Кибершторм Мэзер Мэтью

День 5 — 27 декабря

В комнату падали солнечные лучи. Точно было утро, но который час, я не знал. Телефон полностью разрядился, а наручных часов у меня уже несколько лет не было.

И тут только я понял — небо. Я видел голубое небо за окном.

Лорен свернулась под одеялами, между нами спал Люк. Я наклонился и поцеловал её в щёку, и попытался убрать свою руку у неё из-под головы.

Она не проснулась, но руку не отпустила.

— Извини, детка, мне пора вставать, — прошептал я.

Она надула губы, но отпустила меня, и я сел на кровати и бережно поправил на них обоих одеяла. Меня пробрала дрожь, я натянул холодные жёсткие джинсы, надел свитер и тихо вышел из спальни.

Вторая спальня Чака теперь стала нашей.

За окном всё так же приятно гудел генератор, но небольшие обогреватели, подключенные к нему, едва давали тепло.

И, тем не менее, голубое небо привело меня в восторг.

Какая же красота.

Я взял с полки кружку Чака и подошёл к раковине налить воды. На ум пришли слова песни Эллы Фитцжеральд «Blue Skies». Наконец-то, голубое небо и ничего, кроме него.

Я повернул кран. Ничего.

Я нахмурился, закрыл его и снова открыл. Попробовал включить горячую воду. Никакого результата.

Скрипнула входная дверь, и из коридора донеслось радио. На пороге появился Чак и полюбовался моими манипуляциями с краном.

— Воды нет, — подтвердил он и опустил на пол две канистры с водой по пятнадцать литров.

— В водопроводе, по крайней мере.

Он усмехнулся.

— В пять, когда я встал, воды уже не было. Не знаю: не хватает давления, чтобы поднять воду на шестой этаж по промёрзшему стояку или затор в магистральных трубах. Одно знаю точно.

— Что?

— На улице страшный холод. Минус двадцать, если не больше, и ветер дует вовсю. Стоило небу проясниться, температура упала. Когда снег шёл, было лучше.

— Водопровод мы починить не сможем?

— Нет, пожалуй.

— Тебе помочь принести воду?

— Нет, пожалуй.

Я подождал. Я видел, что он уже задумал для меня что-то малоприятное.

— Ты можешь сходить за бензином для генератора.

Я прорычал от досады.

— Может кто-нибудь ещё сходить? Ричард или наши гости из коридора?

— Я посылал Ричарда прошлой ночью, совершенно впустую. От него пользы, как от козла молока. Возьми с собой того паренька.

— Которого?

— Эй, Инди! — крикнул Чак в коридор. Я услышал приглушённое «да?» в ответ.

— Одевайся потеплее. Вы с Майком идёте за приключениями.

Чак повернулся и хотел было выйти из комнаты, но остановился и улыбнулся мне.

— Набери две такие же канистры, сдюжишь?

— Необычная фамилия — Индиго.

Я ёжился под порывами ветра, в то время как он делал всю работу. Пока мы шли сюда, он молчал и смотрел прямо перед собой. Я велел ему откопать машину, и он, ни слова не сказав, взялся разгребать снег.

— Моя семья из Луизианы. На плантации работали. В честь куста, из которого краситель делают, нам и дали фамилию.

Он не был похож на афроамериканца, но внешность у него была необычная: смуглая кожа, короткие волосы и, наверное, хотя я не был уверен, азиатские черты лица. Что больше всего бросалось в глаза — это золотая цепочка у него на шее, на которой висел большой хрустальный кулон.

— Он ядовитый, да? — спросил я про растение, пытаясь поддержать беседу.

Мы были на Двадцать четвёртой улице, на другой её стороне в нескольких домах от нашего. В машинах около нашего дома бензина уже не оставалось.

Парень кивнул и продолжил копать.

— Да, вроде.

Я осмотрел улицу. Миллионы оказались в этой снежной западне. Город казался безжизненным, но я буквально чувствовал людей, прятавшихся в огромных серых монолитах. В высоких бетонных башнях, что жались друг к другу на границе ледяной пустоши.

Послышался какой-то свист, и я подумал было, что у нас вытекает бензин, но понял, что это ветер сдувал ледяную пыль и гнал её по сугробам.

— Так почему ты решил именно к нам постучаться?

— Только у вас свет горел. Я бы не стал напрашиваться, но той семье, им нужна была помощь.

Он имел в виду мать с двумя детьми. Когда мы уходили, они спали на диване в коридоре. Им явно нужен был отдых.

— Так вы не вместе?

Он покачал головой.

— Но они были на одном поезде со мной.

— Каком поезде?

Он воткнул лопату в снег и наклонился, чтобы счистить рукой снег с крышки бензобака. Он хлопнул по ней и открыл.

— На «Амтраке».

— Господи, ты был там? Ты не пострадал?

— Я нет… — он осунулся и закрыл глаза. — Можем сменить тему?

Он взял одну из канистр. Посмотрел на меня. В голубых глазах отразилось голубое небо.

— У вас в здании был запасной генератор?

Я кивнул.

— Не смогли его запустить. А что? Думаешь, ты сможешь?

— Я не думаю, что от него будет много пользы, всё равно ведь отопление не включить.

— Тогда зачем спрашиваешь?

Он опустился на одно колено и махнул рукой в сторону нашего здания.

— Чак сказал, что его генератор работает на бензине и дизеле. Вы проверяли, сколько дизеля осталось в баке запасного генератора?

В тишине тихонько свистел ветер.

— Нет, — рассмеялся я, — мы не проверили.

Через пять минут мы уже были в подвале нашего дома и слушали, как с журчанием наполняется вторая канистра. Здесь было холодно, но не так как на улице. И нам не нужно было отсасывать топливо, достаточно было повернуть кран на баке.

— Семьсот пятьдесят литров! — Радостно прокричал я, прочитав объём на баке. Да нашей малютке на недели хватит.

Винс улыбнулся, закрыл кран и закрутил крышку на канистре. Я хотел разузнать у него об «Амтраке», но боялся задеть его чувства.

— Я попрошу только об одном, — прошептал я, хотя здесь нас никто не мог услышать. — Пускай это останется нашим маленьким секретом, ладно?

Он нахмурился.

— Не рассказывай никому, хорошо? Добыча бензина станет нашей обязанностью. А пока все будут думать, что мы мёрзнем там, на холоде, и сосём бензин из машин, мы будем спокойно сидеть тут и чесать языками. Что скажешь?

Он рассмеялся.

— Без проблем. Но никого не удивит, что мы вместо бензина стали приносить дизель?

А он быстро соображал.

— Кроме Чака — никого.

Винс кивнул и опустил глаза.

— Можем прямо сейчас поговорить, — спросил я.

— Не думаю.

— Давай, я выслушаю тебя.

— Можно мне подняться к вам?

Я опустил глаза, боясь встретиться взглядом.

— По правде говоря, у нас уже слишком много человек, — ответил Чак вместо меня.

Напуганной женщиной была Ребекка из триста пятнадцатой квартиры. Она одна осталась на третьем этаже.

На ней был блестящий чёрный пуховик с меховым воротом. Светлые волосы выбивались из-под капюшона толстовки и окружали бледное лицо призрачным ореолом в свете из окон за её спиной.

По крайней мере, она была тепло одета.

— Но одной тебе не стоит здесь оставаться, — сказал я, представив, каково ей одной ночью, в темноте и холоде. Она нервно сжимала рукой косяк двери.

Я решил.

— Знаешь что, заходи после обеда, выпьешь с нами кофе, и мы проводим тебя к центру Явица.

— Спасибо вам огромное! — у неё на глазах выступили слёзы. — Что мне с собой брать?

— Тёплую одежду, — ответил Чак и покачал головой, посмотрев на меня, — столько, сколько сможешь сама унести.

В городе продолжали вещать только четыре радиостанции, и на одной из них — её использовали для оповещения Среднего Манхэттена — сообщили, что конференц-центр Явица, между Тридцать четвёртой улицей и Сороковой, служит центром эвакуации граждан с западной части Манхэттена.

— Можем мы взять у тебя одеяла, какие-нибудь тёплые вещи? — спросил я.

Она кивнула.

— Я принесу всё, что у меня есть.

— И если у тебя есть лишняя еда, её тоже, — добавил я.

Она снова кивнула и закрыла дверь. Мы оказались в темноте. На улице ещё было светло, но в коридоре не было окон, и он казался тёмной пещерой, тьму которой разгоняли только два прожектора: один над лифтами и один над лестницей.

Мы обходили всех соседей, «разведывали ситуацию», как выразился Чак. Большинство уже ушли. Мне пришло на память, как мы так же обходили всех, приглашая на барбекю в честь Дня благодарения — всего пару недель назад, но мир за эти дни изменился до неузнаваемости.

— Всего в здании пятьдесят шесть человек, — подвёл итог Чак, когда мы вернулись на лестницу, — и половина из них на нашем этаже.

— Как долго, думаешь, вытерпит второй этаж?

В двести двенадцатой квартире был свой генератор. Девять человек устроили некое подобие нашего лагеря, но они не были так хорошо подготовлены, как мы.

Чак пожал плечами.

— Не знаю.

Наш этаж превратился в убежище, и к нам приходило всё больше людей с других этажей.

Ричард продолжал удивлять меня. Во время последней вылазки он умудрился достать где-то керосиновый обогреватель и немало керосина. Кроме того, он вернулся с продуктами.

Деньги по-прежнему были в ходу. Пока что, во всяком случае.

— Воды, значит, нет ни у кого, — сказал я.

— В экстренной ситуации на первом месте тепло, затем вода, и затем еда, — сказал Чак. — Без еды можно прожить недели, а то и месяцы, но без воды — всего два дня, а замёрзнуть в холоде можно всего за пару часов. Нам необходимо поддерживать тепло и обеспечить запас воды из расчёта литр в день на человека.

Мы поднимались наверх, и наши шаги отдавались гулким эхом в лестничном колодце.

Температура здесь почти не отличалась от улицы, и с каждым выдохом перед нами повисали облачка пара. Левая рука Чака висела на перевязи, а правой он помогал себе подниматься, хватаясь за перила.

— На улице полтора метра снега. Уверен, нам хватит напиться.

— Исследователи в Арктике страдали от жажды не меньше, чем в Сахаре, — ответил Чак. — Снег сперва нужно растопить, на это нужно тепло. Если просто есть его, он понизит температуру тела и может вызвать колики, что само по себе уже опасно. Диарея и обезвоживание такие же враги, как и холод.

Я поднялся на несколько ступенек. Ладно с питьевой водой, но как нам следить за своей гигиеной, принимать ванную?

И ведь Чак остался здесь по моей вине.

— Может нам тоже стоит уйти? Всей компанией пойти в пункт эвакуации?

За исключением нашего этажа, дом был пуст. Все наши соседи и беженцы, которых мы приняли, остались здесь, только потому, что мы остались, и у нас был генератор и обогреватели.

Возможно, мы совершили огромную ошибку.

Наши запасы еды не были рассчитаны на тридцать человек. Я вдруг осознал, что к «беженцам» причислил и соседей с других этажей.

— Люку до сих пор нехорошо, а Эллароза ещё слишком мала для такого путешествия. Боюсь, в эвакуационных центрах сейчас настоящий хаос. На себе генератор и все припасы мы не утащим, а если встрянем где-нибудь на полпути… у нас будут серьёзные проблемы.

Мы продолжали подниматься, и я вслушался в размеренный стук шагов. За последние два дня я раз двадцать поднимался по этой лестнице. Мда, меня заставить заниматься может только бедствие мирового масштаба. Я, несмотря ни на что, улыбнулся.

Мы поднялись на шестой этаж. Перед дверью Чак повернулся ко мне.

— Мы с тобой, Майк, отвечаем за других. И мы их не подведём, что бы ни случилось. Я могу на тебя положиться?

Я глубоко вздохнул и кивнул.

— Можешь.

Чак потянулся к ручке двери, но не успел он её коснуться, как дверь распахнулась, и Чак едва не полетел вниз.

В проёме появился Тони.

— Чёрт побери, — крикнул Чак, — нельзя что ли поосторожней?!

— В Пресвитерианской… — задыхаясь, выговорил Тони, — там добровольцы нужны, по радио передали.

Мы смотрели на него, не понимая о чём речь.

— Больница рядом с нами. Люди умирают.

— Продолжайте вентиляцию.

Лестница в больнице вела в ад. В коридорах лежали носилки с неподвижными людьми, в аварийном освещении блестели частоколы стоек с пакетами крови, от которых тянулись трубки к венам. Редкие светильники едва разгоняли темноту, в ней раздавались крики, кто-то толкался, мелькали фонарики: у кого в руках, у кого на лбу, все страшно спешили — вниз по лестнице и наружу, на убийственный холод.

Я отчаянно пытался не отстать и, мчась по ступенькам, удерживал пальцами голубой пластиковый пузырь — респиратор — надо ртом и носом младенца. Каждые пять секунд я сжимал грушу и давал ему глоток воздуха. Ребёнок был из отделения для новорожденных, родился прошлой ночью — на пять недель раньше срока. Где был отец? Что случилось с матерью?

Младенца держала медсестра, и мы вместе бежали так быстро, как только могли. Наконец, первый этаж, скорее к выходу.

— Куда его сейчас отвезут? — спросил я сестру.

Она сосредоточенно смотрела прямо перед собой.

— Не знаю. Я слышала, в Мэдисон-сквер-гарден есть всё необходимое.

Мы прошли через двойные двери и ждали в тамбуре рядом с каталкой, когда у входа развернётся скорая. Пожилой мужчина на каталке смотрел на меня, обхватив себя руками, и что-то пытался сказать.

Я глядел на него, не понимая ни слова.

— Я возьму.

Я разжал пальцы и отдал респиратор полицейскому. Сегодня снег убирали только на нескольких главных улицах Нью-Йорка, и, слава Богу, Пресвитерианская больница была всего в квартале от расчищенной Шестой авеню. Я видел небольшой участок дороги там, где массивный сугроб раскопали, чтобы освободить проезд к больнице. По улице сновали полицейские машины, скорые и обычные автомобили.

Сестра и полицейский пошли к машине, а я остался стоять на крыльце. Мимо меня двигался нескончаемый поток людей. Только тут я заметил, что на сестре была только форма, и побежал к ней, на ходу снимая парку. Я накинул её сестре на плечи и побежал обратно в вестибюль, дрожа от холода.

Всё время, пока мы бежали вниз, и я смотрел на этого малыша, я думал о Лорен. Мне казалось, что этот младенец в руках медсестры был моим ещё нерождённым ребёнком. Я едва сдерживал слёзы и жадно хватал воздух.

— Вы как, в порядке?

Это был другой полицейский. Я глубоко вздохнул и кивнул.

— Нам нужен кто-нибудь, чтобы перевезти пациентов на Пенсильванский вокзал. Сможете помочь?

Я не был уверен, но всё равно кивнул.

— Вы без куртки?

— Я отдал её сестре, — сказал я и махнул в сторону улицы.

Он указал мне на коробку около входа.

— Возьмите что-нибудь из забытых вещей и выходите. На улице вам скажут, что делать.

Минуту спустя я брёл по Шестой авеню в полинявшем красном пальто с грязными белыми оборками на рукавах и толкал перед собой каталку. На руках у меня были серые шерстяные варежки.

Перчатки Чака я оставил в карманах парки.

Пальто было мне на несколько размеров меньше и явно было сшито на женщину. Я с трудом застегнул молнию на животе. Выглядел я в нём, как розовая сосиска.

Если в больнице стояла сумасшедшая, маниакальная атмосфера, то снаружи царил сюрреалистический покой. Темноту ночи нарушали только огни машин, перевозивших больных.

Мимо меня промчалась скорая и высветила на мгновение нашу странную процессию бредущих сквозь снег людей с каталками.

Поначалу холод можно было стерпеть, но через два квартала, когда я добрался до угла Тридцать пятой улицы, он стал невыносимым. К тому же всю дорогу в лицо дул ветер. Я потёр щёки варежками. Снял одну и потрогал щёку. Какое-то вздутие. Неужели обморожение? Ног я уже не чувствовал.

На дороге был лёд и утоптанный снег, колёса каталки то и дело застревали в колее. Я сосредоточенно смотрел перед собой и время от времени резко выворачивал тележку и выталкивал её из снега.

Женщина на каталке была словно мумия завёрнута в тонкие сине-белые одеяла. Она была в сознании и не отводила от меня глаз, полных страха. Я разговаривал с ней и заверял, что ей не нужно беспокоиться.

К каталке крепилась стойка, а на ней висел пакет с какой-то жидкостью. Из-под одеяла к нему тянулась трубка, и на каждом шагу пакет качался из стороны в сторону и дёргал её. Я проклинал того, кто не закрепил его как следует и пытался, как мог, придерживать. Я даже не знал, что это. А что, если он упадёт? Вдруг он вырвет катетер из вены?

Каталка снова застряла, я едва не перевернул её, и женщина негромко вскрикнула. Я налёг на тележку всем своим весом и, вытолкав её из снега, покатил дальше.

Как только мимо проносилась очередная машина, мир исчезал в темноте, оставались только холод и лёд. Сердце гулко стучало, я силился увидеть дорогу в тусклом свете налобного фонарика.

Волей судьбы мы с этой женщиной оказались вместе в этот час, и время — наш единственный свидетель — застыло, наблюдая за нашей борьбой со смертью.

В тёмном небе угрожающе завис тонкий серп луны. Не помню, когда я последний раз видел её в Нью-Йорке.

Путь в семь кварталов казался бесконечным. Надеюсь, я не пропустил поворот?

Я всматривался в темноту, видел вдалеке спины впереди идущих. Наконец, впереди, в двух кварталах я заметил сине-белый автомобиль полиции. Я сжал холодный металл каталки и ускорил шаг. Лицо и ступни окоченели от холода, но руки и мышцы ног горели.

— Спасибо, дружище, дальше мы сами.

Я поднял глаза. Двое полицейских показали мне жестом, что я свободен, обошли каталку и взялись за ручки.