Голливуд Буковски Чарльз

– Например?

– «Файерпауэр» возобновляет с нами контракт.

– С какой радости?

– Испугались небось, что кто-то другой сорвет куш. У них на это дело нюх. В конце концов бюджет ощипали до костей – благодаря им, между прочим. А теперь они не желают, чтобы другие поживились за их счет. Мне Гарри Фридман звонил. «Хочу это проклятое кино», – говорит. «Ладно, – отвечаю, – получишь». «А если оно не даст кассы, руки тебе оборву».

– Значит, все сначала.

– Ага, сначала.

Дня через три-четыре он позвонил опять.

– Ничего, если я заеду? Надо кое-что обсудить.

– Конечно, Джон.

Не прошло и получаса, как он уже был у меня. Бутылка и стаканы ждали на кофейном столике.

– Входи, Джон.

– А где Сара?

– В актерской студии.

– О!

Джон прошелся по комнате и уселся на свое любимое место возле камина. Я наполнил его стакан.

– Ну, выкладывай.

– Мы все подготовили к съемкам, утвердили график. И тут Франсин Бауэрс, она в Бостоне сейчас, заболела. Ждет операции. Она не сможет начать через две недели.

– Что же делать?

– Будем снимать без нее. Джека Бледсоу будем снимать, все прочее. А ее оставим на потом. Собирались уже отснять первый эпизод с Джеком, да он отказался.

– А он-то что?

– Требует, чтобы за ним приезжал «роллс-ройс».

– С чего вдруг?

– Это предусмотрено контрактом. Нашли мы ему этот «роллс». Оказывается – цвет не тот. Отсняли несколько сцен без Франсин и Джека. Тем временем подыскали нужный цвет тачки, Джек готов выйти на площадку.

Я снова наполнил стаканы.

– Теперь он пожелал, чтобы ты посмотрел, как он работает, – сказал Джон.

– Он что, не знает, что мне надо на скачки ездить?

– Он говорит, скачки ведь не каждый день.

– Это верно.

– Хэнк, он хочет, чтобы ты сделал для него эпизод.

– Да ну?

– Сцену у зеркала. Чтобы он чего-то там перед зеркалом говорил. Может, стих прочитал бы…

– Да это загубит все к чертовой матери.

– Беда с этими актерами. Если они на самом старте заартачатся, того и гляди, угробят картину.

«Дожил, – подумал я, – вот идиот, торгуй задницей при всем честном народе».

– Ладно, напишу я сцену с зеркалом.

– Заодно уж и для Франсин сочини – ей нужно ножки показать. У нее потрясающие копытца, вот увидишь.

– Ладно, будет вам и сцена с ногами.

– Спасибо. Тебе, кстати, новая выплата полагается. Ты должен был получить деньги в самом начале съемок, но «Файерпауэр» перекрыла нам кислород. Мы это дело уладим, и ты сразу получишь денежки.

– Хорошо, Джон.

– Надо бы тебе поглядеть на бар и гостиницу, в которых мы снимаем. У нас там настоящие алкаши в массовке. Постояльцы. Они тебе понравятся.

– В понедельник подъедем.

– У меня тут возникли еще кое-какие проблемки с Джеком.

– Что еще?

– Он хотел, чтобы в кадре у него был загар, небольшая «федора» и прическа хвостом.

– Быть не может.

– Ей-богу. Я его полдня отговаривал. А вот взгляни, что он еще хотел надеть.

Джон вытащил из портфеля солнцезащитные очки. Протянул мне. Они были огромные. Оправа была сделана в виде зеленых пальмочек из пластика.

– Он чокнутый, что ли? – спросил я. – Во всем штате Калифорния не найдется никого, кто бы согласился такое носить!

– Я ему говорил. Он настаивал, чтобы ему разрешили надеть эти чертовы очки хоть на секунду. «Иначе, – орет, – только вы меня и видели!»

– Ладно, – сказал я. – Мне не надо, чтобы он слинял с картины. Я придумаю сцену, в которой он сможет нацепить эту дрянь.

– И сразу мне передашь, ладно?

– Сегодня же вечером сделаю. Я налил по новой.

– А как Франсуа?

– Ты знаешь, что он выиграл в свою игрушечную рулетку шестьдесят тысяч?

– Да.

– Теперь он отшлифовал свою систему. Выиграл еще столько же, и это ему здорово пошло на пользу.

– Вот и славно.

Человеку нужны три вещи: вера, тренировка и удача.

Съемки должны были начаться в Калвер-сити. Там находились тот самый бар и гостиница с комнатой, где я жил. Потом съемочную площадку собирались перевести в район Альварадо-стрит, где жила героиня фильма.

Потом еще хотели снимать бары возле Шестой улицы и в районе Вермонта. Но первые эпизоды должны были ставить в Калвер-сити.

Джон пригласил нас осмотреть гостиницу. Она выглядела вполне подходяще. Шили тут в основном алкаши. Внизу был бар. Мы остановились в дверях.

– Ну, как тебе? – спросил Джон.

– Великолепно. Но я живал и где похуже.

– Это верно, – сказала Сара. – Видала я эти местечки.

Мы поднялись наверх в номер.

– Ну вот. Навевает воспоминания?

Комната была выкрашена в серый цвет, как это принято в подобного сорта заведениях. Рваные занавески на окнах. Из мебели – стол да стул. На холодильнике толстый слой жирной грязи. Утлая койка.

– Прекрасно, Джон. То, что надо.

Мне стало немного грустно оттого, что я уже не молод и не могу повторить все как встарь – пить, драться, играть словами. Смолоду легко держать удар. Даже если нечего жрать. Было бы что выпить, и была бы под рукой машинка. Я, должно быть, был чумной, но мне встречалось немало чумных и среди них порядочно забавных личностей. Чтобы высвободить время для писания, мне приходилось голодать. Не так уж и часто, откровенно говоря. Глядя на этот стол, я видел за ним себя. Да, я был чумной, я это знал, и плевать я хотел на то, что вы об этом думали.

– Пошли поближе познакомимся с баром.

Мы сошли вниз. Там уже собралась пьянь, которая должна была участвовать в съемках. Все, ясное дело, пили.

– Пошли, Сара, сядем на табуреты. Пока, Джон.

Бармен представил нас завсегдатаям. Звали их Большой Страшила и Маленький Страшила, Змей, Бык, Песья Башка, Леди Фиалка, Подзатыльник, Клара и так далее в том же духе. Сара спросила Змея, что он пьет.

– Симпатично выглядит, – сказала она, заглянув в его стакан.

– Коктейль «Кейп-Код», клюквенный сок с водкой.

– Мне «Кейп-Код», – сказала Сара бармену.

– А мне водочки, – сказал я.

Бармена звали Ковбой. Мы потихоньку приступили к выпивке. Большой Страшила поведал мне историю о том, как они выдержали схватку с фараонами. Крайне интересную. И между прочим, совершенно правдивую.

Съемочную группу тем временем позвали на обед. Алкаши оставались в баре.

– Нам лучше пойти перекусить, – сказала Сара.

Мы вышли во внутренний двор. У восточного крыла гостиницы был накрыт большой стол. Статисты, технари, рабочие и прочий подобный люд уже сидели по местам. Еда выглядела вполне аппетитно. Джон вышел нам навстречу. Нас ждали в вагончике. Пока мы туда следовали, Джон задержался возле одного типа, который закусывал в стороне от других.

– Лэнс Эдвардс.

Эдвардс едва заметно кивнул и занялся своим бифштексом. Мы сели в конце стола. Эдвардс был одним из сопродюсеров.

– Говнюк этот Эдвардс, видать, – сказал я.

– Да нет, – ответил Джон. – Просто очень застенчивый. Фридман хотел его выпихнуть.

– Может, он был прав.

– Хэнк, – вмешалась Сара, – ты ведь совсем не знаешь человека.

Я пытался открыть банку с пивом.

– Ешь лучше, – сказала Сара.

Сара все пыталась прибавить к моему жизненному сроку годков десяток, не знаю уж, к худу или к добру.

– Мы сейчас будем снимать эпизод с Джеком в номере. Тебе надо посмотреть.

– После обеда мы идем в бар. Когда будете начинать, свистните.

– Хорошо, – сказал Джон.

После обеда мы обошли гостиницу с другой стороны. Джон нас сопровождал. Вдоль улицы выстроились несколько трейлеров. Там же был и Джеков «роллс-ройс». А рядом – большой серебряный трейлер с табличкой «ДЖЕК БЛЕДСОУ».

– Глянь-ка, – сказал Джон. – У него на крыше перископ – чтобы видеть, кто идет.

– Господи боже.

– Знаешь, мне надо кое-что уладить…

– Валяй. До встречи.

Смешной парень этот Джон. Его французский акцент уже почти неуловим – здесь, в Америке, он всегда говорит по-английски. И это немножко грустно.

Дверца вагончика отворилась. На пороге стоял Джек.

– Прошу!

Мы поднялись по ступенькам. На койке возлежала какая-то девица и смотрела телевизор.

– Это Клео. Я купил ей мотоцикл. Мы вместе катаемся.

В дальнем углу сидел парень.

– Мой брат Дуг.

Я направился к Дугу, шутливо двинул в его сторону хуком справа. Он промолчал. Только смотрел на меня. Классный мужик. Мне такие нравятся.

– Выпить есть? – спросил я Джека.

– А как же!

Джек нашел виски, налил мне и добавил воды.

– Спасибо.

– А вы выпьете? – спросил он Сару.

– Нет, спасибо, – ответила она. – Не люблю мешать выпивку.

– Она у нас на Тресковом мысе заплутала, – сказал я.

– Ах, так?

Мы с Сарой сели.

– Мне у вас нравится, – сказал я.

– Оставайтесь сколько пожелаете, – сказал Джек.

– Может, я навсегда останусь.

Джек одарил меня своей знаменитой улыбкой.

– А братец у вас не сильно болтливый, я вижу.

– Да уж.

– Классный мужик.

– Да.

– Ну что, Джек, текст выучил?

– Я никогда не заглядываю в текст, пока не приду на площадку.

– Замечательно. Но нам пора.

– Я уверена, у вас прекрасно получится эта роль, Джек, – сказала Сара. – Мы рады, что она досталась именно вам.

– Спасибо.

Мы вернулись в бар, где сидели все те же люди, и выглядели они ничуть не пьяней, чем раньше. Тертая публика.

Сара заказала еще один «Кейп-Код». А я опять отдал предпочтение чистенькой. Мы попивали и слушали все новые и новые истории. Одну рассказал и я. Прошел примерно час. Вдруг я взглянул в сторону входа и увидел у вертушки Джека. Он кого-то выискивал глазами.

– Эй, Джек! – крикнул я. – Давай к нам, дернем по маленькой!

– Да нет, Хэнк, съемка начинается. Может, пойдете посмотреть?

– Сейчас прибудем.

Мы заказали еще по стаканчику. И как раз сидели над ними, когда в зале появился Джон.

– Начинаем, – сказал он.

– Хорошо, – сказала Сара.

– Хорошо, – сказал я.

Мы покончили с выпивкой, я взял пару пива навынос. Мы поднялись вслед за Джоном по лестнице и вступили в гостиничный номер, весь опутанный проводами. По комнате сновали рабочие.

– Голову отдам на отсечение, что с этой мурой справилась бы и треть этой публики.

– Вот и Фридман так говорит.

– И его устами часто глаголет истина.

– Ну ладно, – сказал Джон. – Все почти готово. Мы несколько раз прогнали сцену, сейчас будем снимать. Ты, – обратился он ко мне, – стань сюда, в угол. Отсюда будет хорошо видно и в кадр не попадешь.

Сара пошла вместе со мной.

– Тишина! – закричал ассистент. – Начинаем съемку!

Стало очень тихо. Потом Джон скомандовал:

– Камера! Мотор!

Дверь в комнату отворилась, и вошел Джек Бледсоу. Черт подери, это был молодой Чинаски! Это был я! У меня екнуло в груди. Молодость моя, сука ты эдакая, куда ж ты делась? Мне захотелось опять превратиться в молодого забулдыгу. Я хотел стать Джеком Бледсоу. Но оставался загнанным в угол стариканом, присосавшимся к банке с пивом.

Бледсоу прошествовал к окну, возле которого стоял стол. Поднял искромсанную занавеску. Сделал хук правой – при этом по лицу его скользнула ухмылка. Потом сел за стол, взял ручку и придвинул к себе лист бумаги. Немножко посидел, потом откупорил бутылку, сделал глоток, зажег сигарету. Включил радио и погрузился в Моцарта. Эпизод заканчивался тем, что он начал водить ручкой по бумаге…

Джек попал в самую десятку. Он сделал все так, как оно было, – неважно, имело ли это какое-нибудь значение или нет. Я подошел к нему и пожал руку.

– Ну что, попал? – спросил он.

– Попал, – ответил я.

Внизу, в баре, ребята были все на месте и выглядели точно так же.

Сара выбрала прежний маршрут на Тресковый мыс, а я опять взял беленькой. Мы услышали еще массу историй, и все они были замечательные. Но в воздухе чувствовалась легкая печаль. Скоро съемки кончатся, и все в этом баре и в этой гостинице пойдет по-прежнему. Кое-кто из алкашей прожил тут не один десяток лет. Кто-то обитал на заброшенной железнодорожной станции, и доставить сюда этих отщепенцев было непросто. В общем, началась пьянка по-черному.

Наконец Сара сказала:

– Нам пора домой, кошек кормить. Пьянка могла подождать.

Голливуд мог подождать. Кошки ждать не могли. Я подчинился.

Мы распрощались с завсегдатаями и двинулись к машине. Мне было не страшно сесть за руль. Зрелище молодого Чинаски в занюханном гостиничном мире пошло мне на пользу. Я, черт побери, еще совсем не стар. Вполне еще ого-го.

Сару волновало будущее наших новых знакомых. Мне оно тоже не представлялось радужным. Но это не значило, что я был бы рад видеть их у себя в гостиной потягивающими виски и рассказывающими свои байки. Магия задушевности, как правило, не выдерживает испытания бытом. Да и сколько братьев можно посадить себе на шею?

Мы подъехали к дому.

Кошки нас ждали.

Сара первым делом вымыла их плошки, я открыл жестянки с кормом.

Что может быть лучше простого образа жизни!

Мы поднялись наверх, умылись, переоделись и приготовились ложиться.

– Что же эти бедолаги будут делать? – спросила Сара.

– Уж я-то знаю, знаю…

Пришла пора спать. Я спустился на минутку вниз, посмотреть, все ли в порядке. Сара быстро уснула. Я выключил свет. Сегодняшнее кино что-то изменило в нашей жизни, мы уже никогда не сможем думать или говорить, как раньше. Теперь мы знали нечто недоступное другим, правда, это нечто было туманным и, если вдуматься, не совсем приятным.

Джон Пинчот выбрался из гетто. Ему по контракту предоставили квартиру за счет «Файерпауэр». Джон нашел жилье неподалеку от здания компании. По вечерам, лежа в постели, он мог любоваться световой рекламой на крыше; горящие буквы «ФАЙЕРПАУЭР» бросали на него свой отсвет. А Франсуа Расин остался в гетто. Он разбил сад и стал выращивать овощи. Крутил колесо рулетки, ухаживал за садом и кормил кур. Никогда не встречал никого более странного, чем он.

– Ни за что не брошу моих цыпок, – сказал он мне. – Помру тут, на чужбине, вместе с моими курятами, бок о бок с неграми.

Потекли будни: лошадки бегали, кино снималось.

Телефон звонил каждый божий день. Всем вдруг захотелось проинтервьюировать сценариста. Я даже не предполагал, сколько развелось журналов по кино или интересующихся киношными делами. Этот безумный интерес к искусству, неуклонно и последовательно двигающемуся к своему упадку, сродни болезни. Видеть на экране всякое дерьмо стало столь привычным, что люди перестали отдавать себе отчет в том, что смотрят одно дерьмо.

Бега – еще одна разновидность пустой траты жизненных сил и времени. Люди подходят к окошкам касс, где в обмен на деньги им выдают кусочки пронумерованного картона. Номера, как правило, оказываются невыигрышными. А уж если вам паче чаяния повезет, то ипподром и правительство отстегнут у вас восемнадцать процентов с каждого бакса. В общем, чтобы ходить на бега или в кино, надо быть законченным дураком. Я-то буду поумней других, потому что за десятилетия тотошной жизни кое-чему научился. Бега для меня – хобби, не более того. За деньгами я не гонюсь. Имея за спиной продолжительный опыт бедности, к деньгам относишься с уважением. Как-то неохота спустить все до цента. Это удовольствие оставим святым и дуракам. Своим успехом в жизни я обязан тому, что при всех своих безумствах остаюсь совершенно нормальным: я предпочитаю сам творить обстоятельства, не позволяя им брать власть надо мною.

Так вот, как-то вечером зазвонил телефон. Это был Джон Пинчот.

– Не знаю, что и делать, – сказал он.

– Опять Фридман заморозил картину?

– Нет, тут совсем другое дело. Не знаю, откуда этот парень взял мой номер…

– Что за парень?

– Да вот звонит мне один…

– И что говорит?

– Говорит: «Ты, сукин сын долбаный, убил моего брата! Брата моего сгнобил! Теперь я тебя укокошу! Сегодня же!»

– Боже!

– Он в истерике, похоже, совсем не в себе. Шизик какой-то. В этом городе на кого угодно можно нарваться.

– В полицию сообщил?

– Да.

– А что они?

– Говорят, как он появится – звоните.

– Приезжай ко мне.

– Да нет, не стоит, обойдется. Но мне, конечно, сегодня не уснуть.

– Оружие есть?

– Нет, будет только завтра, только, боюсь, не поздно ли.

– Переночуй в мотеле.

– Что толку, он, может быть, за мной следит.

– Чем я могу тебе помочь?

– Ничем. Я просто хотел тебе об этом сказать и поблагодарить за то, что ты написал сценарий.

– Не за что.

– Спокойной ночи, Хэнк.

– И тебе, Джон. Он положил трубку.

Мне легко было влезть в его шкуру. Меня однажды донимал по телефону один такой, грозился пришить за то, что я будто бы переспал с его женой. Он называл меня по фамилии и утверждал, что держит меня на мушке. Но свою угрозу так и не исполнил. Наверно, погиб в какой-нибудь дорожной заварушке.

Я решил звякнуть Франсуа Расину, узнать, как у него дела. На другом конце провода заговорил автоответчик:

«Говорите не со мной, говорите с этой машинкой. Я не желаю разговаривать. Говорите с этой машинкой. Я отсутствую, вы тоже отсутствуете. Незаметно подкрадывается смерть, чтобы заключить нас в свои объятия. Я не желаю разговаривать. Говорите с машинкой».

Послышались гудки.