Непобежденные Бахревский Владислав
– Как бы нам всем героями не стать… – почесал затылок Герасим Семенович. – Золотую кашу я для всех сварил.
И – уже готов, при оружии и кружку чая допивает.
Война у немцев сразу пошла подлая. Захватили партизанские землянки, а в землянках – дети, женщины, старушки. Оружия нет.
Всю эту ораву деревенских погорельцев немцы погнали в лес на партизанские окопы и засады.
– Ребята, видите? – крикнул Герасим Семенович пулеметчикам, Копылову и Степичеву.
– Не слепые. Что делать?
– Охотнички! Снайперы! Огонь! – скомандовал Зайцев.
Выстрелы грянули, а в ответ – очередь по мирному народу.
– Уходим! – скомандовал Зайцев своему отряду.
Отступили, а немцы – вот они. И снова прикрываются детьми и женщинами.
– Али мы не лесники? – спросил своих Герасим Семенович. – Надо проучить эту сволочь. Пришли воевать – воюйте, а они за юбки прячутся, за ребятишек!
Зашел Зайцев со своими пулеметчиками в тыл к немцам. Целый взвод расстреляли. Позволили женщинам убежать, унести, увести детишек вглубь леса.
– Заяц, он и есть заяц! – посмеивался Герасим Семенович, уводя отряд резко в сторону и возвращаясь чуть ли не на то же самое место, откуда бежали. И снова – за спиной у немцев.
Без передыху весь день в движении, натыкаясь на врага и на своих мирных беглецов, не ведающих, где же им искать спасения от войны.
Завечерело. Немцы прекратили огонь. Отдых. Партизанское начальство сошлось на совет.
Луговой, командир Бытошского отряда, он же – секретарь парторганизации партизанской бригады, речь сказал короткую:
– Я сам поведу бригаду на прорыв. Немцы впереди, немцы в тылу, немцы с флангов. Пробьемся – будем живы.
Еще один вопрос обсудили – о кострах. Всем и без приказов понятно: огня нельзя зажигать. В небе гудят самолеты-разведчики.
Весь день без пищи, и теперь – каши не сваришь, на одном хлебушке придется жить, пока хлебушек не кончился, пока живы.
Затемно партизаны подтянулись к просеке. Но просека простреливалась из пулеметов. Спасение – в стремительности.
На левом фланге Бытошский отряд в атаку поднял Луговой. В центре – Золотухин и Алексеев.
На правом фланге в прорыв шли партизаны Жуковского и Дятьковского отрядов.
То ли безумная дерзость ошеломила карателей, а может быть, подхваченное, удесятеренное лесным эхом «Урра!», – каратели побежали, кольцо лопнуло. Партизанские отряды вырвались из леса во влажные после разлива низины, поросшие кустарником и болотными травами.
Вот только оторваться от преследователей не получилось. Немецкая «свинья» разрезала партизанскую бригаду на две части. Отряд людиновцев под командой Александра Королева и Афанасия Суровцева, спасаясь от разгрома, укрылся посреди болота, на полуострове. Это был заранее приготовленный капкан. Удары с воздуха, мины, пулеметы. В мае дни долгие. Солнце на небе, а бой затих. Партизаны не отвечали. Некому было ответить…
Выигрывая время, отряды – Бытошский, Дятьковский, Людиновский, Жуковский – слились в одну бригаду.
Прорывали кольцо за кольцом, маневрировали по лесам Брянщины.
25 мая немцам удалось снова окружить народных мстителей. Все без сил: ночью марш, днем бой, пища – консервы, вода – какая придется, боеприпасы на исходе; много раненых – их надо нести на себе.
Золотая каша
Не только партизанам – даже немцам стало понятно: идет последний бой, бой на уничтожение. Но день минул, а мстители живы, мстители сражаются. Потери среди атакующих очень даже чувствительные. Редеют роты, батальоны.
Утром 26-го, после массированной кровопролитной атаки, немцы прекратили огонь и послали к партизанам женщин и детей. С белыми флагами, с листовками. Под честное слово немецкого командования партизанам, сложившим оружие, была обещана жизнь и достойная работа в Германии.
Передышка пошла на пользу. Партизаны собрали оружие убитых немцев, автоматы, гранаты, фляжки с водой, со шнапсом. Веселей стало. Немцы, подобравшись, неожиданно ринулись в атаку, тогда и партизаны поднялись: «Ура!» Ярость русских яростней! Немцы бежали. Оружия прибыло. На ночь глядя командиры опять сошлись на совет. Решили пробиваться ночью.
В полночь изготовились. И напоролись на пулеметы.
Утром бой закипел на горелом болоте. Партизаны потеснили немцев на сто пятьдесят – на двести метров. Но в супротивниках две дивизии. В уязвимое место перебросили пулеметы, пробиться не удалось.
Герасим Семенович в своем соседе по болотной кочке узнал Трунова:
– Александр Николаевич! Слава тебе, Господи! Живой.
Обнялись.
– Наш нынче день!
– Наш. А помнишь?
Засмеялся Герасим Семенович:
– Как такое забыть? Мы с тобой заваривали эту золотую кашу. Все схроны уцелели, все пошли на дело.
– У Золотухина глаз на людей точный. Ему бы в секретари обкома.
– Дайте срок, будет и свисток. До мира бы дожить.
Трунов даже крякнул:
– Далеко заглядываешь!
– А чего далекого? Под Сталинградом Гитлера побили. Теперь дело под Курском. Побьем, и тогда уж нас не остановишь!
– Орденок-то у тебя горячо горит, Герасим! А про какую ты кашу говорил, дескать, золотая?
Герасим Семенович улыбнулся:
– Когда 20 мая прорывались, приснилось мне: кашу я сварил – золотую. Ефимию Васильевну каша моя изумила, да и сам я в изумлении. Так это явственно было.
– У тебя крест есть? – спросил Трунов.
– Есть. Я – не коммунист.
– А я – коммунист. Вздремнуть надо, чтоб сил завтра хватило. А крест у тебя далеко?
– На груди.
– Дай мне поцеловать. Интернационал – это, конечно, могучее дело, общечеловеческое. Но я, Герасим, русский человек.
Поцеловал Трунов крестик и заснул. Губами причмокивал. Дитем себя во сне видел.
На рассвете воробьи в кусту Богу песнь спели: «Жив-жив!» И тотчас пулеметы подняли лай. Зайцев позвал к себе Копылова и Степичева:
– Смотрите, ребята, сюда! Ложбинка, кусты поверх. По ложбинке – ползком. В кусту передохнуть. Воду видите? Между кочками? Намокнете, но живы останетесь. Дальше аир, осока, камыши. И ольха, а потом краснотал. Там густо. Можно отсидеться.
– Иди первым, мы за тобой, – сказал Степичев.
– Нет, ты давай мне свой пулемет. Я отвлеку вражью орду на себя, ну, а потом догоню. Лес – мой дедушка.
Бой разгорелся. Алексеев, Золотухин и Луговой снова повели партизан на прорыв. Трунов тоже пошел. Алексеев и Луговой были убиты. Партизаны залегли. И тут пошли власовцы. Как гребешок, партизан вычесывали из леса. Шли и расстреливали из немецких автоматов саму землю.
– Ребята, с Богом! – скомандовал пулеметчикам Герасим Семенович. Дал длинную очередь и тотчас отполз за пригорок.
«Какая же мерзость! – говорил он себе, выцеливая власовцев. – По своим стрелять заставили!»
Срезал атакующих, как траву. И с чудесного пригорка – вниз, в кочки. Тут его пчела и ужалила.
«Дупло, что ли, разорили? – спросил себя Герасим Степанович. – Или земляную пчелу обидел ненароком?»
А на руках – кровь.
– Не пчела. Оса стальная.
И поплыл. Увидел чугунок, полный золотой каши. Каша кипела, вываливалась через край.
– Ефимия! Ну где же ты там? Каша убегает! – крикнул Герасим Семенович и ужаснулся: гудящий рой мух кружил над золотой кашей. – Ефимия Васильевна! Мухи!
И, чтобы отогнать всю эту сволочь, приподнялся, приложился к пулемету, бил в упор, по ногам мушиным. Но вой стоял человеческий. Очередь из травы дробила кости, разрывала животы.
Сознание вернулось, глаза смотрели так ясно, как никогда. Увидел: Миша Степичев и Копылов уже в краснотале. Уйдут.
А мухи-то всё – двуногие.
– Какие вы русские! Вы – мухи. Холопы немецкие. Даже стрелять вас противно.
Но на гашетку все-таки нажал.
И понял: устал беспредельно. Без золотой каши не будет сил уйти за Степичевым. Откинулся, положил голову на локоть.
Господи! Небо!
Засмотрелся…
Чудо
Пришли старушки к отцу Викторину:
– Батюшка! Приютили мы у себя странника. Христианин. Пуля шальная сидит в нем. Исповедуй ты его, пособоруй.
Послал одну из старушек отец Викторин в больницу, за Олимпиадой. Вдвоем пришли к страннику.
Открылся батюшке: под Прохоровкой попал в плен. Был в Зикеевском лагере, забрали на работы. В Шупиловке бежал. Охрана огонь открыла, пуля в ребрах. Олимпиада Александровна рану осмотрела, пуля сидела неглубоко. Сама сделала нехитрую операцию.
Раненый, хватив стакан самогонки, чтоб не чувствовать боли, повеселел, разговорился:
– Батюшка! А я ведь чудо видел. Истинное чудо. И вся наша деревня видела. Я сам-то – Белгородской земли человек. В Хлевищах жил. За день ли – за два перед большим боем на Курской дуге наши деревенские углядели в небе человека, ходящего по облакам. Человек был в черной рясе, борода седая, а в руках это самое, для сладкого дыма…
– Кадило?
– Ага! Меня сестричка из дома позвала, Нюрочка. Дверь отворила и кричит: «Мама! Ваня! Верка! Анюта! Человек в небесах!» Вышли во двор: верно. Я гляжу – у старца крест на груди огнем сияет. А сам он ходит туда и сюда. И, наклонясь, землю дымом огораживает.
– Кадит.
– Ага! Долго это было… Стали мы спрашивать: «Что за старец?» А в деревне жил потаенно монах. От него узнали: по небу ходил святой человек Сергий Радонежский.
– Как же это получается, – спросила Олимпиада Александровна, – бои на Курской дуге еще не начались, ты в деревне жил. А когда же попал в Красную армию?
– В те самые дни. Наши войска пришли. Всех парней записали в армию. В военное обрядили, а оружия не успели дать. Тут – немецкие танки. Война у меня вышла плачевная.
– Выздоравливай! Навоюешься, – сказала Олимпиада.
А батюшка подарил свой крестик солдату необученному, но испытавшему плен, концлагерь, подневольную работу, побег…
– Да хранит тебя Бог! Спасибо за чудо. Земля, которую благословил преподобный Сергий Радонежский, – земля нашей победы. Центр русской жизни. Будь ей верен.
На дворе середина августа. У немцев очередной траур. Оставили Орел, Белгород. Бои шли под Харьковом. Потери на Курской дуге снова полумиллионные.
Полицаи не пачкали своей чернотой улицы. Правду сказать, и партизаны притихли. Не могли оправиться от майского разгрома. И все-таки урон в своем тылу немцы понесли значительный. Партизаны Белоруссии и России пустили под откос четыре сотни эшелонов, вывели из строя тысячу паровозов.
Но цена побед – прежняя: жизни. Большинство бойцов, собранных Василием Ивановичем Золотухиным для борьбы с оккупантами, погибли.
А тут пошли еще чиновничьи мерзости. Стало непонятно: в подчинении кого находится отряд людиновских партизан, кто должен снабжать бойцов боеприпасами, оружием, продовольствием?
Наконец Золотухину разрешили прибыть в штаб Брянского фронта, которым командовал генерал Попов. Генерал удовлетворил запросы партизан Людинова, но частично. Оказалось, северо-западные отряды, дислоцированные на Орловской земле, переданы в подчинение штабу орловских партизан.
Золотухин приехал в Елец, где находилось руководство области. Начальник штаба Матвеев наотрез отказался снабжать людиновцев боеприпасами: «Это дело Попова». Все, чего добился Василий Иванович, – краткосрочное свидание со своей семьей. Семья была эвакуирована в Башкирию.
На обратной дороге, в Москве, Золотухин побывал в Центральном штабе партизанского движения при Ставке Верховного главнокомандующего.
Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко принял Золотухина, но все его заботы были связаны с Белоруссией.
– Людиново на днях будет советской территорией, – сказал Пономаренко. – Вы свое дело сделали хорошо. Спасибо.
Руководство Людиновского района Золотухин нашел в деревне Печки.
Людиново все еще было у немцев.
Самогон
Бенкендорф пристрастился к самогонке.
– Русский самогон, умело сваренный, превосходнее шотландского виски! – говорил граф. – Прелесть самогона в том, что его нужно закусывать салом и хлебом.
Самогонку граф пивал с Митькой Ивановым.
– Твоя регистрация с семьей на эвакуацию в Минск удовлетворена, – объявил командиру батальона полиции Дмитрию Ивановичу Иванову комендант Людинова майор граф Александр Александрович Бенкендорф. – Людиново Бог создал для покоя и вдохновения. Увы! Мы жили здесь суетно, хлопотно. И не потому, что любители командовать людьми, – фронтовой город. Разведка, контрразведка… Я не могу смотреть на свои руки, хотя сам никого не губил.
Митька невольно поглядел на ладони, повернул обратной стороной.
– Советую покинуть город очень тихо и быстро. Мы – испаримся. В Минске нас ждет завод. Военный, но без особых секретов. Производит ракетницы. Я – директор, а ты, Дмитрий Иванович, получишь должность виртшафтеляйтера.
– Хозяйственный руководитель?
– Да, это так. И охрана, разумеется. Твои организационные способности неоспоримы.
Они допили бутылку до донышка.
– А вы не хотели бы проститься с Зарецким? – спросил Митька.
– Нет! – быстро сказал Бенкендорф. – Зарецкий – истинно русский человек. Мне пришлось обманывать батюшку. Ведь мы даже храма не смогли уберечь.
– Он – партизан, – сказал Митька.
– Какое это имеет значение? Он знает народ, он служит народу. Зарецкий – мое замечательное воспоминание о России.
– А Россия – уже воспоминание?
– Дружочек мой! Не строй из себя фашиста, а тем более дурака. Миллион солдат по дороге к Москве, миллион под Москвой, полтора миллиона на Волге, полмиллиона на Курской дуге. И, скорее всего, миллион – под Ленинградом. Всё это – убитыми. У Гитлера уже нет его победоносной армии.
– Но немецкий дух!
– На немецком духе мы будем теперь цепляться за города, за реки – такие, как Днепр, Дунай, Висла, Одер… Цепляться и отступать.
Бенкендорф вдруг рассмеялся:
– Митька! Ты видишь, какое коварное у русских зеленое вино.
И окаменел лицом.
– Виртшафтеляйтер! Вам дано три часа на сборы. – И снова рассмеялся, пьяный, счастливый. – А то ведь придется бежать. По-тараканьи.
Слово Патриарха
9 сентября 1943 года Людиново стало советским городом.
12-го Василий Иванович Золотухин встречался с отцом Викторином.
Золотухин был усталый, у отца Викторина черты лица обострились.
– Мою дочь, Нину, вчера назвали «немецкой овчаркой».
– Людям есть за что ненавидеть немцев.
– Нина работала, рискуя жизнью. Вы это знаете.
Золотухин головой покрутил:
– Рассекретить вас, отец Викторин, и вашу дочь мы пока не можем. Такова судьба разведчиков. Ваша слава – впереди.
– О славе разве речь? Кстати, в Лазаревской церкви я – на птичьих правах. Казанский собор будут восстанавливать?
– Разумеется. И позвольте, отец Викторин, поздравить вас с очень большим праздником для всех христиан нашего государства. Восьмого сентября на Патриарший престол Собором русских иерархов избран митрополит Сергий Страгородский. Интронизация Предстоятеля Русской Православной Церкви состоится сегодня, двенадцатого сентября.
– Тогда позвольте мне удалиться. Надо приготовить храм и душу к нынешней службе. Сегодня день воистину великий для русского народа. Народ обрел Патриарха. Через столько-то лет. Это, Василий Иванович, наше воскресение.
Золотухин промолчал.
А спустя несколько дней отец Викторин прочитал в храме «Обращение Патриарха Московского и всея Руси Сергия к жителям оккупированных территорий». Чтение предварил словом.
– Братия и сестры! – сказал батюшка и перевел глаза с бабушек на детей, со вдов на девушек, на девочек, на мальчиков. Все как один – серьезные.
Родные лица. Измученные, но в радости.
– Нынче праздник на Русской земле. А у нас-то с вами прямо-таки – Пасха. Воскресение. Нас всех Господь избрал для жизни. Уж как мы порадеем ради русской земли, ради народа русского – такой и быть России.
Батюшка смотрел на прихожан, и они все тянулись к нему взглядом.
– Церковь очень высоко ставит смирение. Да только жизнь последних лет научила нас уж так терпеть – у двужильных пупы полопались бы, а мы – ничего, но смириться мы никак не могли. Не смирились. И вот у нас, в Людинове – Россия, а не Германия, и Патриарх у нас теперь есть… Церковь в Людинове крошечная, но придет время – наши молитвы Господь услышит, даст нам много больше, чего мы желали себе и детям. А теперь – о послании Святейшего Патриарха Сергия. Оккупация стала страшным прошлым, но в слове Патриарха мы услышим высокую похвалу нам с вами и напутствие трудам нашим, жизни нашей… Войны еще много впереди. Гора. Но мы ее осилим, ибо веруем в Бога, а Бог есть Любовь. Слушайте своего Патриарха: «Пусть ваши местные партизаны будут для вас не только примером и одобрением, но и предметом постоянного попечения». Братия и сестры! Было в нашем Людинове такое попечение?
– Было, – сказали прихожане.
– Продолжаю. «Участник партизанской войны не только тот, кто с оружием в руках нападает на вражеские отряды. Участник и тот, кто доставляет партизанам и хлеб, и все, что им нужно в их полной опасности жизни». Братия и сестры! К нам это относится?
– Да! – сказали люди.
– «Кто скрывает партизан от предателей и немецких шпионов, кто ходит за ранеными и прочее». Братия и сестры, это о нас?
– О нас, батюшка! – радостно, но уже со слезами выкрикивали бабушки и внуки их.
– «Помоги Бог и вам внести в общенародное дело все, что каждому посильно и подручно… Итак, укрепите руки ослабевшие и утвердите колени дрожащие; ободритесь, малодушные, укрепитесь, не бойтесь. Пусть самый слабый скажет: "Я силен". Будем все мужественными. Скажем нашим врагам: "Страха вашего не убоимся, ниже смутимся. Хотя бы вы и снова собрались с силами, снова побеждены будете". Яко с нами Бог! Тому слава и держава и победа во веки. Аминь».
Целовать крест подходили люди, волнуясь, и на каждом – на старом и малом – был свет, и все видели этот свет. И не почитали его за чудо.
Такой вот батюшка отец Викторин.
О тех, кто выжил
Из группы Алексея Шумавцова дождались освобождения Римма Фирсова и Тоня Хрычикова. Минеры. Николай Евтеев – Сокол – ушел на фронт гнать немцев с родной земли. Убит 23 декабря 1943 года.
Саша Цурилин был молод, его в армию не взяли, а Миша солдатскую шинель надел.
8 февраля 1944 года он написал последнее письмо:
«Здравствуйте, дорогие мама и сестра Капа! Шлю вам свой красноармейский привет. Хочу сообщить вам, что я жив-здоров, сегодня меня выписывают из госпиталя, и я иду опять на передовую освобождать свою родную землю от фашистского ига».
Письмо пришло из Белоруссии. 10 февраля боец Михаил Цурилин погиб.
Победу над Германией добывал и добыл Виктор Апатьев. Все людиновцы воевали в составе 283-й стрелковой дивизии.
Апатьев служил в разведке. Его награды: орден Славы 3-й степени, орден Красной Звезды, медаль «За отвагу». Погиб Ястреб в Порт-Артуре. Известно, что он сбежал из госпиталя на фронт. Добивали японцев. За подвиги в борьбе с оккупантами в Людинове посмертно награжден орденом Красного Знамени. Похоронен на русском кладбище в Порт-Артуре.
Нина Зарецкая, закончив школу в 1946 году, поступила в Тульский пединститут. В 1950-м распределилась в школу города Сельцо Брянской области. Жила с мамой, с Полиной Антоновной.
Нина Викторовна преподавала немецкий язык, разработала свою методику преподавания.
Правительство наградило Зарецкую орденом Трудового Красного Знамени, медалью «Ветеран труда».
Последнюю службу священник Свято-Лазаревского храма отец Викторин Зарецкий служил 18 июля 1944 года.
28 июля соборовался, причащался.
Отошел ко Господу 15 августа в 9 часов 45 минут.
Перед смертью благословил образом Богоматери «Споручница грешных» Полину Антоновну и Нину.
Батюшка – последний в ряду награжденных за работу в людиновском подполье.
А теперь – о постыдном.
Староста Свято-Лазаревского храма Титов, выслуживаясь перед протоиереем Николаем Кольцовым, изгнал вдовую матушку Полину Антоновну и дочь ее Нину сразу же после похорон отца Викторина из дома под колокольней. Мать и дочь до переезда в город Сельцо снимали комнату на улице Володарского.
А как же подвиги?! Спасение батюшкой партизанских семейств от уничтожения?!
Многие из тех, кто знал о тайной деятельности людиновского священника, погибли в боях.
Золотухин за превышение власти – застрелил кого-то – был осужден на десять лет.
Но награды тоже ведь были.
Матушку Полину Антоновну Господь наградил. Замечательной дочерью, внуком, закончившим факультет атомной энергетики МВТУ им. Баумана. Долголетием.
Матушка умерла 19 января 1999 года, в день Святого Богоявления. Ей было 103 года.
Всех обманувший, да суд у Бога
Из Магадана до Находки по серебряно-серому Охотскому морю – плавание изумительное, если качка нипочем.
По одному борту – немыслимые просторы земли, по другому – море и Камчатка.
Александр Иванович Петров о просторах имел понятие положительное.
Плаванием по Охотскому морю начиналась новая жизнь. Начиналась санаторием. Пора было обратить внимание на здоровье. Сердце не каменное; сколько пришлось пережить, перетерпеть…
На палубе чувствуешь себя центром Галактики. Над тобой – необъятное небо, под тобой – неукротимая стихия воды, и до всей человеческой дряни уж так далеко, что за себя наконец-то не страшно.
И главная прелесть: глотнул простора, и – в буфет. С холода рюмка водки – нечто! На закуску – крабы, красная икра. Европа с ума бы сошла.
– Митя! – Александр Иванович чуть было стакашек не раздавил. – Ты что же, не узнаёшь?
Хорошая, смущенная улыбка на мордатой физиономии проступила, как из небытия.
– Саша! Горячкин!
Обнялись. Сели. Хватили по стаканчику.
– Живые, – сказал Горячкин. – Не хуже других. Я свое искупил десятью годами… Между прочим, не жалею, что сюда упрятали. Земля – воистину золотая… О тебе ничего не слышно было. Тебя, помню, Бенкендорф в Минск увез…
– На заводе работал, ракетницы выпускали. Мое дело было штатское: углем завод обеспечивать. Осенью сорок четвертого Бенкендорфа направили в Данию, а я повез Магду и ее дочь в город Калиш. Это в Польше. У Бенкендорфа там имение. Магда взяла меня на работу лесником. Места сказочные, но Красная армия – вот она. Пришлось бежать.
– А ты ведь уезжал в Минск всей семьей?
– С мамой, с братом Иваном, с сестрой Валентиной… Мы и в Польшу вместе переехали, и в Германию, в город Торнау-Зюйд на реке Мельде.
– Ничего себе! – удивился Горячкин. – Надо еще выпить. Давай-ка я закажу.
Митька медленно повел глазами по столикам. Не встретить бы знакомых… Горячкин про Петрова ничего не знает и знать не должен.
Выпили.
– Что я тебе скажу! – Горячкин даже голову пригнул. – Шумавцов и его ребята натворили дел вдесятеро, если сравнивать с «Молодой гвардией». Я кино смотрел, книгу читал. Все геройство краснодонцев – в шахту их кинули. А наши!
– «Наши», – усмехнулся Митька. – Не тот разговор ты затеял. Не для буфета.
– Согласен. – Разлил водку. – А я ребятами горжусь. Махнем за героев?
– За героев! – согласился Митька. – Чем дольше о них не знают, тем наша жизнь спокойней.
В Находке Митька слинял от Горячкина. Героями, идиот, гордится!
До Москвы доехал без приключений, получил в Дальстрое путевку на Кавказ, в Дзауджикау.
В адресном бюро узнал, где живет Наталья Васильевна Иванова. После войны мать, Валентина, Иван перебрались в Подмосковье. Но то было десять лет тому назад.
Читать бесплатно другие книги:
