Как пальцы в воде Горлова Виолетта

Глава 19

Я шел по умытому бульвару, освещенному тусклыми фонарями. Было уже начало десятого, но в парке было многолюдно. В основной своей массе это были парочки влюбленных, в различных вариациях их гендерной принадлежности, хотя собачников со своими питомцами было тоже немало. Несмотря на то что я не ощущал прохлады, меня стало чуть потряхивать, как наркомана в ломке. Я взял с собой «успокоительное», но запас времени позволял принять его из бокала и в окружении себе подобных, проводящих таким образом свой досуг.

Спустя десять минут я уже сидел в своем излюбленном пабе «Веселый вдовец», от которого было недалеко до особняка Лоры. Меня била мелкая дрожь: то, что я собирался предпринять через каких-то пару часов должно стать премьерным спектаклем в моем расследовании, а может, и его квинтэссенцией. Я собирался пойти во-банк, и будущее должно будет меня либо вознести, либо низвергнуть. Как говорится, tertium non datur, и если мне не удастся подтвердить свою гипотезу – это будет жесточайшим ударом для меня, можно сказать, крахом начального этапа расследования, и все нужно будет начинать сначала.

В пабе, кроме традиционного самообслуживания, нередко подрабатывали симпатичные девушки-официантки. Несмотря на большое количество посетителей, мне удалось занять свободный столик, рассчитанный на двоих. Но я знал, что в одиночестве пробуду недолго. Некоторые гости, как обычно, затеяли партию в дартс, другие – набирали команды для викторины, но сегодня такие игры мне были совсем не интересны. Меня ожидала другая, куда более захватывающая, игра… быть может. А может, и не быть, что даже более вероятно, судя по состоянию моей интуиции.

Ожидая свой заказ, я стал мысленно повторять алгоритм будущих моих действий, проверяя не только свою память, но и возможные, незамеченные мною ранее, ошибки. Где-то на середине этого визуального пути, мне принесли порцию скотча в тяжеловесном тумблере и воду со льдом и лаймом – в высоком, изящном роксе. Глядя на эту соразмерность форм, я подумал о том, что в жизни такую гармонию, к сожалению, достичь намного сложнее. Сколько всяких подводных камней… как и с Лорой… Я никогда не идеализировал свою приятельницу, но теперь стал понимать, что видел в ней только то, что хотел видеть, отсекая все остальное: хочется иногда знать, что идеальные (почти!) женщины все же существуют, и очень хорошо, что к тебе они не имеют никакого (почти!) отношения. Порция скотча чуть помогла мне смириться с человеческим несовершенством, а повторная – расслабить нервную систему и усыпить интуицию с ее нехорошим предчувствием…

Дошел я до особняка покойной журналистки довольно-таки быстро, хотя спешить особой необходимости не было, но подогретая алкоголем кровь требовала активных действий, даже если они могли привести к негативных для меня последствиям.

Открыв электронным ключом металлическую калитку, я вошел во двор и по тропинке направился к центральному входу дома. Не составило труда открыть электронный замок витражной двери и отключить сигнализацию, код которой мне сообщили супруги Кэмпион. Входил я в дом с тяжелым сердцем, казалось, весь мой хмель разом испарился в мрачной атмосфере этого паноптикума, населенного застывшими пресмыкающимися и иже с ними. Не то, что мне было страшно, но как-то очень неуютно. Лучше бы я боялся хотя бы игрушечных зверей и замковых приведений. Тут все вполне понятно и конкретно. Страшно – сидеть в этом огромном доме и ожидать неизвестности. Во всей этой истории я надеялся на два самых важных обстоятельства, одно из которых, бесспорно основное, состояло в том, что предполагаемые мною улики реально существуют и оставлены в этом доме. Менее значимый аспект подразумевал не только наличие такой же осведомленности у Х, но и факта моего нахождения здесь с целью поиска этих доказательств. И, рассказывая всем и каждому о проведении своего расследования, я надеялся, что убедил в этом тех, кого было нужно, если «они», конечно же, все еще продолжают наблюдение за мной. Провокация примитивная, впрочем, мне нужно было показать своим противникам, что я не страдаю избытком ума и уж точно не подозреваю о какой-то слежке за мной и о наблюдении за домом журналистки (кстати, я действительно не имел доказательств этого, в наличии имелось только мое предположение).

Первым делом я закрыл жалюзи (их открыла миссис Таунсенд в день обнаружения Лоры в бассейне) и включил минимальное освещение в каминном зале, правда, этот процесс у меня получился не сразу: чтобы научиться дистанционно управлять «умным» домом, надо обладать, судя по всему, отнюдь не слабым интеллектом. Потом, надеюсь незаметно, закрепил особый вид датчиков у центрального, черного и пожарного входов, не забыв о двери, ведущей в гараж. Затем сделал вид, что проверяю самые основные помещения особняка на наличие скрытых «жучков» и видеокамер. И, конечно же, ничего не обнаружил. Но в ходе своего обхода я обнаружил неуловимую деталь, отмеченную, очевидно, моим подсознанием, но не идентифицированную сознанием, и это нечто меня крайне насторожило. Что-то, видимо, в моей схеме было не так. Я растерялся, но делать было нечего. Выбрав местом своей дислокации каминный зал, я дал себе немного времени для осмысления, вынул из кейса фляжку с виски и присел в широкое кресло у кофейного столика. Стоило мне сделать пару глотков… и, похоже, недавнее прошлое стало чуть призрачным настоящим. Воспоминания… хорошие и не очень… Чтобы люди делали без них? Но иногда они приносят вполне ощутимую, разрывающую сердце боль… Хотя моя память о Лоре была светлой, и ее смерть уже не воспринималась моим сознанием очень болезненно. Может, это и правильно: инстинкт самосохранения помогает преодолевать, казалось бы, даже невозможное. Конечно, в случае с Лорой, меня в большей степени тяготило чувство вины, нежели сам факт смерти женщины. Несомненно, звучит очень эгоистично и цинично, но опять-таки, это – правда, хотя она меня и не красит. Зачем себя обманывать? И сейчас, уже вполне оправившись от стресса, вольготно расположившись в том же кресле, за тем же столом, что и в последний раз моего пребывания здесь, я анализировал свои прошлые ощущения. По сути дела, мы с журналисткой не так уж и долго общались, но я успел к ней привязаться, не очень близко, по-приятельски, если так можно выразиться. И сейчас у меня возникло стойкое ощущение, что она просто куда-то уехала, возможно надолго, и когда-нибудь, пусть нескоро, вернется, как уже неоднократно было. Разумеется, в будущем мне будет не хватать общения с этой интересной женщиной, но, пожалуй, нечасто, а через какое-то время я забуду о том эстетическом удовольствии, которое получал при виде ее выразительного лица, умных, лучистых глаз и соблазнительной иронической улыбки.

Мои воспоминания о живой Лоре плавно перетекли в «заезженные» рассуждения о причинах ее смерти, но я ничего не мог с собой поделать: не всегда можно управлять течением своих мыслей. В крови журналистки был обнаружен алкоголь, но в небольшом количестве:1,1 промилле. И женщина умерла не от отравления, а именно от того, что захлебнулась: в легких обнаружена вода из ее бассейна. Если даже предположить, что ее отравили ядом, который мог бы затем быстро распасться, и следы его нельзя было бы обнаружить при токсикологическом анализе крови, то картина смерти была бы иной. Яд парализует центральную нервную систему, наступает паралич дыхательных и сердечных мышц, в зависимости от вида отравляющего вещества. А пути попадания яда в организм могут быть разными: через еду, напитки, воздух, кожу. Но схема его действия примерно одинаковы, и в этом случае судмедэксперт сделал бы другое заключение.

Взглянув на часы, я решил, что пора действовать, хотя мои размышления уложились минут в десять. Окинув взором гостиную, я остановил свой взгляд на пятнистом капюшоне, устрашающе «раскрытом» огромной королевской коброй. Вольготно расположившись на каминной полке, эта пятнистая фарфоровая тварь от «Краун Дерби», казалось, не сводит с меня своих алчных изумрудных глаз. Она выглядела так реалистично, что у меня возникло желание свернуть этой гадине шею. А, почему, собственно говоря, я решил, что несчастная женщина умерла по воле неизвестного мне Х? Да, эти «милые» игрушки могли свести с ума любого крепкого мужчину, не говоря уже о женщине с богатым воображением и тонкой внутренней организацией. Находясь здесь не более получаса, я уже почувствовал себя одиноким путешественником во времени, попавшим в мезозойскую эру – период расцвета тиранозавров. Так что шанс – слететь с катушек в результате ночного бдения – мне был обеспечен, и тогда итоги моей вылазки могут быть весьма печальными: и преступника не поймаю по причине его отсутствия, и нервный срыв себе заработаю в лучшем случае (о худшем я старался не думать).

Но, сделав пару глотков скотча, я почувствовал себя почти смелым, во всяком случае близкое соседство кобры, меня перестало волновать. Но пора было приступать к главному действию, на которое я сделал основную ставку. Предполагая появление «гостей» не ранее чем к середине ночи, я специально растягивал «удовольствие» – проверку моей версии – по той причине, что панически боялся подтверждение ее абсолютной несостоятельности. Поэтому выдумывал для себя любые причины, чтобы только не идти к бассейну. В случае, если бы я был уверен в своей теории – давно бы уже был там.

Решительно поднявшись и захватив свой кейс, я направился в левое крыло через небольшой холл, где по стенам стояли шкафчики, а в середине уходила вверх служебная лестница. Бассейн располагался на первом этаже, и я решил проследовать туда через служебный путь, чтобы заглянуть в прачечную и кое-что там проверить.

Включив свет и миновав еще один коридор, я оказался перед ярко-голубым эллипсовидной формы бассейном, искусственность которого ощущалась только из-за частичного зеркального потолочного покрытия, которое было выполнено тоже в форме элипса. Все остальное пространство потолка было стеклянным, как и большая часть стен. Верная своей любви к тропической флоре и фауне, Лора заказала дизайнерам стилизовать бассейн с окружающим его пространством под островок мангровой экосистемы канала Кумбарджуа на Гоа (там есть единственный вид крокодила, обитающий в солоноватой воде огромного канала). Хотя не думаю, что настоящий канал по своей геометрической форме похож на овал, но, по-видимому, в представлениях мисс Кэмпион, такое озеро вполне могло существовать. Настоящих мангровых зарослей по краям бассейна, конечно, не наблюдалось, но были их ненатуральные, искусно выполненные аналоги: кустарники и деревца, относящиеся к семействам ризофоровых, вербеновых, мирисиновых, соннетариевых и комбретовых (о растениях мне рассказывала журналистка).

Убедительность этого оазиса крылась в деталях, выверенных, но не настолько, чтобы они не бросались в глаза: песок искрился стерильностью, сухие водоросли, будто выброшенные волной на берег, были безжизненными, камни – очень правильной формы, ну и все остальное отдавало искусственностью аквапарка. Впрочем, если не вдаваться в эти детали – общий вид бассейна впечатлял.

Водрузив кейс на большой покатый камень, я достал оттуда рабочий инвентарь. Натянув латексные перчатки, начал осматривать заросли светло-зеленого кустарника с мелкими кремовыми цветочками и бархатными листочками, даже на ощупь казавшимися «живыми». У меня было некоторое представление о том, что я должен найти, но не было уверенности, что мне это удастся. Осматривая увеличительным ультрафиолетовым сканером парочку почти одинаковых двухметровых крокодилов, «отдыхающих» на «берегу», я обратил внимание на тот факт, что один из них был покрыт микроскопической пылью, а другой – какой-то, еле заметной, белесой пыльцой. Причем силиконовая «кожа» этой парочки визуально была абсолютно идентична. Все остальные экземпляры синтетической фауны тоже были покрыты такой же, еле заметной невооруженным взглядом, пылью. Следовательно, не мешало бы заняться «особым» крокодилом. Осторожно приступив к делу, я почувствовал специфическое волнение, своего рода «вакуум» в желудке и легкое адреналиновое возбуждение. Такое состояние обычно вызывалось у меня интуитивным предчувствием важного открытия или находки. Совершенно не задумываясь, по какому-то наитию, я вынул баллончик с краской и, подняв заднюю крокодилью лапу, капнул на ее подошву небольшое пятнышко белой краски. В складках кожи лапы белесая пыль была заметна даже без увеличительной лупы. Достав шпатель, я соскреб загадочный порошок в специальный вакуумный пакетик для улик и, отрезав маленький кусочек «кожи», положил его в другой конверт. А затем все найденное аккуратно поместил в боковой карман ветровки. Собираясь заняться проверкой еще одной своей догадки, я направился к кейсу, как вдруг услышал тихий писк датчика, находящегося в верхнем кармане моей курточки. Тревожный сигнал обозначал, что кто-то пытается проникнуть в дом через черный ход. Вот оно – то, что и ожидалось! Похоже, мои предположения оказались верны, но радоваться пока было рано. Проведя одной рукой по карманам и убедившись, что средства защиты и нападения на месте, я быстро подошел к кейсу, вынул из него очки ночного видения и водрузил их на голове. Затем метнулся к коридору, ведущему к лестнице. Оказавшись в холле, я, повинуясь скорее интуиции, чем логике, глубоко засунул пакетики с порошком и кусочком отрезанного материала в открытую пасть керамического гамадриада, уже несколько лет «готовившегося» к броску. Повернув в коридор, ведущий к черному ходу, я замер, пытаясь что-нибудь расслышать, потому что рассматривать было нечего: в темном туннеле никого не было. Каких-то звуков, кроме биения своего сердца, я тоже не расслышал. Усилием воли я пытался сдержать рев адреналина в крови, но мне это слабо удавалось: Джеймс Бонд, по-видимому, из меня никогда не получится. Вновь прозвучавший зуммер датчика показался мне оглушительной сиреной, и одновременно с этим послышался шум за дверью черного хода. Подойдя поближе, я отчетливо услышал легкий шум шагов по гравию, но неизвестный явно не спешил входить. Я вынул из кармана баллончик с нервно-паралитическим газом, ни на секунду не забывая, что гостей может быть двое (более двух – все же слишком комплиментарно для меня), один из которых в этот момент, не исключено, пытается проникнуть в особняк со стороны пожарного или центрального входа. И тут вдруг откуда-то сверху послышался шум водопада, подняв голову, я в ту же секунду различил движение какой-то темной массы, падающей с потолка на мою голову… И следующей секунды для меня уже не существовало…

Полин Форестье редко опаздывала, но сегодня она проспала, чего с ней давно не наблюдалось просто потому, что отсутствовали причины для дефицита сна; и известие о смерти мисс Кэмпион тоже не выбило ее из привычной колеи. Журналистка упорно хотела такого финала, думала Полин. В конце концов каждый выбирает свой путь. Значит, такова судьба Лоры. Есть ли смысл сожалеть об этом ей, Полин? Тем более они не были приятельницами. Так что сон мисс Форестье был крепким и безмятежным, причин для каких-либо других тревог тоже, к счастью, не существовало.

В свои двадцать девять Полин смогла избежать любых волнений, связанных с личной жизнью, которой у нее почти не было: ни серьезных отношений с кем-либо, ни обычной влюбленности. Хотя, конечно, у девушки иногда возникал интерес к молодым людям, причем, ее избранники были весьма привлекательны и умны, но не спешили отвечать ей взаимностью. Мужчины, которые оказывали ей знаки внимания, почему-то совсем не соответствовали ее вкусу, а зачем в таком случае огород городить. Полин и «не городила». Но одиночество совсем не тяготило мисс Форестье, являясь в большей степени нормой ее жизненного уклада. Она сделала для себя определенные выводы и не собиралась страдать из-за отсутствия любовных историй. Девушка совсем не расстраивалась из-за своей девственности, и даже вероятный предстоящий переход затянувшегося целомудрия в его «хроническую» стадию, не пугал ее. Такое равнодушие мисс Форестье к обретению ею в недалеком будущем статуса старой девы, безусловно, имело свои причины: Полин мечтала совершенно о другом, и все ее желания, помыслы были подчинены одной цели. В скором времени она рассчитывала стать достаточно богатой, чтобы начать другую жизнь, в котором не будет тягостной атмосферы хосписа, приторных ароматов увядающих цветов, тошнотворных миазмов обреченных, немощных тел и тусклых, застывших в немом вопросе глаз… В которой не будет смазливой личинки-гусеницы Линды и блистательной бабочки-стрекозы Камиллы… Если только у них все получится… Цель уже близка, осталось совсем немного.

Полин родилась во Франции. Отца своего она никогда не видела, а мать жила и лечилась в хорошем частном пансионате. В Англию девушка приехала по приглашению своей дальней одинокой родственницы, после смерти которой Полин в качестве наследства достался скромный коттедж и небольшая сумма наличных, позволившая ей вести вполне нормальное существование. После окончания медицинской школы девушка не захотела продолжить дальнейшее обучение и пошла работать медсестрой в клинику… Постепенно работа стала вызывать у нее приступы спонтанной ярости. Боясь последствий такого своего состояния, Полин перешла на работу в хоспис, где смены были короче, но самое главное состояло в том, что обреченные больные не вызывали у нее каких-либо эмоции: ни хороших, ни плохих. К своему стыду, девушка не чувствовала к несчастным жалости или сочувствия, которое обычно возникает у нормальных людей на каком-то ментальном уровне. Ей приходилось изображать сострадание и отзывчивость. Это было нелегко, но все же работа в хосписе ей нравилась. Полин не хотела глубоко копаться в своем подсознании, чтобы понять, почему ей не нравятся больные, пытающиеся выздороветь. Она подозревала, что знает ответ, но не хотела соглашаться с ним даже мысленно. Зачем вызывать в себе душевную рефлексию, если можно ее избежать? Однако администрация хосписа хоть и не имела каких-то серьезных претензий к работе девушки, но все же Полин чувствовала не очень хорошее отношение к себе как со стороны пациентов, так и со стороны своих коллег; и тогда она стала работать на полставки, а чтобы компенсировать финансовые потери, мисс Форестье устроилась помощницей продавца-консультанта в салон-магазин «Лаборатория моды». Но, к своему удивлению, вскоре обнаружила: новая работа пришлась ей по вкусу, даже несмотря на то что ее коллега Камила и помощница владельцев салона Линда Доэрти не вызывали у нее симпатии, хотя и антипатии – тоже. Правда, через некоторое время ее отношение к этим девушкам стало окрашиваться в темный цвет. Подработка в качестве прислуги у супругов Биггс тоже не приносила ей удовольствия и часто вызывала у Полин сильнейшие чувство ненависти. И если бы мысли могли убивать – профессор Джоан Биггс умерла бы уже давно, а ее смерть была бы длительной, многократной (виртуальность, к счастью, это позволяет) и очень разнообразной по своей жестокости. Хотя девушка иногда раздумывала, может, это она убила миссис Биггс, посылая на голову той все мыслимые и немыслимые кары; конечно, все получилось не так, как ей мечталось, но результат, тем не менее был достигнут.

После смерти Ёрмунганда (чудовище, символ зла и разрушения в скандинавской мифологии – так мысленно Полин называла Джоан Биггс) пребывание в профессорском коттедже стало для мисс Форестье очень приятным и необременительным. Старик был не привередлив в еде, да и в других бытовых вопросах – тоже, не ворчал по-стариковски и не впадал в детство и маразм, несмотря на свою болезнь, при этом оплачивал ее работу не скупясь. Девушка приходила к нему два-три раза в неделю: произвести уборку, закупить продуктов, отдать в стирку белье и незначительную часть одежды, да и приготовить что-нибудь простенькое и незатейливое. Мистер Биггс, даже будучи моложе, не отличался завидным аппетитом, а теперь-то вообще ел, как птичка.

Полин знала о себе все, и при этом оценивала свои качества достаточно объективно (?): не занижая и не завышая собственную самооценку. Она обладала обычной внешностью и вполне заурядными способностями. Но когда человек это знает, он вполне способен эффективно использовать свое знание, что и делала мисс Форестье. Разумная и целеустремленная, но только в отношении того, что было нужно лично ей. Поставив перед собой цель, она трудилась упорно и добивалась результатов. Ничего и ни в чем не позволяла себе лишнего. У нее не было подруг и друзей: она в них не нуждалась. Невзирая на свои двадцать девять, выглядела Полин чуть за тридцать. В облике девушки все сливалось в сероватой невзрачной гамме: редкие, мышиного цвета волосы до плеч вытягивали еще больше узкое, угрюмое лицо с пепельной, будто грязноватой, кожей; блеклые, выцветшие, как у старухи, глаза; высокая, сутулая и худая, как хилое деревце, выросшее без света и тепла… Она и облачала себя в бесформенную одежду тускло-серых цветов. Поэтому прозвище – Серая Моль – ей очень подходило, и оно даже нравилось Полин, ведь для ее Цели такая внешность была вполне подходящей. Удивительно, но у этой невзрачной девушки были пухлые, красиво очерченные губы и фарфоровой белизны зубы. Ослепительная и жизнерадостная улыбка могла бы украсить ее унылый вид, хотя улыбалась девушка вяло и, казалось, с каким-то усилием, будто ее губы удерживаются на месте невидимыми хирургическими стежками, доставляющими при улыбке нестерпимую боль. Никто и не догадывался, что такой жалкий облик мисс Форестье был ею продуман давно, и пока такая версия образа невзрачной медсестры, прислуги и продавщицы устраивал Полин. Впрочем, самое странное и удивительное состояло в том, что в салоне у нее появилось достаточно много клиенток, которые стремились консультироваться именно у нее, игнорируя красавиц Камиллу и Линду. Правда, надо заметить, все эти покупательницы совсем не отличались привлекательностью, но главное, что они оставляли в магазине немалые деньги, а этот фактор не замедлил отразиться и на финансовом благополучии мисс Форестье. Поэтому Полин сделала вывод, что с хосписом пора закругляться. Она уже предупредила администрацию больницы о своем скором уходе, но там восприняли эту новость с еле скрываемым облегчением! А ведь хоспис очень нуждался в сотрудниках! Но над этими странностями девушка не стала задумываться: в жизни есть более интересные темы для размышлений.

Скоро наступит время, когда все изменится. Пока она обладает безликостью, но ведь на ней можно «нарисовать» любое лицо. Свое превращение в красавицу Полин оставила на потом, когда будет по-настоящему богата. Хотя и сейчас девушка вела ту жизнь, которая ей нравилась, правда, иногда некоторые особи вызывали у нее глухое раздражение и странный коктейль других чувств и эмоций: ненависти, презрения, злобы, зависти… Тем не менее она считала себя счастливым человеком. Просто представления о счастье у мисс Форестье были достаточно специфические. Все то, что было у нее на данный момент жизни, ее вполне устраивало. И если Полин и мечтала о чем-то другом, то просто считала, что для этого еще не пришло время. А ждать она умела и была благодарна судьбе, которая, видимо, неспроста подарила ей здравый смысл, обделив одним из основных человеческих инстинктов. Хотя Полин была рада, что может пренебречь своим либидо в силу его незначительного присутствия в своих потребностях. Нет желания – нет проблемы!

Полин плотно позавтракала. Ей всегда приятно было думать, что богатые не могут купить себе хороший обмен веществ. Хорошо, что хотя бы природа справедлива, и толстосумам далеко не все позволено в этом мире. Вот Линда, к примеру, вечно находится в полуголодном состоянии, ходит со злыми глазами, алчно рыща повсюду в поисках еды. Сотрудники их салона могут перекусить в комнате отдыха (поесть плотнее можно в недорогом кафе по-соседству), вот мисс Доэрти и околачивается у них, когда приходит после своей основной работы в рекламном агентстве; причем нередко эта гусеница отдыхает в лаунж-зоне, предназначенной для всего коллектива, а стерва Линда оккупировала ее практически единолично. «Конечно, она неформальный заместитель директора; ей все позволительно», – в который раз мысленно негодовала Полин. Но вскоре злость девушки уступила место практическим размышлениям.

Закрыв на ключ свой небольшой уютный коттедж, она миновала многоярусную цветочную клумбу, чудесное творение Ларса Слэйтера, и направилась к дому профессора Биггса.

Этим утром погода не стала изменять своему хмурому настроению: день не был погожим, но Полин нравилось почти любое состояние атмосферы, за исключением разве что откровенного буйства стихии. Правда, никогда еще девушке не случалось наблюдать подобное в непосредственной близости от себя.

Несмотря на свое двадцатиминутное опоздание, Полин не волновалась по этому поводу: вряд ли профессор это заметит. А даже если и зафиксирует несколько поздний приход своей прислуги, то безучастно промолчит: для него теперь временные категории, похоже, не имеют особого значения.

Вчера вечером был дождь, который вскоре прекратился, но уже глубокой ночью начался ливень, поливавший до утра. Профессор мог заснуть в кресле, оставив приоткрытыми окна, и за холодную ночь вполне мог простудиться: он легкомысленно относился к своему здоровью и часто говорил Полин, что хотел бы заболеть и тихонечко отойти в мир иной. Иногда девушка спрашивала себя, что она почувствует, когда желание профессора умереть исполнится? Но обычно на гипотетический вопрос она не утруждала себя ответом. Ей почему-то нравился Алан Биггс, хотя он нечасто позволял себе утолять любопытство и желание Полин заполнить пробелы в полученных ею знаниях. Странно, что преподавательская деятельность не нравилась профессору, иногда размышляла Полин; его редкие лекции были чрезвычайно интересными и яркими. Но удивительно, что и девушка была симпатична профессору, казалось, что он не замечает невзрачной внешности своей прислуги и ему импонируют ее сообразительность и своеобразное чувство юмора, из разряда черного. Даже в молодости Алан Биггс был равнодушен к женским прелестям, и этот факт нашел свое подтверждение в его женитьбе на Джоан, которая была, как говорят, очень умна, но и настолько же некрасива. Когда-то, еще до своей работы у профессорской четы, Полин задавала себе вопрос: как вполне привлекательный мистер Биггс мог влюбиться в такую уродливую женщину, как Джоан, но потом поняла, что в природе подобного обстоятельства – влюбленность профессора Биггса! – просто не могло бы возникнуть. Вот еще одно подтверждение того факта, что лучшая основа для брака – правильный расчет, а не чувства. Вывод, к которому пришла Полин в результате анализа своих наблюдений состоял в том, что сильные и взаимные чувства со временем способствуют разрушению уважительных взаимоотношений.

Большой и современный коттедж профессора находился в десяти минут ходьбы от ее дома. Открыв калитку, девушка прошла по тропинке и поднялась по каменным ступенькам центрального входа; остановившись, она достала ключ. Но, вставив его в замочную скважину, Полин вдруг обнаружила, что дверь не заперта. Полин этому не очень-то удивилась: иногда старик забывал закрыть дверь на замок. Мисс Форестье вошла в дом, прикрыв за собой дверь. В коридоре было темно, и девушка включила стенной, закрытый миниатюрным витражом, светильник. Сделав несколько шагов по освещенному холлу, Полин остановилась и громко крикнула:

– Профессор Биггс, вы дома? – Она не боялась разбудить старика, если бы тот спал или дремал в этот момент: он сам просил ее о таком одолжении. – Но ответом ей была тишина.

Полин почувствовала смутное беспокойство, но не до такой степени, чтобы запаниковать: она вообще всегда старалась держать себя в руках, и это ей удавалось, может потому, что ничего неординарного в жизни мисс Форестье пока не происходило. Конечно же, ей не раз приходила в голову мысль, что когда-нибудь она может обнаружить тело Алана Биггса, заснувшего навсегда. И сейчас, застыв на полпути к гостиной, Полин вдруг поняла, что далекое и нереальное «когда-то» наступило этим пасмурным осенним утром. Она попыталась проанализировать свои чувства, будучи даже не вполне уверенной в своей интуитивной, ничем не обоснованной, догадке, но поняла, что ощущения, ее охватившие, можно назвать «приятным возбуждением»; похожее состояние неоднократно наблюдалось у Полин и в хосписе.

Сделав глубокий вдох и медленный выдох, девушка зашла в гостиную, надеясь, что профессор ее не разочаровал и покинул наконец-то этот мир. Хотя, разумеется, он мог бы умереть и в своей спальне или в кабинете. Но она предпочла бы для такого действа гостиную. Ей импонировал Алан, как, впрочем, и эта комната, такая приятная и уютная – просто прекрасное место для комфортного ухода из жизни. Полин лукавила, у нее был и свой личный интерес в выборе места упокоения старика. Но она не спешила себе в этом признаваться. Свою особенность – никогда не думать о себе плохо – девушка всячески поощряла и развивала. Но сейчас у нее было достаточно других вопросов, требовавших безотлагательных действий. Хорошо, что она никогда не боялась мертвецов. Учась в медицинской школе, Полин неоднократно могла наблюдать, как приходиться трудно тем, кто испытывает страх и даже ужас при виде застывших покойников. Это ее весьма удивляло. Сама девушка относилась к смерти как к логическому и естественному финалу, тем более, когда умирали старые или больные люди. Зачем ежедневно испытывать боль, заставляя свое немощное тело повторять практически неизменный ритуал бытия? Говорят, что человек через свои физические и душевные страдания приходит к мудрости, покаянию и очищению. Возможно… А к чему могут прийти психически больные люди? К испытанию здоровых? К тем, кто заботится об их более-менее нормальном существовании? А кому тогда нужно это существование? На этом вопросе Полин обычно заканчивала свои размышления. Девушка не была религиозной, но не могла причислить себя и к атеистам по той причине, что у нее не было каких-либо серьезных знаний, опирающихся на материалистическую концепцию устройства мироздания. Полин всегда подчиняла любую теорию своим личным желаниям, нередко вопреки не только общепринятым представлениям, но и логике. Если ты стар, дряхл или болен – не является ли смерть – благословением? И если вдруг правомерен буддизм или индуизм – умерший получит новое тело, возможно и лучшую судьбу, ну а если – нет, значит, не повезло. Конечно, желательно и в этой жизни вести себя положительно, – рассуждала она. «Положительно» и «отрицательно» были излюбленными словами мисс Форестье, но границы этих понятий в ее сознании были настолько размыты, что на многие вопросы, требовавшие однозначных ответов, к примеру в чем «положительность» того или иного происшествия, она могла недоуменно заметить: «Ну… это зависит от обстоятельств». И на гипотетический вопрос: что хорошего в тайфуне? Отвечала: «… а вдруг из-за него погибнет человек, который в будущем может уничтожить планету». Поэтому любое происшествие Полин не только пыталась представить в «положительном» для себя свете, но и искренне в это верила.

Профессор не подвел ожиданий своей прислуги: он действительно нашел смерть в своей любимой гостиной и в своем любимом кресле. Темноволосая голова мужчины покоилась на бежевой спинке бержера, правая рука свободно свешивалась, а полусогнутая левая – лежала на поясе. Глаза были закрыты, на губах застыла легкая, может, чуть ироничная улыбка. Махровый бежевый в шоколадную полоску халат обнажал худые сероватые щиколотки. Ничего не подозревающие старые тапки по-прежнему пытались согреть его холодный ступни. Девушка сразу поняла, что старик мертв, хотя его поза и несколько лукавое выражение лица могли бы обмануть многих: внешне – мертвый Алан Биггс ничем не отличался от живого Алана Биггса, погрузившегося в безмятежный, а может, и приятный сон. Только человек, неоднократно наблюдавший в непосредственной близости прикосновение смерти к другому своему соплеменнику, мог бы заметить, что черты бледного лица профессора заострились; казалось, они стали приобретать восковую искусственность, превращаясь в муляж и выражая полную отрешенность и безучастность. Видимо, Алан Биггс наконец-то обрел то, к чему стремился в своей земной жизни.

Вдруг выглянуло солнце, и яркие лучи, проникнув сквозь кремовые шторы золотистым потоком света, образовали на темном полу гостиной четкий ореол. И в центре этого круга стояло кресло с неподвижной фигурой профессора. «Будто подиум сцены, – подумала мисс Форестье, – а почему бы нет? Сцена смерти из спектакля под названием «Жизнь».

Подойдя к профессору, она приложила свою руку к худой и морщинистой шее старика – автоматический жест, продиктованный многолетними профессиональными навыками. Тело профессора было холодным. Полин внимательно осмотрела лицо старика: в углах полузакрытых глаз образовались тусклые участки треугольной формы, так называемые пятна Лярше, из-за высыхания кожа на краях ноздрей потемнела, слизистая оболочка губ стала серо-бурой и морщинистой. По этим признакам девушка сделала вывод, что профессор умер не раньше 4–5 часов назад. В процессе своих размышлений о дальнейших шагах Полин, тем не менее делала то, что знала и умела. Мысль о том, что мистера Биггса могли убить, приходила ей в голову. Но почему-то такая версия смерти старика ей показалось маловероятной: все было как обычно – спокойно и тихо; да и насколько она могла увидеть, а в большей степени почувствовать: следов постороннего присутствия в коттедже не наблюдалось. И самое важное, девушке предстояло выполнить одно из главных своих дел в этом доме; мысль об этом заставляла ее сердце биться сильнее, а инициированный возбуждением адреналиновый вихрь подавлял любые опасения и страх.

Застыв на месте, она внимательно осмотрела гостиную: беглый взгляд подтвердил ее первые впечатления. На кофейном столике – пустая кофейная чашка, полупустой коньячный бокал и коробка открытых шоколадных конфет. Такой натюрморт – вполне обычная утренняя картина одинокого старика: чашка крепкого кофе, крошечная порция «Хеннесси», конфеты из черного шоколада с дробленым миндалем. Ночь, наполненная сонмищем дум, воспоминаний, эхом голосов и калейдоскопом полустертых образов, – угасла для Алана, угасло и все то, что наполняло и ночь, и день в этом доме…

Быстрым, но цепким взглядом Полин осмотрела первый этаж, затем зашла в небольшой чулан, где хранился хозяйственный инвентарь, выбрала новую пару латексных перчаток и, захватив их с собой, поднялась на второй этаж направляясь в кабинет профессора. Тихо открыв дверь, будто опасаясь разбудить старика, она вошла в комнату. Из-за темных штор здесь царил полумрак. Девушка включила светодиодную подсветку книжного шкафа и, подойдя ближе к середине стены, отыскала глазами свою «памятку» – фигурку маленькой керамической совы. Натянув на руки перчатки, Полин стала аккуратно вынимать из стеллажа книги, пытаясь унять лихорадочное волнение, но удавалось ей это с большим трудом. Вскоре она увидела металлический сейф, шифр которого знала наизусть, но все ее телодвижения оказались ненужными: тайник был и так открыт. Удивленная Полин обнаружила в нем только несколько старых газет, но дневника профессора там не оказалось. «Кто-то оказался проворней меня, – с ужасом подумала девушка. И как бы мне теперь не составить «теплую» компанию старику в прохладной атмосфере морга». На несколько мгновений ее охватил паника, по спине пробежал озноб страха. Но усилием воли Полин уняла предательскую дрожь и, осторожно присев в кресло, попыталась проанализировать создавшуюся ситуацию. «Профессор мертв не менее четырех часов, и если его убили, то убийца, захватив с собой дневник, вряд ли бы ждал меня, дабы не завтракать в одиночестве. Но мне, безусловно, тоже не стоит этого делать». Интуитивно чувствуя, что она в доме одна, не считая мертвого старика, Полин успокоилась. Оставив все как есть, а чтобы полицейские увидели пустой сейф, она сбросила книги на пол и, чуть подумав, взяла шерстяной плед, лежавший на диване, и протерла им открытую дверцу сейфа, положив плед на место, спустилась на первый этаж. Заглянув в гостиную и убедившись, что профессор продолжает мило улыбаться, девушка достала из своей сумочки мобильный телефон и стала звонить старшему инспектору Теллеру. Она не забыла о его просьбе: если так получится, что именно Полин обнаружит бездыханное тело старика (интересно, а кто бы еще, кроме нее, мог это сделать?), то надо прежде всего позвонить ему. Инспектор даже соизволил объяснить свою пожелание, мол, у него есть информация, что в их городе появились желающие незаконно экспроприировать библиотеку профессора и его записи, если таковые найдутся, так что»… надо быть начеку, но распространяться об этом категорически запрещено». Судя по всему, мистер Теллер был прав. Разумеется, она ему позвонит в первую очередь. Девушке нравился инспектор, очень «положительный» мужчина! Тем более старика-то могли и убить: входная дверь дома открыта, а сейф пуст. Конечно, о сейфе она говорить не станет. Позвонив инспектору, Полин больше не стала ничего предпринимать: мистер Теллер ответил, что теперь сам все организует.

В ожидании инспектора и полицейских девушка вышла на улицу и присела на скамейку под высоким платаном. Иногда она поглядывала на небо, огорченно наблюдая, как плотный слой серых облаков, намеревающихся плавно превратиться в темные осенние тучи, закрывает полуденное солнце. Небеса, похоже, находились в раздумье: стоит ли в ближайшее время поливать дождем небольшой английский городишко, где уже во всю орудует старуха с косой? А разве где-то есть места радостнее и беззаботнее? Огорчение мисс Форестье не было показным, но расстроилась она не из-за смерти профессора, впрочем, полиции знать настоящую причину ее печали не следовало бы. Поэтому пусть думают, что она переживает из-за кончины мистера Биггса. Почувствовав, что замерзла, девушка возвратилась в дом.

…Инспектор Теллер стоял у древнего распахнутого сейфа и не верил своим глазам: кто, черт возьми, разбил его единственную Надежду! Даже не надежду, а Смысл его жизни! Чувствовал он себя отвратительно с самого утра: головная боль не давала сосредоточиться на самых элементарных вещах. Мужчина выпил уже две обезболивающие таблетки, но его страдания, казалось, теперь усилились многократно! Что ж, шансы найти преступника у него есть! Хорошо, что девчонка ему сразу позвонила. Дело важное: убийство и кража! По-видимому, и для него пришло время побороться за свое счастье! И он его выгрызет у кого угодно, если на то будет необходимость!

Глава 20

Cознание приходило постепенно, поначалу обозначившись ощущением себя в качестве сконцентрированной каким-то фантастическим образом микроскопической точки пространства, беспрерывно и с огромной скоростью мчащейся по извилистому, бесконечному белому лабиринту. Затем скорость движения моего сознания – точки стала замедляться… и наступила темнота. Длился этот мрак, может, мгновение, может, сутки-другие… Потом наступило слияние точки с чем-то физическим, более материальным, и трансформировалось в тяжесть век и песочную сухую горечь рта. С огромным трудом удалось разлепить веки, раскрыть которые не получилось из-за налипшей на них комочков земли, хотя этот факт определился мною позже. С покалывающей резью в глазах пришло осознание того, что я жив. Затем, с медленным ощущением некоторых частей своего тела, пришел холод, но он был всего лишь толикой зла в преддверии ада. Но и тот не заставил себя ждать, явившись в обличье смертельной жажды. Во рту, казалось бы, наполненного хинной корой, стоял тошнотворный привкус алкоголя и еще чего-то, не менее отвратительного. Пить! Все-что угодно! У меня возникла полная уверенность, что я – в аду, и вместо крови у меня – раскаленная магма. Но спустя какое-то время я сообразил, что преисподнюю мне устроили пока еще в этой жизни. С трудом удалось пошевелить пальцами ног… стало понятно, что на ногах у меня какая-то обувь, следовательно, спать я тоже не ложился (у меня нет дурной привычки заваливаться в постель обутым). Но и то, где я находился, мало напоминало кровать или любое-другое место, предназначенное для этой благой цели. Не открывая глаз, с усилием я попробовал приподнять свинцовую руку. Частично удалось. Попытался себя ощупать. Обрадовало то, что моя ветровка – «выручалка» – на мне. Очухавшаяся память подсказала нужный карман. Чуть влажный платок помог глазам и немного зрению. Но увиденная картина, точнее, отсутствие возможности что-либо рассмотреть, затмила радость от того факта, что я остался в большей степени живым, чем мертвым: отравленная кровь или уже другая жидкость вместо нее, тяжело и вязко ползла по моим сосудам. Громкий гул в ушах наплывал, перманентно затихая и возвращаясь. Я почувствовал, как меня охватил озноб, а холодный пот, смешанный с грязью, мочой и другими земляными субстанциями, сцементировал все мое тело. Нужно было сбросить с себя этот кокон, грозящий превратиться в саван. Может, напрасно у меня такой жизнелюбивый и стойкий организм? Зачем было приходить в себя, если повторный уход в забытье обязательно произойдет, и ад случится еще накануне смерти?.. Вокруг было темно, только где-то, в глубине темного свода, мерцали какие-то точки, то ли звезды, то ли шляпки гвоздей… понятно чего. Тем более что лежал я то ли в яме, очень похожей на могилу, то ли – в деревянной емкости, предназначенной для места вечного упокоения, хотя дерево пока не обнаруживалось… Господи, вот оказывается: какое оно, счастье! Прийти в себя и обнаружить, что ты не в гробу! Может, в последний момент, у моего врага проснулось человеколюбие, рука его дрогнула, и он не довел начатое дело до логического конца? Лучше бы гуманность моего неприятеля спала… Однако делать было нечего: если я не погиб, то нужно было выбираться из ловушки, которую сам же и помог организовать своим противникам по собственному скудоумию!..

Спустя некоторое время я смог поднести руку поближе к своим глазам: светящийся циферблат часов «обрадовал» меня тем обстоятельством, что мой «анабиоз» длился почти пять часов! Ужас открытия вспрыснул хорошую дозу адреналина и норадреналина в мои скованные льдом сосуды, немного разогрев их. Мне удалось с трудом подняться на ноги. Откуда-то, из глубины моих полудохлых внутренностей, подкатила волна тошнотворной массы, но в последнюю секунду мне удалось извергнуть ее в сторону от своего, пока еще живого, тела. От слабости ноги не держали меня, дрожали все части моего жалкого существа, я казался себе дряхлым стариком, страдающим болезнью Паркинсона в самой ее последней стадии. Очень хотелось пить. Появилась мечта: о речке, ведре воды, дожде, снеге, грязной луже, моче и даже не своей собственной, наконец. Ничего этого не было, в том числе и мочи, ее я, видимо, излил, пребывая в блаженной прострации. Пришлось поставить мысленный запрет на это желание хотя бы до тех пор, пока не выберусь из этой могилы. Хорошо, что куртка была на месте, но очков ночного видения не было; зато в одном из карманов ветровки был фонарик. Вынув его, я стал проверять содержимое всех остальных отделений куртки: все было на месте, за исключением смартфона. Осветив все вокруг, я осознал, что мысль о могиле отнюдь не являлась преувеличенным силлогизмом; мой кейс лежал в одном из углов прямоугольного вместилища для усопших. Я смог добрести до этого угла, ставшим для меня символом оптимизма и веры в прямом и переносном смысле, потому что здесь, кроме моего рабочего чемоданчика, стоял старый деревянный крест, кем-то заботливо прислоненный к земляной стене. Стало быть, меня не собирались убивать, даже решили оказать некоторую помощь для возвращения в реальную жизнь. А, собственно говоря, зачем меня теперь убивать? Все улики, вероятно, уже уничтожены. Тем не менее«…даже в безысходности есть надежда на борьбу». Что я могу доказать? Очевидно, не получится даже доказать, что на меня было совершено нападение. Я до сих пор чувствовал себя недостаточно протрезвевшим, хотя помнил только то, что выпил совсем немного. Но, вполне возможно, что мои новые «друзья», с которыми мне пока не удалось познакомиться, помогли мне дойти до предельной алкогольной кондиции или вкололи какую-нибудь гадость, хотя похоже, меня вырубили электрошокером (чувствовалось небольшое жжение в левом боку). (Странно только, как это могло у них получиться? Но размышлять об этом я буду позже, если, конечно, мне удастся выбраться из этой ловушки.) Для мистификации потенциальных окружающих облили алкоголем, поэтому от моей одежды и несло спиртным, как от бочки с забродившим суслом. Или мои враги посчитали, что своим нормальным видом и запахом я могу оскорбить эстетические чувства моих нынешних соседей? В таком случае, чувство юмора мистера Х и Ко находится за гранью моего понимания.

Первым делом, я вынул из кейса бутылку с водой и выпил ее залпом. Стало чуть легче. Сделав шаг, я вступил, похоже, в собственную мочу и рвоту. Но «вступление» в свои же нечистоты подействовало на меня жизнеутверждающим образом: вкупе со стыдом я вдруг почувствовал злость, а вместе с ней и сокрушительную ярость, направленную на своего неизвестного врага (впрочем, моей вины в случившемся было немало).

Поначалу мне удалось выбросить из могилы свой кейс. Ураган эмоций так захлестнул все мое существо, что я получил огромнейшую порцию гормонального смерча, преобразовавшегося в бурный всплеск энергии; в конечном итоге это обстоятельство помогло мне проявить обезьянье мастерство и за несколько мгновений взобраться на крест. Нащупав у края какое-то металлическое ограждение, я подтянул свое ожившее тело и перебросить его на какие-то камешки, впоследствии оказавшиеся чьими-то костями. Фонариком осветив их, я почти пришел в чувство, увидев голый череп в страшном оскале, венчавший хорошо сохранившийся скелет. Мне оставалось только принести свои извинения этим останкам чьей-то былой физической сущности за неосторожное вторжение в его жилище. Хотя я был уверен, что и крест, и этот скелет сюда были принесены тем же мистером Х, чтобы лишний раз поиздеваться надо мной. Да, приходилось признать, что мои враги обладают своеобразным чувством юмора и не обременяют себя высокими морально-нравственными принципами. А то, что в группу мистера Х входило минимум два человека – теперь уж можно было не сомневаться. Погрузочно-разгрузочные работы с моим «наэлектризованным» телом не мог проделать один человек. Нет, теоретически, конечно, можно представить, но ведь и в особняке Лоры был маневр у парадного входа на отвлечение моего внимания. Почти без усилий с моей стороны, память стала воспроизводить картину произошедшего до того момента, как нечто упало (?) мне на голову, хотя, подозреваю: не это обстоятельство повлияло на мое сознание, вернее на его отключение. (О происхождении этого упавшего «нечто» тоже надо будет подумать!) Разумеется, хотелось бы мне еще узнать и детали проводимой на моем теле операции (возможно, оно, тело, и не самое замечательное, но я к нему привык!) Взглянуть бы на этих «кардиологов», не брезгующих подработкой в «ритуальных услугах»!.. Агрессивные намерения вновь разбудили во мне заснувшую было ярость, породив гнев. А гнев, при правильном его применении, может трансформировать окружающую действительность в форму, пригодную для ее целесообразного использования. Я даже легко отмахнулся о вновь возникшей жажде. Достав баллончик с аэрозольной краской, я нанес совсем небольшое пятно на первом же погосте, располагавшимся рядом с местом моего временного «упокоения». Затем достал из кейса складной большой рюкзак, разложил его и, поместив в него все остальное, я повесил свою ношу за спину. Осветив фонарем вязкую окружающую мглу и воочию убедившись в моих предположениях о своем местонахождении, я немного взбодрился: атмосфера заброшенного кладбища все же уютнее микроклимата благоустроенного морга, но тем не менее ненамного теплее. Чтобы согреться, нужно было принять горячий душ, выпить кофе и лечь в мягкую постель, укрывшись с головой теплым одеялом. Судя по всему, всю эту, казалось бы, малость, мне никто не спешил предоставлять. Оставался один вариант: интенсивно двигаться туда, где я смогу воспользоваться благами цивилизации. Но из-за густого тумана нельзя ничего было рассмотреть на расстоянии двух ярдов. Мне было все равно, куда направлять свои стопы, как известно, все пути ведут в Рим. В моем случае эту поговорку нужно было воспринимать в буквальном смысле.

Из-за скользких мокрых листьев, устилавших землю, первые шаги в сторону вечного города чуть было не закончились для меня фиаско, но небольшой надгробный памятник помог мне удержаться на месте. Это было весьма удачно, потому что в полураскрытой ладошке гранитного ангела сохранилась толика вожделенной влаги. Так что, похоже, обстоятельства мне благоволили. Я даже стал ощущать, что мистическая атмосфера кладбища постепенно успокаивает мою издерганную земными заботами душу. На самом деле мне, вероятно, хотелось так думать. Присев на надгробную плиту, к сожалению, не для того, чтобы подумать о вечном, я вовремя вспомнил о пешеходном навигаторе (выпивка весьма поспособствовала развитию амнезии), притаившемся в одном из карманов ветровки. Вынув его, я уже через несколько минут смог оценить свое местоположение, кроме того, мне все же пришлось признать, что у моих противников присутствует определенный кодекс чести: расстояние до Тауэр-Хилла не превышало четырех миль. Вполне возможно, что со мной хотят сразиться в равной борьбе, и поэтому на данном этапе нашего противоборства немного облегчили мне задачу, позволив благополучно вернуться к родным пенатам. Мысль, что меня пока не собираются освободить от всех земных желаний, придала мне колоссальный приток энергии, и я двинулся в путь, который, очевидно, нельзя будет назвать приятной ночной прогулкой.

Плотный занавес тумана закрывал не только предполагаемые мною небо и луну, но и поглощал все звуки ночи. Только густой, сладковато-гнилостный запах увядших листьев, тяжелые испарения сырой земли, да скудное мерцание редких звезд вселяли в меня веру, что я еще нахожусь в том же мире и в том же качестве. Я не прочь когда-нибудь испытать пребывание своей сущности в другом измерении, но желательно (для меня, во всяком случае) к этому путешествию немного подготовиться (если, конечно, мне будет это позволено).

Не очень-то уповая на вялый луч фонаря, бесплодно пытающегося прорубить узкий коридор видимости в плотном тумане ночи, я буквально нащупывал дорогу дрожащими от холода и навязанного похмелья руками. Спотыкаясь и натыкаясь на обрушившиеся старые памятники, плиты, статуи, кресты, я добрел еще до одного надгробия, на котором в смутных очертаниях угадывалась небольшая скульптура то ли девушки, то ли нимфы, держащей в руках округлой формы чашу. У меня возникло чувство, что само провидение помогает мне избежать смерти от обезвоживания и воспрянуть духом и телом.

Минут через двадцать я вышел к проселочной дороге. Туман здесь был менее густым и казался мне легкой перламутровой дымкой. Около получаса я шел по пустынной дороге, как заправский бэкпекер, а затем, сверившись с навигатором, подошел к лесу. Здесь уже можно было кое-что рассмотреть и услышать, да и древесно-пряный букет лесных ароматов вдыхать было очень приятно. Смолистая аура леса побуждала к решительным действиям. Сильнейшее желание выбраться из этого переплета, а скорее мысль о реванше, почти излечили меня и от отравления, и от холода, да и от других неприятных последствий моего пребывания в могиле. Я почти не обращал внимание на мокрые ветви деревьев, упорно пытающихся мне выколоть глаза. Лес не спал, хотя пытался создавать иллюзию покоя. Повсюду слышались звуки лесной ночной жизни. Хотя мне ни разу ни удалось увидеть зеленых или золотисто-блестящих глаз птицы или зверя. Возможно, здесь водились дикие кабаны и другие опасные животные; иногда я даже ощущал на себе чьи-то взгляды, но шел напролом, как торпедоносец, и от меня, по-видимому, исходила такая волна агрессии, что никто из возможных лесных хищников не захотел меня преследовать. Да и мозг мой был занят составлением различных схем возможного контрнаступления. Картина произошедшего мне была более-менее понятна, хотя я до сих пор не знал: кто за всем этим стоит. Но то, что я уже нажил себе сильного врага, не вызывало никаких сомнений; и, похоже, все следы преступления, которые можно уничтожить – уже ликвидированы.

Древесные стволы, стоящие рядами темных колонн и окутанные сизой дымкой, представлялись мне бесконечным лесным океаном, а небо было скрыто сплошным потолком густых темных ветвей. За каждым шагом или поворотом я ждал просвета, но деревья вставали ряд за рядом, может, они были и не очень высокими – до тридцати-сорока футов, но сейчас, ночью, виделись мне армией исполинов, враждебных, безмолвных, непобедимых.

В конце концов лес раздался, будто бесшумно разъехались театральные кулисы. И теперь я мог наблюдать медленное таяние ночи: темный мрак словно просачивался в земную твердь, тая на глазах. Серо-сизые проблески утра казались мне удивительно прекрасными. Вот что значит побывать одной, точнее – двумя ногами в могиле! Всю дорогу до дома я размышлял, вспоминал, сопоставлял и сделал некоторые выводы. Во-первых, у меня вновь теперь было два клиента: миссис Старлингтон и я сам. Только от второго клиента я не получу финансового вознаграждения, зато, может быть, помогу ему продлить возможность решать собственные и чужие проблемы еще некоторое количество времени, да и Клео не хотелось бы огорчать.

Добрался я до своего дома к пяти часам утра. На пороге, перед входной дверью, лежал мой смартфон, а с другой стороны двери лежала смертельно напуганная кошка. Я поднял Клео на руки, и от переполнявшей ее радости бедное животное стало лизать своим острым, шершавым язычком мое грязное, заросшее щетиной лицо, вызвав у меня слезы умиления. Надо же, а кошки иногда бывают похожи на собак или на людей. Наконец, отдав дань восторженным сантиментам, я снял грязные кроссовки и в дурно пахнущих носках (лучше бы мне остаться в обуви!) прошел на кухню и первым делом выпил не менее литра воды, затем выбросил нетронутую и заветренную кошачью еду в мусорное ведро. Тщательно помыв миски, я наполнил их новыми порциями корма. Особых приглашений не потребовалось: Клео, не взирая на амбре, исходящее от меня (зловоние носков, полагаю, было всего лишь легким флером), с жадностью набросилась на пищу, но вскоре «королевская» кровь заставила ее вспомнить об этикете, и она резко замедлила темп своего насыщения. Убедившись, что с четвероногой подругой все в порядке, я поднялся на второй этаж и вошел в ванную комнату – объект моего недавнего страстного вожделения и самой горячей мечты.

Стоя под горячими мощными струями воды и млея от наслаждения, я почти стонал, ощущая многократные вибрации всех клеточек своего тела, желая только одного, чтобы этот точечный массаж продолжался как можно дольше. Но через некоторое время эйфория стала спадать. Я давно заметил, что пик удовольствия заканчивается в тот момент, когда тело уже получило необходимое количество тепла. Впрочем, это относится ко всем видам человеческого кайфа, поэтому я стараюсь, к примеру, есть медленно и останавливаться, не достигнув полного насыщения, чтобы через небольшой промежуток времени можно было бы вновь наслаждаться едой. В некоторых других видах чувственных радостей все обстоит несколько сложнее: иногда волевое усилие оказывается слабее физиологии. Но этим ранним утром я даже не пытался затягивать свое пребывание в душевой кабинке: мне нужно было вновь возвратиться в дом, где получил такой коктейль ощущений, что последствия этого до сих пор время от времени скручивали мой желудок в тяжелый узел боли, а воспоминание о кладбищенских запахах вкупе с вонью разложившихся носков сводил мой рот в предсмертной судороге. После душа я подошел к унитазу, чтобы окончательно избавиться от результатов своей ночной встречи с моими новыми «друзьями». Процедура очищения вполне удалась, и я стал чувствовать себя бодрее, хотя аппетита не было, но пару стаканов апельсинового сока и чашечка крепкого кофе оказались весьма кстати. Взглянув на часы, я примерно подсчитал лимит времени, в который мне нужно было уложиться в особняке журналистки. Полученный расчет меня почти успокоил. Только бы не помешали непредвиденный обстоятельства. Собираясь отправиться в дом мисс Кэмпион почти в шесть утра, я надеялся, что эта вылазка останется незамеченной для всех, в том числе и для мистера Х. Надеюсь, они не считали меня безумцем! Но, безусловно, у меня не было в этом уверенности. Я и сам-то себя не считал таковым… до сегодняшнего утра! Придется рисковать, пока еще утро не вступило в свои права, потому что позже шанса – хоть как-то сохранить секретность – у меня уже не будет.

Хорошо бы завалиться в постель и немного поспать… я был согласен даже на легкое, невесомое прикосновение своей щеки к мягкой и приятно пахнущей свежестью подушке, но… если бы я это сделал – то, несомненно, обрушился бы всей свинцовой массой своего загнанного и смертельно утомленного организма на подходах к любой горизонтальной поверхности, даже отдаленно не похожую на мою постель… Жестко, даже по-садистски, я поставил жирную точку на своей такой, несбыточной в ближайшем будущем, фантазии. Раньше мне приходилось ставить такие точки только в период моего пубертатного взросления при взгляде практически на любую человеческую особь женского пола. Тренировок было так много, что сейчас мне удавалось ставить мысленный запрет на многие свои желания почти без всяких усилий.

Переложив из многострадальной ветровки, достойной кисти Дали, необходимый инвентарь для предстоящей работы в другую куртку, почистив свой рабочий кейс, я вышел навстречу новым приключениям. Перед своим уходом я не забыл подойти к спящей Клео, которая нашла в себе силы раскрыть сонные глаза и взглянуть на меня относительно спокойно, совсем не так, как прошлой ночью. Кому-то такое суеверие может показаться смешным, но мне оно придало уверенности в том, что на этот раз моя вылазка закончится более-менее благополучно.

Для экономии времени и сил я решил полпути проехать на машине, которую даже не стал осматривать на предмет чего-нибудь подозрительного: все-таки в моем, казалось бы, недавнем поражении оказалось немало положительных сторон. Меня могли убить, однако не сделали этого и, подозреваю, отнюдь не из-за моих достоинств, а по той простой причине, что я еще был нужен им для чего-то. А судя по последним событиям, я был удручающе предсказуем для своих противников. И в слежке за мной уже не было никакого смысла: меня полностью лишили возможности что-либо доказать – разумеется, в практическом аспекте. Но теоретически – нет: невозможно что-либо совершить и не оставить никаких следов. Впрочем, с такими супер мощными электронными технологиями, какие применяются в нашем современном мире, этот постулат все же претерпел некоторые изменения. Хотя истина от этого не меняется: все равно будут существовать улики, только другого порядка. Надо только уметь их обнаружить, не забывая о психологической подоплеке той или иной мотивации человеческих поступков, и вследствие этого – имеет место специфическая логика поведения индивидуального человека. И сейчас я очень надеялся, что найденные и спрятанные мною в пасти кобры возможные улики преступления, не были обнаружены моими недругами. Проанализировав все, я теперь был почти уверен в своей неуязвимости, на какой-то, конечно, отрезок времени.

Сев в машину, я поставил «Baker Man» датской поп-группы «Laid Bak»; мне нравилась эта вещь, но, кроме того, сейчас бы мне не помешало так же оптимистически смотреть в свое будущее, как это делал пекарь из клипа песни, радостно парящий в воздухе.

Выехав на проезжую часть, обрадовавшей меня тишиной и легкой дымкой тумана, лениво клубящемся у самой поверхности асфальтового покрытия, я вдруг подумал об одной «мелочи», на которую когда-то не обратил должного внимания. Известный афоризм, что «дьявол – в деталях», я иногда пропускал мимо своего сознания, но успокаивало то, что хотя бы об этом не забываю. Неоднократно бывало так, что я недостаточно тщательно выискивал недостатки, шероховатости своих схем и планов, сосредоточившись только на поиске возможных улик. Впредь об этом не стоило забывать. А та деталь касалась взаимоотношений Дэвида Старлингтона и Лоры. Я вдруг вспомнил, что журналистка как-то вскользь заметила, что у этого наследника империи рыльце в пушку, но подробнее на эту тему, к сожалению, она тогда распространяться не стала. Самое интересное, что навела меня на это воспоминание песня о том-же пекаре: по какой-то ассоциации в моей голове возникла мысль о поросенке, ну а дальше построить ассоциативный ряд мне не составляло труда. Был ли у Лоры компромат на Дэвида? И знал ли он об этом?

Добравшись до парковки, находящейся у административного центра, я припарковал «мазератти» между двумя другими автомобилями, темневшими в предрассветной мгле. На пару минут я плотнее прижался к спинке сиденья и выждал еще некоторое время, пытаясь услышать свою интуицию, но та молчала. Может, я окончательно ее разочаровал? А чего, собственно говоря, мне сейчас бояться? Я контролировал события, направлял их и надеялся на удачу.

Не спеша выйдя из машины, я направился в сторону озера, чтобы подойти к особняку Лоры окольным путем. Конечно, времени на дорогу ушло минут на пятнадцать больше, но прогулка мне пошла на пользу: удалось частично снять сонливость.

Небо начало светлеть, но утро обещало быть серым и хмурым, как и мое настроение. Хотя не могу охарактеризовать свои ощущения как негативные, скорее я был озабочен, но, несмотря на пережитое, мой настрой был достаточно боевым. Кроме того, радовало отсутствие дурных предчувствий.

Вокруг царило относительное безмолвие: слышался только шелест по гравию моих новых кроссовок и негромкое покрякивание завтракающих уток.

В особняк я вошел так же просто, как и в прошлый раз. Отключив сигнализацию, я постоял пару минут, прислушиваясь к тишине, дом молчал, но в этом молчании я не почувствовал угрозы. Включив настенный светильник, стилизованный под факел, я оглядел холл: первые солнечные лучи, просочившись сквозь мозаичный витраж, образовали в дальней части холла световое пятно, похожее на ползущую черепаху. В этом, похоже, и состояло единственное визуальное отличие утреннего вида помещения от его ночного варианта. В гостиной зубоскалил гавиал, скучал тупоголовый аллигатор, в жизни остальных рептилий заметных изменений тоже особо не наблюдалось, будто бы этой ночью никто и не проникал в их жилище. Меня устраивал такой расклад, обитателей зверинца, по-видимому, тоже. Но уточнять это обстоятельство я не стал – у меня были более срочные и важные дела. Прежде всего я снял поставленные мною скрытые видеокамеры. Их оставили на месте. Почему? У меня сразу же возникло не очень хорошее предположение, которое позже благополучно подтвердилось (они были пусты). Повторяя вчерашний маршрут, я чувствовал небольшое волнение, что было вполне объяснимо: слишком большая ставка была сделана мною на предыдущую свою вылазку; очень не хотелось бы воочию убедиться в провале той «кульминационной» операции. Если это произойдет – все придется начинать сначала.

Засунув чуть повлажневшие пальцы в раскрытую пасть кобры, я на миг задержал дыхание, будто остерегаясь, что змея его почувствует. Но огромный желтый гамадриад, застывший в броске, меня порадовал: моя «ставка» покоилась в утробе керамического аспида. Выдохнув в темный зев ядовитого гада волну радости, я осторожно положил драгоценные пакетики с «пыльцой» и «кожей» крокодила в карман куртки. Собственно говоря, можно было бы на этом остановиться, но я прошел к бассейну и включил освещение на самую слабую мощность. Затем подошел поближе к огромному водному пространству и посмотрел на его зеркальную поверхность; искусственный свет какого-то странного, опалового цвета пронизывал толщу воды до самого дна, вызывая яркое голубовато-зеленое свечение, магнетически притягивающее взгляд. Почему-то мне захотелось подойти еще поближе и увидеть свое отражение на ровной водной поверхности бассейна. Осторожно я подошел к краю и слегка наклонился, и вдруг вместо ожидаемого отражения своей головы перед моим глазами проплыл, как в тумане, бледный, словно выточенный из молочного опала, силуэт обнаженной женщины. От страха я резко запрокинул голову и чуть ею потряс, стараясь отогнать неприятную картину из своего разыгравшегося воображения. Может, у меня тоже начались галлюцинации? С некоторой опаской я еще раз посмотрел на воду, но в этот раз действительно увидел свое отражение, хотя оно, чуть деформированное и ошарашенное, не очень-то меня успокоило.

Решив не заниматься больше такого рода экспериментами, я занялся делом и, подойдя к крокодилу, которого недавно промаркировал белой краской, стал осматривать его лапу. Отметины не было, следовательно, это была уже другая игрушка. Когда-то я задавался вопросом: может ли один и тот же вывод вызвать в человеке диаметрально противоположные чувства? Наконец-то наступило время получить убедительный ответ на этот вопрос. Результат обследования силиконового широкомордого каймана меня чрезвычайно обрадовал и очень испугал. Убедительное подтверждение моей версии вызвало радость, но… теперь я был уверен, что мне придется сражаться не с одним заурядным убийцей, а с подготовленной группой профессионалов. Хотя об этом факте я подозревал с самого начала своего расследования, а точнее, со дня смерти мисс Кэмпион.

Аккуратно отщепив микроскопический кусочек материала, из которого «изваяли» эту милую зеленую игрушку, я поместил его в пакет. Затем вооружился лупой и внимательно осмотрел еще раз силиконовое животное на предмет какой-либо заводской маркировки: серийный номер, к примеру. Минут через пять мне удалось найти какие-то цифры и буквы, который я сфотографировал и переписал. Затем я запечатлел на свой фотоаппарат весь этот уголок дикой природы. Но вскоре здесь меня ожидал еще один «подарок» – длинный черный волос. Похоже, мои враги совсем расслабились! Пожалуй, от счастливых, оргазмичных конвульсий меня удержала только ноющая боль в боку – последствие электрического «поцелуя». Придя в себя от такой неожиданной радости, я сделал предпоследний шаг в прямом и переносном смысле слова, состоящий в заборе воды из бассейна для дальнейшего ее лабораторного анализа. Особых трудностей на этом пути я не встретил. Последним шагом стал для меня поиск поздравительной открытки или визитки, которая могла (?) быть прикрепленной к подарочному крокодилу. Поднявшись на второй этаж, я зашел в кабинет журналистки, но мои предчувствия, что я ничего похожего не найду, подтвердились: конечно же, ее изъяли.

В гостиной к моим трофеям добавился ноутбук Лоры и ее мобильный телефон. Кроме того, я переписал на свой диктофон все имеющиеся записи автоответчика стационарного телефона. Не теряя здесь больше времени, выключив за собой свет и включив сигнализацию, я быстрым шагом направился к своей машине, но уже не окольным путем, а коротким – через спящий торговый центр. Почти бессознательно я остановился перед магическим салоном Стюарта и заглянул внутрь сквозь витрину, но не увидел ничего, кроме расплывающихся темно-багровых пятен на стенах. Удивленно пожав плечами и размышляя об увиденной мозаике, я подошел к стоянке. Осмотревшись и не заметив ничего подозрительного, открыл машину и сел за руль. Обозначив в компьютерном навигаторе предстоящий маршрут до места нахождения моей тихой и «уютной» ночлежки, я тронулся в путь, который проделал меньше чем за полчаса.

Припарковав «мазератти» на небольшой поляне, я пошел искать могилу, чуть не ставшую моей навсегда. Спустя десять минут мне удалось найти то место, откуда всего лишь часов пять назад я выполз на свет божий. Только никакой могилы и скелета здесь не было. Хотя своему навороченному навигатору я верил безоговорочно, да и белой отметине на соседнем погосте – тоже. Даже мои следы отсутствовали, как и любые другие. На месте моего недавнего убежища на ровной поверхности дерна росла пожелтевшая травка. Я стоял на заброшенном деревенском кладбище и не понимал, что происходит: может, я все-таки заразился от Лоры ее странной болезнью? Такой вывод меня абсолютно не устраивал, и я стал самым тщательным образом осматривать ближайшие окрестности. Вскоре я уже понял, что не болен: кто-то тщательно замел, в буквальном смысле этого слова, все следы моего недавнего пребывания здесь. Земля на «моей» могиле и дорожка от нее были более рыхлыми и влажными, чем поверхность других захоронений. Облегченно расслабившись, я подумал, что наступившее утро преподнесло мне весьма приятные сюрпризы, а ведь все начиналось совсем не так радужно, когда лежа здесь, на дне ямы, в грязной и вонючей луже, я с трудом вспоминал собственное имя… Может, арендовать на пару лет эту «счастливую» могилку, дабы иногда прибегать к такому, весьма экзотическому, способу привлечения удачи?

Успех меня окрылил! И с чувством огромной радости, что со мною и с моей памятью все в порядке и мне не придется в будущем помечать места своего нахождения белой краской, я стал буквально рыть землю в поиске возможных улик, уподобляясь трюфельной свинье. Во всех детективах, которые я когда-то читал или видел в фильмах подобного формата, на месте преступления всегда находят какую-нибудь улику: окурок, пуговицу, зубочистку, след протектора, оторванный кусочек ткани, нитку… ну хоть что-нибудь! Я провел на этом кладбище больше получаса, облазив все окрестности вокруг злосчастной могилы, вооружившись современнейшей аппаратурой, тщательно разрыхляя землю… и…нашел свой предполагаемый «трюфель». Он был уже несъедобен: кто-то до меня его уже пожевал, но я был счастлив, что мне оставили этот неказистый, сплющенный, но относительно «свежий» (старого мусора здесь было немало) кусочек жевательной резинки. Возможная улика не лежала рядом с «тем» местом, но этот использованный «сюрприз», завернутый в зеленый фантик, валялся неподалеку. Возможно ли, что мистер Х или его напарник уронил резинку случайно? Судя по аккуратному конвертику для жвачки, этот человек отличался аккуратностью и педантизмом. И такой казус можно объяснить только тем, что предыдущая ночь и для него, по-видимому, не была легкой. Конечно же, я понимал, что этот «артефакт» может относиться к человеку, не имеющего ко мне никакого отношения. Хотя сомневаюсь, что совсем недавно – причем после дождя – кто-либо еще, кроме меня и моих «друзей», выбрал этот погост для ночного променада. Конечно, имеются любители таких прогулок, но, как мне казалось, не в этом случае. Побродив безрезультатно еще некоторое время, я посмотрел на часы: восемь минут девятого. Удивительно, но пасторальная прогулка по заброшенному кладбищу меня оздоровила и взбодрила: спать расхотелось и появился аппетит. Усевшись в машину, я поставил «High society girl» той же группы, и мне вдруг стало интересно: а как премируют в фермерских хозяйствах особо отличившуюся трюфельную хрюшку?.. Господи, что вытворяет мое уставшее подсознание?! И как теперь мне разобраться в этом ассоциативном ряде?

Приехав домой, я не стал ложиться спать, хотя время для этого у меня было. Несмотря на некоторую проблемность прошедшей ночи, в целом она принесла неплохие результаты. Радостное возбуждение – плохое снотворное для меня. Да и зачем такое пьянящее чувство расходовать на сон?

Вновь тщательно проверив свой коттедж на возможные скрытые «уши и глаза», я полностью расслабился. Все было чисто, что не удивляло. Ведь сейчас я играл со своим противником с открытыми картами. Правильный вывод из произошедших ночных событий мог сделать даже недалекий человек. Я все же причислял себя к мужчинам, обладающим умственными способностями выше среднего уровня. Тем не менее скрывать мне нужно было, к сожалению, не так много информации. Конечно же, пока я не собирался рассказывать кому-либо, за исключением Фрэнка, о своих приключениях. Попытку выяснить, чем меня отравили, я отсек сразу же по двум причинам: во-первых, в душе мне удалось рассмотреть след от электрошокера, то есть меня ничем не травили, иначе я не смог бы так быстро прийти в себя, а действие электрического «снотворного» рассчитано на несколько часов. Что же касается второй причины: что падало мне на голову там, в особняке, – эту задачу решить самостоятельно я пока не мог, вернее мог, но для этого потребовалось бы время, а с Фрэнком разгадать такой не очень сложный ребус у меня получится намного быстрее. Да и не так уж и важно на данный момент, что там было, и можно пока не париться.

Естественно, Алекс задаст мне некоторые вопросы, но мне пока нечего было ему сказать. Пока я не нарушил закон, да и никаких улик у меня еще нет. А то, что было – так это моя личная авантюра. Тем более что Теллер назвал мое мнение о смерти журналистки абсурдом. Вердикт оглашен, и в нем отсутствует криминальная составляющая. Надеюсь, что когда-нибудь я смогу доказать ошибочность этого вывода.

Прежде всего я позвонил в свой офис и сообщил Шарлотте, что занят новым делом и сегодня подъеду чуть позже, а затем минут двадцать сидел в кресле с чашкой крепкого свежесваренного кофе в руке и думал. На кофейном столике стоял ноутбук и тарелка с двумя нетронутыми сэндвичами. Мой слух ублажал мелодичный саксофон, а глаз – короткое, но отличное сообщение от Фрэнка, суть которого я вскоре должен буду услышать от самого Тодескини.

Допив одну чашку кофе, я почувствовал, что мой мозг готов к работе. Но, чтобы в этом окончательно убедиться, я сварил еще одну порцию крепкого напитка, вкупе с которым были съедены и сэндвичи. Возбуждение постепенно растворилось в активном размышлении, в процессе которого у меня появились некоторые дельные мысли и идеи. Открыв в ноутбуке папку, содержащую все файлы расследования, я ее дополнил новой информацией, скопировав все на флешку. Это заняло у меня немало времени.

Около одиннадцати у меня вновь проснулся аппетит, вероятно, организм пытался компенсировать свои потери. О смерти профессора Биггса я узнал, когда доедал английский паштет (спасибо супругам Риттер). Неприятная новость, конечно, огорчила меня, но почему-то не удивила. Очевидно, в свете всех последних событий меня трудно будет чем-либо удивить (как мало тогда я знал о себе, да и о знакомых мне людях – тоже). Конечно же, сообщила мне об этом миссис Старлингтон. Причина смерти Алана Биггса пока не была установлена. Расследование занимался инспектор Теллер. Хотя, мягко говоря, чего-то подобного я ожидал. Один камень, скатившийся с горы, вызывает камнепад. Аналогия грубая, но я не мастер образных выражений.

Механически размешивая в чашке горячий капучино, я уловил себя на мысли, что пить мне его совсем не хочется. Хотелось подумать о старом профессоре, но вместо этого я стал думать о старости и смерти, как о естественных категориях мироздания, удивительно, что печальный блюз о любви «Please Forgive Me» в исполнении Брайана Адамса очень гармонично вписывался в мои философские размышления о вечном.

Чуть позже я позвонил родителям Лоры, сообщив им в двух словах, но без всяких подробностей, что убедился в насильственной смерти мисс Кэмпион (миссис Старлингтон я тоже рассказал об этом в двух словах). Пока у меня еще не было доказательств убийства, может, и не стоило раньше времени говорить о подтверждении своей версии супругам Кэмпион, но я решил, что, возможно, у них теперь появится естественное желание найти убийцу, и это обстоятельство станет, пусть небольшим, но хотя бы каким-то отвлекающим моментом в их горе. (К примеру, если бы возникла дилемма выбора смерти: смерть при участии в военной операции, Лора все же занималась своей работой, поэтому «военная операция» в этом случае не самое большое преувеличение или нелепая смерть в результате асфиксии, первый вариант для меня был бы предпочтительнее.) Затем я позвонил Фрэнку, Максу, инспектору Теллеру и мисс Форестье, которой все-таки удалось меня удивить! Полин просила меня о встрече, но о причинах своей просьбы предпочла умолчать, а я не стал допытываться. С Полин мы договорились встретиться завтра, за ланчем. По правде говоря, за это утро меня еще удивил Фрэнк, сообщивший мне тоже не менее оглушительную новость: он теперь живет не один! У моего приятеля появился… попугай! Какой-то дальний родственник Фрэнка, в прошлом достаточно известный оперный певец, находясь при смерти, попросил молодого человека о таком одолжении! И самое интересное, что Тодескини согласился!.. Судя по бурным событиям прошлой ночи и различного рода неожиданностям сегодняшнего утра, жизнь обычного детектива Марка Лоутона, похоже, превращается в захватывающий триллер! Хорошо еще, что моих итальянских родственников нет поблизости! Воспоминание об этом громким тревожным сигналом отозвалось в моем сознании: я вчера пропустил сеанс разговора с Сильвией! И это, к сожалению, не впервые! Но на составление подробного письма моей матери у меня уже не осталось ни сил, ни желания: организм жестко и упорно требовал отключки. Поэтому, включив будильник, я вознаградил себя крепким сном, без всяких сновидений.

Проснулся я в два часа дня. Приняв душ и покормив кошку, я вдруг почувствовал сильнейший голод, но дома мне есть уже не хотелось, несмотря на немалое количество провианта в моем холодильнике. Мне захотелось к людям! Но совсем уж голодным идти на работу не следовало бы.

Налив в стакан холодного молока, выложив на красно-сине-золотую фарфоровую тарелку от «Краун-дерби» галеты и черный шоколад, захватив блокнот и ручку, я вышел на террасу. Усевшись в кресло, я неторопливо стал поглощать замечательный, на мой взгляд, десерт. Вскоре должны будут подойти супруги Риттер, так что о Клео да и обо всем остальном волноваться мне не придется. (За едой я успел написать подробную записку, адресованную моим помощникам, особенное внимание уделив подробному перечню продуктов, которые нужно было закупить именно сегодня: я предполагал в ближайшие дни пригласить в гости Фрэнка.) Напоследок удовлетворительно оценив желание погоды мне понравиться, я возвратился в дом и стал собираться на работу. Возможности собственной лаборатории могли удовлетворить мои насущные притязания. Кроме того, мне нужно было рассказать своим сотрудникам о нашем новом деле, безусловно, воздержавшись от подробностей прошедшей ночи, и определить фронт работы на ближайшие дни.

Надев светлую рубашку, серо-голубой легкий пуловер и слаксы цвета асфальта, я уложил свои «драгоценности» в рабочий кейс, туда же последовал ноутбук и мобильник Лоры. Погрузив все в машину и усевшись за руль, я выехал на улицу, объехал парк и, вырулив к центральной площади, подъехал к автостоянке делового центра.

Я был рад тому, что несмотря на медленное течение этого расследования, оно хотя бы сдвинулось с мертвой точки, и всю дорогу думал о тех, кому могла помешать Лора, а, судя по всему, желающих ее смерти было немало. И не исключено, что вся история с французскими актрисами никакого отношения не имеет к ее убийству.

На все мои объяснения ушло не более двадцати минут. Мои сотрудники весьма воодушевились новым расследованием: просто выполнять биохимические анализы им, особенно Скотту (тому хотелось хоть какой-то интриги), уже надоело!

Мне надо было спешить в Лондон: Фрэнку предстояла не менее важная часть работы, поэтому для проведения анализов я отдал свои находки Норе и Скотту и уехал на пригородный вокзал. Я очень редко езжу в столицу на машине: во-первых, на дорогу в таком случае у меня уходит больше времени, а во-вторых, там я себя чувствую туристом. Я так привык к маленькому и тихому Тауэринг-Хиллу, что с каждой очередной поездкой в Лондон я ощущал себя там иностранцем. Весь столичный уклад: городской шум, сумасшедший темп, новые ритуалы и правила – требовали от меня немало усилий и эмоциональных затрат. Стоило ли себя так истязать?

Глава 21

От вокзала Виктория на метро я доехал до станции «Oxford Circus», а оттуда по Оксфорд-стрит, самой длинной торговой улице Европы, направился в сторону самой большой площади Мэйфэра – Гровенор-сквер. Ее еще называют Маленькой Америкой, наверно, из-за здания посольства США – не очень привлекательной, на мой взгляд, коробки с гигантским кованым орлом на фасаде.

В Лондоне стояла пасмурная погода и, подставив лицо под моросящий дождик, я дошел до первого, приглянувшегося мне, кафе. Несмотря на спешку, я все же собирался поесть, прежде чем идти к Фрэнку. Рабочий день был близок к финишу, и свободных столиков было немного. Я нашел такой в нише, в своего рода уютном зеленом оазисе, созданным при помощи вьющихся густых растений. Сочетание ореховых, кремовых и салатовых красок приятно радовали глаз и создавали комфортную атмосферу отдыха. Я вдруг почувствовал усиление аппетита. Вероятно, в этом заведении работали не только дизайнеры, но и психологи.

Съев овощной мусс и потягивая апельсиновый сок в ожидании рулета из индейки со шпинатом, я разглядывал дождь за окном. Только сейчас я почувствовал, как прошедшее с минуты моего пробуждения время укротило бешеную лихорадку мозга. Столько событий за такой короткий срок! Бесперспективное и, казалось бы, бесполезное расследование в скором времени должно будет обрести некоторые очертания. Если, конечно же, мне удалось избежать принципиальных ошибок в своих предположениях. Но уже сейчас я чувствовал своим спинным мозгом, что не ошибся! Свой ранний обед я закончил чашкой двойного эспрессо.

…Тодескини открыл меня дверь с ироничной улыбкой на лице, с пиратской серьгой – в ухе, и с Бифитером (так звали его питомца) на плече. Голову хакера украшала черная бандана с рисунком черепа, но она терялась на фоне гавайской рубашки, выполненной в стиле творения американского художника Джима Дайна «Боевая раскраска Венеры». А вот пестрая, но мрачная расцветка бермудов мне напомнила уже представителя лэнд-арта Вика Муница. Интересно, знает ли сам Фрэнк, чьи «произведения искусства» расцвечивает его наряд?

Отнюдь не маленькая птичка, жевавшая мочку уха Тодескини, завидев меня, прервала свое увлекательное занятие и прокричала: «Аншлаг! Трубадур». Безусловно, я был ей признателен за такое искреннее проявление радости.

– Я тоже рад знакомству с тобой, Бифитер! Но зовут меня чуть проще, Марк, – обратился я к попугаю и протянул руку, чтобы поздороваться с его хозяином, выбравшем в своем вечернем туалете стиль Джона Силвера (я имею в виду пирата). Мы обменялись приветствием и прошли в гостиную и я, не ожидая приглашения, уселся в кресло. Фрэнк, видимо, прочитав на моем лице некую иронию, полувопросительно произнес:

– Ну как тебе мой новый приятель?

– Я в восторге! – Действительно, мне понравился попугай, хотя красавцем его назвать было сложно. Он был крупным, чуть больше одного фута (около 40 см), и серый. Его голову покрывали короткие перышки, напоминающие чешуйки, а глаза окружали довольно-таки большие участки голой и чуть морщинистой кожи. Зато эту серость оживлял красноватый хвост.

– Ты знаешь какой он породы?

Не раздумывая, я ответил:

– Судя по его внешности, это жако. Насколько мне известно, они самые говорливые.

– Не только! У него непревзойденные способности. Биф знает больше сотни слов и фраз. Кроме того, у него талант к имитации тембра голоса, интонации говорящего и даже вокальные данные.

– Он еще и поет? – скептически хмыкнул я.

– Марк, я не шучу! Эта порода способна запоминать и насвистывать незатейливые мелодии. Говорящего жако легко спутать – на слух, конечно – с говорящим человеком!

Подожди, он к тебе чуть присмотрится и еще споет пару арий.

– Да я не спорю. А как он в содержании?

– Особенных проблем с ним нет, но у Бифа сложный характер. Он долго привыкал к моей обстановке, пытался меня воспитывать, был немного криклив. Любил передвигаться по квартире пешком, демонстрировал плохое настроение. Но я, похоже, смог найти с ним «общий язык», и Биф уже крайне редко проявляет плохие привычки.

Фрэнк замолчал, а затем, хитро сощурив глаза, спросил: – А твоя ироничная улыбка относилась к Бифу?

– Да я и не иронизировал.

– А-а… значит, мне показалось. Я подумал, что ты не в восторге от моего наряда.

– И ты не ошибся. – Скривил губы в скептической улыбке, я пояснил:

– Мне кажется в нем много мрачного. Особенно – в бермудах.

– Да? – удивился Тодескини. – Но темный цвет в штанах – это же нормально.

– Не спорю. А ты знаешь, что за рисунок на них изображен?

– Нет. Я даже не увидел в этой расцветке какого-то рисунка.

– Как-нибудь расскажу.

– Ну, ладно, – добродушно согласился Фрэнк. – Что ты хочешь выпить?

– Кофе, – попросил я, посмотрев на попугая проникновенным, как мне казалось, взглядом. – Птица склонила голову набок и, глядя на меня круглым глазом, похоже, задумалась на пару секунд. Затем прокаркала, явно с утвердительно-восклицательной интонацией:

– И вискаря Бифитеру!

– Тебе, Биф, не стоит увлекаться алкоголем, – безапелляционно сказал я и, ухмыльнувшись, перевел взгляд на Фрэнка, продолжавшего стоять у барной стойки. Тот, улыбнувшись мне в ответ, преувеличенно проникновенным тоном, ответил:

– Бифитер выпивает исключительно за компанию, тем более время уже семь, а работы у нас много. Стоит ли тебе сегодня возвращаться домой? – Судя по всему, попугай уловил смысл объяснений своего хозяина и стал вновь щипать того за мочку уха. Мне сложно было правильно истолковать ответную реакцию Бифитера, но по довольной улыбке Тодескини я расценил поведение птицы в одобрительном аспекте.

– Я вижу, Бифитер стал воспринимать меня уже как близкого вашей семье человека, коль позволяет вести себя так непосредственно и даже интимно?

Смешивающий коктейль Фрэнк замер, задумавшись на пару секунд, а затем радостно согласился:

– Да, пожалуй. Он, по-видимому, сегодня собирается быть, как никогда, общительным. – Похоже, эта птица все-таки нуждается в публике, как и его бывший хозяин. Вероятно, Бифу надоело услаждать своим пением слух всего лишь одного зрителя. – Правда, мой друг? – обратился Фрэнк к попугаю.

– Не особенно, но весьма возможно, – каркнул тот.

– Слушай, да он отвечает в стиле наших дипломатов! – удивился я. – Простому смертному и не понять, что он имеет в виду.

– Угу, – пробормотал Тодескини, соглашаясь. – С Бифом довольно-таки трудно вести полемику. – И посмотрев в мою сторону, Фрэнк спросил:

– Ты голоден?

– Нет.

– Ну тогда чуть позже что-нибудь закажем. Я пока тоже не голоден. Ну так что? – Фрэнк повернулся к барной стойке, а Бифитер слетел с его плеча и уселся на жердочку. – Ты действительно думаешь, что у нас получиться сделать работу за пару часов? Смысл останавливаться на полпути?

– Уговорил, – ответил я. Тогда, то же, что и себе.

Тодескини стал колдовать у барной стойки и спустя минуту, подойдя к кофейному столику, подал мне стакан с напитком. А затем присел в глубокое кресло напротив. Сделав глоток виски с содовой, Фрэнк сказал:

– Прежде чем перейти к делу, может расскажешь мне подробнее о рисунке на моих бермудах? – Просительный тон в голосе Тодескини я слышал впервые и, безусловно, не смог ему отказать:

– Ты слышал об лэнд-арте?

– Искусство земли?

– Да. Это направление в современном искусстве, основанное на использовании реального пейзажа в качестве материала и объекта творчества.

Фрэнк смотрел на меня несколько озадаченно, затем, посмотрев куда-то вдаль, поверх моей головы, заметил:

– Меня никогда не привлекало это направление, но уж если оно имеет отношение к моим штанам, я хотел бы узнать о нем подробнее.

Я довольно улыбнулся: мне стало доставлять искреннюю радость чувство, что есть некоторые аспекты, к примеру в искусстве, о которых я знаю больше, чем он:

– Представители лэнд-арта осуществляют крупномасштабные проекты: создают искусственные холмы, гигантские скульптуры, при помощи бульдозеров выкапывают рвы и траншеи, используя природные материалы и предметы человеческого производства, – сказал я и промочил горло.

– Это они раскрашивают горы?

– Да. Они пытаются соединить искусство и природу.

– А причем тут мой наряд?

– Не уверен, но рисунок на твоих шортах очень похож на произведение Вика Муница «Сатурн, пожирающий одного из своих сыновей».

Фрэнк удивленно округлил глаза:

– Как? Это же роспись Франсиско Гойя на стене его собственного дома?

– Да, но Муниц взял эту же тему. Только «собирает» он свои картины из различного мусора, промышленных отходов, беря за основу произведения классического искусства. Муниц выкладывает их в огромных производственных помещениях, а потом фотографирует из кабины подъемного крана. В «натуральном» своем виде, как ты понимаешь, они не доступны зрителям. – Я вновь сделал глоток прохладного горьковатого коктейля. – Поэтому такого рода шедевры могут восприниматься только на фотографиях, видеопленках… да и на твоих бермудах, – смеясь, закончил я свою коротенькую лекцию. Надо отдать должное Фрэнку, он тоже рассмеялся, а затем, чуть задумавшись, глядя на низ своего живота в области паха, заметил:

– Ты прав, мне как-то тоже перестала нравится эта картинка…

– Ты теперь не будешь их носить?

– Почему не буду… Они же на резинке – буду надевать их задом-наперед.

– Логически верно, – согласился попугай и, вытянув длинную шею, окунул свой клюв в бокал Фрэнка. – Судя по всему, птице удалось сделать небольшой глоток напитка.

– А ничего, что это виски с содовой, Биф? – спросил я.

– На каждого мудреца довольно простоты, – ответил тот.

Мы расхохотались.