Круглые кубики Мосьпанов Анна

Глава 29

Михаэль, Левка и немытые соседи

История с нежелательными соседями, которых нужно уничтожать максимально гуманными методами, стала в нашей семье застольной. И одной из самых любимых. Мне кажется, все наши друзья уже выучили ее наизусть, но каждый раз в компании находится кто-то, кто еще ни разу ее не слышал, и толпа доброжелательно настроенных насмешников, подготавливая почву для длинного рассказа, начинает гомонить на разные голоса:

– Скажите, Мишель, как вы относитесь к неприятному соседству?

– Микаэла, вас не беспокоит «Гринпис»? Вы за гуманные методы уничтожения соседей?

– Мика, не осталось ли у вас после посещения Москвы нескольких погонных метров черной пленки? Чем-то же надо накрывать пол перед актом массового уничтожения?

Самое забавное, что мой муж, который знает эту историю досконально, каждый раз пересказывает ее с таким шармом, что я хохочу так, словно слышу ее впервые.

Впрочем, все, что делает мой супруг, он делает талантливо. Начиная от лечения больных и заканчивая общением с соседями. Нет, не с теми, о которых шла речь выше. С другими.

Как-то вечером нам позвонили друзья, живущие неподалеку. У них, похоже, серьезно заболел ребенок, и, прежде чем вызывать скорую, они решили проконсультироваться у своих. Муж выслушал, подхватил стоящий всегда в коридоре «тревожный чемоданчик» и унесся в ночь. Сказал: не жди и ложись спать.

Ну я и легла. Лежала себе в постели с ноутбуком и читала какие-то дамские сайты. Вдруг раздался звонок в дверь.

Я, уверенная, что это Михаэль вернулся домой, открыла дверь не глядя. На пороге стоял чумазый мужик восточной наружности. Новый сосед. Они только недавно переехали и затеяли крупномасштабный ремонт. Мы все время вежливо здоровались и с ним, и с его женой, но познакомиться поближе пока не успели.

Я – в неглиже, в кружавчиках и с ноутбуком. Он – в рабочей одежде, со щетиной и весь грязный.

– Добрый вечер! Простите, пожалуйста, за беспокойство. Ой, как неудобно! – Гость попытался отвернуться. – А ваш муж дома?

– Нет. Его нет. А что случилось?

– Ну тогда я пойду… еще куда-нибудь. Просто увидел, что у вас везде свет горит, и решился. А… когда он придет?

Я оставила его на пороге и пошла накинуть халат. Сосед так и остался стоять, где поставили. Когда я вернулась, он смущенно смотрел в пол.

– Так в чем дело? Помощь нужна какая-то?

– А… у вас вода есть?

– Питьевая?

– Ну, питьевая, например. Мы же ремонт делаем. Я стояк перекрыл. А назад не включается. Не знаю, что там. Мне бы хоть руки помыть. На работу же завтра в шесть утра. А я здесь никого не знаю, кроме вас. Вы простите… Ой, неловко как, что муж подумает!

До меня наконец дошло, что человеку нужно помыть руки. Выбора-то нет. Куда идти ночью, если вода из крана не течет и никого вокруг не знаешь? А руки все черные.

– Меня хозяин завтра убьет, если я в таком виде появлюсь, – начал оправдываться сосед. При этом он машинально теребил себя за подбородок, ерошил волосы и чесал нос, оставляя на лице грязные разводы.

– Проходите, – говорю, – конечно. Никаких проблем.

Он аккуратно снял обувь в коридоре, виновато улыбнулся. Я показала ему, где ванная комната, дала полотенце, закрыла дверь.

В этот момент в замке повернулся ключ. Вернулся муж. Увидев в коридоре чужие стоптанные ботинки, вопросительно поднял на меня глаза.

– Это кто?

– Мужчина.

– Мик, какой мужчина? Меня полчаса не было всего. – Дьявольски захохотал. – Как его зовут?

– Понятия не имею.

Муж все еще продолжал улыбаться. Говорю же, у меня совершенно уникальный муж. Другой бы со мной и месяца не выдержал. А этот на рекорд пошел уже.

– А что он там делает?

– Моется.

Миша по-прежнему улыбался. Но уже хищно. При этом зачем-то достал из чемоданчика молоточек, которым проверяют неврологические рефлексы и, жизнерадостно насвистывая марш Мендельсона, начал постукивать им по стене.

Умная Мика предприняла попытку объясниться. При этом, памятуя историю с коллегой-подругой-наставницей Мелиссой, постаралась сгладить острые углы. Ну, как умела, так и попыталась, чего ж.

– Что еще можно делать в ванной комнате, подумай сам? Разумеется, только мыться. Слушай, ну где ему еще смыть грязь после трудов праведных? Ну чего ты заводишься? Он же работал.

Психиатр напряженно смотрел на меня, прикидывая, пора ли уже предложить синенькую таблеточку, или можно обойтись молоточком.

– Работал, значит?

– Ну да. А воды нет. А дома только жена, и она не может починить… И как ему утром на работу идти в таком виде? – начала я путаться в показаниях. – И вообще не может же он теперь спать лечь таким?

В этот момент из-за угла вышел давешний восточный человек с полотенцем через плечо и широкой улыбкой.

Хорошо, что не на бедрах. Полотенце, в смысле. Мыслишка такая мелькнула. Молоточек в руках супруга убеждал в правильности хода мыслей.

– Спасибо вам большое! Ой… – Глаза навыкате стали как у совы, которую в целях зоологического эксперимента сняли с дерева и поместили в аквариум. – Я сейчас все объясню. Я сосед ваш. Вас не было, и я решил зайти… помыться. То есть я не это хотел сказать. Я хотел зайти, когда вы были, но вас не было… Ой…

Мужик дико покраснел, почему-то двумя руками передал мне полотенце и бочком прошел мимо мужа.

Мы оба начали тихо сползать по стенке от хохота. Муж обнял меня покрепче одной рукой, а другой продолжал кокетливо поигрывать молоточком. Словно остро заточенным мечом. Точь-в-точь самурай, ей-богу.

Бедолага натянул свои туфли, испуганно протянул Михаэлю руку и прошептал:

– Надеюсь, вы ничего не подумали? Я только мылся здесь! И вы приходите к нам мыться, если надо!

Ой… я хотел сказать… и если немытым, тоже приходите. В смысле не мыться, а просто так… Ой! Что ж это я…

И, окончательно запутавшись – немецкий и так-то не ахти, а тут еще и стресс, – не договорив фразу, быстро выскользнул за дверь.

Как мы не разбудили хохотом весь дом – не знаю.

– Ты почто его молоточком пугал, супостат? – насупила я брови.

– Профилактически, – усмехнулся доктор Миша. – Я должен охранять твой покой в горе и в радости. А молоточек для этого как нельзя кстати…

В горе и в радости, да. В тот вечер, когда мы стояли, обнявшись, в коридоре и, перебивая друг друга, повторяли реплики несчастного соседа, я вдруг вспомнила совсем другого мужчину и совсем другую историю – сладко-пронзительную, приторную и одновременно очень острую. Она, та история, оставила странное послевкусие. Вот там мой муж действительно должен был бы приревновать. Да не просто, а по-взрослому.

Должен был бы. Но мы же договаривались. В горе и в радости.

Произошло это почти десятилетие назад. В тот день, который перевернул мир. Не только наш маленький уютный мир для двоих, но и жизни сотен тысяч людей по всему свету.

11 сентября 2001 года мы купили первую в жизни новую машину. Именно 11 сентября 2001 года. Точнее, 11 сентября мы забрали ее, сияющую, из салона и обкатывали по полной программе. Приехали домой под вечер – с шампанским, фруктами, шоколадом. Праздновать. Гуляй, рванина! Наконец-то смогли себе позволить приличный автомобиль! Не какой-то хлам, прошедший через десять рук, а пусть и небольшой, но совершенно новенький «Фольксваген Гольф» темно-зеленого цвета. Цвет я сама выбирала, руководствуясь исключительно художественными предпочтениями. Хочу как в сказках у Бажова, сказала. Малахитовую шкатулку хочу!

Хочешь – будет тебе шкатулка, сказал Миша.

Вот в тот самый день мы и объезжали нашего нового скакуна.

Когда, накатавшись, вернулись домой, сразу почувствовали – что-то произошло. Мои мама с папой с перепуганными, перекошенными лицами застыли перед телевизором. Помню их, сидящих рядышком на диване и перебивающих друг друга, торопящихся донести до нас, пребывающих в своем пропитанном запахом бензина мире, вести из другой реальности.

Не успела я толком понять, что случилось, как позвонила давняя подруга. Последние несколько лет мы практически не общались. Она жила в Сан-Франциско, я в Германии. Новая жизнь, новые друзья. Изредка перезванивались – вот и все общение.

– Ты помнишь Левку? Ну, твоего Левку?

– Левку?

– Да, того самого. Думаю, он мог быть там… ну, ты понимаешь… Мы, никто из нас, не может до него дозвониться. Он со вчерашнего дня в Нью-Йорке. В одной из башен у их компании офис.

Не помню, что она дальше рассказывала. Вообще ничего не помню. Было ощущение, что кто-то с бешеной скоростью крутанул большое колесо обозрения в Парке культуры и мы оказалась на самом верху, в кабинке, на огромной высоте. Мы – это я и Левка.

Левка. Кудрявый очень высокий черноволосый мальчик в очках. Говорили, его ждет блестящее научное будущее.

Говорили, он будет гениальным математиком. А он увлекся компьютерами, изучал неизвестный мне «Бейсик» и мечтал поступить в Технион в Израиле. А я мечтала уехать с Левкой на край света, на Кудыкину гору, куда Макар телят не гонял. А пусть и в Технион, не один ли леший. Что это за Технион такой и почему Левке надо именно туда, я особо и не вникала. Главное – вместе.

В последний момент пасьянс не сложился. Струсила я, не Левка. Левка звал с собой, я отказалась. Как вышло, так вышло. Точнее, вышла я. Зачем-то выскочила замуж – бегом-бегом, чтоб задушить, и задавить, и разрубить одним ударом.

Мы не теряли друг друга из виду, но и не общались плотно. Редкие письма. Редкие фотографии. Через общих знакомых доходили слухи – Левка отслужил в армии, блестяще отучился в Технионе, женился-развелся, оказался в Америке. Я тоже выходила замуж, разводилась, снова выходила. Между делом оказалась в Германии. Училась, работала, знакомилась с новыми людьми. Жила.

Друзья рассказывали о каких-то невероятных Левкиных успехах. Его взяли в великолепную фирму, бонусы такие, что закачаешься, карьера блестящая, сил много и все впереди.

Ни один из нас спустя годы, пожалуй, не жалел, что не сложилось, но рвать эту тоненькую, на ладан дышащую ниточку почему-то не хотелось. Что-то в этом было, такое…

У любых отношений есть срок годности, который рано или поздно истекает. Циферки, выбитые на упаковке. Годен до… Наш срок истек. Но осталось послевкусие. Нежное, насыщенное и очень острое. Как у дорогого сыра. Мы не хотели его лишаться.

Когда у нас появились мобильные телефоны, мы обменялись номерами – просто так. Иногда от него приходили смешные СМС. Я писала короткие, ни к чему не обязывающие ответы. Левка просто где-то был – и это было здорово. Здорово было знать, что у него все хорошо. Я очень любила своего нового мужа, и мне отвечали взаимностью. Но это ведь было совсем другое.

Левка ведь не был конкурентом. Это же просто прошлое. К прошлому ревновать вроде даже глупо. И, тем не менее, я не рассказывала мужу о кудрявом мальчике в очках. Почему – не знаю. Не рассказывала и все.

Левка… По тому, как я дернулась, как изменилось выражение лица, мама, сидевшая рядом и всегда бывшая в курсе моей очень запутанной многоходовой личной жизни, показала глазами – выйдем покурить?

Было страшно и почему-то дико холодно – в теплый, солнечный сентябрьский вечер у меня зуб на зуб не попадал, я никак не могла прикурить и сосредоточиться тоже не могла, и объяснить, о ком речь.

Вернулась в комнату. Отправила родителей домой, закуталась в плед, налила рюмку коньяка. Телевизор показывал дикие, не поддающиеся пониманию кадры – огонь, какие-то люди в серой пыли, летящая из окна фигура, горы офисной бумаги на мостовой, пожарные машины.

Миша, не выдержав, протянул телефон: «Звони! Звони по тому номеру, который есть. Не получится, будем думать, как искать». Он даже не знал толком, о ком идет речь… Я же не рассказывала. Просто понял по выражению лица, что этот кто-то, кого я потеряла, мне очень дорог. И предложил позвонить.

Потом весь вечер я тупо, остервенело названивала по единственному известному мне номеру. Телефон Левки молчал. Дозвонилась до той самой подружки. Когда-то давным-давно мы все были в одной шумной молодежной компании. Сейчас она работала в фирме, которая сотрудничала с Левкиной, и общалась с ним регулярно. У нее был еще рабочий номер, но по нему отвечали, что Левка уехал в Нью-Йорк и они сами очень обеспокоены.

Около полуночи я, устав бесконечно нажимать кнопки, провалилась в какую-то безразмерную коньячную дыру. Вот сидела-сидела и провалилась. Проснулась от желтоватого света. Это светилась моя «Нокиа 3210».

– Дозвонился! Отвечай скорее! Линия пропадает все время, – голос Миши звучал как из подземелья. Он, оказывается, все это время пытался дозвониться. Все это время, пока я спала, мой муж беспрестанно набирал номер. Чтобы найти мужчину, который был дорог его жене. Между прочим, совсем молодой и вполне привлекательной жене, на которую охотно обращали внимание представители противоположного пола.

– Я дозвонился! Мика, дорогая, давай просыпайся скорее! Сейчас связь пропадет и все.

Голос Миши – как через вату. Или это я в вате. В пуховом коконе, не пропускающем звуки. Так не больно. Не больно и тихо.

И тут я услышала другой голос, далекий-далекий и очень близкий:

– Я живой! Телефоны не работают вообще. Все линии перегружены. Не знаю, кто уберег. Кто-то есть, кто нас хранит. У приятеля остановился. Вечером ели у каких-то индусов, и я отравился. Утром встать не смог. Позвонил в офис, сказал – полежу чуть-чуть и приеду. Все отработаю. Как только смог встать, сразу и поехал. Я видел этот проклятый самолет! Прямо над головой. Мика! Тут такое… Такое… Микочка, тут ад.

А я только смогла выдохнуть:

– Живой! С днем рождения, Левка!

И разрыдалась у мужа на руках. А потом связь прервалась.

И было так хорошо от того, что Левка жив. И так страшно, дико страшно, что тысячи мобильных телефонов так больше никогда и не ответили на входящий звонок… И было так сладко дремать всю ночь прямо там же, на диване, под пледом. Периодически я просыпалась, мне мерещились какие-то обломки, крылья, падающие с неба фигуры.

Мишка всю ночь просидел рядом со мной. Сказал потом, что у меня была высокая температура.

А утром разбудил меня словами: «Пошли праздновать чудесное спасение твоего Левки! Он теперь и мне как родной».

И я в который раз поняла, что правильно выбрала мужа. Меня понимают. Это ли не счастье?

С тех пор прошло много лет, но каждый год 11 сентября в Скайпе загорается знакомый ник и на экране появляются слова:

– Привет, первая любовь! 9/11 сегодня. Помнишь?

– Привет! С днем рождения, Левка!

– Мишке привет! Я вас люблю.

– Мы тебя – тоже.

И еще мы обязательно встречаемся раз в год. Теперь уже семьями. Левка наконец нашел свою любовь, женился и родил девочку. Мальчика хотел, но дело молодое. Все впереди.

Так и живем.

Глава 30

Смола воспоминаний

Ночью, когда не спится, время стекает как смола – вязко и объемно одновременно. Как знаменитые часы у сумасшедше-гениального Дали. И даже приобретает цвет. Становится янтарным. И плавятся формы, и перетекают сущности друг в друга, и картинки рвано наплывают одна на другую, толкаются, теснятся где-то на жердочке воспоминаний.

Обрывки мыслей с неровными краями, выгрызенные из памяти куски прошлого. Уже пробитые дыроколом эмоций, но еще не скрепленные в единое целое. Как отслуживший свое отрывной календарь. Незачем склеивать, а выбросить жалко.

…Мне почти семь лет. Шесть пока еще, если честно. Коричневое платьице, белый фартук и огромный букет гладиолусов. Бант на голове почему-то неровный. Не пышный, как мне хотелось, а плоский. Не держится. Я его все время поправляю. Первый звонок. Я совсем крохотная, самая маленькая девочка-первоклашка. Меня несет на руках десятиклассник. Я держу колокольчик. Звоночек. Высоко, страшно и дух захватывает. Но там, наверху, я парю. До сих пор помню. С тех пор люблю, когда мужчины носят меня на руках. Привыкла. Избаловали.

…Первые слезы. Он ушел к другой. На продленке дело было. Классе в пятом. На шее, на шнурке, болтается ключ. Не забыть, когда зайду домой, позвонить маме. «Первое» и «второе» стоит в мисочках на подоконнике. Аккуратней с плитой. Она газовая, и к ней прилагается специальная зажигалка. Электрическая.

Не так страшно, как у подруги Катьки – там необходимо подносить спичку к плите, и мы с ней каждый раз вздрагиваем, когда нужно что-то разогреть. Чиркнуть спичкой – зараза, она еще и не схватывается сразу! – и быстро-быстро поднести к конфорке, пока не потухла. С другой стороны, если не зажжешь спичку, то не разогреешь еду. И будешь голодной до вечера. До прихода ее мамы, которая работает в роддоме. А значит, может вернуться очень поздно. Или вообще не вернуться до утра, если роды сложные. Поэтому Катька часто кушает у меня.

А, не забыть еще компот. Он в холодильнике в огромной трехлитровой банке. Не сметь залезать в банку пальцами! Сегодня, кажется, абрикосовый. Подойдет.

…Мне пятнадцать. Портвейн «Анапа». Омерзительное пойло. Но все пьют. А я чем хуже? Отличница, да. Ботаник. И кудри у меня свои, а у всех девчонок уже «химия». Опять все не в ногу, а я в ногу. Но пить надо. Иначе не будешь в стае.

Первые сигареты. Мерзость. Не понравилось. Не стала курить. К сигаретам пристрастилась позже, лет в девятнадцать. В редакции курили все. На ночных сменах питались растворимым кофе в железных банках и сигаретами. Пачка зеленых «More» за ночь – на раз.

Первое гипюровое платье. Школьный вальс, да. Шили по выкройке из «Бурда Моден». У бабушки очень ловко получалось перенести клубок сине-красных полосочек на ткань. Мелом делала разметку, споро примеряла на мне. «Покрутись-ка. Вот так, сейчас только край подправим и отлично. Останется молнию вшить». И все – почти иностранка.

Потом почему-то провал. Большая временная дыра. Почти двадцать лет. Капает смола, звонко сыплются медяки в раскадровке сегодняшнего дня. Моему старшему сыну восемь лет. Я не рассказывала? У меня двое детей – два мальчика. Но дети – это очень интимно. Это только наше.

Да, так вот, сыну восемь. Он тоже носит ключи на шее – так модно. Только плита вся в кнопочках, и больше нет банок с домашним компотом. А так все то же самое.

Откуда это все? К чему? В блеклом свете ночника дрожат анорексично-тощие, вытянутые тени. Как те длинные стебли гладиолусов из моего детства. Не знаю, откуда это. Наверное, просто ночь. И сирень в распахнутое окно.

Анна Мосьпанов

Дюссельдорф, Германия, 2010 – 2011