Операция «Перфект» Джойс Рейчел

– Ну конечно! – почти закричала она. – Господи, что же я столько времени-то тянула? Конечно же, я должна вернуться туда! – Она сорвала с крючка кухонный фартук, надела его и завязала сзади на талии.

– Вообще-то можно немного и подождать, – неуверенно сказал Байрон. – Вовсе не обязательно ехать прямо сегодня.

Но мать его, похоже, не услышала. Чмокнув его в макушку, она побежала наверх будить Люси.

У Байрона не было ни малейшей возможности оповестить Джеймса. Он тщетно вглядывался в лица прохожих, сидя на переднем сиденье рядом с матерью и понимая, что все бесполезно: она ведь и возле школы больше не паркуется. Нет, Джеймса он, конечно, увидеть не сумеет. Небо в то утро почему-то было настолько плоским, что казалось выглаженным утюгом. Солнечный свет дробился в листве деревьев; дальние вершины Кренхемской пустоши таяли в сиреневой дымке. Когда Дайана вела Люси к школе, как повелось теперь, последние несколько улиц они шли пешком, кто-то из матерей громко поздоровался с ней, но она ничего не ответила и продолжала идти очень быстро, крепко обхватив себя руками, словно пытаясь сохранить собственную целостность. Только теперь до Байрона дошло, как на самом деле ему страшно и как не хочется снова ехать на Дигби-роуд. И потом, он совершенно не представлял, что именно они скажут этим людям, когда приедут. Так далеко в разработке плана Джеймс продвинуться не успел. Все вдруг пошло гораздо быстрее, чем они рассчитывали.

Когда мать снова открыла дверцу автомобиля и села рядом, Байрон даже вздрогнул. В ее глазах появилась какая-то жесткость, и они стали совсем светлыми, почти цвета олова.

– Я должна все сделать сама, – сказала она.

– А я как же?

– Но это нехорошо, неправильно – брать тебя с собой… туда. И очень плохо, что ты снова пропускаешь школу.

Байрон судорожно пытался угадать, что в данный момент сказал бы Джеймс. Плохо было уже то, что разработанный Джеймсом план осуществляется без него, а ведь он ясно дал Байрону понять, что туда вместе с Дайаной пойдут они оба, чтобы все как следует записать и запомнить. И Байрон решительно заявил матери:

– Ты не можешь ехать туда одна. Ты и места-то не найдешь. Мне обязательно нужно с тобой поехать.

– Солнышко мое, ведь эти люди будут сердиться. А ты еще совсем ребенок. Тебе это будет слишком тяжело.

– Ничего. Я хочу поехать с тобой. Мне будет куда хуже, если я с тобой не поеду. Да я вообще изведусь! И потом, я уверен, все будет хорошо, когда они увидят, что мы пришли вместе. Я абсолютно в этом не сомневаюсь.

В общем, Байрон и Дайана договорились. Хотя дома оба старались не смотреть друг на друга и перебрасывались лишь короткими фразами о самых незначительных вещах. Дигби-роуд словно уже поселился у них, устроился, точно диван посреди гостиной, и теперь приходилось осторожно обходить его стороной.

– Мне надо переодеться перед отъездом, – наконец сказала Дайана.

– Ты и так хорошо выглядишь.

– Нет. Нужно выбрать правильную одежду.

Байрон вместе с матерью поднялся наверх и внимательно осмотрел себя в ее зеркале. Жаль, что на нем школьная форма. Вот у Джеймса есть черная пиджачная пара, как у взрослых, и его мать требует, чтобы он ходил в этом костюме в церковь, хотя поверить в Бога Джеймсу так и не удалось. Между тем Дайана, стоя перед зеркалом и прикладывая к себе одно платье за другим, неторопливо и очень тщательно выбирала, что надеть. И в конце концов выбрала платье-тунику персикового цвета. Это платье отлично на ней сидело и было одним из самых любимых платьев отца. Оно как-то особенно нежно подчеркивало благородную бледность рук Дайаны и хрупкость ее ключиц. Иногда мать надевала это платье к обеду в те дни, когда отец бывал дома, и тогда он сводил ее вниз по лестнице, обнимая за талию так крепко, что она казалась продолжением его руки.

– А шляпу ты разве не наденешь? – спросил Байрон.

– Шляпу? Это еще зачем?

– Чтобы показать, что повод достаточно серьезный.

Мать задумчиво покусала губу. Она стояла, крепко обхватив себя руками, и было похоже, что ей холодно, – во всяком случае, в глаза бросалась гусиная кожа. Наверно, стоило бы надеть еще и кардиган. Поразмыслив, она подтащила к гардеробу красивое, обитое тканью кресло и, встав на сиденье, стала рыться в стопках коробок на верхней полке. На пол, плавно кружась, посыпались шляпы, а также какое-то странное перо и рваная сетка для волос. Теперь у их ног валялась целая россыпь головных уборов – береты, шляпка-таблетка, несколько шляп с жесткой тульей и широкими полями, русская ушанка из соболя, белый шелковый тюрбан, а также удивительный, украшенный драгоценными камнями головной убор с настоящими перьями.

– О господи! – воскликнула Дайана, спрыгивая на пол и принимаясь рыться в этой груде. Она отбрасывала одну шляпку за другой, но в конце концов выбрала несколько наиболее подходящих, присела за туалетный столик и стала их примерять. Но ни одна ей не нравилась, и все они тоже полетели на пол в общую кучу. Волосы Дайаны, наэлектризовавшиеся от примерок, поднимались в стороны, как будто на ветру, и Байрону казалось, что она смотрит на него в окно с улицы, прижавшись лицом к стеклу.

– Нет, по-моему, все-таки не стоит надевать шляпу, – наконец решила она и просто попудрила носик, а потом, крепко сжав губы, подкрасила их ярко-красной помадой. От этого ее бледное лицо словно сразу померкло, и Байрона охватила такая печаль, что пришлось срочно высморкаться.

– Может, мне надеть что-нибудь из папиных вещей? – предложил он.

– Я бы не стала ничего у него трогать, – сказала мать, едва шевеля губами, чтобы не размазать помаду. – Он сразу заметит, что ты брал его вещи.

– Но я-то хотел что-нибудь совсем маленькое, типа галстука. Он бы и не узнал ничего.

И Байрон приоткрыл дверцы гардероба, принадлежавшего Сеймуру. Пиджаки и рубашки аккуратно висели в ряд на деревянных плечиках и были странным образом похожи на безголовые версии отца. Он вытащил шелковый галстук и отцовскую охотничью шляпу и сразу захлопнул дверцы: ему казалось, еще немного – и эти пиджаки и рубашки сердито на него закричат. Галстук сливового цвета он просто обмотал вокруг шеи, а шляпу не надел, а держал в руках, зная, что в доме неприлично быть в шляпе. А Джеймс к тому же назвал бы это дурной приметой.

– Вот, – сказал он, – я выбрал.

Мать оглянулась, но посмотрела не на него, а просто окинула взглядом комнату и спросила:

– Ты уверен, что тебе стоит так идти? – Но обращалась она не к Байрону, а к обитому тканью креслу, или к занавескам из такого же английского ситца в «индийском» стиле, или к такому же пестрому покрывалу.

Байрон судорожно сглотнул. В горле у него так громко булькнуло, что отдалось по всей спальне.

– Ничего, мам, скоро все будет позади. И мы с тобой весело отправимся домой.

Она улыбнулась, словно ничего не могло быть проще, и они отправились.

Дайана вела машину в высшей степени осторожно. Руки ее лежали на руле, как на циферблате часов – точно на «десяти» и на «двух», как велел отец. В бескрайнем небе над пустошью ослепительно, точно прожектор, сияло солнце. Коровы на склонах холмов стояли неподвижно, будто суда на якоре, окутанные тучами черных мух, они отгоняли насекомых, махая хвостами, но с места не сходили, казалось, они ждут, когда и насекомые, и эта ужасная жара уйдут сами. Трава совсем выгорела и стала под цвет соломы. Байрону очень хотелось сказать матери что-нибудь ободряющее, но он не мог придумать, с чего начать, и чем дольше он молчал, тем трудней становилось нарушить окутавшую их плотную пелену молчания. Была и еще одна маленькая неприятность: каждый раз, когда машина совершала какой-либо маневр, поворачивая вправо или влево, отцовская шляпа тут же съезжала ему на нос. Казалось, шляпа живет какой-то своей, самостоятельной жизнью.

– Ты как? – спросила мать. – Лучше бы ты снял с себя эту штуку, ты и так уже красный как рак.

Она припарковалась в конце Дигби-роуд, неподалеку от остова сгоревшей машины. А когда спросила, сможет ли Байрон вспомнить тот дом, он вытащил из кармана схему, развернул ее и ткнул пальцем в нужное место.

– Ясно, – сказала Дайана, но на схему толком и не взглянула. Теперь, когда она решилась, уже ничто не могло ее остановить. Она лишь снова попросила сына: – Может быть, радость моя, ты все-таки снимешь эту шляпу?

При солнечном свете микрорайон выглядел еще хуже, чем в тумане. А поскольку им пришлось еще и немного пройтись пешком, это оказалось совсем уж неприятно. Материны тонкие каблучки все время попадали в выбоины, так что она то и дело спотыкалась, но продолжала идти, высоко подняв голову и громко цокая своими шпильками по тротуару. Байрону очень хотелось, чтобы она не так громко стучала каблуками, потому что люди уже начали останавливаться и глазеть на них. Например, какая-то женщина в комбинезоне, вышедшая из дома с целой корзиной стираного белья, чтобы его развесить, так и застыла, уставившись на них. Байрон весь взмок от жары и волнения, волосы мокрыми сосульками прилипли ко лбу, цокот каблучков по тротуару казался ему оглушительным, точно удары молота, и он снова подумал: хорошо бы она шла немного потише. Женщина в комбинезоне по-прежнему не сводила с них глаз. Какие-то парни, сидевшие в ряд на каменной ограде, присвистнули. От волнения у Байрона подгибались колени, дышать становилось все труднее. Да уж, микрорайон оказался куда хуже, чем ему запомнилось в то утро! Солнце палило безжалостно, разогревая стены каменных домов настолько, что на них трескалась краска. На многих из баллончика были написаны лозунги типа «Пошли вон, свиньи!» или «IRA – сборище подонков!». Стоило ему осмелиться и посмотреть по сторонам, как его охватывал страх, и он говорил себе, что больше смотреть не будет, но все-таки смотрел. В ушах у него звучали слова Джеймса, мол, на Дигби-роуд «грязи по колено», а потом он вдруг вспомнил, как мать вскользь заметила, что ей и раньше доводилось здесь ездить, и его снова стал мучить вопрос, зачем ей это понадобилось.

– Мне кажется, мы почти дошли? – спросила Дайана.

– Да. Там будет такое цветущее дерево и сразу за ним калитка.

Но, увидев это дерево, Байрон испытал настоящее потрясение, так оно изменилось за четыре недели, что прошли с тех пор, как они впервые свернули на Дигби-роуд. Казалось, это чудесное дерево изнасиловали – обломали его раскидистые ветви, а цветы разбросали по тротуару. Его, пожалуй, и деревом-то теперь назвать было трудно: от него остался лишь изуродованный голый ствол, практически лишенный ветвей. Все здесь словно дышало неким злом. Мать чуть помедлила у нужной калитки и снова спросила, точно ли им сюда. Сумочку она обеими руками прижимала к себе, и Байрон вдруг подумал, что она выглядит как маленькая девочка.

Мать подняла щеколду, калитка скрипнула и отворилась. Байрон про себя быстро произнес молитву.

– Это ее? – Дайана указала на красный велосипед, прислоненный к мусорному баку возле дома. Байрон кивнул.

Дайана двинулась к двери, Байрон не отставал от нее ни на шаг. Садик был крохотный, он вполне поместился бы на любой клумбе Кренхем-хаус, но через него к крыльцу вела аккуратная чистенькая дорожка, по обе стороны выложенная камнями, между которыми проросли какие-то жалкие цветочки. Окна верхнего этажа были занавешены. Впрочем, и внизу тоже.

Может быть, Джеймс ошибается, думал Байрон, может, та девочка все-таки умерла? А родители отправились ее хоронить? Или просто пошли навестить могилку? Теперь он понимал, до чего безумной была затея поехать на Дигби-роуд. Он с тоской вспоминал свою чудесную комнату с синими шторами. И пол в холле, выложенный белой плиткой. И новые двойные рамы в высоких французских окнах.

– По-моему, дома никого нет, – сказал он. – Ну что, поехали обратно?

Но Дайана, с некоторым трудом сняв тесные перчатки, решительно постучалась. Байрон снова украдкой глянул на красный велосипед. Никаких повреждений на нем заметно не было. Мать еще раз постучалась, на этот раз более настойчиво. Поскольку ответа так и не последовало, она слегка попятилась – острые каблучки ее туфель проваливались в утоптанную землю – и сказала, указывая на верхнее окно:

– Мне кажется, там кто-то есть. – Она еще немного отступила и крикнула: – Здравствуйте! Есть кто-нибудь дома?

Окно наверху распахнулось, и оттуда выглянул какой-то мужчина. Представить его себе целиком было довольно трудно, но Байрону показалось, что, кроме куртки, на нем больше ничего нет.

– Чего надо? – весьма нелюбезно спросил он.

Мать помолчала, но потом, слегка прищелкнув языком, вежливо извинилась:

– Простите, что я вас потревожила. Нельзя ли мне с вами переговорить?

Байрон отыскал материны пальцы и крепко их сжал. У него перед глазами возник некий тревожный образ, который он никак не мог отогнать, как ни старался. Ему казалось, что мать приподнимается над землей, легкая как перышко или облачко, и улетает прочь.

Наконец дверь отворилась, и тот мужчина, стоя на пороге, молча уставился на Дайану и Байрона. Казалось, он заполняет собою весь дверной проем. По дороге он явно успел причесаться и надеть рубашку, но воротник рубашки был забрызган кровью – пятнышки были мелкие, с помидорное зернышко, – и на ней явно отсутствовало несколько пуговиц. И Байрон подумал, что его отец никогда бы не надел рубашку, на которой не хватает пуговиц, а мать никогда бы не забыла пришить к рубашке оторвавшиеся. Лицо у мужчины было серое, одутловатое, все в жирных складках, на подбородке темнела тень отросшей щетины. И он по-прежнему стоял в дверях, закрывая проход.

– Если вы что продать хотите, – заявил он, – так можете прямо сразу убираться восвояси.

Дайану подобные подозрения явно задели, и она поспешила негромко возразить:

– Нет-нет, мы здесь по личному вопросу.

И Байрон с достоинством кивнул, как бы подтверждая, что вопрос действительно очень личный.

– Это касается вашей дочери, – сказала Дайана.

– Джини? – Глаза мужчины блеснули. – С ней все в порядке?

Дайана глянула через плечо. У калитки уже собралась небольшая толпа: та женщина в комбинезоне, что развешивала белье, парни, что сидели на каменной ограде, и еще несколько человек. Все они с каменным выражением лица наблюдали за происходящим.

– Мне было бы проще все объяснить вам за закрытыми дверями, – сказала Дайана.

Мужчина чуть посторонился, пропустил их в дом и закрыл дверь. Внутри так сильно пахло сыростью и чем-то затхлым, что Байрон старался дышать ртом, чтобы не чувствовать этих ароматов. Обои на стенах были совсем не такими, как у них дома – в полоску или в мелкий цветочек, – а старые, пожелтевшие, с крупным цветочным орнаментом, и наводили на мысли о дряхлых старухах. У потолка обои совсем отклеились, а кое-где и оборвались.

– Эй, Беверли! – окликнул кого-то мужчина.

И тоненький голос ответил откуда-то сверху:

– Ну, чего тебе, Уолт?

– У нас гости, Бев.

– Какие еще гости?

– Тут пришли поговорить насчет Джини. – И, повернувшись к Дайане, он тихо спросил: – С ней ведь ничего плохого не случилось? Я понимаю, от нее, конечно, одни неприятности, но, в общем, девочка-то она хорошая.

Дайана молчала, она явно не могла вымолвить ни слова в ответ.

– Ладно, подождем Беверли, – сказал Уолт и провел их в комнату по левую руку от входной двери.

– Вы уж извините, что я вас так встретил, – сказал он. – Но уж больно часто сюда всякие женщины являются, которые торгуют косметикой. А моя жена ужас как всю эту дребедень любит. – Дайана с понимающим видом кивнула. Байрон тоже кивнул, хотя он-то как раз ничего не понял.

После полумрака узкой прихожей маленькая гостиная показалась ему на удивление чистенькой и светлой. На подоконнике стояла целая коллекция фарфоровых безделушек вроде котят в корзинке или медвежат-коала на ветках. Пол был накрыт ковром с цветочным орнаментом, а стены оклеены обоями «под дерево». Телевизора не было, и осталось пустое место, где телевизор явно когда-то стоял. Над этим местом застыли в полете три пластмассовых утки. Слева стоял проигрыватель в деревянном корпусе и набор сорокапяток в бумажных конвертах. Байрон улыбнулся, увидев на кофейном столике знакомые журналы для женщин, все это – и журналы, и смешные фигурки на подоконнике, и летящие пластмассовые утки, и абажур с гофрированной оборкой – вызвало в его душе прилив какой-то ошеломительной доброжелательности, направленной не столько на эти предметы, сколько на их хозяев. На диване из искусственной кожи были рассажены в ряд мягкие игрушки в шляпах и майках с надписью «Я тебя люблю!» или «Поцелуй меня!».

– Пожалуйста, садитесь, – сказал Уолт. Он казался слишком большим для этой комнаты.

Байрон осторожно пристроился возле мягких игрушек, стараясь не придавить им лапки и не сбить набок шляпки и прочие аксессуары. Дайана присела на другой конец дивана рядом с каким-то великанским животным, то ли медведем, то ли динозавром, ростом ей почти по плечо. Уолт остался стоять у камина. Все молчали, старательно изучая завитушки на коричневатом ковре, словно в жизни не видели ничего более интересного.

Наконец дверь в гостиную распахнулась, и все сразу повернулись в ту сторону. Вошедшая женщина была такой же стройной, как Дайана, лицо ее обрамляли короткие черные волосы, а одета она была в футболку и довольно бесформенную коричневую юбку. На ногах красовались босоножки на пробковой подошве.

– В чем дело, Уолт? – раздраженно спросила она и, заметив гостей, как-то странно дернулась, словно от удара током.

– Вот, говорят, пришли по какому-то личному делу, Беверли.

Беверли руками заправила волосы за уши, и теперь они вытарчивали по бокам, точно крылышки черного дрозда. Кожа у нее была какая-то бледная, почти бесцветная, черты лица заостренные. Она переводила взгляд с мужа на гостей и обратно.

– Но это точно не судебные приставы?

Нет-нет, хором ответили ей все трое, ничего общего с судебными приставами.

– Ты предложил им что-нибудь выпить, Уолт?

Уолт только плечами пожал, а Дайана тут же заверила Беверли, что пить они совершенно не хотят.

– Они насчет Джини пришли, – сказал Уолт.

Беверли подтащила к себе пластмассовый стул и уселась напротив Дайаны. Ее быстрые зеленые глаза словно обшаривали красивую гостью с головы до ног, сама она при этом казалась Байрону какой-то голодной – с худыми руками, бледной кожей, поджатыми губами и острыми скулами. Можно было подумать, что она питается исключительно жалкими объедками.

– Ну? – нетерпеливо сказала она.

Но Дайана продолжала сидеть молча и совершенно неподвижно, плотно сдвинув колени и аккуратно составив ноги в изящных розовых туфельках.

– Какие симпатичные медвежата у вашей дочки. Мне они очень нравятся, – сказал Байрон, стараясь быть любезным и говорить «взрослым» тоном, как Джеймс.

– Это медведи Беверли, – сказал Уолт. – И все эти фарфоровые безделушки тоже. Она их коллекционирует. Правда ведь, Беверли?

– Да, коллекционирую! – с вызовом подтвердила Беверли, не сводя глаз с Дайаны.

Вообще-то в доме совершенно не ощущалось никаких следов присутствия маленькой девочки, если не считать ее фотографии на камине. Джини, мрачно прищурившись, смотрела прямо в объектив. Байрон подумал, что этот снимок совсем не похож на школьную фотографию Люси, которую вспышка фотоаппарата явно застала врасплох. У этой же девочки на фотографии был такой вид, словно кто-то велел ей улыбнуться, «потому что сейчас вылетит птичка», но она все же предпочла не улыбаться. У нее были такие же, как у Беверли, мелкие и остренькие черты, и выглядела она такой же напряженной.

– А еще Беверли хочет собрать полную коллекцию этих черных уродцев, которые прилагаются к товарам фирмы «Робертсон»[35], – сказал Уолт. – Весь оркестр. Уж больно ей нравятся их крошечные инструменты и все прочее.

– Моя мама тоже любит всякие безделушки, – сказал Байрон.

– Только эти, от «Робертсон», уж больно дорогие, – прибавил Уолт.

Байрон снова украдкой посмотрел на Дайану. Она сидела, так крепко обхватив себя руками, словно только заглянула за край утеса и теперь боялась упасть в пропасть.

– Слушайте сюда, – сказал Уолт, явно намереваясь перейти к делу. – Джини ведь ничего плохого не сделала, так?

Только теперь Дайана наконец-то соизволила открыть рот и каким-то ломким голосом начала рассказывать о том, что случилось на Дигби-роуд. Байрон слушал так внимательно, что от напряжения во рту у него совершенно пересохло. На мать он старался не смотреть. Вместо этого он наблюдал за Беверли и за тем, как Беверли следит за каждым словом и каждым движением его матери. Особенно ее завораживал блеск перстней, украшавших руки Дайаны.

А Дайана рассказывала, как четыре недели назад они поехали этой дорогой, чтобы немного срезать путь, и она слегка потеряла контроль над автомобилем, это случилось как раз в тот момент, когда на обочину выехала их дочь на велосипеде. Она плакала, сморкалась в платочек и все повторяла: «Мне так жаль! Простите меня». Когда она умолкла, воцарилось такое долгое молчание, что она, чтобы успокоиться, взяла в руки лежавшую рядом голубую мягкую игрушку, положила ее к себе на колени и вцепилась в нее.

– Вы что же, хотите сказать, будто сбили нашу Джини на своем автомобиле? – первым нарушил затянувшуюся паузу Уолт. От удивления он сильно наморщил лоб и щеки. – Вы поэтому сюда заявились?

Голубая зверушка у Дайаны в руках вдруг так задрожала, словно была живая и обладала весьма расшатанной нервной системой.

– Мне, конечно, следовало сразу остановиться. Сама не пойму, почему я этого не сделала. И почему даже из машины не вышла. А ваша дочь… с ней все в порядке?

Кровь так и грохотала у Байрона в ушах.

Уолт вопросительно уставился на Беверли. А она – на него.

– Это, должно быть, ошибка, – пробормотал Уолт. – Вы уверены, что там была наша Джини?

Байрон встал, еще раз внимательно рассмотрел фотографию Джини и сказал, что он совершенно уверен. И прибавил, чувствуя себя единственным и главным свидетелем, что видел все собственными глазами. К тому же имеется одна улика, продолжал он, потому что никто по-прежнему не говорил ни слова, все только смотрели на него во все глаза, и это было все равно что стоять под жарким светом софитов. Байрон объяснил, что они обнаружили вмятинку на колпаке колеса, и сказал, что это неопровержимая улика. Именно так выразился бы Джеймс.

Но Уолт по-прежнему выглядел смущенным.

– Это, конечно, очень мило, что вы решили к нам приехать, – сказал он, – только наша Джини совершенно здорова. И ни разу ни о каком столкновении с машиной даже не упоминала. И ни о каком несчастном случае тоже не говорила. Правда ведь, Беверли?

Беверли пожала плечами с таким видом, словно не особенно в этом уверена.

– И она так же шустро бегает, как и всегда, – продолжал Уолт. – Я иной раз просто поспеть за ней не могу. Ведь правда не могу, мать?

– Не можешь, Уолт.

Дайана, видимо, испытала такое облегчение от слов Уолта, что не удержалась и громко вскрикнула. А Байрону захотелось каждую из этих мягких игрушек погладить по головке. Теперь ему просто не терпелось поскорее рассказать все Джеймсу. Дайана говорила о том, как сильно она беспокоилась, как много дней не могла спать, а Байрон заодно напомнил, что так сильно она волновалась еще и из страха перед тем, что все узнает отец. Это было, конечно, личное, но все слышали его слова.

– А я-то решил, что вы этими мазилками торгуете! – улыбнулся Уолт, и все засмеялись.

И тут вдруг раздался такой резкий возглас, что казалось, будто воздух в комнате вспороли ножницами. Все повернулись к Беверли. Она сидела, сердито наморщив лоб, словно ее кто-то стукнул, и шарила своими зелеными глазами по ковру. Уолт хотел взять ее за руку, но она резко его оттолкнула и возмущенно завопила:

– Да о чем вы тут толкуете? Ведь она тогда и впрямь поранилась. У нее на коленке ссадина была.

Байрон повернулся к Дайане, Дайана повернулась к Уолту. Тот сидел с поникшим видом.

– Это, должно быть, как раз недели четыре назад и случилось, – продолжала Беверли. – Теперь-то я вспомнила. Похоже, как раз в тот самый день. Четыре недели – срок, конечно, большой, но я помню, что у нее все гольфы были в крови. Хоть ранка и неглубокая была. Помнишь, Уолт, мне еще ей новые гольфы пришлось искать? И пластырь?

Уолт совсем повесил голову: ему явно никак не удавалось это вспомнить.

– Да что ему подобные мелочи! – махнула рукой Беверли и сказала, обращаясь к Дайане, словно они уже стали подружками: – Сами небось знаете, каковы мужчины! – Она улыбнулась, и Байрону бросилось в глаза, какие у нее острые зубы.

– А что, она действительно сильно поранилась? – напряженно-спокойным тоном спросила Дайана. – Это была серьезная травма?

– Да нет, ерунда. Пустяк. Просто ссадина на коленке. – И Беверли, приподняв подол юбки, показала, где именно у Джини были ссадина. Коленка у нее была белая и маленькая, больше похожая на локоть, чем на коленку, и Дайана не сводила с этой коленки глаз. – Не понадобилось ни швы накладывать, ни еще что. И потом, вы правильно сказали: это была чистая случайность.

В дверях они остановились и стали прощаться, обмениваясь рукопожатиями. Уолт все кивал Дайане и все повторял: «Да вы не волнуйтесь», – а она все благодарила его и говорила, как она счастлива, что все в порядке, и все спрашивала, не был ли поврежден велосипед, не был ли он подарком, а Уолт уверял, что об этом ей даже и думать не стоит.

– Всего хорошего! – крикнула им с крыльца Беверли, махая на прощание рукой. – До свидания! – Впервые за время их визита она выглядела вполне счастливой.

Когда они ехали с Дигби-роуд домой, Байрон был до такой степени возбужден, что мать даже окна в машине полностью открыла, чтобы их лица овевал ветерок.

– По-моему, все прошло просто блестяще! – воскликнул Байрон.

– Ты так думаешь? – неуверенно спросила мать. Вид у нее был встревоженный.

– Мне показалось, что они очень милые люди. Они бы, наверное, даже папе понравились. Видимо, и на Дигби-роуд есть вполне достойные добрые люди.

– Но у той девочки была ободрана коленка. И ее матери пришлось выбросить испачканные кровью гольфы.

– Но они же прекрасно поняли, что это был просто несчастный случай. И с девочкой все в порядке. А это самое главное.

Мимо прогрохотал грузовик, вызвав такой порыв ветра, что волосы Дайаны взметнулись и упали ей на лицо, точно пышная пена. Она задумчиво побарабанила пальцами по рулю и сказала:

– Я ей не понравилась.

– Да понравилась ты ей! И потом, она читает те же журналы, что и ты. Я сам видел. А уж отцу девочки ты совершенно точно понравилась. Он все время улыбался.

Мать вдруг так резко затормозила, что Байрон испугался: уж не вляпались ли они в очередное дорожно-транспортное происшествие? Дайана так неожиданно свернула и остановилась у бордюрного камня, что ехавший сзади автомобиль сердито бибикнул, поскольку она забыла подать соответствующий сигнал. Но когда она повернулась к Байрону, он увидел, что она смеется. Похоже, она не обратила ни малейшего внимания на ехавшую следом машину, и сердитый сигнал водителя ее попросту рассмешил.

– Я знаю, что мы сейчас сделаем. – И, дождавшись перерыва в сплошном потоке машин, Дайана развернулась и поехала обратно, в сторону города.

«Ягуар» они оставили на парковке возле большого универсального магазина. Дайана была необычайно возбуждена – такой Байрон не видел ее с тех пор, как они обнаружили ту улику. Было бы чудесно, говорила она на бегу, если бы им удалось раздобыть для Беверли полный состав игрушечного джаз-оркестра «голливогов» от «Робертсон». Когда швейцар распахнул перед Дайаной стеклянные двери, сразу стали слышны возбужденные голоса посетителей и звуки электрического пианино: музыкант в смокинге демонстрировал новую модель «вурлитцера»[36], показывая, как одним нажатием кнопки можно создавать различные аккомпанементы с помощью ударных и струнных инструментов или, скажем, переложить мелодию в ритме самбы. Это новая эра музыки, говорил он, и кто-то крикнул: «Ага, только не по такой цене!» Покупатели засмеялись.

Байрон шепотом объяснял матери, что им пришлось бы съесть жуткое количество джема и мармелада, чтобы собрать весь оркестр «голливогов», а это может вызвать ненужные подозрения у отца. Взамен он предложил ей просто купить какую-нибудь хорошую мягкую игрушку.

Магазин сиял огнями, отражавшимися от натертого пола, сквозь широкие окна-витрины, выходившие на улицу, лился солнечный свет, посверкивали ювелирные изделия и флаконы с духами. Женщины толпились у прилавков, пробуя духи и подбирая цвет помады. Но покупали очень немногие. Мать Байрона переходила от одного прилавка к другому, постукивая каблучками по мраморному полу, порой она задумчиво барабанила ногтями по той или иной приглянувшейся вещи. Байрон чувствовал, что, если бы не Джеймс, ему никогда больше не захотелось бы ходить в школу. Попав сюда, он словно споткнулся обо что-то запретное, чудесно и сладко пахнущее, вроде картинок в книге «1001 ночь», где были изображены женщины в тончайших одеяниях, едва прикрывавших их нежную плоть. Да, ему очень хотелось, чтобы всегда было вот так – все тревоги позади, а они вдвоем с Дайаной покупают подарки, чтобы жить на свете стало совсем хорошо. В отделе подарков они выбрали синего бархатного барашка в полосатом жилете, к его передним ножкам были пришиты маленькие цимбалы. Барашка им вручили в красивой коробке, перевязанной блестящей синей лентой.

– Тебе не кажется, что и Джини следует что-нибудь купить? – спросила мать.

Байрон предложил «клакеры» с пистонами. «Клакеры» всем нравятся, сказал он. И мать уже полетела к лифту, намереваясь подняться в отдел игрушек, когда он был вынужден остановить ее и объяснить, что «клакеры» – это довольно опасно, и один мальчик чуть глаз себе таким пистоном не выбил. Собственно, об этом ему рассказывал Джеймс.

– Ну, такая игрушка нам, конечно, ни к чему, – согласилась мать. – Тем более у этой девочки, похоже, довольно бурный темперамент. – При этих словах они оба даже чуть-чуть улыбнулись.

– И «прыгунчика» тоже не нужно, – сказал Байрон. – Она до такого может допрыгаться!

Теперь они уже по-настоящему рассмеялись. Они выбрали еще одного барашка – на этот раз с маленькой гитарой. У гитары были даже настоящие струны. Но, когда они стояли в очереди в кассу, Дайане пришла в голову новая идея. Она окликнула одну из продавщиц и, слегка задыхаясь, словно с трудом сдерживая смех, спросила:

– А красные велосипеды у вас есть?

Она уже вытащила свою чековую книжку и держала ее в руках.

После магазина мать предложила Байрону перекусить. Время ланча еще не наступило, но есть и впрямь очень хотелось. Дайана выбрала отель в центре города, где Байрон никогда раньше не бывал. Столы там были застелены жесткими белоснежными скатертями, а пол так блестел, что казался ледяным. В воздухе висели клубы дыма и негромкий гул голосов, приборы негромко позвякивали по фарфоровым тарелкам. Официанты двигались совершенно бесшумно, раскладывая ложки, вилки и ножи и на всякий случай протирая абсолютно чистые стаканы. Многие столики пустовали.

– Столик на двоих? – спросил официант, выскальзывая из-за пальмы, росшей в горшке. Темные бачки у него на щеках были похожи на ползущих наискосок шерстяных гусениц, под воротником розовато-лиловой рубашки с гофрированным жабо красовался жесткий галстук-бабочка. Байрон подумал, что когда-нибудь он тоже непременно купит себе такую вот цветную рубашку. Интересно, подумал он, а банкиры могут постоянно носить такие бачки? Или им это только по выходным разрешается?

Немногочисленные посетители, подняв глаза над чашечками с кофе, смотрели на проходящих мимо Дайану и Байрона. Дайана явно производила впечатление на многих: ее тонюсенькие каблучки легко постукивали, персиковое платье-туника нежно льнуло к телу, обрисовывая красивую линию груди. Невозможно было не обратить внимание и на густое облако ее чудесных золотистых волос. Дайана двигалась плавно, как волна, и казалось, что после нее на зеркальном полу остается легкая рябь. С одной стороны, Байрону хотелось, чтобы эти люди перестали, наконец, пялить глаза на его мать, с другой – ему было это приятно, и он надеялся, что они никогда не перестанут на нее смотреть. Но сама Дайана шла так спокойно, словно ничего не замечала вокруг. Наверное, все эти люди думают, что она какая-то кинозвезда, думал Байрон. Во всяком случае, сам он именно так и подумал бы, если бы, конечно, видел ее впервые, а не был с нею давно знаком.

– Правда, здесь симпатично? – сказала Дайана сыну, когда официант абсолютно бесшумно подвинул ей стул и так же бесшумно удалился.

Байрон заткнул негнущуюся салфетку за воротник, потому что именно так поступил джентльмен за соседним столиком. Волосы у джентльмена были намазаны гелем и так старательно зачесаны назад, что выглядели как пластмассовая шапочка, и Байрон подумал, что надо непременно спросить у матери, нельзя ли и ему купить какое-нибудь такое средство, чтобы приглаживать волосы.

– Сегодня в школе нет занятий, сынок? – спросил официант.

– Мы с ним занимались покупками, – не моргнув глазом, ответила Дайана. Она заглянула в меню, задумчиво постучала по губам кончиком пальца и спросила: – Ну, чего бы ты хотел, Байрон? Сегодня можешь заказывать все, что угодно. Сегодня у нас праздник. – Когда мать улыбалась, Байрону казалось, что внутри у нее загорается огонек.

Он сказал, что с удовольствием съел бы томатный суп-пюре, но, с другой стороны, и коктейль из креветок ему тоже хочется, вот он и не может решить, что выбрать. Как ни удивительно, но мать заказала и то и другое, и, услышав ее заказ, джентльмен за соседним столиком заговорщицки подмигнул Байрону.

– А вам что принести, мадам? – спросил официант.

– О, мне ничего не нужно.

Байрон не понял, почему тот джентльмен ему подмигнул, но на всякий случай подмигнул в ответ.

– Ничего? – удивился официант. – Совсем ничего для такой очаровательной дамы, как вы?

– Только воды, пожалуйста. Со льдом.

– Может быть, бокал шампанского?

Дайана рассмеялась:

– Шампанское с утра пораньше!

– Ой, мама, ты должна выпить шампанского! – вмешался Байрон. Он все время невольно поглядывал на того джентльмена и видел, что тот теперь вроде бы улыбается. – Ведь сегодня совершенно особенный день!

Пока они ждали заказ, Дайана крутила кольца на своих пальцах, и Байрон вспомнил, как Беверли смотрела на эти кольца – словно на глаз определяла размер.

– Когда-то я была знакома с одним человеком, который не признавал никаких напитков, кроме шампанского, – сказала мать. – По-моему, он пил его даже за завтраком. Он бы наверняка понравился тебе, Байрон. Он мог сделать так, что из уха у тебя вдруг появлялись пуговицы. Он вообще был очень забавный. А потом однажды… взял и исчез.

– Исчез? Куда исчез?

– Не знаю. Я никогда больше его не видела. Он утверждал, что пузырьки шампанского делают его счастливым. – Она улыбнулась, но улыбка получилась какой-то странной – одновременно и грустной и отчаянной. Она еще никогда так не разговаривала с Байроном. – Хотелось бы мне знать, что с ним случилось.

– Он что, на Дигби-роуд жил? Ты потому туда и ездила?

– Нет-нет, – сказала она, – он жил совсем в другом месте. – Дайана сделала какое-то быстрое движение рукой, словно вдруг обнаружила на скатерти россыпь хлебных крошек и попыталась их стряхнуть. – Я рассказываю о том, что было много лет назад, Байрон. До того, как я познакомилась с твоим отцом. Сядь прямо. А вот и наше шампанское.

Пальцы матери обвили ножку высокого тонкого бокала. Она осторожно поднесла бокал к губам, и Байрон стал смотреть, как крошечные пузырьки точно липнут изнутри к стенкам бокала, ему казалось, что он слышит, как пузырьки с легким треском лопаются, когда светло-желтая, как сливочное масло, жидкость проскальзывает к матери в рот. Она сделала крошечный глоток и улыбнулась.

– Ну вот, за все то, что прошло и больше не вернется! – громко сказала она.

Официант рассмеялся, рассмеялся и тот джентльмен с «пластмассовыми» волосами. Байрон не понимал, что все это означает – и мужчины, которые глаз от его матери отвести не могут, и ее взволнованный румянец, и неожиданный тост «за все то, что прошло». Она никогда раньше не рассказывала ему о людях, которые способны взять и исчезнуть, да могут еще и пуговицы у тебя из уха доставать, никогда раньше она не упоминала о тех временах, когда еще даже не была знакома с его отцом.

– Надеюсь, что и суп скоро принесут, – сказал Байрон и тоже засмеялся, но вовсе не потому, что рука официанта находилась в опасной близости от руки его матери, и не потому, что джентльмен за соседним столиком все время пялил на нее глаза, нет, он просто был рад тому, что сейчас ему принесут томатный суп и коктейль из креветок, хотя время ланча еще не наступило. Он словно выпрыгнул из обычного времени и увидел мир под совершенно иным углом. И, в отличие от тех двух прибавленных секунд, это произошло по решению его матери. И никаким несчастным случаем отнюдь не было.

В тот же день подарки были доставлены на Дигби-роуд. Дайана также позвонила в гараж и выяснила насчет нового колпака для «Ягуара». И потом, разговаривая по телефону с отцом, она «как прежде» смеялась своим переливчатым смехом. В общем, получалось, что, если мыслить логически, для всего на свете найдется решение.

Когда Байрон наутро заглянул к матери, ее стакан, стоявший на столике у кровати, был пуст, а крышечка от бутылочки с пилюлями была открыта. Сама мать крепко спала. Она не пошевелилась, даже когда будильник прозвонил до конца и умолк. Вечером она явно забыла задернуть шторы, и комната была залита ярким утренним светом, за окном над пустошью легкой паутиной висел туман. Все вокруг казалось таким спокойным и мирным и пребывало в таком ладу с собой, что Байрону стало стыдно, что приходится все-таки будить мать.