Черные крылья Бога Лекух Дмитрий

Говорить или не говорить?

Лучше, наверное, все-таки сказать.

Дядя Миша – друг.

Даже больше чем друг.

Наставник.

Ежели что – поймет…

– Тут, понимаешь, дядь Миш, какая фигня, – тяну. – Вообще-то, он мой отец. Так, прости, получилось…

Минута молчания.

– Вот оно как, – старый медведь взглянул на меня как-то по-новому. Может, сходства искал, может, еще что-нибудь. – Ну, тогда – да. Привет Дмитрию передавай. Правильный он мужик. Хоть, извини, и не из простых. Порода. А по тебе и не скажешь…

Теперь пришла моя очередь удивляться.

Ну, дела!

Все знают моего папашу, надо же!

Кроме меня, сынули, блин, единокровного.

Дела…

– Только через Горячий Ключ вы не пройдете, – вздыхает, думая о своем, дядя Миша, – там горцы шумят. Адыги. Раньше-то они мирные были, теперь нет. Сколько волка ни корми, зверье – оно и есть зверье. По-другому идти придется…

– Как?

– Дай подумаю… В принципе, у вас два пути. Один – кружной. Через Славянск к Новороссийску. Там, если с морячками договоришься, – до самых Сочей довезут. Вот только не договоришься. Денег не хватит. Да и бора у них вот-вот пойдет. Ветер такой. В такие дни только психи в море идут, а среди них, почитай, психов и не осталось ни одного. Все к твоему папаше сбежали, он психов любит и, похоже, коллекционирует. Даже мои хлопцы, кто поотмороженней, в его сторону смотрят. А по дороге не пройдешь. В Геленджике ворье сидит, а за тебя твой отец немало заплатить может. Да и посольство с тобой не бедное, Корн вчера рассказывал. Опять же, шахтеры, что вы с собой прихватили, – народ тороватый. Есть что пограбить. Дальше еще хуже. Горцы балуют, дорога, почитай, развалилась. А она, брат, горная. Серпантин. Так что придется тебе по-другому идти… В горах ты вроде ходил. Умеешь. Тогда пойдешь через Армавир на Каладжинскую, там казачья застава. Ну, станица и все такое. Там – вверх по Малой Лабе, речка такая. Дальше через водораздел перейдете – и ты, почитай, у Князя в центральной резиденции. В Каладжинской атаманом тезка твой, Егорка Несмеянов. Толковый казак. Я тебе цидульку дам, с лошадьми поможет. А еще лучше…

Мелешко замолчал, что-то обдумывая…

– Что лучше-то?

– Лучше… лучше… – полковник явно что-то обдумывал.

Я решил его не торопить, достал сигаретку, не спеша прикурил, попыхивая.

Дядя Миша глянул неодобрительно.

Сам он табака не курил и других не поощрял.

Но мне прощалось.

Все остальные сидящие за столом тоже поморщились, но слова не сказали.

Хозяин – барин.

Не запретил, значит, так надо.

Его дело.

Строго тут у них.

– Вот что, – решается, наконец. – Тебе, один хрен, проводник нужен. А я, извини, не могу хозяйство оставлять. Игнат!

Один из сидящих за столом молодых казаков вскинулся, глянул на атамана вопросительно.

– С ними пойдешь. Князю гостинец отнести надо, – и, повернувшись ко мне, добавил: – Племяш мой. Сына-то, сам знаешь, Бог не дал…

…Знаю, дядь Миш.

Очень хорошо знаю.

И то, что дочку единственную твою, пока ты в Крыму воевал, какие-то подонки зарезали, – тоже знаю.

Сначала изнасиловали, потом зарезали.

Вырвали из ушей маленькие золотые сережки…

…Потому-то ты, старый медведь, и относился к нам, молодым офицерам РЭК, как к своим детям.

Над каждым убитым по ночам плакал.

Знаю.

Все знали.

Только не говорили никому, и тебе в том числе.

Стеснялись…

Я поднялся и, подойдя к атаману, обнял его за слегка обвисшие и погрузневшие плечи:

– Дядь Миш, – улыбаюсь. – Пень ты старый…

Он неожиданно всхлипнул, махнул рукой:

– Пошли все отсюдова. Вон!! – и кулаком по столу, аж противень подскочил. – И ты тоже поди. Погуляй пока…

Казачков как ветром сдуло.

А я остался.

Мне дядя Миша – не указ.

Подошел к стенному шкафчику, вынул оттуда штоф с горилкой, плеснул в два стакана.

Выпили не чокаясь.

Дядя Миша старательно отводил глаза.

– Я ведь ее, Ленку-то, замуж за тебя хотел отдать, – не выдерживает наконец. – Помнишь, фотки показывал? То-то. Присматривался. Ты и сам парень стоящий был. Из Москвы. И семья хорошая. И никуда б ты не делся! Попробовал бы ослушаться, я б тебя… Так?!

Я подумал и медленно кивнул.

Не ослушался бы.

Точно не ослушался.

Медведь, ежели ж чего решил…

Лучше на пути не стоять.

…Дядя Миша неожиданно всхлипнул.

Совсем как-то по детски.

– Налей еще, что ли, – старательно отводит глаза. – Не берет что-то…

…Выступили мы только через три дня.

Дядя Миша поехал с нами.

Решил проводить до Тихорецка.

А заодно с атаманами переговорить.

C Дикими землями надо было что-то решать.

Зараза медленно, но верно расползалась, и оставлять все как есть означало заранее сдаваться.

И хоть не любил этого дела отставной полковник Мелешко, нужно было собирать Большой казачий круг, бить шапкой о землю и просить старшину о помощи.

Иначе эта зараза не только что до Буденновской, до Тихорецка добраться может.

Ну, а заодно хотел дядя Миша и с попами переговорить.

Если ж у Троек такая сила есть, то может, и у церкви православной что то найдется.

А казаки ей, церкви, – не чужие.

Вон какой храм посреди Тихорецка поставили.

Сами поставили.

Своими руками.

Да что там Тихорецк – то столица, – в каждой станице своя церковка имеется.

Только служить в них некому, не любит, увы, поповская братия в казачью глухомань соваться.

Больше по столице пузенями толкаются, деньги с казаков собирают.

Но на этот счет у атамана тоже своя думка была.

Раз уж в Тройках тоже попы имеются, значит, связь у них, какая-никакая, но есть.

Так что, если попов уговорить не удастся, то хоть с этими бродягами, глядишь, получится.

А попам тогда он хрен, а не десятину платить будет.

Самому мало.

Я дяде Мише верил.

Эти порубежники, чего случись, и попам по сусалам накидать могли.

За ними не заржавеет.

Дальше фронта не пошлют, ниже рядового не разжалуют.

Терять нечего…

…Доехали на удивление быстро.

Дороги внутри Вольницы плотно контролировались казачьими патрулями. Почти любая господствующая высотка венчалась двумя флагами: российским триколором и черно-желтым стягом Вольной казачьей республики Кубань.

Это было бы, может, и смешно, если бы под флагами не угадывались бетонные кубы укреплений.

Из серии «наша мирная сенокосилка».

Дядя Миша, кстати, мою догадку подтвердил, пояснив при этом, что народ здесь подобрался хоть и не чисто казачий, с бору по сосенке, – но драчливый, спуску никому не дающий, правда, не шибко грамотный.

Кубанцы, десантура из Сто шестой, хохлы, с наркобаронами да с УНСОвцами не ужившиеся, горожане окрестные.

Даже чеченский тейп имелся, что-то с кем-то не поделивший в своей голодной, но гордой Ичкерии и пришедший оттого проситься на исконные казачьи земли.

Приняли, кстати, – отчего ж не принять-то.

Народ, пусть дюже гордый, да работящий, в горах недальних опять-таки незаменимый.

…Так, незаметно, за разговорами, добрались и до самого Тихорецка. Городок был зеленым, окрестности – богатыми, общее впечатление – благостным.

Вожак переоделся в свой пижонистый черный мундир с серебряной оторочкой и летящим знаком крыла на левом рукаве и в петлицах и отправился к местному казачьему начальству – не иначе как с докладом.

Вместе с ним ушли дядя Миша и шахтерские послы: у них тоже были какие-то свои дела в резиденции местного Верховного.

Отряд же, разбивший лагерь у окраины «столицы», – просто тупо блаженствовал.

Тишина.

Покой.

Само собой, местная горилка.

Даже не обсуждается, она везде замечательная, ага.

А уж на Кубани…

…Ну, и что самое главное, – туземное население.

В первую очередь, его лучшая половина, разумеется.

Тихорецкие девки, ядреные и грудастые, с длинными, по попы, косами были хороши просто до неприличия.

Даже я на пару минут пожалел, что не совсем свободен, потом взглянул на Красотулю, сравнил и еще раз убедился в полной адекватности своего выбора.

Она была не просто лучше, она отличалась от местных красоток, как породистая арабская лошадка от массивных деревенских тяжеловозов.

Впрочем, на вкус, как говорится, и цвет…

Единственным локальным несчастьем был подхваченный Веточкой, обожравшимся с непривычки местной зеленой антоновкой, жестокий, я бы даже сказал, какой-то реактивный понос.

Впрочем, девки моего командира разведчиков, по вполне понятной причине, не интересовали, а сторонников однополой любви в Тихорецке не было, что называется, по определению.

Так что эту его просрачку даже несчастьем назвать трудно.

Так, глупость…

…Мы отъедались и зализывали раны.

Красотуля же, помимо всего прочего, училась у местных красоток лузгать семечки и смотреть томным взглядом.

Соплячка и есть соплячка.

Придется отучать.

Потом.

Когда руки дойдут.

Надеюсь, разумеется.

Ага.

К тому же все в отряде, включая и нас самих, кажется, окончательно уверовали в серьезность наших отношений и бдительно следили за их развитием.

Девочка, что называется, «пришлась ко двору».

Бывшая шлюха и стукачка, нынешняя полицейская шкура с явным фашиствующим уклоном.

И тем не менее, тем не менее…

Если браки заключаются на небесах, то заведующий тамошним загсом – конченый придурок.

Но приходится терпеть.

И не роптать.

От меня, впрочем, тоже, справедливости ради сказать, – не цветами пахло…

Я, врать не буду, чувствовал себя полным, но оттого не менее счастливым идиотом. Как в дурном романе конца позапрошлого века: еду к отцу за благословением.

Дурдом какой-то…

…В один из ленивых осенних вечеров, наполненных тем понятным только солдату блаженным бездельем, когда начальство что-то решает, работы нет, ужин сытен и точно знаешь, что сегодня ночью не предвидится ни боевых, ни учебных, к нашему костерку пожаловали гости.

Чечены.

И я их, к сожалению, знал…

…Мы тогда брали караван.

Очень важный, по крайней мере, так нам сказали в штабе.

Оружие.

То самое оружие, из которого нас потом будут убивать.

Мы ненавидели такие караваны.

И вложили в короткий яростный бой всю свою ненасытную ненависть к тем, кто пытался нас, таких молодых, здоровых и веселых, убить, – и всю свою солдатскую злобу на три бессонные холодные ночи в чужих горах, когда мы даже не рисковали разжечь костерок, чтобы разогреть тухловатую пайковую кашу с тушенкой.

Пленных не брали.

Мы их вообще старались никогда не брать – лишний повод для «обменных похищений».

А труп – он и есть труп.

Его не обменяешь.

Так честнее.

Только вот караван оказался – не с оружием.

Медикаменты.

Мука.

Рис.

Пару мешков с анашой.

Так, мелочевка.

Я, помню, выматерил в рацию отцов-командиров и вызвал вертушки, чтобы нас забирали из этого дурдома.

Нефига спецназ в горах без толку мариновать.

Отцы-командиры, разозленные проваленной операцией и моими матюками, ехидно предложили подождать: в предгорьях якобы испортилась погода.

Может лечь плотный туман.

Я еще раз подробно объяснил этим мудакам из штаба армии, что они из себя представляют и кому я буду жаловаться.

Пообещал обязательно, ежели останусь их молитвами жив, навестить отцов родных с неофициальным дружественным визитом и дурным голосом скомандовал построение.

В этот момент он и заорал.

Ребенок.

Месяцев восьми.

А мы и не поняли, что яростно отстреливающийся «чех», успевший залечь и положивший двоих «спецов», – баба.

Молодая мама, так сказать.

Ну-ну.

Лис, здоровенный рыжий парень из-под Владимира, единственный среди нас, сопляков, имевший дело с детьми, отыскал в вещмешке убитой пеленки.

Через минут пять пацан, а это был именно пацан, здоровый и горластый, замолчал.

А мы стали думать.

Кормить нам его было нечем, да и тащить этот геморрой с собой, с боями пробиваясь в предгорья, – удовольствие значительно ниже среднего. Андрон сказал, что, судя по карте, рядом есть горское село, и мы с Веточкой и Лисом решили туда отправиться.

Подложить где-нибудь, утром начнет орать – отыщут.

Но они отыскали нас раньше.

Видимо, встречали караван и поспешили навстречу выстрелам.

Я их никогда не любил, но, надо признать честно, от пуль эти ребята не бегали.

…Они стояли в полный рост, перегораживая единственную тропу.

Трое.

Тропа шла по не очень широкому карнизу: метров шесть от скалы до пропасти.

Так что уклониться от комиссии по встрече мы бы не смогли при всем желании.

Правда, и они тоже.

В принципе, мы их могли снять.

И довольно легко.

Но зачем?

Если ни у одной из сторон нет шансов – надо договариваться. Я демонстративно отложил автомат, взял на руки завернутого в одеяло ублюдка и не торопясь пошел в их сторону.

После короткой гортанной перепалки навстречу мне двинулся один из «чехов».

Правильно.

Я бы тоже так поступил, и горская честь тут совершенно не при чем.

А вдруг у меня граната на взводе?

Лучше уж один, чем все трое.

Он подошел, и я увидел, что это совсем молодой парень.

Впрочем, это сейчас мне кажется, что молодой.

А тогда он был просто мой ровесник.

– Я Альвей Батыров, – сказал он с гордостью, будто я должен уметь разбираться во всех их именах и тейпах.

Ага.

Меня совсем другому учили.

– Это вы стреляли на перевале?

Я кивнул.

– Я капитан Князев, – представляюсь. – Ваши зовут меня Гор.

Он длинно выругался по-своему.

Значит, слышал…