Влюбленные Браун Сандра

Доусон порывисто поднялся и, шагнув к окну, стал смотреть в сгустившиеся сумерки.

— Я все время спрашиваю себя, — проговорил он задумчиво, — куда мог спрятаться этот трусливый ублюдок после того, как он бросил своего собственного сына умирать?

Амелия тоже поднялась с кресла и подошла к нему сзади, но Доусон не обернулся.

— Надеюсь, ты не собираешься его разыскивать?

Он пожал плечами:

— Честно говоря, с моей стороны было бы глупо рассчитывать, что мне снова повезет.

— Повезет?! — Амелия взяла его за плечи и развернула лицом к себе. — Повезет?!. — повторила она. — Как ты можешь называть везением встречу с этим ужасным человеком? Ведь это как минимум очень опасно и может стоить тебе жизни!

Доусон не ответил. Он задумчиво покусывал нижнюю губу, словно подбирая слова для ответа, и молчал.

— Почему, Доусон?.. — снова спросила Амелия.

— Потому что я слишком долго оставался никчемным, бесполезным, бессильным, — ответил он неожиданно резко и зло. — Я слишком долго оставался психом, который при каждом громком звуке готов бежать на поиски блиндажа или траншеи, чтобы укрыться от обстрела, и который не в состоянии проспать ночь без таблеток и виски. Мне надоело просыпаться в поту от собственного крика, а потом до рассвета лежать без сна, боясь возвращения кошмаров. Это должно прекратиться… так или иначе, но прекратиться.

— Ты хочешь проверить свою храбрость?

Доусон чуть заметно усмехнулся:

— Можно сказать и так.

Амелия решительно вздернула подбородок.

— Дерьмо!

— Что-что? — удивленно переспросил Доусон.

— Дерьмо, — отчетливо повторила она. — Все, что ты тут наговорил, — просто дерьмо собачье. Тебе не нужно доказывать свою храбрость и мужество — в том числе и себе самому. Когда ранили Хедли, ты действовал быстро и решительно и спас меня. Если бы не ты, сейчас я тоже была бы тяжело ранена или мертва. Услышав выстрел, ты вовсе не бросился на поиски укрытия. Ты… ты взял события под свой контроль и развернул ситуацию так, как было нужно тебе. Ты укрыл меня от пуль своим телом и определил направление, откуда был произведен выстрел. Потом ты бросился на помощь Хедли. Возможно, ты этого не помнишь, зато я отлично помню, как ты отдавал приказы сбежавшимся со всех сторон полицейским, а они слушались тебя, потому что это были правильные приказы. Я бы даже сказала — единственно правильные.

Короче говоря, Доусон, не надо вешать мне лапшу на уши и уверять, будто ты идешь убивать дракона с единственной целью — заслужить оловянную медаль, Пулитцеровскую премию или прославиться еще каким-то способом. Я ни за что в это не поверю.

— А что, если так и есть?

— Разве Пулитцеровская премия дороже твоей жизни?

Доусон нервно и быстро провел рукой по волосам, отводя их назад.

— При чем тут премия?

— Тогда ради чего ты готов рисковать собственной жизнью?

Он не ответил.

— Доусон!..

— Что?

— Скажи мне!..

— Сказать — что?

— Чего ты хочешь добиться?

Несколько секунд они стояли неподвижно и, тяжело дыша, сердито глядели друг на друга.

А ще через несколько мгновений Доусон привлек ее к себе и начал целовать с такой неистовой страстью, с такой жадностью, что это испугало его самого. И все же остановиться он не мог, даже если бы хотел. Неожиданно для него Амелия вдруг ответила на его поцелуи не меньшим пылом. Долго сдерживаемый страх, глубокое отчаяние и подавленное желание вдруг выплеснулись наружу кипучим, обжигающим потоком и захватили обоих. Они целовались яростно, почти ожесточенно, позабыв обо всем на свете. Лишь в короткие секунды просветления Доусон вспомнил о полицейских, которые патрулировали пляж и наблюдали за домом. Подхватив Амелию на руки, перенес из гостиной в коридор, где их нельзя было увидеть снаружи. Там он снова опустил ее на пол и, прижав всем телом к стене, принялся с новым жаром терзать ее губы поцелуями.

Сейчас в его теле проснулись все долго дремавшие инстинкты, они полностью овладели его разумом и волей и требовали только одного: быстроты и самого полного и глубокого обладания. Не тратя времени даром, Доусон принялся стаскивать с Амелии футболку, к верхней части которой был пришит тонкий лифчик. Как только он отшвырнул ее в сторону, голые груди Амелии закачались перед самым его лицом, и он рефлекторно накрыл их ладонями. Одновременно Доусон принялся ласкать губами ее мгновенно напрягшиеся тугими узелками соски, которые он с удовольствием втягивал как можно глубже в рот.

Амелия тем временем ощупью расстегивала его брюки. «Молния» подалась сразу, и ее рука скользнула внутрь, завладев его естеством, сжимая, поглаживая, скручивая, лаская.

— О боже!.. — выдохнул Доусон и, упершись лбом в стену над ее плечом, крепко стиснул зубы, стараясь отдалить неизбежную развязку. — Стой! Не торопись, милая, ладно?

Ткань ее юбки была легкой и тонкой. Просунув под нее руки, Доусон на мгновение запутался в пене кружев, но потом нащупал путь и почувствовал, как его пальцы погрузились в ее горячее, мягкое и влажное лоно. Трусики мешали ему, и он спустил их как можно ниже, чтобы они не мешали ему наслаждаться необыкновенным уютом и шелковистым теплом ее женственности.

Амелия машинально стиснула бедра и застонала от удовольствия.

— Еще!.. Еще! — лихорадочно шептала она.

Доусон приподнял ее, она обхватила его ногами, и через мгновение он был уже глубоко внутри. Он забыл об осторожности, о том, что может причинить ей боль, и только наращивал стремительный ритм, совпавший с их учащенным дыханием. В какой-то момент Доусон все-таки подумал, что должен дать себе и ей время приспособиться, принять более удобное положение, просто перевести дух, но остановиться он не мог. Его выпады были стремительными и мощными, а Амелия почти с такой же силой двигалась ему навстречу, и только с ее губ, смешиваясь с частыми, хриплыми вздохами, срывались короткие, невнятные слова и восклицания — свидетели ее собственного неистового и неутолимого желания.

И Доусон двигался, двигался без передышки. Он брал и давал, и каждый его выпад говорил ей все, что он не мог выразить словами, все, что он чувствовал и переживал с той самой минуты, когда впервые увидел ее в зале суда. Только сейчас Доусону стало ясно, как много значила для него эта минута. В одно мгновение он был благословлен и проклят навеки, но ему было все равно. Ничего другого он для себя не хотел.

Прошла минута, а может быть, вечность. Доусон сменил темп и направление движений, чтобы доставить Амелии максимум удовольствия, а она запустила пальцы глубоко ему в волосы и сильнее стиснула ногами его талию. Разрядка пришла к ним одновременно и была похожа на серию взрывов, которые сотрясали и сотрясали их разгоряченные тела.

Наконец они нехотя разъединились. Амелия без сил сползла по стене и уселась на пол. Доусон опустился рядом и привлек ее к себе, а она прижалась лицом к его шее и прошептала его имя. Потом он почувствовал, как ее ладонь скользнула в ворот его рубашки и легла на грудь напротив сердца. Этот жест, исполненный доверия и нежности, тронул его до глубины души, сказав больше, чем любые слова, — больше даже, чем самое неистовое и страстное соитие.

Именно в этот момент Доусон понял, что должен уйти.

Слегка отодвинувшись, он опустил подол юбки на ее оголенные бедра, потом разыскал и подал ей отброшенную в самом начале футболку. Поднявшись, Доусон застегнул джинсы и небрежно заправил в них рубашку. Амелия, все еще сидя на полу, стыдливым жестом прижала к груди футболку и посмотрела на него вопросительно.

— Что случилось? — спросила она.

— Ничего. Просто… Я должен уйти.

— Почему?

— Потому что этого не должно было случиться с нами, — глухо ответил он.

На этот раз в его голосе прозвучали смятение и страх, которые напугали и ее.

— О чем ты? — Амелия все еще ничего не понимала, но тревога ее росла.

— Я говорил тебе об этом… некоторое время назад. Я не могу обладать тобой…

— Но ведь ты только что… обладал?..

— Ты знаешь, о чем я говорю.

Она сглотнула. В тишине ночного дома этот звук прозвучал неожиданно громко.

— Я думала — я тебе нужна.

— Да. Нужна. Как солнечный свет, как воздух…

— Тогда почему?..

Но Доусон уже шагнул в сторону кухни, где была дверь, ведущая на улицу. Еще немного, и он уйдет от нее, поняла Амелия. Уйдет совсем, и тогда…

— Потому, — тихо ответил Доусон, — что в твоей жизни уже был один эгоистичный ублюдок, который тебя едва не погубил. А я не хочу причинить тебе новые мучения.

Глава 26

Приоткрыв дверь в палату, Доусон заглянул внутрь. Хедли полусидел на кровати, обложенный подушками. Его подбородок покрывала отросшая щетина, волосы были взлохмачены, но в целом выглядел он намного лучше. Рядом на пластиковом стульчике сидела Ева. В руках она держала стаканчик с кофе, и Хедли с явным удовольствием тянул его через соломинку. Когда кофе закончился, он откинул голову назад и, состроив страшную гримасу, пожаловался, что кофе был паршивый и к тому же холодный.

— Горячее тебе нельзя, — парировала Ева. — И вообще — радуйся, что можешь глотать и дышать без аппарата искусственной вентиляции. Пройди пуля чуть правее, она задела бы позвоночник, и тогда ты навсегда остался бы прикованным к постели и не смог пить не только кофе, но и твой любимый бурбон.

— Я знаю, знаю! — сердито проворчал Хедли. — И все равно кофе был отвратительный! Где ты его только взяла?!

— Ага, пациент ворчит и придирается! Значит, точно пошел на поправку, — сказал Доусон, входя в палату.

Увидев его, Ева очень обрадовалась; что касалось Хедли, то он встретил крестника несколько прохладнее. После обмена обычными любезностями и вопросами типа «Как ты себя чувствуешь?» и «Как спалось?» старый агент поспешил перейти к вопросу, который волновал его куда больше, чем собственное самочувствие, сон и стул.

— Несколько минут назад я разговаривал по телефону с Кнуцем по поводу могилы Флоры, — заявил он. — Но у него пока нет никаких новостей. Ночью они так и не смогли доставить на поляну генераторы, прожектора и прочее, так что эксгумацию начали только сегодня утром.

— Как думаешь, сколько пройдет времени, прежде чем эксперты получат хотя бы предварительные результаты?

— Трудно сказать. Во-первых, пока могила не вскрыта, никто не знает, что они там найдут и найдут ли вообще. Кроме того, Кнуц — аккуратист и педант; он наверняка велел своим людям не торопиться и действовать с предельной осторожностью, чтобы не дай бог не повредить и не уничтожить улики и доказательства. Наконец, установить, умерла ли она от простуды или от чего-то еще, будет довольно сложно. Многое будет зависеть, как долго тело пролежало в земле…

Еву этот разговор об эксгумированных трупах явно расстроил, и она попыталась напоить Хедли яблочным соком, но он отреагировал так, словно она предложила ему чашу с цикутой. Пожав плечами, Ева поставила сок на обеденную тележку и откатила ее подальше от кровати. Увидев, что одно из колес тележки зацепилось за пучок трубок и проводов, которые вились по полу рядом с койкой Хедли, Доусон наклонился, чтобы его распутать.

— Надеюсь, кто-нибудь следит за семи этими штуками? — спросил он.

— Кто-нибудь да следит, — проворчал Хедли. — Я, во всяком случае, на это надеюсь: мне, сам понимаешь, очень не хочется, чтобы в меня закачивали то, что не нужно.

Как только Доусон освободил колесо, Ева сразу укатила тележку в угол — подальше от капельниц, кабелей и мониторов. Вернувшись, она села на край кровати, а Доусону показала на кресло.

— Спасибо, но я лучше постою, — отказался он.

— С тобой все в порядке? — подозрительно осведомился Хедли. — А то ты дергаешься, словно тебе задницу наскипидарили.

Хедли не ошибся — Доусон действительно не находил себе места от беспокойства. Накануне вечером он вернулся к себе в отель и сразу лег, хотя и знал, что вряд ли уснет. Ему просто хотелось вытянуться и дать отдых напряженным, усталым мышцам, но и этой цели он не достиг. Сначала он долго ворочался с боку на бок, потом вскочил и принялся мерить шагами комнату, надеясь, что движение и физическая усталость помогут ему справиться с воспоминаниями об Амелии и о той боли, которую он ей причинил, когда бросил ее одну, предварительно развеяв по ветру все иллюзии, какие она, быть может, питала. Доусон знал, что должен был уйти, иного выбора у него просто не было, но она восприняла его поступок как оскорбление, и вспоминать об этом ему было горько.

— Давай выкладывай, что случилось, — сказал ему сейчас Хедли, и Доусон вздрогнул, рывком возвращаясь к действительности. Он, однако, успел заметить, как Ева положила руку на плечо мужу, давая ему знак помолчать. Доусону она сказала:

— Вчера, когда ты к нам заезжал, ты говорил, что собираешься навестить Амелию. Ты был у нее? Как она?

— Нормально, — ответил Доусон, пожимая плечами. Он просто не знал, что еще можно сказать.

— Но она держится? Как она восприняла новости насчет Джереми и всего остального?

— Лучше, чем можно было ожидать. С одной стороны, ей очень хотелось узнать подробности, и в то же время было страшно, но…

— Ты ей все рассказал?

— Да.

— И об отце?..

— Конечно… Хотя это было тяжелее всего.

— Как она отреагировала?

— Примерно как я и ожидал. Когда Амелия услышала, как мучили его эти два ублюдка, она даже разрыдалась. И все же для нее было огромным облегчением узнать, что это было не самоубийство.

Ева покачала головой и грустно сказала:

— Бедная девочка! Как много горя ей пришлось испытать!

Доусон только неопределенно покачал головой — он и сам это знал. Больше того, на протяжении последних нескольких дней он старательно изображал сэра Галахада, пытаясь оградить Амелию от еще больших бед, но говорить об этом он не стал. Ева, которая, по-видимому, ждала от него каких-то слов, поднялась с кровати и стала прибираться в палате. Она аккуратно сложила в шкафчик свежие полотенца, которые санитарка оставила возле раковины, поправила в вазе букет цветов, присланный Хедли коллегами из вашингтонского управления, убрала с подоконника пачку больничных страховых бланков. Строго говоря, она вполне могла всего этого не делать, но Еве хотелось показать Доусону, что она вовсе не собирается выпытывать у него подробности разговора с Амелией. Но за годы знакомства он неплохо ее изучил и не сомневался, что продолжение непременно последует.

— А как ее мальчики? — спросила Ева.

— Неплохо. Я бы даже сказал — отлично, — с готовностью отозвался Доусон. — Они, конечно, ничего не знают об отце, и это скорее хорошо, чем плохо. Когда-нибудь потом, когда пройдет время, Амелия обязательно им все расскажет, но сейчас им лучше оставаться в неведении. — Несмотря на владевшее им мрачное настроение, он невольно улыбнулся. — Мне пришлось дать им урок биологии… — Он рассказал про вчерашний инцидент, и Хедли с Евой расхохотались.

— После ужина Амелия разрешила им самим приготовить сандей на десерт. Естественно, они закапали сиропом и стол, и скатерть, и пол на кухне, и вообще все вокруг, но я думаю, Амелия поступила совершенно правильно, когда дала им возможность как следует поиграть и побаловаться. Особенно учитывая последние… события.

Несколько секунд все трое молчали, потом Ева снова заговорила:

— Ты объяснил ей, почему ты так сильно рисковал, стараясь добраться до Джереми и Карла?

— Да, мы немного поговорили об этом.

Ева и Хедли вопросительно взглянули на него, ожидая продолжения, но его не последовало. Тогда Ева не выдержала и, улыбнувшись широкой, «рекламной» улыбкой, сказала:

— Амелия — прекрасная мать!

Доусон слегка откашлялся.

— Да.

— И приятный, добрый человек. Ты ведь уже знаешь, что в первую, самую страшную ночь она оставалась со мной, никуда не уехала, хотя я для нее — совершенно чужой человек?

— Да, знаю.

— Всю ночь мы разговаривали как старые подруги, а не как два человека, которые познакомились всего несколько часов назад.

— Гм-м…

— Амелия рассказывала мне о детях, о том, что они постоянно расспрашивают ее о школьных занятиях, которые начнутся через неделю, а она не знает, как сказать им, что они, возможно, не вернутся в школу вместе с другими детьми. Еще она говорила — дети постоянно просят ее завести собаку, но для этого им нужно найти дом с большим двором, чтобы было где ее держать…

— Я все это знаю, Ева!.. — В голосе Доусона прозвучали нетерпеливые, раздраженные нотки. Переругиваться с Хедли — для него это было в порядке вещей, но раньше он никогда не сердился на Еву, не повышал на нее голос. Вот почему сейчас его резкость застала ее врасплох и заставила замолчать. Но сам Доусон молчать не собирался. Его гнев нашел себе отдушину, лазейку, и теперь окончательно прорвал плотину его сдержанности.

— Я знаю их обстоятельства и понимаю, что Амелии не позавидуешь, но я ничего не могу исправить! И я даже пытаться не буду, потому что это может только ухудшить дело. Любое вмешательство с моей стороны — с любой стороны! — может причинить ей только еще больший вред!

— Вмешательство — да, но поддержка, участие — это совсем другое дело, — не выдержала Ева. — Они ничего не испортят.

— Откуда ты знаешь?

— Ты ей нравишься.

Доусон удивленно приподнял брови, и Ева добавила:

— Она сама мне сказала, что от тебя у нее начинает кружиться голова.

На мгновение лицо Доусона озарилось радостью, но тотчас снова стало угрюмым и мрачным.

— Рад это слышать, но не думаю, что это что-то изменит. Общая ситуация…

— Она скоро изменится.

Эти слова Хедли заставили Доусона бросить на него быстрый взгляд.

— С чего ты взял?

Хедли посмотрел на Еву.

— Знаешь, — сказал он, — я, пожалуй, выпил бы этого твоего сока, но только со льдом. Там, в конце коридора, должен быть торговый автомат…

Ева с упрямым видом сложила руки на груди.

— Ничего не выйдет, мистер. Я никуда не пойду, пока не услышу, что ты собирался сказать.

Хедли свирепо оскалился, но Еву это ничуть не напугало. Он еще некоторое время сверлил жену взглядом и шевелил бровями, но потом сдался и со вздохом повернулся к Доусону.

— Что я хотел сказать?.. — проговорил он задумчиво. — Только то, что с годами никто из нас не становится моложе…

— Ты имеешь в виду себя и Карла?

Хедли кивнул.

— Когда-то в прошлом, стоило Карлу только почувствовать — или вообразить, — что мы приблизились к нему вплотную, что мы у него на хвосте, как он тотчас пускался в бега. В те времена ему достаточно было нескольких часов, чтобы перебраться в соседний штат — а то и в другую часть страны.

— Ты хочешь сказать, что с возрастом Карл сделался медлительным, неповоротливым?

— Что-то вроде этого… И еще: когда-то у него было много помощников, которые помогали ему и снабжали всем необходимым. Торговцы оружием, наркодилеры, мелкие мошенники, специалисты по изготовлению фальшивых документов — они обожали его, поклонялись ему и его идеям, но сейчас, я думаю, картина изменилась. Многих мы переловили, и теперь они отбывают длительные сроки, многие просто умерли, еще кого-то прикончили конкуренты. Кстати, мы наши парня, который продал Карлу лодку…

— «Крамельку»?

— Да. Он живет в Киз. Впрочем, «живет» — это сильно сказано. У него рак легких в последней стадии, так что… — Хедли покачал головой. — Парень точно знает, что в тюрьме он умрет, но упорно отказывается поделиться с нами информацией о Карле.

Тут Хедли посмотрел на свою руку, лежавшую у него на груди, и на пробу пошевелил пальцами. Доусон это заметил.

— Доктор был прав, — заметил он. — Твой паралич проходит.

Хедли осклабился.

— Вчера вечером этот изверг в белом халате захотел показать всем, какой он умный, и воткнул мне в палец здоровенную иглу. Такими бы иглами да сёдла шить!.. Больно было так, что я чуть до потолка не подпрыгнул, а он… он только улыбнулся и сказал те же слова, что и ты сейчас, — мол, паралич проходит, кричите все «ура»!

— Это был легкий укол обычной медицинской иглой, — вмешалась Ева, — но Гэри ругался так, что его, наверное, было слышно в Вашингтоне. Это не имеет никакого отношения к делу, о котором он не хочет рассказывать пока я здесь. Так вот, дорогой, — добавила она, обращаясь непосредственно к мужу, — я никуда не уйду, пока ты не выложишь все, что собирался.

Хедли взглянул на нее с комическим отчаянием.

— Ну ладно, так и быть… Но потом-то раненый ветеран сможет получить свой стаканчик сока со льдом?

— Там посмотрим, — неопределенно отозвалась Ева, и Хедли покосился на нее с напускным смирением — что, мол, с тобой поделаешь.

— Так о чем я говорил?.. Ах да!.. Теперь, когда большинство сторонников Карла отправились за решетку или умерли, у него не осталось доверенных людей, на которых он мог бы опереться. Он очень рассчитывал на Джереми, но и его больше нет. Карл Уингерт — реликт, пережиток ушедшей эпохи, случайно попавший в наше время. Больше всего на свете ему хотелось бы быть известным, прославиться, как прославились когда-то Бонни и Клайд, Ли Освальд, Джим Джонс, Дэвид Кореш, но Карлу это не удалось. Его время прошло. Карл так и не сумел подняться на вершину; он сам это знает, и это не дает ему покоя.

— И что, по-твоему, он предпримет теперь? — спросил Доусон, переводя разговор в практическую плоскость.

— Я предполагаю, что на прощание он захочет погромче хлопнуть дверью. Ему больше нечего терять, если не считать, разумеется, его собственного высокого мнения о своей персоне. Даже смерть его не пугает; Карл готов умереть, если будет знать, что мы запомним его надолго. — Хедли немного помолчал и добавил: — Я говорил с Кнуцем. Он обещал привлечь к этому делу Министерство внутренней безопасности[46].

* * *

— Простите, сэр, могу я вам чем-нибудь помочь?

Медсестра, одетая в светло-розовый врачебный комбинезон с эмблемой Университета Джорджии на нагрудном кармане, была молоденькой и прелестной и горела желанием чем-то помочь пожилому джентльмену.

Прежде чем ответить, Карл ниже надвинул на глаза козырек своей огромной бейсболки. Он старательно делал вид, будто стесняется своей лысины, хотя на самом деле хотел только спрятать лицо от Доусона, который, стоя в дальнем конце коридора, о чем-то беседовал с привлекательной женщиной лет шестидесяти. По-видимому, решил Карл, это была жена агента Хедли, но она Карла никогда не видела и не представляла опасности. Другое дело — Доусон. Правда, он сталкивался с ним только в образе Берни, но Карл знал, что ему все же следует остерегаться профессионально прозорливого журналиста.

Сегодня Карл пришел в больницу на разведку — узнать расположение лестниц, коридоров, палат и пожарных выходов, познакомиться с системой охраны, выяснить, где установлены камеры наблюдения и так далее. Только после этого он сможет прикинуть, как ему добраться до Хедли, чтобы раз и навсегда положить конец их затянувшемуся противостоянию.

И вот надо же такому случиться! Стоило ему выйти из лифта, как он буквально наткнулся на Доусона. В первое мгновение Карл даже хотел сделать вид, будто ошибся этажом, и поскорее вернуться в кабину, но почти сразу передумал.

Карл больше не был Берни. Он даже не был на него похож! Правда, Доусон был хорошим журналистом, но даже ему пришлось бы долго и пристально всматриваться, чтобы узнать в едва ковыляющем лысом старикашке пожилого мужчину, который всего неделю назад запускал на берегу воздушного змея. Маскировка, которую предпринял Карл перед походом в больницу, была настолько реалистичной и действенной, что он сам наполовину поверил в то, что является пациентом онкологического отделения с неблагоприятным диагнозом и еще менее благоприятным прогнозом на ближайшее будущее.

Сам Карл всегда считал, что в нем погиб прекрасный актер или, по крайней мере, имперсонатор. Он умел так вживаться в придуманную для себя роль, что мог обмануть любого. На сей раз Карл предпочел образ ракового больного, что также оказалось крайне удачным выбором: большинство людей предпочитали не слишком долго разглядывать старика, который был столь явно и неизлечимо болен. Некоторым это казалось невежливым, большинство же спешили отвернуться и отойти подальше, словно боясь заразиться. Как бы то ни было, нежелание встречных к нему присматриваться играло Карлу на руку, к тому же в больничной обстановке больной человек никому не бросался в глаза и не привлекал внимания.

Виновато улыбнувшись медсестре, Карл сказал:

— Я, кажется, заблудился — вышел слишком рано. Мой товарищ лежит на четвертом этаже, а это какой?

— Третий. Лифт сейчас подойдет, обычно его не приходится долго ждать. — Медсестра слегка наклонилась и понюхала букет, который Карл прижимал к груди. — Прекрасные цветы, сэр, они понравятся вашему другу.

Цветы Карл купил в киоске на первом этаже больницы, затем зашел с ними в туалет и, запершись в кабинке, тщательно спрятал среди обернутых зеленой упаковочной бумагой цветочных стеблей небольшой шестизарядный револьвер. Оружие Карл взял с собой на случай, если его маскировка окажется раскрыта, и сейчас его палец лежал на спусковом крючке.

— Мне они тоже приглянулись, — сказал он.

— Очень красивые цветы, — повторила сестра и вежливо похлопала его по плечу. — Всего хорошего вам и вашему другу.

Она повернулась, чтобы уйти, но Карл ее остановил:

— Скажите, мисс, вон тот мужчина в конце коридора… Это не тот знаменитый репортер, которого недавно показывали по телевизору в программе новостей?

Сестра проследила за его взглядом и кивнула.

— Да, это он. Доусон Скотт. Все сестры от него без ума, — добавила она, доверительно наклонившись к Карлу. — Настоящий красавчик, верно?!

Карл усмехнулся:

— Будь я в вашем возрасте, мне бы он тоже понравился. Если бы я был девушкой, конечно…

Медсестра приглушенно хихикнула, зажимая рот ладошкой.

— А что он тут делает? — спросил Карл. — Пишет репортаж о вашей больнице?

— Разве вы не слышали по телевизору про агента ФБР, которого ранили у нас в городе два дня назад? Ну конечно — слышали!.. Он лечится у нас, а мистер Скотт — его крестник или что-то вроде того.

На мгновение Карл замер, но уже через секунду его сердце забилось с удвоенной быстротой. Вот где собака-то зарыта, подумал он. С тех самых пор, как Доусон поселился в соседнем с Амелией коттедже, Карл чувствовал, что дело нечисто, но не мог подобрать рационального объяснения своему беспокойству и подозрениям. Теперь все разъяснилось. Как он и думал, Доусон был не просто журналистом, охотящимся за сенсационным материалом. Должно быть, Хедли послал своего родственничка разнюхать, что известно Амелии о связях бывшего мужа.

— Да не может быть! — проговорил Карл театральным шепотом.

Наивная медсестра с легкостью попалась на крючок.

— А вот и может! — ответила она, радуясь возможность проявить свою осведомленность. — Мне сказали, что мистер Скотт приехал в больницу через считаные минуты после того, как «Скорая» доставила к нам мистера Хедли, и оставался здесь все время, пока ему делали операцию. Сначала я подумала — он делает это просто из любезности, ведь он был вместе с мистером Хедли, когда того ранили, но вчера мистер Скотт снова пришел к нему ипровел с ним больше часа. Когда он ушел, я сказала миссис Хедли — это с ней мистер Скотт сейчас разговаривает, — мол, как мило с его стороны навестить малознакомого человека, но она ответила, что она и мистер Хедли знают его с самого рождения.

— Вот как?.. — Слушая ее щебетание. Карл зорко следил за Доусоном и миссис Хедли, и ему показалось, что они о чем-то спорят: она говорила быстро, горячо, словно пытаясь в чем-то убедить журналиста, но тот отрицательно качал головой, не соглашаясь с ее словами. Тогда миссис Хедли легко коснулась щеки Доусона, а он почтительно поцеловал ей руку.

— Вот видите, они действительно очень близки! — мечтательно сказала медсестра.

— Да, в самом деле… Вы абсолютно правы. Должно быть, для нее большое утешение, что мистер Скотт тоже здесь, с ее мужем. Он ее, наверное, очень поддерживает?

— Конечно, только не думайте, что она — убитая горем слабая женщина. У нее стальной характер. Все санитарки и медсестры у нее буквально по струночке ходят! — Медсестра несколько смущенно рассмеялась. — Ну и сама она, конечно, буквально ни на минуту не отходит от своего мистера Хедли и ездит в отель только чтобы принять душ и переодеться, а потом снова возвращается. И охранники тоже уезжают и возвращаются вместе с ней. Они охраняют ее словно она Дженнифер Лопес какая-нибудь!..

— Охранники? — переспросил Карл.

— Ну, я не знаю, может быть, это полицейские или еще кто-нибудь. Они охраняют ее на случай, если те люди, которые пытались убить ее мужа, попытаются расправиться и с ней. То есть не люди, а человек… Я слышала, что это были отец и сын, которых мистер Хедли едва не посадил в тюрьму. Вот они и решили ему отомстить. Но сын умер буквально вчера, или, может быть, полиция застрелила его при аресте. А-а, вот и ваш лифт!.. Входите скорее!

И, шагнув вперед, медсестра прижала кнопку вызова, чтобы лифт не уехал у них из-под носа.

— Огромное спасибо! — Входя в лифт, Карл нарочно прихрамывал, потом прижал промежность свободной рукой и поморщился. Медсестра сразу встревожилась и спросила, не нужна ли ему помощь.

— Нет, дочка, не нужна. Пару недель мне сделали операцию на предстательной железе, вот она до сих пор и побаливает.

Медсестра сочувственно покивала:

— Ничего, скоро вам станет лучше.

— Мне уже лучше. — Карл подмигнул и нажал кнопку четвертого этажа. Двери лифта начали закрываться. — Вы мне очень помогли, мисс.

* * *

Пока Доусон отсутствовал, в его гостиничном номере побывала горничная. Уходя, она всегда включала термостат кондиционера на максимум, а Доусон, возвращаясь, снова выкручивал его до минимума. Эта история повторялась уже несколько раз; то же было и сегодня. Едва войдя в номер, Доусон установил кондиционер в тот режим, который казался ему наиболее комфортным, потом достал из мини-бара четырехдолларовую бутылку минеральной воды и заказал в коридорной службе отеля дежурный сэндвич. Никаких проблем с этим не возникло — всего за несколько часов Доусон превратился из безвестного постояльца в медиазвезду, чему в немалой степени способствовали его недавние «подвиги», широко разрекламированные местными и общенациональными средствами массовой информации. Даже Хэрриет предпочла закрыть глаза на систематическое нарушение им редакционной дисциплины: накануне вечером дежурный администратор отеля уведомила Доусона, что его номер и прочие издержки полностью оплачены журналом. Больше того, поднявшись к себе, Доусон обнаружил на столике ведерко со льдом, а в нем — бутылку шампанского, которую администрация отеля прислала ему по поручению Хэрриет.

К известности, к славе Доусон был достаточно равнодушен и предпочитал обходиться без шумихи и фанфар, но зачастую это было не в его власти. Так получилось и сейчас. Си-эн-эн и другие службы новостей отдали лучшее эфирное время драматическим событиям, происшедшим в крошечной хижине, затерянной в каролинской глуши, на границе дремучего леса и унылых солончаковых болот. Доусону, естественно, отводилась в этих событиях главная роль. Волей-неволей оказался в центре внимания репортеров, суливших ему золотые горы за самое короткое интервью. Будучи журналистом, он знал все уловки и успешно избегал коллег, хотя для этого ему и пришлось отключить от розетки телефон в своем номере, поскольку оператор гостиничного коммутатора, вопреки его просьбе, стала соединять его со всеми звонившими подряд.

До Хэрриет сенсационные новости дошли примерно в то время, когда Доусон плыл на пароме на Сент-Нельду. Во всяком случае, именно тогда его новый мобильный телефон, купленный взамен реквизированного полицией, начал как бешеный сигнализировать о входящих звонках и СМС-сообщениях. Доусон даже пожалел, что сообщил Хэрриет свой новый номер, но исправить ошибку было уже нельзя, и он мужественно игнорировал ее вызовы до тех пор, пока не вернулся в Саванну. Ранние сообщения Хэрриет, которые он мельком просмотрел, были исполнены оптимизма. Самые свежие СМС излучали ничем не прикрытое ликование.

Вздохнув, Доусон посмотрел на ноутбук, сиротливо стоявший на столе. Вчера вечером, вернувшись от Амелии, он хотел работать. Свои самые лучшие статьи Доусон обычно писал по горячим следам, пока глубокие эмоциональные переживания еще не успели потускнеть. Отчасти этот процесс можно было сравнить с копанием в свежей ране, что заставляло Доусона одновременно и любить, и ненавидеть свое журналистское ремесло. Обычно ему удавалось справиться с собой. То, что он пережил во время «интервью» с Джереми Вессоном, оставило в его душе особенно глубокие рубцы, и в идеале ему следовало бы как можно скорее перенести свои чувства и впечатления на жесткий диск компьютера, пока не сработали природные психические механизмы, защищающие пережившего трагедию человека от стресса, от безумия. Вчера Доусон включил компьютер и даже положил пальцы на клавиатуру, надеясь, что знакомая процедура поможет ему начать, но увы — он так и не сумел написать ни единого слова. Напрасно он ломал голову, стараясь подобрать правильные эпитеты или выстроить фразу так, чтобы не опошлить, не превратить в банальность мысли и чувства, которые жгли его, словно огонь, проникали в кровь и плоть, разрывали изнутри. Как он ни старался, у него ничего не получалось.

Примерно через час этой пытки Доусон понял, что таких слов просто нет, а если и есть — ему никогда их не найти. И как ни странно, на сей раз ему больше всего мешало то обстоятельство, что все это произошло с ним, глубоко затронуло именно его, хотя обычно Доусону это только помогало.

Сейчас он отпил несколько глотков минеральной воды и, еще раз тяжело вздохнув, стал набирать номер Хэрриет. Звонить Драконше ему не хотелось, но Доусон знал — он обязан предупредить Хэрриет, что материала не будет, пока ее восторг по поводу невероятного успеха лучшего корреспондента журнала окончательно не вышел из-под контроля.

Хэрриет ответила на первом же гудке.

— Боже мой, Доусон! Ну наконец-то!.. — От восторга она почти визжала, и он брезгливо поморщился.

— Здравствуй, Хэрриет.

— Поздравляю! Это… это что-то потрясающее! Когда я узнала, то испытала самый настоящий множественный оргазм.

— Хотелось бы на это посмотреть…

— Давай оскорбляй меня, я готова заранее простить тебе все, что ты скажешь. И все, что ты говорил мне раньше, я тебе тоже прощаю… Слушай, сейчас речь не об этом. Расскажи лучше, как тебе удалось утереть нос фэбээровцам и выследить преступников, за которыми они безуспешно гонялись столько времени? Тебе помогла Гленда, не так ли?.. Это благодаря ее сведениям ты разыскал в лесу убежище преступников? Разумеется, я ее уже спрашивала, но… Гленда ничего мне не сказала. Но я уверена — это была она. Я права?

— Хэрриет, — тихо сказал Доусон. — Статьи не будет.

Говорят, когда взрывается сверхновая, это происходит в абсолютной тишине. Именно такая тишина наступила сейчас на линии — полная, абсолютная тишина, насыщенная невероятным напряжением. Летели секунды, шли минуты, но оба молчали. Хэрриет первая не выдержала:

— Сегодня, кажется, не первое апреля, Доусон.

— Я не шучу, Хэрриет. Я не могу написать эту статью.

— Но почему?! Ведь ты во всем этом участвовал, видел все своими собственными глазами… Это же сенсация, Доусон! Ты сам — сенсация!

— Именно поэтому я не могу написать ни строчки. И не хочу.

— Ну, хорошо, хорошо… — Хэрриет заговорила таким голосом, каким успокаивают заупрямившуюся лошадь. — Ты не хочешь ее писать потому, что…

— Потому что эта история касается лично меня и людей, которые мне дороги.

— Насколько мне известно, ты всегда пишешь о людях, с которыми был хорошо знаком, даже близок. Во всех твоих материалах, которые я читала, ты был не просто очевидцем, а непосредственным участником событий, и…

— Эта история совсем другая. Она не похожа на предыдущие.

— Чем же, позволь поинтересоваться?

Страницы: «« ... 2122232425262728 »»

Читать бесплатно другие книги:

Государственные и муниципальные финансы. Шпаргалка...
Анализ финансовой отчетности. Шпаргалка...
Бюджетная система России. Шпаргалка...
Раньше Полина никогда не попадала в сомнительные ситуации! Но с тех пор как она пришла домой к своей...
Луи-Фердинанд Селин (1894–1961) – самый скандальный, самый противоречивый, самый несчастный и самый ...
Нет более опасной профессии, чем путешествие во времени, – незваный гость из будущего рискует не тол...