Миссис По Каллен Линн

– Не знаю, как он это делает! – воскликнула миссис Мэри Джонс, хозяйка рождественского бала, на который мы с Бартлеттами пришли нынче вечером. Ее расползшиеся формы, ставшие еще пышнее, когда она разбогатела, сейчас были упакованы в светло-пурпурное бархатное платье. Миссис Джонс любила украшать прическу дорогими перьями, и сегодня одно из них, алое, колыхалось в седых букольках, делая их обладательницу похожей на украшенную плюмажем серую в яблоках кобылу, которая некогда была впряжена в львиный фургон мистера Барнума. Алое перо бодро кивнуло в сторону мистера По, которого окружили у пианино очарованные дамы. Я, конечно, должна была избегать этой компании. – Как ему только удается сочинять такие невероятные истории?

– Уверен, миссис Осгуд этого не знает. – Преподобный Гризвольд стоял так близко ко мне, словно был моим мужем. – Она порвала с ним, как и все остальные. – И он с самодовольным, собственническим выражением лощеной физиономии предложил мне кусочек торта.

Заставив себя не отодвигаться, я взяла тарелку. Прекрасно, что преподобный Гризвольд питает ко мне собственнические чувства. Если он полагает, что у меня нет ничего общего с Эдгаром, быть может, и все остальные придерживаются такого же мнения. В последние два месяца мы с Эдгаром сделали для этого очень многое. О, конечно, мы должны были видеться, потому что иначе погибли бы так же верно, как лишившись воды или солнечного света, но мимолетные встречи, которые нам удавалось украсть у судьбы, происходили на пристанях Гудзона, или в грязных переулках возле боен, или в часовенках для моряков в деловом центре – в таких местах, где мы не подвергали себя риску. Но даже там мы лишь обменивались несколькими словами или касаниями рук. Приходилось довольствоваться этим. В качестве дополнительной предосторожности Эдгар перестал ходить в салон мисс Линч, чтобы не сталкиваться там со мной, а я не посещала его лекций. Если бы я знала, что он будет на балу миссис Джонс, я бы отказалась от приглашения. Что ж, по крайней мере, тут не было миссис По, иначе я сразу сбежала бы.

– Я испытываю искушение поверить в то, – трубным гласом возгласила миссис Джонс, – что в рассказе мистера По о деле мистера Вальдемара есть доля правды. Разве не кажется здравым предположение, что человек, которого загипнотизировали в момент его смерти, живет, пока пребывает в месмерическом трансе?

– Это просто рассказ, – сказал преподобный Гризвольд, – к тому же не слишком хороший. Боюсь, я невысокого о нем мнения.

– Что ж! – Она качнула плюмажем. – Я могу рассказать вам несколько реальных историй о людях, которые пригласили месмеристов к смертному одру близких.

– У них что-то получилось? – спросил преподобный Гризвольд.

– Я слышала, был случай…

Прежде чем она успела закончить, в столовой начались какие-то волнения. Несколько дам собрались, восклицая, вокруг большой плетеной корзины, которую принес слуга миссис Джонс.

– Прошу прощения! Прошу прощения! – трубно восклицала хозяйка дома, протискиваясь через толпу. Я следовала у нее в арьергарде, чувствуя, как преподобный Гризвольд буквально наступает мне на пятки. – Дэниел! Что это значит? – взревела она.

Слуга поднял корзину. Я стояла среди все увеличивающейся толпы за плечом миссис Джонс, когда та отвернула край мягкого ватного одеяла, и в свете газовых ламп нашим взорам предстал, моргая, прекрасный младенец где-то недели от роду, в чистом полотняном белье, кружевном чепчике и с золотым женским медальоном на шее.

Потрясенное молчание нарушил мужской голос:

– Смотрите-ка, что принес аист!

– Но почему мне? – воскликнула миссис Джонс. – Почему сюда?

Где-то на другом краю пораженной толпы мистер По тихо сказал:

– Потому что его мать не могла оставить его у себя.

– Ну я тоже не могу его оставить! – заявила миссис Джонс.

– Откройте медальон, – предложил некий джентльмен, которого держала под руку дама. – Возможно, он укажет нам на мать.

Гости подошли ближе, как будто выяснение происхождения младенца было захватывающей салонной игрой. Миссис Джонс поднесла руку в перчатке ко рту, а потом осторожно взяла медальон. Тот открылся, и нашим взорам предстала свернутая белокурая прядь.

– Волосы! – воскликнула миссис Белмонт. – Интересно, отцовские или материнские?

Подошла Элиза вместе с дамами, с которыми она до этого беседовала. Мистер Бартлетт выступил вперед, взял жену за руку и что-то зашептал ей на ухо.

Пока гости в потрясенном молчании смотрели на ребенка, Эдгар подошел к миссис Джонс, бережно достал младенца из корзины и принялся нежно баюкать его.

– Никогда не видел вас в роли молодой матери, По, – сказал преподобный Гризвольд.

– Ш-ш-ш, – шептал ребенку мистер По, – все будет хорошо. Не бойся. – Он поднял глаза и поймал мой взгляд. Слезы стояли в его глазах, он плакал по этому брошенному ребенку и – я знала – по тому сиротке, которым он сам когда-то был. Как же тяжело ему было всю свою жизнь скрывать эту боль под маской холодного интеллектуала! Сейчас его уязвимость стала видна целой толпе любопытных зевак, и это буквально раздавило меня.

Не сказав ни слова, я подошла к нему и дотронулась до его руки.

– Должно быть, этого ребенка очень любят. Мать принесла его сюда, потому что хотела, чтобы он обрел дом в лучшей семье этого города.

Он с благодарностью посмотрел на меня, и мы обменялись понимающими улыбками.

Кто-то коснулся моей спины.

– Фанни, – сказала Элиза, – мы должны уйти. Расселу стало нехорошо.

Шелестя юбками, я повернулась, чтобы уходить, и увидела, что преподобный Гризвольд смотрит на меня. На его красивом розовом лице медленно проступало осознание того, что он только что увидел.

Я раскатывала тесто на доске Бриджит, а Элиза накладывала на него начинку.

– Фанни, тебе действительно совершенно незачем уезжать.

Был Рождественский сочельник. Подруга дала выходной всем ирландским служанкам (кроме Мэри, которая еще месяц назад отправилась домой), чтобы те могли сделать рождественские покупки. Новая традиция праздновать Рождество, обмениваясь подарками (детям подарки вручались от имени веселого старого духа, святого Ника), уже хорошо прижилась в Нью-Йорке благодаря поэме мистера Мура, о которой тот не уставал сожалеть.

Я слышала, как в общей комнате играют в камешки дети.

– Вы и так все это время были более чем великодушны ко мне, – сказала я ей. – Я живу тут уже больше года.

Конечно, я слишком давно путаюсь у нее под ногами. Недавно я продала несколько своих старых стихов Грэму и в «Гоудис Ледис Бук», в основном для того, чтобы опровергнуть слухи о своей любовной связи с мистером По. Я могла еще какое-то время копаться в когда-то забракованных стихотворениях, зарабатывая ими на жизнь, пока не вернется моя способность писать. Может быть, если я стану жить сама по себе, она вернется быстрее. Нужда – мать творчества.

– Я наслаждаюсь каждой минутой, которую провожу в твоем обществе, – поспешно сказала Элиза. – Я дорожу нашими разговорами. Такое облегчение, когда каждое произнесенное мною слово не анализируется на предмет его происхождения: американское оно, английское или присутствует в языке обеих стран.

Я засмеялась.

– Завидую твоей стабильной жизни.

Она замерла с ложкой в руках.

– Завидуешь? В самом деле? Счастливый брак – это сказочка, призванная длить существование рода человеческого.

– Элиза! – снова засмеялась я. – Что ты такое говоришь? Вы с мистером Бартлеттом самая счастливая из известных мне пар.

Она посмотрела на меня, и ее простое милое лицо покрылось румянцем.

– Я просто рада, что ты здесь, со мной, Фанни. Не знаю, что бы я делала без тебя, как пережила бы все эти несчастья.

Я посмотрела на нее. Какие несчастья?

Она снова занялась начинкой.

– Мои слова лишний раз доказывают, что женщина в моем положении частенько ведет себя довольно эксцентрично.

– В твоем положении?

Она, усмехнувшись, положила руку на живот.

– О, Элиза, правда? У тебя будет ребенок?

Подруга с неуверенной улыбкой кивнула, и я бросилась ее обнимать.

– Поздравляю!

Над квадратной каменной раковиной зазвенел колокольчик. Мы уставились на него так, словно это пытался выйти на связь какой-то дух из потусторонних сфер. Потом мы одновременно поняли, что прислуги нет, и двери открыть некому. Звон раздался снова.

– Звонят с парадного входа, – сказала Элиза.

– Я открою. – Поднимаясь по лестнице, я пыталась отряхнуть руки и щеки от муки. Наверно, это посыльный принес гуся к праздничному обеду.

Я распахнула дверь, и в дом ворвалась струя холодного воздуха. На крыльце стоял Сэмюэл и держал в руках молоденький кедр почти с него ростом.

Я не знала, радоваться мне или злиться, и приняла решение злиться. Очень злиться. С сентября о нем не было вестей. Неважно, что я сама велела ему уйти, он мог бы продолжать общаться с детьми. То, как они целыми днями высматривали его в окошко, разбивало мне сердце.

– Ну чем не старина святой Ник? – сказала я.

– Просто старина Ник,[83] – отозвался Сэмюэл. – Вовсе не святой.

– А я-то думала, это мальчик-посыльный с нашим рождественским гусем.

– Я тоже своего рода посыльный. – Он постучал по крыльцу деревцем. – Вот что я принес девочкам. Подумал, может быть, ты разрешишь мне войти. Ведь даже в тюрьмах на Рождество бывает амнистия.

Некоторых заключенных действительно амнистируют. Вот только миссис Эллет не могла противостоять соблазну рассказать мне о его победах на любовном фронте. Он с толком использовал наш разрыв.

– Где ты взял дерево?

– Срубил где-то за Семнадцатой улицей. Помог старику Астору и его парням в расчистке тамошних земель. – Он потряс кедром. – В Европе принято на Рождество украшать свечами елки. Думал, может быть, вам захочется попробовать, – и он виновато усмехнулся. – Может, разрешите старому браконьеру, крадущему деревья, зайти в дом?

Когда я сделала шаг в сторону, чтобы дать ему дорогу, влажный холодный ветер теребил мои юбки. Я позволила ему войти только из-за детей.

Как только Сэмюэл внес кедр в коридор, на лестнице возникла Винни.

– Папа! Где ты был? Что это за дерево?

– Рождественское дерево. В сочельник его украшают свечами.

– Это сегодня!

– Да-да, сегодня. Как ты думаешь, сможешь раздобыть несколько свечек?

– Да! – воскликнула она, топоча по черной лестнице.

Я вздохнула. Теперь, когда Винни знает, что Сэмюэл здесь, избавиться от него будет нелегко. Но, по крайней мере, она будет счастлива.

Снова зазвенел звонок у парадной двери.

– А вот и наш гусь, – сказала я и, обогнув Сэмюэля с его деревом, открыла дверь.

На крыльце без шапки стоял обдуваемый всеми ветрами мистер По, держа высокую ель. При виде него душа моя воспарила, он был таким раскрасневшимся, красивым, таким счастьем сияли его опушенные темными ресницами глаза. Но моя радость быстро превратилась в страх. Не опасно ли для него сюда приходить? Где его жена?

– Ах, вот он какой, наш гусь, – сухо сказал Сэмюэл.

Улыбка Эдгара превратилась в оскал:

– Не знал, что он тут будет.

В передней появилась Элиза со своим выводком, младшенького держала за ручки моя Эллен.

– Два дерева! – смело сказал маленький Джонни. – Это глупо!

– Может, вам лучше отнести ваше дерево своей супруге? – сказал Сэмюэл, пожал плечами в ответ на холодный взгляд мистера По и поцеловал Эллен.

– Как она? – мягко спросила Элиза.

– Спит. Крепко. С ней ее мать.

Элиза покосилась на меня, будто спрашивая, приглашать ли их пройти. Был канун Рождества, время любви и благорасположения, время амнистии, как верно заметил Сэмюэл. Мои дочери будут в восторге. А миссис По, возможно, успокоит то, что мой муж тоже был здесь, когда она прослышит, что к нам приходил Эдгар. Я покорно кивнула.

– Если пожелаете, вы оба можете остаться поужинать, – сказала Элиза.

– Благодарю вас, – отозвался Сэмюэл, – но я оставлю решение на усмотрение этой дамы, – и он посмотрел на меня.

По лестнице взбежала Винни с зажатым в кулачке пучком свечей. Я подавила вздох:

– Оставайся.

– Ура! – закричала Винни.

Неловкость этого ужина смягчало только детское радостное волнение от рождественских деревьев, которые были должным образом наряжены, прежде чем все уселись за стол. Сэмюэл слишком много говорил, мистер По, напротив, был чересчур молчалив. Мистер Бартлетт и Элиза пытались поддерживать общий разговор, но Сэмюэля непрестанно заносило, а мистер По отделывался короткими, отрывистыми репликами. Наконец, к моему огромному облегчению, мистер По положил свою салфетку и обратился к сидящим за столом детям:

– А вы знаете сказку про елочку?

– Это детская сказка? – спросила Винни.

– Человек, который ее написал, мистер Андерсен из Дании, считает, что да. Она про рождественское дерево.

Дети подались вперед, и даже Элизины мальчишки почти перестали ерзать.

– Вы готовы? – Мистер По окинул их взглядом глаз, оттененных темными ресницами. Дети смирно сидели на своих местах. – Хорошо. – Он взглянул на меня и начал: – Жила-была в лесу молоденькая Елочка. Это было красивое деревце, которое гордилось своими зелеными ветвями. Все птицы и звери говорили Елочке, какая она высокая и прямая. В лесу не было больше таких высоких и прямых деревьев.

– У меня есть дерево! – крикнул маленький Джонни. – В моем садике.

Мистер По кивнул ему и продолжил:

– Должен вам сказать, что, как ни печально, Елочка была несчастна. Она давно заметила, что каждую зиму в лес приходят люди, которые спиливают и увозят одну из ее сестренок, хотя эти сестренки нашей Елочке и в подметки не годились.

– Почему? – спросил маленький Джон.

– Тсс! – сказала Элиза. – Слушай.

Мистер По продолжал:

– Елочка спросила у воробья, куда увозят эти деревья. Воробей, который бывал в городе, сказал: «В дома к людям. Там их ветви украшают свечами, а верхушку увенчивают золотой звездой. Дети пляшут вокруг них и поют. Я никогда не видел картины прекраснее». С того дня Елочка не знала покоя. Почему ее не везут в город? Если бы ее выбрали, она радовала бы детей своим сиянием куда сильнее, чем все остальные елки, вместе взятые.

– Как наше деревце! – закричал маленький Джонни.

– Тихо, – сказала Элиза.

Перед тем как снова заговорить, мистер По посмотрел на меня.

– Каждую зиму, когда в лес приходили люди, Елочка топорщила свои ветви, поднимала их к солнцу, показывая, какие они прекрасные, зеленые и пушистые. И каждую зиму люди проходили мимо, а она оставалась грустить. Она изо всех сил старалась стоять как можно прямее, чтобы люди заметили ее красивые ветки и яркий, зеленый цвет хвои. «Выбери меня! – думала Елочка. – Выбери меня!» Но ее из года в год никто не замечал, и она уже совсем отчаялась, когда ее вдруг все-таки выбрали.

Винни захлопала в ладоши, к ней присоединились сыновья Элизы. Полностью погруженная в историю Эллен свирепо покосилась на них.

Слегка поклонившись детям, мистер По продолжил:

– Да, Елочка тоже была очень счастлива. Всю дорогу в город она только и грезила о том, как прекрасно она будет выглядеть со свечами на ветвях и золотой звездой на макушке. Дети со всей округи придут ею полюбоваться. Елочку внесли в дом и прибили к подставке. Ох, это, конечно, было больно, но она не возражала – это была совсем небольшая цена за славу, которая ждала ее впереди. Потом пришел черед свечей. Их так туго привязали к веткам, и они были такие тяжелые! Но наша Елочка была сильной, она могла удержать все эти свечи. Потом ее увенчали золотой звездой Королевы Леса. Елочка сияла от гордости, и тут свечи зажгли, дверь распахнулась, в зал вбежали дети и закричали: «О! Это самое красивое деревце на свете!» Елочка ликовала, а дети танцевали и пели вокруг нее. На ветках повисали потеки расплавленного воска, но Елочке не было до этого дела, ведь она была самым счастливым в мире деревом. Но вот свечи догорели, дети перестали танцевать и ушли, закрыв за собой дверь и оставив ее в пропахшей дымом тьме. А на следующий день ее оттащили на чердак (звезда на макушке цеплялась за ступеньки) и бросили там в пыли. Елочка пролежала на чердаке много лет, ее хвоя потемнела и осыпалась, порвавшаяся звезда-навершие запылилась, и вот однажды крыса принялась грызть ее ствол. «Прекрати!» – закричала маленькая Елочка. Крыса хмуро посмотрела на нее: «Ты кто?» – Тут мистер По вздернул подбородок. – «Я – самое красивое на свете дерево». Крыса уселась на свои окорочка и сказала: «Ты не выглядишь такой уж красивой». – Голос мистера По звучал мягко, пугающе. – «Но я очень красивая. Мне сказали это в самую счастливую ночь в моей жизни, но я не понимала тогда, как я счастлива. Я думала, что стану еще счастливее». Тут на лестнице зазвучали шаги. Вошел человек, разрубил Елочку на полешки, отнес их вниз и положил в пылающий семейный очаг. Когда Елочку охватило пламя, она начала вздыхать, и вздохи получались громкими, будто ружейные выстрелы. Игравшие тут же дети остановились и прислушались. Каждый вздох говорил о денечках, которые Елочка провела в родном лесу, высокая, зеленая, и о рождественском сочельнике, когда она сияла так ярко. Кто-то из детей нашел рваную бумажную звезду, пришпилил ее себе на грудь и снова побежал играть, унося украшение, венчавшее Елочку в самый счастливый день ее жизни.

За столом воцарилась тишина, лишь Винни шмыгала носом. Никто из детей не плакал, но глаза их полнились страхом.

– Вот так сказочка, По, – сказал Сэмюэл.

– Ее написал мистер Андерсен, не я.

Сэмюэл с отвращением посмотрел на мистера По, а потом сказал:

– Ну, кто хочет послушать «Визит святого Николая»?

Секунду назад готовые разрыдаться дети одобрительно зашумели.

Мистер По не стал дожидаться, когда мы зажжем свечи на наших деревьях. Я вышла на крыльцо проводить его, пока все дожидались, когда мистер Бартлетт покончит со своим десертом, и можно будет встать из-за стола и начать праздновать.

– Какая грустная сказка, – сказала я.

– Я не хотел расстроить детей, но сказка ведь не про елку. Она обо мне. Если бы я знал, что мы проведем вместе лишь одну ночь, я не отпустил бы тебя тогда. Завлек бы хитростью на корабль Астора и увез в Китай или спрятал бы в каком-нибудь шотландском замке… чтобы ты осталась со мной навсегда. – Чтобы уберечь меня от ветра, он поправил толстую узорчатую шаль на моих плечах. – А теперь мне остается довольствоваться лишь воспоминанием о единственной ночи, когда я был подлинно живым.

– Эдгар, ты баловень этого города. Обожатели преследуют тебя на улицах, ты – единоличный владелец литературного журнала. У тебя есть все, чего только можно пожелать.

Его глаза сузились от боли.

– Без тебя у меня нет ничего, и ты это знаешь. А эта ночь радости стала для меня пыткой.

Я вздохнула.

– А как Виргиния?

– Тебе обязательно уничтожать даже ту толику счастья, которую нам удалось урвать нынче вечером? – Он тоже вздохнул. – Прости меня, Френсис. – Он явно старался, чтоб его голос звучал повеселее. – Это Рождество.

В свете фонаря я видела, как печальны его глаза. Я мягко сказала:

– Мне бы хотелось, чтоб все было иначе.

– Виргиния долго не протянет.

– Не говори так! Ты что, думаешь, будто я дожидаюсь ее смерти? Нет, Эдгар, это не так.

– Но когда она умрет…

– Мы не должны так думать. Это отравляет все хорошее, что в нас есть.

Он молчал, и я чувствовала боль в его молчании. Как бы мне хотелось похоронить свое чувство к нему! Осознание того, что это невозможно, делало мое желание еще сильнее. Почему мы обречены более всего жаждать того, что нам не суждено иметь?

Мимо процокала лошадь, ночь была такой холодной, что от ее дыхания шел пар.

– Я вовсе не такое бессердечное создание, как ты думаешь, – сказал мистер По.

– Я знаю.

Часы голландской церкви на Вашингтон-сквер пробили девять, и их звучный перезвон наполнил ночь печалью. Стоял Рождественский сочельник. Добропорядочные мужья и жены сейчас посмеивались над носящимися по дому возбужденными, расшалившимися детьми, пока эта беготня не кончалась слезами. Утром любящие супруги, улыбаясь друг другу, станут наблюдать, как их отпрыски бросятся к подвешенным у камина чулкам, чтобы извлечь оттуда куклу, или юлу, или мяч. Все с той же ласковой улыбкой они позавтракают тостами с джемом, потом оденут детей в сапожки, рукавички и шарфики и отправятся на прогулку, дружелюбно кивая соседям. Такие простые мечты. Такие несбыточные для нас с мистером По.

Я поежилась от холода. Он глубоко вздохнул и плотнее запахнул на мне шаль.

– Нам надо запастись терпением, любовь моя.

– Ах, Эдгар, – вздохнула я.

– Ты должна мне верить. Однажды все будет хорошо.

В дверях появилась Винни, и рука мистера По соскользнула с моих плеч.

– Мамочка, мы будем зажигать елочку!

– Хорошо, Винни.

– Мамочка, сейчас!

– Да, Винни, иду.

Когда я обернулась, мистер По шагал по Амити, одинокая темная фигура среди ярких праздничных огней, что горели в окнах каждого дома. Жалость сдавила мне горло. Он выглядел таким же одиноким, как сиротка в Рождество. Да он ведь и был сиротой.