Хранилище Литтл Бентли

Билл переключил свое внимание на телевизор. Си-эн-эн вела репортаж попеременно с площади перед «Черной башней» и с участка земли на южной окраине Далласа, принадлежащего Ньюмену Кингу, на котором должно было разместиться первое «Хранилище» в крупном мегаполисе.

Башня проваливалась в огромную воронку. Полиция оцепила целый квартал, и две прилегающих улицы уже были засыпаны обломками. Однако гораздо более впечатляющим зрелищем было то, что происходило на голом участке земли, на пустыре. Туда со всех сторон стекались собаки и кошки, крысы и гремучие змеи, птицы и летучие мыши, падавшие замертво на землю. Полиция оцепила участок, но туда шли люди и тоже валились на землю без признаков жизни. Телекамеры снимали происходящее с нескольких ракурсов.

— Он был «Хранилищем», — пробормотал Билл, не отрывая взгляд от экрана.

— Что? — переспросила Джинни.

Отвернувшись от телевизора, Билл посмотрел на жену и улыбнулся.

— Не бери в голову, — сказал он.

— Все кончено? — спросила Джинни.

Кивнув, Билл обнял ее, привлекая к себе, и впервые за долгое время почувствовал себя счастливым.

— Да, — подтвердил он. — Все кончено.

Эпилог

1

На протяжении нескольких недель Интернет гудел новостями о «Хранилище» и телах. Фотографии тех, кто приехал, пришел или приполз на стоянки магазинов, разбросанных по всей стране, передавались в электронном виде, изучались и анализировались. Сторонники теории заговоров и уфологи, почувствовав, что пробил их час, выдвигали немыслимо запутанные сценарии, подтверждавшие их собственное видение случившегося и в то же время объяснявшие то, что произошло с «Хранилищем». Даже серьезные новостные агентства осветили сюжет, хотя все на удивление молчали о причинах, а их штатные эксперты не озвучивали никаких версий.

В Джунипере шестнадцать мужчин и женщин, сотрудников «Хранилища», приползли на стоянку, чтобы умереть там.

То же самое сделали несколько десятков диких и домашних животных.

Стрит вернулся. Он узнал о случившемся из выпусков новостей, в жилом прицепе, взятом в аренду в городке Бишоп, штат Калифорния, и понял, что наконец может возвратиться в Джунипер. Приехав в город на следующий день, он сразу же открыл свой магазин как ни в чем не бывало. О своем возвращении Стрит дал знать Биллу, не заглянув к нему, не позвонив по телефону, а прислав сообщение по электронной почте: «Хочешь сегодня вечером сыграть в шахматы?»

Прочитав сообщение, Билл сразу же приехал в магазин электроники, и Стрит просветил его насчет того, что произошло в последнюю ночь перед бегством, объяснил, что сталось с Беном.

После этого оба помолчали, вспоминая своего погибшего друга, затем Стрит сходил в подсобку, достал из холодильника две банки пива, и они почтили память своего старого товарища.

Билл не уложился в срок с составлением документации на программный пакет социального обслуживания, однако ничего страшного не произошло. Администрация города, для которого разрабатывался пакет, не особенно торопилась, к тому же Билл нарушал установленный срок впервые. Начальство в «Автоматическом интерфейсе» рассудило, что Биллу просто дали слишком мало времени, и сроки были перенесены.

Не вызывало никаких сомнений, что теперь он непременно уложится.

Вот и всё. Жизнь уже возвращалась в нормальное русло.

На прошлой неделе был избран новый городской совет, и хотя городу пришлось приглашать со стороны юристов и бухгалтеров, чтобы разобраться во всех бюрократических тонкостях, но управление полиции уже снова подчинялось администрации города, а вместе с этим были отменены и другие «реформы», спонсированные «Хранилищем». Вчера вечером в актовом зале средней школы состоялось открытое заседание городского совета под председательством Теда Малори, нового мэра, и хотя это противоречило основным инстинктам большинства присутствующих, все единогласно проголосовали за то, чтобы взять на себя дополнительное бремя временного однопроцентного налога с продаж до тех пор, пока экономическая ситуация в Джунипере не выправится.

«Хранилище» по-прежнему работало. Билл ушел со своего поста, и временно исполняющим обязанности директора был назначен Расс Нолан, сотрудник, имевший какое-то отношение к администрации. Вне всякого сомнения, Нолан был ярым сторонником прежних порядков, но он перестроился, приспособился и, похоже, был человек достаточно уравновешенный.

Однако никто не знал, как долго еще предстояло работать «Хранилищу». Ходили слухи, что всю сеть собирается купить «Федерейтед» или «Уол-Март». Когда Билл позвонил Митчу Грею, тот не смог подкрепить эти слухи, но в то же время не стал автоматически отмахиваться от них.

Еще ходили слухи, что прежний «Купи и сэкономь» купит «Сейфуэй» и превратит его в свой сетевой магазин. И хотя у Билла не было никакого желания видеть в Джунипере какой бы то ни было сетевой магазин, Джинни обрадовалась такой перспективе, и сам он вынужден был признать, что если такое случится, он не будет сильно сопротивляться.

В нем уже почти не осталось боевого запала.

Они с Джинни до сих пор залечивали раны. Говорили о том, что произошло. Много-много раз. На поверхности все было замечательно, все вернулось в нормальное русло. И оба они уже несколько недель не вспоминали о том, что случилось в Далласе. Однако все это оставалось между ними, и Билл боялся, что полностью это никогда не исчезнет. Но он все понимал.

Он сможет это пережить.

Было уже поздно, далеко за полночь, после секса. Шеннон крепко спала у себя в комнате, а дверь в их спальню была закрыта и заперта на замок.

Они лежали в кровати, обнаженные, на одеяле, и Джинни провела рукой по клейму на ягодицах Билла, осторожно прикасаясь пальцами к рубцам. «Хранилище» навсегда оставило на нем след, и хотя Джинни предложила убрать клеймо с помощью пластической операции, Билл решил его оставить. Шрам больше не болел, и он был ему нужен.

В качестве напоминания.

Чтобы он никогда ничего не забыл.

— Как ты думаешь, где сейчас Сэм? — тихо спросила Джинни.

Перекатившись, Билл уселся в кровати.

— Не знаю.

— Она сказала, что собирается вернуться.

Горячая краска стыда захлестнула лицо Билла, и он отвернулся от жены, ничего не сказав.

— Ты думаешь, с ней все в порядке?

— Надеюсь.

— Но ты так не думаешь?

— Не знаю, — честно сказал Билл.

Джинни начала тихо всхлипывать, у нее затряслись плечи, по щекам покатились слезы, однако с уст сорвались лишь приглушенные вздохи. Наклонившись к ней, Билл привлек ее к себе, крепко обнимая.

— Мы прорвемся, — сказал он. — И все будет хорошо.

Внезапно он тоже заплакал, и Джинни, оторвавшись, посмотрела на него и вытерла у него на лице слезы, в то время как он вытер слезы у нее на лице.

— Да, — сказала она.

И оба улыбнулись сквозь слезы.

2

Они находились в пути целый день. Последним более или менее приличным населенным пунктом, через который они проехали, был Джуно, а где-то через час после него перестали встречаться и отдельные строения. Дорожное покрытие давно закончилось, и хотя полноприводный «Эксплорер» без труда справлялся с рытвинами и ухабами раскисшей от дождей грунтовки, Синди Редмон совсем не нравилось находиться в такой глуши, вдали от чего бы то ни было. Она ценила стремление Рея провести медовый месяц совершенно необычным образом, и предложение идиллической недели в безлюдных лесах определенно затронуло романтическую струну у нее в душе, однако реальная действительность Аляски оказалась вовсе не такой, какой ее представляла себе Синди. Да, здесь было красиво. Так же живописно, как это изображалось в путеводителях. Но здесь было и очень холодно. И пустынно. И чем дальше в лес они забирались, тем менее уютно чувствовала себя Синди, сознавая, что коротковолновая рация является единственной ниточкой, связывающей их с цивилизацией.

А что, если у них сломается машина?

Что, если с кем-либо из них случится сердечный приступ или кто-то подавится рыбной костью?

Словно прочитав ее мысли, Рей улыбнулся.

— Не беспокойся, моя радость. Все будет замечательно.

Они завернули за поворот. На поляне, расчищенной среди зарослей исполинских деревьев, стоял «Рынок».

Оба умолкли. Строение было весьма неказистым.

В настоящем городе, в настоящем штате, в цивилизованной части страны «Рынок» не привлек бы к себе никакого внимания. Но здесь, на задворках Аляски, он казался самым настоящим чудом. Рей сбросил скорость. Синди не отрывала взгляд от маленького здания. Размером оно было с торговую палатку, построенное в таком же стиле, с простым фасадом и односкатной крышей. Но окон в стене из серых шлакоблоков не было, только одна входная дверь. А самой странной была вывеска, ярко подсвеченный стенд, с названием заведения, выведенным зелеными буквами на белом фоне. «РЫНОК».

— «Рынок», — пробормотал Рей. — Черт возьми, что это за название?

— Ну, твое внимание оно привлекло, — заметила Синди.

Рей рассмеялся.

— Для этого ставить вывеску было необязательно. Только не здесь. — Он подъехал к зданию. — Это чем-то напоминает «Апокалипсис сегодня», ты не находишь? То место, где ребята считают, что находятся в глухих джунглях, и вдруг натыкаются на навороченную сцену, на которой идет концерт ОСОД[47].

Рей был прав. От этого веяло чем-то сюрреалистическим. Но было и еще что-то, что-то такое, что не понравилось Синди, от чего она почувствовала себя крайне неуютно.

— Поехали, — сказала она. — Давай уедем отсюда. Мне не нравится это место.

— Ну давай хотя бы заглянем в него.

— Я не хочу.

— Ну же!

— А что, если этим заведением заправляет какой-нибудь сумасшедший, спасающийся здесь от глобальной ядерной войны, или психопат-людоед? Здесь запросто может скрываться Норман Бейтс или Джеффри Дамер[48].

— Я рискну, — рассмеялся Рей. Открыв дверь, он вышел из машины. — Зайду и куплю наживку. Тебе что-нибудь нужно?

Синди молча покачала головой.

— Ты точно не хочешь пойти со мной?

Она снова покачала головой.

Синди проследила взглядом, как Рей пробрался по затвердевшей грязи, открыл массивную деревянную дверь и шагнул внутрь.

Она пожалела о том, что отпустила его. Надо было бы настоять на том, чтобы проехать мимо.

Синди поймала себя на том, что затаила дыхание и стиснула подлокотник, только тогда, когда Рей через несколько минут вышел из «Рынка» с большим пакетом с покупками.

С большим пакетом?

Сев в машину, Рей оцепенело поставил сумку на пол.

— Что это? — удивленно спросила Синди, когда он завел двигатель. — Что ты купил? — Порывшись в сумке, она достала книжку комиксов, пачку пшеничных хлопьев, пару носков, кассету с танцевальной музыкой. — Я полагала, ты хотел купить только наживку.

— Заткнись! — бросил Рей, и было в его голосе что-то такое, что у Синди разом отбило охоту продолжать расспросы. — Давай просто уедем отсюда.

Он рванул с места, подскакивая на комках замерзшей грязи. Его взгляд был устремлен прямо вперед, на дорогу. Он не смотрел по сторонам, не смотрел на Синди, не оглядывался назад, и его лицо оставалось угрюмо-сосредоточенным.

Прежде чем они доехали до следующего поворота, прежде чем густые деревья полностью закрыли вид, Синди обернулась и всмотрелась сквозь запыленное заднее стекло, ища какое-либо движение.

Дверь здания распахнулась.

И — это зрелище она никогда не забудет — ей показалось, что она увидела владельца «Рынка».

Дин Кунц

«Невинные»

Отрывок

С надвинутым капюшоном на голове, опустив голову, насколько возможно, чтобы видеть, куда иду, я поворачивал налево, направо, налево, туда, сюда, вперед, назад, проскочил «Историю» со всеми ее войнами, «Естественные науки» со всеми их открытиями и тайнами. Несколько раз я улавливал какое-то движение, легкое, быстрое дыхание девушки, сдавленное ругательство, произнесенное мужским голосом. Дважды я видел его, поворачивающего за угол, девушку — нет, и меня это устраивало: все лучше, чем наткнуться на ее труп.

Я обнаружил проход, где книги валялись на полу, вероятно, сброшенные с полок девушкой, чтобы задержать преследователя. У меня защемило сердце от такого обращения с книгами, но она прожила на свете, как мне показалось, не больше шестнадцати лет и весила каких-то сотню фунтов. Рост мужчины в рубашке с закатанными рукавами превышал шесть футов дюйма на два, весил он как минимум в два раза больше, чем она, определенно не мог контролировать свою злость и угрожал ее убить. Даже если бы ей пришлось уничтожить всю библиотеку, чтобы спастись, она поступила бы правильно. Каждая книга — живой разум, открытая для всех жизнь, мир, ожидающий своего исследователя, но все это есть и у живых людей… и даже больше, потому что их истории еще не написаны полностью.

Тут что-то изменилось, и я поначалу подумал, что тихие звуки, которые издавали два человека, дичь и охотник, сменились гробовой тишиной. Но в этот миг послышался легкий шорох, возникло ощущение, что где-то на границе слышимости находится фонтан, и тысяча тоненьких струек воды переливается из каскада в каскад.

Вместе с едва слышным звуком пришел запах, несвойственный библиотеке; не трехсотлетней бумаги, не легкого цитрусового аромата известняка, определенно не отдушек полироли для дерева или не воска для мрамора. Пахло улицей, по которой только что проехала поливальная машина, и сопровождал запах прохладный ветерок, слишком слабый, чтобы шелестеть страницами сброшенных на пол книг.

Осознавая, что меня могут заметить, я поискал источник ветерка, определился с направлением и двинулся к южному краю стеллажей, где и остановился, не решаясь выйти на открытое пространство. Слева от меня находилась стойка возврата книг, справа — большой стол их выдачи, а между ними широкий, вымощенный полированным темно-коричневым мрамором проход вел к круглому фойе с куполообразным потолком. В дальнем конце фойе одна из четырех пышно декорированных бронзовых дверей открылась в ночь.

Из-за стеллажей до меня донеслись звуки бегущих шагов. Я отступил в проход, где царила относительная тень, когда появился разъяренный мужчина. Бежал он с восточной стороны, проскочил мимо стойки возврата книг. Смотрел на фойе и открытую дверь, так что меня бы не заметил, стой я на пьедестале в луче прожектора.

Происходящее на моих глазах — я по-прежнему ничего не понимал — волновало меня по причинам, определить которые я не мог, и я вдруг повел себя опрометчиво, чего никогда не случалось со мной раньше. Уверенный, что мужчина минует открытую дверь и спустится по двум длинным маршам наружной лестницы, пытаясь разглядеть в ночи убежавшую девушку, я решительно последовал за ним, хотя, обернувшись, он сразу заметил бы меня.

Действительно, он проскочил дверь, и я добрался до нее в тот самый момент, когда он пересекал широкую площадку между лестничными маршами, после чего сбежал вниз, на тротуар, где и огляделся в поисках преследуемой девушки в серебряных туфельках. По широкой улице недавно проехала поливальная машина, и ближняя к библиотеке половина блестела водой. Отсюда и проникший в библиотеку запах свежести, не столь сильный, как после дождя. Стало понятно, откуда взялся и шорох: редкие послеполуночные автомобили шуршали шинами по влажной мостовой.

Когда мужчина сошел с бордюрного камня на мостовую, по-прежнему оглядывая улицу, до меня дошло, что открывшаяся дверь не привела к включению охранной сигнализации. Потом заметил, что тяжелая дверь, снабженная доводчиком, удерживается в открытом положении длинным Г-образным откидным болтом, который девушка достала из гнезда в полу, где он обычно находился, и перекинула к распахнутой двери. Времени на то, чтобы вставить конец в фиксатор, ей не хватило, и болт просто завис над гранитом верхней лестничной площадки, упираясь в дверь.

Как я понял, открытая дверь требовалась девушке, чтобы преследователь почувствовал ветерок и понял, что она уже упорхнула из библиотеки.

Когда раздраженный неудачей мужчина начал поворачиваться лицом к лестнице, я отступил назад до того, как он мог меня увидеть. Побежал через фойе с намерением вернуться в лабиринт стеллажей с книгами.

Увидев девушку в черном, застыл как вкопанный. Она торопливо пересекала читальную зону, которая находилась за стеллажами, направляясь к двери в далеком северо-восточном углу огромного зала.

Девушка лишь имитировала свой побег, а это означало, что у нее есть тайное убежище в здании библиотеки, где она чувствовала себя в безопасности. Впрочем, это означало и нечто большее, но тогда я не знал, что именно.

Мужчина громко выругался, прежде чем добрался до верхней площадки наружной лестницы. Теперь я уже не успевал добежать до стеллажей, от которых меня отделял вымощенный мрамором акр. Войдя в открытую дверь, он бы сразу увидел меня. Поэтому я рванул налево, к столу выдачи книг, кольцу из красного дерева, который позволял обслуживать читателей со всех сторон. И спрятался внутри, в надежде остаться незамеченным.

Я услышал, как мужчина мягко вернул откидной болт в положенное ему гнездо в полу, с грохотом закрыл бронзовую дверь, задвинул засов. Шаги мужчины, казалось, прямиком направились к моему укрытию, но он прошел мимо, так близко, что я ощутил запах его одеколона. Проходя, он процедил сквозь зубы: «Сучка», — с добавлением еще нескольких эпитетов, определенно указывавших, что в такой ярости он вполне мог убить девушку. Шаги стихли. Где-то закрылась дверь.

Через какое-то время погасли лампы и бра.

Я поднялся, но не покинул стол выдачи книг.

Тридцатифутовые окна на южной стене начинались над стеллажами высотой в десять футов, а заканчивались аркой, не доходя десяти футов до сводчатого потолка. Одно из очарований этого большого города — его ночной свет, такой романтичный, иногда даже волшебный. В эту декабрьскую ночь метрополис вливался в библиотеку не обычной молочной белизной, но создавал ощущение, что город завален снегом, и в окна попадает отражение падающего на него лунного света. На табличках со словом «ВЫХОД», закрепленных над дверями, красные буквы яркостью напоминали спелые вишни. Я даже удивился возникшей у меня ассоциации и задался вопросом: что это на меня нашло? С чего такое хорошее настроение, если совсем недавно меня обуревал страх?

Разумеется, причину следовало искать в девушке. Ее грациозность, изящество, легкость, даже загадочное присутствие в библиотеке в столь поздний час пробудили во мне ожидание чего-то удивительного… какого-то приключения, причем я мог стать не только сторонним наблюдателем, но и участником.

Хотя моя жизнь по всем канонам необычная, нет в ней места удивительным встречам или ошеломляющим подвигам. Днем я прячусь, читаю, через наушники слушаю музыку на моем плеере для компакт-дисков, думаю, мечтаю, время от времени сплю. Ночью брожу по городу, выискивая необходимое для выживания, выкраиваю время для любования прекрасным в таких местах, как это, где великая культура и утонченное искусство соединились в величественной архитектуре. Но, учитывая всесокрушающую ненависть и ярость, которые вызывал у людей мой внешний вид, стремление в чем-то с кем-то поучаствовать представлялось, мягко говоря, неблагоразумным. С тем же успехом гемофилик мог захотеть жонглировать ножами.

Книги показали мне, что все люди всегда и везде хотели, чтобы у жизни были цель и значение. Универсальность этого желания не вызывала сомнений. Даже мне, при всех моих отличиях от обычных людей, хотелось того же: цели и значения для своей жизни.

Интуиция подсказала мне, что эта девушка отнесется ко мне иначе, чем любой другой человек, что она может оказаться такой же терпимой, как моя мать, стать тем оселком, на котором я смогу проверить мою человеческую добродетель, не навлекая на себя жестокие пытки и насильственную смерть. Я подозревал, что она нуждается в помощи, и я, при всех моих ограниченных возможностях, мог эту помощь ей оказать.

Я не ожидал каких-то длительных отношений, рассчитывал лишь на короткое знакомство, по ходу которого мог сделать что-то важное, изменить ее жизнь к лучшему. Отец часто говорил мне, что мы здесь для того, чтобы учиться и отдавать. Но как можно что-то отдать, если шесть лет живешь в одиночестве, прячась от всех?

Через несколько минут после того, как погас свет, механический голос объявил по динамикам громкой связи, развешанным по всему зданию: «Периметр подключен».

Злобный мужчина, вероятно, вышел через черный ход. Дверь открывалась в проулок. Пульт управления охранной сигнализацией размещался у той двери.

В здании столь сложной и удивительной архитектуры датчики движения слишком часто поднимали бы ложную тревогу, а потому их не использовали. Благодаря установленной системе климат-контроля, обеспечивающей сохранность бумаги, окна закрыли наглухо, их бронзовые переплеты могли достаточно успешно противостоять ворам. Кроме того, современные преступники тупее тех, что жили раньше, и не представляют себе, что за книги можно выручить большие деньги. А вандалы, которые когда-то с радостью спрятались бы в библиотеке, чтобы после ее закрытия разобраться с книгами, нынче могут выйти сухими из воды, устраивая погромы на улице, в сравнении с которыми порванные и даже обильно политые мочой книги — скука смертная. Есть куда более веселые способы надругаться над цивилизацией. И теперь, с запертыми дверями и включенной сигнализацией, обеспечивающей безопасность периметра здания, я мог бродить по нему без опаски. Включив фонарик, покинул кольцевой стол.

Восемнадцать лет, в течение которых мне доводилось здесь бывать, великолепное здание долгие часы принадлежало только мне, и я чувствовал себя королем книг и этого дворца. Несмотря на знакомство с каждым уголком, я не уставал от пребывания в библиотеке, но теперь она подкинула мне кое-что новенькое. Что здесь делала девушка? Почему не убежала, когда представился такой шанс? Кто ее разъяренный преследователь? Никогда я не испытывал такого волнения, пребывая в библиотеке, разве что в первые разы, когда приходил сюда с отцом.

Я торопливо пересек огромный читальный зал, спеша к двери, через которую ушла девушка. Знал несколько тайников, которые она могла тоже отыскать, убежищ, неведомых даже сотрудникам, проработавшим в библиотеке дольше остальных.

Если бы выяснилось, что она не такая терпимая, как моя мать, по крайней мере, она заметно уступала мне и в росте, и в весе, и едва ли смогла бы причинить мне вред до того, как я убежал бы от нее. Воспоминание о том, как девушка бежала, скользила между стеллажами, все еще зачаровывало меня, но я напомнил себе, что именно те люди, которые, казалось, не представляли собой никакой угрозы, едва не отправили меня на тот свет. Вот и один быстро умирающий мужчина воспылал ко мне такой жуткой ненавистью, когда я опустился на колени, чтобы помочь ему, и своим последним выдохом проклял меня…

9

…Восьми лет от роду, мальчишка, но столь разительно отличающийся от других мальчишек, я искал место, которое смог бы назвать своим.

Пять дней, последовавших за изгнанием из маленького дома на горе, я шел куда глаза глядят, обычно два часа на заре и час перед наступлением темноты. В это время мало кому приходила в голову идея прогуляться по лесам и лугам или поохотиться. Ночью я спал, днем прятался, но постоянно был настороже.

Знакомый мне лес я покинул быстро, а в следующем, где никогда не бывал, старался держаться поближе к дорогам, но выходил на них только в случае крайней необходимости. Деревьев в этом лесу росло много, и тех, которые я мог назвать, и незнакомых мне, поэтому я в любой момент видел дорогу, тогда как деревья скрывали меня от тех, кто по ней проезжал.

Тем утром я отправился в путь, когда солнце еще не поднялось из-за горизонта, но перистые облака на востоке уже окрасились розовым, цветом напоминая фламинго, которых я видел в одной из книг о природе.

Помимо виски, таблеток и белого порошка, моя мать больше всего любила природу, и в доме была добрая сотня книг с цветными иллюстрациями о птицах, оленях и других животных. Она говорила, что люди не стоят и плевка, ни один из них. Она говорила, что мой настоящий отец был мерзким куском дерьма, как все остальные, и она больше никогда не ляжет в постель с другим мужчиной или с женщиной, если на то пошло, поскольку все они эгоистичные извращенцы, если действительно поближе их узнаешь. Но животных она любила. Однако, пусть и любила, не желала держать в доме кошку, или собаку, или другую живность, заявляя, что не хочет владеть живым существом или принадлежать ему.

Розовый, словно у фламинго, цвет потемнел, стал чуть ли не оранжевым, и я знал, что яркие цвета скоро притухнут, как случалось с ними всегда, пламенеющие облака вновь обретут белизну, а небо посинеет. Но пока, до появления солнца, они оставались оранжевыми, а между деревьями лежали такие черные тени, что я чувствовал — они словно скользят по мне, прохладные, как шелк.

В оранжевом свете зари на пустынной дороге, проложенной по насыпи высотой в четыре или пять футов, появился автомобиль. Пологий склон, заросший травой, спускался к тому месту, где прятался я. Уверенный, что среди деревьев и черных шелковистых теней меня не разглядеть, я не упал на землю и не присел, когда автомобиль остановился и из него вышли мужчины. Каким-то образом я знал, что они заняты делом, требующим их полного внимания. Мир для них сжался: все, что не имело непосредственного отношения к делу, которое они намеревались завершить, перестало существовать.

Трое мужчин шутили с четвертым, я слышал смех в их голосах, но не слова, однако парень, которого крепко держали двое, похоже, не разделял их веселья. Поначалу мне показалось, что он слабый или больной, может, и выпивший, но потом я осознал, что его избили до полусмерти. Даже с расстояния в пятнадцать футов его лицо выглядело перекошенным. Светло-синюю рубашку обильно пятнала кровь.

Пока двое держали парня, третий ударил его в живот. Я думал, кулаком, но после второго удара заметил в руке нож. Они сбросили избитого и зарезанного мужчину с насыпи, и он заскользил по травяному склону на спине, головой вперед, а внизу застыл.

Трое мужчин, стоя у автомобиля, посмеялись над тем, как четвертый скользил по влажной от росы траве, и один расстегнул молнию брюк, словно хотел помочиться на труп, думал, что это классная шутка. Но тот, кто наносил удары ножом, уже спешил к водительской дверце, крича: «Поехали, придурки, поехали!»

Машина укатила, шум двигателя быстро проглотил зевающий лес, и солнце взошло уже в мертвой тишине, какой мне не доводилось слышать. Некоторое время я наблюдал за мертвецом, ожидая, что автомобиль вернется, но, когда облака вновь побелели, мне стало понятно, что убийцы здесь больше не появятся.

Подойдя к телу, обнаружил, что в нем еще теплится жизнь. Лицо превратилось в сплошной синяк, но мужчина по-прежнему дышал.

Из живота торчал нож: его загнали по самую красивую костяную рукоятку. Правой рукой мужчина сжимал ее. Костяшки пальцев, где их не покрывала кровь, побелели.

Я хотел помочь ему, но не знал, как. Ничего из того, о чем подумал, не облегчило бы его страданий. Я молчал, потому что, если по-честному, не знал, смогу ли говорить с кем-нибудь, кроме моей матери. За все свои восемь лет ни словом не перемолвился с кем-то еще.

Умирающий мужчина, а до его смерти оставалось совсем ничего, и не подозревал о моем присутствии. Левый глаз полностью заплыл, правый, широко раскрытый, уставился в утреннее небо, словно обнаружил что-то удивительное.

— Мне жаль, — нарушил я тишину. — Мне очень жаль.

Его взгляд сместился. Из горла вырвался хрип, в котором слышалось скорее отвращение, чем боль.

Я был в вязаных перчатках, но, когда прикоснулся к мужчине, по его телу пробежала дрожь. Он бы пнул меня или отполз в сторону, если б на это оставались силы.

Заговорил он хриплым, отчаявшимся голосом, на губах пузырилась кровь.

— Убирайся. Убирайся. Убирайся.

Тут до меня дошло, что я не только забыл замотать лицо шарфом, так еще и капюшон свалился с головы.

Мать предупреждала, что меня могут узнать по одним только глазам, и умирающий не мог отвести от них взгляда. Побледнел еще сильнее, словно мои глаза могли причинить больший вред, чем нож с костяной рукояткой.

С внезапным приливом энергии он прорычал слово, которого я не знал, но с такой яростью, что я понял, это и оскорбление, и проклятье. Когда он повторил это слово, ярость в нем вскипела до такой степени, что заменила анестетик, и он забыл про боль. Вырвал нож из живота, расширив рану, и попытался полоснуть по моим глазам, которые оскорбляли его одним только видом.

Я отпрянул, окровавленное лезвие рассекло воздух, рука упала на землю, и он умер…

10

…Дверь, за которой скрылась девушка, приводила в широкий коридор. По обе его стороны располагались четыре тематических зала. В одном хранилась стоившая многие миллионы коллекция из семи тысяч первых изданий детективной литературы, пожертвованная библиотеке знаменитым писателем, проживавшим в этом городе.

Переступив порог, я выключил фонарик. Постоял в темной комнате, прислушиваясь.

В любом большом здании, которое проектировалось и для какого-то специального назначения, и с тем, чтобы радовать глаз, за стенами обязательно есть пустые пространства, где не проложены ни трубы, ни электрические кабели. Некоторые размером с хороший чулан. Присоединенные к комнате, рядом с которой находятся, эти ниши деформируют интерьер. Поэтому ради радующей глаз гармонии они и оставлены за стенами.

Умный архитектор с романтической жилкой и склонностью к таинственности найдет способ обеспечить доступ в эти крохотные анклавы, то ли через потайную дверь в обшитой панелями стене, то ли иным образом. Зачастую эти пространства используются как склады, но некоторые архитекторы с чувством юмора и долей озорства находят им иное применение.

Если быстроногая девушка укрылась в этом зале, среди населявших страницы хранящихся здесь книг агентов ФБР, сотрудников полиции из отделов расследования убийств, частных детективов и самых разнообразных детективов-любителей, шума от нее было не больше, чем от трупов с тех же страниц.

Оригинальные чертежи центральной библиотеки, возраст которых отсчитывал второе столетие, лежали в подвале. Моя любовь к красоте здания и книгам пробудила желание изучить эти чертежи, и во время моих визитов сюда, многие годы тому назад, я обнаружил за стенами два пустых помещения достаточно больших размеров.

В одно из них и впрямь вела потайная дверь в обшитой деревянными панелями стене. Одиннадцать футов в ширину, шесть — в глубину, отделанное дорогими породами дерева. Я подумал, что архитектор — Джон Лебау из архитектурного бюро «Лебау и Вон» — сам спроектировал и тайком провел все необходимые работы в этих комнатах, но не шутки ради.

На дальней стене, притягивая взгляд, висел портрет очаровательной зеленоглазой женщины с каштановыми волосами. Она читала книгу, сидя за столом, на котором двумя стопками высились другие тома. Из бронзовой таблички на раме следовало, что это «МЭРИ МАРГАРЕТ ЛЕБАУ/ЛЮБИМАЯ ЖЕНА». Умерла она 15 июня 1904 года, более чем за год до завершения строительства здания.

Вторая секретная комната, шириной в десять и глубиной в восемь футов, находилась здесь, в зале детективной литературы, спрятанная за стеной со стеллажами, между которыми висела картина размером девять на пять футов, изображающая фасад библиотеки, наряженный к первому после завершения строительства Рождеству 1905 года. Казалось, что картина намертво закреплена на стене. Но маленькие стальные рычажки, хитрым образом скрытые в изысканной раме и нажатые в определенной последовательности, освобождали задвижку, которая удерживала картину на месте, и она поворачивалась на невидимом снаружи шомпольном шарнире.

Вторую комнату, также отделанную дорогими породами дерева, украшала другая картина маслом, изображающая двоих детей, мальчика семи лет и девочку — девяти. Оба держали в руках по книге. На бронзовой табличке выгравировали их имена: «КЭТРИН ЭНН ЛЕБАУ/ДЖЕЙМС АЛЛЕН ЛЕБАУ». Они умерли в один день с матерью.

Проведенное расследование показало, что Мэри Маргарет работала в библиотеке, когда познакомилась с архитектором и вышла за него замуж. Многими годами позже, она с детьми поехала в Нью-Йорк, а муж остался здесь, потому что строительство библиотеки шло полным ходом. Вместе с несколькими родственниками и еще тысячью тремястами пассажирами они отправились в однодневный круиз на пароходе «Генерал Слокам». Намеревались проследовать от Нижнего Ист-Сайда на Манхэттене по Ист-ривер до Лонг-Айленда. Пожар начался вскоре после того, как пароход отчалил от пристани. Сотни перепуганных пассажиров прыгали в воду. Плавать умели немногие. Те, кто не сгорел в огне, утонули… погибло более тысячи человек. 15 июня 1904 года оставался днем величайшей трагедии в истории Нью-Йорка до 11 сентября 2001 года.

Большинство погибших в тот день были членами общины лютеранской евангелистской церкви Святого Марка, расположенной на Восточной Шестой улице. В ней состояли и родственники Мэри Маргарет. После случившегося кто-то мог бы счесть Бога невероятно жестоким и отвернуться от Него навсегда, но не Джон Лебау. В каждой из двух тайных комнат по обе стороны картины висели золоченые кресты. То есть эти комнаты служили храмами жене-библиотекарше и их детям и говорили о надежде архитектора вновь встретиться с самыми дорогими ему людьми уже на небесах.

Я включил фонарик, направил луч на большую картину, служившую также дверью, и громко, чтобы меня услышала девушка, если она пряталась за картиной, сказал:

— Меня зовут Аддисон, хотя никто в мире этого не знает… за исключением тебя. Если ты сейчас с потерянными детьми Джона Лебау, я хочу, чтобы ты знала, что я в каком-то смысле тоже был потерянным ребенком и таким остаюсь до сих пор, хотя уже и не ребенок.

Ответа не последовало.

— Я не хочу причинять тебе вреда. Возникни у меня такое желание, я бы нажал на три скрытых рычажка в нужном порядке и прямо сейчас вытащил бы тебя оттуда. Я хочу только помочь тебе, если сумею. Может, ты думаешь, что не нуждаешься в помощи. Иногда я тоже так думаю. Но помощь нужна всем. Мы все в ней нуждаемся.

На картине еловые ветви оплетали колонны фасада. На каждой бронзовой двери висели венки с огромными красными бантами. Снег падал на укутанную белым улицу, и мир выглядел таким благостным, каким, вероятно, уже никогда не был после 1905 года.

— Если ты не хочешь говорить со мной, я тебя больше никогда не потревожу. Я слишком люблю библиотеку, чтобы отказаться от встреч с ней, поэтому иногда буду приходить сюда ночью, но не для того, чтобы найти тебя. Подумай об этом. Если захочешь поговорить, следующие полчаса я буду в главном читальном зале, среди стеллажей, где этому плохому человеку не удалось тебя поймать, когда ты убегала от него, словно танцующая балерина. Жду тебя в проходе с Чарлзом Диккенсом.

Я знал, что она смелая и быстрая и совсем не мышка. Но мышка за стенной панелью, учуявшая кошку и знающая, что кошка учуяла ее, отделенную тонкой перегородкой из вишневого дерева, не могла сидеть тише этой девушки.

11

Свет в каждом из проходов между стеллажами зажигался своим выключателем, и я щелкнул только одним. Вспыхнули бра-подсвечники со стальными, инкрустированными бронзой колпаками. Круги света легли на темно-коричневые мраморные плиты пола.

Выкрутив лампочку из одного бра, я стоял рядом с Диккенсом, насколько посмел подойти, его книги оставались на свету, я — в тени. Если бы девушка пришла, я не собирался показывать ей свое лицо, ни намеренно, ни случайно. Если бы под капюшоном свет отразился от моих глаз, она не увидела бы ни цвета, ни каких-то особенностей, ни их свойства, вызывавшего у людей желание изрубить меня на куски и сжечь.

Приди она сюда, какое-то время мы бы говорили на равных, а если бы потом внезапная интуитивная догадка, касающаяся моей сущности, побудила девушку развернуться и убежать, я бы не стал ее преследовать, убежал от нее сам. По прошествии времени ужас бы ушел, и она могла осознать, что я не только не собирался причинить ей вред, но и уважал ее антипатию, не испытывал к ней негодования.

Чтобы стать моим другом, наверное, нужно быть таким, как я, одним из сокрытых. Как знать, возможно, никому из живущих в открытом мире не под силу вынести присутствие такого, как я. Но я всегда лелеял надежду, что среди миллионов, населяющих землю, могут найтись несколько человек, которым достанет мужества узнать меня, какой я есть, и уверенности в себе, чтобы пройти часть жизни рядом со мной. Эта девушка, сама по себе загадочная, представлялась мне способной на такое. Люди, подобные ей, не встречались мне уже долгое время.

Только подумал, что девушка не придет, когда она появилась в дальнем конце прохода, вышла в круг света от последнего бра. Замерла в серебристых туфельках, черных джинсах, свитере и кожаной куртке, стояла, расставив ноги и упираясь руками в бедра, словно сошла со страниц одного из комиксов, которые я не очень-то люблю. Я про комиксы, где все, и хорошие парни, и плохие, похожи: очень уж уверенные в себе, такие крутые, и решительные, и гордящиеся собой. Они стоят, выпятив грудь, такие широкоплечие, со вскинутой головой, бесстрашные, героического вида, и, если есть ветер, он всегда ерошит им волосы, потому что со взъерошенными волосами выглядят они лучше. В библиотеке, конечно, никакого ветра быть не могло, но ее волосы, черные, длинные, густые, висели космами, создавая ощущение, что их все-таки ерошит ветер, даже в его отсутствие. Я не жалую супергероев и суперзлодеев во многих из этих комиксов, за исключением, возможно, Бэтмена, потому что их театральные позы показывают, какого высокого они о себе мнения. Такие они все самодовольные, независимо от того, собираются спасать мир или уничтожать его. Кичатся своей силой. И эта девушка выглядела так, будто выскользнула из подобного комикса, но почему-то я мог определить, что ее поза и ее представление о себе имеют мало общего. А может, я заблуждался. Многолетнее одиночество — плодородная почва для самообмана.

Оглядев меня с достаточно большого расстояния, она убрала руки с бедер и направилась ко мне, без особой опаски или решимости, но с той же легкостью и грациозностью, на которые я уже обратил внимание.

Когда добралась до пятна света, который падал на книги Диккенса, я попросил: «Пожалуйста, остановись там». Она послушалась. Нас разделяло не больше двенадцати футов, но мой капюшон и выкрученная лампочка в ближайшем бра не позволяли ей разглядеть мое лицо.

Если говорить о ее внешности, то, увидев ее мельком, я не заметил тогда, что она сотворила со своим лицом, не говоря уже о раскраске. Она отдала должное пирсингу. В правой ноздре носила серебряную змею, пожирающую свой хвост. На нижней губе висела ярко-алая бусина. На черной помаде она выглядела большой каплей крови. Ее безупречная кожа цветом напоминала сахарную пудру, и девушка еще сильнее оттенила эту бледность толстенным слоем туши для глаз. С иссиня-черными и странным образом подстриженными волосами выглядела она, как я понимаю, готкой, но с некоторыми нюансами, подчеркивающими ее индивидуальность, при общем соответствии стилю. К примеру, тушью она нарисовала ромбы. Верхняя точка располагалась под бровью, нижняя — на щеке, точно под верхней. С одной стороны, напомнила мне арлекинов, с другой — крайне неприятную куклу-марионетку во фраке, однажды увиденную мной в освещенной витрине магазина антикварной игрушки.

По центру этих черных ромбов сверкали глаза, неотличимые от глаз той марионетки. С белыми, как круто сваренное яйцо, белками и черными, как антрацит, радужками с темно-красными радиальными полосками, которые появлялись, лишь когда свет падал на глаза под определенным углом. Поскольку жизнь редко сводила меня лицом к лицу с другими людьми, поскольку о разнообразии человеческих лиц и цвета радужек я судил только по книгам, я не мог сказать, часто встречаются такие глаза или нет. Но они вызывали такую тревогу, что я предположил, не сильно боясь ошибиться: такие глаза — большая редкость.

— Так ты хочешь мне помочь? — первой заговорила она.

— Да. Чем только смогу.

— Никто не сможет мне помочь. — В голосе не слышалось ни горечи, ни отчаяния. — Только один человек мог мне помочь, и он умер. Ты тоже умрешь, если я свяжусь с тобой, и смерть твоя будет мучительной.

12

Я стоял в тени, не доходя до Диккенса, она под светом бра, и я видел, что ее ногти покрыты черным лаком, а на обратной стороне ладони вытатуированы синие ящерицы с красными раздвоенными языками.

— Это не угроза, мои слова о мучительной смерти, — пояснила она. — Чистая правда. Ты не захочешь составить мне компанию.

— Какой человек мог тебе помочь? — спросил я.

— Не имеет значения. Другое место, другое время. Не хочу возвращать его, говоря о нем. Прошлое мертво.

— Будь оно мертво, не пахло бы так сладко.

— Для меня в нем нет ничего сладкого.

— Думаю, есть. Когда ты говорила «другое место, другое время», слова смягчили тебя.

— Фантазируй, если желаешь. Ничего мягкого во мне нет. Сплошные кости, и панцирь, и иглы.

Я улыбнулся, но, разумеется, она не могла видеть мое лицо. Иногда моя улыбка ужасает людей больше всего.

— Как тебя зовут?

— Тебе это знать не нужно.

— Да, не нужно. Но я бы хотел знать твое имя.

Красные, тоненькие, как волос, полоски блеснули в ее черных-пречерных глазах.

— Скажи мне еще раз свое, потерянный мальчик.

— Аддисон, как я и говорил.

— Аддисон кто?

— Фамилия моей матери была Гудхарт[49].

— Оно у нее было?

— Она была воровкой, а может, и того хуже. Она хотела быть доброй, добрее, чем могла. Но я ее любил.

— А как звали твоего отца?

— Она мне так и не сказала.

— Моя мать умерла в родах, — услышал я и подумал, что в каком-то смысле моя мать тоже умерла от родов, пусть и восемью годами позже, но промолчал.

Девушка посмотрела на потолок в стиле рококо, где висели темные люстры, словно видела и лепнину вокруг глубоких кессонов, и небо с золотистыми облаками в каждом кессоне, в световом диапазоне, недоступном обычному человеческому глазу.

Перевела взгляд на меня и спросила:

— А что ты делаешь в библиотеке после полуночи?

— Пришел почитать. Ну и полюбоваться этим зданием.

Она долго смотрела на меня, точнее, на мой силуэт.

— Гвинет[50], — представилась она.

— А твоя фамилия, Гвинет?

— Я ею не пользуюсь.

Страницы: «« ... 2627282930313233 »»

Читать бесплатно другие книги:

Джим Фикс, создатель движения бега трусцой, умер в 52 года от сердечного приступа во время пробежки....
«... Внутренний Голос мистера Уэста работал безупречно многие годы. Неприятности начались в ту недел...
Лиговский проспект долгое время оставался в тени внимания краеведов, исследователей и знатоков стано...
Если молодая и очень состоятельная вдова, миледи Ортензия Монтаеззи, по-пиратски захватывает в плен ...
Капитан Логинов угодил под суд за честно выполненный приказ. Его предали бывшие командиры – чтобы вы...
Лисичка Берта, кот Константин и пингвин Евгений твердо решили присоединиться к Лису Улиссу в поисках...