Влюбленные Браун Сандра

— Я думаю, полицейских, которые охраняли тебя на Сент-Нельде, теперь отзовут, — сказал Доусон. — Если уже не отозвали. Тебе и детям больше ничто не грозит.

— Такер обещал оставить несколько человек, чтобы репортеры не слишком нам досаждали, — ответила она. — Но это всего на несколько дней, пока шумиха не уляжется.

— Это правильно. — Доусон вздохнул. — Как там мальчишки? Все в порядке?

— Я разговаривала с ними по телефону. По-моему, они оба довольны и абсолютно счастливы. Эта женщина из полиции, которая ими занимается, совершенно их избаловала. Кстати, она сказала мне, что сегодня мне не обязательно возвращаться на остров, коль скоро завтра мне снова придется ехать в Саванну.

Доусон кивнул. Кнуц просил их еще раз встретиться с ним утром, в девять часов, чтобы, как он выразился, «подбить бабки».

— Ну вот… — проговорил он и, повернувшись к Амелии, долго смотрел на нее, потом слегка развел руками. — Теперь ты знаешь мой секрет. Может, хочешь о чем-то спросить?

Амелия некоторое время раздумывала. Потом, набрав в грудь побольше воздуха, решилась:

— Сколько лет тебе было, когда ты узнал?..

— Тридцать семь.

Она изумленно уставилась на него.

— То есть ты узнал только сейчас?!

Вернувшись к креслу, Доусон снова сел.

— О том, что у меня есть брат, я узнал всего восемь… нет, уже девять дней назад. Что касается остального, то… Да, я знал, как я появился на свет и как Хедли нашел меня, едва живого, в дыре под полом.

О Карле и Флоре я тоже многое знал… Мои родители — приемные родители, я имею в виду — никогда не скрывали от меня обстоятельств моего происхождения. После того как Хедли вытащил меня, я два месяца провел в интенсивной терапии для новорожденных, после чего меня выписали с диагнозом «абсолютно здоров». Правда, факт моего существования власти тщательно скрывали, и в первую очередь от прессы. Тогда считалось, что так нужно для следствия. Хедли и второй агент, который в тот день был старшим, тоже помалкивали, чтобы уберечь меня от возможных неприятностей.

Понимаешь, — добавил Доусон задумчиво, — я, новорожденный сын Флоры, был единственным младенцем, которого нашли в доме в Голденбранче. Рядом обнаружили детскую пеленку, поэтому поначалу все решили, что она имеет ко мне самое прямое отношение. И только некоторое время спустя выяснилось, что моя ДНК не совпадает с образцом, который удалось выделить при анализе следов, найденных на пеленке. Значит, был второй ребенок, но никто из полицейских, наблюдавших за домом, его не видел, не слышал и не знал, куда он подевался. Предполагалось даже, что эта пеленка попала в дом случайно, что ее принесли какие-то бродяги, пока дополнительные генетические исследования не установили, что матерью ребенка, образцы ДНК которого остались на ткани, тоже была Флора. Между тем за все тридцать семь лет никаких сведений о том, что Карл и его любовница обзавелись сыном или дочерью, в ФБР не поступало. Загадочный ребенок словно испарился. До недавнего времени этот вопрос так и оставался открытым, хотя, откровенно говоря, на протяжение многих лет он считался достаточно второстепенным. Ребенок не был преступником, террористом, а значит, ФБР он интересовал мало.

Доусон перевел дух и продолжил:

— Ну а потом, девять дней назад, я получил от Хедли СМС-сообщение, в котором он просил меня как можно скорее приехать к нему по важному делу. Когда я до него добрался, он рассказал мне о процессе над Стронгом, а потом огорошил сообщением, что образец ДНК Джереми полностью совпал с безымянным образцом, обнаруженным на пеленке в Голденбранче тридцать семь лет назад. Нашелся мой брат, который, если верить Карлу, был старше меня на одиннадцать с небольшим месяцев. По видимому, когда они и Флора бежали, они забрали с собой его. А меня бросили.

Взяв со столика свой пустой бокал, Доусон принялся вертеть его в пальцах. По-видимому, ему очень хотелось, чтобы на донышке осталось хоть полглотка. Убедившись, что бокал абсолютно пуст, он снова поставил его на столик и посмотрел на Амелию.

— Вот такие дела…

— Но если ты с самого начала знал, что… Разве в детстве или в юности тебя не беспокоило, что тебя бросили твои… твои родные родители? — спросила она.

— Честно говоря, я не видел и не вижу никаких особых причин беспокоиться или расстраиваться. В конце концов, мои биологические родители были безжалостными преступниками, презренными негодяями, которые были вынуждены постоянно скрываться, переезжать с места на место, всегда и всего бояться. Мне даже повезло: Хедли знал, как сильно его близким друзьям — бездетной семейной паре — хочется иметь ребенка. Как только меня выписали из интенсивной терапии, он нажал на все рычаги, использовал все свои связи и в рекордно короткий срок организовал мое усыновление. Мои родители — у меня язык не поворачивается называть их приемными — любили меня как родного, а я любил их. У меня был дом, у меня была семья. Чего же еще мне было желать?..

— Но тебя все-таки что-то смущало?

— Да. Став старше, я узнал кое-что о законах наследственности и задумался. Как я уже говорил, мне было хорошо известно, кто мои настоящие родители. В книгах по биологии и генетике, которые я проштудировал, утверждалось, что внешность и черты характера чаще всего передаются через поколение, да и во мне самом тоже могла проявиться уингертовская склонность к насилию, к жестокости… Но больше всего я боялся, что мои дети могут быть хоть чем-то похожи на Карла и Флору. К тому же мне не хотелось сделать несчастной ту женщину, которая будет иметь неосторожность меня полюбить. Тогда-то я и принял решение… Какое — ты знаешь.

— Да, знаю. — Амелия кивнула. — Никаких детей. Никаких длительных, серьезных отношений, которые могут закончиться браком.

Доусон тоже кивнул, как бы подводя итог всему сказанному. Он не стал говорить ей об образцах спермы, которые по настоянию врачей были взяты у него перед стерилизацией (все-таки тогда Доусон был очень молод) и теперь находились в специальном хранилище на случай, если он вдруг передумает. Амелии, считал Доусон, не нужно об этом знать, во всяком случае — сейчас. Быть может, когда-нибудь потом он ей и расскажет… Если у них вообще будет какое-то «потом».

— Да, теперь мне многое стало понятно, — сказала она.

— Тогда давай больше не будем об этом говорить, — предложил Доусон. — Тем более что разговоры ничего не изменят, не могут изменить. Приходится просто примириться с тем, что есть. Я — сын Карла Уингерта, известного преступника. А мой старший брат Джереми был твоим мужем.

— То есть Хантер и Грант на самом деле твои племянники.

— Да. — При упоминании о детях Доусон мимолетно улыбнулся. — Они — отличные парни. Иногда мне даже хотелось… — Сообразив, что он чуть было не сказал, Доусон оборвал себя на полуслове. — В общем, они у тебя замечательные.

Амелия пытливо посмотрела на него.

— Что тебе хотелось?

— Ничего.

— А все-таки?

Некоторое время Доусон нервно покусывал губу, потом его лицо преобразилось, словно он что-то для себя решил.

— Мне хотелось обнять их и не отпускать. Никогда! Ведь они были первыми настоящими родственниками, которых я встретил в своей жизни.

Амелия вдруг почувствовала, как от внезапного прилива эмоций у нее перехватило дыхание.

— Ты можешь обнимать их, когда захочешь и сколько захочешь, — сказала она, но Доусон покачал головой:

— Вряд ли это возможно.

— Почему?! — изумилась Амелия.

— Потому что… Им обоим еще совсем мало лет, но в их жизнях уже появилось слишком много проблем. Я имею в виду и наследственность, и то, кем были их дед и отец. А если в их жизни застряну еще и я, это только еще больше все запутает.

А кроме того, мысленно добавил Доусон, невозможно быть с детьми и не быть рядом с Амелией; невозможно быть рядом с Амелией и не желать ее. Он и сейчас хотел Амелию больше всего на свете, но никакой надежды получить ее у него не было, и это его медленно убивало.

— А ведь я твоя невестка, — вдруг заявила она.

— Я знаю, — ответил Доусон несколько напряженным тоном. — Я знал об этом, когда впервые увидел тебя в суде. И именно с этого момента все пошло кувырком…

— Что именно?

— Все. Я сидел на последнем ряду, мечтал о порции виски или успокоительных таблетках и проклинал Хедли, который отправил меня в Саванну. Я твердил себе, что меня нисколько не интересует судьба брата, которого я никогда не видел. Последними словами крыл местные власти, установившие в зале суда такие неудобные и жесткие скамьи, что я за пять минут отсидел себе всю задницу. А потом двери в глубине зала отворились, ты прошла по проходу совсем рядом со мной, и я почувствовал, что меня как будто затягивает гигантский водоворот. Ты… Джереми… Мое отчаяние и мое отчаянное желание… Я просто не мог сопротивляться — и провалился во все это с головой.

— Что ты чувствуешь к нему сейчас?

— Даже не знаю. Я ненавижу его за то, кем он стал, но… — Доусон протянул ей раскрытые ладони. — Вот этими руками я держал его голову в его последние минуты, я смотрел в его глаза… Это был мой брат. Он умирал у меня на руках, а я так и не успел с ним поговорить как следует… — Он с горечью усмехнулся. — Я потерял его через считаные минуты после того, как впервые в жизни увидел!

— Ты ему не сказал?

Он покачал головой:

— Нет, но… Это продолжалось буквально одно мгновение, очень короткое, но мне показалось — Джереми меня узнал. Было что-то… Какая-то ниточка, которая протянулась от него ко мне. Возможно, я это только вообразил, потому что мне хотелось увидеть что-то подобное, но… Впрочем, сейчас это уже не имеет значения, не так ли?

— Для Джереми, безусловно, нет, но для тебя… Для тебя это имеет значение.

— В любом случае я рад, что ничего ему не сказал. Ему было бы тяжело узнать, что незнакомец, который пытается разрушить его семью, — его родной брат.

— Доусон, — мягко возразила Амелия, — когда мы с тобой познакомились, я уже давно не была женой Джереми. Больше того, я считала, что он умер. Неужели тебя так волнует, что я и он… что он и я…

— Что он получил тебя первым? Да, меня это волнует. Но не в том смысле, в каком ты подумала.

— А в каком смысле тебя это волнует?

— Ты думаешь, что я воспринимаю это как сексуальное соревнование. Что я боюсь — ты сравниваешь меня и его… Но дело вовсе не в этом.

— Тогда в чем же?

— В том, что я вообще тебя захотел.

— В то время как я должна была быть, э-э… тебе безразлична? Не возжелай жены ближнего своего?

— Что-то вроде того.

Амелия слабо улыбнулась.

— Думаю, мы оба можем простить себя за то, что нас потянуло друг к другу.

— Ты можешь себе простить, потому что ничего не знала о моих, гм-м… родственных связях. Но я-то знал!.. — Тут Доусон невольно подумал, что они обсуждают как раз то, что не собирались обсуждать. Во всяком случае, он не собирался, но останавливаться было уже поздно. Сказав «а», нужно было говорить и «б»…

— Джереми был не единственным препятствием, — сказал он хмуро. — И не самым важным, если на то пошло.

— Ты имеешь в виду свое родство с Карлом?

— Да. Оно могло оказаться для тебя по-настоящему губительным.

— Гм-м… — Амелия задумчиво поджала губы. — В таком случае мне, пожалуй, придется отказаться от моих детей. Сдать их в приют, отправить на усыновление…

— Что за чушь ты говоришь, Амелия?

— Почему — чушь? Ведь если следовать твоей логике, Хантер и Грант тоже могут причинить мне много горя, ведь они — прямые потомки Карла, а ты сам сказал, что характер передается через поколение. Следовательно, они для меня еще опаснее, чем ты. Иными словами, если я должна отказаться от тебя только потому, что ты — сын Карла, мне тем более нужно отказаться от…

— Ерунда!

— То же самое я хотела сказать тебе.

Поднявшись с дивана, Амелия обогнула журнальный столик и опустилась на колени перед его креслом. Доусон попытался подняться, но она решительным толчком усадила его обратно.

— Нет, приятель, сначала выслушай, что я скажу! — строго сказала она. — Потом можешь делать все, что угодно, но сначала выслушай. Я не хочу всю жизнь жалеть, что дала тебе уйти, не сказав этих слов… и гадать, что было бы, если бы я их сказала.

— Говори. — Доусон нехотя кивнул, и Амелия мягким движением положила руки ему на грудь, словно заранее убеждая в серьезности того, что она собиралась заявить.

— После того как мой брак с Джереми прекратил свое существование, я и представить себе не могла, что в моей жизни появится другой человек. Мне казалось, я больше никогда не буду хотеть, чтобы мужчина — любой мужчина — прикасался ко мне… Ты знаешь почему. Я была абсолютно уверена, что никогда не испытаю ничего даже отдаленно напоминающее желание.

Но несколько месяцев спустя, когда мои раны слегка затянулись, я стала все чаще чувствовать себя… одиноко. Правда, мои ети почти все время были со мной, но они не могли заполнить эту зияющую пустоту. И мне стало ясно, насколько глупо с моей стороны было полагать, будто я сумею прожить остаток своей жизни в одиночестве. Наверное, так уж я устроена: мне просто необходимо брать и давать. Воздержание не для меня. Нет, я имею в виду не секс, точнее — не только секс… Эмоциональная близость с человеком, который бы меня понимал и любил, для меня гораздо важнее. Только такую жизнь я считаю полноценной, и к ней я снова стала стремиться.

Со временем я даже стала допускать мысль о том, что когда-нибудь на моем пути снова появится мужчина, который сумеет разбудить мои чувства и желания и с которым я смогу осуществить свою мечту и добиться того, чего так и не дал мне брак с Джереми. С каждым днем подобная возможность казалась мне все привлекательнее, но я не торопилась. Во всяком случае, я не собиралась сама искать своего мужчину — он должен был сам найти меня, и я готова была ждать.

Разумеется, я понятия не имела, каким будет его характер, кем он будет работать, как выглядеть, чем увлекаться. Я не знала всего этого, пока не встретила тебя. — Посмотрев ему в глаза, Амелия провела по его губам кончиком пальца. — Сначала я тебя боялась и одновременно очень на тебя сердилась за то, что ты за мной подглядывал. Но в то же время я думала, чувствовала: «Это он. Он пришел, он здесь, и он — гораздо лучше, чем я надеялась!» — Амелия слегка пожала плечами и отвела взгляд. — Вот все, что я хотела сказать…

Доусон был слишком взволнован ее словами, чтобы что-то ответить. Некоторое время он задумчиво теребил прядь ее волос и наконец сказал:

— Еще никто и никогда не говорил со мной столь откровенно, в особенности о своих сокровенных мыслях и переживаниях. Ты — удивительная женщина, Амелия…

— Судя по твоей интонации, есть какое-то «но»…

— Не «но», а «и»… — Он поднялся и заставил встать ее. — Ты — удивительная, неповторимая, и на этот раз мы не станем бояться друг друга…

В спальне Доусон откинул в сторону покрывало с кровати, потом повернулся к Амелии, расстегнул и снял с нее блузку. Пока он пытался справиться с застежкой лифчика, Амелия расстегивала пуговицы на его рубашке. Наконец они прильнули друг к другу и долго стояли, крепко обнявшись. Этого было достаточно, чтобы наслаждаться близостью, прикосновением обнаженных тел и постепенно нарастающим возбуждением. Доусон первым осмелился нарушить их молчание. Он пробормотал:

— Надеюсь, ты не возражаешь, когда у мужчины волосы на груди?..

— Возражаю?.. — Она потерлась лицом о густую поросль, покрывавшую его грудь. — Нисколько. Напротив, мне очень нравится.

Да сегодняшнего дня Доусон и не подозревал, что бицепс тоже может быть эрогенной зоной. Но когда Амелия игриво сжала зубами кожу чуть ниже его плеча, он почувствовал, как его тело словно пронзила молния. Его руки сами нашли застежку ее юбки, и вот она уже соскользнула на пол. В свою очередь Амелия расстегнула его джинсы и потянула вниз вместе с бельем. Когда оба полностью освободились от одежды, Доусон слегка качнулся вперед и, толкнув ее средней частью тела, улыбнулся:

— Ты, конечно, настоящая леди и не будешь это обсуждать… И все-таки я просил бы тебя обратить внимание, что я уже готов.

Но она не просто обратила внимание — она начала действовать. Доусон не без труда удержал ее от того, чтобы довести дело до конца. Ласки, которыми она осыпала его возбужденную плоть, едва не привели его к разрядке, и ему понадобились вся сила воли и все самообладание, чтобы не допустить этого. То бранясь, то бессвязно выкрикивая какие-то ласковые слова, он заставил ее подняться и поцеловал, проникнув языком глубоко в рот, который подарил ему несколько мгновений сказочного блаженства.

Потом они перебрались на кровать, и Доусон, положив голову ей на грудь, прошептал:

— Это что-то потрясающее!..

— Что именно? — не поняла Амелия. Но Доусон уже начал действовать языком и губами, чтобы показать ей — что.

— Когда я в первый раз увидел тебя на пляже…

— А-а… — негромко простонала Амелия. — Я так и знала, что ты заметишь!..

— Я знал, что ты знала, но… ничего не мог с собой поделать. Каждый раз, когда задувал ветерок, я просто умирал от желания увидеть их как сейчас… — И он сжал зубами ее отвердевший сосок.

— Я очень старалась никого не шокировать…

— А я мечтал об урагане и представлял себе это… — Доусон снова коснулся губами ее соска, потом стал ласкать грудь. Он продолжал любовную игру до тех пор, пока оба не потеряли всякое представление о том, кого она возбуждает больше: Амелию или его самого. Оба тяжело дышали, обоим не терпелось перейти к самому главному, и Доусон оттягивал решающий момент буквально из последних сил. Его губы двинулись по ее животу вниз, ненадолго задержавшись в окрестностях пупочной впадинки.

— Превосходный вид, — заметил Доусон, ненадолго приподняв голову.

— Спасибо.

Его рука скользнула по ее животу и остановилась, наткнувшись на едва заметный беловатый след на коже.

— Что это?

— Растяжка. На память о Гранте.

— А это? — Он коснулся второй растяжки на границе живота и бедра.

— То же самое.

Доусон ухмыльнулся.

— Почему-то меня это не удивляет. Он у тебя крупный парень. — Его пальцы скользнули вдоль тонкого шрама, который был едва различим под мягкой растительностью лобка.

— Это?..

— Это кесарево. Хантер никак не хотел… рождаться, и… — Амелия не договорила, потому что Доусон опустил голову, и его горячий, упругий язык мягко поцеловал едва заметный рубец. Реакция Амелии оказалась именно такой, как рассчитывал Доусон. Раздвинув ноги, она слегка изогнулась в пояснице и обеими руками надавила ему на затылок, направляя ниже, туда, где ей было приятнее всего. Доусон в свою очередь увеличил темп; теперь его язык двигался вдвое быстрее, что, в сочетании с нарастающим давлением, очень скоро привело Амелию к взрывному оргазму.

Пока она приходила в себя, Доусон приподнялся на руках, с нежностью вглядываясь в ее лицо. Через минуту Амелия открыла глаза и мечтательно улыбнулась:

— Ох, Доусон!..

Он поцеловал ее в губы.

— Я хочу тебе кое в чем признаться, можно?

Она кивнула.

— Я много раз представлял, как делаю это с тобой. Именно это.

— Откровенность за откровенность, Доусон. — Амелия слегка приподняла голову. — Я сама частенько мечтала о том же…

Они улыбнулись друг другу, потом Доусон устроился между ее раздвинутыми бедрами и проник в ее лоно — не глубоко, но достаточно, чтобы с его губ сорвался стон наслаждения.

— О-о-о-о… как приятно!

— А что еще ты представлял? — спросила она.

— Стремительный и яростный секс. Стоя. У стены. Нет, постой, ведь это было на самом деле!.. А я-то думал, что это мне приснилось.

Она негромко засмеялась, и Доусон не столько услышал, сколько почувствовал этот смех, который волной прокатился по ее телу и отозвался мощной пульсацией в его пенисе. И снова ему пришлось приложить огромное усилие, чтобы сдержаться, чтобы не войти в нее до конца. Потом он почувствовал, как ее пальцы скользнули вдоль его спины, остановившись у самого основания позвоночника.

— А еще? Что еще ты воображал, пока был один? — Ее голос был таким же мягким и сексуальным, как прикосновения ее пальцев.

— Еще я воображал, как ты берешь у меня в рот… Ах, черт, ведь ты и это делала! Или это была галлюцинация?

— Значит, у меня была такая же галлюцинация, — шепнула она.

— А может, наши фантазии просто иногда сбываются?

— Конечно! И не иногда, а достаточно часто.

Доусон нарочито развратно ухмыльнулся, и Амелия ответила тем же.

— Ну а как насчет других фантазий? — поддразнила она. — Или ты не в состоянии придумать ничего, кроме минета и секса у стены? Позор, мистер Скотт, ведь вы — журналист, писатель. Не ожидала, что у вас окажется такое убогое воображение!

— Черт возьми, мы же только начали, у нас еще все впереди! — Просунув руки ей под ягодицы, он заставил Амелию слегка приподняться. — Только дава не будем торопиться. Вот так… Не спеша…

И он снова поцеловал ее, одновременно погружаясь все глубже. Так же медленно Доусон вышел, потом снова двинулся вперед. Отступил. Атаковал. Снова отступил. Задыхаясь от желания, Амелия негромко застонала, потом прерывистым шепотом произнесла его имя.

— А как… как ты назовешь эту твою фантазию?..

Вместо ответа Доусон полностью погрузился в нее, задержался на мгновение и, целуя Амелию, прошептал:

— Любовью… Как же еще?

* * *

Она лежала на боку, спиной к нему. Ее переполняло довольство, ощущение наполненности и… счастья. Да, счастья!.. Такой счастливой Амелия не чувствовала себя уже очень давно. Может быть, вообще никогда. С наслаждением потянувшись, она согнула ногу и провела босой ступней по его голени.

— А знаешь, что мне больше всего в тебе понравилось? — не оборачиваясь, спросила она.

— Как это — что? — Доусон прижал свой пенис к ее ягодицам. — Конечно же, моя непревзойденная плоть! Как ты, наверное, заметила, Доусон-младший довольно велик. Иногда я сам стесняюсь его размеров.

Амелия рассмеялась.

— А вот и нет, хвастунишка!

— Нет?! — Его голос звучал раздосадованно и даже немного обиженно, и она снова рассмеялась.

— Нет. Больше всего мне понравились твои зубы. Особенно передний, который растет немного криво.

— Чувствую, придется мне обратиться к ортодонту, — притворно вздохнул Доусон. — И выложить кругленькую сумму за керамическую коронку.

— Не вздумай! Он очень… сексуальный.

— Правда? — с надеждой спросил он.

— Честное скаутское.

— В таком случае… в таком случае я рад, что ты так думаешь.

— И еще — твои руки.

— Они тоже сексуальные?

— Они по-мужски большие, сильные и умелые. И, конечно, сексуальные.

— Понятно. — Доусон жестом собственника положил ладонь ей на грудь, и Амелия тихонечко вздохнула от счастья.

— Как ты думаешь, сегодня ночью ты сможешь уснуть?

— Ну, если наши недавние упражнения не помогут мне уснуть, я уж и не знаю, что поможет. — Он игриво укусил ее за плечо. — Кто мог знать, что ты такая… ненасытная?

В ответ Амелия шутливо толкнула его локтем в ребра. Она заметила, что Доусон ушел от ответа, и повторила вопрос.

— Уснуть? Не знаю. Может быть… — Она почувствовала, как он пожал плечами.

— Ты рассказал мне о том, что не давало тебе покоя. И теперь, когда ты выговорился…

— Посмотрим. — Доусон обнял ее за плечи. — Просто лежать рядом с тобой — одно это должно помочь мне лучше всяких лекарств.

— Ну вот, еще одна фантазия исполнилась, — сонно пробормотала Амелия. — На самом деле я мечтала спать с тобой в одной постели.

— Всего лишь спать?

— Да.

— Ну, это вряд ли…

— Что ты имеешь в виду?

Его руки — сильные, но удивительно нежные — опустились ей на живот, потянули назад и заставили в очередной раз раскрыться. Спустя несколько секунд он снова был внутри ее. Надежно удерживая Амелию, Доусон начал ритмично двигаться, в нарочито непристойных выражениях описывая, что он чувствует и какое наслаждение получает, когда ласкает ее пальцами и языком. В какой-то момент Амелия с удивлением поняла, что он больше не бранится, а цитирует стихи известных поэтов — выбирая, впрочем, самые эротичные фрагменты. Когда оба оказались на грани очередного взрыва, его голос сделался таким хриплым, что она почти не разбирала произносимых им слов. Его прерывистое, горячее дыхание обжигало ей шею и затылок. Потом она услышала, как он просит:

— Сожми меня! Сильнее!

В следующую секунду его тело напряглось, а каждое движение сопровождалось коротким, хриплым вскриком мужчины, который испытывает не только физическую, но и полную эмоциональную разрядку. Он обмяк и вытянулся рядом с ней; его руки по-прежнему обнимали ее за талию, а губы шептали ее имя как благословение.

Она слушала его голос, пока не уснула, но и во сне ей чудилось, что она слышит, как Доусон зовет ее по имени — Амелия, Амелия!..

Когда несколько часов спустя она проснулась, то сразу почувствовала, что ей не хватает его тепла, звука его дыхания, тяжести его руки на плече.

Приподнявшись на локте, Амелия сонно огляделась по сторонам:

— Доусон?.. Где ты?..

Но в комнате никого не было.

Глава 30

В конце концов Хедли все же удалось уговорить Еву поехать в отель, чтобы немного отдохнуть и поспать «в человеческих условиях», как он выразился. Его состояние значительно улучшилось, Карл больше ему не угрожал, поэтому Хедли считал — ей вовсе незачем проводить еще одну ночь на неудобной раскладушке в его палате.

— Впрочем, услал я ее не поэтому, — сказал он Доусону. — А почему — ты знаешь…

Доусон кивнул:

— Да, знаю. Я тоже приехал пораньше, чтобы вокруг было поменьше людей, и… ну и так далее.

Опершись руками на спинку стула, за которым он стоял, Доусон многозначительно посмотрел на крестного.

— Это ты просил Кнуца не убивать Карла без крайней необходимости?

— Да.

— Тем не менее он был тяжело ранен. Кровотечение, во всяком случае, было довольно сильным.

— Не так уж тяжело, — отмахнулся Хедли. — Одна пуля попала ему в правое плечо, задев верхушку легкого. Ему вставили дренажную трубку, так что дышать он может. Вторая пуля попало в колено… Правда, Карл уже стар, и это тоже приходится учитывать, но мне сказали, что операцию он перенес сравнительно легко. Еще несколько дней Карл пролежит здесь, но как только он немного оправится, его сразу переведут в тюремную больницу и начнут следствие.

На протяжении нескольких секунд Хедли и Доусон пристально смотрели друг на друга. Наконец журналист сказал:

— Мы не можем этого допустить.

— Ты можешь, я — нет, — уточнил Хедли.

— Я тоже не могу.

— Доусон, ты…

— Не могу и не хочу, — упрямо повторил Доусон.

Должно быть, Хедли почувствовал, что крестник настроен решительно и отступать не намерен, поскольку кивнул (правда — с явной неохотой).

— Я тут прикинул, как нам лучше это сделать. Карла охраняют несколько маршалов. Нас к нему не пустят, во всяком случае — с оружием, но я кое-что придумал.

Доусон внимательно выслушал предложение Хедли, немного подумал и кивнул.

— Думаю, я смогу это сделать.

— Имей в виду, нам это с рук не сойдет, — еще раз предупредил Хедли.

— Скорее всего — нет, и тем не менее…

Хедли еще некоторое время пристально разглядывал Доусона и все-таки решился.

— Ладно, — сказал он. — Перво-наперво тебе нужно вытащить у меня из руки эту штуку… — И Хедли показал на трубку торчащей из вены капельницы, которая для пущей надежности была укреплена несколькими витками пластыря. — Давай действуй, только осторожнее.

С капельницей Доусон справился быстро, а вот пересадить крестного в кресло на колесиках, которое тот вытребовал для себя накануне, оказалось труднее, чем он думал. Правда, Хедли с каждым днем чувствовал себя все лучше и уже мог кое-как владеть руками, но большие нагрузки все еще были ему не по плечу. Как бы там ни было, минут через пять Доусон уже ввозил кресло, в котором восседал крестный, в кабину больничного лифта.

В замкнутом пространстве лифтовой кабины дыхание Хедли казалось Доусону особенно громким и тяжелым. Свет флуоресцентной лампы под потолком делал покрытое испариной лицо старого агента неестественно бледным, и Доусон, не удержавшись, спросил, как он себя чувствует.

— Все в порядке, — коротко ответил Хедли.

— Если хочешь, мы можем отдохнуть минут пять. Или вообще отложить наше дело до завтра.

Хедли покачал головой:

— Я не знаю, когда его переведут в тюремный госпиталь. Другого шанса у нас может не быть, так что лучше сделать все сегодня.

Кабина лифта остановилась, двери открылись, и Доусон увидел перед собой слабо освещенный коридор.

— Предоставь маршалов мне, я разберусь, — успел шепнуть ему Хедли.

Перед дверью палаты Карла действительно дежурили два сотрудника маршальской службы. Увидев приближающихся Доусона иХедли, они посмотрели на них с любопытством.

— Доброе утро, джентльмены, — проговорил Хедли властно. — Я — специальный агент ФБР Гэри Хедли. Мне нужно задать задержанному несколько вопросов.