Влюбленные Браун Сандра

Пролог

1976 г.,

Голденбранч, Орегон

Первые выстрелы в окруженном доме раздались в шесть пятьдесят три утра по местному времени. Они стали ответом преступников на требование сложить оружие, выдвинутое сотрудниками правоохранительных органов.

Осеннее утро выдалось хмурым. Солнце вставало в густой дымке: его лучи едва пробивались сквозь не успевший рассеяться предутренний туман. Несмотря на это, один из преступников все же сумел поразить цель. Выпущенная им пуля попала в заместителя федерального маршала[1], которого все звали Турком.

Гэри Хедли познакомился с ним буквально накануне, когда специальная группа, состоявшая из агентов ФБР и АТФ[2], сотрудников Шерифской службы и Службы федеральных маршалов, собралась в полном составе, чтобы обсудить детали предстоящей операции. Все ее участники сидели вокруг большой карты округа Голденбранч и пытались оценить препятствия, с которыми завтра им предстоит столкнуться на местности. Хедли отчетливо помнил, как кто-то из Службы маршалов сказал: «Эй, Турок, ты ближе к автомату — принеси мне колы, пожалуйста».

Настоящее имя Турка Хедли узнал лишь много позже, когда оперативники подводили неутешительные итоги операции и подсчитывали потери. Бандитская пуля попала ему на полдюйма выше верхнего края бронежилета, перебив дыхательное горло и артерию. Турок упал, не издав ни звука; скорее всего, он умер еще до того, как его тело коснулось усыпанной листвой земли. Хедли был ближе к нему, чем остальные, но сделать ничего не мог — только помолиться. Высунуться из-за укрытия означало такую же быструю смерть, поскольку преступники стреляли из верхних окон дома в каждого, кто пытался двинуться с места.

«Рейнджеры истины» патронов не жалели. Как видно, в доме боеприпасов было столько, что хватило бы на небольшую войну. Так, во всяком случае, казалось тем, кто, выполняя свой служебный долг, оказался этим сырым и промозглым утром в Голденбранче, у заброшенного дома на лесной опушке. Увы, агенты правоохранительных служб оказались абсолютно не готовы к столь ожесточенному сопротивлению. Всего несколько минут прошло после смерти Турка, а выпущенные бандитами пули уже нашли другую цель. Рыжеватый двадцатичетырехлетний парень, помощник шерифа, оказался недостаточно проворен, а может, его позицию выдал легкий парок дыхания, поднявшийся над укрытием. Раздался залп из шести стволов, и шесть пуль пробили старую перевернутую тачку, за которой прятался помощник шерифа. Пять из них попали в парня, причем три ранения были смертельными.

Группа агентов намеревалась захватить «Рейнджеров» врасплох и арестовать за многочисленные преступления. Столкнуться с вооруженным сопротивлением никто не рассчитывал — когда правоохранители планировали свою операцию, им казалось, что это самый маловероятный вариант развития событий. Однако захватить преступников без стрельбы не удалось, а если судить по тому, с какой яростью они ответили огнем на требование сложить оружие и выходить с поднятыми руками, сдаваться «рейнджеры» не собирались.

Что было, в общем-то, понятно. Крови эти люди никогда не боялись, да и терять им было нечего: в случае ареста каждому из них грозило несколько пожизненных сроков или смертная казнь. В доме их было семеро — шестеро мужчин и одна женщина, которые совершили двенадцать убийств и причинили государству гигантский материальный ущерб, взрывая правительственные здания и военные объекты. Несмотря на то что название группы — «Рейнджеры истины» — носило некий религиозный оттенок, фанатиками или приверженцами той или иной религиозной секты эти люди никогда не были. К идейным анархистам их тоже можно было причислить лишь с большой натяжкой, хотя они и делали вид, будто ведут «борьбу» с существующим порядком. За последние два года группа «рейнджеров» стяжала широкую известность, став подлинным проклятием всех правоохранительных агентств страны.

В своей борьбе неизвестно за что эти кровавые убийцы были не одиноки. В стране существовало еще несколько подобных мелких групп. Но все доморощенные террористы были далеко не так эффективны, поэтому полиция и ФБР обезвреживали их банды одну за другой. Только «рейнджеры» долгое время оставались неуловимы. Дерзкие, жестокие, непредсказуемые, они пользовались в преступном мире немалым авторитетом и поддержкой. Для тех, кто не одобрял деятельность правительства или был не согласен с его внутренней и внешней политикой, они превратились в некое подобие современных «робингудов». Эти-то недовольные, — а также те, кто когда-либо пострадал от властей, — и предоставляли «рейнджерам» убежища, снабжали оружием и взрывчаткой, а также сведениями, носившими служебный или секретный характер. Негласная поддержка позволяла анархистам наносить неожиданные и весьма эффективные удары по правительственным учреждениям, после чего они мгновенно исчезали. Конспирация у них была поставлена на высочайшем уровне, поэтому правоохранительным органам никак не удавалось выйти на их след. О «рейнджерах» вообще никто ничего не слышал, пока они не наносили очередной удар. В письмах, разосланных во все центральные газеты и телевизионные компании, анархисты бахвалились, что полиции и ФБР никогда их не взять, во всяком случае живыми.

Спецам действительно очень повезло, что они сумели обнаружить дом в Голденбранче, где скрывалась группировка. Началось с того, что ФБР установило наблюдение за неким нелегальным торговцем оружием, который, согласно агентурным данным, готовил крупную сделку. Никто не знал, что он уже давно поставляет боеприпасы и взрывчатку именно «рейнджерам», да и в этот раз его покупатель не был известен. В течение нескольких недель торговец трижды ездил в заброшенный дом в Голденбранче. С помощью телеобъектива сотрудникам наружного наблюдения удалось сделать несколько снимков, на которых он разговаривал с неизвестным, впоследствии идентифицированным как Карл Уингерт.

Карл Уингерт был главарем и идейным вдохновителем «рейнджеров».

Как только личность покупателя была установлена, ФБР, АТФ и Служба маршалов немедленно направили в Голденбранч своих агентов, которые организовали еще более пристальное наблюдение за торговцем. Сразу после возвращения из Голденбранча он был арестован.

Поначалу он отпирался, однако на четвертый день все-таки внял голосу разума (и советам адвоката) и рассказал все, что было ему известно о группе, обосновавшейся в заброшенном доме в Голденбранче. Известно ему, впрочем, было немного. Сам торговец встречался и разговаривал только с Карлом и не знал, — а может, не хотел говорить, — кто еще входит в боевую группу, сколько в ней сейчас человек и как долго «рейнджеры» намерены оставаться в Голденбранче.

Стало ясно, что действовать нужно без промедления, в противном случае террористы могли снова исчезнуть, и тогда ищи ветра в поле. Карл Уингерт давно занимал место в верхних строчках списков преступников, разыскиваемых ФБР, и его поимка считалась задачей приоритетной важности. Федеральные агенты запросили помощи у местных властей, которые давно получили ориентировки на поиск и арест членов группы Уингерта. В течение суток была создана оперативная группа и спланирована операция по задержанию «рейнджеров».

Но, как говорится, гладко было только на бумаге. Едва раздались выстрелы, агенты убедились, что «рейнджеры истины» намерены выполнить свое обещание и сдаваться живыми не собираются. Похоже, они твердо решили погибнуть, но остаться в истории как самая опасная и жестокая банда террористов. Впрочем, умирать они тоже не спешили! Оружия и патронов у них было достаточно, к тому же они занимали более выгодную тактическую позицию: прячась за толстыми бревенчатыми стенами, преступники вели из окон плотный огонь, который буквально пригвоздил агентов к земле. Оперативники прятались за своими машинами, за стволами деревьев, за полусгнившей поленницей и разбросанным перед домом древним сельскохозяйственным инвентарем, однако эти укрытия плохо защищали от выстрелов автоматических винтовок, к тому же «рейнджеры» оказались отменными стрелками. Любая попытка осаждавших здание выглянуть, чтобы оценить обстановку, вызывала новый шквал огня.

Ситуация сложилась патовая. Старший агент орегонского отделения ФБР Эмерсон запросил по рации вертолет, который мог обеспечить прикрытие с воздуха, однако из-за плохой погоды полицейские власти не спешили поднимать вертушку. По тревоге был поднят спецназ, но ему требовалось немало времени, чтобы добраться до Голденбранча: дороги в этой части штата — особенно после осенних дождей — были далеко не в идеальном состоянии. Оперативной группе оставалось только блокировать боевиков в доме и ждать, пока высокое начальство в теплых кабинетах примет то или иное решение. Агентам не разрешалось даже стрелять по боевикам — открывать огонь они могли только для самообороны или в случае, если «рейнджеры» решатся на прорыв.

— Начальство трясется как желе, потому что среди бандитов есть женщина, — мрачно сообщил Эмерсон, подползая к Хедли под прикрытием груды полусгнивших бревен. — И не дай Господь мы как-то нарушим гражданские права этих ублюдков! В этой стране у каждого убийцы есть гражданские права и свободы, и только у нас ни хрена нет — только свобода подыхать под пулями.

Хедли был новичком в команде, поэтому счел за благо промолчать.

— Мы — федералы, — продолжал Эмерсон, — а правительство начало терять авторитет у населения задолго до Уотергейта[3]. Нет, страна определенно катится к черту, если для того, чтобы уничтожить убийц, нам требуется разрешение какого-то чинуши-бюрократа!

В прошлом Эмерсон был военным; возможно, именно поэтому он предпочитал засаде решительные действия. Однако даже ему не хотелось устраивать в Голденбранче кровавую бойню, которая могла привести к гибели не только преступников, но и агентов. Двое уже погибли, и руководитель оперативной группы надеялся, что потери оперативников этим и ограничатся. Штурм имеющимися силами мог закончиться смертью многих, но и пассивное ожидание не было идеальным выходом. Преступники, особенно такие хитрые и изворотистые, как «рейнджеры», наверняка не собирались сидеть в доме, терпеливо дожидаясь, пока подойдет подкрепление. Им нужно было уходить, и как можно скорее, пока к дому не подтянулся спецназ на бронемашинах, а в воздухе не появились полицейские вертолеты.

Не успел Хедли об этом подумать, как дом на опушке снова огрызнулся огнем из всех стволов. Агенты вжались в землю, но одному из сотрудников АТФ пуля все же попала в ногу, причем, если судить по обильному кровотечению, была задета бедренная артерия. Опасное ранение могло угрожать жизни агента, особенно если не оказать ему немедленную помощь, но добраться до истекающего кровью парня не было никакой возможности.

Эмерсон бессильно выругался.

— Так и будем лежать здесь, пока они не перебьют нас по одному, мать его греби! — сказал он и снова что-то забубнил в рацию.

На этот раз Эмерсон получил разрешение отвечать огнем. По его команде агенты дали залп из автоматических винтовок и ручного пулемета. В течение пары минут они вели плотный огонь по окнам верхнего этажа, сумев отчасти подавить активность бандитов. Когда выстрелы из дома стали совсем редкими, Эмерсон приказал прекратить стрельбу. Никакого видимого результата их огневой натиск не дал, но за эти несколько минут раненый агент сумел наложить себе жгут и сделать перевязку, так что немного времени они выиграли. Теперь можно было подождать еще чуть-чуть.

Внезапно двери дома распахнулись, и оттуда с воплями выбежал какой-то мужчина. Он был с ног до головы покрыт кровью. В первые секунды агенты решили, что раненый бандит готов сдаться, однако это было не так. В каждой руке преступник сжимал по автомату. Отбежав от крыльца на несколько шагов, он принялся поливать укрытия агентов длинными очередями.

Это было намеренное самоубийство, и преступник не мог этого не понимать. Увы, причина, по которой он решил пожертвовать собой, стала ясна оперативникам намного позже.

Не дожидаясь команды, агенты открыли огонь по беснующемуся бандиту. Когда он упал и в ушах перестало звенеть от выстрелов, оперативники вдруг поняли, что из дома не доносится ни звука. Старый дом на опушке казался затихшим. Лишь расщепленный пулями ставень негромко поскрипывал на легком ветру.

Напряженная тишина длилась еще несколько минут, потом Эмерсон произнес:

— Я захожу. Прикройте.

С этими словами он слегка приподнялся, чтобы сменить магазин в автоматической винтовке. Хедли сделал то же самое.

— Я прикрою, — сказал он, и Эмерсон кивнул.

Остальные агенты остались на позициях, но взяли на прицел все окна. Пока Эмерсон и Хедли зигзагами бежали к крыльцу, из дома не раздалось ни единого выстрела. Но Хедли все равно было очень страшно. Обогнув распростертое на земле тело, они взбежали на крыльцо и, держа оружие наготове, прильнули к стенам по бокам от двери. Как они ни прислушивались, изнутри не доносилось ни звука. Несколько мгновений спустя Эмерсон рванул дверь и бросился в дом. Хедли — за ним. На первом этаже никого не было. Прикрывая друг друга, они двинулись по лестнице на второй этаж.

На втором этаже пол был скользким от крови, стены пестрели отметками от пуль, а воздухе остро пахло порохом. Возле окон лежали тела. Никто из бандитов не шевелился — все они были убиты огнем агентов.

— Чисто! — крикнул Эмерсон и, перешагнув через вытянувшееся на полу тело, заглянул в соседнюю комнату — небольшую спальню, где не было ничего, кроме пары старых матрасов на полу. В центре одного из матрасов темнело большое кровавое пятно.

Осмотр дома занял всего несколько минут. В доме было найдено четыре мертвых тела, пятый убитый бандит остался на лужайке перед домом. Оперативникам сразу бросилось в глаза, кого не хватает: главарь «рейнджеров» Карл Уингерт и его сожительница Флора Штиммель сумели сбежать, пока один из их подельников жертвовал собой, отвлекая на себя внимание агентов. Каким образом они выбрались из дома, тоже было ясно: отчетливо различимый кровавый след вел к задней двери дома и дальше в лес. Чтобы пройти по этому следу, не нужно было быть следопытом. В двухстах ярдах от дома кровавые пятна исчезали, а на влажной земле под листьями можно было различить отпечаток автомобильных колес. Двое оперативников сразу пошли по новому следу. Остальные бросились к своим машинам, торопясь продолжить погоню. Однако грунтовая лесная дорога очень скоро привела к узкой утоптанной тропинке, где следы терялись. Эмерсон сразу связался с начальством. Ему пообещали отправить на поиски полицейские патрули. И все же шансов, что местные копы сумеют обнаружить машину беглецов, было мало. Беглецы вполне могли бросить транспорт и двинуться через лес пешком. В густых зарослях, да еще в тумане, который в лесу оставался довольно плотным, даже с вертолета обнаружить их было крайне трудно.

Тем временем к месту боя подъехали специальные и санитарные машины, и даже два броневика с полицейским спецназом. Следом появились неизбежные спутники крупных происшествий — фургоны теле— и радиожурналистов, которых, впрочем, остановили у съезда с главного шоссе мили за две от дома на опушке. Сам дом и прилегающую территорию оцепили, чтобы собрать улики, сделать фотографии, все тщательно измерить и зафиксировать — и вывезти тела. Агентам было совершенно очевидно, что все это делается не только затем, чтобы восстановить достоверную картину происшедшего. Ведь что ни говори, а операция закончилась провалом. Теперь высокому начальству нужно найти козла отпущения, на которого можно было бы свалить вину за гибель сотрудников и бегство главного подозреваемого и его любовницы.

Да, объясняться и оправдываться им предстояло еще долго. Не только перед вышестоящим руководством, но и перед предвзятой, склонной к скоропалительным суждениям публикой, которая, как выразился Эмерсон, «не прощает невиновных».

Очень скоро мрачный дом заполнился самыми разными людьми: криминалистами, экспертами и техническими специалистами, каждый из которых занимался своей работой. Хедли и еще несколько агентов переходили из комнаты в комнату и отвечали на многочисленные вопросы, докладывая коллегам о ходе боя в подробностях. В какой-то момент Хедли позвали в крошечную спальню на втором этаже, где работал коронер. Склонившись над окровавленным матрасом, он, казалось, тщательно принюхивается к пятну, которое при ближайшем рассмотрении выглядело так, словно на него вдобавок кто-то помочился.

— Что здесь произошло? — спросил Хедли. — Что это такое? Моча?..

— Лучше, сынок. Гораздо лучше. — Пожилой коронер кивнул. — Это очень похоже на околоплодные воды.

— Что-о?! — Хедли показалось, что он ослышался. — Уж не хотите ли вы сказать, что Флора Штиммель…

Коронер снова кивнул.

— Пока шел бой, она родила ребенка. — Оглядевшись по сторонам, он поднял с пола какую-то тряпку и добавил: — А вот и его первая пеленка…

Глава 1

Наши дни

— Послушай, что у тебя с волосами?

— Так-то ты приветствуешь человека, который недавно вернулся с войны? Гх-м-м… Я тоже рад тебя видеть, Хэрриет.

К своему новому начальству Доусон Скотт относился достаточно презрительно и не скрывал этого. Презрение сквозило в каждом его движении, когда он сначала опустился в кресло напротив стола Хэрриет, а потом небрежно развалился в нем, скрестив вытянутые вперед ноги и сложив руки на впалом животе. Окинув начальницу еще одним беглым взглядом, Доусон демонстративно зевнул, прекрасно зная, какое это произведет впечатление.

Он едва не переборщил. Хэрриет сорвала с носа очки в украшенной стразами оправе и швырнула на стол. Стол из красного дерева с широкой полированной столешницей, в которой отражалось лицо Хэрриет, был символом ее нового высокого статуса — большого начальника, которому Доусон обязан был подчиняться.

Но он не желал прогибаться, и это злило Хэрриет сильнее всего.

— Я видела солдат, которые возвращались из Афганистана, — сказала она холодно. — Но никто из них не выглядел как раздавленное кошачье дерьмо.

И Хэрриет неодобрительно покосилась на его трехдневную щетину и на отросшие светлые волосы, которые доставали почти до плеч и смотрелись на редкость неряшливо.

Доусон насмешливо улыбнулся и театральным жестом прижал руку к груди.

— От меня, видимо, требуется вернуть комплимент. Сказать, как ты замечательно выглядишь? Что ж, те десять фунтов, которые ты набрала за время моего отсутствия, тебе очень к лицу.

Хэрриет смерила его еще одним уничтожающим взглядом, но ничего не ответила. Доусон же спокойно крутил большими пальцами сложенных на животе рук и одновременно оглядывал ее просторный кабинет. На несколько мгновений его взгляд задержался на большом панорамном окне с живописным видом на городской парк. Из-за деревьев виднелся купол Капитолия, на вершине которого, если присмотреться, можно было различить государственный флаг Соединенных Штатов.

Снова воззрившись на Хэрриет, Доусон растянул губы в улыбке.

— Неплохой кабинетик.

— Спасибо.

— И кого ты отсюда вышвырнула?

Хэрриет вполголоса выругалась, но Доусона это нисколько не удивило. Он уже не раз слышал от нее подобные слова. Бывало, Хэрриет выкрикивала их во весь голос по время совещаний и редакторских «летучек», когда кто-то оказывался настолько неблагоразумен, что пытался ей возражать. По-видимому, заняв кресло большого босса, она старалась сдерживаться, и Доусон тут же решил сделать все возможное, чтобы вывести ее из себя.

— А-а, не нравится?.. — проговорила Хэрриет, возвращая на лицо улыбку самодовольного превосходства. — Ничего, Доусон, придется тебе смириться. Теперь я сверху!

Доусон притворно вздрогнул.

— Ты — сверху?.. — повторил он. — Какой кошмар!.. Нет, подобного я даже представлять не буду.

Она бросила на него еще один раздраженный взгляд. Однако, похоже, решила не лишать себя удовольствия и произнести-таки заранее заготовленную речь.

— Теперь я заведую редакцией, — сказала Хэрриет с усмешкой. — Я одна, понятно? Это означает, что только я уполномочена одобрять готовые материалы, вносить поправки, отвергать представленные тобой идеи. Кроме того, я имею право давать тебе задания, если у тебя не будет собственных идей или они мне не понравятся… а мне почему-то кажется, что никаких свежих, перспективных идей у тебя в данный момент нет. Хотела бы я знать, чем ты занимался две недели с тех пор, как вернулся в Штаты. Пил?..

— У меня накопились отгулы, и я их использовал. Это было оговорено заранее и одобрено…

— …Моим предшественником…

— …Еще до того, как ты захватила его место!

— Я ничего не захватывала! — отрезала Хэрриет. — Я заработала это место, понятно? Заработала своим горбом!

Доусон слегка приподнял плечо.

— Как скажешь, Хэрриет.

Его безразличие было напускным. Недавняя перетряска редакционных кадров имела магнитуду не менее десяти баллов по шкале Рихтера и могла иметь очень серьезные последствия для его профессионального будущего. Еще в Афганистане Доусон получил мейл от одного из коллег, в котором тот сообщал о происшедших переменах. Электронное послание пришло задолго до того, как Доусон получил официальную рассылку, адресованную всем сотрудникам журнала. Содержание письма оказалось настолько тревожным, что дурные вести не могло смягчить даже расстояние, отделявшее Вашингтон от Кабула. Самым скверным было то, что кто-то из руководителей издательства, — возможно, чей-то племянник, не имевший никакого понятия о том, как издавать журнал новостей (как, впрочем, и о самих новостях), — назвал Хэрриет Пламмер самой подходящей кандидатурой на должность главного редактора. Дальнейшее было делом техники! Бюрократический аппарат заработал, и вскоре пожелание высшего руководства было выполнено.

На самом деле, другого такого же столь неподходящего человека для этой должности невозможно было и сыскать! Основная проблема заключалась в том, что Хэрриет была в гораздо большей степени корпоративным администратором, управленцем, нежели журналистом. Главной своей задачей на этом посту она считала любой ценой оградить издание от возможных судебных исков, которые могла вызвать излишне острая или проблемная статья. А это означало, что самые интересные материалы будут либо выхолащиваться до полной безобидности, либо вовсе сниматься с публикации и отправляться в корзину. С точки зрения Доусона, это могло ввергнуть журнал «Лицом к новостям» в крутое пике («лицом в дерьмо», как он выразился). Но его мнения никто не спрашивал.

Кроме того, Хэрриет была типичной стервой, напрочь лишенной лидерских качеств и задатков руководителя. Она презирала людей (в особенности мужчин), а наибольшую антипатию по иронии судьбы вызывал у нее именно Доусон Скотт. Сам Доусон подозревал, что в данном случае за причинами далеко ходить не нужно. Хэрриет элементарно завидовала его журналистскому таланту и тому уважению, которое его способности снискали среди коллег как в «Новостях», так и во всем профессиональном журналистском сообществе.

В тот день, когда Хэрриет стала главным редактором, причины ее враждебности потеряли всякое значение. Главное, антипатия никуда не исчезла, возможно, даже сделалась сильнее. И это было очень, очень плохо. Ничего хуже этого Доусон и представить себе не мог.

Во всяком случае, так ему казалось.

— Я намерена послать тебя в Айдахо, — сообщила Хэрриет.

— Зачем?

— Подготовишь материал о слепых воздухоплавателях.

— О ком о ком? — переспросил Доусон удивленно. Уж не ослышался ли он?

Прежде чем ответить, Хэрриет бросила ему через стол тоненькую папку.

— Наши молодые сотрудники уже сделали важную часть работы за тебя — нашли тему. С подробностями, которые они успели собрать, ты можешь познакомиться в самолете.

— Но хотя бы намекни, с чем мне придется иметь дело.

— Некие граждане, занимающие активную жизненную позицию, решили, что слепые люди тоже имеют право летать. Они нашли спонсоров, закупили все необходимое и стали катать слепых на воздушных шарах, наполненных горячим воздухом или каким-то газом, и… Нет, я вовсе не хочу сказать, что слепым разрешают управлять воздушными шарами после того, как они оторвутся от земли, однако… В общем, материал может получиться довольно интересным и занимательным. Можешь даже притвориться слепым, если сумеешь.

Последние слова Хэрриет только по форме напоминали шутку, на деле же в них звучало столько презрения, что Доусону стоило огромного труда сохранить невозмутимое выражение лица.

— Это и есть твои важные новости? — лениво протянул он, не делая ни малейшей попытки взять папку со стола.

Хэрриет лукаво улыбнулась. Точнее — попыталась улыбнуться, но у нее ничего не получилось.

— Для незрячих и слабовидящих людей это действительно важно, — ответила она с вызовом. Так что Доусону захотелось перепрыгнуть через стол и схватить ее за горло обеими руками, но он подавил желание. Мысленно досчитав до десяти, он отвернулся и снова взглянул за окно, где яркое полуденное солнце заливало своим светом широкие улицы и авеню Вашингтона.

— Слепые, насколько я знаю, не читают наш журнал, — заметил он. — Ты действительно уверена, что незрячие… э-э-э… пилоты стоят того, чтобы мы рассказали о них всей стране?

— Все будет зависеть от того, как и под каким углом будет подана информация. Тем более что в последние десятилетия в нашей стране людям с ограниченными возможностями уделяется повышенное внимание. В любом случае это достойный материал! Почему-то я не слышу в твоем голосе ни малейшего энтузиазма. В чем дело, Доусон?

— Все предельно просто, Хэрриет. Эта тема не для меня.

— Ты хочешь сказать — она тебе не по плечу?

Перчатка — пусть и невидимая — была брошена на самую середину сверкающего полировкой стола, и Доусон это отлично понимал.

— Я хочу сказать — я не пишу о подобных вещах. Святочные рассказики не мой конек, как ты отлично знаешь. Кроме того, обычно я сам нахожу, о чем мне писать.

— Так найди! — Хэрриет сложила руки на груди. — Дай мне наконец увидеть, как действует гений горячего репортажа, о котором мне все уши прожужжали! Я хочу своими глазами наблюдать работу великого журналиста, которого все хорошо знают и любят и которого превозносят до небес за свежесть взгляда, умение найти неожиданный ракурс и обнажить перед читателями всю подноготную сложной проблемы! — Она выдержала крохотную паузу. — Ну так что, Доусон?.. Будешь писать про слепых воздухоплавателей?

Из последних сил сохраняя невозмутимый вид, Доусон отрицательно покачал головой.

— Я использовал не все отгулы, — сказал он. — У меня есть еще по меньшей мере неделя.

— Ты и так отдыхал почти полмесяца!

— Мне этого мало.

— Почему?

— Потому что я вернулся из страны, где идет война.

— Тебя никто не заставлял торчать там… столько времени. Ты мог бы вернуться в любой момент.

Доусон усмехнулся одними губами:

— Не мог. Там было слишком много острых тем, о которых мне хотелось бы написать.

— Слушай, Доусон, кого ты пытаешься обмануть? — фыркнула Хэрриет. — Если тебе, как большинству мужчин, нравится щеголять в военной форме и играть в войнушку, что ж — времени у тебя было достаточно. Ты проторчал в Афганистане почти девять месяцев, причем за счет журнала, и… В общем, если бы две недели назад ты не вернулся сам, мне, как главному редактору, пришлось бы употребить власть, чтобы отозвать тебя оттуда.

— Полегче на поворотах, Хэрриет. Иначе я могу подумать, будто ты мне завидуешь.

— Завидую? Чему именно?

— Ни один из твоих материалов никогда не входил в шорт-лист Пулитцеровской премии[4].

— Ну, о том, что твои статьи номинированы на премию, мы знаем только с твоих слов. Допускаю, что это были просто слухи… которые ты сам же и распустил. Как бы то ни было, премию ты пока не получил, а раз так… В общем, иди работай. Я и так потратила на тебя слишком много времени, а у меня еще полно дел. Впрочем… — Она слегка приподняла тщательно подведенную бровь. — …Если Мистер Гений Журналистики желает сдать ключи от редакционной раздевалки, уговаривать не буду. Вольному воля! Бухгалтерия у нас работает каждый день, так что выходное пособие ты можешь получить уже сегодня, в крайнем случае — завтра. Что скажешь?

Она выждала несколько секунд, дожидаясь его ответа, потом покачала головой.

— Не хочешь?.. Так я и думала. В таком случае потрудись получить билеты на завтрашний самолет до Бойсе. Твое место 16-А. — Хэрриет швырнула на стол авиабилет. — Ты летишь рейсом региональной авиакомпании.

Доусон остановил машину перед аккуратным одноквартирным домом в Джорджтауне[5] и заглушил двигатель. Привстав с сиденья, он достал из заднего кармана джинсов небольшой флакончик с лекарством, вытряхнул на ладонь небольшую бледно-зеленую таблетку и отправил в рот, запив водой из пластиковой бутылки. Спрятав флакон обратно в карман, Доусон внимательно исследовал свое отражение в зеркале заднего вида.

Хэрриет не преувеличила — он действительно был похож на кошачье дерьмо.

Причем кошка была явно тяжело больна.

Увы, с этим Доусон ничего поделать не мог. Он как раз перебирал скопившуюся на столе почту, когда ему пришла эсэмэска от Хедли: «Приезжай. Немедленно».

В отношениях с Доусоном Хедли обычно избегал командного тона, следовательно, случилось что-то важное.

Бросив недоразобранную почту на столе, Доусон прыгнул в машину — и вот он на месте.

Выбравшись из машины, он двинулся по кирпичной дорожке, проложенной между цветочными клумбами. Дверь ему открыла Ева Хедли.

— Привет, красотка.

Шагнув через порог, Доусон крепко ее обнял.

Когда-то Ева Хедли действительно была обладательницей титула «Мисс Северная Каролина». И теперь, много лет спустя, она сохраняла значительную часть былой красоты. Ей уже перевалило за шестьдесят, а Ева по-прежнему была стройной, подтянутой. На ее лице почти не было заметно морщин, но главное — ее ум оставался все таким же острым, а врожденное очарование, приправленное несколько суховатым чувством юмора, стало еще сильнее.

Обняв Доусона в ответ, Ева отступила в сторону, пропуская его в прихожую.

— Не смей называть меня красоткой! — ворчала она, и Доусон слегка улыбнулся ее по-каролински картавому «р», благодаря которому даже самые резкие ее слова звучали достаточно мягко. — И вообще, я очень на тебя сердита. Ты вернулся в Штаты уже две недели назад, но за все время ни разу нас не навестил! Да и сегодня приехал только потому, что тебе звонил Гэри. В чем дело, Доусон?!

Она отступила еще на полшага и окинула его критическим взглядом.

— Господи, какой же ты худой! Тебя там что, не кормили?

— Да уж! Такой тушеной баранины по-брансуикски, какую готовишь ты, мне там точно не подавали, — усмехнулся Доусон. — И о банановых пудингах в тех краях тоже не слышали.

— Проходи, что встал… — Ева махнула рукой в сторону коридора и делано вздохнула. — Теперь я точно знаю, чего мне не хватало все девять месяцев, что ты торчал на другом конце земного шара.

— Чего же?

— Твоего трепа.

Доусон ухмыльнулся и, заключив ее лицо в ладони, нежно поцеловал в лоб.

— Я тоже по тебе скучал. — Выпустив ее, он кивнул в направлении гостиной и добавил, понизив голос до конфиденциального шепота: — Ну как он? Уже смирился или?..

— Нет, конечно! — так же шепотом ответила Ева. — Напротив, он…

— Можете не шептаться! — донесся из гостиной звучный мужской баритон. — Я все отлично слышу!

— Берегись!.. — проговорила Ева одними губами, и Доусон, подмигнув в ответ, прошел по коридору к дверям гостиной, где его уже ждал Гэри Хедли.

Едва войдя в знакомую комнату, Доусон испытал острый приступ ностальгии. Гостиная была полна воспоминаний. По этому старому паркету он когда-то катал свои маленькие машинки, а мать то и дело твердила не разбрасывать их и не оставлять где попало, чтобы кто-нибудь нечаянно на них не наступил. А вот за тем столиком в углу его отец и Хедли терпеливо обучали маленького Доусона древней мудрой игре в шахматы. А вот на этом диване Ева объясняла ему, как обратить на себя внимание девочки, в которую он впервые влюбился в шестом классе.

Впервые после возвращения из Афганистана Доусон почувствовал себя дома.

Супруги Хедли были его крестными, и к своим обязанностям они относились очень серьезно. Оба принимали самое деятельное участие в воспитании Доусона с того самого дня, когда его еще младенцем крестили в одной из городских церквей. Они всегда были готовы позаботиться о нем, если возникнет такая необходимость. Сам Доусон всегда относился к своим крестным отцу и матери очень тепло и любил их ничуть не меньше, чем своих настоящих родителей.

Он уже учился в колледже, когда его отец и мать погибли в автомобильной катастрофе. И хотя тогда он был уже почти взрослым, близкие отношения с супругами Хедли приобрели для него особое значение.

Это были его единственные, самые дорогие и родные люди на свете.

Разглядывая Доусона, Хедли неодобрительно нахмурился, как сделал бы на его месте настоящий отец, наконец-то дождавшийся своего непутевого сына. Гэри Хедли был намного ниже Доусона, который еще в школе дорос до шести футов и четырех дюймов[6], однако он всегда излучал такую силу и такую уверенность в себе, что разница в росте почти не бросалась в глаза. Сейчас Гэри было шестьдесят пять, но он до сих пор сохранил густые темные волосы, которые лишь на висках были чуть тронуты сединой. Ежедневная трехмильная пробежка, занятия в тренажерном зале и правильная диета, за соблюдением которой строго следила Ева, помогали ему поддерживать отличную физическую форму, которой могли бы позавидовать многие его ровесники.

— Судя по твоему виду, тебе здорово досталось, — изрек наконец Хедли, качая головой. — Как сейчас говорят «по полной программе».

— Можно сказать и так, — согласился Доусон. — Ты же знаешь, мы с Хэрриет никогда особенно не ладили, но сегодняшняя стычка получилась особенно неприятной. Она ведь теперь мой начальник.

— Я, собственно, имел в виду твою поездку в Афганистан, — сказал Хедли, когда Доусон опустился в предложенное кресло.

— Да, там действительно бывало нелегко! Но по сравнению с Хэрриет даже талибы могут показаться ангелами.

— Выпьешь?

Доусону очень хотелось выпить, да что там выпить — он бы отдал многое, чтобы напиться и ничего не помнить, но не мог же он сказать такое своему крестному! Разыгрывая нерешительность, Доусон бросил взгляд на часы:

— Мне кажется, для выпивки еще рановато…

— Где-нибудь на земном шаре уже наверняка наступило пять часов, — возразил Гэри. — Кроме того, у нас особый случай. Нужно же отметить возвращение блудного сына. Вот и треснем по рюмашке, пока Ева готовит упитанного тельца…

В его интонациях Доусону послышался упрек, и он отвел глаза.

— Извини, что не добрался до вас раньше, но… Мне нужно было многое доделать, привести в порядок мои записи и… и я еще не закончил. По правде говоря, я только-только начал. Конца этому не видно! Тем не менее мне показалось, что у тебя какое-то срочное дело. Вот я сразу и примчался. Что случилось?

— Срочное дело?.. Можно сказать и так. — Поднявшись, Хедли заглянул во встроенный бар, налил два бокала бурбона[7] и протянул один Доусону. Отсалютовав ему своим бокалом, Хедли сделал глоток.

— В последнее время я стал больше пить, — заметил он.

— Тебе это полезно.

— Для снятия стресса?

— Говорят, алкоголь действительно помогает.

— Ну, может быть… — с сомнением кивнул Хедли. — По крайней мере теперь я живу и знаю, что каждый день меня ждет маленькая радость. А то и две, если Евы нет поблизости…

— Думаю, у тебя хватает радостей и без виски.

— Ждать старости и смерти — в этом счастья мало.

— Знаешь, пожалуй, будет лучше, если Ева не услышит, как ты говоришь подобные вещи.

Хедли пробормотал себе под нос что-то неразборчивое и сделал еще один глоток.

— Напрасно ты относишься ко всему этому так… негативно. Ты просто еще не привык — ведь прошло, наверное, не больше месяца с тех пор, как ты узнал о…

— Двадцать пять дней, — уточнил Хедли.

— Тем более. — Доусон сделал из бокала деликатный глоток, хотя больше всего на свете ему хотелось выпить свою порцию залпом и потребовать еще одну.

— Довольно трудно вдруг оказаться не у дел после того как… Ведь я проработал в Бюро всю свою сознательную жизнь!

Доусон сочувственно кивнул, прислушиваясь к тому, как выпитый бурбон согревает тело, успокаивает нервы, приводит в порядок мысли. Он уже заметил, что алкоголь действует на него лучше и быстрее, чем лекарства: свою таблетку Доусон принял уже минут десять назад, но до сих пор не чувствовал никакого эффекта. А вот виски подействовал сразу.

— Но ведь твоя отставка пока остается неофициальной, — заметил Доусон. — Так что формально ты все еще на службе, не так ли?

— Формально — да, а фактически… Впрочем, какая разница? Через месяц я официально превращусь в пенсионера-бездельника.

— Через месяц? Ты накопил столько отгулов и сверхурочных?

— Да. Но говорю тебе как на духу: я готов работать вообще без выходных, лишь бы оставаться на службе как можно дольше.

— В таком случае могу посоветовать только одно: используй этот месяц, чтобы подготовиться к переходу от сложной, изматывающей работы к давно заслуженному отдыху.

— К отдыху, как же!.. — фыркнул Хедли. — Как только меня вытурят на пенсию официально, мы с Евой отправляемся в двухнедельный круиз на Аляску. Она даже билеты уже купила, зарезервировала номера в гостиницах и все такое…

— На мой взгляд, звучит неплохо. А разве ты имеешь что-то против круиза? Или против Аляски?..

— Ты хоть знаешь, что такое Аляска зимой? Мороз, снег, из отеля носа не высунешь… Не-ет, уж лучше пусть мне вырвут ногти пассатижами!

— Да брось! Не может быть, чтобы это было так страшно!

— Тебе легко говорить, ведь не ты туда поедешь, а я… Понимаешь, — доверительным тоном добавил Хедли, — Ева велела мне сходить к врачу и попросить у него выписать мне рецепт на «Виагру». На все две недели!

— Гм-м… Уж не хочет ли она, чтобы ты компенсировал ей все те одинокие, пустые ночи, когда ты торчал на работе вместо того, чтобы возвращаться домой?

— Что-то вроде того.

— Ну и что тут такого? Конечно, тебе придется потрудиться, но я уверен — вы оба останетесь довольны.

— Спасибо за сочувствие. — Хедли снова отсалютовал ему бокалом, глотнул бурбона и спросил: — А что у тебя произошло с этой твоей Драконшей? Ну, с Хэрриет?..

Доусон рассказал о разговоре с редакторшей и о репортаже, который та велела ему написать.

— Слепые воздухоплаватели? — переспросил Хедли, и Доусон пожал плечами.

— Так-так… — Откинувшись на спинку кресла, Хедли долго и внимательно рассматривал крестника, так что тот в конце концов почувствовал себя неловко под его взглядом.

— В чем дело? — не выдержал он наконец. — Тоже хочешь сказать, мол — оброс как папуас, да?

— Мне абсолютно безразлично, что у тебя на голове, — хладнокровно парировал Хедли. — Куда больше меня заботит, что творится внутри ее. Что с тобой происходит, сынок?

— Ничего.

Хедли только бросил на него еще один взгляд. Он ждал ответа — честного ответа, и Доусон, порывисто вскочив, отошел к окну. Подняв жалюзи, он долго рассматривал ухоженную лужайку перед домом.

— Я возвращался через Лондон и разговаривал с Сарой… — проговорил он после довольно продолжительного молчания.

Дочь Гэри и Евы Сара была на несколько лет старше Доусона, однако когда он был маленьким, его родители и супруги Хедли так часто встречались и проводили вместе так много времени, что для него она стала почти как сестра. Они дружили и заботились друг о друге до тех пор, пока Сара не вышла замуж и не уехала в Лондон, где ее супруг работал в крупном международном банке.

— Вот именно — разговаривал. Сара сказала, что в Лондоне ты не задержался. Даже не повидался с ней и Джеймсом!

— В Лондоне я был проездом, сделал одну пересадку. Расписание авиарейсов не позволяло мне…

Хедли громко фыркнул. Судя по всему, этот предлог не казался ему достаточно веским, чтобы пренебречь встречей с родственниками. Доусон и сам понимал, что предлог так себе, но ничего другого он сейчас просто не смог выдумать.

— Отличные бегонии, — сказал он, снова уставившись за окно. — Это Ева выращивает?

— Да, но особого ухода они, к счастью, не требуют. Здесь довольно подходящий климат для бальзаминовых.

— Ого! Ты уже и в цветах разбираешься?!

— Послушай, я задал тебе вопрос, — перебил Хедли. — Что с тобой происходит? Только не говори «ничего».

— Да нет, со мной правда все в порядке.

— Врешь. Вчера я смотрел по ящику какое-то кино про зомби. Так вот, ты мог бы сниматься в нем даже без грима.

Доусон вздохнул. Он всегда знал, что его крестный — человек упорный и настойчивый и сбить его со следа ему вряд ли удастся. Не оборачиваясь, он прислонился плечом к оконной раме.