Влюбленные Браун Сандра
— Эта раскладушка, по-моему, не слишком удобная, — сказала сестра. — На такой толком не выспишься.
— Да нет, ничего, — ответила Ева. — А если бы пациент вел себя поспокойнее, было бы совсем хорошо.
Мелли хмыкнула:
— Я знаю, мистер Хедли иногда ворчит, так что с вашей стороны очень любезно ночевать в больнице и помогать нам с ним справляться. Кстати, вам, должно быть, икалось сегодня в первой половине дня…
— Это еще почему?
— Я хвалила вас одному человеку.
— Какому?
— Такому забавному лысому старичку… Он перепутал этаж и попал к нам вместо онкологии, где у него лежит знакомый. В коридоре он увидел вас и мистера Скотта и, конечно, сразу его узнал. Честно говоря, я не удержалась и немного с ним посплетничала. Этот старичок был такой милый!.. Я сказала ему, что мистер Скотт — ваш крестник и приезжает сюда к раненому мистеру Хедли. Еще я рассказывала ему о вас — о том, как вы день и ночь дежурите у кровати мужа и уезжаете, только чтобы переодеться. И вы знаете, это произвело на него сильное впечатление… — Мелли в последний раз поправила капельницу и сказала, обращаясь непосредственно к Хедли: — Ну, так как насчет обезжиренного молока? Вы не передумали?
— Нет.
— Ну, как хотите. До свидания. Отдыхайте, увидимся завтра.
— Какая милая девочка, — заметила Ева, когда дверь за медсестрой закрылась. — И по уши влюблена в нашего Доусона.
— Гм-м… — Хедли несколько раз повернул голову, устраиваясь поудобнее, потом закрыл глаза. На самом деле он устал гораздо сильнее, чем хотел показать. Утром к нему заходил физиотерапевт, который с шутками и прибаутками пятнадцать минут мучил его с помощью своего переносного оборудования, а потом показывал специальные упражнения, которые пациент должен был повторять самостоятельно через каждые два часа. После его ухода у Хедли разболелась голова, и хотя по его рукам и плечам распространялось приятное покалывание, особого облегчения он не испытал.
— Пора делать упражнения, которые показал тебе физиотерапевт, — сказала Ева, словно прочтя его мысли.
— Дадут мне хотя бы десять минут полежать спокойно?! — немедленно вспылил Хедли, открывая глаза.
— Но он велел…
— Десять минут — и я буду делать эти дурацкие упражнения!
— Гэр!
— Что — Гэри?.. Уж не думаешь ли ты, что можешь помыкать мною только потому, что ты — самая известная девчонка на третьем этаже?
— Похоже, у меня действительно есть здесь настоящие поклонники.
— Не поклонники, а поклонник и к тому же — старик. Смешной… и маленький. И лысый. То ли дело — я!..
Ева вздохнула.
— Боюсь, что ты прав: от тебя мне уже никогда не отделаться. Кроме того, этого дедулю, похоже, интересовала не только я, но и Доусон…
Хедли уже собирался отпустить очередное саркастическое замечание, когда его глаза внезапно широко раскрылись, а по телу словно пробежал электрический разряд.
— Ева! — воскликнул он, мигом стряхнув с себя усталость и апатию.
Отшвырнув журнал, она бросилась к нему:
— Что? Что с тобой? Где болит?
— Позови ее сюда!
— Кого?
— Мелли. Медсестру. Ну, живо!
Не тратя времени на недоуменные расспросы, Ева бросилась вон. Через минуту она вернулась, таща за собой растерянную медсестру.
— Как он выглядел?! — крикнул Хедли. — Как?!!
— Кто выглядел? — Широко разинув рот, Мелли удивленно смотрела на него.
— Старик. Тот, который расспрашивал тебя о Еве и Доусоне. Ты сказала — он его сразу узнал?
— Ну да, — подтвердила медсестра. — Он сказал — вот знаменитый журналист, которого показывали по телевизору. Еще он спросил, что мистер Скотт здесь делает — пишет статью о нашей больнице или…
— Опиши его. Как он выглядел?
— Обыкновенно. — Мелли пожала плечами. — Такой приятный, небольшого роста — и в большой кепке. Еще он совершенно лысый, но это как раз не удивительно: он сказал, что у него был рак простаты, а после лучевой терапии… А что?
Не отвечая, Хедли скомандовал Еве:
— Звони Кнуцу. Быстро!
Потом он снова вернулся к сестре и принялся дотошно расспрашивать, как именно выглядел «приятный старичок»: рост, цвет глаз, приблизительный возраст, особые приметы, во что был одет. К тому времени, когда Ева дозвонилась до Кнуца, у Хедли уже было примерное описание «старичка».
— Карл был в больнице, — сказал он, как только Ева поднесла телефон к его уху. — Он прикинулся пациентом онкологического отделения. Голова выбрита наголо, брови тоже сбриты, одет в мешковатую одежду и синюю бейсболку с большим козырьком. Он побывал на моем этаже примерно в половине одиннадцатого утра. Нужно проверить камеры наблюдения — на них должно быть его изображение.
Кнуц пытался что-то возразить, но Хедли перебил его на полуслове.
— Разумеется, это мог быть простой посетитель или пациент! — заорал он в телефон. — Но я уверен, что это именно Карл. Подобные трюки как раз в его стиле. Он приходил сюда на разведку. Хорошо, я подожду, только пошевеливай задницей, Сесил, не тупи!
Прижимая мобильник плечом, Хедли сказал Еве:
— Позвони Доусону. У тебя есть его новый телефон? Нужно его предупредить.
Кивнув, Ева достала из сумочки свой аппарат и нажала кнопку быстрого дозвона, которую Доусон сам запрограммировал на свой новый номер.
— Скажи ему, — добавил Хедли, пока их еще не соединили, — пусть воспринимает это как реальную угрозу и не разыгрывает из себя героя.
Мелли к этому времени рыдала, в отчаянии заламывая руки:
— Простите меня, простите! Я же не знала! Мы просто разговаривали.
— Успокойся, ты не сделала ничего плохого, — сказал ей Хедли. Он прекрасно видел, что еще немного — и у медсестры начнется истерика, а между тем он надеялся вытащить из нее еще какие-нибудь подробности. Давить на нее сейчас было бесполезно, поэтому он добавил значительно более мягким тоном:
— Он не назвал тебе своего имени?
Мелли покачал головой.
— И не говорил, где живет?
— Нет.
— Зачем он пришел в больницу тоже не говорил?
— Он сказал, что у него в онкологии лежит приятель и что он решил его навестить — даже цветы купил, но вышел не на том этаже…
«Нет у него никакого приятеля, — подумал Хедли. — Просто старый мерзавец изучал расположение палат, запасных выходов, систему охраны и тому подобное».
Вслух же он сказал:
— Молодец, дочка, ты нам очень помогла. А теперь расскажи мне все еще раз, с самого начала. Постарайся как можно точнее вспомнить, что он спрашивал и что ты ему отвечала.
Запинаясь и всхлипывая, Мелли еще раз пересказала свой разговор со «старичком» — на сей раз несколько более подробно. В одном месте она слегка замялась, потом сказала, качая головой:
— В какой-то момент он… Даже не знаю, как это описать…
— Описать — что? — насторожился Хедли. — Он что-то сделал, сказал?.. Что?..
— Когда я сказала ему, что мистер Скотт — ваш крестник, он… он заметно оживился. Ну, как если бы он вдруг что-то понял.
Хедли посмотрел на Еву, которая продолжала прижимать к уху мобильник. Лицо ее выражало волнение и страх.
— Только голосовая почта, — ответила она на его невысказанный вопрос.
— Какое разочарование!.. — притворно вздохнул Доусон и посмотрел на Амелию. В эти страшные секунды он мечтал только о том, чтобы последним, что он увидел перед смертью, было ее лицо, а не злорадная ухмылка Карла Уингерта. Тот, однако, не стал стрелять и даже слегка опустил револьвер. Очевидно, слова Доусона разбудили его любопытство, на что журналист и рассчитывал.
— Разочарование? Ты о чем, придурок?
Не без труда оторвав взгляд от Амелии, Доусон посмотрел на него, постаравшись придать своему лицу пренебрежительное выражение.
— Боюсь, я немного ошибся на твой счет. Ты — не тот человек, о котором стоило бы писать.
— Так вот зачем ты отправился в хижину! Надеялся взять у меня интервью?
«Надеялся свернуть тебе шею», — хотел ответить Доусон, но сдержался. Он видел, что его слова зацепили Карла, и решил разыграть эту карту. Ничего другого он все равно придумать не мог.
— Да, я мечтал опубликовать интервью со знаменитым Карлом Уингертом. Увы, вместо этого мне пришлось довольствоваться беседой с Джереми, но теперь я думаю, что мне повезло и что именно он достоин стать героем моего репортажа.
— Уж не хочешь ли ты меня оскорбить, писака?
— Вовсе нет, просто… просто я стараюсь смотреть на вещи объективно. Да, когда-то ты был по-настоящему велик, но те времена давно прошли. Ты можешь убить меня, можешь убить Амелию, но я бы не сказал, что это достойный финал для такого незаурядного, яркого человека, каким ты был много лет назад. Когда-то твое имя гремело по всей стране, а теперь… посуди сам, до чего ты докатился!
Карл улыбнулся. Теперь, когда у него больше не было волос и бровей, придававших его лицу (точнее, лицу Берни) выражение мягкости и мудрости, его улыбка напоминала оскал черепа.
— Кто тебе сказал, что твое убийство будет моим финалом?
— А ты думаешь, что сумеешь застрелить нас обоих, а потом беспрепятственно покинуть отель и исчезнуть?
— Сумел же я беспрепятственно сюда войти, пока ее телохранители, — кивок в сторону Амелии — охмуряли девчонок за стойкой регистрации. Знаешь, Доусон, быть стариком очень выгодно. На стариков и больных никто не обращает внимания.
— Да, вынужден признать — у тебя хорошая маскировка…
— Я это и без тебя знаю.
— …Но не идеальная.
— Тебе-то что за дело? Что я буду делать дальше, тебя не касается.
— А что вы… что ты будешь делать дальше?! — спросила Амелия дрожащим голосом. За все время это были ее первые слова. — Ты заберешь Хантера и Гранта?
— На кой черт мне нужны твои сопляки? — искренне удивился Карл.
— Но я… я думала, что все было из-за них! Вы с Джереми инсценировали его смерть, чтобы без помех забрать мальчиков. Уж конечно, никому и в голову бы не пришло, что Хантера и Гранта забрал родной отец, который официально считается мертвым!..
— Джереми действительно этого хотел. Но не я.
— Он не любит своих внуков, и они ему совершенно не нужны, Амелия, — пояснил Доусон. — Карл вообще никого не любит.
— Я не имею ничего против мальчишек. — Карл подтолкнул Амелию локтем. — И против тебя тоже, красотка. Как говорится, ничег личного…
Эти слова натолкнули Доусона на новую идею. Она, правда, была не ахти какой плодотворной, но ничего другого он просто не мог придумать. «Заставь его говорить, тяни время, отвлекай, льсти… и молись, чтобы свершилось чудо!» — твердил он себе.
— Так, значит, ее брак с Джереми, его фальшивое посттравматическое расстройство, развод — все это с самого начала было частью одного большого плана, так? — проговорил он, изображая удивление.
— Именно так, — подтвердил Карл. — Ты, Амелия, была всего лишь инструментом, с помощью которого я осуществлял свой план, но теперь ты мне больше не нужна. К сожалению, благодаря предсмертным признаниям Джереми это белое дерьмо Стронг был оправдан, и…
— Значит, если бы все прошло, как ты задумал, если бы Уиллард Стронг отправился в камеру смертников, а полицейский не подстрелил Джереми, тогда ты и твой сын могли бы беспрепятственно сеять хаос и смерть… В этом заключался твой план, Карл?
— Что теперь говорить об этом, раз Джереми мертв, а Стронг на свободе?
— Да, но мне все-таки хотелось бы знать, как именно это должно было сработать. Как ты собирался все организовать? У тебя близорукость, плохо работают ноги… Вероятно, ты планировал держаться в тени — разрабатывать и планировать террористические акты, диверсии, ограбления, а исполнение поручить Джереми. То есть он делал бы для тебя черную работу, рисковал жизнью, а ты оставался бы чистеньким… Ну, я угадал?
— При чем тут риск? Мои схемы безупречны и срабатывают всегда! — хвастливо заявил Карл. — Кроме того, как ты правильно заметил, мертвеца бы ни в чем не подозревали. Даже если бы на воздух взлетел, скажем, целый школьный автобус! Никому бы и в голову не пришло, что это дело рук человека, который официально признан умершим.
— Гм-гм… — Доусон покивал в знак того, что признает его правоту. — Но ведь все пошло не так, как ты задумал, правда?.. Джереми занервничал и убил Стеф вместо Амелии. А самое скверное заключалось в том, что на плаще остался отпечаток его пальца. Мертвецы не оставляют следов, не так ли? Джереми Вессон внезапно воскрес, а это означало, что на первоначальном плане пришлось поставить крест. Скажи, тебе не было досадно, что все сорвалось из-за пустяка?
Карл ничего не ответил. Но Доусон знал, что попал в больное место. Палец Карла, заплясал на спусковом крючке, и журналист понял, что сейчас раздастся выстрел. Нужно было срочно что-то придумать или, по крайней мере, попытаться снова отвлечь Карла.
— По-видимому, Джереми все же не мог равняться с тобой ни по уму, ни по твердости характера! — быстро сказал Доусон. — Он хотел быть таким же хладнокровным и безжалостным, как ты, но неожиданно у него проснулась совесть. Перед смертью он расспрашивал меня о своих детях и сожалел — вполне искренне, как мне показалось, — что ему пришлось плохо обойтись с женой. А еще он до последнего вздоха оплакивал свою мать… — Тут Доусон внимательно посмотрел на Карла, но глаза старого убийцы ровным счетом ничего не выражали. Казалось, он даже не моргал — такой холодный, неподвижный взгляд мог быть у змеи перед броском.
— Ты ведь убил ее, правда? — спросил Доусон.
— Жаль, что ты не пишешь детективы, парень. У тебя просто талант!..
— Как она умерла, Карл?
— Должен тебя разочаровать — Флора умерла от воспаления легких, — огрызнулся он. — Так я, во всяком случае, думаю, но я не врач, могу и ошибиться. Перед смертью она долго болела: у нее была высокая температура и навязчивый кашель, который никак не проходил. Порой Флора отхаркивала отвратительную мокроту, часто с кровью, а еще она жаловалась на ломоту в груди.
— Но ты, разумеется, даже не подумал, что ей необходима медицинская помощь.
— У Флоры были слабые легкие. Она и раньше болела, но в конце концов всегда поправлялась.
— Только не в этот раз… — Доусон покачал головой. — Значит, ты все-таки убил ее.
— Я ее пальцем не тронул. Болезнь ее доконала.
— Но ты бросил ее в хижине одну, без всякой помощи. Ты бросил ее умирать, разве не так?
— Мне нужно было уехать, чтобы купить продукты и другие необходимые вещи. Откуда мне было знать, что к моему возвращению она прижмурится?
— Ты знал это, трусливый сукин сын! Знал наверняка. Флора была не первым человеком, которого ты бросил умирать. И не последним. Когда становится жарко, ты каждый раз бежишь, спасая свою шкуру.
И снова он больно задел Карла. Выражение его лица стало еще более холодным и жестким, а в глазах появилось обиженное выражение.
— Я никогда не бросал тех, кто не мог сам о себе позаботиться.
— Джереми, конечно, мог о себе позаботиться. Для этого ты и оставил ему пистолет с одним патроном. И Флора тоже…
— Ты закончил?
— Еще один вопрос. Почему мы?..
— Что — почему?
— Почему ты решил убить именно нас? Почему бы тебе не взорвать школьный автобус с детьми или полицейский участок? Мне кажется — я знаю ответ. Ты выдохся. Без Джереми ты не можешь сделать ничего значительного. Конечно, болтать ты можешь, но действовать… — Доусон покачал головой. — Для этого у тебя теперь силенок не хватит.
— Ты действительно так думаешь? — Лицо Карла внезапно исказилось такой ненавистью, что у Доусона кровь застыла в жилах. — В таком случае ты ошибаешься. Сам по себе ты, конечно, мелочь, пустяк, пусть даже ты и знаменитый журналист. Дело тут в другом: убив тебя, я нанесу смертельный удар Хедли. Именно таков был мой план.
При этих словах у Доусона болезненно сжалось сердце. «Нам конец!» — подумал он и все же нечеловеческим усилием воли сумел взять себя в руки.
— Гэри Хедли? — переспросил он. — Агент ФБР, которого ранил Джереми?
Фальшивое равнодушие Доусона не обмануло Карла. Он зловеще ухмыльнулся.
— Сначала я хотел убить его милую женушку, но это был бы слишком очевидный шаг. Хедли наверняка предвидел нечто подобное — во всяком случае, его жену неплохо охраняют… — Тут Карл снова оскалился. — Но в больнице я побеседовал с одной милой медсестрой, и она подсказала мне решение. Оказывается, у Хедли есть крестник, который ему очень дорог. Вот я и подумал, что, если я убью тебя, от этого он никогда не оправится.
— Ты прав. Если ты меня убьешь, Хедли будет меня долго оплакивать, и все же смеяться последним будет именно он.
— С чего ты взял?
— Хедли знает тебя как облупленного.
— Это очень сомнительно, но… допустим. И что с того?
— Хедли изучал тебя много лет. Он посвятил этому всю свою жизнь. Но на самом деле, чтобы узнать тебя как следует, ему могло хватить и одного дня. Одного-единственного дня, Карл! Я имею в виду канун Дня благодарения[48] семьдесят шестого года.
Карл метнул на него злобный взгляд.
— И?..
Доусон кивнул с удовлетворенным видом.
— Я так и знал, что ты помнишь этот день. После Голденбранча Хедли шел по твоему следу. В тот день, в семьдесят шестом году, ты показал, каков ты есть на самом деле. И надо сказать, что после этого мнение Хедли о тебе нисколько не изменилось.
— Мнение Хедли меня не волнует. И ничье другое тоже.
— Ты хотя бы знаешь, сколько пуль попало в парня, который до последнего патрона прикрывал твое бегство?
— Он все равно должен был умереть.
— Кто знает… — Доусон пожал плечами.
— Он знал. Его тяжело ранили в голову, он уже умирал, поэтому и вызвался нас спасти.
— А пока он отстреливался, ты бежал, спасая свою шкуру.
— Он сам предложил такой вариант, — угрюмо повторил Карл.
— Допустим. — Доусон с удовольствием передразнил его интонацию. — Ну а Флора?.. Она-то наверняка умоляла тебя не бросать ее и Джереми.
— Но ведь я ее не бросил, не так ли?
— Но хотел бросить.
Карл пожал плечами:
— Она едва могла двигаться. Вокруг все было в крови, и кровотечение никак не прекращалось. Мне пришлось завернуть ее в одеяло, и все равно за нами оставался кровавый след.
Доусон внезапно почувствовал, как гнев охватывает все его существо. Сопротивляться ему Доусон не мог, да и не хотел. Напротив, он стремился к тому, чтобы спасительная ярость пропитала каждую мышцу, каждую клеточку его тела.
— Как ты добился, что в Голденбранче Джереми не плакал ни во время осады, ни во время вашего бегства через лес?
— Все дни, что мы находились в доме, я давал ему отвар маковой соломки. Это был единственный способ заставить его молчать.
— Ты давал наркотик своему собственному сыну. Сколько ему тогда было?
— Год или чуть меньше.
При этих словах Амелия вздрогнула от удивления. Ее губы слегка приоткрылись, словно она хотела задать какой-то вопрос, но не осмелилась. Доусон заметил это, но не отреагировал — все его внимание было приковано к лицу Карла.
— А новорожденному и этого не понадобилось. Он так и не издал ни звука, — сказал Доусон спокойно.
Карл презрительно фыркнул:
— Значит, его все-таки нашли?
— Да, нашли. Хедли нашел.
— Я так и думал. Он весь дом разобрал по кирпичику…
— Когда у Флоры начались схватки?
— Около полуночи. И продолжались до самого утра, когда возле дома уже появились легавые. Нужно было что-то сделать, и срочно… Должен сказать — это была та еще работенка. Мне казалось — я никогда не вытащу из нее этого проклятого ребенка.
— Но тебе это удалось.
— Да. Пришлось заткнуть Флоре рот скрученным в жгут полотенцем, чтобы она не кричала.
— А как только ребенок родился, ты затолкал его в дыру в полу.
— Ну да… — ответил Карл, равнодушно пожимая плечами. — Я-то про это почти забыл, да вот ты напомнил…
Его спокойствие было еще более чудовищным, чем то, что он совершил много лет назад. Глядя на его безмятежное лицо, Доусон почувствовал, как его рот наполняется горькой желчью. Сглотнув, он заставил себя продолжить:
— Когда полиция стала обыскивать дом…
— Меня уже не было, — закончил Карл.
— Но Хедли сумел отыскать ребенка в пространстве между перекрытиями.
— Настоящий бойскаут этот мистер Хедли!
— Ребенок был едва жив. Он был весь в мусоре, в крови…
— Ты разбиваешь мне сердце!
— Именно тогда Хедли понял, что ты просто кусок дерьма.
— Этот кусок дерьма сейчас тебя убьет! — выкрикнул Карл и нажал на спусковой крючок, но Доусон предвидел это и успел уклониться. Пуля просвистела у него над головой, не причинив вреда. Увидев это, Карл взревел от ярости и отшвырнул Амелию в сторону, словно тряпичную куклу.
Это было его ошибкой. Пока он удерживал Амелию перед собой, засевшие на крыше соседнего здания полицейские снайперы не могли стрелять, но сейчас цель оказалась как на ладони. Сухо затрещали выстрелы, зазвенело разлетевшееся вдребезги оконное стекло, и Доусон бросился к распростершейся на полу Амелии, чтобы закрыть ее собой и не дать подняться. Еще через мгновение входная дверь слетела с петель, и в номер ворвалась группа захвата.
Все это заняло считаные секунды.
— Ты не ранена? — спросил Доусон Амелию.
Она молча покачала головой.
Оставив ее, Доусон на четвереньках подобрался к Карлу, который лежал на спине, неподвижно уставившись в потолок. На обмякшем лице застыло удивленное выражение, но он был жив. Схватив Карла за ворот рубашки, Доусон рывком заставил его сесть. Наголо бритая голова Карла качнулась на морщинистой шее, и Доусон встряхнул его еще раз и еще, пока расфокусированный взгляд преступника не остановился на его лице.
— Когда будешь гореть в аду, — проговорил Доусон сквозь стиснутые зубы, — вспомни меня, сволочь. Я — твой второй сын, которого ты оставил умирать.
ДНЕВНИК ФЛОРЫ ШТИММЕЛЬ
27 ноября 1977 г.
Сегодня ему бы исполнился годик. Утром, едва проснувшись, я вспомнила, какое сегодня число, и весь день проплакала. Карл даже спросил, что со мной случилось, но когда я напомнила ему, что сегодня — годовщина событий в Голденбранче, он едва меня не прибил. Но шуметь было нельзя (мы сейчас живем в битком набитом мотеле в Колорадо), поэтому он просто пулей вылетел из нашей комнаты и куда-то ушел.
Это даже хорошо, что его сейчас нет. Джереми в последнее время часто капризничает, и мне трудно себе представить, что было бы, если бы у нас было двое детей. Некоторые родители, наверное, правы, когда говорят, что двое — это просто кошмар. Мне и с одним-то бывает нелегко. Кроме того, когда Джереми плачет, шумит или прыгает на кровати, это раздражает Карла, а он отыгрывается на мне. Если я плачу, это тоже действует ему на нервы, поэтому я рада, что он ушел. Когда Карл успокоится, он вернется, а пока я могу без помехи писать свой дневник. Честно говоря, в последнее время я его совсем забросила.
Сегодня мне особенно хочется излить душу, высказать, что у меня на сердце. Оно постоянно болит, но не в физическом смысле, хотя и в этом тоже. Есть такое выражение «разбитое сердце». Раньше я думала, что это просто красивые слова. И только после того, как мне пришлось оставить моего сыночка в том страшном доме в Орегоне, я поняла, что это такое. Правда, Карл сказал мне, что ребенок родился мертвым, но я почему-то не очень ему верю, хотя я и не слышала, как малыш плачет. С другой стороны, я почти надеюсь, что он действительно появился на свет мертвым, потому что в противном случае я совершила страшный грех, когда убежала и бросила своего сыночка. И ЗА ЭТО Я БУДУ ВЕЧНО ГОРЕТЬ В АДУ! С тех пор прошел год, но я думаю об этом, почитай, каждый день. Можно даже сказать — у меня это что-то вроде навязчивой идеи.
Иногда я спрашиваю себя, что, если Карл ошибся (или солгал) и мой сыночек был жив, когда мы убежали из того дома в Голденбранче? Что, если его нашел какой-нибудь коп? Где теперь мой мальчик? Что с ним? Хорошо ему или плохо? Поместили ли его в приют или отдали на воспитание каким-нибудь хорошим людям?
А еще я думаю — вдруг мы когда-нибудь столкнемся на улице или в магазине и не узнаем друг друга? Правда, я могу его узнать, если он будет хоть немного похож на Джереми. Еще у него могут быть такие же светлые волосы, как у меня, и такие же глаза…
Ну вот, опять!.. Зачем, зачем я снова мучаю себя? Для меня настоящая пытка думать о том, как он выглядит, кем он станет, когда вырастет, каким будет человеком…
Конечно, я думаю об этом и когда гляжу на Джереми. А еще я думаю о том, что жизнь, которую мы вынуждены вести, мало подходит для младенца, но… но я предпочла Карла. Я сама сделала выбор. Моему сыну остается только жить той же жизнью, что и его родители. И если бы мой второй сын выжил, он тоже жил бы так же, как мы. Думать об этом, конечно, очень грустно — почти так же грустно, как сознавать, что бедняжка умер еще до того, как успел сделать первый вдох.
А он, скорее всего, умер. Вряд ли Карл мог поступить со мной так плохо и сказать, что мой ребенок умер, если на самом деле он был жив.
В общем, где бы он сейчас ни был, на земле или в раю, я молюсь, что его душа пребывает в покое и радости. Сама я за всю жизнь не знала ни мира, ни покоя и, видно, уже никогда не узнаю. Не узнаю, даже когда для меня все закончится.
Глава 29
— Я не прочь выпить. Ты будешь?
— Конечно!
— Все что угодно для очаровательной леди. К тому же отель платит… — Доусон достал из мини-бара две бутылочки бурбона и вылил виски в бокалы. — Каждый раз, когда в твоем номере кого-нибудь подстрелят, гостиничная администрация делает все, чтобы компенсировать тебе неудобства, — пояснил он. — К тому же те, кто управляет этим отелем, наверняка чувствуют себя виноватыми, потому что мне так и не принесли сэндвич, который я заказывал.
Когда Карла увезли, Доусона и Амелию долго допрашивал Кнуц. После звонка Хедли он распорядился срочно проверить все больничные камеры наблюдения, а несколько агентов отправились предупредить об опасности Доусона, который не отвечал на звонки по мобильному и не брал трубку установленного в номере аппарата. В вестибюле гостиницы их, однако, встретили двое полицейских, которые подтвердили, что Доусон находится у себя в номере с Амелией Нулан.
Кнуц долго не решался прервать их роматическое свидание, но когда ему доложили, что дежурный администратор видела лысого старичка с букетом цветов, который вошел в отель и направился к лифтам, он немедленно объявил тревогу и вызвал полицейский спецназ.
Пока полиция, соблюдая все меры предосторожности, эвакуировала проживающих на этаже клиентов, несколько агентов ФБР проникли в номер, смежный с комнатой Доусона, и, воспользовавшись подслушивающими устройствами, установили, что произошел захват заложников. Сразу после этого на этаж поднялась штурмовая группа в тяжелом снаряжении, а на крыше соседнего с отелем здания заняли позиции снайперы. Как только Карл оттолкнул от себя Амелию, прозвучали выстрелы — и все было кончено.
Когда полицейские, фэбээровцы и представители прокуратуры уехали, управляющий отелем предложил Доусону перебраться в другой, самый лучший номер, какой только имелся в его распоряжении. До пяти звезд новый номер, правда, недотягивал, но все же был не в пример удобнее. В нем, в частности, была гостиная, которую отделяли от спальни высокие «французские» двери, да и обставлен он был лучше. Отказываться Доусон не стал, благо багажа у него было совсем немного, и теперь они с Амелией любовались прекрасным видом, открывавшимся из широких окон гостиной.
— Ну, твое здоровье!.. — сказал Доусон и, залпом осушив бокал, поставил его на журнальный столик рядом с креслом, в котором сидел. Амелия, которая свернулась клубочком в уголке уютного дивана, потягивала виски небольшими глотками. После всего, что она испытала, это было именно то, что надо: взбудораженные нервы успокаивались, а по жилам разливалось приятное тепло.
Доусон, в отличие от нее, продолжал испытывать беспокойство, но причиной были не недавние переживания, когда они лишь чудом избежали смерти. Он знал, что настало время для решающего объяснения, но понятия не имел, чем оно закончится.
— Теперь, — сказал он, — ты знаешь причину.
Она кивнула.
— А ведь я предупреждал, чтобы ты держалась от меня подальше!
Поднявшись, Доусон подошел к окну вплотную. Номер располагался на самом верхнем этаже, поэтому он отлично видел, что перед входом в гостиницу по-прежнему стоит несколько патрульных машин. Фургоны телевизионщиков здесь тоже побывали, но уехали вслед за «Скорой», которая повезла Карла в больницу. Похоже, репортеры всерьез рассчитывали взять у него интервью, хотя врач и оценивал его состояние как очень тяжелое.
Сейчас Доусон невольно подумал о том, что можно подвести кое-какие предварительные итоги. Опасный преступник, террорист, которого ФБР разыскивало на протяжение десятилетий, наконец-то схвачен. Это, без сомнения, было сенсационной новостью, и он нисколько не сомневался, что как раз в эти минуты представители крупнейших национальных СМИ скупают авиабилеты до Саванны. Возможно, в своих репортажах они вскользь упомянут и журналиста Скотта из «Лицом к новостям», но он надеялся, что никто из коллег не обратит на него слишком пристальное внимание. К счастью для него, никто из спецназовцев не расслышал последних слов, которые он сказал Карлу. Даже Кнуцу Доусон не признался в своем родстве с Уингертом и Флорой. Об этом знали только Хедли, Ева, Амелия и он сам.
И еще — Карл.