Черные крылья Бога Лекух Дмитрий

– Переутомление. Он был очень стар. Родился еще во времена Мао Цзэдуна. Если тебе это что-то говорит.

Я снова кивнул.

Мне – говорило…

…Мы должны были успеть.

Потому что были живы Красотуля, Гурам и Веточка.

Потому что в двух шагах от меня злобно шипел и матерился, баюкая сломанную руку, Чарли.

Потому что чуть дальше что-то тихо обсуждали Вожак с Матвеем, а угрюмый Андрон методично добивал оставшихся в живых раненных и обездвиженных оборванцев, деловито перерезая им глотки именным серебряным кортиком.

Потому что были живы эти странные священник и раввин и потому что рядом со мной умирал Познавший Путь Бань Го.

Пока мы в пути – мы живы.

А цель?

А что цель?

Цель, в сущности, – ничто…

…Они нападали на нас еще трижды.

Но это было уже не то.

По крайней мере, даже до рукопашной не доходило.

Священник и раввин брались за руки, и мы просто расстреливали нападавших из арбалетов.

Видимо, главные силы были уничтожены во время первой схватки.

Ближе к вечеру дорога, если это безобразие можно так назвать, уперлась в широкую полноводную реку.

В Дон.

Городок, лежащий у переправы, был разрушен до основания. Мост, на удивление, – цел.

И даже никем не охранялся.

Мы переправились безо всяких приключений и постарались уйти как можно дальше от этого кошмара.

Несмотря на страшный день и смертельную усталость, шли, даже когда стемнело.

В темноте переправились еще через одну реку, Матвей сказал название. Смешное такое.

Сал, кажется.

Умотались, как последние сволочи.

Тем не менее, лагерь для ночевки я приказал выстроить как можно более основательно.

Мы даже окопчики отрыли.

Полного, между прочим, профиля…

…Когда заходило солнце, глядя на его прощальные лучи, умер Бань Го.

Спокойно так умер.

Скрестил руки на груди и перестал дышать.

Я ему завидовал.

А потом…

…Потом они ушли.

Священник, раввин и Андрон.

Он так решил.

Сам.

Просто подошел и сказал, что уходит с Тройкой.

Это теперь его жизнь и его Путь.

Может, кстати, и правильно…

…А мы – остались.

Достроили лагерь, разбили палатки, я утвердил график и места размещения дозоров.

Мы выпили водки.

И уснули.

У нас был трудный день.

И завтрашний, чует мое сердце, не обещал быть легче.

Такие дела…

…Судя по тому, что ночью на нас никто не напал, мы все-таки ушли достаточно далеко.

Я объявил дневку.

Нужно было привести в порядок живых и похоронить мертвых.

Так что весь день мы чистились, скреблись, перевязывали раны и рыли могилу для ребят.

Одну на всех.

Их было слишком много.

Гурам со своими парнями натаскали камней и сложили маленькую пирамидку.

Простите нас, мужики.

Мы, живые, всегда виноваты перед мертвыми. Такова природа самой жизни.

Я нарвал диких зеленых яблок и положил сверху.

Мне почему-то казалось, что Бань Го должен был любить зеленые яблоки.

И ребятам хуже не будет.

Уже не будет.

Точно.

Не знаю…

Вечером снова выпили водки.

Помянули.

Это уже, сука, стало входить в систему.

Говорить не хотелось, поэтому разошлись спать…

…К вечеру следующего дня мы встретили казачий разъезд.

Они просто стояли и смотрели.

Стройные лошадки, не чета злобным уродцам атамана Голубя, перебирали тонкими мускулистыми ногами, качали точеными мордами, встряхивали спутанными гривами, всхрапывали.

Наверное, им было страшно.

А может, и нет.

Хозяева их, по крайней мере, нас точно не боялись.

Я дал команду в дужку шлемофона.

По общей.

Колонна встала.

Веточка доложился, что чуть дальше – еще один разъезд, потом – блокпост и сама станица.

В станицу разведчики не пошли, разумно решив, что это, наверное, невежливо.

Нам с этими ребятами дружить надо.

Что, разумеется, не помешает его, Веточкиным, снайперам взять всех троих с перерывом в полсекунды.

Так что можешь идти, капитан.

Договариваться.

Ежели что, ситуация под контролем.

Я сказал Веточке спасибо.

Он, по-моему, даже поперхнулся, бедный.

Так-то.

Меньше выеживаться надо.

Капитан уже в порядке.

А то в следующий раз благодарность вынесу.

В приказе.

От лица, так сказать, командования…

…Ох, как мы набрались в тот вечер доброй кубанской горилки с добрым старым казачьим атаманом Мелешко.

Вот уж точно: гора с горой не сходится, а человек с человеком…

Это он для них, для казачков, может быть, – атаман, а для меня – как был, так и остался полковником.

Дядей Мишей.

Батей моим армейским.

Медведем чертовым, в Крымскую утиравшим мне, совсем еще зеленому летехе, мальчишеские сопли и учившим, как всеми считалось тогда, никчемного московского новобранца солдатскому уму-разуму.

Самое интересное, он и внешне почти что не переменился.

Даже не постарел: седой, красномордый, бровастый.

Хитрющий.

Улыбается, сволочь…

А я его, признаться, похоронил.

И он меня.

Еще в ту войну…

Ан нет, покурим еще кубанского казачьего самосаду!

Сходим в баньку!

Может, ради этого и стоит жить.

Исключительно для того, чтобы встречать в самых неожиданных местах считавшихся мертвыми друзей.

И пить с ними водку.

Я взахлеб рассказывал ему про наш наркотический трип через эти чудовищные Дикие земли, про их страшные чудеса и не менее страшное население.

Он отводил глаза – видно, знал.

И ничего не мог поделать.

Силенок пока что было маловато.

Дядя Миша этого не любил.

В общем, поговорили.

От души.

Всласть…

…Проснулся я оттого, что в глаза настойчиво лез солнечный луч из-за задернутой занавески.

Щекотался, зараза.

Похмелья почти что не было.

Или я просто до сих пор не протрезвел со вчерашнего?

Я встал.

Распахнул занавески, открыл окно.

Внутрь ворвался поток холодного утреннего ветра.

Деревянные половицы приятно холодили босые ноги.

Ай, хорошо!

Воля…

Не торопясь, оделся в чистое.

Натянул сапоги и вышел во двор.

Там, раздетый по пояс, бывший полковник, а ныне атаман Мелешко принимал водные процедуры.

То есть, кряхтел и матерился, пока два молодых казачка поливали его большое, густо поросшее седым волосом тело ледяной водой из близлежащего колодца.

Дядя Миша, в очередной раз послав кого-то, мне, к счастью, неведомого, в Бога и в душу мать, выпрямился и не глядя в мою сторону буркнул:

– Рассол в сенях…

И начал растираться домотканым холщовым полотенцем.

Чувствовалось, что вчерашняя пьянка далась ему малость дороже, чем вашему покорному слуге.

Возраст, все-таки, что вы хотите.

Я расхохотался и уселся на крепенькую дубовую скамью:

– Дядь Миш, я у тебя этой горилки с собой возьму, ладно? На память. Первый раз в жизни тебя перепить сумел…

Мелешко привычно и смешно сморщился.

– Угу, – кривится, – перепить. А кто ж тебя, бугая здорового, вчера в светлицу на себе волок? Эх, молодежь…

Вот так-то, капитан.

Кое для кого ты все еще щенок зеленый.

– А вы долго еще сидели?

– А как же, – качает лобастой головой. – Корн этот, хоть, похоже, и еврей, но мужик здоровый. Слышал я, кстати, про него. Волчара. Еще из ранешних времен, таких уже больше не делают. И этот, черный, как его… Гурам. Покрепче тебя-то будут. Эх, мельчает порода…

Я в очередной раз с уважением подумал о Вожаке.

Пить с дядей Мишей Мелешко на равных – это, я вам доложу, уметь надо.

Даже под такую закуску.

Он вытерся насухо, коротко скомандовал:

– Раздевайся.

Обливаться холодной водой мне, врать не буду, отчаянно не хотелось.

Но я скинул сорочку и покорно снес пытку.

В некоторых мелочах с дядей Мишей лучше не спорить.

Если изнасилование неизбежно, как говорят, – постарайтесь расслабится и получить максимум удовольствия от процесса…

Растерся полотенцем и неожиданно почувствовал себя человеком.

Тем самым, который звучит гордо.

У меня, правда, в основном, зубы звучали.

От холода.

Но – гордо звучали.

Ага.

Ничего, прорвемся…

…В большой горнице уже был накрыт стол, на котором шкворчала огромная сковородка с яичницей. Народу было, не считая нас с дядей Мишей, человек двадцать.

Одни мужики.

Крепкие румяные девки да молодухи только прислуживали, за «мужской стол» не садились.

Кавказ.

Серый, домашней выпечки хлеб, кучки крупнозернистой соли, свежие огурчики, зелень, противень с яичницей на свиных шкварках – что еще человеку с утра надо!

Ну, кроме чарки на опохмел и на поправку здоровья.

Особенно, если он пару дней назад и сам с жизнью проститься успел, и товарищей схоронил.

– Куда идете-то? – дядя Миша деловито собирал куском хлеба остатки яичницы. – Помощь нужна?

Я не спеша прожевал.

Мама всегда говорила: «Не разговаривай с набитым ртом».

А доброму совету грех не последовать.

– К Князю идем, дядь Миш, – вздыхаю. – На юг. Что до помощи… Нам на Горячий Ключ надо. Оттуда – на Джубгу. И желательно, мимо Краснодара. Значит, через Тихорецк, вашу столицу. Ты ж теперь вроде казак, да, дядя Миша?

– Почему ж только теперь? – полковник откинулся, щипнул пробегавшую мимо молодуху за крутую задницу. – Чаю принеси! Всем!

Помолчал немного.

Опрокинул, ни на кого не глядя, чарку.

Крякнул.

– Я, Егор, всегда казаком был, – выдыхает. – Потомственным. Моих пращуров, станичных атаманов, прям отсюда в Сибирь вывозили. Из этой самой станицы…

О как, думаю.

А я и не знал.

Для меня дядя Миша вообще-то был просто Батей.

А подробности меня в ту пору зеленую почему-то и не интересовали.

Вообще.

Да и сейчас, честно говоря, только разве что чисто практически.

А кто и кого тут в Сибирь высылал – так когда это было-то…

В доисторические, считай, времена.

– А как, кстати, станица-то называется? – несмотря на ледяное обливание, зеваю спросонок. – А то, как вчера тебя увидел, так даже и спросить забыл…

Мелешко коротко хохотнул:

– Во дурь молодая! Пить-то когда научишься, щенок толстолапый?! Мы ж вчера с тобой об этом полвечера разговаривали! Ну, да ладно. Забыл и забыл. Не поверишь, Егор. Буденновская она называется. В честь того самого. А до революции, говорят, Мелешенская была, по нашей фамилии. Предки мои тут атаманили, понимаешь. Значит, и мне сам Бог велел…

Я пожал плечами.

Название мне ничего не говорило.

То есть абсолютно.

Я, конечно, историю знаю и люблю.

Но не в таких, простите, подробностях…

…Мне нравилось, как дядя Миша пьет чай.

Всегда нравилось.

Вот и теперь он не торопясь прихлебывал крутой кипяток, закусывал янтарными медоносными сотами.

Основательный мужик.

Надежный.

– А чего тебе от Князя-то надо? – чмокает, облизывая толстые, короткие пальцы.

Я немножко подумал.