уже занимали ровные ряды рыцарей. Белое воинство было собрано для дачи присяги новому великому магистру. Сэр Бенджамин Ракслен Святой стоял на помосте, возвышаясь над паладинами в окружении остальных шести командоров.
– ...и испугавшись ответственности, ушел малодушно от своих новых обязанностей, кои возложил на него великий магистр Ильдиар де Нот, – говорил сэр Ракслен.
От услышанного сэр Джеймс даже застыл у выхода. За его спиной в полной тишине двора хлопнула тяжелая дубовая дверь. Все обернулись к нему. Взгляды братьев-рыцарей излучали презрение.
– Паладины, вот вам пример того, как не должна быть нарушена стезя святости и благочестия! – продекламировал сэр Бенджамин.
Сэр Джеймс пришел в себя и направился к конюшне. Все взгляды следили за каждым его шагом. Сотни рыцарей смотрели, как он принимает поводья у выбежавшего конюха, как ставит ногу в стремя, как садится в седло.
Паладины не могли поверить в происходящее, глядя на ярящийся огонек на груди собрата. Сэр Джеймс Доусон был облачен в доспех великого магистра! Как он посмел?! Как посмел облачиться в латы самого Ильдиара де Нота?!
Сэр Джеймс приложил кулак в белой латной перчатке к груди, отдавая честь белому воинству.
Ровные ряды тысячи паладинов никак не отреагировали на его прощание, лишь лица многих скривились еще больше.
– Sanctum et Flammos, – прошептал одними губами сэр Джеймс, повернул коня и дал шпоры.
Решетка за спиной изгнанника с лязгом опустилась, подъемный мост, скрежеща цепями, постепенно вернулся в вертикальное положение. А рыцари Белого замка под грозными взглядами своих командоров все, как один, преклонили колено. Вслед скачущему на восток паладину донеслось лишь: «Клянусь! Клянусь! Клянусь!» Клятва, которую мог получить он. Предательски защемило сердце...
Глава 10
Цыгания
Будь проклят на вечные муки,
Кровавый тиран на троне.
Вмиг немощь скует твои руки,
Гниль язвами тело покроет.
Пророчество ядом отравит
Твой кубок с невинною кровью,
Сын ар-ка ошибку исправит:
Нальется грядущее болью...
Младенца, что рваную рану,
Рев зверя приход возвестит,
Нож страха вонзит он тирану,
Чье сердце давно не стучит.
Рождение Рока – отмщенье
За всех, чьи ты жизни забрал.
Но гибель не даст избавленья,
Тому, кто нас в рабстве держал.
Цыганское пророчество,
предрекшее гибель Райвена Когтя Ворона,
последнего короля-вампира
22 сентября 652 года.
Сар-Хианский тракт. Окнарский бор
Опять сон. Очередной сон – точно комната, куда заходишь и видишь перед собой зловещую смесь тумана, дыма, пепла и гари, кровь и грязь под ногами; где ощущаешь десятки ледяных пальцев на руках и плечах, тянущих тебя куда-то. Ты хочешь обратно, но выхода за спиной уже нет – лишь голая стена. Моргаешь – и в следующий миг уже и стены нет – лишь безбрежная пустошь... западня...
Густой туман, сквозь который ничего не разглядеть, подчас извергает крики, расцветает пламенем и багровыми отсветами пожаров. Мерзкий скрежет металла о металл лезет в голову, причиняя ужасную боль, точно сотни крошечных насекомых со стальными зазубренными лапками, раздирающими и уши, и мозг изнутри. О, лишь только вдохнув этот прожженный насквозь воздух, приправленный ароматом увядания и обреченности, панического ужаса и лютой ненависти, с горько-сладким привкусом мести и безжалостности, Мертингер, сын Неалиса, сразу же догадался, где находится. Это был именно тот рассвет. Это были именно те мгновения, за которые славят его сородичи. Именно те, за которые он сам себя презирает.
Мертингер знал, что происходит, что предшествовало случившемуся и чем все закончится. Это была Драйон ди Руакан, долина Терновника и Роз, и к закату всю землю здесь покроют тела мертвецов. Более четырех тысяч трупов возлягут друг подле друга, уже бессловесные, бездыханные и оставившие войну на этом свете кому-нибудь другому. Туман так и не рассеется еще два или три дня. Долина Терновника и Роз... ее долго будут покрывать два безбрежных ковра: нижний – из покойников, а верхний – из ворон, их клюющих. Карканье тысяч птиц станет настолько невыносимым, что нельзя будет даже близко подступиться к этому бранному полю. Не будет слышно ни протяжного заунывного плача флейт, ни перебора Черных арф. Пернатые падальщики настолько обнаглеют, что даже шаги эаркен[9] не будут их пугать. Герольдам придется буквально выдирать окровавленные клювы и когти из тел сородичей, чтобы унести погибших с поля боя и предать земле. А на месте захоронений вскоре вырастут заросли чертополоха, который расцветет пурпуром, даря новую надежду выжившим и покой уже ушедшим...
Мертингер ступал по крови и телам, глядя себе под ноги, и был не в силах остановиться. Он это сделал. Он и его благая цель... Сонм трупов на его пути построился в высокую башню, цепляющую небеса, а битва в долине Терновника и Роз стала ее шпилем. И все же, стоя на вершине этой башни и глядя назад, лорд Дома Недремлющего Дракона не изменил бы ничего. Он не был уверен, хватило бы ему жесткости в душе повторить все: вновь опустить меч на уже покойных, оборвать еще раз уже оборванные им жизни, но то, что менять ничего не стал бы, знал точно.
В тумане кружили черные тени, клинки вспарывали плоть, а огонь пожирал все на своем пути. Пока еще те, кто вскоре погибнет, не знали этого. Кипело сражение, вокруг умирали и убивали. Грохот доспехов, лязг оружия, крики отдающих душу друзей и предсмертные хрипы врагов – все смешалось, слилось в пугающем единении, в кровавой круговерти. И вновь это были воспоминания. Должно быть, это его рок – вновь переживать уже случившееся, чувствовать то, что хотел бы выбросить из памяти, вышвырнуть из жизни и запереть дверь на ключ, чтобы оно, не приведи Тиена, не пролезло обратно.
Битва, вернувшаяся во сне, отгремела почти пять сотен лет назад в вечнозеленых лесах южного Конкра, и одной из сражавшихся там армий командовал он.
Шел пятый год Погибельной Смуты – величайшей трагедии народа Конкра. Дубовый Трон опустел. Вскоре после убийства Верховного Лорда Энаре Дома начали жестокую войну друг против друга, члены благородных семей сражались под десятками стягов за давно уже потерявшие былой смысл идеалы. Многие из них запятнали себя предательством. Предавали все: простые эльфы дезертировали из армий и, спасая жизни свои и близких, бежали прочь от войны; потомственные стражи, позабыв о чести и долге, переходили под знамена враждебных Домов; изворотливые саэграны сдавали без боя замки и укрепления, а лорды... Многие из них готовы были обратиться за помощью к самой Бездне, лишь бы получить возможность вонзить клинок в горло политического противника. Альфар[10], священное сердце Конкра, был сдан практически без боя десятитысячной орде зеленокожих. Ведомые хитрым и расчетливым вождем Крыш’тааном орки с лихвой воспользовались тем хаосом, в который погрузились эльфийские земли, – они огнем и железом прошли по лесам и, более того – всерьез вознамерились в них остаться, чего не случалось со времен разгрома Верховным Лордом Фаэланом[11] Неисчислимой Орды почти тысячу триста лет назад. И это были далеко не все напасти. На ослабевшее государство, чьи защитники столь увлеченно рвали друг другу глотки, да так, что у них не оставалось времени смотреть на границы, зарились былые враги, в прошлом не раз получавшие отпор на полях сражений, и каждый из них норовил сейчас урвать себе кусок пожирнее. Мертингер сражался. Он был единственным из всех лордов, кто правильно оценил грядущую опасность с самого начала, с самого зарождения Погибельной Смуты. И одним из немногих, кто не запятнал свою честь изменой. Медленно, год за годом, он выжигал заразу мятежа из тела больной страны. Лорд не собирался щадить ни себя, ни других – драконья кровь, текущая у него в жилах, словно стальной несгибаемый стержень, не позволяла ему свернуть с избранного пути. Он заключал альянсы с теми, кто еще мог быть полезен, и без сожаления, невзирая на знатность, звания или былые заслуги, карал негодяев, зашедших слишком далеко. Шаг за шагом он приближал тот долгожданный день, когда Конкр вновь станет свободным. Вот уже пятый год он ночевал в лесу и спал, не покидая седла...
Орки отступали из сожженного Альфара. Всю последнюю осень остатки орды были заперты, не смея высунуть носа из-за кольца городских стен, а почти все источники подвоза продовольствия были отрезаны еще прошлой зимой. Голод, болезни, диверсии, сожженные обозы и вырезанные патрули, постоянные удары эльфийских летучих отрядов, появляющихся из леса, точно призраки, и так же бесследно исчезающих, сделали свое дело – пятилетнему присутствию зеленокожих в землях южного Конкра подходил конец. Крыш’таан Мелех-р’ад, что значит «Ступающий-по-крови», Верховный Вождь орды, вывел остатки своего воинства за крепостные стены в последней надежде прорваться обратно на юг, в родную долину Грифонов. Но высокомерный гордец-орк слишком долго откладывал этот шаг, не желая признавать неизбежность поражения: слишком ослабли его воины, да и осталось их не так много, как было пять лет назад, когда степняки вошли под сень Конкра. Из десятитысячной орочьей орды на ногах стояло не более трех тысяч бойцов – остальные либо погибли, либо ослабли и были съедены своими же – весь последний год в окруженном Альфаре свирепствовал голод.
Нанести поражение захватчикам удалось лишь после того, как все эльфийские Дома объединились под знаменами «Тритона» – так называли тройственный союз Домов Лунного Света, Вечного Света и Недремлющего Дракона. Не последнюю роль в объединении Домов сыграл и сам Мертингер – там, где не помогала дипломатия Аэрлана или магическая сила Иньян, последнее слово всегда оставалось за ним и за его «драконами» – лучшими воинами во всем Конкре. Один за другим непокорные Дома были разгромлены – кто силой, кто убеждением. Покончив с междоусобной смутой, Мертингер обратил свой холодный взор на врагов пришлых. Северным варварам оказалось достаточно нескольких хороших ударов возрожденной эльфийской армии – потомки легендарных берсеркеров бежали обратно в Горбатый лес, оставляя свои опрометчиво отстроенные на севере Конкра поселения. Кто не сбежал – нашел себе могилу тут же, в прекрасных сосновых борах Ночного леса или посреди вечно заметаемой снегом долины Теней. Гномы оказались более благоразумны – на встрече лорда Аэрлана с их послами удалось прийти к мирному соглашению, по которому хмурые бородачи добровольно покинули долину Белых Крыльев, взяв, впрочем, изрядный выкуп.
Но орки... Здесь не могло идти речи ни о мире, ни даже о пощаде или сдаче. Злобных тварей, спаливших священный Альфар и перебивших тысячи ни в чем не повинных жителей, следовало истребить всех до единого, до последнего неразумного орчонка, чтобы отныне и впредь ни одна их грязная звериная лапа не посмела переступить порог эльфийского леса. Хуже орков были только предатели, вставшие под их отвратительные знамена. Этих эльфов – как только всемилостивая Тиена вообще позволила таким негодяям родиться эльфами? – этих ренегатов каждый воин Мертингера знал поименно, и ни один из них не должен был уйти с этого поля живым, как и их так называемая «Сумеречная Госпожа». Некогда та, которую именовали принцессой Мэриэлл, а ныне – Безумной Королевой, подло убившая своего отца и пришедшая к власти на орочьих ятаганах, была обречена – ей не могло быть спасения. В сердце каждого из эльфов она уже умерла. Сама Тиена отвернулась от нее, а значит, жить спятившей дочери последнего Верховного Лорда осталось совсем недолго.
Как же он ждал этой битвы... Как же он желал ее, но откладывал, скрепя сердце, тщательно подготавливая этот миг решающего сражения, чтобы ни одна капля драгоценной эльфийской крови не пролилась напрасно. Крови и так уже было слишком много. Иньян что-то настойчиво объясняла ему про Чашу Тиены, могущественный артефакт, сотворенный самой Богиней. Чаша эта, по словам первой чародейки, вот-вот должна была каким-то образом переполниться, и тогда случится непоправимое, но ему и без всех этих заумных теорий хватало смертей своих собратьев. Мертингер поклялся перед Белым Дубом, что положит конец междоусобице в Конкре и не допустит подобного впредь, покуда будет биться в его груди эльфийское сердце и не угаснет подаренная Богиней жизнь...
Бредущий по полю сражения Мертингер, призрак в собственном сне, услышал яростный крик, который, без сомнения, принадлежал ему же.
– Крыш’таан! – кричал тогдашний он, Мертингер-с-мечом, в толпу врагов, размахивая перед собой окровавленным Адомнаном, уже вдоволь напившимся крови и славы в тот день.
Но орочий предводитель либо просто не спешил принять его вызов, либо дрался слишком далеко, на другом краю необъятного бранного поля.
Пока же Мертингер-призрак глядел на себя со стороны. Он был облачен в серебристые рельефные латы, шлем венчали перепончатые крылья и высокий черный плюмаж. Длинный тяжелый плащ из черного меха был весь окровавлен. На полубашенном щите застыл герб: алчно открывающий пасть дракон с серебристой чешуей на черном поле.
Мертингер-призрак глядел, как Мертингер-с-мечом дерется, рыча, словно голодный дракон. А черный клинок его Адомнана исходит очертаниями злобных пастей и жаждущих крови языков.
– Ты убьешь его... – равнодушно прошептал Мертингер-призрак, увидев, как какой-то орк появляется перед ним, тогдашним, с занесенным ятаганом. – И его убьешь...
Так и было... Мертингер-с-мечом совершает привычный уже выпад... удар... очередной враг падает с пробитым доспехом... лорд добивает его завершающим взмахом меча, задевая при этом еще одного из обреченных противников. Еще выпад, еще удар, еще одна заслуженная и долгожданная смерть. Фонтаны крови, отсеченные головы, разрубленные доспехи и сломанные ятаганы... Адомнан-голод, зловещий дар Стрибора, не знает преград, так же как его владелец не знает усталости.
Мертингер-с-мечом сражался пешим, он начал бой среди тех, кто в предрассветных сумерках грудью встречал таранный разбег орочьих всадников на громадных турах. Вместе со своими воинами он сумел остановить яростно несущуюся лавину, тем самым уничтожив последнюю ударную силу зеленокожих, шедших на прорыв. Вскоре, сразу после захлебнувшейся атаки врага, эльфийские полки, каждый из которых шел в бой под гордо реющей на ветру аэллой[12] своего Дома, стали неумолимо охватывать оголившиеся фланги орды, а кавалерия, проделав обходной маневр по редколесью, вышла вражеской армии в тыл и атаковала с ходу, противопоставив звериной ярости орков холодную ненависть, заледеневшую в сердцах и умах.
Зеленокожие дикари сопротивлялись отчаянно, понимая, что пощады не будет. На руках каждого из этих зверей была эльфийская кровь, и Мертингер-призрак знал, что Мертингер-с-мечом не собирался оставлять ее неотомщенной. «Никто из них не уйдет, – сказал тогдашний он Аэрлану перед битвой. – Завтра в воздухе Конкра не останется ни одного смрадного вздоха этих тварей. До захода солнца я убью их всех». Тогда воины всех Домов, прекрасно осознающие, что многие из них лягут здесь же, но при этом полные гнева и духа мщения, разделяли его мысли.
– Крыш’таан! Крыш’таан, я иду за тобой!
Мертингер-призрак глядел на себя со стороны и уже знал, чем все закончится. Мертингер-с-мечом пока что лишь копил в себе ярость. Не было таких слов, чтобы описать его ненависть к зеленокожим, в особенности к их вожаку, этому мерзкому смердящему отродью Крыш’таану, заслуженно прозванному в Конкре Ступающим-по-крови. Поговаривали, что этот проклятый всеми богами орк не мыслит и дня без расправы над эльфами и что к завтраку ему доставляют пленников, которых он жестоко убивает, прежде чем приняться за еду. Ходили слухи, что он пьет кровь убитых, забирая их силу. Крыш’таан виновен в гибели сотен его сестер и братьев, но сегодня наконец орк ответит за свои непомерные злодеяния. Собственной же никчемной жизнью. Ответит.
Мертингер-призрак просто глядел на себя, отстраненно изучая каждое собственное движение, каждую мгновенную перемену на своем же лице. Вокруг Мертингера-с-мечом уже образовался круг пустоты – ни один из врагов не рискует приблизиться, потому что весь путь иссеченного шрамами эльфа устлан разрубленными телами, никто не в силах бросить воителю в серебристом доспехе вызов, встать на его пути и уцелеть. Сама Тиена ведет и направляет его меч. Тогда он так думал. Теперь же он склонялся к выводу, что жестокому провидению, судьбе, клятому року или еще кому-то из тех мерзавцев, которые дергают за ниточки, просто захотелось поразвлечься. Насладиться очередными метаниями очередной марионетки. Или же все еще проще. Отнюдь не Тиена руководит его действиями, даже не таинственный кукловод, которого называют Судьбой, а лишь жестокость собственного ума, холодное сердце, не знающее пощады, и каменная рука, которая с легкостью воздает, но никогда не подаст.
– Крыш’таан! – Мертингер-с-мечом ищет своего врага, не давая шанса ни одному из зеленокожих, что пытаются его остановить.
Вот он уже один в самой гуще врагов, верные эльфы отстали, завязшие в тысячах схваток, кипящих по всему полю, но орки уже бегут, лишь только завидев кошмарные метаморфозы черного меча Адомнана. Перетекая, точно оплавляясь, и рисуя зловещие образы на стали, Клинок-Голод сегодня испил множество жизней...
– Крыш’таан! Тебе не уйти!
Но как ни сильна скопившаяся в нем ненависть к орде и ее вожаку, есть в Конкре тот, кого он ненавидит сильнее. Сильнее, чем этих зверей, и даже сильнее, чем ренегатов, предавших Лес и его Богиню. Этого единственного, настоящего врага сегодня здесь не было. Порой тогдашний Мертингер испытывал сомнения, что тот вообще существовал, но чувства, его самого и демона, живущего в Адомнане, которого нельзя обмануть, тут же кричали ему об обратном. Нынешний лорд Дома Недремлющего Дракона, конечно же, уже знал всю правду, и, оглядываясь на себя былого, мечущегося между сомнениями и неуверенностью, он поневоле печально улыбнулся. День битвы в долине Терновника и Роз завершал долгих пять лет, в течение которых он искал в лесах эту неуловимую тень, рыща по ее кровавому следу. Искал того, кто разрушил все, что он так любил; того, кто бросил Конкр в пучину войны, стравив благородных эльфов; того, кто привел орду в Альфар, предав огню Священный город; того, кто осквернил Храм демоническим пламенем Бездны; того, кто натравил северных варваров на его Дом; того, кто разорил гнезда драконов, направив их гнев на эльфов; того, кто виновен во всех неисчислимых бедах его народа. Лишь нынешний Мертингер знал, что вскоре он отыщет это... исчадие. Отыщет, чтобы вновь позволить этой мерзости ускользнуть, скрыться за пределами Конкра. А тогдашнему оставалось только молиться, чтобы им оказался не эльф. Он считал, что создания Тиены просто не могут быть способны на такое великое Зло. Мертингер все пытался убедить себя в этом, но даже тогда отчего-то не мог. После всего, чему он стал свидетелем в бушующей вокруг братоубийственной войне, когда эльфы из разных Домов резали друг друга без всякой жалости, на какое-то время он почти потерял веру в благородство и избранность детей Тиены.
– Крыш’таан!!!
Мертингер-призрак обернулся, заранее зная, что наконец, вот-вот увидит своего тогдашнего врага. Мертингер-с-мечом последовал его примеру, и вот перед ним – громадный орк в вороненом доспехе взмахивает секирой, криво усмехаясь лорду Дома Недремлющего Дракона, и громко рычит:
– Ну, наконец, брат!
Мертингер-с-мечом, едва сдерживая клокочущую от ненависти душу и пылающий гневом Адомнан, бежит навстречу своей судьбе...
Мертингер-призрак, в свою очередь, молчит, лишь теперь понимая, отчего Крыш’таан тогда его так назвал. Они похожи. Они одной крови, в глазах каждого из них живет пустота, а душа – колодец без дна и тепла. Но осознание не мешает ненавидеть жестокого орка. Осознание заставляет ненавидеть и себя... Всего лишь...
– Прощай, брат. Гори в Бездне... – прошептал Мертингер-призрак, вздрогнул всем телом и превратился в неотличимый от других клок тумана...
Эльф открыл глаза. Вокруг стояла тихая ночь; громадные деревья, под которыми он укрылся, тонули во мраке. На небе россыпью сверкали яркие звезды и слегка улыбался щербатый месяц. Тишина окутывала сонной пеленой, лишь сердце предательски стучало в груди. Тук-тук. Тук-тук. Ты еще жив, Мерт, но часть тебя умерла. Слишком важная часть, чтобы обойтись без нее.
Эльфийский лорд отбросил промокший от ночной росы плащ и сел, прислонившись спиной к разлапистой иве. Сразу стало холодно, но этот холод не пугал Мертингера, он был ничем в сравнении с той стужей, что поселилась у него в душе. Где-то рядом заржал Коготь – конь тоже проснулся. Он всегда чувствовал, когда хозяин спит, а когда нет.
«Для тебя человека убить, что мне кружку эля выпить», – пронеслось в голове.
И было не ясно, кто это: Мертингер-призрак, повидавший уже столько греха и падения и сам павший, или же Мертингер-с-мечом, лишь ожидающий неизбежного. Совесть... Эта тварь без жалости, с трехфутовыми, как жернова мельницы, зубами и бездонным желудком, только и ждала момента, чтобы вернуться. К Прклятому все! Нужно подняться и ехать дальше. Эльф схватился за ветку, чтобы встать, но та предательски надломилась.
«Всего лишь человек», – прозвучало в ответ нелепое оправдание.
«Мальчишка, – возразил голос, – ребенок».
Мертингер наконец поднялся и принялся отряхивать с сапог и плаща мокрую землю и налипшие листья.
«Ребенок. И что? Мало, что ли, ты убивал?»
«Врагов – да. Не безоружных. Не детей».
Эльф со злостью сломал обломок ветки, который все еще держал в руке.
«А дети Крыш’таана? Ты убил их всех, после того как расправился с их отцом».
«Не всех. Один убежал. Но это были орки, грязные кровожадные звери. Недостойные жить».
«И ты поэтому тогда отпустил орчонка? Разве он был чем-то лучше того человеческого дитяти? Или, быть может, ты сам тогда был другим? И кто же ты теперь?»
Резко повернувшись, эльфийский лорд одним движением выхватил Адомнан из ножен, выставив его перед собой, будто угрожая кому-то неведомому, но при этом, абсолютно точно, – всесильному.
– Я лорд Недремлющего Дракона! Я Хранитель Дубового Трона. Я Первый Меч Конкра. Я Адомнан-голод. Я сын своего отца. Я...
«Хе-хе-хе. Как тебя много...»
– Меня зовут Мертингер! Мое имя и моя честь...
«И то и другое – тлен».
– Изыди! – закричал эльф в пустоту. – Я не поддамся! Покуда у меня есть долг перед ней, я не поддамся! Я вызволю ее, и только тогда...
Что будет после, он представлял себе слишком ясно, чтобы произнести вслух. Он вернется домой, наденет свой лучший доспех, оседлает коня, возьмет этот меч и уедет в холодный Стрибор. Уедет не для того, чтобы вернуться. Так поступали его предки, чувствуя близкую неизбежность смерти, такова будет и его судьба. Он слишком устал за эти восемь веков, щедро отпущенных ему Тиеной, слишком устал...
Успокоившись, Мертингер вложил клинок в ножны и упал на колени, возведя очи к небу.
– Мы плоть от плоти Твоей. Как из плоти Твоей пришли мы на свет, так и прахом своим с плотью Твоею навеки сольемся. Жизнь наша суть от Времени Твоего, как даешь Ты начало нашей судьбе, так и обрываешь ее в смертный час. На все воля Твоя, и воля наша лишь часть от воли Твоей. Во всем деяния Твои, и деяния наши лишь часть от деяний Твоих. Ибо мы являемся частью, а Ты существуешь целым, как было и всегда будет, до самых последних дней.
Эльф замолчал, слушая ночь. Затем тихо добавил:
– Почто ты держишь меня, о Бессмертная? Чем жизнь моя может еще служить воле Твоей? Я слишком запутался в хитросплетениях нитей своей судьбы. Я предался гордыне и запятнал свою честь. Позволь мне уйти...
Но небо молчало. Вместо этого эльф вдруг почувствовал, как чей-то мокрый и влажный нос ткнулся в его сложенные домиком ладони. Удивленный Мертингер опустил взгляд и увидел Лиса. Обладатель черно-серебристого меха невозмутимо сидел напротив, сосредоточенно почесывая себя лапой за правым ухом и при этом косясь на эльфа полным участия взглядом.
– Вот так встреча, – только и сумел вымолвить эльфийский лорд.
Где-то рядом пронзительно заржал Коготь, и Лис вздрогнул, как от удара.
– Ты нужен ей, – прозвучали тихие, как будто издалека, слова, затем зверь вскочил на все четыре лапы и метнулся в сторону деревьев.
Лишь почти скрывшись из виду, Лис обернулся еще раз, посмотрев при этом в сторону поляны, на которой пасся Коготь, затем серые влажные глаза вновь уставились на эльфа:
– Твой старый враг узнал о тебе. Опасайся его. Опасайся...
Чудесный зверь исчез, как будто его и не было. Но вместе с ним исчезла и обреченность, терзавшая душу. Мертингер улыбнулся. Лис во все времена считался добрым знаком, а значит, даже для него еще не все потеряно.
Светало... Разлапистые деревья спешили окраситься рассветным багрянцем. Эльф встал с колен, поправил перевязь с мечом и легким шагом направился к привязанному к дереву коню.
Всадник скакал под проливным дождем на юг, кутаясь в грязный зеленый плащ. По краям тракта вздымались огромные клены, уже успевшие потерять большую часть листвы. Осень вступила в свои права, не щадя ничего яркого и зеленого, как и полагается сему унылому времени года, поре увядания и печали.
Конь бил копытами в грязь и яростно ржал, недовольный погодой. Его хозяин уже привык к подобному поведению своего скакуна – Коготь всегда злился по-настоящему, взаправду, как будто был не конем вовсе, а хищным зверем, неосторожно спущенным кем-то с цепи. Внешне ярость коня резко контрастировала с холодным спокойствием седока, отрешенно взирающего на мир ледяной синевой глаз из-под накинутого на голову капюшона, но внутренне они были слишком похожи: эльф с изуродованным шрамами лицом и его конь с исполосованной злобной силой душой.
Да, Мертингер сумел разгадать душу этого животного, хоть новое знание и далось ему нелегко. Сказать, что конь был весьма необычный, – значио ничего не сказать. Неудивительно, что они столкнулись – в совпадения эльф не верил, но прекрасно понимал, что в этом мире один монстр всегда найдет другого, их будто притягивает друг к другу некая неведомая сила. Мертингер ужаснулся, когда осознал, что таится в желтом лошадином взгляде. Конь был тем, кого в его землях называют киерве, уже не столько живое существо, сколько воплощенное отрицательное чувство. Прклятый... Ужасное, ненасытное создание, несущее в себе проклятие. Проклятие питаться теми, кто поблизости... Нет, Коготь был не из той нечисти, что пьет кровь. Вампиры, питающиеся кровью, – наиболее привычная форма этого недуга, и именно она известна большинству смертных. С подобными тварями можно и нужно бороться: они олицетворяют зло в своем первозданном виде, несут при этом внутри себя постоянную боль и вынуждены причинять ее другим. Когда-то давно могущественные люди, хотя правильнее будет сказать – нелюди, лорды-носферату правили на этих самых землях, сея страх и пожиная страдания, но со временем все они были побеждены, разбиты, уничтожены и развеяны. Эльф многое знал о тех временах и знал также, что сейчас остались лишь жалкие подобия тех прклятых созданий, вынужденные с трудом приспосабливаться к жизни среди других существ, которые их боятся и ненавидят. Они по-своему несчастны, эти вампиры. Любой из детей Тиены, заметив кровососа в Конкре, просто выпустит в него меткую осиновую стрелу, благо такая стрела всегда лежит у каждого эльфа в глубине колчана.
Наиболее же опасны другие вампиры – те, что выпивают души. Внешне они не обладают никакими отличительными признаками – распознать подобного прклятого почти невозможно. Света они тоже не боятся, но всеми способностями вампиров обладают в полной мере – это и специфическая магия, и недюжинная сила, и молниеносное заживление ран. Коготь был именно таким. Впрочем, он все-таки был конем, а следовательно, не отличался разумом. Души Коготь выпивал в основном у мертвых – именно по этой причине он вдруг оказался после недавней резни в Сар-Итиаде рядом с эльфом. Его привела жажда. Жажда... кхм... Что ж, все шло просто замечательно: Меч-Голод у Мертингера уже есть, теперь к нему прибавился и Конь-Жажда... Выпить душу у живых людей или других созданий куда труднее, чем у уже погибших или умирающих, и конь очень хорошо это усвоил, тщательно подбирая себе хозяев. Чем больше смертей тянулось за седоком, тем большую уверенность в себе ощущал Коготь, предвкушая скорое утоление голода. Поэтому о каких совпадениях может идти речь? Должно быть, конь сам привел в тот день на рынок своего хозяина, ожидая именно его, своего будущего кормильца...
Мертингер так и не смог определить, сколько коню лет. Вампиры способны жить долго, и этот четвероногий вполне мог быть старше самого эльфа. Скольких хозяев он сменил, сколько душ лишил посмертия, сколько зла принес за собой в мир? Вряд ли кто-нибудь смог бы ответить. Эльфийский лорд внимательно изучил седло, доставшееся ему вместе с конем. Странный герб: красная капля на фоне двух скрещенных изогнутых мечей – этот символ вполне мог носить какой-нибудь лорд-носферату древности. Если это так, то Коготь меряет копытами тракты уже минимум десять веков. Неплохо для четвероногого.
Впрочем, сам конь никак не мог быть в восторге от своего состояния. Быть вампиром – значит страдать, страдать от гнетущего голода без возможности когда-нибудь утолить его полностью. Мертингер лютой ненавистью возненавидел того, кто сотворил такое с конем. Какой же злобой на все живое надо было обладать, чтобы наделить столь страшным проклятием благороднейшее животное, которое, эльф готов был в этом поклясться, когда-то считало своего отравителя другом. Подобная тварь, кем бы она ни была, если она еще жива (носферату могут жить хоть тысячи лет, вернее, «не жить», потому как не являются живыми в привычном понимании этого слова), просто недостойна осквернять своим присутствием своды этого мира.
«Ты, как всегда, хочешь все решить мечом, – усмехнулся сам себе эльф, – только несчастного коня это не спасет. Ничего, вот вернемся в Конкр, может, Иньян сумеет помочь».
Так уж вышло, что у него всегда хорошо получалось лишь отнимать чьи-то жизни. Помогать и лечить – это была привилегия других.
«А если и Иньян не справится, тогда выход останется лишь один – прервать мучения бедного животного...»
Черная птица билась на недлинной кованой цепи, зажатой в пальцах тени. Ворон судорожно махал крыльями в тщетных попытках освободиться, но и я, и он знали, что даже со смертью свободы ему ждать не приходится. Поэтому я никак не понимал, отчего он просто не примет неизбежность? Смертные, они вообще страшно невежественны в своем упрямстве. К чему все эти мучения, взлелеянные не более чем духом противоречия? Пернатый проклинал меня, но кто он такой, чтобы раздавать проклятия? Всего лишь жалкая птица.
Я шел по черному коридору без дверей и окон, и если кто-то когда-то называл некое место мрачным, он, конечно же, никогда не бывал здесь. Чтобы построить эту галерею, в качестве строительных материалов использовали камень мрака и раствор, сделанный из жидкой тьмы и абсолютной беспросветности. Любой другой и шагу не ступил бы здесь, чтобы не сломать себе хребет, и даже стремление придержаться рукой за стену не помогло бы. Это походило на то, как если бы вам выкололи глаза, лишили слуха и осязания. И даже так вы ни за что бы не прочувствовали всю безысходную сущность этого места.
Коридор вел прямо, никуда не сворачивая. Повсюду по пути, за этими стенами сидели мои пленники. Многие... кто осмеливался бросить мне вызов, кто был слишком слаб или же, наоборот, слишком силен для меня, способный помешать в будущем. Или те, кто мог быть полезен. Братья-иерофанты волокли в столицу славного королевства Ронстрад всех кого ни попадя. Интересно было бы посмотреть на лицо короля, узнай он о том, что под его дворцом нечисти обитает больше, чем в славном Хоэре-Чернолесье.
– Мой Повелитель... – прошептала тень, ползущая следом. – Он уже покинул Сар-Итиад.
Неужели ты решил снова перейти мне дорогу, мой старый враг? Неужели всерьез считаешь, что сможешь еще раз помешать моим планам? Наивный глупец... Куда же ты направляешься? Куда? Талас... Элагон... Умбрельштад... Они все лежат у тебя на пути. Или, может, еще южнее? Ничего, все скоро выяснится...
Я остановился перед стеной. Никаких отличий от остального коридора в этом месте не было, но я знал точно, что это именно то, что нужно.
Камень начал раздвигаться в стороны под моими ладонями, пока не освободил широкий удобный проход.
Я вошел в камеру. Тень-раб – за мной. Ворон не хотел, но ему пришлось.
– Ллар Вейленс, мой дорогой друг...
Любого вошедшего в первый же миг вывернуло бы наизнанку. Но меня никогда не волновали подобные мелочи. Здесь пахло десятком полуразложившихся трупов, жертв какого-нибудь маньяка, который однажды явился на званый ужин, прихватив с собой разделочный нож, а затем ушел, оставив после себя извращенную скульптурную группу. А скульптурная группа эта, будьте уверены, представляла собой весьма кровавое зрелище. И таким образом нетронутая гравюра смерти оставалась бы скрытой от чужих глаз, пока кто-то не откроет дверь...
Птица на цепи отчаянно забила крыльями, хотя, по идее, должна была сохранять спокойствие, ведь она являлась вековым странником в Печальном Краю и видела не одно бранное поле. Что же касается данного момента, то, как ни странно, здесь отнюдь не было учиненного неизвестно кем побоища, отрубленные головы и другие части тел не валялись, разбросанные по всему полу, а стены не были забрызганы кровью. Здесь вообще все выглядело чисто, если не сказать – пусто...
Посреди комнаты сидела худая сгорбленная фигура, опустившая голову к самим плитам пола. Белое тело было обнажено, а длинные черные волосы свисали вниз, подметая камень. За спиной сидящего, у противоположной от входа стены, во тьме что-то шевелилось. Кто-то громко шипел, кто-то с кем-то спорил, или отговаривл, или соглашался, или давал совет, или запрещал. Нельзя было разобрать ни единого слова из этого хриплого шелестящего шепота.
Ллар Вейленс никак не отреагировал на приветствие, продолжая все так же сидеть. Зато отреагировали другие. За его спиной к стене были прикованы два отвратительных существа. Эти фигуры, будто жуткий живой горельеф, составленный из тел, настолько белых, что они, казалось, даже легонько светятся во мраке, начали дико биться в своих кандалах. Эти твари походили на людей, но ни в коем случае не являлись ими. О чем говорили также и два столь же белых, как и их тел, перепончатых крыла – у каждого по одному, – прибитые к стене большими гвоздями. Обнаженные пленники были расположены друг к другу ногами, точно два ростка из одного корня, а их оттянутые кверху руки напоминали ветви, растущие к потолку. Невероятно длинные смолянистые волосы обоих заключенных были связаны между собой, образуя черный полумесяц под их сгорбленными телами. Сквозь сухую тонкую кожу отчетливо проступали все позвонки, ребра, кости и суставы – казалось, что в этих существах не осталось ни капли крови, а металл кандалов, судя по всему, так долго соприкасался с их запястьями и щиколотками, что даже въелся в плоть и сросся с костью. Изможденные тела начали извиваться, будто змеи, когда услышали мой голос; ярко-алые губы очень быстро шевелились, издавая тот самый неразборчивый шепот, а под пришитыми к лицу закрытыми веками задвигались глазные яблоки.
– Друг мой. Я приготовил тебе подарок, достойный всех лет, проведенных здесь. Вот он. – В моей руке появился прямой меч, который в темноте казался полупрозрачным. От зачарованной стали потянуло потусторонним холодом, лишь прибавив гробовой мерзлоты к царящей здесь обстановке.
Сидящий посреди каземата никак не отреагировал.
– Взгляни на меня, Ллар, – приказал я, и тут уж он вынужден был подчиниться.
Вейленс поднял голову. Рукой с длинными когтями он медленно убрал с лица спутанные черные волосы, обнажая горящий янтарем взгляд круглых глаз, ярко-алые, как и у собратьев, губы и идеальные черты молодого человека. Эта красивая маска для черной души не выражала абсолютно ничего, ни единой эмоции, не выдавала, казалось, ни единой мысли, в ней не заключалось никаких порывов, желаний, страстей – лишь камень безразличия и лед отчуждения.
– Я принес это тебе, – напомнил я, протягивая ему меч. – Тебе разве не интересно?
– Призраки в мечах, призраки в головах, призраки ждут, призраки снуют... снуют где-то здесь. Они снова где-то здесь... Но их здесь и нет... Они ведь призраки... призраки в мечах, призраки в головах... – Его голос походил на гул ветра в дымовой трубе, а слова казались полнейшим несвязным бредом, но я прекрасно его понял.
Он был абсолютно прав. Хоть и уловил лишь первую из двух составляющих всего проклятия этого клинка. Вторая же станет погибелью для моего старого врага...
– Ты выйдешь отсюда. – Я продолжал наблюдать за его реакцией: ничего не отразилось в ровно горящем взгляде – он не верил. – Ты выйдешь и пойдешь по следу. Ты найдешь жертву и убьешь ее...
– Собачонка бежит по следу... у нее призрачный клык и слюнявый язык... собачонка ловит запах, она кусает призрачным клыком, она слизывает кровь языком... Но тьма наш дом, собачонки нет – она растворилась во тьме. Она – часть камня, она – часть тьмы... Мы здесь, и собачонка не идет по следу, у собачонки нет призрачного клыка. Она никого не кусает. – Ллар Вейленс наклонил голову набок, прижав ухо к плечу. Безразличие перетекло в ожидание... Безумие, казалось, прочно поселилось в его сознании – ну еще бы: столько веков взаперти.
– Ты хочешь, чтобы я тебя отпустил? Иди. Ты увидишь луну. Один раз. А потом вернешься.
– Тогда призрачный меч вновь отправится на старый запыленный чердак поместья в Сен-Трени. – Впервые с самого начала разговора слова и голос Ллара Вейленса были более чем нормальными. Что примечательно, он прекрасно знал, где было найдено это утерянное оружие из прошлых времен.
– Что тебе нужно? Что ты хочешь, потомок древних Мертвецов?
– Свободу, – прошипел Ллар Вейленс.
– Возможно, – солгал я. – Если выполнишь задание.
Читать бесплатно другие книги:
