Операция «Перфект» Джойс Рейчел
– Тебе нужно будет просто поговорить с этой женщиной, – доносится до него голос Полы. – Рассказать, как ты себя чувствуешь. Не бойся, она тебя не укусит.
И Джим понимает, что сбился со счета, теперь ему больше всего хочется вернуться назад и снова пересчитать елки. Если бы он все-таки смог насчитать двадцать одну, сразу почувствовал бы себя гораздо бодрее, уверенней и куда более защищенным. Он поворачивает назад, но Пола тут же его останавливает:
– Ты куда это собрался?
– Мне н-не нужен н-никакой д-д-доктор…
– Она не доктор, а человек, который способен тебе помочь. Она очень хорошо умеет помогать людям.
Даррен вытаскивает из кармана бумажку с адресом и говорит: это здесь. Он открывает калитку, ведущую в сад, и, чуть отступив, пропускает вперед Джима и Полу.
Ветер со скрипом качает нижние черные ветви трех или четырех слишком близко посаженных друг к другу яблонь. Даррен идет впереди, а Пола и Джим гуськом следуют за ним по темной тропинке. Возле двери Даррен останавливается и говорит:
– Похоже, это частный дом, а я-то думал, что она – профессиональный психиатр.
– Она и есть профессиональный психиатр, – кивает Пола. – Просто она – приятельница одной моей приятельницы, потому и согласилась на первый раз проконсультировать Джима бесплатно. На самом деле она просто потрясающая! И занимается самыми разными вещами, включая исцеление от всяких фобий. Между прочим, она даже вечеринки устраивает. Подготовка у нее всесторонняя.
Женщина-психиатр, согласившаяся проконсультировать Джима, оказывается дамой весьма плотного сложения с густыми седыми волосами и стрижкой «каре», волосы со лба она убирает «лентой Алисы»[37]. На ней удобные изящные туфли, узкие эластичные брюки, свободная блуза и пестрый шарф оптимистичных тонов. В ее присутствии Пола и Даррен начинают вести себя, как дети в присутствии строгого учителя: Пола смущенно накручивает на палец розовый локон, а Даррен что-то бормочет, не поднимая глаз.
– Кто из вас ко мне? – строго спрашивает седая дама, обводя глазами всех троих.
Пола и Даррен тут же указывают на Джима, и он тоже опускает голову.
Дама предлагает Поле и Даррену пока посидеть на кухне, но Даррен говорит, что лучше они на улице подождут.
В доме пахнет чистотой и чем-то стерильным, вроде лимонного дезинфектанта, в узкой прихожей так темно, что Джим практически на ощупь пробирается следом за хозяйкой. Она указывает ему на открытую дверь слева и просит войти первым. Он оказывается в маленькой комнате, аккуратно прибранной и ярко освещенной, там нет ни стульев, ни картин на стенах, а только огромный книжный шкаф, на верху которого сидит гипсовый Будда.
– Садитесь, пожалуйста, – говорит Джиму психиатр и, слегка отставив одну ногу, мгновенно плюхается задом на пол – звук такой, словно кабина лифта рухнула вниз. Оказывается, шлепнулась она не на пол, а на подушку с фасолью и затычкой из полистерена.
– Вам помочь? – спрашивает она, поднимая на него глаза.
Джим тоже пытается осторожно сесть на такую же подушку, лежащую напротив седой дамы, но у него возникают сложности с ногами. Если он попробует скрестить ноги, как это сделала она, то, скорее всего, никогда больше не сможет ходить. Вытянув перед собой загипсованную ногу, он сгибает здоровую ногу в колене и пробует присесть на ней, но это ему не удается: нога подгибается, и он тоже с грохотом плюхается на пол, угодив, к счастью, прямо на подушку с фасолью. Теперь руки и ноги у него нелепо торчат в разные стороны, и он совсем не уверен, что впоследствии ему удастся снова подняться.
– Чем я могу помочь вам, Джим? – спрашивает психиатр.
Поскольку стул ему найти так и не удалось, он просто не знает, что на этот вопрос ответить. Он замечает, что на женщине зеленые носки. Но не ярко-зеленые, какие надела бы Айлин, а вполне приличные, приглушенных тонов.
– Ваши коллеги говорят, что вы стали жертвой жестокого преступления и, насколько я поняла, не хотите выдвигать против вашего обидчика никаких обвинений. Вот об этом, по-моему, и стоит поговорить.
– Это была п-п-просто с-с-с…
– Случайностей не бывает. Все случается по некой причине, и причина эта глубоко внутри нас. И нам с вами, Джим, сегодня нужно вытащить эту причину наружу. Я понимаю, вас это немного пугает, но я здесь именно для того, чтобы вам помочь. Я хочу, чтобы вы поняли: вы не одиноки. И эту трудную задачу мы с вами будем решать вместе. – Она слегка улыбается и, прищурившись, сообщает: – А у вас хорошая аура. Вы это знаете?
Джим признается, что про свою ауру ничего не знает. Но в данный момент его куда больше беспокоит здоровая нога – она совершенно затекла, и теперь ее колет, точно иголками.
– Почему вы заикаетесь?
Джим мгновенно краснеет, чувствуя, что жар заливает ему не только лицо, но и спину, плечи, руки. Женщина-психиатр терпеливо ждет ответа, но он не может ответить, в тишине слышится лишь ее слегка затрудненное дыхание.
– Насколько мне подсказывает опыт, – говорит она, – люди всегда начинают заикаться по какой-то причине. Какие чувства мешают вам говорить об этом? О чем вы не можете заставить себя рассказать?
Есть множество вещей, о которых Джим ни с кем говорить не может. Несмотря на то что в «Бесли Хилл» ему всячески старались помочь. Предлагали различные упражнения, помогающие сосредоточиться и пробудить мыслительную активность, давали всевозможные подсказки, помогавшие выговаривать разные слова. Он много раз пытался разговаривать перед зеркалом с собственным отражением. И старался воспринимать каждую фразу зрительно. И откашливаться пытался, чувствуя, что застрял на каком-то слове. Но ничего не помогало. Лечение электрошоком вряд ли могло вызвать подобные последствия – на этом сошлись все врачи. И Джим понимал, что они, должно быть, правы, они ведь профессионалы. Однако через какое-то время после последней «процедуры» его рот словно забыл, как артикулировать слова.
Впрочем, сейчас не время для воспоминаний. До него снова доносится голос женщины-психиатра. Она указывает на себя, сжимает кулаки и делает вид, что собирается его избить. Правда, получается у нее плоховато.
– Представьте себе, – говорит она, – что я и есть ваш обидчик. Что бы вы хотели мне сказать? Не бойтесь, говорите. Стыдиться тут нечего. Я спокойно выслушаю все, что угодно.
Но больше всего Джиму хочется сказать, что это был просто несчастный случай. А еще ему бы хотелось сказать: «Послушай меня, Айлин…»
– Джим, я женщина. И в своей работе опираюсь прежде всего на собственную интуицию. Вот я смотрю на вас и понимаю: это ведь был не просто несчастный случай, тут все гораздо сложнее.
Он медленно кивает. Лгать он не в состоянии.
– А почему вам так кажется? Почему вы считаете, что это слишком сложный вопрос?
Джим пытается сказать, что и сам толком этого не понимает.
И женщина-психиатр объявляет, что случай действительно сложный, ей трудно разобраться, и Джим должен ей помочь.
– Ваша обидчица наехала вам на ногу. Но задерживаться не стала. Мало того, насколько я знаю, вы даже крикнули ей, чтобы она поскорей уезжала. Вы не хотели, чтобы она вам помогла? Я права?
Джим пытается сказать «да», но даже это слово никак не выговаривается.
– Итак, почему же вы хотели, чтобы она поскорей уехала? Почему выбрали роль жертвы? Вы могли бы, например, накричать на нее, заставить ее понять, что она причинила вам сильную боль. Что случилось, Джим? Почему вы не сумели ей этого сказать?
Тишина звенит, как стекло. Мысли Джима улетают в далекое прошлое, и это все равно что рывком отворить двери и увидеть то, что давным-давно благополучно хранилось под семью замками. У него перехватывает горло. Сердце бешено колотится. Он старается ни о чем не думать и тщетно пытается прогнать воспоминания, чтобы голова стала совершенно пустой. Он слышит, как за окном смеются Пола и Даррен. Слышит негромкий свист ветра. И украдкой сжимает в кармане заветный брелок для ключей, надеясь, что тот ему поможет.
Психиатр ласково ему улыбается и говорит:
– Извините. Пожалуй, мы слишком поторопились.
Она перестает задавать Джиму вопросы и просит его вообразить, что он – письмо. Что он хотел сказать своим содержанием? Потом она просит его представить себе, что он – стрела. В какую цель он хотел бы попасть? Затем он должен вообразить себя каким-нибудь сосудом, деревом с корнями, резиновым мячиком. Она предлагает Джиму такое множество версий собственного превращения, что все эти предметы начинают в итоге скакать и прыгать у него перед глазами, и он чувствует, что невероятно устал. Зато эта женщина, похоже, страшно довольна и с энтузиазмом говорит:
– Все это необходимо вытащить наружу! Сейчас не стоит чего бы то ни было бояться.
– Привет, книжный шкаф! – шепчет Джим. – Будда, привет!
– Подумайте обо всем, что вы так долго таили в себе, Джим. Пора все это выпустить на свободу. – Она делает какой-то странный судорожный вдох, словно ее укололи, и быстро выдыхает. – Вы должны стать хозяином собственного прошлого и отпустить его.
Такое ощущение, будто тебе вцепились в губы, в уши, в глаза и тянут в разные стороны, стремясь вывернуть наружу твое нутро, думает Джим. Тот несчастный случай и посещение больницы – сущая ерунда в сравнении с этим. Он просто представить себе не может, как ему удастся снова собрать себя воедино, снова стать целым.
– Вы не должны постоянно чувствовать себя жертвой, Джим, – говорит ему женщина-консультант. – Вы вполне можете быть игроком. – Она встряхивается и потягивается, словно только что проснулась. И улыбается ему. – Ну что ж, пора заканчивать. Первое знакомство прошло удачно.
Она рывком отрывается от своей подушки, встает и, прищурившись, смотрит на него сверху вниз. Он опускает лицо, чтобы она не увидела, в каком он состоянии.
– Вам следует прийти для занятий поддерживающим чтением, – говорит она. – Знаете ли вы, что ангелов можно просить обо всем, даже о самых простых вещах? Например, чтобы они помогли вам найти место для парковки? Они ни одну просьбу не считают незначительной.
Джим пытается объяснить, что со стороны ангелов это, конечно, очень мило, но место для парковки у него уже есть. Кроме того, говорит он, у него проблемы с коробкой передач, да и сам по себе его домик на колесах никуда не поедет. Ему его подарили, продолжает он свой рассказ, несколько лет назад, подарила одна женщина, у которой он работал и которой этот кемпер был ни к чему. А работа его состояла в том, что он колол дрова и складывал их в поленницу, а также освобождал ее дом от скопившихся там пустых бутылок из-под шерри. Словам горячо у Джима в груди, они прямо-таки кипят и выскакивают у него изо рта еще совсем горячими, а потому, возможно, в некоторых предложениях отсутствуют глаголы. Самое трудное – это описывать словами то, что возникает в данный момент перед его мысленным взором. Особенно картины, связанные с его прошлым. С тем самым прошлым, которое он, по словам этой женщины, должен отпустить.
Она довольно кивает и говорит, что ничего особенного в виду не имела и парковку упомянула просто для примера.
Затем спрашивает, доволен ли Джим тем, как прошло занятие, и он клятвенно заверяет ее, что страшно доволен. Если ему кажется, что она делает не то, что ему нужно, говорит она, он имеет полное право высказать любые претензии. Джим спешит заверить, что нет ни малейших претензий. В таком случае, говорит она, ему, может быть, хочется отослать свой отзыв на ее страничку в Интернете? Джим объясняет, что компьютера у него нет. Психиатр роется в записной книжке, выуживает оттуда какой-то формуляр и просит оказать ей любезность: оценить ее услуги определенным количеством очков из десяти возможных, а затем отослать ей формуляр в конверте с обратным адресом.
– А теперь вам пора домой, – говорит она.
И тут Джим признается, что никак не может этого сделать.
Она понимающе улыбается и пытается его успокоить:
– Все ясно. Вам кажется, будто вы не способны наладить контакт с другими людьми. Вам кажется, что без меня это невозможно. Но у вас все будет хорошо, Джим. Я даю вам разрешение на это.
Джим объясняет, что на самом деле он просто не может встать. Он утратил чувствительность в обеих ногах. Приходится звать Полу и Дарена. Они с огромным трудом поднимают его с пола за обе руки и ставят на ноги. Наконец-то выпрямившись во весь рост, он сверху вниз смотрит на Полу, на Даррена, на женщину-психиатра, но несмотря на то, что он на несколько дюймов выше любого из них, он чувствует себя каким-то маленьким и болезненно жалким.
– Да, мы с Джимом отлично поработали, – говорит им на прощание дама-консультант. – И, по-моему, он уже готов отпустить свое прошлое. И теперь сможет начать свою жизнь с чистого листа.
Стая чаек то взмывает, то резко устремляется вниз, проносясь над черным профилем пустоши. Эти птицы выглядят такими сверкающими и хрупкими, что их можно принять за клочки белой бумаги. Джим не рассказывает Поле и Даррену о разговоре про ангелов-наставников и местах для парковки. И ничего не говорит о том, какие вопросы задавала ему психиатр. Он настолько потрясен, что с трудом может вспомнить, как переставлять ноги при ходьбе. Несколько раз он спотыкается и чуть не падает, так что Даррену приходится его подхватывать.
– Ну-ну, Джимбо, держись, – говорит Пола. – Это был великий день, но уж больно долгий.
Они бредут пешком до Хай-стрит мимо темных домов с застекленными крылечками и переделанными под мансарды чердаками.
– А раньше здесь была настоящая свалка, – говорит Пола. – Во всяком случае, людям здесь жить было совершенно невозможно, особенно в некоторых местах.
И Джим вдруг понимает, что они находятся в микрорайоне Дигби-роуд.
Глава 3
Два шва
– Дело не в том, что я обижен, Байрон, – говорил Джеймс каким-то тонким, совсем детским голоском. – Я просто удивлен вашей неожиданной поездкой туда. По-моему, мы планировали, что я тоже с вами поеду.
– Да, но события стали развиваться гораздо быстрее, чем ты предполагал.
Джеймс на слова Байрона никак не отреагировал. Спокойно допил молоко, досуха вытер горлышко бутылки и признался:
– А знаешь, я ведь там уже бывал.
– Ты? На Дигби-роуд?
– Да. Там есть один врач, меня к нему мать возила, когда у меня завелись вши. Это частный врач. Мама не хотела, чтобы все знали.
И Байрон подумал, что в жизни Джеймса Лоу еще остались, оказывается, такие вещи, которые способны вызвать его, Байрона, удивление.
– Мне будет трудно помочь тебе спасти Дайану, – снова заговорил Джеймс, – если я не смогу полностью ориентироваться в сложившейся ситуации. Я бы, например, предпочел сам услышать весь разговор на Дигби-роуд и занести в свой блокнот наблюдения, которые касаются операции «Перфект».
– Я и не знал, что у тебя есть какой-то особый блокнот.
– Есть. А также множество составленных мною схем. И в ресторан я бы с вами тоже не отказался пойти. Коктейль из креветок – мое любимое блюдо. А что, Дайана правда разрешила тебе съесть томатный суп перед самым ланчем? И правда купила для той девчонки красный «Чоппер»[38]?
– Да, – подтвердил Байрон, и глаза Джеймса от восхищения округлились и стали похожи на две блестящие голубые пуговицы.
– Другой такой, как она, просто нет! – сказал он. – Tout va bien[39].
И это действительно было так. Поездка на Дигби-роуд, а также второй визит туда с вручением столь щедрых подарков заставили их жизнь войти в прежнее русло. Мать Байрона вновь стала такой, как прежде, и вернулась ко всем своим прежним обязанностям, с которыми всегда так хорошо справлялась. И ей опять стали свойственны все те крошечные отличия, которые так выделяли ее среди прочих матерей, как бы поднимая на некий пьедестал. Она вновь наполнила вазы срезанными цветами, выполола траву между плитами на дорожках, пришила все оторванные и болтающиеся пуговицы и заштопала все дырки на детской одежде. А когда на выходные приехал отец, она больше не кашляла за столом и не комкала нервно салфетку, а когда он спросил, как ведет себя «Ягуар», ответила:
– Прекрасно! Она просто замечательная, эта машина! – И улыбнулась своей безупречной улыбкой.
В начале второй недели июля матери учеников того класса, где учился Байрон, решили в последний раз перед долгими летними каникулами устроить «кофейный утренник», и Байрону пришлось тоже присутствовать на этой встрече, потому что потом им матерью предстоял визит к стоматологу. «Нам никак нельзя опоздать, – объяснила Дайана, – так что мы тут с краешку примостимся». Мать нового ученика тут же спросила, неужели ее не тревожит экзамен на стипендию, ведь Байрон так часто пропускает уроки. («Да как же ее все-таки зовут, эту женщину?» – услышал Байрон тихий, но раздраженный голос Андреа.) Остальные мирно беседовали, делясь своими планами на каникулы. Диэдри зарезервировала двухнедельную поездку за границу. Мать нового ученика собиралась поехать к своей невестке в Танбридж Уэллс[40]. Когда дамы стали расспрашивать Дайану, та сказала, что никаких особых планов у нее нет, муж собирается провести очередной отпуск с коллегами в Шотландии, а она, скорее всего, все лето пробудет дома с детьми. И правда, дома гораздо лучше, чем в каких-то поездках, поддержала ее Андреа Лоу. Не нужно беспокоиться о таких неприятных мелочах, как обеззараживающие таблетки для воды и укусы неведомых насекомых. Потом кто-то заговорил о возможности сэкономить, и Андреа, как бы между прочим, сообщила, что ей страшно повезло: она сумела дешево купить потрясающий новый кожаный диван, шоколадно-коричневый, оттенка «ниггер».
Дайана вдруг потянулась за своей сумочкой и встала, слегка оттолкнув стул. Байрон уже решил, что они сейчас уйдут, хоть и не понял, почему именно сейчас, ведь до встречи с дантистом было еще добрых полчаса. Но тут его мать приметила кого-то в дальнем конце чайной комнаты и помахала рукой в знак приветствия. Байрон ломал голову, пытаясь угадать, кто бы это мог быть, и лишь когда эта женщина бросилась к ним со всех ног, ловко огибая столы и стулья, до него дошло, что это Беверли.
На ней были широкие черные брюки, блузка-марлевка и пурпурная шляпа с широкими полями.
– Ох, простите, я, кажется, вам помешала! – воскликнула Беверли, по очереди оглядывая собравшихся. Шляпу свою она сняла и теперь вертела ее в руках, точно руль от машины, не зная, куда ее деть. – Видите ли, я ищу отдел мягких игрушек, но все время попадаю куда-то не туда. Я здесь целый век не была. – Глаза Беверли так и бегали по лицам женщин, от волнения она торопилась, то и дело запиналась и пропускала слова.
Дайана улыбнулась и громко сказала:
– Прошу вас, познакомьтесь: это Беверли.
– Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте, – затрещала Беверли, так энергично махая рукой, словно протирала невидимое окно. Дамы в ответ натянуто улыбались, казалось, улыбки застревают у них между зубами, причиняя нестерпимую боль.
– Но я действительно вам не помешала? – спросила Беверли, обращаясь к Дайане.
– Нет-нет, что вы, – ответила Андреа таким тоном, в котором явственно читалось «Да-да, конечно же, ты нам помешала!».
– Байрон, предложи Беверли свой стул, – сказала Дайана.
– Ох нет, прошу вас, не надо, я сейчас ухожу.
Но Дайана продолжала настаивать, и Байрон подтащил тяжелый позолоченный стул поближе к матери. Андреа, освобождая место, немного подвинула свой, а Байрон встал за материной спиной и прислонился к ее плечу. Он чувствовал, что со стороны Дайаны это большая ошибка – предложить Беверли посидеть с ними. И еще одна большая ошибка – намерение представить эту особу матерям учеников «Уинстон Хаус». Байрон не сомневался, что Джеймс полностью разделил бы его мнение.
Тем не менее Беверли все-таки уселась на его стул и сидела, напряженно выпрямившись и не касаясь позвоночником спинки, и по-прежнему не знала, куда деть свою дурацкую шляпу. Сперва она пристроила ее на колени, потом повесила на спинку стула, но шляпа тут же соскользнула на пол, и Беверли решила там ее и оставить.
– Да, кстати, – сказала она, словно отвечая на чей-то вопрос, хотя никто никаких вопросов ей не задавал и не проявлял ни малейших намерений это сделать, – Джини просто в восторге от того барашка, которого вы ей подарили. – Она по-прежнему обращалась только к Дайане. – Она все время с ним играет. Но знаете что?
Дайана чуть качнула головой:
– Нет, Беверли, не знаю.
– У него гитара сломалась! Я говорила ей, чтоб была осторожней. Это же коллекционная вещь, говорила я. И она так расстроилась! Гитара сломалась буквально у нее в руках. Вот так – хлоп, и все. – И, схватив пластмассовую ложечку Андреа, Беверли одним движением сломала ее пополам.
Байрон остолбенел. Он боялся, что если шевельнет хоть одним мускулом, то уже не удержится и попросту вытолкает эту Беверли вон. Ему хотелось прикрикнуть на нее, чтобы она хоть про подаренный велосипед не упоминала. Ему хотелось и на всех этих матерей прикрикнуть – пусть бы себе продолжали пить свой кофе. Но они продолжали смотреть на Беверли с каменными, до отвращения любезными улыбками.
– Я по пакету догадалась, что вы его здесь купили, вот и пообещала ей: «Если ты будешь хорошей девочкой, Джини, и перестанешь ныть, мама купит тебе другого такого барашка». Ах, как приятно, что я здесь на вас наткнулась! – Беверли окинула цепким взглядом остальных матерей и спросила: – А вы здесь часто бываете?
Женщины закивали: да, часто. – Постоянно, – сказала Андреа Лоу. Беверли кивнула.
– Не хотите ли выпить чаю или кофе? – спросила Дайана, протягивая Беверли меню в кожаной обложке.
– А чего-нибудь покрепче здесь не подают? – Беверли явно хотела пошутить, но никто не засмеялся, даже не улыбнулся, никто не сказал: «Нет, не подают, как насчет кофе?», и Беверли так жутко покраснела, что ее лицо стало почти багровым.
– Нет-нет, спасибо, я уже ухожу, – сказала она, но почему-то не встала и не ушла, а вдруг спросила: – Полагаю, у всех вас тоже есть дети, как и у Дайаны?
Матери дружно потянулись к своим чашкам и негромко прожурчали в ответ что-то вроде «да, есть» и «один» или «двое».
– И я полагаю, все они учатся в школе «Уинстон Хаус»? – Она явно старалась быть дружелюбной.
Да, разумеется, сказали матери, словно больше и учиться-то было негде.
– Это очень хорошая школа, – продолжала Беверли, – если, конечно, можешь себе ее позволить. Прямо-таки расчудесная школа. – И она снова огляделась, словно вбирая в себя глазами тонкие хрустальные бокалы, официанток в аккуратной черно-белой форме, крахмальные скатерти. – Жаль, правда, что в этом магазине не выдают марки «Грин Шилд»[41], – сказала она. – Если б выдавали, я бы только сюда и ходила.
Она засмеялась, но каким-то неприятным, дерзким смехом, по которому можно было догадаться, что она отнюдь не считает смешным ни себя, ни то положение, в котором оказалась. Дайана тоже рассмеялась, но у нее смех был искренним, обращенным к остальным и как бы говорившим: «Ну разве она не прелесть?»
– Но не всегда можно получить то, чего хочется, – прибавила Беверли.
Андреа наклонилась к Диэдри и, прикрывая рот ладошкой, спросила тихонько (хотя Байрон все равно отлично ее слышал, а значит, наверняка слышала и Беверли):
– Она что, из «Хауса»? Наверное, из обслуги?
Повисла неловкая пауза. Беверли так прикусила нижнюю губу, что та побелела, но глаза ее пылали огнем.
– Беверли – мой друг, – нарушила тишину мать Байрона.
Ее слова словно вдохнули в Беверли жизнь. К великому облегчению Байрона, она вспорхнула со стула, но, похоже, совершенно забыла о своей шляпе и тут же на нее наступила. Мать нового ученика хмыкнула, подавляя смешок, но Беверли ничуть не смутилась. Она как ни в чем не бывало подняла шляпу, напялила ее на голову и даже прихлопнула для надежности. Увы, шляпа совершенно лишилась прежней изящной небрежности, широкие поля безнадежно обвисли. Андреа, переглянувшись с матерью нового ученика, усмехнулась, а следом за ней ехидно заулыбалась и Диэдри.
– Ну, всем до свидания, – пропела Беверли. – Очень приятно было познакомиться.
Ответили ей лишь некоторые.
– До свидания, рада была снова вас повидать, – сказала Дайана, пожимая Беверли руку.
Беверли уже собиралась повернуться и уйти, но тут, словно что-то вдруг вспомнив, сказала:
– Между прочим, у нас хорошие новости: Джини идет на поправку.
Женщины сразу встрепенулись и снова уставились на нее – так они могли бы смотреть на прохудившуюся водопроводную трубу, понимая, что с ней явно нужно что-то сделать, но только с помощью платного работника, а не своими руками.
– Да! Джини – это моя дочка. Она первый год в школе. Не в «Уинстон Хаус», конечно, а в нашей, местной. Она немного пострадала в результате одного несчастного случая. Ее машина сбила. А водитель даже не подумал остановиться. Но я ничего против этих людей не имею – они ведь все-таки потом к нам приехали. Да и у Джини ничего сломано не было. А это самое главное. С ней, в общем, ничего страшного не случилось, только кожа была сильно рассечена, так что пришлось даже накладывать швы. Правда, всего два. Да, два. Только и всего.
Байрон почти физически ощущал, какую неловкость теперь испытывают сидевшие за столом женщины. Они ерзали на стульях, украдкой переглядывались, то и дело посматривали на часы. Сам же Байрон просто ушам не верил. Он даже решил, что, наверное, заболел, а значит, все это ему просто послышалось. Он украдкой глянул на Дайану и был вынужден тут же отвести взгляд – лицо матери в эту минуту было настолько опустошенным, словно и внутри у нее ничего не осталось. Господи, подумал Байрон, когда же эта Беверли, наконец, заткнется? Но слова так сыпались у нее изо рта:
– Она еще немного прихрамывает, но дело уже идет на поправку. И с каждым днем ей становится все лучше и лучше. Я ей все время твержу: «Будь осторожна!» Только она не слушается. В пять лет все, конечно, по-другому воспринимается. Если бы со мной такое случилось, я бы точно лежала пластом, а может, и в инвалидном кресле каталась. Но вы же знаете, что такое малыши, их же не остановишь! – Беверли быстро посмотрела на часы и удивилась: – Ой, времени-то сколько? – На запястье у нее болтались дешевые часики «Таймекс» на потертом матерчатом ремешке. – Мне давно пора. Надеюсь, Дайана, мы скоро увидимся, правда? – И она с таким вызовом прошествовала через весь ресторан, что чуть не столкнулась с официанткой, вынырнувшей ей навстречу с полным подносом.
– Вот это персонаж! – вырвалось у Андреа. – И где вы только ухитрились с ней познакомиться, Дайана?
Впервые за это время Байрон повернулся к матери лицом. Она сидела, так напряженно выпрямившись, словно испытывала некую сильнейшую внутреннюю боль и боялась хотя бы слегка пошевелиться.
– На Дигби-роуд, – тихо ответила она.
Байрон никак не ожидал, что она вот так, запросто, это выдаст. Вид у нее был такой, словно она вот-вот все расскажет и во всем признается. За столом вновь воцарилось молчание, и Байрон понимал, что все это необходимо немедленно прекратить, а потому принялся жалобно ныть, подпрыгивая то на одной ноге, то на другой:
– Зуб, мама! Ужасно болит! Просто сил нет терпеть!
Дайана поспешно схватила сумочку, встала и решительно сказала:
– Идем, Байрон. Расплатимся у выхода. И, между прочим, Андреа, – казалось, она вновь сошла с той тропы, на которой ей следовало находиться, и решила идти своим путем, – не стоит говорить, что у вас диван цвета «ниггер».
– Но, дорогая, это же просто выражение такое. Я никого не хотела обидеть.
– И тем не менее обидели. Это звучит весьма оскорбительно. Следует осторожнее выбирать выражения.
И, крепко сжав руку Байрона, Дайана буквально поволокла его прочь, оглушительно цокая каблучками по мраморному полу. Оглянувшись, Байрон успел заметить на лице Андреа отчетливую тень угрозы, остальные просто сидели, разинув рты, и были явно шокированы случившимся. «Зря я отдал этой Беверли свой стул, – думал Байрон. – Зря Дайана не смолчала насчет слова «ниггер». Если уж ей хотелось разозлить кого-то из матерей, то в лице Андреа она, похоже, выбрала наихудшего, самого опасного врага».
Они обыскали весь отдел подарков, но Беверли нигде не было.
– Может, она сразу домой поехала? – предположил Байрон, но мать упорно продолжала поиски. Она поднялась в отдел игрушек, заглянула в дамский туалет и остановилась лишь тогда, когда и ей стало ясно, что Беверли уехала. С тяжким вздохом она проговорила:
– Два шва! Два шва, Байрон! – и показала ему два пальца, словно забыв, что он давно умеет считать. – Целых два! Нам нужно туда вернуться.
– В чайную комнату? – переспросил он, думая, что это далеко не самая лучшая идея.
– На Дигби-роуд. – Господи, это было куда хуже!
– Но зачем?
– Нужно проверить, все ли в порядке у этой бедной малышки. И сделать это следует немедленно.
Байрон попытался отвлечь мать: сперва он сказал, что ему нужно в уборную, потом стал вытряхивать камешек, якобы попавший ему в туфлю, затем сказал, что они уже опаздывают к стоматологу, – все без толку. О назначенном визите к стоматологу Дайана, казалось, напрочь забыла. На Дигби-роуд они, естественно, прибыли с подарками: коробка с «пазлом» для Джини, бутылка дорогого шотландского виски «Беллз» для Уолта и два новых барашка в голубых костюмчиках для Беверли, у одного был какой-то деревянный духовой инструмент, у другого – струнный. На этот раз Дайана поставила «Ягуар» прямо перед домом, и проходивший мимо молодой человек тут же предложил его помыть, хотя ни ведра, ни тряпки при нем не было.
Но мать Байрона лишь нервно крикнула в ответ: «Нет-нет, спасибо!» – и полетела дальше, словно не касаясь земли. Дробно стуча каблучками, она пробежала по садовой дорожке и забарабанила в дверь, забыв даже надеть перчатки.
Когда на пороге появилась Беверли, Байрон был просто потрясен ее видом. Лицо у нее было красное, отекшее, а глаза казались совсем маленькими из-за опухших век. Она то и дело сморкалась, сжимая в руке носовой платок, и извинялась за свое состояние. Она объяснила, что это просто сенная лихорадка, обычное дело летом, но черные потеки под глазами, которые она явно терла, и покрасневший нос явно свидетельствовали о том, что она плакала.
– Мне вообще не следовало к вам подходить, – сказала она. – Мне даже здороваться с вами не следовало. Вы, должно быть, меня полной идиоткой считаете.
Мать Байрона протянула ей очередной пакет с подарками и спросила, дома ли Джини. Сказала, что хотела бы с ней поздороваться. Ей так жаль, что девочке пришлось накладывать швы. Если бы она только знала…
Беверли прервала ее, взявшись за обе ручки пакета, она раздвинула их, заглянула внутрь, и глаза ее расширились от изумления.
– Вы слишком щедры! Совершенно ни к чему покупать такие дорогие вещи!
А когда Дайана прибавила, что вложила в пакет еще и записку с номером своего телефона, Байрон удивился не меньше чем Беверли. Он и не знал, что она это сделала. Это решение она приняла, не сказав ему ни слова, и теперь он пытался понять, когда и как она успела написать и сунуть в пакет записку.
– Но почему вы мне сразу об этом не сказали? – говорила между тем Дайана. – Когда я в прошлый раз приезжала? Почему не сказали, что девочке наложили два шва?
– Просто не хотела вас расстраивать. Вы показались мне такой милой. Вы совсем не такая, как те, другие женщины.
– Но я чувствую себя страшно виноватой, – сказала Дайана.
– Нога у Джини разболелась уже после того, как вы от нас уехали. Вот я и повела ее к врачу, а он наложил швы. Он очень хорошо с ней обращался. Она даже не плакала, когда ей ногу зашивали.
– Это прекрасно. Я рада, что все обошлось. – Байрон видел, что мать совершенно измучена и мечтает об одном: поскорее отсюда уйти.
– Зато…
– Что?
– Зато вы снова к нам приехали.
– Да, это верно, – прошептала Дайана.
– Но это не потому, что я так ужасно себя вела? – торопливо спросила Беверли.
– Нет-нет, конечно же, нет, – столь же торопливо откликнулась Дайана.
Беверли улыбнулась, и Дайана снова принялась извиняться и говорить, что, если она может сделать что-то еще, пусть Беверли просто позвонит.
– У вас теперь есть мой номер телефона, так что непременно звоните. В любое время.
Удивительно, но ответ Беверли прозвучал как-то странно – она то ли засмеялась, то ли вскрикнула, и Байрон не сразу понял, что означает сей возглас, пока не проследил за ней взглядом: от острых глаз Беверли не укрылось то, что происходило на обочине дороги, где стоял их «Ягуар».
– Вам бы лучше поспешить, – усмехнулась она, – пока этот сорванец к вам в машину не забрался.
Дайана с Байроном вышли из дома, сели в автомобиль и поехали прочь. И за всю дорогу не сказали друг другу ни единого слова.
Глава 4
Дед Мороз
Идея с костюмом принадлежит мистеру Миду. Он заказал его по Интернету. Джим осторожно извлекает бархатный костюм из пластикового пакета. К костюму прилагаются белая борода, пластиковый ремень и мешок.
– Неужели вы это серьезно? – удивляется Пола.
Но мистер Мид говорит: да, совершенно серьезно. В департаменте здравоохранения уже заинтересовались тем, что случилось с Джимом, и, если он хочет сохранить за собой прежнее место, ему все придется делать сидя.
– Так почему бы им не выдать Джиму инвалидное кресло? – спрашивает Пола.
Мистер Мид говорит, что в департаменте не допустят, чтобы уборщик передвигался в инвалидном кресле: во-первых, им это всю отчетность испортит, а во-вторых, что будет, если Джим случайно наедет на покупателя?
– Это же кафе, – говорит Пола. – Здесь гонок не устраивают.
Мистер Мид откашливается. Щеки у него уже цвета подогретого вина.
– Короче, если Джим хочет остаться, ему придется надеть этот костюм и сидеть спокойно. И чтобы я больше никаких разговоров на эту тему не слышал.
Но с костюмом возникают некоторые осложнения. Несмотря на то что миссис Мид заказала роскошный костюм размера X–L, брюки Джиму даже до лодыжек не достают, а отделанные искусственным мехом рукава заканчиваются где-то чуть ниже локтя. Кроме того, непонятно, куда деть голубую гипсовую повязку у него на ноге и как быть с тем, что в широченном кафтане размера Х – L худощавый Джим похож на скелет?
Когда Джим, сильно припадая на больную ногу, выбирается из служебной раздевалки, все остолбенело смотрят на него, словно он неожиданно ввалился сюда, проломив собой потолок.
– Но он же выглядит просто ужасно! – говорит Пола. – Такое ощущение, будто он год не ел.
– Да, в таком виде он всех посетителей распугает, – вторит ей Даррен. Он весь день проторчал в кафе. Пола приносит ему горячие напитки, когда мистер Мид не видит. – А детишек и вовсе до слез доведет.
Пола решает сбегать вниз, в магазин, и вскоре возвращается с высокими сапогами и длинными белыми перчатками. Заодно она прихватила из отдела «Все для дома» несколько квадратных подушек, которые подкладывает Джиму под кафтан и привязывает веселенькой лентой, на него она старается при этом не смотреть.
– Может, еще мишурой его украсить? – предлагает Даррен. – На шапку пристроить или еще куда?
Пола приносит мишуру и старательно украшает ею шапку Джима, слегка напевая при этом.
– Теперь такое ощущение, словно у него нимб вокруг головы, – говорит Даррен.
В итоге Джим усажен на нижней площадке лестницы, неподалеку от молодежного оркестра духовых инструментов. Кресло, на котором он сидит, увито сверкающим пластмассовым плющом. Его загипсованную ногу загородили ведерком для сбора пожертвований. Джиму поручено раздавать покупателям листовки, рекламирующие всевозможные рождественские подарки по сниженным ценам, которые предлагаются в отделе «Все для дома». Например, пылесосы для сбора опавшей листвы «для ваших мужчин» и ножные массажеры «для ваших женщин». Мистер Мид, Пола и Даррен, скрестив руки на груди, стоят и смотрят, как у Джима получается. Наконец Пола выносит вердикт, что он выглядит очень даже мило. Но тут из автоматических дверей появляется генеральный менеджер и говорит:
– Только позаботьтесь о том, чтобы он рта не раскрывал. – Мистер Мид обещает, что Джим будет молчать как рыба.
– Если я только замечу, что покупатели пугаются его вида, он будет немедленно уволен, ясно вам? – говорит генеральный менеджер. Это угловатая женщина в черном брючном костюме. Ее волосы так туго стянуты в «конский хвост», что даже кожа на лице приподнята к вискам. Говоря об увольнении, она быстро проводит пальцем по шее, словно перерезая себе горло.
Все трое с готовностью кивают и уходят к себе, наверх. Только Джим остается на лестничной площадке. Он сидит совершенно неподвижно.
Каждое Рождество в «Бесли Хилл» устраивали елку. Сестры обычно ставили ее в телевизионной комнате у окна, а вокруг расставляли стулья, чтобы всем пациентам было видно. К ним даже гости на Рождество приходили – детишки из местной школы. Они приносили подарки и пели рождественские гимны. Обитателям «Бесли Хилл» не разрешалось даже прикасаться к детям и уж тем более пугать их. Впрочем, и сами дети вели себя тише воды ниже травы – стояли кучкой в своих школьных формах, крепко держась за руки и тараща испуганные глазенки. После их выступления сестры вручали пациентам подарки и говорили, что нужно сказать «спасибо», но дети, думая, что сестры обращаются к ним, сами кричали «спасибо». Один раз Джиму в подарок досталась банка с консервированным ананасом, нарезанным кусочками. «Вот это повезло!» – воскликнула медсестра и сказала детям, что Джим просто обожает фрукты, и он подтвердил, что, мол, да, обожает, только у него это плохо получилось, потому что слова никак не хотели выходить изо рта, и медсестре пришлось самой их произнести. Когда детям сказали, что пора уходить, они тут же бросились к выходу, толкаясь и отпихивая друг друга, словно дверь была для них слишком узкой, и пространство под елкой вдруг сразу настолько опустело, что казалось ограбленным. Некоторые из пациентов даже заплакали.
Джим смотрел из окна на верхнем этаже, как дети садятся в автобус. Заметив, что трое мальчишек обернулись, он помахал им рукой и поднял банку с кусочками ананаса, чтобы они смогли вспомнить, кто он такой, и чтобы показать, как он доволен полученным подарком. Но мальчишки сделали ему какой-то знак с помощью двух пальцев и крикнули: «Псих!» А потом состроили испуганные гримасы, словно их жарили на сковородке, и шмыгнули в автобус.
Молодежный оркестр духовых инструментов, как выяснилось, способен исполнять лишь некое подобие попурри из трех песен: «Jingle Bells», «Away in a Manger» и «She’ll Be Coming Around The Mountain»[42]. Последнюю песню они явно любят больше всего, и прыщавый молодой ударник каждый раз после припева орет «Йе-ха!». Джим замечает, что в дверь решительно входит какая-то высокая женщина в зеленом пальто, потом вдруг останавливается, резко оборачивается к нему и говорит:
– Черт побери! В кого это ты превратился?
Джим хочет уже предложить ей листовку, но тут в ужасе понимает, кто перед ним, и едва не теряет сознание, понимая, как ужасно выглядит в этом дурацком кафтане из красного бархата с кошмарной искусственной опушкой.
Айлин расстегивает большие зеленые пуговицы на своем пальто, и оно тут же распахивается, открывая взгляду пурпурную юбку, собравшуюся на животе в поперечные складки.
– Ну, как дела, Джим? Все еще трудишься здесь?
Он пытается с энтузиазмом кивнуть, словно трудиться здесь – это именно то, о чем он мечтает больше всего на свете. Проходящий мимо покупатель бросает деньги в ведерко, за которым Джим старательно прячет свою огромную ногу в голубом гипсе.
– Я так и думала, что сумею найти тебя здесь, – говорит Айлин.
– Найти меня?
– Ну да. Я хотела перед тобой извиниться. За тот случай на прошлой неделе.
Джим весь дрожит, он просто смотреть на нее не может.
– Я ведь тебя тогда не заметила. Черт его знает, откуда ты там появился. Хорошо еще, что я тебя не сбила.
Джим пытается сделать вид, что ему холодно, что он настолько замерз, что даже слышать стал плохо.
– Б-р-р! – говорит он, потирая руки, но выглядит, скорее, как человек, который делает вид, будто моет руки невидимым мылом.
Читать бесплатно другие книги:
