Непобежденные Бахревский Владислав

Казнь

Мы храним в памяти героев.

Но убийц, стреляющих по детям, нельзя не помнить. Расстрелом командовал Михаил Доронин. Стреляли: Павел Птахин, Николай Растегин, Носов. Пятого не установили. Утром Иванов послал следователя Хаброва на место казни посчитать трупы и составить протокол.

Посчитали – десятеро, а на расстрел отвели одиннадцать человек. Снова посчитали – десятеро.

– Мальчишки нет! Рыбкина! – взвыл Доронин.

Митька, узнавши новость, выругался, сунул кулак под нос лучшему другу. А потом по плечу хлопнул.

– Объявлю награду за поимку мальчишки. Кто приведет, получит пять тысяч марок и корову. – Глянул на часы. – Через десять минут выводи Шумавцова и Лясоцкого. Лясоцкий еще не знает: все его родственники райские яблочки теперь кушают.

– Не надо смеяться! – у Доронина под глазами черные разводы.

– Я не смеюсь, – сказал Митька. – Какой тут смех! Ты стрелял – тебе в смоле кипеть.

– Не стрелял! Я не стрелял.

– Приказал стрелять.

– Приказал ты.

– А мне Бенкендорф, а Бенкендорфу – генерал, генералу – Гитлер, Гитлеру – сатана. Не горюй, Миша! Мы с тобой выкрутимся.

Опять было две телеги, те же полицаи, те же следователи, Митька Иванов да Иван Хабров, но из Гехаймфельдполицай прислали унтер-офицера и трех солдат, немцев.

Ехали той же дорогой, на Войлово. Остановились возле просеки. Прошли цепью, но кучно, единой группой. Миновали знакомый костерок.

– Показывай тайник! – Митька сунул дуло пистолета в ухо Саше Лясоцкому.

– В пяти шагах от пня.

– Показывай!

Саша подошел к потаенному месту, поднял моховую кочку. В земле – чугунок.

– Ваш почтовый ящик? – Митька достал блокнот из полевой сумки. – Пиши письмо.

– О том, что я арестован?

– Не умничай! Чего угодно можешь писать. «Братцы! Приходил к вам, вас не было».

Саша взял блокнот, карандаш.

– Так и писать? – Показал блокнот Митьке.

Тот выдрал листок.

– В чугунок кладете?

– Под чугунок.

– Положи сам.

Саша положил письмо в тайник. Чугунок закрыл мхом.

Отошли за деревья. Затаились.

– Они нас небось видели, – сказал Доронин.

– Не каркай! – заорал Митька и палец к губам: – Тихо!

Слушали. Не дышали.

Немцы подняли автоматы.

Шумавцов рванулся из леса, закричал:

– С нами немцы! Уходите!

К Шумавцову кинулся Сафронов. Разбивая в осколки тишину, ударили выстрелы. Сафронов вскинул руки, повалился.

Селифонтов от живота полоснул по лесу из пулемета. Упал за пенек, срезал очередями березки.

Немцы и полицаи залегли.

Партизаны отвечали очередями из автоматов.

Саша Лясоцкий тоже крикнул:

– Если вас много – помогите! Если мало – бегите!

И все закончилось. Немцы и полицаи поднимались с земли. Стряхивали прилипшие к шинелям листья.

Хабров потрогал Сафронова за шею:

– Убит.

– Принесу топор, – сказал Иванов и пошел к телеге.

Немцы стояли чуть в стороне. Полицаи – гурьбой. Шумавцов сказал Лясоцкому одними губами:

– Их было двое.

– Не разговаривать! – закричал Хабров.

– Они же в камере вместе сидят! – усмехнулся Доронин.

Иванов принес топор, срубил две березки.

– Кладите Сафронова на куртку – вот вам и носилки.

– За тем и приезжали? – зло сказал Доронин.

– Они нас видели, а мы могли отвечать только на их выстрелы! – утихомирил друга Иванов.

– Это он партизан предупредил! – Сахаров уперся глазищами в Шумавцова.

– Лясоцкий тоже кричал, – сказал Доронин.

– Они свою участь сами решили! – Иванов подошел к унтер-офицеру.

Полицаи несли Сафронова, немцы шли, поотстав, за немцами – Шумавцов и Лясоцкий. Позади – Селифонтов с пулеметом на плече и Митька.

Унтер-офицер приказал солдатам продолжать движение, а сам поравнялся с Митькой. Спросил глазами: где мой? Митька кивнул в сторону Лясоцкого.

Достали парабеллумы. Каждый выстрелил по два раза.

Селифонтов на выстрелы не оглянулся.

Унтер-офицер посмотрел на «своего» партизана, потом на Митькиного:

– Мальчики.

И вдруг взял Иванова за руку. Показал его рукою на свои ноги, на левую свою руку:

– Выстрели! За кровь в бою с партизанами полагается отпуск домой. Домой хочу. Я очень хочу домой.

– В следующий раз! – согласился всерьез Митька. – Здесь народу много.

Унтер-офицер даже не улыбнулся. Ему очень хотелось быть от партизан, быть от русских, быть от своих гениев войны – как можно дальше.

Полицаи почти дошли до лошадей, до телег. Митька вдруг спохватился, побежал обратно.

Вернулся, в ноги глядел, будто искал чего-то. Ехали в Людиново – от земли так и не поднял глаза, будто ему запретили смотреть на небо.

Когда Людиново освободили, нашли тела Лясоцкого и Шумавцова. Тело Алеши было обезглавлено.

Верить своим

Нина Зарецкая вошла в дом, сняла пальто, шляпу, сняла боты. И – зарыдала.

Потянулась руками к отцу, поцеловала крест на его груди. Опустилась на колени.

– Папа!

Матушка принесла воды, валерьяны.

Глядя на отца снизу вверх, Нина открыла то, что принесла в себе:

– Они – убийцы! Бенкендорф – первый.

Ее подняли с полу, усадили на диван, воду она отстранила.

– Лясоцких расстреляли. И дочку старшей их дочери, двух лет. И семью Рыбкиных – тоже. Рыбкиных трое. И тоже девочка, двухлетняя. А мальчик, Володя, который связной у партизан, из могилы убежал. У Лясоцких в семье девять человек. В живых остался один Саша, потому что он в тюрьме. Сегодня Сашу и Шумавцова повезли в лес ловить партизан. Партизаны убили полицая Сафронова, но Иванов вернулся без Саши Лясоцкого и без Алеши Шумавцова. Это все, что я знаю.

Отец Викторин быстро оделся.

– Батюшка, не к графу ли ты собрался?! – перепугалась Полина Антоновна.

– К немцу, матушка! К немцу! Я – пастырь. Волки пожирают мое стадо.

– Ты Магде ударь челом! Больше будет проку! – Уже на крыльце посоветовала матушка.

Графиня Магда приняла отца Викторина сочувственно.

– Военные власти запугивают население. Верный признак неудач на фронтах. Под Сталинградом наши войска потеряли очень много людей, но Красная армия все еще удерживает узкую полосу вдоль Волги. Отец Викторин, вы должны быть опорой графу Александру Александровичу. Он желает добра гражданам Людинова.

Бенкендорф отцу Викторину обрадовался, говорить только не дал.

– Понимаю ваше горе. Это и мое горе. Однако разве не чудовищно: среди террористов – женщины! Девочек одурачили, они еще безрассудны. Но мать, имеющая младенца, берет в руки мину, ставит мину на человека! Стало быть, и на собственное дитя! – Коменданту нужно было вдохнуть воздуха, и отец Викторин успел вставить слово.

– Граф! Я взываю к вашему милосердию. Остановите убийство юношей и девушек!

– А я взываю к вашему благоразумию! – закричал Бенкендорф. – Извольте, пастырь, убедить молодых людей беречь себя от смертоносных затей. Мальчик должен быть мальчиком, а девочка – девочкой. Только и всего! – Нашел среди бумаг документ. – Вот уровень моего доверия. К вам, отец Викторин! С июля по ноябрь под Сталинградом наши войска потеряли более полумиллиона солдат, самолетов – более тысячи, почти тысячу танков. Мы в Людинове – тыл. В тылу потери недопустимы. Не-до-пу-сти-мы! А у ваших юношей и даже у девушек – найдены мины!

Граф проводил пастыря до дверей своего комендантского кабинета:

– Я надеюсь не меньше вашего: казни прекратятся. Буду говорить с генералом.

Был ли храбр Бенкендорф ходатайствовать за подпольщиков перед Ренике?

Тайная полиция 7 ноября расстрелами отметила. Марию Ярлыкову арестовали за связь с партизанами. Ее зять, Александр Королев, был в отряде. Женщину держали в камере четверо суток. Допросы вел Иванов. На одном из них она встретилась с Толей Апатьевым.

– Мне Митька велел дать двадцать девять розог, – сказал Марии Толя.

Ярлыкова посчитала: вместе с ней в тюрьме сидели двадцать семь человек. Отпустили только шестерых.

7 ноября у Сукремльского водохранилища расстреляли Тоню и Шуру Хотеевых, Толю Апатьева и военнопленного, который предпочел умереть безымянным.

Но то ли это была хитрость Бенкендорфа и Айзенгута, то ли план Иванова – опорочить память мучеников – был запущен в действие, по Людинову поползли слухи: сестер Хотеевых и Апатьева немцы перевели в Жиздру. Потом стали говорить – увезли в Германию.

С героями войну враг ведет вечную. Герой – оружие народа. Не устаревающее, действенное.

Было время, когда опорочили имя Олега Кошевого, вожака «Молодой гвардии» из Краснодона.

Во время разрушения СССР новые идеологи – оскопители русского народа – подвергли насмешкам подвиг Александра Матросова, закрывшего телом вражескую амбразуру. Измывались над Зоей Космодемьянской. Велик ли подвиг – сарай не сумела поджечь! Верно! Зоя не убила немца, сарай не подожгла. Но в свои семнадцать лет – она вышла к виселице, как дочь России. Как сама Россия – не покорившаяся. Юношеским, оголенным, обмороженным телом заслонила страну, всех нас – будущее своего народа.

Людиновцы: Антонина Хотеева, Александра Хотеева, Анатолий Апатьев – поныне без вести пропавшие.

Остались живы? Это было бы добрым чудом. Одно неоспоримо: все трое в самые страшные годы – в 41-м, в 42-м – сражались за победу над Гитлером, за нашу с вами жизнь.

Спецслужбы – дьяволиада. Мы, веруя в чистоту наших героев, не предадим ребят. Какую бы жизнь им ни уготовили, они прожили ее русским сердцем.

С нас ведь тоже спросится, если мы не сможем распознать масок зла, если мы не отстоим нашей любовью наших героев от подлости, от посягательств на нашу с вами совесть.

Мы живем в такое время, когда посеянное в нас сомнение в великом прошлом страны – есть предательство. Родины, народа, имени русского.

Расстрелянный Рыбкин

Убитая разрывной пулей двухлетняя Вера спасла своего дядю от смерти. Бабушка отмыла внука от крови его спасительницы и ночью отвела к дальним родственникам. А родственникам стало страшно: мальчишку, чудесно спасшегося от расстрела, искали. Бабушка забрала внука обратно к себе.

В тот же день и нагрянул в их дом Митька Иванов. С ним был немец.

– Рад за тебя! – весело сказал Митька. Немец тоже удивлялся, головой качал:

– Счастливый человек!

Иванов достал из офицерской сумки карту, разложил на столе:

– Покажи нам, Володька, где находится партизанский отряд.

Рыбкин к столу подошел, коли зовут, но на карту смотрел с испугом:

– Я на карте ничего не знаю.

– Ты в школе учился?

– Учился.

– Карту на географии учительница приносила?

– Приносила. Я Каспийское море могу показать.

Митька улыбнулся:

– Выходит, ученик ты был хреновый?

– Хреновый, – серьезно согласился Рыбкин.

Митька даже обнял паренька:

– Учителя у тебя были хреновые! Я же вижу – ты умный. Вот смотри: серые квадратики – наш город.

– Это я понимаю. Тут написано: «Людиново».

– Синее пятно – озеро. Черная полоса – железная дорога. Видишь, Вербежичи… Куда от Вербежичей двигаться, чтоб попасть к партизанам?

– Не знаю! – пуще перепугался Рыбкин.

Митька в кулак крякнул.

– Бабушка! Вы не волнуйтесь, но мы возьмем Володьку с собой.

– В тюрьму?!

– В немецкую жандармерию. Покажет нам, где партизаны, – тотчас отпустим.

Люди, увидев, как ведут Володьку Рыбкина, замирали. Богородица от смерти отрока спасла, и вот снова гонят. Неужто расстреливать? Какой это партизан! Пацаненок!

Офицеры немецкой Тайной полиции приходили посмотреть на удивительного русского мальчика. Угощали.

Допрашивали Рыбкина унтер-офицер Крейцер и Митька Иванов. Приходил, сидел на допросе Айзенгут.

Володька попытался разобраться в карте, но страх мозги застил.

– Хорошо! – сдался Иванов. – Отвести ты нас можешь в отряд?

– Могу! – обрадовался Володька. – Только я в лес не ходил. Я могу тайник показать. Я Шумавцову носил приказы, а его донесения в тайник прятал.

– А кто приказы носил? Кто забирал донесения?

– Посылкин.

Крейцер предложил Иванову отправить мальчишку в камеру.

– Нет! – сказал Митька. – Во-первых, два раза не расстреливают. Беду наживешь. А во-вторых, нам полезнее отпустить этого субчика. Голову на отсечение – он выведет нас на Посылкина, Посылкин – на отряд.

Немец поморщился, но согласие дал. Володька прибежал к бабушке. Анна Павловна повела внука в церковь.

– Отец Викторин! Внучок-то мой из могилы живым вышел. Окрести ты его на новую жизнь!

– Как тебя зовут? – спросил батюшка партизана-отрока, пережившего допросы, расстрел и отпущенного немцами, скорее всего, как приманку.

– Володя! – сказал Рыбкин.

– Ты некрещеный?

– Крещеный.

Отец Викторин с удивлением посмотрел на бабушку.

– Прости старую дуру, батюшка! – заплакала Анна Павловна. – С ума схожу! Дочь расстреляли, Верочку, внучку мою, – расстреляли. А Володьку Богородица вернула. Вот я подумала: у парнишки – вторая жизнь.

Отец Викторин причастил и бабушку, и внука. Посоветовал:

– Спрячь, Анна Павловна, мальчика. За ним могут прийти.

– Я его – в бункер! – осенило бабушку.

Бункер остался от Красной армии. Командирский пункт, что ли, строили?

Дала бабушка Володьке старую шубу, картошек напекла. Три дня сидел парень в бункере. Наконец бабушка прибежала, а сказать ничего не может: язык у нее отнялся.

Пошли домой. Написала бабушка карандашом на листочке: «Два раза приходили немцы. Потом пришли партизаны за тобой».

Володька обрадовался, дождался ночи, пошел партизан искать.

Два дня бродил по лесу: никого! Вернулся.

Жил у родственников. Надоело в погребе сидеть. Убежал в лес, своих искать. Нашел. А в отряде страшно: многие сыпным тифом болеют.

Но вот что преудивительно!

Ни единый человек не обеспокоился, чего ради мальчик в лес прибежал. Ни Золотухину, ни в штабе не было известно: семья Лясоцких и семья Рыбкиных – расстреляны.

Володька – чудом спасшийся счастливец.

Непутевый провал

19 ноября две советские армии – 5-я танковая и 21-я общевойсковая – прорвали оборону 3-й румынской армии. Немцы, стоявшие за спинами румын, предприняли контрудар. Но в сражение были брошены два танковых корпуса резерва Красной армии: 1-й и 26-й. Немцы были разгромлены. 23 ноября части 26-го корпуса овладели городом Калач.

20 ноября в наступление пошли 51-я, 57-я и 64-я армии Сталинградского фронта. На четвертый день натиска 22 дивизии и 160 отдельных частей 6-й армии Паулюса и 4-й танковой армии были окружены. Кольцо с каждым днем сжималось.

Военные действия обострились и в районе Жиздры.

Нагрянула немецкая часть в Черный Поток. Жителям было приказано покинуть дома и переселиться в соседние деревни.

Лиза Зайцева с семьей учителей, уложив вещи, картошку, зарезанного поросенка, зарезанную козу, кур в сани, переехали в Заболотье.

Хозяева, где нашли приют, были рады таким постояльцам: у них мясо, у них своя картошка.

На другой день Лиза отправилась с хозяином дома в Черный Поток. Нагрузили сани картошкой, капустой, свеклой. Вернулись радостные.

На другой день снова собрались за богатствами, уже въехали на гору, возле Заболотья посмотрели в сторону Черного Потока. А вместо деревни – остовы сгоревших домов.

Мужчины сообразили:

– «Катюши» поработали.

Вернулись ни с чем. Много позже учителя, у которых жила Лиза, найдут свой дом невредимым. Дом стоял под огромными ракитами. Кроны деревьев укрыли человечье гнездо от огня.

А в отряде Золотухина больных становилось угрожающе много. Володе Рыбкину в лесу пришлось пожить всего три дня.

Золотухин и штаб отправили в Людиново Афанасия Посылкина и двух подростков: Семена Щербакова и Володю Рыбкина.

Отправляя разведчиков за докторами, ни единый особист штаба так и не спросил Рыбкина, почему он убежал из дома. А в Людинове на утренних поверках старший следователь Иванов напоминал полицаям, идущим занимать посты на дорогах, приметы спасшегося от расстрела подростка.

Посылкин и ребята без приключений дошли до Людинова. Афанасий Ильич остался в лесу ждать докторов Соболева и Евтеенко. За докторами отправились Семен и Володька.

К Людинову шли по дороге со стороны Березовки.

– Эй, ребята! Хендэ хох![20] – окликнул их полицай Фирсов и, глядя на Рыбкина, обрадовался: – А по тебе, парень, очень даже скучает мое начальство!

Когда шли через площадь, с Фирсовым поздоровался молоденький полицай:

– Привет, Петя! Где рыбку поймал?

– Места надо знать! – отшутился Фирсов.

Щербаков – голову к груди, плечом загородился. Шепнул Володьке:

– Зараза! Это Сиваков! Я с ним в разведку ходил.

У Сивакова отец, мать, сестра – в отряде, но сам он попал в плен и, спасая шкуру, пошел в полицаи.

Сиваков узнал Семена. Ничего не сказал.

– Может, пронесет? – обнадежился Рыбкин.

Ребят доставили в кабинет старшего следователя.

– Вова! Друг мой! – расцвел Митька. – Где ты пропадал? У партизан, что ли?

– У партизан, – признался Рыбкин.

– Так это то, что надо! – Тотчас расстелил карту на столе: – Ну, показывай.

– Я тебе говорил – не понимаю в картах! – насупился Рыбкин.

– Но провести теперь можешь?

– Идти уж очень далеко!