Операция «Перфект» Джойс Рейчел
– Как ты себя чувствуешь? – спросила она на следующее утро, очередное утро пятницы. Байрон чистил зубы в ванной и не заметил, как мать подошла и встала у него за спиной. Когда она коснулась его плеча своими легкими пальцами, он даже вздрогнул от неожиданности. Мать рассмеялась. Волосы золотистым облачком окутывали ее лицо, кожа была нежной, как мороженое.
– Ты не пришел сегодня утром, как всегда, чтобы дождаться звонка моего будильника. Мне тебя не хватало.
– Я проспал. – Он не мог заставить себя обернуться и посмотреть прямо на нее. И теперь друг с другом разговаривали их отражения в зеркале – отражение сына с отражением матери.
Она улыбнулась:
– Но это же хорошо, что ты так крепко спал.
– Да, хорошо, – сказал он. – А ты?
– Что я?
– Спала?
– Ну да, – сказала она. – Я спала хорошо. Спасибо.
Возникла маленькая пауза. Байрон чувствовал, что они оба ищут какие-то приемлемые слова – примерно так Дайана обычно выбирала одежду перед приездом отца: надевала что-то, потом со вздохом снимала и надевала что-то другое, потом третье. Потом они услышали, как Люси громко требует, чтобы ей принесли школьную форму, и дружно рассмеялись. Они смеялись так долго и так старательно, словно с большим облегчением обнаружили, что, когда смеешься, можно ничего не говорить.
– Ты что-то бледный, – сказала мать, когда смех иссяк.
– Ты не пойдешь в полицию?
– В полицию? Зачем мне идти в полицию?
– Из-за той девочки с Дигби-роуд.
Мать покачала головой с таким видом, словно не понимала, зачем ему понадобилось снова напоминать ей об этом.
– Мы же с тобой все обсудили вчера вечером. Никакой девочки не было. Ты ошибся.
– Но я-то ее видел! – заорал Байрон. – Я же как раз с той стороны сидел и все видел с самого начала! То есть сперва я заметил, как прибавили эти секунды, а уже потом девочку. А ты никак ее заметить не могла, во-первых, потому что вела машину и сидела с другой стороны, а во-вторых, туман был ужасно густой!
Мать прижала обе руки ко лбу, а потом с такой силой провела ими по волосам, оттягивая их назад, словно они мешали ей видеть. Немного помолчав, она медленно проговорила:
– Байрон, я ведь находилась в машине рядом с тобой. И ничего страшного не произошло. Я точно знаю. Ничего там, на Дигби-роуд, не случилось, Байрон.
Он ждал, что она, может быть, прибавит что-то еще, но она просто смотрела на него и не говорила ни слова. И единственным, что их теперь объединяло, были эти, только что сказанные ею слова, они метались у Байрона над головой, хлопая крыльями, как птицы, и гулким эхом отдавались у него в ушах, и хотя ни он, ни мать ничего не говорили, слова эти как бы обрели свой собственный голос. Ничего страшного не произошло. Ничего там, на Дигби-роуд, не случилось, Байрон.
Да нет, случилось! Он твердо это знал.
Наступил уик-энд. Как всегда, приехал отец, и у Байрона не было ни малейшей возможности еще раз поговорить с матерью о происшествии на Дигби-роуд. Ему только раз удалось застать ее в одиночестве – когда отец проверял у себя в кабинете счета, полученные за месяц. Мать как-то беспомощно металась по гостиной и то брала какую-то вещь в руки, то, даже не взглянув на нее, ставила обратно. Когда отец появился в дверях и сказал, что у него есть к ней кое-какие вопросы, ее руки невольно взлетели к горлу, а глаза испуганно расширились. Одна квитанция осталась незаполненной, сказал отец.
– Незаполненной? – переспросила Дайана, словно не понимая, что означает это слово.
И это уже не в первый раз, сказал отец. Он спокойно стоял на месте, а она опять начала хватать, переставлять и поправлять разные предметы, и без того стоявшие ровно. Потом она снова испуганно поднесла пальцы к губам и пролепетала, что просто представить себе не может, каким образом оставила квитанцию незаполненной. И пообещала впредь быть более аккуратной, а отец сказал:
– Я бы хотел, чтобы ты никогда больше этого не делала.
– Я же сказала, что просто ошиблась, Сеймур!
– Я имею в виду твои ногти. Я бы хотел, чтобы ты, наконец, перестала их грызть.
– Ох, дорогой, ты так много хотел бы, чтобы я не делала! – Она рассмеялась и отправилась в сад – возиться с цветами. И снова отец уехал в воскресенье рано утром.
Когда с того злополучного дня пошла уже третья неделя, Байрон стал таскаться за матерью следом как тень. Смотрел, как она моет в раковине посуду или окапывает свои любимые розы. Розовые кусты были теперь так густо усыпаны цветами, что и веток почти не было видно, огромные бледно-розовые цветы казались как будто слегка растрепанными, а если зайти в беседку, создавалось впечатление, что над тобой звездное небо – так густо она была увита цветущими розами. По ночам Байрону было слышно, как Дайана внизу включает проигрыватель и ставит свои любимые пластинки. Но все его мысли по-прежнему крутились только вокруг Дигби-роуд. Он до сих пор поверить не мог, что вот так вот взял и все ей рассказал. Впервые между ними что-то стояло, словно та ограда, что теперь отделяла пруд от остального луга, а все из-за того, что мать отнеслась к случившемуся совершенно иначе, чем он. Байрон был уверен, что прав, и понимал, что его правота как бы подразумевает виновность матери, и, что самое ужасное, именно он невольно ее обвиняет.
Ему очень хотелось рассказать обо всем Джеймсу. Во вторник во время ланча он был уже почти готов это сделать и начал с вопроса:
– Скажи, у тебя есть какие-нибудь тайны?
От неожиданности Джеймс подцепил вилкой и проглотил слишком большой кусок мясной запеканки, но ответил совершенно спокойно:
– Да, Байрон, конечно. – На всякий случай он тут же огляделся по сторонам, проверяя, не подслушивает ли их кто-то из мальчиков. Но никто не подслушивал. А все потому, что Уоткинс притащил с собой новый резиновый мячик, который умел пукать, и все развлекались тем, что клали мячик на скамейку, шлепались на него сверху и дружно ржали. – А что? У тебя есть какая-то тайна? – Джеймс с неожиданным оживлением посмотрел на Байрона, ожидая его ответа, и даже про свою запеканку забыл.
– Ну, я не совсем уверен… – Байрон чувствовал в крови прилив адреналина – он словно собирался спрыгнуть с какой-то очень высокой стены. Джеймс явно решил прийти ему на помощь.
– Я, например, – сказал он, – иногда я открываю материну баночку «Понд» и пользуюсь ее кремом.
По мнению Байрона, это была никакая не тайна, но Джеймс явно еще не закончил, он продолжал говорить медленно и решительно, и Байрон догадался, что это еще далеко не все.
– Правда, беру совсем чуть-чуть. Когда она не видит. И теперь у меня не будет морщин. – И Джеймс вновь принялся за свою мясную запеканку, запивая ее водой. Поскольку он ничего больше не прибавил и почему-то вдруг решил посолить запеканку, Байрон догадался, что все уже сказано.
– Что-то не понимаю, зачем ты это делаешь, Джеймс. У тебя ведь нет морщин.
– А нет их, Байрон, потому что я пользуюсь кремом «Понд».
И это был еще один пример того, что Джеймс все и всегда планирует заранее.
Байрон решил как-то компенсировать свой рассказ о невольно совершенном Дайаной преступлении. Когда они вернулись из школы, он пришел в прачечную, где мать разбирала грязную одежду и закладывала ее в стиральную машину, и заявил, что ошибся.
– Да-да, я просто ошибся, – твердил он, – и ничего такого на Дигби-роуд не случилось.
– Может, хватит уже об этом? – оборвала его мать, и это было очень странно, потому что он заговорил об этом впервые за целых пять дней.
Байрон, покачиваясь, старался устоять на одной ноге, поставив вторую сверху, – если он будет занимать на полу как можно меньше места, казалось ему, то и матери будет причинять не так много беспокойства.
– Понимаешь, никаких свидетелей там ведь не было, – сказал он. – Улик тоже никаких. И машина совершенно не повреждена.
– Передай, пожалуйста, крахмал.
– Если бы мы действительно сбили ту девочку, на «Ягуаре» наверняка осталась бы хоть какая-нибудь вмятина. – Он подал матери крахмал, и она щедро посыпала им белое белье. – А там ни одной вмятинки! Я проверял. Если честно, даже несколько раз проверял.
– Ты опять?
– И никто нас на Дигби-роуд не видел.
– У нас свободная страна, Байрон. Мы можем ездить, где захотим.
Ему очень хотелось сказать ей: вообще-то папа считает, что мы не должны ездить по Дигби-роуд, а еще папа считает, что у нас давно следовало бы вернуть смертную казнь через повешение, хотя, по-моему, ни то ни другое не является свидетельством какой-то особенной свободы. Только это была бы слишком длинная фраза, и Байрон чувствовал, что сейчас не время ее произносить. Мать тем временем запихнула белье в стиральную машину, с силой захлопнула дверцу, и Байрон снова принялся уверять ее, что он, скорее всего, ошибся, но она, не слушая его, двинулась на кухню.
Однако в тот же день он понял: мать все-таки думает о том, что он сказал ей тогда, несмотря на все ее протесты. Несколько раз он замечал, как она с озабоченным видом, держа в руке стакан, смотрит в окно, ничего не замечая вокруг. А когда отец, как всегда, позвонил, чтобы проверить, возьмет ли она трубку и все ли у них так, как должно быть, Байрон услышал, как она говорит: «Извини, а в чем, собственно, дело? – И потом, когда отец, видимо, повторил свой вопрос, она даже голос повысила: – Дорогой, а что, по-твоему, может у нас случиться? Я же никогда ни с кем не вижусь. Никто толком и не знает, где я живу». – И она завершила фразу своим переливчатым смехом, но на этот раз смех ее звучал так, словно она вовсе не находит сказанное таким уж смешным.
Интересно, думал Байрон, она что, забыла ту рождественскую вечеринку? Столь очевидный факт? В конце концов, в Кренхем-хаус тогда пригласили целую кучу гостей, так что все матери его одноклассников прекрасно знают, где живет Дайана. И он решил отнести эту забывчивость на счет прочих свидетельств ее тревожного состояния.
– Извини меня, пожалуйста, извини меня, Сеймур! – торопливо сказала мать в телефонную трубку, потом положила ее на рычаг, да так и застыла на месте, не в силах сделать ни шагу.
Байрон в очередной раз попытался ее ободрить и объяснил, что днем он действительно сказал ей неправду и она действительно сбила ту девочку и уехала, однако все это произошло не по ее вине. Все это чистая случайность, заявил он.
– Как ты сказал? – переспросила мать, словно не понимая, на каком языке он говорит. Затем покачала головой и попросила его не болтаться под ногами, потому что у нее дел полно. Но Байрон не унимался.
– Понимаешь, – сказал он, – это же было неправильное время! Все случилось в те две добавленные секунды. Они были лишние. Их вообще не должно было быть. И не было бы, если бы они не остановили часы, чтобы эти две секунды прибавить. Так что никто тебя ни в чем обвинить не может, потому что ты ни в чем и не виновата. И потом, возможно, имел место заговор, вроде как с президентом Кеннеди или с высадкой на Луну. – Ему казалось, что эти высказанные Джеймсом предположения придадут его словам дополнительный вес, хотя и сам толком не понимал, о чем говорит.
Впрочем, на мать его слова, похоже, никакого впечатления не произвели.
– Что за глупости! Конечно же, люди высаживались на Луну. И время, разумеется, никто не останавливал. Собственно, суть времени именно в том, что оно никогда не останавливается, всегда движется только вперед.
Байрон попытался объяснить, что, возможно, на время нельзя так уж полагаться, но мать больше ничего не желала слушать. Пока дети перекусывали и пили чай, она листала страницы одного из своих журналов, но почему-то делала это так быстро, что вряд ли успевала хоть что-то прочесть. Она выкупала детей, но забыла принести «классную пену». А когда Люси попросила ее, как делала это каждый вечер, почитать ей «разными смешными голосами», мать вздохнула и спросила: может, с нее хватит и одного голоса?
Большую часть ночи Байрон пролежал без сна, пытаясь придумать, как помочь матери, и на следующее утро чувствовал себя совершенно разбитым. Он попросту еле ползал, собираясь в школу. Как всегда, позвонил отец, и мать, как всегда, заверила его, что никто к ним в гости не приходил.
– К нам даже молочник не заглядывал! – рассмеялась она и быстро прибавила: – Нет, дорогой, я не грублю. – Потом выслушала его ответ, ковыряя ковер носком туфельки, и воскликнула: – Ну что ты, дорогой, разумеется, мне не все равно! Конечно, дорогой, мы все очень хотим тебя видеть. – И снова, положив трубку на рычаг, она долго смотрела на нее, не двигаясь с места.
Байрон проводил Люси в класс, потом немного проводил мать. Дайана все вздыхала, но ничего не говорила. Только вздыхала и вздыхала, и было совершенно очевидно: она упорно думает о том, что причиняет ей боль, а значит, скорее всего, о происшествии на Дигби-роуд.
– Никто же ничего не знает, – сказал он ей.
– Что, прости?
– Тебя бы давно уже арестовали, если что. Но никто же не пришел тебя арестовывать. И в «Таймс» ни о каком несчастном случае на Дигби-роуд не упоминали. И в программе «Нешнуайд» тоже ни слова не было.
Дайана воздела руки кверху, точно сдаваясь, и нетерпеливо вздохнула:
– Когда же ты, наконец, это прекратишь? Или вообще никогда? – Впрочем, сказала она это, обращаясь скорее к тротуару, а не к сыну. И вдруг быстро пошла прочь, так что Байрону пришлось бежать за ней вприпрыжку, чтобы не отстать.
Возле машины мать бросила сумочку на тротуар и сказала, тыча пальцем в серебряную полоску молдинга:
– Смотри, тут нет никаких следов, потому что никакого несчастного случая на Дигби-роуд не было. Ты просто что-то неправильно понял. Тебе все это привиделось.
Задрав юбку как можно выше, она встала на колени прямо на тротуар и начала последовательно указывать на капот, бампер, дверцы, переднюю часть корпуса. К ним уже приближались другие матери, возвращавшиеся к своим машинам, но Дайана на них не смотрела и ни с кем не здоровалась, она смотрела только на Байрона, словно все эти женщины не имели для нее ни малейшего значения. «Ты видишь? Видишь?» – все повторяла она, и ему пришлось самому улыбаться матерям одноклассников и всячески показывать, что ничего особенного не произошло, это потребовало таких усилий, что у него начало сводить скулы. Больше всего ему хотелось поскорее забраться в машину и там спрятаться.
Байрон наклонился к матери:
– Может, лучше заняться этим дома?
– Нет, – сказала она. – С меня хватит! Ты же никак не можешь остановиться. Я в сад – ты за мной. Я иду стирать – ты стоишь рядом и талдычишь одно и то же. Я хочу, чтобы ты понял: все нормально. – Она провела пальцами по краске, показывая, что там нет ни царапинки. И это было правдой – поверхность «Ягуара» так и сверкала под ярким утренним солнцем. На ее фоне ногти матери выглядели как перламутровая внутренность раковинок. – Смотри: тут нет ни царапинки! Все гладко. Ты видишь? – Она наклонилась и, вытянув шею, заглянула под молдинг. – Ты видишь? Видишь, милый?
Байрон чувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Теперь он понимал. Понимал, что, должно быть, действительно ошибся, что никакого несчастного случая не было, что он кругом не прав, хоть и видел все собственными глазами. Стыд затопил его жаркой волной. А Дайана вдруг негромко охнула и, отпрянув от машины, закрыла лицо руками.
– В чем дело? – встревожился Байрон.
Она попыталась встать, но слишком узкая юбка не позволяла сразу выпрямить ноги. И пальцы она опять крепко прижала к губам, словно пытаясь удержать нечто, рвущееся наружу.
Байрон внимательно осмотрел машину, но ничего не заметил. Он помог матери встать, и она тут же повернулась к «Ягуару» спиной, словно не могла больше на него смотреть. Лицо ее совсем побелело, в глазах стоял ужас. Байрон просто не знал, что делать. А вдруг она заболела?
Он опустился на колени и, опираясь на пальцы, которые тут же утонули в крупном песке на обочине, хорошенько вгляделся в то место на корпусе, куда только что смотрела мать. От машины пахло разогретым маслом и бензином. Ничего особенного Байрон так и не видел и уже готов был рассмеяться и сказать матери, что тревожиться больше не стоит, когда заметил улику. Улику! Сердце сразу забилось так сильно, словно кто-то нетерпеливый забарабанил в дверь, требуя его выпустить. И, похоже, нетерпеливый был не один, и все они барабанили кулаками по его внутренностям, так что ему пришлось наклониться еще ниже, к самому колесу. Он неотрывно смотрел на колпак.
– Быстро полезай в машину, – прошептала мать. – Быстрей!
Да, улика была там, на колпаке. Крошечная вмятинка чуть выше выгравированной эмблемы «Ягуара». Совсем ерундовая. Ее легко было принять за простую шероховатость на металле, за заусеницу или просто комок грязи. И как это он мог ее пропустить? Около вмятинки виднелись следы красной краски. А ведь у девочки был красный велосипед!
Глава 14
Печаль Джима
Крохотный клочок облачка, мчащегося по небу, вдребезги разбивает фарфоровую тарелку луны. Ветки вечнозеленых растений гремят, как пластмассовые. Надвигается ливень. Джим осторожно пробирается к своему домику на колесах. Он не узнает звука собственных шагов. Слышит только стук костылей по тротуару да шарканье закованной в гипс ноги, которую ему на каждом шагу приходится медленно подтягивать. В кармане у него тяжеленький флакон с болеутоляющими таблетками. А ступни своей он больше не чувствует – это уже и не ступня вовсе, а какой-то кирпич. Голубой кирпич.
Занавески на окнах задернуты, чтобы в дом не заглядывала тьма, чтобы не видеть эту мрачную пустошь и таких отщепенцев, как он, Джим.
Сегодня вечером произошло кое-что важное. Не просто несчастный случай. Случившееся словно взрезало пространство, отделявшее прошлое от настоящего. И Джиму жаль, что сейчас он не в «Бесли Хилл», не в знакомой постели, не среди других пациентов, которые вечно напяливают чужие пижамы. Ему сейчас очень хотелось, чтобы еду всегда приносили в одно и то же время, чтобы сестры заботились о нем и давали ему лекарства. Но больше всего ему хотелось напрочь освободить голову от всяких мыслей и уснуть.
Но он знает, что ничего этого уже не будет. Обрывки воспоминаний проносятся у него в голове, они обрушиваются на него, как удары. Где-то там, за микрорайоном Кренхем-вилледж, за пустошью, находятся потерянные годы, потерянные люди и все остальное. Он вспоминает смущенный взгляд Айлин, вспоминает мальчика, который когда-то был его другом. Вспоминает мост над прудом и те две секунды, с которых все и началось.
Боль в ступне – ничто по сравнению с другой, внутренней, болью. С той раной, что глубоко в душе. Прошлое не вернуть и ничем не искупить. Ошибки, которые ты совершил когда-то, навсегда остаются с тобой.
Теперь он всю ночь будет совершать свои ритуалы. И даже если ему покажется, что уже достаточно, он будет продолжать и завтра, причем весь процесс нужно начать с самого начала. И послезавтра. И послепослезавтра, и на следующий день… Джим вытаскивает из кармана ключ, и на мгновение бронзовый брелок вспыхивает отраженным светом.
И тут начинается настоящий грозовой ливень. Дождь молотит по тротуарам Кренхем-вилледж, по мусорным бакам, по шиферным крышам домов и по его домику на колесах. Джим медленно продвигается к дому. «Все, что угодно, – думает он, – все, что угодно, было бы лучше того, что ждет меня впереди».
Глава 15
Сожжение прошлого
– Это была ужасная ошибка.
Когда Байрон, наконец, рассказал все Джеймсу, лицо друга моментально утратило даже те жалкие краски, которые на нем еще были. Он очень внимательно выслушал историю, как девочка ринулась к дороге в тот самый момент, когда были прибавлены секунды, и брови его так сурово сдвинулись на переносице, что между ними образовалась глубокая морщина, будто прорезанная ножом. А когда Байрон дошел до того, как он пытался сохранить тайну и как ему это не удалось, Джеймс принялся так терзать свою непослушную челку, что в итоге завязал ее в петлю. Потом он долго сидел, уронив голову на руки, и Байрону даже показалось, что зря он, наверное, попросил друга о помощи.
– Но скажи, Байрон, что вам понадобилось на Дигби-роуд? – спросил, наконец, Джеймс. – Разве твоя мама не знает, что там опасно? Там однажды человеку колени прострелили. Там в некоторых домах даже туалета нет!
– Вряд ли в тот момент мама об этом думала. И потом, она сказала, что и раньше там бывала.
– Просто не понимаю, как такое могло случиться! Она ведь очень осторожно водит машину. Я не раз за ней наблюдал. Кое-кто из матерей водит просто отвратительно. Миссис Уоткинс, например. Честно говоря, она за рулем просто опасна. Но твоя мама водит совсем не так. Кстати, как она себя чувствует?
– Молчит. Почти ни слова не говорит. А вчера дважды вымыла машину. Если отец узнает, будут большие неприятности. Я просто не знаю, чего ждать в ближайшие выходные.
– Но ведь она не виновата! Это просто несчастный случай, и все произошло исключительно из-за двух добавленных секунд.
Да, им еще очень повезло, сказал Байрон, что Джеймсу тогда удалось прочесть о дополнительных секундах. И вообще он страшно рад, что Джеймс с ним заодно.
– Ты уверен, что видел эту девчонку? – спросил Джеймс.
– Еще бы!
– Вообще-то лучше сказать «уверен». Это будет точнее.
– Я уверен, Джеймс.
– А твоя мать ее точно не видела?
– Точно. Я совершенно уверен.
– Итак, мы, разумеется, не хотим, чтобы ее посадили в тюрьму.
(Хотя Байрон и в этом был совершенно уверен, у него вдруг так сдавило горло, что слова не шли с языка.)
– Если бы та девочка погибла, – продолжал Джеймс, – мы бы уже узнали об этом. Сообщение о несчастном случае наверняка напечатали бы в моей газете. Так что ее смерть исключается. Но даже если бы она просто попала в больницу, я бы и об это наверняка уже знал. Моя мать, правда, «Таймс» не читает, но ей всегда о таких вещах известно, потому что она часто беседует с волонтерами от партии Консерваторов в их местном офисе. И вот еще, что очень важно: хотя твоя мама и уехала с места происшествия, она не знала, что совершила наезд.
– Только она, по-моему, совершенно не умеет врать. И все равно всегда под конец все расскажет. Просто не сумеет с собой совладать.
– Значит, нам с тобой придется хорошенько подумать, что тут можно сделать. – Джеймс вытащил из кармана блейзера своего «счастливого» медного жука, крепко стиснул его в кулаке, закрыл глаза и стал что-то нашептывать. Байрон терпеливо ждал, понимая, что у друга зародилась некая идея. Затем Джеймс медленно сказал, что действовать следует по науке, стараясь быть в высшей степени точными и логичными. – Чтобы спасти твою маму, для начала необходим четкий план действий.
Байрону очень хотелось его обнять, хотя ученикам школы «Уинстон Хаус» подобная чувствительность была не к лицу. Теперь он был уверен: все будет хорошо, раз в дело вмешался его дорогой друг.
– Почему у тебя такое странное выражение лица? – спросил Джеймс.
– Просто я тебе улыбаюсь, – сказал Байрон.
Как оказалось, Байрону вовсе не стоило так беспокоиться по поводу приезда отца. Весь уик-энд мать провела в постели с сильнейшей головной болью. Она спускалась вниз, только чтобы приготовить еду и сунуть в стиральную машину отцовское белье. Она так плохо себя чувствовала, что даже не ела с ними вместе и в столовой не появлялась. «Ягуар» все это время спокойно стоял в гараже, а Сеймур сидел у себя в кабинете. Байрон и Люси тихо играли в саду.
В понедельник, когда мать повезла их в школу, Байрону пришлось дважды ей напомнить, что нужно посмотреть в боковое зеркало и держаться крайней левой полосы. Прежде чем они выехали из дома, она несколько раз переодевалась. Казалось, она узнала о себе нечто новое и теперь пытается понять, кто же она такая и как выглядит в зеркале. Она также надела темные очки, хотя небо в то утро было сплошь затянуто облаками. И в школу они ехали другой дорогой, через холмы, чтобы не проезжать мимо того поворота на Дигби-роуд. Байрон объяснил Люси, что новая дорога гораздо красивее. И вообще, маме нравится пустошь.
– Зато мне совсем не нравится, – возразила Люси. – Там и смотреть-то не на что.
Выработанный Джеймсом план оказался весьма пространным. Он трудился над ним все выходные. План включал тщательную проверку газет на предмет каких-либо сообщений о происшествии на Дигби-роуд и любых других ДТП, которые могли быть связаны с двумя добавленными секундами. Правда, никаких таких сообщений Джеймс не обнаружил. Он также составил список отличительных особенностей Дайаны на тот случай, если они понадобятся для справки, копию списка он передал Байрону. Список был написан его четким почерком, и каждый пункт был обозначен по-французски и начинался с новой строки:
Numero un: Несчастный случай произошел не по ее вине.
Numero deux: ДХ – хорошая мать.
Numero trois: ДХ не выглядит и не думает, как преступница.
Numero quatre: Когда сын ДХ, Байрон, начал учиться в школе, она из всех родителей была ЕДИНСТВЕННОЙ, кто заходил к нам в класс.
Numero cinq: ДХ имеет водительские права, вовремя и полностью платит налоги.
Numero six: Когда друга сына ДХ (Джеймс Лоу, эсквайр) ужалила оса, ДХ унесла осу на другой конец сада, но из гуманных соображений убивать насекомое не стала.
Numero sept: ДХ очень красивая. (Этот пункт был вычеркнут.)
– А что мы будем делать с имеющейся уликой? – спросил Байрон.
Но Джеймс и об этом подумал: они накопят денег и заменят колпак; к сожалению, денег у них пока недостаточно, так что Байрону придется скрыть улику с помощью серебряной краски «Эрфикс»[31]. У Джеймса, по его словам, скопился большой запас такой краски.
– Родители всегда дарят мне на Рождество разные модели, а у меня от этих клея и краски голова болит, – сказал Джеймс и вытащил из кармана блейзера маленькую баночку с краской и специальную кисточку. Он показал Байрону, как следует осторожно макать кончик кисточки в краску, убирая излишки о краешек банки, и легкими мазками наносить краску на нужную поверхность, но ни в коем случае не торопиться, не нажимать и не тереть. Джеймс сказал, что с удовольствием сделал бы все сам, но не видит возможности просто так «взять и заявиться» в Кренхем-хаус. – Только ты должен сделать это, когда никто не видит, – предупредил он Байрона.
Байрон, в свою очередь, вытащил из кармана составленную им схему микрорайона Дигби-роуд, и Джеймс одобрительно кивнул. Но когда Байрон спросил, не пора ли им все-таки обратиться в полицию, Джеймс так широко раскрыл глаза, что Байрону пришлось обернуться и посмотреть, не стоит ли кто-нибудь у него за спиной. А Джеймс яростно прошипел:
– Да ты что! Мы ни в коем случае не должны вмешивать сюда полицию! Иначе получится, что мы предадим твою маму, а это совершенно недопустимо. Вспомни, ведь это она спасла нас там, на пруду! Тебя она вытащила из воды, а меня убедила, что я ни в чем не виноват. И была так добра к нам! Кстати, на будущее нам потребуется особый секретный код для обсуждения этого дела, а также особое название для всей операции. Il faut que le mot est quelque chose au sujet de ta mre[32]. Чтобы сразу все было понятно.
– Только, пожалуйста, пусть это будет не французское слово, – сказал Байрон.
И Джеймс выбрал: операция «Перфект»[33].
На следующий день Джеймс нашел прекрасный предлог, чтобы пройти мимо «Ягуара» и осмотреть его. Остановившись там, где был припаркован автомобиль, он сделал вид, что завязывает шнурок, и даже встал коленями на тротуар. Затем он доложил Байрону, что у него все отлично получилось, и сказал, что ничего заметить действительно невозможно, если не знать, куда именно смотреть.
На этой неделе случались дни, когда Дайана, казалось, совсем забывала о случившемся на Дигби-роуд. Она играла с детьми в «Змеи и Лестницы», пекла им «волшебное» печенье, но время от времени на нее все же находило – то забудет бросить кубик во время игры, то не заметит, что начала сыпать в миску муку, то вдруг возьмет и куда-то уйдет. А потом, буквально через несколько минут, притащит ведро с мыльной водой и начнет тщательно мыть машину, окатывая ее полными ведрами холодной воды. Она по-прежнему полировала «Ягуар» замшей, совершая неторопливые круговые движения, как того требовал Сеймур. Но когда дело доходило до того колпака на колесе, она останавливалась и то отходила от автомобиля, то приближалась к нему, чуть откинув голову назад и вытянув перед собой руку с замшей. Со стороны могло показаться, что она просто не в силах прикоснуться к этому колесу.
С другими матерями на школьной игровой площадке Дайана практически не разговаривала. Например, в четверг одна из них спросила, как она поживает, а Дайана в ответ просто пожала плечами и тут же отвернулась. Байрону было ясно, что мать изо всех сил старается скрыть от всех свои чувства, но та женщина, похоже, ничего не поняла и заявила:
– Пари держу, вы беспокоитесь о своем новом «Ягуаре». Я бы, например, до смерти боялась садиться за руль такой машины. – Этой даме очень хотелось быть вежливой.
Но лицо Дайаны вдруг как-то сразу осунулось, и она сказала:
– Глаза бы мои на него не глядели! – Байрон лишь однажды видел у нее на лице похожее выражение – она тогда получила известие о смерти матери. Столь резкий ответ явно очень удивил ту женщину, но она из вежливости все же попыталась рассмеяться и сделать вид, будто ничего особенного не произошло, однако сама Дайана резко развернулась и пошла прочь. Байрон понимал, что мать вовсе не хотела быть нелюбезной. Он прекрасно видел, что она с трудом сдерживает слезы. Эта сцена настолько его потрясла и встревожила, что вместо того, чтобы броситься следом за матерью, он остался возле той женщины и принялся развлекать ее светской болтовней, ожидая, что мать вот-вот вернется. При этом он несколько раз упомянул о погоде и заметил, что «Ягуар» у них в отличном рабочем состоянии. С ним никогда ничего плохого не случается, прибавил он, потому что его мть – водитель невероятно аккуратный и осторожный, и у них никогда не было ни одной аварии… Ох, как жаль, что он не сумел вовремя придержать язык!
– Боже мой! – сказала та женщина, озираясь, но Дайаны нигде не было видно. В итоге эта мамаша, натянуто улыбнувшись Байрону, сказала, что ей чрезвычайно приятно с ним беседовать, но ей пора, потому что у нее еще куча дел.
В ту ночь Байрона разбудило какое-то странное потрескивание. Он подошел к окну и увидел окутанный ночной темнотой сад, в дальнем углу которого, рядом с аккуратной калиткой из штакетника, мерцало оранжевое пламя. Он накинул махровый халат, сунул в карман фонарик и поспешил в спальню Дайаны, но там никого не было. Он заглянул в ванную и в комнату Люси. Матери не было нигде. Начиная тревожиться, Байрон спустился вниз, но в гостиной даже ни один светильник не горел. Поспешно сунув ноги в уличные башмаки, он вышел из дома, стремясь во что бы то ни стало найти мать.
На пустоши, на вершинах холмов, еще играли последние отблески заката, но внизу все уже было окутано тьмой, в которой, правда, еще можно было разглядеть неясные светлые пятна – пасущихся овец, больше похожих отсюда на россыпь валунов. Цветы в саду стояли высокие и неподвижные, в густых вечерних сумерках энотеры сияли, точно желтые фонари. Байрон прошел через верхнюю лужайку мимо беседки, увитой цветущими розами, мимо фруктовых деревьев, мимо огорода. Он все время двигался на яркий оранжевый свет костра и все более отчетливо слышал его потрескивание. Яблоки еще не созрели, но в воздухе уже чувствовался их чудесный аромат, как обещание хорошего урожая. Розовый месяц висел совсем низко и был такой тонкий, что больше походил на улыбку, гнездившуюся между щек пустоши.
Байрона совсем не удивило, когда у костра он обнаружил мать. Она грела у огня руки. Вообще-то она часто жгла костры. Но его удивило, что на этот раз она прихватила с собой стакан с каким-то питьем и сигарету. Он никогда раньше не видел, чтобы она курила. Хотя по тому, как она подносила сигарету к губам и с наслаждением затягивалась, можно было предположить, что это занятие ей нравится. Ее лицо как бы все сейчас состояло из четко вырезанных темных теней, но волосы и кожа так и сияли в свете костра. Она нагнулась и что-то достала из сумки, стоявшей у ее ног. Затем вроде бы минутку помедлила, сильно затягиваясь сигаретой и прихлебывая свое питье, а потом бросила эту вещь в огонь. Пламя ненадолго притухло под тяжестью упавшего предмета, потом вспыхнуло с новой силой, выбросив вверх длинный язык.
А мать снова поднесла стакан к губам. Она пила умело, и казалось, что стакан сам хочет, чтобы она поскорее его опустошила, а не наоборот. Докурив, она швырнула окурок на землю и затоптала его острым носком туфельки, словно уничтожая следы некой ошибки.
– Что это ты тут делаешь? – спросил Байрон.
Она резко обернулась. Вид у нее был испуганный.
– Это всего лишь я. – Байрон засмеялся и посветил себе в лицо фонариком, показывая, что вовсе не хотел ее напугать. Сильный свет фонарика ослепил его. Внезапно все вокруг словно исчезло в некой синей дыре, прожженной конусом яркого света, на мгновение исчезла и мать, и Байрону пришлось не сводить с нее глаз, чтобы не чувствовать себя полностью ослепшим. – Я просто никак не мог уснуть. – Он сказал это только для того, чтобы она не подумала, будто он за ней шпионит. Ослепительная синяя дыра начинала постепенно меркнуть.
– И часто ты выходишь из дома, когда не можешь уснуть? – спросила Дайана.
– Не очень.
Она печально улыбнулась, и он почувствовал, что, если бы ответил иначе, если бы сказал «да, часто, я сюда все время прихожу», она бы еще что-нибудь ему сказала, и благодаря этому их разговор пошел бы по совсем иному руслу и мог бы как-то объяснить происходящее в саду.
А мать тем временем вытащила из сумки очередной предмет, больше всего похожий на остроносую туфельку с каблуком-шпилькой. Туфлю она тоже кинула в огонь. В воздух с треском взлетели искры, и огненные пальцы мгновенно обхватили добычу.
– Ты что, сжигаешь свою одежду? – с тревогой спросил Байрон. Он не был уверен, что сумеет объяснить Джеймсу такой поворот событий.
Мать не ответила, похоже, она просто не сумела найти ответа.
– Это вещи, которые были на тебе тогда? – спросил он.
– Все они уже давно вышли из моды. Я их никогда не любила.
– А папе они нравились. Это же он их тебе купил.
Она пожала плечами и отпила еще глоток из своего стакана.
– Да, купил, ну и что? – сказала она. – Теперь все равно слишком поздно. – И, приподняв сумку, она раскрыла ее над огнем. Сумка была похожа на чей-то рот, раскрытый в зевке. Из нее змеями выползли два чулка, вторая туфелька на шпильке и кардиган из овечьей шерсти. И снова пламя радостно взметнулось вверх, а Байрон стоял и смотрел, как эти вещи чернеют, обугливаются и превращаются в прах. Ночная тьма словно таяла в жарком пламени костра. – Я не знаю, что мне теперь делать, – вдруг сказала мать.
И Байрону показалось, что она разговаривает не с ним, а с кем-то еще. Он молча смотрел на нее, страшась того, что может случиться дальше.
Но мать больше ничего не сказала. Только вдруг ужасно задрожала, сгорбилась и обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь, но это не помогало. Она дрожала все сильнее, ее тело словно сотрясали какие-то конвульсии, оно словно говорило: «Нет, нет, нет!», и теперь дрожала, казалось, даже ее одежда. Скинув с себя теплый махровый халат, Байрон осторожно накинул его матери на плечи. Он и сам не понимал, почему это так, но отчего-то вдруг почувствовал себя выше и сильнее, чем она, словно за то время, что они стояли у костра, успел стать совсем взрослым. Мать поймала его руки и крепко их сжала.
– Тебе надо поспать, милый, – сказала она. – Завтра ведь в школу.
Когда они шли обратно через луг и сад, прямоугольный профиль их дома был четко виден на более темном, почти черном фоне холмов. Окна дома сияли отраженным светом, точно стеклянная бижутерия. Они миновали пруд, где чего-то ждали гуси, смутно видимые во тьме у кромки воды. Мать споткнулась на своих каблуках, и нога у нее подвернулась в лодыжке так, словно там сломался какой-то крючок, но Байрон успел протянуть руку и поддержать ее.
Он думал о своем друге. И о его жуке-талисмане. И о том, какой замечательный план составил Джеймс. Он думал, как собрать денег на покупку колпака для «Ягуара». Отныне они вместе, он и Джеймс, будут защищать Дайану, как сейчас защищает ее от холода купальный халат, который он набросил ей на плечи. И Байрон сказал матери: «Все будет хорошо. Тебе ничего не нужно бояться», – и повел ее в дом, а потом проводил по лестнице наверх, в спальню.
Когда наутро Байрон пошел проверить, что осталось от сожженной одежды, то нашел там только маленькую кучку золы.
Часть вторая
Снаружи
Глава 1
Отличная идея
– По-моему, нужно что-то делать, – сказал Байрон.
Дайана глянула на него – она крошила яблоко за кухонным столом, – но не нашла, что ответить. Потом допила содержимое очередного стакана, поставила его в ряд с другими, уже опустошенными, и снова посмотрела на сына. Казалось, она смотрит на него откуда-то издалека, словно была настолько погружена в собственные мысли, что никак не может теперь отыскать обратный путь в реальный мир. Затем она слегка улыбнулась и снова принялась резать яблоки.
Уже начался июль. С того происшествия на Дигби-роуд прошло двадцать девять дней, а с того момента, как они обнаружили на колпаке вещественное доказательство в виде вмятины и красной краски, – двенадцать. Теперь на кухне царил полный беспорядок, все поверхности были заставлены стопками грязных тарелок и чашек. Если Люси требовалась ложка, Байрону приходилось сперва отыскивать ее в груде грязной посуды, а потом тщательно мыть. В прачечной стоял такой противный затхлый запах, что он все время закрывал туда дверь. Дайана больше не ставила машину на знакомой улице, обсаженной тенистыми деревьями, где парковали свои автомобили матери всех остальных учеников. Она оставляла «Ягуар» там, где его не смог бы заметить никто из знакомых, и оставшуюся часть пути до школы они шли пешком. Мыски давно не чищенных школьных туфель Люси были ободраны. Байрон где-то потерял очередную пуговицу от школьной рубашки. Аккуратные кардиганы все чаще теперь сползали у матери с плеч. Казалось, будто все вещи начинают забывать, какими они были раньше.
Когда Байрон рассказал Джеймсу о том, что происходит у них в доме, тот заявил, что необходимо немедленно выработать новый план действий.
– Но какой? – спросил Байрон.
– Пока не знаю. Я думаю, – сказал Джеймс.
Следовало принять во внимание также и то, как Дайана вела себя все выходные. Она, похоже, совсем перестала правильно воспринимать окружающую действительность. Например, она до такой степени боялась опоздать к приезду Сеймура, что в итоге они проторчали на перроне почти целый час. И все это время она без конца подкрашивала губы, так что в конце концов рот ее стал каким-то совсем чужим. Байрон попытался развлечь Люси игрой в «I-Spy»[34], но только ее расстроил, она так и не сумела догадаться, какое слово начинается на «с». («Сы-ыр», – наконец прорыдала она. И все еще плакала, когда подошел поезд.) Встретив отца, мать метнулась к машине, нервно говоря на ходу о вещах, абсолютно друг с другом не связанных: о жаре, о том, как у Сеймура прошла неделя, о чем-то вкусном на ужин. Она могла бы с тем же успехом крикнуть: «Колпак, колпак, посмотри, какая на этом колпаке вмятина!» На обратном пути она то и дело останавливала машину.
Дома тоже было не лучше. За обедом в субботу Байрон попытался несколько снизить напряжение, спросив у отца, как он относится к Европейскому Экономическому Сообществу, но отец только утер губы и спросил, нет ли соли. И попросил подать ему соль.
– Соль? – переспросила мать.
– Да, – сказал он. – Соль.
– И что соль?
– Ты что, не слышала? О чем ты все время думаешь, Дайана?
– Ни о чем. И я все слышала, Сеймур. Ты сказал что-то про соль.
– Я сказал, что не чувствую в этой еде соли. Обед попросту недосолен.
– А я чувствую в этой еде только соль. – Она оттолкнула тарелку и заявила: – Нет, я решительно не могу больше это есть!
Байрону показалось, что эти слова означают что-то совсем другое, не имеющее ни малейшего отношения ни к соли, ни к недосоленной или пересоленной еде. Он и потом постоянно прислушивался, пытаясь понять, как поведут себя родители, но они все время сидели в разных комнатах. И если отец куда-то входил, мать тут же стремилась оттуда выбежать. А в воскресенье с самого утра Сеймур снова уехал в Лондон.
– Похоже, она ужасно встревожена, – пришел к заключению Джеймс.
– А мы-то что можем сделать?
– А мы должны ей помочь. Надо доказать ей, что никаких оснований для беспокойства у нее нет.
– Но они есть! – возразил Байрон. – У нее же и правда куча оснований для беспокойства!
– Следует придерживаться фактов. – Джеймс вытащил из внутреннего кармана блейзера сложенный вчетверо листок и развернул: в эти выходные он явно составил еще один список.
– Операция «Перфект», – прочел он вслух. – Первое: мы не считаем, что та девочка получила серьезные повреждения. Второе: из полиции никто не приезжал и арестовывать твою маму никто не собирался. Третье: в этом несчастном случае она совершенно не виновата, а виноваты две дополнительных секунды. Четвертое… – И тут он вдруг замолчал.
– Ну, и что четвертое? – не выдержал Байрон.
– Четвертое – это то, что мы должны сделать прямо сейчас, – сказал Джеймс. И подробно разъяснил свой новый план.
В утреннем свете на стеклянных дверях были отчетливо видны все мазки и грязные пятна, казалось, солнце нарочно демонстрирует их, предпочитая больше не заглядывать к ним в дом. Пыль тайком собиралась по углам в клубки, и солнце высвечивало эти неприятные маленькие секреты, а также грязные следы на полу, цепочкой тянувшиеся из сада через французское окно, которые оставила Люси.
– Мама, ты меня слышишь? – переспросил Байрон. – Надо что-то предпринять. По поводу того случая на Дигби-роуд. – Сердце тяжело стучало у него в груди.
«Тук-тук-тук» – стучал материн нож, продолжая мелко нарезать яблоки. Байрону казалось, что она недостаточно осторожна и вот-вот попадет себе по пальцам.
– Надо сделать вот что, – продолжал он, – мы должны поехать туда и объяснить, что это был просто несчастный случай и мы ни в чем не виноваты.
Нож перестал стучать. Мать подняла голову и уставилась на него.
– Ты что, шутишь? – Глаза у нее были полны слез, но она даже не пыталась их остановить, они просто лились по щекам и капали на пол. – Как я могу поехать туда сейчас? Это же месяц назад случилось! Что я скажу этим людям? И потом, если твой отец узнает… – Она так и не сумела закончить фразу и заменила ее другой: – Нет, я никак не могу снова туда поехать.
У Байрона было такое ощущение, словно он, сам того не желая, мучает мать. Он просто смотреть на нее не мог. Но все же старательно повторял слова, которые сказал ему Джеймс:
– Но ведь я тоже с тобой поеду. Мать этой девочки сразу увидит, какая ты добрая. Она поймет, что ты тоже мать и что ты ни в чем не виновата. А колпак на «Ягуаре» мы потом заменим, и с этой историей будет покончено.
Но Дайана продолжала сидеть, уронив голову на руки и закрывая лицо растопыренными пальцами, словно голова ее вдруг стала такой тяжелой, что она даже приподнять ее не может. Затем она вдруг встрепенулась, точно разбуженная некой новой мыслью, метнулась к кухонному столу и решительно поставила перед Байроном фруктовый салат.
Читать бесплатно другие книги:
