Тайна Марии Стюарт Джордж Маргарет

VI

В погожий осенний день Мария со свитой примерно из пятидесяти человек выехала посетить места своего детства в Шотландии. Они покинули Эдинбург и отправились на запад мимо залива Форт, сужавшегося в этом направлении. Сентябрьская погода радовала ясным небом, по которому быстро проплывали серые облака. До того как они достигли Литлингоу, расположенного лишь в тридцати километрах от Эдинбурга, их три раза окатывало дождем, они каждый раз успевали просохнуть.

Солнце выглянуло из-за туч, когда королевский кортеж миновал старый рыночный городок рядом с дворцом, а потом они внезапно оказались перед аркой, выполнявшей функцию внешних ворот, которую украшали медальоны четырех рыцарских орденов. Затем они поскакали дальше по пологому склону, и вот уже весь дворец раскрылся перед ними – золотистый, высокий и изящный на фоне сапфирово-голубого неба.

– Ах! – Мария остановила лошадь. Зрелище было прекрасным, таким же, как и вид любого замка во Франции.

Пятиэтажный дворец был построен вокруг открытого внутреннего двора. Они спешились и вошли во двор, оказавшись на просторной площади, окруженной красивыми зубчатыми стенами и шестиэтажными башнями на каждому углу. В самом центре возвышался массивный, богато украшенный фонтан из нескольких уровней.

– Наш венценосный отец привез французских мастеров для его строительства, – сказал лорд Джеймс, стоявший рядом с ней.

– Я родилась здесь, – напомнила Мария. – Где эта комната?

– Разумеется, в покоях королевы, – ответил он. – Они выходят на озеро. Пойдемте со мной.

Он провел ее по большой лестнице в одну из башен и дальше, через вереницу тихих и пустых комнат. Наконец они вошли в угловое помещение.

Мария огляделась по сторонам в маленькой комнате с высокими окнами. Здесь была маленькая часовня, смотревшая на ярко-голубые воды озера.

– Значит… это то место, где я появилась на свет, – проговорила она.

– Да. Вас крестили в церкви Святого Михаила, совсем недалеко отсюда.

Ей хотелось увидеть церковь и посмотреть на купель, где ее крестили, но не на виду у этого еретика. Мария решила, что вернется сюда позднее.

– Это роскошный дворец, – сказал он. – Изразцы привезли из Фландрии, а большой зал, где собирался парламент, обшит дубовыми панелями… Это самый фешенебельный дворец, который может вам предложить Шотландия.

– Я вижу. – Она надеялась, что французы останутся довольны.

На следующий день они выехали в Стирлинг, расположенный в шестидесяти километрах к западу от Эдинбурга. Они по-прежнему двигались вдоль залива Форт, который становился все уже и наконец перешел в устье реки. Это были исторические места, где Роберт Брюс, предок Марии в девятом поколении, разгромил англичан в битве при Баннокберне и отстоял суверенитет Шотландии у самых стен замка Стирлинг. Здесь протянулся единственный мост через Форт. Ниже Стирлинга ходили только паромы; броды вверх по течению от Стирлинга находились в гористой и опасной местности. Замок «контролировал» мост и таким образом господствовал над долиной Форта и горными ущельями, ведущими к Хайленду, поэтому его называли «ключом к Шотландии».

За много километров они могли видеть огромную скалу, на которой стоял замок Стирлинг, возвышавшийся над равниной на высоту семидесяти шести метров. Хотя Мария не узнала его на расстоянии, когда они начали долгий и крутой подъем по дороге и наконец въехали во двор, отдельные воспоминания все же начали всплывать и возвращаться к ней.

Она задумчиво прошла по площади на верхнем дворе и посмотрела на замок, сложенный из такого же серого камня, как и утесы, на которых он стоял. Потом она изучила статуи, стоявшие в декоративных нишах вдоль стен.

Она помнила эти статуи! Леди Флеминг говорила, что одна из них, на другой стороне фасада, изображает ее отца. Ребенком она долго смотрела на эту статую, пытаясь заставить ее двигаться и говорить. Теперь она стояла перед ней и глядела на темный резной камень. Этот образ был далек от жизни и ничего не говорил о ее отце. Большие глаза статуи смотрели осуждающе; лицо короля было хмурым, а общее впечатление гнетущим, как от присутствия Джона Нокса.

Глядя на сад далеко внизу, она спросила Пышку:

– Помнишь наши скачки на пони вокруг Королевского холма?

Она помнила это и помнила, как съезжала по крутому склону холма на коровьем черепе зимними вечерами.

Но когда Марию провели во дворец и она наконец устроилась на отдых в спальне королевы вместе с четырьмя Мариями и мадам Райе – покои короля по-прежнему стояли пустыми, – она была расстроена тем, как мало здесь осталось знакомых ей вещей. Ее воспоминания были скудными и разрозненными.

На следующее утро она пожелала осмотреть королевскую часовню и великолепный Большой зал, тянувшийся по всей длине двора над внутренним двором. Королевская часовня оказалась удручающе голой – снова из-за реформистов! – но Большой зал выглядел роскошно. Он имел высокий потолок с перекрещивающимися консольными балками, несколькими каминами вдоль стен и обзорными балконами, расположенными высоко над полом. Его длина достигала тридцати метров.

«Я могла бы отпраздновать здесь свою свадьбу, – подумала она. – Я могла бы выйти замуж в королевской часовне, а потом устроить банкет и маскарад в Большом зале…» Когда она представила это, пустой зал наполнился горящими факелами и толпами людей; нежные звуки музыки плыли над шумом голосов, и она увидела себя танцующей…

«Свадьба! – подумала она. – Но с кем? Разумеется, ни с кем из моих подданных. А если я выйду замуж за европейского принца, то свадебная церемония ни в коем случае не состоится здесь. В это время в прошлом году мы с Франциском охотились на дикого кабана в лесу под Орлеаном. О Франциск!» – безмолвно воскликнула она. Она чувствовала себя виноватой за то, что хотя бы на мгновение осмелилась представить свою новую свадьбу.

Они оставались в Стирлинге лишь два дня, а потом, переправившись через Форт по старому каменному мосту, отправились через долину в северо-восточном направлении к городу Перт. Он располагался на самой оконечности залива Тей, где переходил в реку прямо над эдинбургским заливом Форт.

Тей оказался меньше, чем Форт, и Перт сам по себе был небольшим городом, хотя он стоял на месте старинного Сконе, где некогда находился священный Коронационный камень Шотландии. По преданию, давным-давно он был привезен из Ирландии; но теперь это не имело значения, так как камень увез Эдуард I, и теперь он хранился в Вестминстерском аббатстве. Город Перт, некогда столица Шотландии, тоже претерпел разительные перемены. Именно здесь, в церкви Святого Иоанна, Джон Нокс два года назад произнес пламенную проповедь, ставшую причиной мятежа и разрушений.

Джон Нокс! Он будет ждать ее в Эдинбурге, несомненно, с Библией в одной руке и мечом в другой. Она страшилась момента встречи с ним и не находила сил подготовиться к ней.

С тяжелым сердцем Мария проезжала мимо полуразрушенных зданий и, несмотря на теплый прием горожан, невольно гадала об искренности их чувств к ней. В воздухе вдруг повеяло холодом.

Мария слышала, как лорд Джеймс и Хантли о чем-то спорят, но не могла разобрать слов. Джеймс плотно сжал губы, словно пытался сдержать гнев, а лицо Хантли постепенно становилось все более красным.

В тот вечер после ужина она захотела узнать, о чем они спорили.

– Хантли все время что-то бормочет о разрешении мессы в некоторых графствах, – неохотно сообщил лорд Джеймс.

– Я сказал, что это неправильно и несправедливо! – прорычал Хантли. – В стране еще остались католики; парламент не может заставить нас принять новую веру.

– Послушайте! – Мария повысила голос. – В будущем прошу вас не поднимать скандал и не устраивать ссору на виду у горожан. Подождите до тех пор, пока не окажетесь в четырех стенах.

– Вы сами устраиваете скандал! – выпалил Джеймс.

– Каким образом? – изумленно спросила она.

– В Шотландии не принято, чтобы женщины ездили в седле по-мужски и показывали свои ноги. Это неуместно и выглядит непристойно.

Мария облегченно рассмеялась. Что за ерунда! Но потом она задумалась о его словах и решила, что может невольно оскорбить кого-то своими поступками. Несмотря на поздний час (не будет ли это очередным нарушением приличий?), она послала за Джеймсом Мелвиллом, к которому собиралась обратиться с особой просьбой.

Когда придворный прибыл в ее комнату, она протянула ему руки, но он попятился и низко поклонился.

– Ах, Мелвилл! Мы слишком давно знакомы друг с другом, чтобы чего-то стесняться. Разве не так?

Джеймс Мелвилл, которому было примерно столько же лет, сколько лорду Джеймсу, приехал во Францию вместе с ней и учился там, а также служил при дворе в Германии и прошел военную службу в Шотландии. В результате он считался одним из наиболее образованных людей при шотландском дворе, и она полагала, что он может стать для нее полезным советником.

– Чего изволите, Ваше Величество? – спросил он.

– Ничего особенного, – сказала она. – Я не знакома с местными обычаями и, даже исходя из лучших побуждений, из-за своего невежества иногда могу оскорбить чьи-то чувства. К примеру, вы явно не хотели брать меня за руку. Нет, я не думаю, что вы посчитали себя оскорбленным, – поспешно добавила она. – Но другие поступки, на первый взгляд совершенно невинные, могут быть восприняты совсем по-другому.

Вельможа с любопытством смотрел на нее; его привлекательное лицо было открытым и приятным. В сущности, подумала она, если бы кто-то захотел описать его одним словом, то выбрал бы «приятный».

– Не понимаю. Вы не оскорбили меня.

– Мне кажется, нет, я даже уверена, что сегодня в Перте я сделала что-то неприличное. Лорд Джеймс сделал мне замечание… Мелвилл, я хочу, чтобы вы стали моим наставником и сообщали мне каждый раз, когда я буду нарушать местные правиа приличия в своей речи, одежде или поведении. Лорд Джеймс сказал мне, что женщине не подобает ездить на лошади на мужской манер.

Мелвилл казался смущенным.

– Это выглядело немного… провокационно. Я имею в виду, для местных жителей. Мы с вами знаем, что Екатерина Медичи таким образом годами демонстрировала свои ноги.

– Именно это я и хотела сказать, Мелвилл. В каждой стране есть свои обычаи, и я хочу поступать правильно во всем, что делаю. Разумеется, речь идет о вопросах этикета, а не об убеждениях. Вы обещаете давать мне советы? – Ее тон был шутливым, но она говорила совершенно серьезно.

– Я… я постараюсь.

– И не будете смущаться? Помните, вы окажете мне большую услугу.

– Я… хорошо. Что ж, можно начать прямо сейчас. Здесь, в Шотландии, монарх не пожимает руки своим подданным, не опирается на них и почти не прикасается к ним. – Он немного помедлил. – Это может быть неправильно истолковано. Разумеется, мы с вами лучше знаем…

Из Перта их отряд совершил короткую поездку в Данди, тоже расположенный в заливе Тей, но ближе к устью реки, а оттуда переправился через Тей в регион Файфа между двумя заливами, который в старину являлся самостоятельным королевством.

На всем протяжении пути Марию изумляла чистая зелень Шотландии с пустыми безлесными просторами и десятками маленьких озер. Деревьям, срубленным здесь, требовалось много времени, чтобы вырасти снова. Все цвета были приглушенными и часто размытыми туманной дымкой, за исключением этой сочной зелени, проступавшей сквозь все остальное.

По этим просторам проходило мало людей, и лишь редкие фермеры распахивали землю вокруг серых валунов, разбросанных повсюду. Небо над головой казалось огромным, и погода менялась едва ли не каждую минуту. Облака на западе мчались по небу, проливались дождем и уходили меньше чем через час.

Здесь и там посреди каменистого пейзажа Мария видела квадратные башни. Они стояли уединенно, поднимаясь к небу, как толстые пальцы.

– Сторожевые башни, – объяснил Хантли. – Их строили только в целях обороны.

Во Франции не было отдельно стоящих цитаделей без замков, но эта земля всегда находилась ближе к борьбе за выживание.

Она была странно прекрасной, с рассеянным светом, мягкими полутонами и неподвижной гладью озер, отражавшей серебристо-серое небо.

– Что за красота! – обратилась она к лорду Джеймсу, когда они скакали по неровной дороге, покрытой выбоинами. Море редко пропадало из виду, и Мария почти постоянно могла видеть его блестящую плоскость с левой стороны.

Она вдруг подумала, что если белый считался цветом Франции, то зеленый, серый, серебристый и коричневый являлись цветами Шотландии. Камни, сама основа здешней земли, были серыми во всем многообразии: от бледно-серой гальки с коричневыми пятнышками до почти черных утесов, спускавшихся к морю. Эти камни были единственным строительным материалом, поэтому замки, маленькие дома и мощеные улицы выглядели серыми. Но этот цвет имел так много оттенков! Он сам по себе казался богатым и таинственным.

А огромное количество коричневых оттенков! Даже овцы издалека здесь казались коричневыми и давали шерсть глубокого пепельного оттенка. Холмы были коричневато-серыми с голыми проплешинами, а энергичные маленькие терьеры имели шерсть грязно-коричневого оттенка. Дома здесь крыли светло-коричневой соломой, болота были зеленовато-коричневыми, а камыши и папоротники – рыжевато-коричневыми. Даже цвет виски варьировался от золотисто-коричневого до темно-коричневого!

Серебро лежало как патина на оттенках коричневого и серого, поскольку оба эти цвета порой становились дымчатыми или полупрозрачными, так что осока отливала перламутровым блеском, а стены замка окружало слабое серебристое свечение. Озера, отражавшие спокойное небо, казались зеркалами причудливой формы, разбросанными по земле, где их оставила какая-то беспечная дама.

На заднем плане среди этих простых и честных цветов всегда присутствовал зеленый, появлявшийся в самых неожиданных местах, таких, как трещины между камнями зданий, и словно окутывал землю легким туманом.

Осенью ненадолго проступал другой цвет, покрывавший холмы мягким багрянцем: цветущий вереск. То тут, то там попадались штрихи оранжевого – луговые цветы, осенние кустарники, свежая лососина, огненно-рыжие волосы одного человека в толпе, неизменно привлекавшие взгляд.

Люди большей частью жили в простых каменных домиках, даже не огороженных заборами. Они иногда появлялись в дверных проемах, чтобы поглядеть на Марию и ее свиту, и застенчиво махали им. Они были невысокими и коренастыми, и Мария с удивлением отмечала, как часто она видит рыжие волосы и веснушчатые лица.

– Обычно люди не являются владельцами своей земли или домов, – объяснил лорд Джеймс. – Поэтому у них нет причин строить заборы или вносить какие-то улучшения. Очень жаль!

Да, он был прав. Означало ли это, что страна обречена на бедность? Мария гадала, что можно сделать для улучшения жизни своих подданных. Но как может такая страна избежать бедности? Население Шотландии составляло лишь одну двадцатую часть от населения Франции, и она находилась гораздо севернее. Если здесь не найдут золото, то как Шотландия сможет облегчить свое бремя?

После того как они переправились в Файф, местность стала более мирной и цветущей.

– Это мягкая, дружелюбная часть Шотландии, – сказал лорд Джеймс. – На западной стороне вместе с островами земля холодная и пустынная. Дальше на севере, за горными ущельями и в Хайленде, живут совсем другие люди. Они скрываются в горных убежищах и придерживаются своих кланов, отвергая любое вмешательство извне. Большей частью они остаются католиками или, во всяком случае, называют себя католиками. Но, честно говоря, они по-прежнему язычники.

– Король когда-нибудь посещал их? – спросила Мария.

– Наш отец совершил плавание к Оркнейским островам, а потом вдоль западного побережья. Но нет, ни один монарх еще не поднимался в их горы. Они говорят на своем наречии и, возможно, не имеют представления о короле. Они знают только вождей своих кланов.

Вид собора Сент-Эндрюс, разрушенного реформистами, опечалил Марию, потому что здесь прошло бракосочетание ее матери и отца. На другой стороне дороги находился замок, где было выставлено тело убитого кардинала Битона. Теперь Сент-Эндрюс превратился в цитадель протестантской революции.

В остальном город мог бы показаться красивым, так как он располагался на утесах над шумным и беспокойным морем. Плеск волн и крики чаек далеко разносились в свежем бодрящем воздухе. Но Мария была рада оставить его позади и отправиться к Фолклендскому дворцу.

Они ехали через тихие леса – здесь, в Файфе, находились королевские охотничьи угодья, – пока наконец не увидели стены и башни замка. Он купался в золотистом свете раннего вечера, вытянувшись в лощине, словно дремлющий лев. За ним стеной стоял густой лес.

– Смотри, смотри! – обратилась Мария к Мэри Битон. Девушка с золотистыми волосами подъехала к своей госпоже и всмотрелась в указанном направлении.

– Это твой старый дом, – сказала Мария.

Мэри Битон глядела на замок, пытаясь вспомнить его. Ее отец был наследственным хранителем Фолклендского дворца, и она родилась здесь. Но с четырех лет она находилась рядом со своей тезкой и королевой.

– Как странно вернуться домой в то место, которое не можешь вспомнить, – наконец произнесла она.

VII

Уильям Мейтленд стоял в ожидании. «Но я не беспокоюсь, – успокаивал он себя. – Нет, совсем не беспокоюсь».

«Будет приятно снова увидеть Сесила, – подумал он. – Мне доставляли удовольствие наши прошлые встречи, и его жена была очень любезна. В конце концов, это не первая моя дипломатическая миссия в Лондоне».

Тем не менее это была его первая личная аудиенция у королевы Англии. Он с нетерпением ожидал встречи с женщиной, владевшей многими языками и блиставшей во многих дискуссиях, не самая последняя из которых была посвящена ее праву занимать английский престол. Елизавету продолжали обвинять в незаконном происхождении…

Мейтленд был одет в аккуратный темно-коричневый бархатный костюм, сшитый на заказ у лучшего портного в Эдинбурге. Он называл его своим «дипломатическим костюмом», так как этот наряд выглядел достаточно сдержанно для протестантов с их представлениями о благочестии, но в то же время достаточно изощренным, чтобы получить одобрение взыскательного парижанина. Материал подобрали наилучшего качества, а покрой безупречный, так что никто не мог бы различить финансовые невзгоды Шотландии за внешним видом ее государственного секретаря.

Его миссия была ясной: прийти к взаимопониманию с Елизаветой и организовать встречу между двумя королевами. Это звучало просто, но на самом деле было вовсе не так.

Мейтленд поймал себя на том, что он принялся расхаживать взад-вперед. Так не годится. Он стал рассматривать липовую обшивку стен, изучать форму стрельчатых окон, с интересом глядеть на Темзу, по которой сновали небольшие суда, а на берегах выстроились рыбаки. Стоял погожий сентябрьский день, один из тех, которые больше напоминают летнее время, чем само лето. Здесь, в Ричмонде, неторопливый ритм жизни был более явственным, чем в Лондоне. Мейтленд видел даже поля, простиравшиеся в отдалении на другой стороне реки, и королевский охотничий лес, еще расцвеченный зеленью, словно он не собирался сбрасывать на зиму листву.

– Ее Величество изволит принять вас сейчас.

Мейтленд резко обернулся. Дверь открылась, и стражник придерживал ее створку, а секретарь королевы выглядывал наружу. Мейтленд с достоинством прошел в зал, помня обо всем, чего ему следовало достигнуть.

– Ваше Величество, – он низко поклонился. – Сиятельная королева, я доставил вам сестринское приветствие от моей госпожи, королевы Шотландии.

– Я рада.

Со своего места он мог видеть, как ее длинные белые пальцы, очень похожие на пальцы Марии, сделали ему жест встать. Он поспешно выпрямился и увидел на лице королевы улыбку.

Он старался не выдавать свой интерес, но подмечал все вокруг.

– Это мои самые доверенные советник, Уильям Сесил, – Сесил кивнул, – и Роберт Дадли. – Второй мужчина тоже наклонил голову.

– Я имел честь работать с мистером Сесилом раньше, – произнес Мейтленд.

– Действительно, во время регентства.

– Это доставило мне большое удовольствие.

Сесил держался так, словно говорил чистую правду. Возможно, так оно и было. Самому Мейтленду нравилось работать с Сесилом, хорошо организованным человеком, который быстро все схватывал и тонко разбирался в характерах других людей. Что касается Дадли, то Мейтленд уже давно хотел увидеть этого опытного сердцееда, предлагавшего женщинам нечто, о чем он сам не имел представления.

– Мне хотелось бы побольше узнать о моей знаменитой кузине, королеве Шотландии, – прямо сказала Елизавета. – Откровенно говоря, она интересовала меня с момента своего рождения.

Мейтленд с восхищением посмотрел на нее. Эта худощавая рыжеволосая женщина хорошо знала, как заставить собеседника переходить к обороне, и сразу же проникала в суть дела.

– Насколько мне известно, она тоже очень интересуется вами, – ответил он. – Она будет рада встрече, чтобы вы смогли увидеть друг друга лицом к лицу. А между тем она желает обменяться портретами.

Он собирался вручить подарок своей госпожи не в самом начале аудиенции, а в более благоприятное время, но сейчас это казалось уместным, и он был вынужден отдать Елизавете миниатюру, которую принес с собой.

Королева развернула ее и отложила обертку из ярко-синего французского шелка. На миниатюре было изображено овальное лицо с настороженными глазами. Изгиб губ Марии таил лишь слабый намек на улыбку, а локон рыжевато-каштановых волос выглядывал из-под белого головного убора. Она походила на юную монахиню, удалившуюся от мира в предвкушении обещанного религиозного экстаза.

– Она здесь похожа на себя? – спросила Елизавета у Мейтленда.

Он взял протянутую миниатюру и внимательно рассмотрел ее. Его умные карие глаза прищурились.

– И да, и нет, – наконец ответил он. – Этот портрет писали, когда моя госпожа находилась в трауре по своей матери и тестю. Белая вуаль – знак траура во Франции. Она была поглощена горем, и это сказалось на ее облике. Сейчас она гораздо более прекрасна, ибо ее красота неразрывно связана с духом и движением.

– Эти смерти сделали ее вдвойне королевой, не так ли? – спросила Елизавета. – Поэтому ее горе могло быть не столь безутешным.

– Она сильно горевала по ним, – ответил Мейтленд. – А через несколько месяцев ей пришлось оплакивать смерть ее мужа. Три удара за полтора года…

– Эти удары вернули ее в Шотландию. – Елизавета предложила ему сесть, и он с благодарностью принял ее предложение. Когда он долго стоял без движения, у него начинали болеть колени. Сесил и Дадли тоже уселись. – Ее подданные, несомненно, обрадовались ее возвращению.

Было ли это вопросом? Лишь в том случае, если он будет рассматривать эти слова как вопрос, решил Мейтленд.

– Так и было, – сказал он. – Мы уже давно не имели монарха, а регент не может служить достойной ему заменой.

– Это очевидно. – Елизавета откинулась на спинку трона и скрестила руки на груди, глядя на него черными птичьими глазами. Сесил наклонился вперед.

– Дорогой мистер секретарь, – начал он. – Когда я последний раз писал вам, вы заверили меня, что ваша королева одобрит договор, касающийся Франции, Англии и Шотландии, над которым мы так долго трудились. Мы сдержали свое слово и отступили из Шотландии. Французы сделали то же самое. Но ваша госпожа так и не ратифицировала договор, и, откровенно говоря, ее объяснения показались нам расплывчатыми и неудовлетворительными. Как известно, она должна отказаться от претензии на трон нашей сиятельной королевы.

Мейтленд с самого начала ожидал этих слов. Он погладил аккуратно подстриженную бородку, которой весьма гордился.

– Это произошло потому, что по условиям договора в том виде, как он был составлен, моя дорогая королева была обязана отказаться от текущих претензий на английский трон, но также от любых прав на престол, даже если вы – Боже упаси! – скончаетесь, не оставив наследников. Этого она не может допустить, находясь в здравом уме и твердой памяти. Это означало бы ее отказ от наследственных прав, которые она имеет Божьей милостью, независимо от того, насколько они могут быть востребованы в силу обстоятельств.

– Каких обстоятельств? – спросил Дадли. Его голос был громким, а тон граничил с грубостью. Неужели женщины находили это привлекательным?

– Никто из Их Величеств не состоит в браке, – самым спокойным и любезным тоном пояснил Мейтленд. – Кто будет править в следующим поколении при отсутствии наследников с обеих сторон? Будет благоразумно, если каждый из монархов воспользуется своим правом на спасение дружественного престола при непредвиденных обстоятельствах.

– Благоразумно! – фыркнула Елизавета. – Опасное искушение! Но имейте в виду, что меня не привлекает Шотландия.

– Но она может привлечь вашего сына, – возразил Дадли. – И если Мария останется бездетной…

– Именно так, – вставил Мейтленд. – Или наоборот. Вам нужно выбрать друг друга прежде всего из-за родственных связей. Не следует доверять посторонним.

– Мария Стюарт для меня чужая, – упрямо заявила Елизавета.

– Но не по крови, – настаивал Мейтленд. – И если вы согласитесь на встречу, это положит конец любым опасениям.

– О, я согласна встретиться с ней, – беззаботно сказала Елизавета.

– Когда? – спросил Мейтленд.

– Не раньше следующего заседания парламента, – предупредил Сесил. – До тех пор вы не должны покидать столицу.

– Значит, следующим летом, – решила Елизавета. – Мы можем встретиться… где-нибудь на севере. Может быть, в Ноттингеме?

– Она с радостью встретится с вами, где пожелаете, – заверил Мейтленд, втайне надеясь, что он прав. – Значит, в июле?

– В августе. Я совмещу это с продвижением в других делах.

И хитроумный Сесил, и красавец Дадли выглядели удивленными.

– Молодой герцог Норфолк обеспечит нам гостеприимный прием, – сказал Дадли. – Кто еще там есть? Граф Нортумберленд, граф Уэстморленд… но они еще неопытны.

– Значит, им придется проявить упорство и находчивость, – заметил Сесил.

Раздались добродушные смешки. Елизавета сделала жест одной из придворных дам, и вскоре появился слуга с хрустальной вазой, подносом с плоскими хлебцами и бокалами свежего сидра.

– Осень выдалась щедрой, – пояснила Елизавета. Она взяла бокал и отпила из него.

Мейтленд с ужасом понял, что аудиенция подходит к концу, а он еще не получил ответа на свой главный вопрос.

– Эти ежевичные конфетки изготовлены из ягод, купленных моим дорогим Робертом, – сказала Елизавета, указывая на содержимое хрустальной вазы, и улыбнулась им.

Мейтленд взял себе хлебец и засахаренные ягоды лишь после того, как это сделали Сесил и Дадли. Он старался есть медленно и не проявлять признаков спешки. Наконец он вытер губы льняным носовым платочком.

– Ваше Величество, позвольте вернуться к теме, представляющей общий интерес для нас. Моя госпожа с радостью подпишет Эдинбургский договор, если он будет исправлен с учетом признания ее наследственных прав, разумеется, в том случае, если вы не сможете исполнять обязанности правящего монарха.

Елизавета повернулась и уперлась в него тяжелым взглядом. Теперь в выражении ее лица не осталось ничего веселого или легкомысленного. Ее губы сжались так плотно, что рот напоминал старый шрам.

– Что? Думаете, я смогу полюбить свой погребальный саван? – наконец спросила она, и ее голос напоминал змеиное шипение. – В тот момент, когда я назову Марию своей наследницей, я буду вынуждена возненавидеть ее, и каждый раз, когда я буду видеть ее лицо, – она взглянула на миниатюру, – я буду заглядывать в собственную могилу.

– Так думает каждый, кому приходится составлять завещание, – примирительным тоном произнес Дадли. – Однако стряпчие говорят, что мы должны это делать. Разумеется, неприятно читать фразы вроде «с момента моей смерти», «через десять дней после моей кончины» или «когда мое тело будет предано земле», однако мы содрогаемся и подписываем, поскольку не делать этого было бы… безответственно.

– Роберт! – одернула его Елизавета. – Вы считаете, вы хотите сказать, что я веду себя безответственно по отношению к моему трону и моим подданным?

– Отказаться выйти замуж и иметь наследника… Да, это безответственно.

– Ах! – раздраженно воскликнула Елизавета.

«Должно быть, она действительно любит его, – подумал Мейтленд. – Никто другой не осмелится разговаривать с ней в подобной манере. Однако это как раз то, что нам необходимо. Возможно, мне следует поблагодарить Бога за Дадли».

– Роберт! – Она рассмеялась и погладила его по голове.

Мейтленд был потрясен.

– Ты знаешь, что это невозможно, – нежно сказала она, но потом внезапно стала такой же серьезной и властной, как раньше.

– В тот момент, когда я назову имя своего наследника, я расстанусь со всей полнотой власти, – обратилась она к Мейтленду. – Plures adorat solem orientem quam accidentem. Большинство людей почитает восходящее, а не заходящее светило. Наследник становится центром всех несбывшихся людских желаний. Я видела это во время правления моей сестры, когда я была наследницей. Позвольте мне объяснить кое-что.

Она отвела Мейтленда в укромный альков с кушеткой и мягкими подушками у окна. Опустившись на кушетку, она сделала ему знак садиться.

– Будущий правитель – это сон, – сказала она. – Нынешний правитель – это тот, кто живет среди бодрствующих людей. Детям в декабре снятся яблоки, и они плачут, когда просыпаются и не находят сочных плодов. Точно так же подданные мечтают о том, что они получат от принца, когда он вступит в права наследования, и плачут каждый раз, когда их мечты оказываются несбыточной фантазией. Вот что я вам скажу: среди когда-либо живших и живущих правителей, включая Соломона, нет такого, кто был бы достаточно богат для удовлетворения человеческой алчности. Поэтому люди всегда жаждут будущего правителя и никогда нынешнего… если нынешний правитель не является их единственной надеждой.

«Как прекрасно она разбирается в слабостях человеческой натуры, – подумал Мейтленд. – Однако если она откажется выйти замуж, то в конце концов погубит свой народ. Никто не живет вечно, чтобы быть единственной надеждой для всех».

– Понимаю, – вслух произнес он.

– Однако если в данный момент я была бы вынуждена избрать наследника, то выбрала бы Марию Стюарт перед всеми остальными, – неожиданно сказала она. – Я предпочитаю не выбирать, но, если бы я была вынуждена…

Она выразительно изогнула свои тонкие бледные брови.

– И вы не соблаговолите передать это в письменном виде? Боюсь, моя госпожа будет так часто требовать от меня повторения этих слов, что у меня голова пойдет кругом.

– Вы выглядите достаточно здоровым, чтобы выдержать несколько повторений, – с улыбкой возразила Елизавета. Улыбка изменила ее лицо и сделала ее более таинственной и обворожительной. Даже ее пронзительные темные глаза, казалось, излучали сочувствие, а не испытывали его дух на прочность.

– И нет, я не собираюсь оформлять эти слова в письменном виде. Ваша королева должна доверять вашей памяти и моим намерениям. Кроме того, вскоре она может встретиться со мной лицом к лицу. Всего лишь через несколько месяцев! Тем временем передайте ей, что я скоро пришлю свой портрет и дарю ей это алмазное кольцо в знак нашей дружбы.

Она сняла кольцо с пальца. Это было не совсем обычное кольцо. Оно состояло из двух переплетающихся частей: две руки обхватывали два алмаза в центре, смыкаясь в форме сердца. Елизавета разделила кольцо на две части и вручила одну из них Мейтленду.

– Это английский обычай, – пояснила она. – Если королева Шотландии хочет быть моей наследницей, она должна начать с понимания английских обычаев. Мы дарим алмазное кольцо, которое имеет свою пару. Его можно вернуть дарителю во времена крайней нужды, чтобы заручиться его поддержкой. Когда обе половины воссоединятся, я буду обязана прийти ей на помощь.

– Она будет глубоко тронута, – сказал Мейтленд, рассматривая кольцо.

– Скажите ей, что она не должна злоупотреблять кольцом и возвращать его мне из-за какой-нибудь мелочи вроде мастера Нокса. – Елизавета рассмеялась и поднялась с кушетки. Аудиенция подошла к концу.

VIII

Мария почувствовала, как шляпа слетела с ее головы, когда она галопом мчалась через Фолклендский лес в этот последний день октября. Шляпа поднялась в воздух и улетела, как листья, подхваченные ветром. Кто знает, куда? В то же время ее длинные волосы свободно рассыпались по плечам, словно у небрежной школьницы. Со смехом и разрумянившимся лицом она продолжала скакать, не замедляя хода, чтобы остальные не могли догнать ее.

Она знала, что французы сравнивают этот лес с лесами в Шамборе и Фонтенбло, поэтому не хотела останавливаться и слушать их едкие замечания. Это был ее лес, который любил ее отец, и теперь французы – ее дяди маркиз д’Эльбёф, герцог д’Омаль и великий приор Франсуа вместе с поэтами Брантомом и Шателяром, сопровождавшими их, – казались здесь чужаками. Или, во всяком случае, людьми, перед которыми ей приходилось оправдываться. Ей не нравилось постоянно защищать Шотландию от их нападок. Но эти мысли она благоразумно держала при себе, так как придворные могли преувеличить их и со злобной радостью доложить о них Екатерине Медичи.

Она поймала себя на слове «злобный» и ощутила укол стыда. «Это моя собственная интерпретация, – подумала она. – Я не знаю, что они чувствуют на самом деле. И знаю то, что мне станет легче, когда они вернутся во Францию».

Она осадила лошадь на открытом пригорке и позволила остальным поравняться с ней. Огромный Фолклендский лес за Ломондскими холмами простирал свою золотую листву во все стороны от нее. Далеко в низине лаяли гончие – может быть, они загнали какого-то зверя? Она со своими спутниками уже добыла косулю и нескольких зайцев и сегодня больше не нуждалась в охоте. Кроме того, солнце уже клонилось к закату, и всех предупредили, что они должны вернуться во дворец до наступления темноты в эту «ночь всех ночей».

– Хэллоуин, – зловещим тоном произнес отец Мэри Битон.

Когда Мария никак не отреагировала на это слово, он покачал головой:

– Худшая ночь в году для богобоязненных людей. Это начало темного времени года, время праздника для дьявола и колдуний. Оставайтесь под крышей.

Французы лишь пожимали плечами и смеялись, но Мэри Битон прошептала своей госпоже:

– Моя тетя – колдунья. Леди Джанет Битон. Она околдовала Босуэлла и взяла его себе в любовники, а ведь она замужняя женщина, к тому же на двадцать лет старше его и имеет семерых детей. Теперь она пожилая, но не выглядит старой. У нее лицо молодой девушки.

– А он… они по-прежнему? – спросила Мария. Босуэлл – любовник колдуньи! Эта новость почему-то заинтересовала ее.

– Не знаю. Думаю, они встречаются иногда, в память о старых временах. Колдовское заклятье не всегда можно разрушить.

Мэри Флеминг услышала их разговор и презрительно тряхнула головой:

– Мистер Мейтленд говорит, что это чушь, которой пугают суеверных простаков, чтобы они были послушными.

– А мистер Мейтленд? – многозначительным тоном произнесла Мэри Битон. – Ты близко знакома с ним?

Мэри Флеминг выглядела смущенной, что с ней редко случалось. Втайне ее влекло к Мейтленду, и ей нравилось думать, что он интересуется ею, как и большинство мужчин.

– Я слышала, что он атеист, – продолжала Мэри Битон. – Говорят, что он называл Бога страшилкой для детей.

– Никто не может быть атеистом! – воскликнула Фламина. – Гадко так говорить о нем!