Скажи герцогу «да» Крамер Киран

Глава 12

Воздух в конюшне, и без того насыщенный запахом сена и теплых щенков, казалось, сгустился от присутствия этого мужчины.

Когда Люк Каллахан обнял ее, притянул к себе и стал целовать, девушка поняла, что именно по этой причине, а вовсе не изза тревоги за новорожденных щенят, просила его выставить фонарь в окно: чтобы снова ощутить его крепкое, тесно прижимающееся к ней тело.

Нет, она, конечно, беспокоилась о Эсмеральде и щенках, но истина состояла в том, что ей страстно хотелось увидеть этого мужчину, так властно сейчас завладевшего ее губами.

Дженис не понимала, почему ее неудержимо влечет к нему, обыкновенному груму. Что в нем заставляет ее забывать о всякой благопристойности?

Додумать она не успела — последние мысли вылетели из головы, когда она почувствовала, что лежит на сене, а язык грума проникает ей в рот так глубоко, так требовательно, что не ответить ему было ну никак невозможно.

Он чтото шептал ей на ушко, покрывая быстрыми легкими поцелуями веки, щеки, поглаживая через накидку бедра. Как и днем, на заснеженной подъездной дороге, Дженис почувствовала себя красавицей, достойной обожания. Охваченная этим пьянящим чувством, она запрокинула голову в колючее сено, чтобы ничто не мешало ему ласкать ее.

Он чуть прихватил зубами ее ушко, и ей пришлось открыть глаза.

Его взгляд был полон такой страсти, что ей сразу же захотелось снова опустить веки и наслаждаться его прикосновениями.

— Так не пойдет… — откудато издалека донесся его голос.

Когда до нее дошел смысл сказанного, темная волна смущения захлестнула ее с головой.

— Вы правы, — еле слышно прошептала Дженис. — О чем я только думала?

Она приподнялась на локтях, попытавшись сесть, и он сразу же встал и протянул ей руку.

В его глазах она увидела… нет, не усмешку, а какоето детское озорство, когда поднималась на ноги.

Он с улыбкой вытащил сухие длинные травинки у нее из волос.

— О господи! Вы правы: нам действительно не следовало…

Договорить он ей не дал, припав к губам в долгом глубоком поцелуе.

К тому времени как поцелуй прервался, колени Дженис так ослабли, что она еле держалась на ногах и не способна была даже шевельнуть пальцем, когда он принялся расстегивать пуговицы ее накидки: просто стояла и смотрела, а когда закончил, позволила повернуть ее кругом, как куклу, и стянуть накидку с плеч.

И только увидев его потрясенное лицо, Дженис будто очнулась ото сна.

— Вы что, вышли из дому в ночном наряде?

— Мне и в голову не приходило, что придется снимать накидку, — голосом чопорной старой девы проговорила она, чтобы не выглядеть полной идиоткой.

Не сказав ни слова, Люк скинул куртку, бросил на сено и подступил к Дженис на шаг ближе. Ее охватила дрожь — от страха или предвкушения? И почему так горячо стало там… горячо и влажно?..

И это все он…

Глаза его были полузакрыты, когда он обхватил ее лицо ладонями. Ощущал ли он ту же тяжесть в теле, что и она? Он целовал снова и снова, и она ощущала его ладони на плечах, талии, пояснице… бедрах.

Ах какое это было блаженство!.. Абсолютное невыразимое блаженство.

В следующее мгновение она почувствовала, как его затвердевшее мужское естество уперлось ей в живот.

Неужели наслаждение может быть еще более острым?..

Она крепко прижалась к Люку, обхватив руками за шею, и застонала от восторга и удовольствия, касаясь губами его рта.

Он перехватил инициативу, и ее неловкие поцелуи сменились страстными, неистовыми. Его ладони лихорадочно блуждали по ее телу, и, когда пальцы обхватили грудь, Дженис едва не задохнулась от пронзившего ее удовольствия.

Он будто дразнил ее, каждый раз давая почувствовать чуть больше.

Здравомыслящая часть ее существа встревожилась: кто она для этого странного грума? Временный источник удовольствия, способный к тому же добыть ценный дневник?

А если так, что он может значить для нее?

— Перестань думать, — прервал ее размышления хриплый от страсти голос, и она ощутила мужскую руку на своих ягодицах. — Только чувствуй.

Она задохнулась от удовольствия, когда он большим пальцем потеребил ее сосок через муслин ночной рубашки, а затем осыпал страстными поцелуями шею.

Волны восторга, страсти, необузданного желания доставляли ей невероятное наслаждение.

— Но зачем… вам так срочно понадобился… этот дневник? — попыталась она вернуться к реальности.

В ответ он подхватил ее на руки и запечатал губы поцелуем, не дав возможности запротестовать.

На секунду оторвавшись от нее, Люк приказал:

— Толкните эту дверь — нам нужно более уединенное место.

Ничто в ее душе не дрогнуло при мысли, что он не ответил на ее вопрос и не спросил, хочет ли она продолжения.

— Наши вещи… — робко напомнила Дженис.

— Никто сюда не зайдет, так что заберем позже.

«Позже». А что они станут делать до этого «позже»? Дженис не знала, но предполагала, что, чем бы они ни занялись, это ей очень понравится.

— Почему вам понадобилась именно я? — прошептала она, упиваясь его близостью.

— Потому что вы первая выразили готовность подчиниться моим желаниям.

Его ответ был подобен ушату холодной воды, и Дженис вспылила:

— Это просто возмутительно! Я не собираюсь потакать вашим прихотям!

Он приостановился на секунду.

— В самом деле? А для чего, вы думаете, мы направляемся в каморку для хранения сбруи?

«Подчиниться его желаниям?»

При этой мысли жар разлился по животу Дженис. А затем Люк ее снова поцеловал, и вопреки своим убеждениям она ему ответила — со всем пылом, на который была способна, — тут же позабыв обо всем остальном.

Однако разумная часть ее существа продолжала вести войну с таившейся в темной глубине распутницей.

Повернув голову, чтобы глотнуть воздуха, Дженис спросила:

— Разве нельзя привлечь когото из прислуги — кухарку или одного из лакеев?

— У меня нет аргументов заставить их потом держать язык за зубами, в то время как с вами…

Дженис залилась краской стыда и укоризненно вздохнула:

— Я имела в виду… неужели у вас совсем нет друзей?

— Я отлично справляюсь один, — улыбнулся Люк, сверкнув видной даже в полутьме белизной зубов, и скользнул ладонью по ее икре под сорочкой.

Дженис задрожала от удовольствия и была страшно разочарована, когда он остановился.

— Вы согласны со мной? Еще до того как признались, что решили соблазнить герцога, вы были готовы подчиниться моим желаниям. Ну а я… воспользовался этим и выставил в окно фонарь.

— Значит, я и вправду вам нужна лишь для дела, и ни для чего больше.

— Не стану отрицать: поначалу так и было.

На сей раз его ладонь добралась до кружевных панталон, проникнув пальцами за край.

«Еще, умоляю!» — подумала Дженис, когда его пальцы проникли под их край и остановились.

— Кроме того, я очень быстро понял, что вам совсем не хочется возвращаться в Лондон и вы сделаете все возможное, чтобы остаться.

— Вы правы. И вы решили этим воспользоваться…

Он не ответил, а лишь повторил:

— Поверните ручку этой двери.

— Вот видите? — сказала Дженис, когда они очутились в маленькой темной комнате. — Вас даже не волнует, согласна ли я выполнить ваши желания.

Он усмехнулся, поставил ее на пол и отошел. Она услышала, как он высекает огонь, а секундой позже увидела в тусклом пламени маленькой свечи его голову в ореоле сияния. Только это был вовсе не ангел, а сильный, уверенный в себе мужчина, лицо которого пряталось в тени.

Внезапно ее осенило:

— Так, может, вы и не грум вовсе? Может, просто взялись за эту работу, чтобы проникнуть сюда?

— У меня много обличий, — уклончиво ответил он и шагнул к ней.

Внезапно ее охватил страх.

— Пожалуйста. Не надо…

— Не надо… что? — Он крепко сжал ее локоть. — Не надо целовать вас? Не надо ласкать, чобы доставить удовольствие?

— Ннет. То есть я имела в виду — да. — Она совсем запуталась. — Вы… вы слишком опасны.

— Не для вас. — Он принялся расплетать ее косу и распустил ей волосы.

Дженис закрыла глаза и прошептала:

— Я не могу… Я добропорядочная девушка, и мне не следовало приходить сюда. Не знаю, что на меня нашло.

— Тшш. — Люк подвел ее к скамье. — Мы не станем ничего делать против вашего желания.

Дженис осторожно уселась, плотно зажав руки между коленями. По телу пробежала дрожь облегчения, но страх так и не покинул ее — она попрежнему боялась той стороны жизни, исследовать которую начала с этим невозможным мистером Каллаханом (краткий эпизод с Финном не в счет). С грумом она сама себя не узнавала: ей открылись такие глубины, о существовании которых в себе Дженис даже не подозревала.

— Почему вы не воспользовались услугами одной из гостий ранее?

— Потому что не мог доверить им столь деликатное дело. Если бы герцог о чемто догадался, меня бы тут же уволили.

— А как вы поняли, что на меня можно положиться?

— По вашему поцелую, конечно. А кроме того, я быстро понял, что вы очень находчивы, сообразительны и умеете хранить секреты.

— И как вам это удалось?

— Я заметил, как хорошо вы скрываете свою истинную натуру. С виду вы немного замкнуты, упрямы и подозрительны, но в душе авантюристка и дерзкая шалунья.

— И все это вы узнали за один день?

— О да, это было не сложно. — Он приподнял ее распущенные волосы и поцеловал в шею.

По телу Дженис побежали мурашки, и она ощутила острое желание прижаться к нему, крепкокрепко… Забыть в его объятиях обо всех событиях этого дня, такого длинного.

— Я принесу вашу накидку, — нарушил столь благостное течение ее мыслей Люк, но она задержала его, положив ладонь на предплечье.

— Подождите.

Он вопросительно посмотрел на нее, но ничего не сказал.

— Эти две сестрицы… — Дженис судорожно сглотнула. — Я случайно услышала, как они говорили обо мне ужасные вещи. И как вы понимаете, очень неосмотрительно с моей стороны оставаться здесь, с вами. Если нас застанут, эти грязные слухи посчитают правдой.

Люк нежно коснулся ее щеки, и Дженис, прижавшись к его ладони, закрыла глаза. Его мимолетная ласка вызвала у нее новый приступ желания, нестерпимо острый. Его рука была такой крепкой, такой надежной. Сильной и теплой.

Осмелев, девушка положила руку на его бедро — крепкое и мускулистое, — а затем, повернув голову, поцеловала ладонь, поглаживавшую ее щеку.

Дженис почувствовала, как он внезапно замер, и повторила ласку, только на этот раз лизнула солоноватую шероховатую кожу языком.

Прикосновение его пальцев неожиданно пробудило чтото внутри ее, чтото загадочное и неизведанное. Она не знала, что это, но оно взывало к ней — таинственная лихорадочная пульсация, начавшаяся в жилах и постепенно растекшаяся по всему телу, сосредоточившись в конце концов в таинственном местечке между ног.

А он продолжал бережно удерживать в ладонях ее лицо, и она вздыхала, уткнувшись в эти большие и такие теплые ладони.

Как бы Дженис хотелось, чтобы это мгновение длилось вечно! Какое блаженство ощущать легкое поглаживание его пальцев по вискам. А когда он зарылся пальцами в ее волосы, тьму за сомкнутыми веками пронзили красные и синие молнии.

— Ммм, — пробормотала она, все еще упираясь ладонью ему в бедро.

Его большая ладонь теперь гладила ее по голове, лаская теми же неспешными уверенными движениями, которые Дженис наблюдала, когда он успокаивал Эсмеральду. Голова ее слегка покачивалась при этом. «Не останавливайся», — мысленно молила девушка, не замечая, что в такт этим движениям поглаживает его бедро.

До чего же приятно было вот так ласкать друг друга.

Дженис захотелось, чтобы он поцеловал ее, и она обернулась, подставив ему губы.

— Я не хочу уходить. Пока…

— Если вы сядете на скамью, как я, вам будет удобнее. — Люк усадил ее верхом, и они оказались лицом к лицу.

Прежде чем девушка успела хоть както среагировать, он ухватил подол ее ночной рубашки и потянул вверх, так что грудь и руки обдало холодом. В следующий миг и эта преграда слетела через голову, а Дженис осталась на скамье в одних панталонах, раскрыв рот от изумления.

Люк, не отрывая от нее взгляда, принялся расстегивать рубашку, медленно, пуговица за пуговицей.

Томительная жажда под ее кружевными панталонами все возрастала, требовательная загадочная пульсация едва не срывала ее со скамьи. Дженис не могла отвести глаз от его груди, дюйм за дюймом открывавшейся ее восхищенному взгляду: от упругой загорелой кожи, покрытой вьющимися волосами.

А уж когда он скинул рубашку и ее взору предстали могучие плечи и твердый рельефный живот, Дженис уже едва могла дышать.

Ни слова не говоря, Люк крепко прижал девушку к себе, и прикосновение его ладоней к обнаженной спине заставило ее вскрикнуть.

А потом было только невыразимое наслаждение. Ее нежные груди тесно прижимались к его твердой. Их раздвинутые бедра соприкасались — ее, обнаженные, с его, обтянутыми грубой тканью брюк, — а языки сплетались. Его пальцы, неспешно проникнув сквозь барьер ее панталон, исследовали нежную плоть, ласкали чувствительную жемчужину в самом ее центре, вызывая у нее стоны и крики восторга, в то время как другая рука теребила соски. Ее сжигала необъяснимая жажда, и она вскидывала бедра навстречу его руке, страстно желая, чтобы его пальцы проникли глубже.

И наконец головокружительный полет к небесам, когда волны наслаждения накатывали одна за другой, а Люк, низко склонившись над ней, заглушал поцелуями ее гортанные возгласы восторга и изумления.

Когда страсть поутихла и к Дженис вернулась способность воспринимать окружающий мир, Люк натянул на нее ночную сорочку, поднял девушку на руки, задул свечу и снова вернулся в денник, где Эсмеральда спала, время от времени вздрагивая во сне, в окружении своего потомства. Все щенки сопели, прижавшись к ее теплому боку, кроме одного. Этот лежал в футе от остальных, мордочкой к ним, двум полуночникам, и тоже спал.

Тезей.

— Я знал, что он первый начнет ползать, — гордо заявил Люк, а Дженис рассмеялась:

— Похоже, Эсмеральде хлопот прибавится.

Спустя несколько секунд Люк почтительно, как и положено груму, провожал леди в дом.

— Если что, пришлите весточку. Вы приходили проведать Оскара и посмотреть на щенков, — напутствовал он Дженис. — Какой дверью вы хотите воспользоваться?

— Парадной, — не задумываясь ответила она, но неожиданно смутилась.

— Ну конечно, — усмехнулся Люк. — Как еще могла ответить будущая герцогиня?

В его тоне не слышалось обвинения, и ей не за что было извиняться: она, дочь богатого влиятельного маркиза, вполне подходила в жены герцогу, — но щеки ее все равно вспыхнули румянцем.

Грум повернулся, намереваясь уйти, но Дженис его приостановила:

— Мистер Каллахан… Вам не придется меня заставлять — я с радостью помогу с дневником. — Ей вспомнилось все, что делали с ней его волшебные пальцы, нежные требовательные губы.

Он пару секунд молча смотрел на нее, затем произнес:

— Я знаю. Но от старых привычек трудно избавиться.

Дженис смотрела, как он прокладывает новую тропинку в снегу, возвращаясь в конюшни, и горевала о мальчике, который стал грумом с несгибаемой спиной, грустными глазами и сердцем таким израненным, что он не знал иного способа получить помощь, чем принуждение.

Глава 13

Что за черт! Грейсон сел в своей огромной кровати — которую он однажды окрестил маленькой страной Карналией[2] — и с недоумением огляделся. Обычно он просыпался в компании по меньшей мере одной, а чаще двухтрех женщин, распростершихся на герцогских простынях (не под — он этого не терпел), но этим утром оказался один.

Грейсон опустил взгляд на свое мужское естество, гордо восставшее, как обычно после пробуждения, и нахмурился. Неужели опять придется самому ублажать себя? У герцога давно не возникало тако необходимости: всегда было кому этим заняться.

Однако не только это не давало ему покоя. Грейсон поморщился, но дело было не в больной от слишком обильной выпивки голове.

В чем тогда, хотелось бы знать?

И тут он вспомнил… Чертова девица Шервуд, леди Дженис, своим появлением в ХолсиХаусе все изменила. Грейсону наконецто удалось научить эту неумеху янки правильно двигать запястьем, охаживая его хлыстом по заднице. Так, чтобы боль доставляла удовольствие. А что касается двух сестричек, то с ними не жалко и расстаться. Грейсону надоели слезы и сопли младшей, когда он желал, чтобы его ублажали все три женщины одновременно. А старшая была недостаточно привлекательной, чтобы развлекаться с ней в постели при свете дня. Грейсон же предпочитал предаваться плотским утехам именно в дневное время суток.

Он давно отправил бы сестер паковать вещи, но пока не мог этого сделать: изза снегопада, конечно, но в основном потому, что боялся огласки. И дело вовсе не в его порочности: это он мог бы с легкостью отрицать, если придется, — а в том, что при возбуждении не мог прийти к логическому завершению без некоего бриллиантового ожерелья на шее, которое он купил в Венеции и которое предположительно принадлежало одной из прежних королевских любовниц.

От такой истории уже не отмахнешься: она слишком увлекательна и обстоятельна, чтобы выглядеть ложной. К тому же… совершенно правдива.

Грейсон с тоской взглянул на ожерелье, лежавшее на туалетном столике, которое он не надевал прошлой ночью. Слух об этом определенно не должен просочиться в Лондон, иначе герцог Холси станет всеобщим посмешищем.

Грейсон рассмеялся, поскольку и сам находил свой фетиш забавным. Может, он и был порочным, удовлетворяя свои плотские аппетиты не вполне обычными способами, но по крайней мере в отсутствии чувства юмора его не упрекнешь. Другим об этом знать вовсе не обязательно: Грейсону больше нравилось вызывать страх.

Как был в чем мать родила, он вылез из постели и крикнул:

— Прескотт!

В ту же секунду дверь спальни отворилась и появился его камердинер с широким шелковым халатом в руках.

— Где леди Дженис? — спросил Грейсон, позволяя слуге завернуть его в роскошный синий шелк.

— В малой столовой, ваша светлость.

— Сегодня она так же упряма и неуступчива, как вчера вечером?

Прескотт, избегая встретиться с хозяином взглядом, завязывал пояс халата замысловатым узлом.

— Если верить лакею, то, напротив, очень покладиста.

— Покладиста? Ха.

Выходит, только с ним она как колючка? Это было выше понимания Грейсона. Он подошел к зеркалу и тряхнул головой, откидывая волосы назад. Он был далеко не глуп и прекрасно знал, что женщины понимают, как порой мужчин привлекает недостижимое, поэтому и возводят преграды на каждом шагу. Но эта девица довела веками отточенную стратегию до абсурда. Ему большого труда стоило не рассмеяться прошлым вечером, когда она заявила, что терпеть не может все без исключения произведения Шекспира. Но как видно, больше никто не разгадал ее игру.

Ярроу и Раунтри — эти два идиота — попались на эту уловку и не просто увлеклись девчонкой, а возжелали ее.

Как и он сам, но лишь потому, что поверил, будто цель ее визита — повидать вдовствующую герцогиню и что, несмотря на все ее уловки, ей нет до него никакого дела.

И все же почему он ее не интересует?

Он красив, богат, влиятелен. Он герцог, в конце концов.

Грейсону очень не нравилось, когда ктото не жаждал добиться его благосклонности.

Сначала его раздражало, что своим появлением леди Дженис нарушила привычный порядок его жизни в поместье: скачки, шлюхи, выпивка, карты и снова шлюхи, — но эта девушка сумела так его заинтриговать, что он решил отказаться от своих обычных развлечений и целиком сосредоточиться на ней. Она не глупа: это он сразу понял, — если не брать во внимание ее дурацкую манеру постоянно твердить «нет» по любому поводу. Забавно было бы уложить ее в постель.

Но это, конечно, абсолютно исключено: маркиз Шервуд не потерпел бы, случись кому бы то ни было обесчестить ее, — если только речь не зайдет о свадьбе. Но о подобном исходе Грейсон не хотел даже думать.

Именно поэтому сегодня утром он все еще не решил, что предпринять: разве что еще немного понаблюдать за ней? Посмотреть на то, что можно увидеть, и, может быть, понять, почему он ее не привлекает.

— Сэр Майло Фолстафф здесь, — прервал размышления хозяина Прескотт, на секунду прервав свое занятие — бритье герцогских щек.

Грейсон открыл глаза.

— Приехал? Давно пора.

— Снегопад задержал его в деревне, но сегодня утром ему удалось добраться сюда верхом на его арабском скакуне. Сейчас он в конюшне.

— Ярроу и Раунтри уже проснулись?

— Да, ваша светлость. Правда, они только что вышли, чтобы увидеться с ним.

Грейсон терпеть не мог оставаться в стороне от происходящего. Это уходило корнями в детство, когда никто, казалось, совсем его не замечал, — во всяком случае, именно так было после смерти матери.

— Тогда поторопись, — приказал он камердинеру.

Не желая чтонибудь упустить, Грейсон отказался от обычного завтрака: яиц всмятку и тостов — и уже через десять минут, на голодный желудок и в сопровождении своры псов, находился в конюшне со своими так называемыми друзьями — отъявленными подхалимами, которые, сказать по правде, порядком ему поднадоели. Он уже с трудом выносил притворную веселость отчаявшихся мужчин и женщин.

И все же Грейсон потворствовал им. Приятно было сознавать, что они просто игрушки в его руках и в любой момент он может разрушить любому из них жизнь. Он считал, что проявляет великодушие, не делая этого. Мать гордилась бы им или по меньшей мере была бы довольна — так он любил повторять себе.

Грум чистил щеткой вороного жеребца гостя, и Грейсон с завистью наблюдал, как бугрятся мышцы его мускулистой спины и бедер. Он представлял собой совершенный образец мужественности, этот слуга, тот самый, которого Грейсон отчитывал накануне перед леди Дженис. Странно, как это он не замечал его прежде. Должно быть, раньше грум не попадался ему на глаза в конюшнях.

Грейсон решил уволить его, как только сойдет снег. Никому в поместье не дозволено затмевать герцога, а потому он и не испытывал ни малейшего чувства вины. Титул требует почитания и уважения, а он просто вносил свою лепту.

Фолстафф тем временем рассказывал о какойто барменше из Брамблвуда, с которой расстался только нынешним утром и с большим сожалением.

Грейсон вытащил сигару и ткнул ею в сторону грума:

— Ну и чего ты ждешь?