Учебник рисования Кантор Максим

IV

Они подходили к галерее.

- Значит, авангард и прогресс - понятия родственные? - спросил Павел.

- Авангард ведет к прогрессу. Не лесные партизаны.

Прошли еще немного, и Леонид указал пальцем.

- Вот здесь.

- Какой грязный дом.

- Подожди, еще мрамором стены выложат.

- Если они такие прогрессивные, для чего в грязи живут?

- Терпение, - сказал Леонид, - на все сразу денег нет.

- Пусть у банкиров возьмут.

- Берут. Не хватает.

- Пусть им колбасники добавят.

- Работаем, - сказал Леонид, - работаем в этом направлении.

- Галерея Поставец - почему так называется?

- Называется по имени владельца.

- Дурацкая фамилия.

- Самая передовая галерея в Москве.

Павел, глядя на обшарпанный подъезд, изумился. Ему мнилось, что сейчас вступят они в храм с мраморными ступенями и светлыми окнами, он припомнил громкие имена галерей, какие знал по книгам, - Галерея Брера в Милане, Национальная галерея в Лондоне. Галерея Поставца разительно отличалась от них. Из темного подъезда шагнули спутники к железной двери, крашенной в серую краску. В то время по всей Москве - в квартирах и подъездах - установили железные двери. В одночасье город стал напоминать военную базу: тяжелые стальные двери трудно поворачивались на петлях, граждане выглядывали из-за них, точно танкисты. Отчего именно открытое общество обзавелось железными дверьми, а предыдущее, казарменное, обходилось без них, понять было сложно. Гостей долго изучали сквозь дверной глазок, после чего замок щелкнул, отодвинули щеколду, брякнула цепочка, и Павел с Леонидом прошли внутрь.

- Пришлось обзавестись железной дверью, - сказал человек, сидящий за столом, и быстро потер руки и зачем-то облизнулся. Розовый кончик языка прошелся по губам. - Думаю вторую дверь поставить - бронированную. Ступай, Тарас, - это уже было сказано охраннику, открывшему дверь, - сделай гостям кофе. Вот охраной обзавелся. Как без охраны?

Галерист в представлении и не нуждался. Славик Поставец, некогда прилежный секретарь Германа Федоровича Басманова, белокурый юноша, исчезнувший было со столичной сцены, но бойко возродившийся на ней, был известен решительно всей интеллигентной Москве. Сколько художников, сидя в приемной Германа Федоровича и дожидаясь, пока Басманов сыщет минуту в своем непростом графике, чтобы их принять, развлекали себя беседой с тонким и статным юношей. Советская власть рассыпалась в прах, исчез кабинет, куда слетались художники, точно мотыльки к лампе, исчез вместе с кабинетом и Слава. Думали, пропал насовсем, ан, нет - объявился и открыл галерею современного искусства.

О Поставце говорили всякое: и внешность у него легковесная, и половая ориентация сомнительная, и будто бы в молодости он плясал в фольклорном ансамбле «Березка», и секретарская работа его, мол, развратила. Что можно ожидать от вертлявого подростка? Однако публике был предъявлен уже иной Поставец - умудренный муж, хитрый дипломат. Поставец поправился, набрал мяса и прибавил к имевшемуся подбородку еще один. Легковесность из облика исчезла, разве что льняные кудри да тонкие руки напоминали о вертком секретаре советского чиновника. И двигался Поставец иначе: раньше ходил прыгающей походкой, теперь перекатывался по выставочному залу, неся впереди животик. От прежних времен сохранилась у Поставца привычка постоянно улыбаться - однако, расползаясь по упитанному лицу, улыбка не казалась застенчивой, как раньше. Теперь эта улыбка пугала, к тому же Поставец завел манеру постоянно облизываться. Катится вперед невысокий крепыш, смотрит маленькими глазками из щек и облизывается - какая уж тут легковесность. И что самое удивительное - не прошло и года, как общество убедилось: современное искусство-то цветет! Раз - и инсталляцию Стремовского купил Балабос за бешеные деньги. Два - и холсты Дутова взлетели в цене. Три - и Министерство обороны заказало оформление парада. Посмотрело общество на плотного человека, не похожего на былого Поставца, поглядело, как он взялся за дело, - и согласилось, что лучше кандидатуры не сыскать. Человек, проведший молодость в секретарях у заместителя министра культуры, как никто другой знал подноготную прекрасного, закулисные пространства искусства. А какой он там ориентации, плясал в ансамбле или нет - разница невелика.

Некоторые трудности возникли в связи с фамилией. Интеллигентная Москва привыкла именовать его попросту Славиком, а теперь приходилось переучиваться и выговаривать непростую фамилию. Звучала фамилия странно, мешало и то, что на политической сцене страны в те годы появился скандально известный чиновник, то ли министр, то ли даже вице-премьер с крайне похожей по звучанию ругательной фамилией Сосковец. Неподготовленные граждане открывали бывало газету - а поперек страницы так и написано буквально: Сосковец. И что тут будешь делать? Перекрестишься, да газету и закроешь. Появлялись в те годы игривые заголовки - «Встреча Сосковца с Манделой», например. И ахали изумленные граждане: «Куда катимся? На первой странице газеты - этакое писать!» Но успокаивали паникеров люди сведущие: «Это не то, что вы подумали, а сотрудничество демократических структур! Это фамилия у министра такая своеобычная». Потом министр якобы исчез: то ли сбежал с миллионами в Чили, то ли затворился на даче от шума недоброго света, то ли посадили его за воровство - толком никто и не знал, разное люди говорят. Вроде бы писали что-то такое, куда-то там деньги из госбюджета ушли, но что конкретно писали, кто ж такое упомнит? Когда же на небосклоне столичной жизни зажглась звезда Славы Поставца, люди принялись показывать на галериста пальцем: мол, не иначе как родственник того деятеля - оттого и связи. Говорили, что-де через галерею отмываются ворованные деньги - и прочую чушь в этом же роде. Никто, между прочим, даже и не знал, действительно ли тот Сосковец украл казну, но русские люди, склонные предполагать худшее, считали, что да - определенно, спер. А теперь куда-то вкладывает уворованное - уж не в галерею ли? Вся эта нелепая путаница мешала Славе. Ни родственником, ни даже однофамильцем честнейшему, неправедно оболганному министру Слава, разумеется, не приходился, и в помощи тоже не нуждался. Тихий и воспитанный Слава приходил в неистовство от упоминаний скабрезной фамилии Сосковец, краснел, дергал щеками и стучал ладонью по столу: «Не Сосковец я! Поставец! Не Сосковец, а Поставец, понимаете!» руки его, ухоженные и гладкие, сжимались в кулаки, и казалось даже, что жестикулируют они сами по себе - будто бы в аккуратные манжеты его рубашки вставили чужие нервные руки, они-то и стучат по столу. «Запомните! Поставец! Попрошу не путать!»

Галерея его год от года делалась известнее, и жители столицы наконец позабыли опального премьера и его скабрезную фамилию. «Куда везти?» спрашивал таксист хмельного журналиста. «Двигай к Поставцу». И понимал таксист: стало быть, культурное мероприятие в столице. «Кто представляет вас на столичной сцене?» - спрашивали художника, и звучал надменный ответ: «Как это - кто? Поставец, разумеется». «Ах, ну конечно же».

- Ты понимаешь, куда попал?

- Здесь выставки устраивают?

- Здесь устраивают жизнь. Галерея - это трибуна, с которой художник общается с миром. Ты миру сказать что-нибудь хочешь?

Павел озирался в поисках картин; стены были чистые. В углу стоял телевизор, по экрану беззвучно неслись события дня - звук был отключен. Посреди комнаты стоял темный аквариум, в нем, плавно качаясь, липли к стеклам переливчатые вуалехвосты. Кое-где на стенах были аккуратно нарисованы углем квадраты и прямоугольники. Павел пригляделся к рисункам пристальнее.

- Вижу, вас заинтересовали эти вещи, - сказал галерист и потер руки. Жест непроизвольный, профессиональный, так колбасник одергивает фартук, а генерал крутит ус.

- Что это?

- Наша последняя выставка, - облизываясь, сообщил Поставец. - Мастер из Парижа - Гастон Ле Жикизду, художник культовый.

- И мейнстримный наверняка, - не удержался Павел.

- Безусловно, это мейнстрим.

- Что же это такое нарисовано?

- Проект называется просто - выставка. Художник изображает рамы, не заполняя их изображением. Перед нами призрак искусства, и данный мессидж каждый может наполнить любым содержанием. Нравится пейзаж - воображайте пейзаж. Нравится абстракция - представьте красочные пятна. Демократично и оригинально.

Голенищев и Поставец обсудили достоинство картин:

- Поразительно, что до Ле Жикизду никто до этого не додумался. А, казалось бы, идея лежит на поверхности, - сказал Леонид.

- Так бывает с открытиями: кажется, любой мог это сделать.

- И ни грамма дидактики. Ле Жикизду не навязывает своих пристрастий.

- Его позиция - это позиция человека, принимающего мир во всем многообразии, отвергающего директивы.

- Каждому зрителю он говорит нечто свое. Глубоко личное, персонифицированное искусство.

- Удобство данной вещи еще и в том, что ее каждый легко может унести с собой. Все предельно просто: вы покупаете определенный размер рамки, оплачиваете покупку, наш ассистент приходит к вам домой и в любом месте вашего интерьера изображает данную рамку. Вот ту, слева, мы продали уже шесть раз - видите красные точки?

И действительно, под нарисованной на стене рамкой было приклеено шесть красных кружочков из бумаги.

- Это значит, что вещь продана шесть раз, - объяснил Поставец. - К сожалению, по установленной договоренности, это предел - иначе мы выйдем в тираж и вещь утратит уникальность. А вот ту, - галерист кивнул на рамку на противоположной стене, - отчего-то не берут. Заходил банкир Балабос (человек, по-настоящему любящий авангард), и он уже было взял вещь, но в последний момент жена его отговорила.

- Обидно.

- Тяжелый хлеб, - Поставец улыбнулся, облизнулся, потер руки. - Сколько раз было, что в последний момент все срывается.

- Когда женщинам дают слово…

- Лаванда Балабос - чуткая дама. Не знаю, что на Лавандочку нашло. Видимо, Гастон не угадал размер вещи. Творил в Париже, а там другие интерьеры. Гастон уверяет, что именно эту вещь в Париже брали охотнее всего.

- Несовпадения в культуре быта.

- Прогресс - дело не одного дня.

- Мой друг Тушинский считал, - сказал Леонид, усмехнувшись, - пятьсот дней требуется. Однако не уложились.

- Преклоняюсь перед Владиславом Григорьевичем, но прогноз излишне оптимистичный. До сих пор (я не шучу!) говорят, что Ле Жикизду - шарлатан. Не переводятся дикари!

- Галерист - это воспитатель.

- Устаешь, как в школе - со второгодниками. Прихожу домой, включаю Шопена. Думаю: к черту! Махну рукой! Левкоевы давно меня зовут - открыть на Сардинии галерею. Но если прекращу деятельность, остановится не только моя работа - работа многих людей.

Подтверждая слова галериста, зазвонили сразу два телефона, а на экране телевизора появился энергичный юноша и страстно, но беззвучно принялся апеллировать к собравшимся в комнате. Поставец обошелся с техникой просто: на юношу махнул рукой, и тот так и продолжал надсаживаться впустую, один из телефонов переключил на охрану, другой поставил на автоответчик. Разобравшись с происходящим, Поставец дал пояснения. «Московская ярмарка современного искусства, - кивнул он на пылкого юношу в телевизоре, - аналог западных ярмарок, поддержана банкиром Дупелем. Выходим на общий рынок». Юношу в телевизоре распирало от убеждений, но отсутствие звука не позволяло в полной мере выразить себя. «Это критик Николай Ротик, - пояснил Поставец, - новая звезда искусствоведения. Метит в Розы Кранц. Не думаю, что есть шансы, не думаю». Поставец отвернулся от Ротика и указал гостям на аквариум с вуалехвостами. Он щелкнул выключателем, и в аквариуме вспыхнул свет, и одновременно полилась сладкая музыка. Невидимые прежде во мраке воды вуалехвосты пришли в неистовое движение. Тут же и обнаружилось, что помимо вуалехвостов в осветившемся аквариуме находится еще кто-то. Это был маленький голый человечек, босыми ногами стоящий на дне аквариума, а макушкой касающийся поверхности воды. Он был совершенно как настоящий, настолько, что Павел решил, что это гомункулус, выведенный Поставцам среди вуалехвостов. Рыбки заигрывали с ним и оплывали кругами вокруг его подвижного гладкого тела. В такт сладостной музыке голый человечек совершал танцевальные движения, поводил в воде руками, помахивал ногами и поматывал гениталиями. С маленького личика его не сходила улыбка. Поставец улыбнулся ему в ответ, а маленький человечек отвесил поклон и сделал витиеватый жест руками.

- Это наш, отечественный художник, - представил человечка Поставец, - Филипп Преображенский. Компьютерная графика, звук, инсталляция считаю этот проект несомненной удачей.

Леонид покивал, а Павел бросился к аквариуму рассмотреть человечка.

- Да не живой он, не бойтесь. Не утонет. То есть, разумеется, это абсолютно точная копия человека, - Филипп создал свой автопортрет средствами современной технологии. Простая видеозапись, встроенная в аквариум, но эффект присутствия полный. Танцор он, надо признать, отменный. Как, впечатляет?

- Такое не стыдно и на Венецианскую биеннале, - заметил Леонид.

- На уровне, - согласился Поставец. - Кончилась эпоха кустарных поделок. И технология, и концепция - все соответствует стандартам.

- Вошли в Европу. Проблемы у людей общие.

- Что называется: вызов времени. И все продумано, - Поставец нажал на кнопку, музыка стихла, аквариум потух: исчез пляшущий человечек, и золотые рыбки скрылись в темной воде. Поставец щелкнул выключателем снова, вспыхнул огнями аквариум, стали видны снующие рыбки, и голый человечек возобновил прерванный танец.

- Он для меня часами так пляшет, - сказал Поставец, - и не надоедает.

- Искусство и не может надоесть.

Охранник принес поднос с кофе; раздали чашки, размешали сахар.

Надо рассказать молодому человеку о том, что такое галерея.

Приготовьтесь к тяжелому труду, - Поставец подал Павлу блюдечко с печеньем, и Павел покрошил печенье вуалехвостам; те гонялись за крошками, открыв рот; человечку не досталось ничего. - Работа с утра до ночи. Предпринимательство! - сказал Поставец с досадой. - А с чем сталкивается предпринимательство? С русским народом! Вот вам пример! - галерист отвлекся, чтобы рассказать о наболевшем. - Затеял строительство дома в Одинцовском районе - и проклял все на свете! Рабочие пьяны, материалов нет. Деревня, где участок приобрел, называется - Грязь. Подумайте! Если бы не он, - отозвался Поставец по поводу охранника, - я бы пропал. Умеет обращаться с аборигенами: где надо - прикрикнет, где надо - припугнет. Без плетки нельзя. Зарплату им подай, а гвоздя не вобьют, если не стукнуть хорошенько.

Охранник по прозвищу Сникерс широко улыбнулся - улыбка показала, что он знает, как обращаться с себе подобными.

- И в галерейном бизнесе - то же самое. Россия! Буквально как на войне.

Картинка в телевизоре в это время сменилась. Словно иллюстрируя слова галериста о трудностях работы, на экране появился кричащий человек и заполнил искаженным лицом весь экран; он разевал розовый рот и заходился в беззвучном крике. Непонятно было, кричит он от боли или от радости.

- Это что же, - указал Павел на розовый рот, - форум искусств или война какая?

- Ах, это, - вгляделся Поставец. - По-моему, все-таки форум искусств. Это такой интересный парень, из Тамбова. Видеоартом занимается, прогрессивная личность.

Прогрессивная личность из Тамбова раскрыла свой рот до отказа, так что зрителям видны были его свинцовые коронки и бьющийся в крике язык в белых пупырышках. Другой мастер, тот, что жил в аквариуме, плавно двигая руками, помогал двум вуалехвостам промыть у себя под мышками. Вуалехвосты, охотясь на крошки, разевали рот широко, как тамбовский художник. Играла нежная музыка, казалось, она льется изо рта кричавшего на экране.

- Так вот, галерея. Надо создать круг коллекционеров, сплотить художников. Производители и потребители должны стать единомышленниками. Создаем среду, - сказал Слава Поставец, - создаем общество.

В это время кричащего человека оттащили от камеры, и оказалось, что художник из Тамбова стоит посреди странного полусгоревшего пейзажа и двое людей заламывают ему руки за спину. Павел смотрел, как они ставят художника на колени. Зазвонил один телефон. Потом второй.

- Именно это, - кивнул Поставец на аквариум, телефоны и телевизор, и называется кругом единомышленников. Этот круг - он сегодня равен орбите планеты. Никто не существует изолированно. Что бы ты ни сделал, ты находишься внутри отлаженной системы. Сегодня я в курсе того, что происходит в выставочных залах Нью-Йорка и Токио.

- Как раз это я и говорил Павлу. Культура не делается партизанами в лесу.

Павел глядел на телевизор: там сменилось изображение, и на смену лидерам прогрессивного искусства явились какие-то погорельцы. Обмотанные несвежими матками тетки, стоя на фоне руин и дымящихся развалин, жестикулировали и пытались привлечь внимание оператора. Тамбовского художника, видимо, увели куда-то. Поглядел Павел и на аквариум - оттуда по-прежнему лилась сладостная музыка, вот шевельнул плавниками вуалехвост, покачал гениталиями человечек. Вуалехвост поднырнул и, покачиваясь, промыл между ног человека-амфибии. Филипп Преображенский проводил рыбку взглядом, помахал ей рукой. Беженцы на экране телевизора засуетились и бросились бежать, видимо, кто-то напугал их. Один из беженцев споткнулся, упал, и черная струйка крови потекла у него из головы. Впрочем, теперь на форумах искусств и не такое вытворяют, подумал Павел.

- Галерея собрала мыслящих людей города, - заметил Леонид.

- У галереи собственное издательство, с «Колоколом» и «Дверью в Европу» пока соревноваться не можем, но держим руку на пульсе. Обеспечиваем рекламу демократической партии Тушинского, - сказал Поставец.

- Искусство и политика, - сказал Леонид, - неотделимы.

- Тянет меня Тушинский в политику, уклониться не могу! - Поставец улыбнулся и облизнулся. Так улыбается продавец из мясного отдела, обвесивший клиента, или генерал, заманивший противника в ловушку.

- За Тушинским будущее, - сказал Леонид. - Когда-нибудь (не скажу - завтра, но через двадцать лет), когда-нибудь мы переделаем Россию за пятьсот дней.

- Убедил Владислава Григорьевича проводить дискуссии здесь, при галерее - удобно! Обсудили, проголосовали, отпечатали брошюру. И художники под рукой. Знаете, как провели голосование за Тушинского в Сибири? Элегантный проект - «Дети любят демократию»! Художники моей галереи буквально за день нарисовали сотни детских рисунков, и мы оклеили Сургутский аэропорт. Мэр города не подозревал, что в Сургуте столько детей.

- Тушинский победил?

- Не обижайте моих детей! Разве раньше так о детях заботились? Ну скажите: выставки детского рисунка в таких масштабах устраивали в Сибири? Тушинский победил, и это победа демократии. Нефтяной регион: важно сориентировать население.

- Вот, - сказал Леонид, - иллюстрация к нашему разговору. Есть галерист, есть художник, есть политик, уверен, и банкира отыщем неподалеку - все связаны общим делом.

- Успеваем! - Поставец улыбнулся, облизнулся, потер руки. - Ярмарок-то сколько! «Документа» в Касселе, «Сиеста» в Сан-Себастьяне, «Долче Фарниенте» в Милане! Обязаны успеть! Ответственность-то какая!

- С вашей помощью, - заметил Леонид, - Тушинский не только в Сургуте, в стране выборы выиграет.

- Ситуация должна созреть. Лоббируем проблему. Есть оригинальные концепции. Делаем футбольный перформанс - «Форварды либерализма»! Играем против парламента, каково? Команда из одиннадцати художников, Стремовского поставим на ворота, у него руки длинные, Снустиков - нападение, Педерман поработает в защите. Тушинского я тренером объявил - неплохой проект, а? - Поставец увлекся идеей и потерял нить беседы, затем вновь обрел ее. - Так что союз с политическими структурами вписывается в нашу программу. К тому же среди членов Центрального комитета партии я нахожу клиентов. Предприятие выгодно всем.

Павел глядел вокруг, удивляясь, где мог бы разместиться штаб партии.

- Ищете, - догадался Поставец, - плакаты и листовки? Расхватали, как горячие пирожки!

- Места нет для картин. И партийцам негде собраться.

- Картины показываем не часто. Наше искусство мобильнее. И с партией обстоит так же. Это коммунисты устраивали съезды в Колонном зале, а прогрессивным людям - зачем? Собрались тихо, поговорили.

На экране двое наголо бритых людей с черными бородами потащили третьего за ноги, причем изо рта этого третьего неостановимо хлестала кровь. Бритоголовые бросили тело, и по тому, как оно брякнулось на землю и осталось лежать, можно было догадаться, что жизнь из тела ушла. Был ли этот залитый кровью человек тем самым тамбовским художником? И что это за перформанс? И Филипп Преображенский в аквариуме недоуменно развел руками.

- Кто Тушинскому тексты пишет? Кузин?

- Кузин работает на Кротова, работает слабо. Партии Кротова нужен грамотный менеджер. Если бы мне дали провести его выборы - мы такого бы напридумывали!

- И Тушинскому будете помогать, и Кротову?

- Не на партию работаем, - облизнулся Поставец, - на современность. В плену у времени. А время такое, что везде надо успевать. Вот мой охранник, - показал Поставец, - успевает везде! Сток-брокер на вокзале - раз, совладелец массажного салона - два, начальник охраны у меня - три, дачу мне строит - четыре! А как иначе? Если я стану одного художника продавать, одну партию обслуживать - в трубу вылечу. Я выставляю десяток предложений. Здесь неудача - там победа. Раньше Первачев бойко шел. И цены неплохие были, - Поставец что-то прикинул в уме, облизнулся, подсчитал, - да, приемлемые. Но клиенты, что Первачева брали, где они? Где сегодня найти секретаря немецкого посольства, чтоб собирал картинки с колокольнями? Амбиции у Первачева есть, а кто его знает? Замдиректора ЦРУ в позапрошлом правительстве?

Леонид Голенищев рассмеялся и сказал Павлу: «Вот партизанская тактика». Поставец продолжал:

- Гузкин, Дутов, Пинкисевич - продаются. Их клиенты - старые коллекционеры, из тех, что Родченко собирали. Много таких? Хорошо, если сто наберется. Ой-ой-ой, сколько люди о себе воображают! Объективная рыночная стоимость! - руки Поставца потерлись друг о друга, - это надо же выдумать!

- Нет такой? - спросил Павел.

- Еще год-два, и пора гениям на пенсию. Пришли новые, слышат шум времени. Приезжают коллекционеры - им Сыча подавай, Снустикова-Гарбо, Лилю Шиздяпину.

На экране бритые люди принялись пинать ногами тело убитого. Убитый перекатывался из стороны в сторону.

- Чечня это, - сказал Павел, - не арт-форум.

- А, кстати, может быть, - легко согласился Поставец, - я смотрю, незнакомый перформанс. Значит, Чечня. Когда кошмар прекратится? Мои клиенты постоянно задают этот вопрос. И я отвечаю, как Владислав Григорьевич: каждый должен делать свое дело. Понемногу, не форсируя процесс, маленькими шагами…

Филипп Преображенский, судя по всему, был согласен с искусствоведами, он благосклонно кивнул, шевельнул попой и притопнул босой ногой. Рыбка оплыла вокруг художника и двинулась в другой конец аквариума. Две фигурки на экране вооружились пилой и принялись отпиливать третьему голову. Один из них время от времени бросал работу, чтобы вытереть пот со лба. Жара на телевизионной картинке была сильная.

- Или Сербия? - задумчиво сказал Голенищев, - может быть, что и Сербия.

- Чечня, - сказал Поставец, - видите бороды?

- А в Сербии бород, что ли, нет?

- А может, это в Ираке.

- Тоже может быть.

- Шииты, скажем, суннитов режут.

- Запросто.

- Или наоборот.

- А ты говоришь, война кончилась, - не удержался Павел. - И партизаны есть.

- В телевизоре война, - Леонид успокоил по-отечески, - и мы работаем над тем, чтобы она в телевизоре и осталась. Мы строим мир.

- Читали статью Розы Кранц на этот счет? - сказал Поставец. - Мир сегодня - это один научно-исследовательский институт. В одной лаборатории в Нью-Йорке - занимаются одной проблемой, в Лондоне - другой, в Москве третьей, складывают усилия, выдают готовый продукт.

- Какой продукт?

- Известно какой. Права человека. Гарантии завтрашнего дня. Какие клиенты появились! Например, Михаил Дупель. Как платит! Расстегнет пиджак и швыряет бумажник: бери сколько надо.

- Не хуже вкус, чем у европейца.

- И сегодня ждем гостя. Барон фон Майзель. Вот это коллекция.

- Ах, тот самый барон.

V

Жалко, Сергей Ильич Татарников не слышал этого разговора, он бы нашел его поучительным. Историк любил подробности, любил следить за интригами - полагал, что из таких фрагментов и составлена большая история. Вот был бы благодарный слушатель! Не все, далеко не все о своей работе рассказал Поставец, но внимательный слушатель, такой, как Сергей Ильич, сумел бы между строк выудить недосказанное. Сергей Ильич любил порассуждать на тему рыночных отношений. Не далее как за неделю до посещения Павлом галереи беседовал профессор Татарников с просветителем Борисом Кузиным именно на тему рыночной экономики. Столкнулись они на улице, причем Татарников шел в подземный переход покупать водку, но, смутившись, обозначил свою цель иначе. - На рынок иду, сказал Сергей Ильич застенчиво. - Вот видите, обрадовался Кузин, без рынка невозможно! Вся страна идет к рынку! Татарников рассердился на себя за глупое вранье и тут же наговорил резкостей. - Да нет и не будет никакого рынка, заявил он Кузину. - Как это не будет? - А вот так! Вы под рынком, небось, равенство возможностей понимаете? - Равенство, сказал Кузин значительно, и свободу. - Знаете вы, радетель за цивилизацию, в чем разница между русским пахотным хозяйством и европейским? - В чем же? - и Кузин замедлил шаг, хотя и торопился на заседание. - А в том, что земля не родит. Урожай ржи в России, сказал Татарников, в десять раз меньше, чем в Черноземье, а остальное и вовсе не растет. Сказал это Татарников и пошел дальше, а Кузин спросил сутулую спину историка: ну и что? - А то, - обернулся Татарников, - что земли надо в десять раз больше для нормального урожая. А на земле люди живут. Вот и выходит, что на одного начальника русским надо в десять раз больше холуев. Таких дураков, как мы с вами. И работать надо в десять раз больше. И рынок тут ни при чем. И, сказав грубость, Сергей Ильич отправился за водкой. - Нет, позвольте, Кузин возбудился чрезвычайно, догнал Татарникова, - позвольте! Что за наветы! На Западе (когда Кузин говорил слово «Запад», его лицо светлело), на Западе люди не работают по десять часов, а деньги получают! И мы так будем! Потому что рынок! - Не говорите глупости. Зарплата западного рабочего, которому не требуется работать, - это просто его доля в эксплуатации мировых ресурсов. Доля маленькая, президент корпорации получает больше. Но рабочий согласен - потому что он от природы соглашатель. И вы бы согласились, верно? Но вам и мне не дают. И Татарников пошел прочь. Он любил детали, он бы с удовольствием расспросил Поставца, как устроен бюджет галереи, на что прогрессивное искусство кормится - тоже ведь люди и товар производят.

Не рассказал Поставец об устройстве бюджета, не рассказал о министре культуры Аркадии Владленовиче Ситном, который давно требует доли и причем с каждого интернационального проекта. Про себя-то он кое-что сказал и даже ругательные слова произнес, но вслух не решился. Гребут, гребут министерские работники немерено. А вы как думали? Министр сам не берет, он человек совестливый, а заместителя - не благородного Леонида, а второго заместителя, циничного Шуру Потрошилова, - выпускает на дело. А тот спуску не даст. Даром у него, что ли, на затылке восемь складок жира? В один день столько не наешь. С каждого - попрошу заметить, с каждого! - проекта получают оброк наши попечители. Вы бы посмотрели, как они в ресторане «Палаццо Дукале» кушают - одно слово: Министерство культуры, и аппетиты у них министерские. А на какие, простите, шиши построил Ситный дачу? А на Майорке Потрошилов загорает на зарплату, полагаете? Отнюдь не на нее, но используя широкие финансовые потоки, текущие помимо окошка для выдачи зарплаты. Не рассказал Поставец о том, как текут эти финансовые потоки, а текли они так. Допустим, задумывает Поставец проект, культурные чиновники дают согласие, шлют рекомендации директорам музеев; министерство выделяет из бюджета сумму на реализацию концепции, запрашивает деньги у зарубежных партнеров - в эти деньги (иностранные и бюджетные) заложен так называемый «откат». Часть денег идет, разумеется, и на сам проект, а вот другая часть - непосредственно министру. И не то чтобы три рубля просили для себя чиновники, а куда как более убедительные суммы. Галерист не рассказал этого, да и как было рассказать такое, да и кому? Уж не Леониду Голенищеву, не замминистру культуры такое рассказывать: тот и сам процент с дела имеет. Не рассказал Поставец и о немереных аппетитах кураторов, интеллигентных людей, - той же Свистоплясовой, например, или Кранц. Уже давно так повелось, что кураторы получают некий процент с выставки, но, недовольные этой малостью, они сами стали заключать договоры с музеями - в обход галерей. Не рассказал Поставец и об иностранных партнерах и об их волчьей хватке. Бюджет подняли? - спрашивает такой партнер. Подняли, отвечает Поставец. Имя моего музея (галереи, фонда, коллекции) использовали? Использовали. Согласился я (такой-то знаменитый) на сотрудничество с вашей вшивой галерей из Брянска (Самары, Владивостока, Новосибирска)? Согласился, кормилец. И под мое имя тебе финансы дали? Под твое, батюшка, под твое, отец. Так переведи мне в швейцарский банк триста тысяч на номерной счет, смерд вонючий. И не рассказал Поставец о том, как его усилиями и бденными трудами возведенный бизнес подъедает конкуренция - и не западных галеристов, и не таких же, как он, российских радетелей прекрасного, нет, отнюдь - но зажравшихся жен новых богачей. Почему, терзала его мысль, почему Лаванда Балабос, в прошлом сотрудница ночного клуба, а ныне обвешанная драгоценными каменьями особа, - почему она перестала покупать картины? Да потому, отвечал он себе сам, что от безделья и алчбы к светским занятиям она решила сама открыть галерею. А ей что стоит? У мужа, у воротилы Балабоса, попросила миллиончик-другой - и особняк отгрохала: не нашим подвалам чета. У нее а никак не у меня будет покупать картины Дупель. Вот как повернулось. А жена Левкоева? И ведь строит уже, строит огромную галерею современного искусства - из мрамора и хрусталя. Попробовала Белла Левкоева заниматься гольфом, открыла фитнес-центр, но нет - чего-то еще душа просит. И возникла посреди Москвы хрустальная галерея актуального искусства, а ты сиди в подвале, где каждый сантиметр кричит об арендной плате, выкручивай свой жалкий бюджет и так и эдак. Именно к ней, к этой вот Белле Левкоевой, хаживает теперь министр культуры Ситный - и плевать Ситному, что неграмотная она и Ле Жикизду от Джаспера Джонса не отличает. Вот так и вертись, хотелось сказать Поставцу, между кураторами, директорами музеев, банкирами, клиентами, правительством, женами воротил. И каждый норовит кусок отгрызть. И каждому дай. И каждый просит. И все им будет мало. Палец дай - руку сожрут. Заслушался бы Сергей Ильич Татарников, расскажи ему все в деталях. Главное, что понял бы историк из этого рассказа, - это то, что отрасль так называемой культуры живет по тем же законам, что и нефтяная отрасль, что и оборонная промышленность. Неужто министр топлива и энергетики М. З. Дупель может кормиться от своей отрасли, а министр культуры А. В. Ситный - не может? Что же это за дискриминация такая? Если бы Татарников участвовал в этой беседе, он бы, конечно, не упустил случая поинтересоваться: влияют ли пристрастия банкиров и махинации правительства на качество искусства? Может ли быть, чтобы аферы ежедневно проворачивались в мире - и при этом не влияли на произведения и художников? Кто платит, тот и музыку заказывает, не так ли? Ну что бы такое Поставец мог сказать ему в ответ? Улыбнулся бы вежливо, облизнул бы губы в обычной своей манере. Разумеется, не влияют, мягко сказал бы Поставец, искусство каждой отдельной страны встроено сейчас в глобальную картину искусства. Значит, поинтересовался бы въедливый Татарников, пристрастия банкиров более развитой страны влияют на провинцию? Актуальное искусство одинаково везде, ответил бы Поставец, поглядите на прогрессивных художников Китая, России, Бельгии и Штатов - все заодно. Значит, спросил бы занудный Сергей Ильич, ситуация в искусстве отражает ситуацию экономическую - интернациональные мегакорпорации, объединяющие производства многих стран. Ну да, так сказал бы Поставец, финансовая и рыночная система давно стали общими - это, если угодно, общая кровеносная система. И если искусство хочет ответить на вызов современности, оно обязано войти в систему общих договорных отношений. Сергей Ильич, человек безмерно любопытный, спросил бы: в глобализации важным фактором является дешевая рабочая сила - для того чтобы наладить массовое производство дешевых немецких магнитофонов, надо собирать магнитофоны в Сербии. Чтобы прогресс принял массовый характер, требуется удешевить производство. Если речь идет об искусстве - что является эквивалентом дешевой рабочей силы? Вероятно, само искусство? Для воспроизводства красоты в планетарных объемах следует редуцировать понятие красоты, не так ли? И в отношении России поинтересовался бы профессор. Он бы так спросил. Коль скоро количество холуев на одного начальника выдерживается в России в традиционной пропорции, то и дешевых поделок надо много. Мы традиционно обеспечиваем мир холопами, верно? Что бы ответил на это Поставец? Да и стал бы он отвечать? Впрочем, коль скоро Сергей Ильич участия в беседе не принимал, то и знать это не обязательно. Не на всякий вопрос надо давать ответ.

VI

В отсутствие Сергея Ильича разговор замер. Простившись с гостями, Поставец поспешил к своим бронированным дверям: иные гости явились на порог. Галерея актуального искусства жила той жизнью, какой в брежневские годы жила кухня в квартире диссидентов: знакомые и незнакомые приходили и выходили, что-то уносили и что-то приносили, засиживались за чаем и засыпали, напившись водки. Разница в том, что диссидентская кухня прозябала на задворках цивилизации, а галерея актуального искусства находилась в ее эпицентре.

Охранник распахнул дверь. Прибыл цвет художественной Москвы. Вошел, кутаясь в лагерный свой бушлат, подозрительный и осторожный Пинкисевич. Надо сказать, что недавнюю свою покупку, полувоенный френч, он надевал лишь за границей, а приезжая на Родину, облачался в привычное тряпье времен Беломорканала. Несмотря на гонорары, Эдик Пинкисевич производил впечатление бедного человека. Заработанные деньги он не вкладывал ни в недвижимость, ни в банки, ни во что вообще - но держал у сестры в Днепропетровске, полагая, что так надежнее. Вошел следом за ним и Дутов, рассеянный и возвышенный. Вошел и Стремовский, как всегда одетый в черное, на манер берлинских интеллектуалов. В жару и холод Стремовский одевался теперь в черные пасторские одежды, стригся коротко и держался значительно, как и подобает мыслящему европейскому интеллигенту. С некоторых пор он носил очки с узкими стеклами, и взгляд его сделался проницательным. Вслед за художниками вошла знаменитая Кранц.

- Здорово, кенты, - сказал Пинкисевич, верный тюремному жаргону, гляди, какую хавиру отгрохали. Двери, как в танке, - заметив аквариум, Пинкисевич сунул в воду руку, почесал пальцем пляшущего человечка, - здорово, Филька.

- Двери хорошие, - сказал Стремовский, оглядываясь. - Надо еще бронированные заказать. Это он? Ле Жикизду?

- Поздний Ле Жикизду, - уточнил Дутов, присмотревшись.

- Я такие вещи в шестидесятых делал, - заметил Стремовский.

- Не надо, - поправил его Пинкисевич, - не углем по штукатурке. Ты гвоздем царапал.

- Полагаю, - мягко сказал Поставец, - Москва созрела для Ле Жикизду.

- Дискурс свободы, - заметил Дутов, - мимикрирует применительно к обстоятельствам конгруэнтности.

- Это верно. Хавать культуру надо умеючи. А то вкалывали на пердячем пару. Условий никаких. В мастерской у меня по колено говно стоит, - Пинкисевич затронул больную свою тему. - Вонища такая, что в глазах темно. Сантехников зову, а они уже по специальности не работают - один на биржу пошел, а другой челночит в Китай и обратно, колготки возит.

- Он видит мир, - примирительно сказала Кранц.

- Ничего не видит. Ему на границе прикладом в бубен дали, и череп пополам.

- Связался с бандитами? - потер руки Поставец. - Нелицензионная торговля?

- Таможенники, какие бандиты. Делиться не стал, ему и врезали. Вот такая дыра в башке, - Пинкисевич показал на пальцах размеры повреждения. Теперь, чуть давление меняется, у него чердак сифонит, как бачок в унитазе. Я говорю, ты мне сортир не чинишь, так хоть себе прокладки поменяй. Про себя я молчу. Полная антисанитария! Дюренматту посылал «Серебристую сонату» - серое на сером, сложная вещь, - так он ее на санэпидемстанцию отправлял, бациллы истреблять.

- Много заплатил?

- Жду, - сказал Пинкисевич и прибавил непечатное ругательство, аттестуя швейцарца.

- Хуже нет, когда работу отослал, а деньги ждешь.

- У них всегда так. То: не могу, скоро налоги платить, а то: не могу, все налоги съели.

- Вот Левкоев, этот башляет нормально. Ему налоги нипочем. Секретарь конверт выносит - и порядок

- Дупель платит хорошо.

- А как, интересно, Поставец платит?

- Пора бы и расчет, - разгоряченные разговорами о деньгах, художники обратились к Поставцу.

- Денег нет, - Поставец встретил взгляды художников улыбкой.

- Как - нет?

- Откуда ж мне взять?

- Не кукли, Славик. Ты что, как пидор? - сказал Пинкисевич. Стремовский толкал в бок Пинкисевича, но тот, отмахнувшись, продолжил речь. Наивный Пинкисевич, не разбираясь в сексуальных ориентациях, использовал ругательные слова в качестве воспитательных аргументов, - ты ж не пидорас. Гони монеты.

Поскольку Поставец был именно пидорасом (используя вульгарное выражение Пинкисевича), то денег он не дал, а только облизнулся широким влажным языком.

- Четырнадцать холстов, - волнуясь, сказал Дутов, который нарезал из прошлого опуса ровно четырнадцать холстов, - они непросто дались. Вещи имманентные.

- Придется ждать. Это вам не Союз советских художников, где деньги ничего не стоили. Трудимся в рамках открытого общества, - Поставец жестом пригласил оглядеть размах предприятия: выставку Ле Жикизду, пляшущего человечка, экран телевизора. В телевизоре бритоголовые люди закончили отпиливание головы, запихнули ее в мешок. Кровавая лужа осталась на месте работы.

- А ратификация соглашений? - сказал Дутов и сам испугался своего напора.

- Пятьдесят процентов. Без бабок не уйдем, - сказал Пинкисевич. Так же твердо разговаривают отказники с кумом на зоне, - и спасибо скажи, что не семьдесят. Ле Жикизду небось семьдесят ломит, и ты не вякаешь. Своего брата легче дурить, так что ли?

Осип Стремовский не сказал ничего: человек осмотрительный, он всегда ждал, как события повернутся. Если деньги в принципе существуют, в конце концов их можно взять, но возьмет их тот, кто умеет ждать.

Поставец потер руки, улыбнулся, облизнулся.

- Пятьдесят процентов? - спросил он. - А в каталог сколько вбухано? А транспорт кто оплачивал? А реклама? Сколько я за полосу в «Бизнесмене» заплатил? «Дверь в Европу» объявление о выставке дала, помнишь? Еще пятьсот баксов. А гонорар Свистоплясовой за вступительную статью? Знаешь, сколько она берет? Тебе дай, Свистоплясовой дай, Баринову дай, всем дай. Я деньги не печатаю. Фотографии кто заказывал? Билеты в Париж тебе кто покупал?

Поставец умел говорить с кредиторами. Человеку надо дать понять, что он живет в сложном обществе, связанном взаимными обязательствами. Его очередь на получение благ не дошла - только и всего. Фотографу денег не платили, потому что все ушло на гонорары художникам. Шофер грузовика, возивший картины, пятый месяц приходил к железной двери, и охрана гнала его прочь. Свистоплясова обиделась и Поставцу звонить перестала.

- Сколько можешь заплати, - сказал Дутов примирительно. - В Париже такие цены на авангард. Интеллигибельные. Небось заработал на нас.

- Ждать надо.

- Не заплатишь, значит?

- А заплатить придется, - вмешалась в разговор Роза Кранц. Она, слушая, наливалась краской и все более выпучивала глаза, - заплатить придется! Там и мои деньги, между прочим, есть.

- Где твои деньги?

- А в фондах, которые ты скушал.

- Какие они твои? Где они были, твои деньги?

- А не надо! Кто спонсорские у Балабоса выбивал? У него поди вытяни! За фандрайзинг плати!

Фандрайзингом, на западный манер, отечественные культурные деятели называли встречи с сентиментальными банкирами: надо было напроситься на обед в ресторан и в перерывах между блюдами убедить богачей дать денег на очередной перформанс. Культурные деятели говорили так: вот вы, вашество, денег дадите, а потом скажете в Берлине (Бонне, Лозанне, Орлеане): помогаю искусству, Стремовского поддерживаю. А что, спрашивал банкир, жуя котлету, они там знают Стремовского? В этом месте диалога полагалось закатить глаза и сказать: О! Знают ли? О! Некоторые богачи деньги давали - этими деньгами полагалось делиться.

- Много он дал, твой Балабос!

- Сто штук дал!

- Не дал он сто штук!

- Как это не дал, при мне платежку выписывали!

- А деньги не пришли!

- Как это не пришли, когда пришли!

- Пришли, но мало.

- Сто штук тебе мало! Там и мои были!

- Где я их возьму? Кончились деньги!

- Сто штук! Сто штук! Мало ему!

- Мало! Не хватило ни хуя! - Поставец даже привстал, так он разволновался; дурное наследие советского министерства сказалось в его речи - в минуты волнения речь делалась нецензурной. - Шприц из-за границы еще сто штук перевел, и то не хватило!

- Да плевала я на твоего Шприца!

- Плевала, говоришь? А он в Гугенхайме каталог издал! А свое имя ты на гугенхаймовском каталоге тиснула! Не забыла! А башлял на каталог кто?! Кто башлял на твой каталог, я спрашиваю?

- Какой он мой, если там твои художники!

- А зачем на первую страницу лезешь? Хоть спасибо скажи! Хуй дождешься!

- Шприц наворовал много! Хуй ли ему не отстегнуть на каталог? - в устах Розы Кранц непарламентарные выражения звучали странно. Глаза Розы выкатились из орбит, цвет щек спорил с карминными колготками.

- Хуй ли не отстегнуть на каталог?! - осведомился Поставец саркастически. - Ты Балабоса спроси: какого хуя он нам так мало дал, что ни хуя не хватило!

- На хуя мне с Балабосом разговаривать, если ты бабки должен? - волнение Розы Кранц достигло апогея, и, казалось, разрешить эту некрасивую ситуацию уже невозможно. Случается в жизни так, что эмоции сметают реальность. Смотришь: где была интеллигентная женщина с несколько выпученными глазами? Уж не эта ли фурия? А фурия продолжала кричать: - Свистоплясовой гонорары идут! А мне что? Мне - хуй?!

- У Левкоева бабки проси! Пинкисевича ему толкаешь, у него и проси! У Дупеля проси! Впарила ему Гузкина!

- На Дупеля все насели! Год проект предлагаю, а Свистоплясова под себя все гребет на хуй!

- Свистоплясова гребет на хуй? А ты - ты не гребешь?

- Дупель в президенты лезет! На хуй ему искусство?

VII

Вечер казался испорченным; даже вуалехвосты в аквариуме замедлили свой ход, и пляшущий человечек приуныл; бордовая Роза Кранц с вытаращенными глазами и галерист, барабанящий пальцами по столу, кричали друг на друга, тон их прений был резок, художники растерянно наблюдали за схваткой.

Однако Поставец был обучен обуздывать страсти. Случались и в приемной Басманова острые коллизии, и не зря Герман Федорович ценил секретаря: Слава умел изменить тон, найти другой подход. В президенты метит господин Дупель? Ну что ж, мы ему и выборы организуем, и такую коллекцию актуального творчества в Колонном зале развесим - мир ахнет! Пальцы его перестали барабанить по столу, и улыбка прошла сквозь полные щеки, и Поставец облизнулся вкрадчивым движением языка. - Ну что ты, Розочка, - сказал улыбчивый Поставец, - будут деньги, будут. Должна быть мера ответственности. Надо беречь друг друга.

- Нет былого товарищества, - заметил Пинкисевич, кутаясь в лагерный бушлат. - Все бабки проклятые виноваты. Раньше вместе держались. Обыск у меня - обыск у тебя. ГБ не хватает, что ли? Не пойму.

- ГБ ему не хватает, - сказал Стремовский, - забыл, как мастерские шмонали.