Забытые союзники во Второй мировой войне Брилев Сергей

Уже 24 июня — на второй полный день войны и в свой всего-то второй с начала войны боевой вылет — Сафонов сбил «Юнкерс-88». И это при том, что воевал он тогда ещё на И-16, на «ишачке»[137]. Свою первую Звезду Героя он получил за бой 15 сентября 1941 года. Семёрка его истребителей сошлась с пятьюдесятью двумя вражескими машинами, сбила тринадцать из них и не потеряла ни одного своего!

Герой Советского Союза Борис Сафонов с крестом Британской империи

А вот теперь вглядимся в то, как выглядел Борис Сафонов. В советской кинохронике его сначала показывают в комбинезоне, где никаких знаков различия и отличия и не видно. А вот потом — в кителе в штабе.

И на кителе помимо наших звёзд с серпами и молотами на груди — иностранный крест. И это в 41-м году?

И ещё загадка, вернее, скорее, ошибка военной цензуры. Когда в этом отечественном киноролике начинают показывать боевую тревогу сафоновцев, то к самолётам бегут и люди в какой-то совсем несоветской форме.

Обратимся еще раз к подчинённому новозеландца Ишервуда Эрику Картеру:

«Наша форма в какой-то степени напоминала немецкую. И многие русские — и гражданские, и военные — думали, что мы — немцы. А нам приходилось думать, как бы нас ещё не пристрелили.

Собственно, на подлёте по нам и стреляли: самолёты ведь тоже были для русских непривычные».

Так кого же тогда так засекретило советское командование? Из-за ошибки военной цензуры однажды в кадре всё-таки мелькнула и их нашивка: три крыла, выполненные в той же стилистике, что три нормандских льва со щита Ричарда Львиное Сердце. А этот геральдический символ — составная часть герба какого государства? Правильно!

То были Королевские британские ВВС и их 151-е авиакрыло.

Кадр из советского пропагандистского фильма 1941 года, на котором отчётливо видно, что в Советском Заполярье воевали лётчики с нашивками британских королевских ВВС

Лётчики 151-го авиакрыла играют в футбол у Ваенги

На этот вопрос отвечу сразу. Вся эта глава как была, так и остаётся посвящённой не англичанам, а новозеландцам. Но разъяснить есть что.

Попрошу сейчас читателя набраться немножко терпения и отправиться за мной — да, всё-таки в Англию образца года 1998-го. Точнее — в британский сектор Ла-Манша.

Ваш покорный слуга тогда — лондонский корреспондент программы «Вести». Но оказался я в акватории Ла-Манша на борту большого противолодочного корабля российского Северного флота «Адмирал Левченко»: российские моряки пришли тогда в Портсмут и вышли оттуда в Ла-Манш на одни из первых совместных военно-морских учений с кораблями Её Британского Величества и США.

Признаться честно, то был мой первый выход в открытое море. И хотя, к счастью, обошлось без морской болезни, но утром, на подходе к Плимуту, после ночного перехода самочувствие было не лучшим. Да, да, было это по вполне русским причинам[138].

И вот в этом состоянии я выхожу утром на мостик и пытаюсь вести светскую беседу с прикомандированным к русскому кораблю офицером-англичанином. По виду он много свежее. Но несёт какую-то околесицу:

— Я, — говорит этот офицер, имени которого я, честно, не помню, — сейчас послужу-послужу ещё на британском флоте и перейду в новозеландский.

— Как это? — спрашиваю я, во-первых, будучи в вышеописанном состоянии, а, во-вторых, ещё не будучи хорошо знакомым с британскими порядками. — А присяга?!

— Так ведь присяга одна и та же!

— То есть?

— Присягаем и мы, англичане, и новозеландцы одной королеве.

Это — правда. Наличие одной и той же королевы у самих британцев и австралийцев, канадцев и новозеландцев позволяет военным этих стран строить свои карьеры удивительно гибко.

Вот и в случае со львами на нашивках лётчиков из 151-го авиакрыла Ишервуда правильнее будет сказать, что львы то были не «английские», а «британские». Потому что и командовал ими новозеландец Рамсботтом-Ишервуд, да и многие его подчинённые были не только из Англии, а из Новой Зеландии и Австралии. Иными словами, это была часть, которая действительно представляла всю всемирную тогда Британскую империю. И это, на мой взгляд, было отнюдь не случайностью, а четким политическим планом при формировании этого соединения Черчиллем (на чём я ещё остановлюсь отдельно).

По-настоящему развёрнутой была и их миссия: до поставок по ленд-лизу было ещё очень далеко, и тогда под Мурманск лётчики 151-го авиакрыла королевских ВВС прибыли не просто перебросить самолёты, а самим на них и воевать.

Для нас июнь 1941 года — начало войны с Германией. Британская империя воевала с ней с сентября 1939-го. На тот момент — в одиночку. А в дни, которые предшествовали столкновению Германии и СССР, Британия и Новая Зеландия зализывали раны после катастрофы на греческом острове Крит.

В перерыве между боями

Абсолютное большинство посещавших Крит туристов привозят оттуда воспоминания о чём угодно. О маслянистом воздухе, насыщенном благоуханиями смоковниц. О стрекотании цикад на оливковых деревьях и о свежайших морепродуктах в ресторанчиках Хании и Ираклиона. О вороватости хозяев большинства этих таверн. О средневековых традициях вроде воровства коз у соседа. О горах черепов почивших монахов в древних православных монастырях. О ещё более древних легендах об Икаре и Минотавре.

Между тем, в куда более близкую нам эпоху, в 1941 году, именно Крит только чудом не превратился для немцев в трамплин для завоевания всего Ближнего Востока. Классикой военной науки стала устроенная немцами на Крите в мае 1941 года парашютно-десантная операция. И только мастерство командующего англо-австрало-новозеландских сил новозеландского же генерала Фрейберга позволило спасти британские части от полного уничтожения: совершив марш-бросок через горы, они смогли эвакуироваться с южного берега Крита в Египет.

Новозеландский генерал-майор Фрейберг командовал войсками Британской империи на острове Крите

Таким образом, в июне 1941 года в Англии и Новой Зеландии царило уныние, а конкретно в Лондоне — паника: настолько все боялись, что после Крита немцы повторят подобную операцию на другом острове, имя которому — сама Великобритания.

В том числе и поэтому с таким облегчением в Лондоне узнали, что Гитлер повернул на СССР.

У нас в стране про Черчилля чаще пишут, что он всё только обещал и обещал, а на практике затянул открытие «второго фронта» до 1944 года. В значительной степени это — действительно так. Но, вопреки стереотипам, у Черчилля был тогда короткий период, когда он всерьёз говорил о полномасштабной военной помощи СССР уже в 1941 году.

У нас об этом практически никогда не писали, но в тот период сам британский премьер отнюдь не как к фантастике отнёсся к просьбам-мольбам-требованиям Сталина отправить на советско-германский фронт 25 британских дивизий. Вот как настроения Черчилля летом 1941 года описывает автор его самой последней и самой детальной военной биографии Хэйстингс:

«Всю возможную помощь — новым братьям по оружию. Американский военный атташе находил чудным то, как советский посол Майский, „в течение многих лет в Лондоне практически изгой“, теперь находился на постоянной связи с Черчиллем, Иденом и послом США Уинантом. Громадьё замыслов Черчилля подчёркивало мелочность большинства его коллег. Он считал, что каковы бы ни были сложности, какими бы иллюзорными ни казались перспективы на успех, было недопустимым, чтобы Россия потерпела поражение из-за того, что ей не помогла Британия. Сначала, сразу после „Барбароссы“, он оказывал давление на генеральный штаб с тем, чтобы он разработал план высадки в Северной Норвегии — с тем, чтобы открыть прямую связь с Красной Армией. Потом, когда эту его идею отвергли (в основном из-за того, что со своих баз в Британии до Норвегии не могли долетать самолеты, которые осуществляли бы прикрытие с воздуха) — он приказал, чтобы Сталину были отправлены всевозможные танки и самолёты, включая некоторые из тех, что были куплены в США»^{134}.

Черчилля действительно отговорили. Отговорили, потому что объёмы, запрошенные Сталиным, равнялись минимум трети того, что производила сама Британия[139]. Отговорили Черчилля и потому, что слишком свежи были воспоминания о катастрофе, постигшей на Крите войска Австралии и Новой Зеландии.

И тогда на сцену вновь выходят… киви.

Это про них Черчилль писал Сталину в послании, полученном 30 августа 1941 года:

«Я стремился найти какой-либо путь для оказания помощи Вашей стране в её великолепном сопротивлении… Г-н Майский[140] заявил, что испытывается сильная нужда в самолётах-истребителях ввиду Ваших тяжелых потерь… Наши две эскадрильи в составе 40 „Харрикейнов“ должны прибыть в Мурманск около 6 сентября. Вы понимаете, я уверен, что самолёты-истребители составляют основу обороны метрополии… Тем временем могли бы быть приняты меры, чтобы начать ознакомление Ваших пилотов и механиков с новыми моделями, если Вы их прикомандируете к нашим эскадрильям в Мурманске. Если Вы сочтете, что это принесёт пользу, соответственные распоряжения будут даны отсюда; исчерпывающая объяснительная записка по техническим вопросам передаётся по телеграфу через нашу авиационную миссию»[141].

Но для того, чтобы осознать все обстоятельства, приведшие к тому, что первые британские «Харрикейны» в СССР поставил именно новозеландец, нам надо сейчас сопоставить несколько дат, а ещё важнее — взглянуть на политическую карту мира предвоенного образца.

А ещё — погрызть фиников.

Финики — это точно фрукт. Обычно — с Севера Африки.

А вот «финники» — это то, как ленинградцы в своё время стали называть гостей из Финляндии, которые приезжали в СССР (и особенно в Ленинград) на выходные выпить[142].

Начнём, впрочем, с родины не «финников», а фиников: с Северной Африки. Она, Северная Африка, в последние недели перед столкновением СССР и Германии казалась для Черчилля главным фронтом. Судя по их переписке, Сталина само ведение боевых действий в какой-то Африке немало раздражало (пусть даже частью его послевоенных требований станет потом создание советских баз в Ливии). Но по ходу этой главы нам надо будет постоянно иметь Северную Африку в виду — иначе многое будет непонятно: например, почему Ишервуд прилетел на самолётах «тропического образца».

А вот теперь — о «финниках». Тогда, правда, с нашими друзьями из Финляндии было — не до шуток.

Для начала — простой вопрос. Какая от базы в Ваенге сейчас самая ближайшая граница? Сейчас — российско-норвежская. Но был в 1941 году народ, для которого выражение «советско-норвежская граница» звучало примерно так же издевательски, как для нас «финско-китайская». И таким народом были как раз-таки финны.

Буквально накануне Великой Отечественной, по итогам «зимней» войны, в марте 1940 года Суоми уступила Советскому Союзу не только Карельский перешеек, но и свой арктический порт Петсамо. До этого он был «прокладкой» между СССР и Норвегией и только-только вновь превратился из Петсамо в Печенгу (кстати, исконно русскую и саамскую, но не финскую). То есть на момент начала Великой Отечественной границе между СССР и Норвегией (оккупированной к тому времени немцами) был всего-то год с небольшим.

Территориальные приобретения СССР после войны с Финляндией. На крайнем севере — район Петсамо-Печенги

Финны, естественно, намеревались вернуть себе эти земли. Они и атаковали СССР ещё в июне. Но — только на Юге. В район Петсамо финские части не выдвинулись. Почему?

А вот теперь сопоставим не только географию, но и даты. СССР с Финляндией воевал с июня. А вот Британия войну Финляндии объявила только в декабре 1941 года. А из этого выходит, что британское 151-е крыло новозеландца Рамсботтома-Ишервуда оказалось на Севере в удивительный момент.

От имени Британской империи новозеландец Ишервуд, получается, выполнял сразу две миссии: и военную, и дипломатическую[143].

Получается, что само присутствие британского 151-го авиакрыла на заполярном участке советско-германского фронта до поры до времени являлось «сдерживающим фактором» для финнов.

Они могли развивать и развивали наступление против собственно советских войск, например, в районе Петрозаводска и вообще в направлении «старой границы», включая направление ленинградское, на Сестрорецк. Но вот если бы финны начали боевые действия на Севере, у Петсамо, то тогда в лице 151-го авиакрыла они столкнулись бы ещё и с Британией. Да, к декабрю 1941 года всё этим для финнов и обернулось. Но осенью 1941 года они ещё не решались воевать сразу с двумя державами. Для Советского же Союза такая конструкция означала, что на заполярном участке война шла только с немцами[144].

В этой связи у меня даже есть смелая теория.

А не специально ли Черчилль, чья новая романтическая стратегия в отношении СССР вызывала у многих в британском истеблишменте раздражение, укомплектовал 151-е авиакрыло не столько собственно англичанами, сколько гражданами британских доминионов? Возможно, включение в состав этого авиакрыла значительного количества австралийцев и назначение в командиры новозеландца было своего рода «страховкой»? Страховкой на случай, если бы финны все-таки вступили в боевые действия и на Севере, то столкнулись бы не с собственно Соединённым Королевством (у которого, как и у американцев, в Хельсинки ещё даже было Посольство), а с некими вроде как британцами, а вроде как и нет.

Естественно, на это можно возразить, что, по правилам ведения войн, участников боевых действий бьют не по паспорту, а по форме. Форма, конечно, на этих австралийцах и новозеландцах была британская. И всё-таки полностью от этой своей теории я бы отказываться не стал. Тем более если знать ещё два обстоятельства.

Во-первых, в британских источниках время и обстоятельства отправки в Россию 151-го крыла сопровождаются словами о том, что «вариант с британским вмешательством возник благодаря задержке финно-германского наступления на Севере Финляндии». А вот возвращение 151-го крыла в Британию пришлось на 7 декабря: то есть через день после того, как Лондон официально объявил Хельсинки войну.

Во-вторых, по ходу всей Второй мировой доминионы часто жаловались, что, с одной стороны, Черчилль не делит войска на собственно британские и войска из стран Содружества: не советуясь с Канберрой или Веллингтоном, командует ими как хочет[145].

Появление осенью 1941 года у северных границ Финляндии 151-го авиакрыла британских ВВС под командованием новозеландца Ишервуда наталкивает на мысль об «иронии судьбы».

Не Британия ли с Новой Зеландией всего-то два года назад голосовали в Лиге наций за исключение СССР из-за развязывания войны как раз против Финляндии? А теперь именно они этот Советский Союз защищали от тех самых финнов…

Добавим к этому ещё одно полузабытое ныне обстоятельство. Одним из самых болезненных следствий «зимней войны» с Финляндией для СССР стало «моральное эмбарго», наложенное на Сталина американцами. То был запрет на поставку в СССР… авиационных технологий, что негативно сказалось на развитии советской авиационной промышленности, использовавшей американские моторы. И вот теперь у СССР, причём у границ именно Финляндии, вновь появились западные авиационные технологии: пусть на данном этапе в лице ещё не американских самолётов, а британских «Харрикейнов».

Что и возвращает нас конкретно к «сводному» 151-му авиакрылу. Сводным оно получилось не только из-за смешанного национального состава, но и потому, что формировали его заново: из усиленных эскадрилий № 81 и 134.

В просторечье «Северное сияние», как известно— «коктейль» (без кавычек писать об этом не решаюсь) из водки и шампанского. Достоверно известно, что именно таким напитком угощали Ишервуда советские коллеги, когда он впервые прилетел к ним 7 сентября 1941 года.

Но сначала до Ваенги ещё нужно было долететь.

Всего было тридцать девять самолётов. Первые пятнадцать прибыли в Россию в разобранном виде 3 сентября. Вместе со столом и напольными часами Ишервуда их доставили морем сначала в Архангельск.

Сборкой их на закрытом ныне архангелогородском аэродроме Кегостров руководили подчинённые Ишервуду лейтенанты Гиттенс и Рук. И уже 12 сентября первые собранные «Харрикейны» взлетели в сторону мурманского местечка с каким-то совершенно несеверным названием Африканда.

Но несеверным было и исполнение этих самолётов. Минимум часть из них была изготовлена в так называемом «тропическом» варианте (предполагалось, что они будут отправлены в Северную Африку, но Черчилль «оторвал их от сердца» и направил на Русский Север; это к вопросу о «финиках»). Возможно, поэтому после дозаправки в Африканде часть из них вновь взлететь не смогла.

Однако самолёты были не просто несеверными, но и несоветскими. В этой связи в этом перелёте по маршруту Архангельск-Африканда-Ваенга их сопровождал советский бомбардировщик: чтобы наземные войска и зенитная артиллерия не перепутали их с противником.

Сам Ишервуд с первыми двадцатью четырьмя другими «Харрикейнами» отправился в Россию 7 сентября 1941 года с борта авианосца «Аргус», который как раз подошёл к берегам Советского Заполярья.

Маленькое чудо: сохранилась инструкция, которую Ишервуд и его лётчики перед взлётом получили от командира авианосца. В ней, например, содержится очень детальное описание того, что лётчики должны делать на палубе авианосца. Начиная от того, как обозначить готовность к полёту «путём поднятия большого пальца», заканчивая рекомендациями Министерства авиации по длине разбега при том или ином ветре: «287 футов при ветре в 30 узлов, но все 396 футов при ветре в 22 узла».

Это косвенно доказывает, что 151-е крыло было создано именно заново: то есть оно не базировалось на этом авианосце, а было на него погружено специально для того, чтобы попасть в Россию. Лётчики, которые базировались бы на авианосце постоянно, в таких рекомендациях не нуждались бы.

Собственно, подтверждается это не только косвенно, но и документами из архивов Королевских ВВС. Обе эскадрильи, включенные в 151-е авиакрыло, действительно никогда в морскую авиацию не входили[146].

Продолжим читать инструкцию. Поднявшись в воздух «по шесть самолётов за раз», истребители Ишервуда должны были «делать круги вокруг авианосца, но ниже облаков, дожидаясь, пока взлетят все остальные». Переговоры по радио были запрещены: на пути в Ваенгу истребителям Шервуда можно было поддерживать только визуальный контакт. Понятно, что все эти положения были внесены в инструкцию, чтобы 151-е крыло не было перехвачено немцами в самом начале пути к Ваенге.

А вот про неё, Ваенгу, в инструкции было прописано нечто такое, что нужно цитировать дословно: такая это забавная смесь по-военному основательного описания реалий и своеобразных представлений британского командования об особенностях русской жизни. Итак:

«Поблизости от полосы — только несколько зданий и палаток. На краю аэродрома — разрушенный деревянный ангар. Офисы и жильё расположены в пещерах в окружающих холмах».

Надо полагать, что «пещеры в холмах», «caves in the hills» — это «землянки в сопках». Но в целом, конечно, тональность инструкции такова, что чувствуется: командир авианосца «Аргуса» отправлял лётчиков 151-го авиакрыла скрепя сердце. Намёки на предстоящую бытовую неустроенность в России — очевидны.

Возможно, как моряк, командир «Аргуса» слышал о том, какой приём был оказан его коллегам с британских подлодок «Тигрис» и «Трайдент» (в таких случаях неформальный «океанский телеграф» работает безупречно даже при строжайшей закрытости связи). Эти подлодки прибыли в Полярный ещё в августе. Любопытные детали о приёме, оказанном им, нашла старший научный сотрудник Военно-морского музея Северного флота Алевтина Кривенко.

Дом, в котором разместили лётчиков 151-го крыла. Как видим, никакая не «пещера». Сами лётчики называли его «Кремлём»

(фото из коллекции Марка Шепарда)

«Когда они попросили добавить в рацион овощей и фруктов, командующий Северным флотом адмирал Арсений Головко заявил: будете питаться тем же, чем и моряки-североморцы».

Но, как выяснилось, британским лётчикам приём приготовили совсем другой.

Через день, по приезде туда командующего ВВС Северного флота генерал-майора А. А. Кузнецова, в Ваенге были организованы концерт и ужин по случаю прибытия гостей, на котором — о чём все вспоминают в один голос — было выпито немало того самого «Северного сияния» — шампанского с водкой.

Ветераны вспоминают, что на завтрак не пришла половина личного состава 151-го крыла. День ушёл на восстановление сил. Как это поётся в советской песне как раз про лётчиков? «Но так, чтоб завтра не болела голова!»

Обхаживать летчиков 151-го крыла продолжили и дальше. Дело ли в личном обаянии новозеландца Ишервуда или лучшем снабжении авиаторов, но вот какие детали об условиях службы в России вспоминает ещё один подчинённый Ишервуда, Тим Элкингтон:

«Нашими штабами были комфортные двухэтажные здания с деревянными полами и двойными кирпичными стенами и центральным отоплением (однажды ночью его не было — это ужас). Воду брали из колодца или озера и стерилизовали нашим устройством.

Еды нам давали очень много. Причём было много хорошей вкусной еды: икра, копчёная сёмга, консервированный финский окорок, шампанское, масло, яйца, красное вино, блины, шоколад, консервированный компот из вишен и слив. Чай был в стаканах без молока.

Сигареты, виски, ром и джин были в изобилии».

Однако прибывшие с Запада лётчики 151-го крыла не могли не заметить и других особенностей жизни в Стране Советов, которые, понятно, были связаны не только с военным временем. Мы помним, как сержант Эрик Картер вспоминал про то, что всех русских выгоняли из столовых, когда туда вводили их, иностранцев. Вот ещё один отрывок из его воспоминаний:

Самолёт лётчиков Ишервуда на русской земле ещё в полностью британской раскраске

«Русские делились как бы на два народа. Те, кто работал с нами, были доброжелательными. Остальные чурались общения с иностранцами».

Ветеран 151-го авиакрыла британских ВВС Эрик Картер

Впрочем, не меньше, чем осуждения этих порядков, в воспоминаниях лётчиков можно найти и сострадания к стране, про которую они не всегда знали, но чувствовали, что за чудовищный эксперимент над ней был поставлен в период между двумя мировыми войнами. Ещё один, более подробный отрывок из воспоминаний Тима Элкингтона, который и сегодня, спустя много десятилетий, временами не скрывает недоумения:

«Ниже аэродрома были поселения Верхняя и Нижняя Ваенга со старыми деревянными домами, подвальными магазинами и просто недостатком красоты. Однако Верхняя Ваенга могла похвастаться клубом, где можно было поесть, потанцевать, посмотреть фильмы или концерт.

Также была баня с парилкой — единственная возможность принять душ севернее Мурманска. В бане была пожилая своенравная женщина, которая занималась тем, что била берёзовым веником по спине.

В подвальных магазинах мало чего можно было купить. То, что было, — не особого качества. Сами горожане жили в больших недостроенных многоквартирных домах, которые зимой были белыми, а летом кирпичного цвета. Госпиталь располагался на холме к северу от города…

Транспорт был только грузопассажирский. Все машины работали на нужды военного времени. Когда вы голосовали машину, нужно было спрашивать: «В Ваенгу едете?» Иногда попутками оказывались только санные упряжки с лошадью. Но это было более безопасно, чем идти в Нижнюю Ваенгу пешком.

Мурманск находился в 30 километрах к югу и был в 1941-м размером с английский Бормут без пригородов. Зимой это была очень опасная дорога. Дома и магазины похожи на те, что в Ваенге, но гораздо больше построек из кирпича. Похоже, „Арктика" была единственным местом, куда стоило сходить, но цены и условия там были несопоставимы! „Дом культуры" был небрежно достроенным театром с лестницей наверх в зал для танцев. Мы ходили туда по воскресеньям на выступления, потанцевать и выпить.

Девушки? Только три девушки могли взбудоражить сознание — это были наши переводчицы. Анна, блондинка, с мягким поющим голосом и стройной фигурой, которая работала с офицером-механиком. Белла была „девушка Мерлин" с большой грудью, округлым лицом и хорошим голосом для того, чтобы исполнять современные песни. Она работала над переводом технических документов. Мира была тёмная цыганка вдали от своего любимого в Москве. Она инструктировала русских пилотов…

Я не уверен, но вроде бы Анна носила на бедре Смит-Вессон 38-го калибра. Когда мы с ней возвращались после танцев, её перехватил мужчина, наверное, её муж. У него тоже был пистолет. С таким не поспоришь! Но у меня до сих пор хранится её шейный платок»^{135}.

Не знаю, как вам, а мне именно такие мемуары кажутся самыми точными — для определения атмосферы, в которой работал союз таких разных систем, как англосаксонская и советская. При всей готовности к бытовым тяготам прифронтовой полосы англичане, австралийцы и новозеландцы не могли не видеть, что бытовая неустроенность — следствие не одного только военного времени, но и социалистического эксперимента, о котором до тех пор они только читали. Не знаю, кто первым запустил это выражение, но мне оно кажется удивительно точным: «союзники-антагонисты».

Важно, впрочем, другое. После 22 июня 1941 года Британская империя и Советский Союз оказались на одной стороне баррикад. Поэтому, сколь бы высоким ни был соблазн рассказать сейчас о боевых действиях лётчиков Ишервуда, сначала — о политической стороне дела. Ведь Ишервуд воевал в Советской России и как офицер британских ВВС, и как гражданин страны, которая и сама объявила войну Германии — еще в 1939-м.

Начнём с конца. Закончили киви Вторую мировую уже в Японии: как часть Оккупационных сил Содружества уже и в Стране восходящего солнца.

Впрочем, что касается войны Новой Зеландии против Японии, то здесь — все как раз логично. От этого напрямую зависела национальная безопасность самих киви: например, в марте 1942 года японские самолеты совершили разведывательные полёты над их Веллингтоном и Оклендом, явно готовясь к возможной агрессии[147].

Составная часть флага Новой Зеландии — британский «Юнион Джек»^{136}

А вот что киви забыли в Старом Свете? Что двигало далекой тихоокеанской страной, когда она отправляла своих сынов в Грецию и Сирию, Италию и Египет, Ливию и Тунис, на Крит и на границу с Югославией?[148]

То, о чём пойдёт речь дальше, — история, детали которой могут искренне смаковать, конечно же, только сами новозеландцы. И всё-таки, думаю, и российскому читателю будет любопытно понять, какова же была не только логика, но и механика принятия решений этими нашими будущими союзниками.

Итак, утром 4 сентября 1939 года представляющий на архипелаге британскую корону генерал-губернатор подписал прокламацию со следующим содержанием:

«Я уполномочен Его Величеством королём объявить, что правительство Великобритании находится в состоянии войны с Германским рейхом».

Означало ли это автоматическое вступление в войну и Новой Зеландии как доминиона Британской империи? Вопрос, как ни странно, тонкий и заставляющий меня еще глубже вгрызться в особенности жития в тогдашнем британском мире.

В принципе, еще задолго до войны, в 1931 году, парламент в Лондоне принял так называемый «Вестминстерский статут». По нему ведущие доминионы Британской империи получали «законодательное равенство» с самой метрополией: с Соединённым Королевством, с Британией. В частности, генерал-губернаторы отныне назначались только из местных жителей. Но главное — это равенство распространялось на вопросы не только внутренней, но и внешней политики[149].

Что это значило в случае с Новой Зеландией? За разъяснениями отправимся в метрополию, в Британию.

Итак, Британия, Уэльс и его столица город Кардифф. Ещё в самый первый мой туда заезд в 1995 году мне показали очень любопытный собор, про который можно сказать, что это — своего рода памятник первой серьёзной проверке на прочность того самого Вестминстерского статута.

Называется собор Гландаффским. Это — главный сбор Англиканской церкви в Уэльсе. А несмотря на привычность оборота «приц Уэльский», наверное, мало кто знает, что титул именно принца или принцессы Уэльсских старшие королевские отпрыски-наследники престола носят в Англии еще с XII века. Тогда такое правило было введено для того, чтобы закрепить права английской короны именно на Уэльс. Но и тогда, когда эта территориальная претензия превратилась в территориальную данность, традиция сохранилась. В итоге, принцами Уэльскими стали называться английские наследники на престол, под чьей потенциальной властью оказались уже не только Уэльс, но и Шотландия с Ирландией, а потом — и заморские Канада, Австралия плюс «и прочая и прочая», включая Новую Зеландию, о которой мы здесь и толкуем.

Гландарфсский собор в Кардиффе (Уэльс).

Здесь хранят память обо всех Принцах Уэльских, которые стали королями Англии, Новой Зеландии и прочая и прочая

По фасаду Гландарфсского собора в Кардиффе — барельефы в виде голов явно никаких не святых.

— Что это за люди? — спрашиваю у проходившего мимо священника. — На святых не похожи.

— Ну, в иных случаях это спорно, но в целом вы правы. _?

— Это — помазанники Божьи.

— Короли что ли?

Уже не король, а Герцог Виндзорский.

И миссис Симпсон, которая лишила Англию и Новую Зеландию короля

— Ну, для нас, в Уэльсе, это, прежде всего — Принцы Уэльские, которые всё-таки стали королями.

— А что бывает, что не становятся?

— Нашу страну не зря называют Великобританией. У нас действительно великая история. И бывало всякое. Но на этом фасаде — только те, кто королями всё-таки стал.

— А почему же тогда вон на той голове короны нет?

— О! Вы заметили?! Этот наш Принц Уэльский действительно: трон — унаследовал, но коронован не был.

— То есть королём не стал?

— Нет, стал.

— Что-то я ничего не понимаю.

— Так ведь это — Эдуард VIII.

Не будем больше мучать милого кардиффского священника. Тем более что англиканским священникам до сих пор не по себе от эпопеи с всенепременным желанием того короля жениться на разведённой американке.

Перенесёмся теперь из Уэльса в имперский Лондон. Это будет тот самый случай, когда политическую историю я упакую в небольшой игровой рассказ. Но в данном случае фантазировать почти не придётся.

Наверное, когда 16 ноября 1936 года к королю Эдуарду VIII в Букингемский дворец приехал премьер-министр Стэнли Болдуин, то их диалог развивался примерно так (содержание много раз описано в исторической литературе, но я рискну представить и тональность, и форму этой непростой беседы):

— Добрый день, Ваше Величество.

— Здравствуйте, здравствуйте, премьер-министр, — небрежно молвил суверен. 69-летний премьер-консерватор был значительно старше его, 42-летнего. Но это был его премьер-министр, глава правительства Его Величества. — Присаживайтесь. Чай, кофе? Может быть, джин с тоником? Виски? Нам, кажется, всем надо сейчас немного выпить.

— Благодарю вас, Ваше Величество. Я действительно лучше присяду.

Королевский Букингемский дворец в Лондоне, где британский премьер-министр Стэнли Болдуин от имени самой Британии и её доминионов (в том числе и Новой Зеландии) уговаривал короля одуматься

— И всё-таки, может, вы хотите выпить?

— Нет-нет. Не в этот раз. Я чувствую, что мне предстоит узнать такие новости, которые потребуют от меня всей концентрации мысли.

— Что ж, как хотите, — сухо заметил суверен, оставшись при этом стоять и приблизившись к окну. За занавеской проглядывался Сейнт-Джеймсский парк. А там, за голыми уже в ноябре деревьями — Биг-Бен. То есть своенравный парламент. Официальное название которого, вообще-то — его, Королевский Вестминстерский дворец.

— Могу ли я поинтересоваться, чем обязан этой нашей внеплановой встрече? — прервал затянувшуюся паузу премьер.

— Полно, Болдуин. Вы и так всё прекрасно знаете.

Опытный политик, Болдуин действительно много чего знал. А еще помнил. Помнил, как ещё в своё предыдущее премьерство, в 20-х, слышал от секретаря этого бабника, что «по каким-то наследственным или психологическим причинам его нормальное умственное развитие остановилось намертво по достижению отрочества». Помнил он и о словах о собственном сыне предыдущего короля, Георга V: «Вот умру, и этот малец погубит себя за 12 месяцев». Сейчас шёл десятый месяц царствования.

— Вы хотите поговорить об одной американской леди?

— Да. О леди, которая станет моей женой, — резко ответил, почти прокричал король и вновь уткнулся в окно.

Перед мысленным взором Болдуина пронеслись все прежние истории: а это было отнюдь не первый раз, когда Эдварда (тогда ещё не короля, а Уэльского принца) тянуло именно на замужних. С тех пор, как отец дал ему Форт-Бельведер, через этот дом кто только ни «прошёл». Сначала — наследница текстильной империи полубританка-полуамериканка Фреда Дадли Уорд. Потом — леди Фернесс: американка чилийского происхождения, которая и познакомила Эдварда с нынешней миссис Уолис Симпсон.

Да, опять миссис, замужняя. Хуже того: с первым мужем развелась. Второй, бизнесмен (по которому она и носит фамилию Симпсон) — опять же полубританец-полуамериканец.

Знал премьер и о полицейском отчёте (а за парой вынуждены были установить слежку). Полицейские проследили за тем, как они вместе зашли в антикварную лавку, владелец которой потом сказал: «Эта леди держит принца под своим большим пальцем». В России, кажется, говорят «под каблуком». Премьер решил, что на этот раз пойдёт ва-банк.

— Ваше Величество, позвольте мне быть с вами откровенным.

— Валяйте! — От этого произнесенного с самым что ни на есть королевским акцентом «валяйте» Болдуина передернуло, но он продолжил:

— Я, конечно, представляю светскую власть, но, благо составной частью парламента являются и «лорды спиритуальные», высшие клирики Англиканской церкви, полагаю, что обладаю правом затронуть и некоторые вопросы скорее религиозного характера.

— Не забывайте, что Защитником Веры, протектором Церкви Англии являюсь я, король!

— Ваше Величество, в таком случае вам тем более стоило бы уважать устои нашей Святой церкви, которая к бракам с разведёнными относится крайне отрицательно.

— Послушайте, Болдуин, всю эту независимую Церковь Англии придумал мой предок Генрих VIII, которому Папа Римский не давал развода с испанской инфантой! Но коли уж он сделал нас, Королей Англии, Хранителями Веры, то нам, королям, и решать, какой этой вере быть!

— Ваше Величество, со всем уважением я должен напомнить, чем обернулось это тогда: ваш предок женился на Анне Болейн с тем, чтобы её казнить.

— Хватит молоть чепуху, Болдуин.

— Так вы не отказываетесь от мысли о женитьбе на миссис Симпсон?

— Нет! Конечно, нет! Я люблю эту женщину.

— Я понимаю.

— Ничего вы не понимаете! Но, дабы вас успокоить, хочу вам сказать, что меня посетила мысль о морганистическом браке.

— Что вы имеет в виду?

— Я останусь королем, но она не станет королевой.

— С каким титулом? — Тут Болдуин понял, что зря задал этот вопрос, потому что в его планы никак не входило обсуждение британского будущего миссис Симпсон с любыми титулами. Но коли вопрос вырвался, надо выслушать ответ:

— Согласитесь, это уже не ваша забота — придумать, какой ей мы дадим титул. Чего-нибудь да придумаем. Но для вас скажу, что в таком случае мы согласны на то, что наши дети претендовать на трон не будут.

— Ваше Величество, боюсь, что против этого брака — не одна только церковь. Ваша женитьба на разведенной американке вызывает большое недовольство не только в церковных, но и в светских кругах.

— Например, кого?

— Например, против Ваш кабинет министров, который, тем не менее, представляет избирателей. И если вы всё-таки женитесь на миссис Симпсон против воли кабинета, то это породит колоссальный конституционный кризис. И не только в Британии.

Новозеландский премьер Майкл Сэвэдж, который «впал в ступор», узнав о романе короля с разведённой американкой

Вообще-то Болдуину этот разговор с сувереном всё больше начинал напоминать не ритуальные еженедельные посещения британскими премьерами Букингемского дворца, а ожесточённые еженедельные схватки с лидерами оппозиции в Палате Общин. А ещё он сейчас почему-то вспомнил о том, как в 1929 году, под конец его предыдущего премьерства, американский журнал «Тайм» — ох, уже эти янки, вечно сующие нос не в свои дела! — сообщил, как нынешний король, а тогда наследник престола издевался над женой своего младшего брата. К ней, принцессе, он обратился как к «королеве». И вот теперь, как в 29-м году репортер «Тайм», Болдуин думал: «А почему бы Эдварду действительно не отречься от престола? Детей у него нет. А у его младшего брата и его очаровательной жены — уже двое. Старшая их дочка, Элизабет — так просто ангел. Вот бы власть отдать младшему брату. Тогда и король был бы приличный, и наследница престола — что надо. Будет кому передать Империю. И доминионы будут довольны».

— Что вы имеете в виду? — Король вдруг понял, что на каждый его аргумент у премьера припасён свой. За то время, пока шёл этот разговор, а он всё стоял у окна, надышал на стекло и в этом кружочке вывел пальцем свой вензель. Теперь он машинально стер вензель ладонью и обернулся слушать ответ Болдуина.

— «Любые изменения в законы, касающиеся престолонаследия или королевских титулов, предполагают согласие парламента не только Соединённого Королевства, но и доминионов», — по памяти, но, как выяснилось, без ошибок выпалил Болдуин формулировку из нового Вестминстерского статута.

— И что же наши доминионы? — пытаясь собраться, но с уже куда меньшей уверенностью в голосе выдавил из себя король, глядя на Болдуина уже ненавидящими, взбешёнными глазами.

— Премьер-министры Австралии, Канады и Южной Африки вполне чётко высказались против этого брака.

— Ну, в Австралии живёт не так много народу, и мнение их не имеет значения! — Эдвард решил перейти в контрнаступление.

— Знаете, Ваше Величество, в Новой Зеландии людей — ещё меньше. Но, как рассказывают, их премьер-министр, который до этого про миссис Симпсон никогда не слышал, от этой новости просто впал в ступор. Не мог поверить!

— От этого австралийцев с новозеландцами больше не станет.

— Да, в Австралии с Новой Зеландией людей — немного. Но и они — подданные короны. И у них есть право голоса.

В итоге, путь оставался один: отречение. Чем в итоге дело и обернулось[150].

По итогам этого небывалого конституционного кризиса Эдуард VIII сошёл с престола и стал «просто» аристократом под титулом Герцога Виндзорского. А новым сувереном Англии и Новой Зеландии (про которую я, естественно, не забываю ни на миг) стал младший брат отрекшегося монарха.

Он вошёл в историю под именем Георга VI — славного короля Георга, не покинувшего Лондон, даже когда немецкие бомбы падали уже на его Букингемский дворец.

В декабре 1936-го, когда дело дошло до принятия соответствующих законодательных актов о престолонаследии и в доминионах, парламент Южной Африки акт «одобрил», в Оттаве приняли на этот счёт отдельный канадский закон, а в Новой Зеландии — согласились молча.

Так почему же киви промолчали? Дело в том, что применительно к таким доминионам, как Ньюфаундленд, Австралия и Новая Зеландия, в Вестминстерском статуте было чётко прописано: они, чтобы воспользоваться заложенными в статут привилегиями, должны сначала его ратифицировать. А вот этой ратификации-то на момент отречения Эдуарда VIII и восшествия на престол Георга VI ещё и не состоялось. «Наша с вами» Новая Зеландия ратифицировала его только после войны, в 1947-м.

Столица Новой Зеландии город Веллингтон, названный в честь англичанина-победителя Наполеона при Ватерлоо

Съемочная группа «Вестей в субботу» с архивистами Новой Зеландии в Веллингтоне

То есть получается, что по состоянию на сентябрь 1939 года киви де-юре самостоятельного решения о вступлении в войну ещё и не могли принять. Они в тот момент полагали себя изящной, но всего-то ветвью единого мощного британского древа.

И, тем не менее, можно со всей определенностью говорить о том, что последующее решение киви вступить в войну с Гитлером уже тогда было — суверенным новозеландским.

Пусть даже сами киви Вестминстерский статут не ратифицировали, но в Британии его — уже приняли. Поэтому уже и прокламация британского генерал-губернатора Новой Зеландии о войне между Соединённым Королевством и Германским Рейхом сопровождалась оговоркой о том, что «состояние войны существует со времени истечения срока британского ультиматума Германии, содержание которого Новая Зеландия предварительно одобрила».

То есть великая Британия с маленькой Новой Зеландией консультировалась как с равным партнёром и даже на неё полагалась. Но при этом Лондон объявил войну от имени всё-таки одного взятого Соединённого Королевства и его колоний, а не всей Империи и всех доминионов.

Вот поэтому-то прокламация британского генерал-губернатора Новой Зеландии о решении Лондона должна была ещё быть завизирована Питером Фрейзером, который на тот момент исполнял обязанности новозеландского премьер-министра. А ведь могла быть и не завизирована.

Но в 1 час 55 минут в ночь с 3 на 4 сентября киви уже не только завизировали, но и отправили в Лондон суверенную телеграмму о горячей поддержке действий британского правительства. В этом послании Веллингтон просил Лондон выполнить формальности, предусмотренные международным правом: для уведомления немцев о том, что и Новая Зеландия вступила с ними в войну[151].

Наконец, 5 сентября премьер-министр Майкл Джозеф Сэведж, который в предыдущие дни восстанавливался после операции, обратился к стране по радио.

Содержание этого обращения было, как, наверное, уже понятно, предсказуемым, но сформулировано он было действительно изящно и, как казалось, на века:

«В благодарность за прошлое и с надеждой на будущее мы встанем рядом с Британией. Куда идёт она, туда идём и мы, на чём она стоит, на том стоим и мы».

И к этой логике киви образца 1939 года добавим кое-что из новозеландского же диалекта английского языка. Он легко узнаваем не только из-за милого говорка, но и из-за массы своих идиом и словечек. Как раз оттуда — выражение «Aroha Job». Означает, что работа сделана бесплатно: по любви или по большой дружбе. Именно так киви поступили в отношении своей родины-матери Британии.

Именно новозеландский премьер Сэвэдж и объявил войну Германии

Но в этом выражении английское— только слово «job». А вот «aroha», «любовь» — это в переводе с языка местных туземцев маори.

И вот если Новая Зеландия — союзник просто неизвестный, то маори — неизвестный вдвойне. В этой главе я не могу не рассказать о таком удивительном подразделении, как 28-й маорийский батальон новозеландской армии.

У нас в России не очень принято цитировать даже самых блестящих немецких генералов времен Второй мировой. Но в данном случае, наверное, можно сделать исключение.

«Если бы у меня был батальон маори, я бы выиграл войну», — такие слова о боевых качествах этого туземного подразделения обычно приписывают генералу Роммелю — знаменитому «лису пустыни», командующему немецкого «Африканского корпуса». Он попортил союзникам так много крови, что новозеландцы, признавая его военные таланты, воспринимают эти слова как комплимент.