Круглые кубики Мосьпанов Анна

Глава 18

Ночь на тумбочке и Жуня с палочкой

Когда меня спрашивают, легко ли жить с психиатром, я, честно говоря, теряюсь. Дело в том, что мы с самого начала, с первых дней нашей совместной жизни договорились, что не будем приносить работу домой. И если с моей основной работой на тот момент все было совершенно понятно – швабры да горшки, половые тряпки да пивные кружки, то супруг уже тогда делал первые шаги в медицине. А это означает те самые пресловутые ночные дежурства, дикий стресс, усталость, отсутствие свободного времени и – как ни крути – желание поделиться с близким человеком проблемами, накопившимися за день на работе. А на работе – дурка.

Я долго привыкала к тому, что мой муж – психиатр. К тому, что далеко не все у них там так радужно и весело, как это звучит в анекдотах. К тому, что среди пациентов бывают и наркоманы, и психически больные преступники, а в их числе и убийцы, и насильники. Бывают и просто симулянты.

Истории, происходящие в недрах психиатрических больниц, порой иначе как сюром и назвать нельзя. Однажды мой муж провел ночь дежурства, на тумбочке. Работал он в тот момент в клинике, где часть отделений – закрытые. Закрытое психиатрическое отделение – это двойные двери, которые всегда заперты. Посещение больных возможно только в строго определенное время. Пациентам категорически запрещено покидать территорию отделения.

Комната отдыха дежурного врача в той больнице находилась за пределами отделения, но перед второй, наружной дверью. Ключи от дверей – только у персонала. Больница огромная, и дежурят одновременно два доктора, которые делят между собой «сферы влияния». Таковы были исходные данные.

Теперь смотрите. Время полчетвертого утра. Муж, провозившись до двух с тяжелым пациентом, наконец добрел до койки и свалился. Обычно врачи ложатся отдохнуть, не раздеваясь, чтобы можно было в любой момент вскочить. Но ночь была жаркая, и… короче, разделся доктор и улегся. Только задремал – слышит, кто-то пытается открыть дверь. Да не просто открыть, а ключами. Звякают ключи, человек тычет в замок то один, то другой. Дверь очень толстая. Голоса «по ту сторону» различить трудно. Ночь. Закрытое отделение. Психиатрия. Связка ключей. Сопение.

А в комнате, надо сказать, все было оборудовано для достойного врачебного отдыха. Кроме одного – по непонятным причинам отсутствовал стул. Вместо него прямо у двери стояла высокая тумбочка. И вот Михаэль спросонья вскочил и в одном, я извиняюсь, исподнем уселся на эту тумбочку.

И, уже сидя на ней верхом, вежливо поинтересовался, кто там? И то правда, кто там может быть, в психиатрии… За дверью молчание. Человек по ту сторону не реагировал и продолжал судорожно подбирать ключ.

Доктор Миша сообразил, что встречать незваных гостей в одних трусах – не комильфо, даже если дело происходит в дурке. А вдруг там женщина? Психически больная женщина? А вдруг нападение? А, не дай бог, и то и другое? Преступница – женщина! И совершенно неизвестно, что может ей прийти в голову. И в какой последовательности. Нужно одеться.

Доктор натянул джинсы и попытался самостоятельно открыть дверь. Не тут-то было. Замок заклинило. С обратной стороны кто-то продолжал упрямо тыркаться в дверь. Поняв, что ситуацию не изменить и смерть нужно встречать с открытым забралом, мой муж уютно уселся на тумбочку и решил ждать. Что-то же должно произойти. Как там в той поговорке? Или ишак сдохнет, или… А, забыла сказать. Свет в комнате был погашен. Муж спросонья так и не сообразил включить его.

Прошло некоторое время, и несчастному с той стороны наконец удалось отпереть дверь.

Она распахнулась. На пороге стоял второй дежурный доктор. Через плечо у него было перекинуто полотенце. Мужчина явно шел спать. К себе в дежурку. В коридоре тоже стоял полумрак. В комнате же, где находился Миша, было совсем темно.

Второй эскулап был сильно близорук. Все, что он смог разглядеть в первый момент, – это силуэт человека, сидящего на тумбочке.

Крик, который стоял в комнате, охрана услышала через две двери. Отомкнув все запоры, охранники с улицы прибежали в злополучную «дежурку» и застали двух сцепившихся в мертвой хватке врачей, выясняющих, кто же спровоцировал безумие.

– Ты, Михаэль, поставь себя на мое место, – горячился постфактум второй дежурный врач, доктор Мартин. – Ты идешь в свою комнату. Ты намаялся, у тебя за спиной несколько часов напряженной работы. Ты берешь чистое полотенце и направляешься к себе, мечтая только о том, чтобы принять душ и упасть замертво. До утра.

– Ну и шел бы себе, крот близорукий, – беззлобно буркнул Мишка. – Ко мне-то зачем ломиться?

– …Ты надеешься упасть замертво до утра. Или до следующего сигнала бипера, – никак не реагируя на реплику оппонента, продолжал Мартин. – Долго не можешь открыть дверь – у тебя в связке до хрена ключей – от всех отделений, от ординаторских. Наконец ты справляешься с проклятой дверью, отпираешь ее и видишь в своей комнате… привидение в одних джинсах, с голым торсом и лохматой головой, сидящее на тумбочке и истошно орущее на твоем родном немецком языке с восточноевропейским акцентом: «Ты чего, совсем охренел?! Твоя комната – этажом выше!»

– Ты что-нибудь про 3-ю улицу Строителей слышал? – устало парировал доктор Миша, который в запарке так и не удосужился надеть майку. – «Иронию судьбы» не смотрел, конечно? Погоди, я тебе сейчас перескажу в двух словах, и тебе тоже станет хорошо. Ну если не хорошо, то, по крайней мере, весело.

Однако весело бывает не только моему супругу. Дело в том, что русскоязычных психиатров в наших краях в принципе не очень много. А наши люди за границей, разумеется, хотят лечиться у «своих» и на русском языке.

Уж какими правдами и неправдами некоторые пациенты узнают домашний номер доктора – сказать не могу. Но только многие не видят ничего зазорного в том, чтобы позвонить домой и попробовать назначить встречу с врачом в приватном порядке. Иногда в телефонной книге находят меня и звонят на мои рабочие телефоны. Фамилия-то у нас одна. И не беда, что я юрист и никакого отношения не имею к медицине. На безрыбье, как говорится…

Однажды вечером у нас дома раздался звонок. Я только-только приняла ванну с ароматическими маслами и находилась в самом благодушном настроении. Занялась маникюром.

– Здравствуйте! Я могу поговорить с доктором?

Приятный мужской голос, относительно молодой.

– Добрый вечер! А его нет. Представьтесь, пожалуйста. Я ему передам, что вы звонили.

Не потерять бы потом эту бумажку. Я всегда все очень аккуратно записываю, а потом не менее аккуратно теряю.

– Нет-нет. Мне нужна личная встреча. Консультация. Как можно скорее, – настаивал мужчина.

Черт, ноготь смазала! Да что ж за напасть такая. Стоит вечером остаться дома одной и устроить себе именины сердца со свечами, шампанским и легким романчиком в мягкой обложке, как кому-то срочно нужна личная встреча.

– Хорошо, я передам обязательно. Всего хорошего.

Я воспитанная девушка. Я очень воспитанная девушка. Нет, не так. Я взрослая воспитанная женщина.

– Ой, девушка, постойте! – Мужчина совершенно не собирался заканчивать разговор. – Меня зовут Антон. А вы тоже врач? Может быть, вы мне поможете? Давайте я вам расскажу. Сил моих больше нет. Дело в том, что она совсем сошла с ума. Окончательно…

Я таки невоспитанная женщина.

– Подождите, – сказала я уже более раздраженно, – я не врач и в общем-то не имею никакого права не то что консультировать, но даже и слушать о ваших медицинских проблемах. Я вам дам рабочий телефон, позвоните завтра с утра в клинику, назначьте время, скажите, что вы хотите на прием к доктору такому-то.

– Да нет же! – Человек меня совершенно не слушал. Накипело, наболело, «бутыль опустела и тянет поговорить». – Понимаете, я не знаю, как нам дальше быть. Она отказывается есть. Только пьет. Она не хочет выходить на улицу, выскочит на десять минут и бегом назад. Она отказывается общаться со мной и с моей мамой…

Понятно. Какая-то дама с горя или от скуки в иммиграции начала попивать. Еще и свекровь, наверное, пилит ее бесконечно. Сынулю любимого стерва увела! «Да если б он знал, во что ты, дрянь такая, здесь превратишься, он бы в жизни тебя не вывез! Посмотри, задницу отъела. Дома не убрано, пыль по углам катается. Мой сын не заслужил такого отношения».

Тут кто хочешь запьет. Депрессия у женщины началась. Аппетит пропал. Дама – потенциальная клиентка моего супруга, вне всяких сомнений. Но его нет дома! А я не врач, и помочь мужу этой несчастной никак не могу. И пилочка как назло еще куда-то делась. Не вечер, а катастрофа.

– И главное, – продолжал меж тем заботливый маменькин сынок Антон. – Она отказывается играть! А это очень плохой признак. Уж я-то знаю. Сколько лет вместе прожили.

Во мне проснулся охотничий азарт. Интересно, во что они там играют? Ролевые игры? Школьница и престарелый учитель? Школьница небось под японочку одета. Юбочка клетчатая, трусики белые снизу выглядывают, гольфы черные, ножки кривенькие.

Мечта педофила. А мама-то, мама? Мама какую роль исполняет? Злой супруги перезрелого ловеласа? Убила бы извращенцев, ей-богу.

А может, медсестра и пациент? Она в не застегивающемся на мощной груди халатике на голое тело, в кружевных чулках на подвязках и со шприцем. Он – с приспущенными штанами на волосатой пятой точке. А мама-то, мама? Маму здесь куда девать?

Шалуны.

И чем в данном случае может помочь мой доктор? В «Диснейленд» свозить для смены обстановки или четвертым в преферанс? Он, она, мама и мой муж. Пульку расписать на ночь глядя.

– Что она, простите, отказывается делать? – вспоминаю, как именно Миша разговаривает с такими незваными пациентами. – Играть? Будьте любезны, назначьте завтра время в клинике. Записывайте телефон.

– Ни в мячик, ни за палкой бегать! Ничего не хочет. А раньше так любила ведь. Мама с ней, бывало, выйдет на полтора часа и потом приходит домой вся взмыленная. Жуня ее уматывала напрочь. А теперь все. Лежит. И пьет. Много пьет. Думаю, это очень тревожный сигнал.

До меня медленно начало доходить, что картишками не отделаешься. Наступил ступор, плавно переходящий в истерику. Но человек Антон, не давая мне вставить ни слова, продолжал делиться наболевшим:

– Мы уже были у врача, но он ничего не смог найти. И знакомые дали ваш телефон.

– Простите, – я все еще пыталась держать себя в руках, но получалось плохо. Попросила человека секунду подождать, отскочила от телефона, чтобы подавить приступ хохота, глотнула воды.

Так, досчитать до десяти и, главное, не гоготать! Это непрофессионально в конце концов.

– Антон, у вас проблемы с собакой? Я правильно вас поняла? Мой муж лечит людей. Вам к ветеринару надо.

Дальше последовала фраза, после которой я таки выронила телефон.

– У ветеринаров мы были всяких-разных. Никто органических причин не нашел. Сказали – дело в психике. Мы с мамой подумали, что нужен психиатр. Я слышал, с собаками тоже проводится терапия. Даже передача была по RTL. Главное, найти хорошего врача.

– А русскоязычный-то психиатр вам зачем? – сделала я последнюю попытку вернуть Антона в нашу реальность.

– Так мы дома только по-русски разговариваем. Мы с мамой подумали, что врач должен быть русским. А о вашем муже очень хорошие отзывы. Я навел справки. Так я позвоню попозже? Не отказывайте, пожалуйста!

Позже, когда Мишка вернулся, я вручила ему телефон.

– Милый, если тебя интересует необычный клинический случай, то могу подкинуть. По этому номеру живут Антон с мамой и их Жуня с палочкой. Я даже и не знаю, кто из них пациент.

Глава 19

Ловец мыслей. Лечи подобное подобным

И если история с Жуней закончилась в целом вполне мирно – Жунин хозяин Антон перезвонил наутро в клинику, и Михаэль объяснил ему совершенно спокойно некоторые особенности зоопсихологии, то бывали случаи действительно из ряда вон выходящие.

Мы тысячу раз договаривались, что я не буду вступать в дискуссии с теми, кто позволяет себе звонить по домашнему телефону в отсутствие мужа и требовать консультации. И я тысячу раз обещала вежливо отправлять их в клинику.

И все равно не в коня корм.

– Здравствуйте! Можно доктора?

– Добрый день. Дело в том, что вы звоните на мой рабочий телефон. Доктора здесь нет. И потом, он не принимает частным образом. Позвоните в клинику, назначьте встречу. Кстати, откуда у вас этот телефон?

– Девушка, не морочьте мне голову! Мне сказали, здесь можно побеседовать о моем психическом состоянии. Вы кто? – Голос такой странный немного, обгоняющий сам себя. Его хозяин не поспевает за собственной мыслью, спотыкается на гласных, но всякий раз поднимается и упорно идет дальше.

– Я – его жена. А вы, видимо, его пациент. Будущий, как я понимаю. Еще раз повторяю вам, мой муж не ведет практики на дому. Позвоните в одну из клиник, назначьте…

Это вообще неслыханное хамство. Я сидела в своем офисе, у меня через пятнадцать минут начиналось совещание, коллеги бегали вокруг с папками, конец квартала и дел по горло. А тут очередной страждущий. Да еще такой настырный.

– Нет!

Такой натуральный крик, полный отчаяния и ненависти одновременно. Я аж отпрыгнула от трубки.

– У меня есть предложение к вам и к вашему мужу. Скорее даже к вам. Предложение, которое вам просто необходимо – в сложившейся ситуации. У вас просто нет выбора. Нет выбора у вас совсем. Помочь вам, учитывая обстоятельства, могу только я. Только я могу вам помочь. А вы поможете мне.

Он повторял каждое предложение по нескольку раз, меняя лишь порядок слов. У вас нет выбора. Выбора нет у вас. Могу только я. Только я…

Сомнительное акустическое удовольствие, прямо скажем. Сомнительное и жутковатое.

– Я не собираюсь принимать от вас никаких предложений. А для облегчения вашего психического состояния нужно обратиться к любому психиатру.

В дверь тихонько поскреблась секретарша Лиза:

– Мишель, все собрались. Ждем только вас. Вы кофе будете? Я печенье только что купила. Из муки грубого помола. Некалорийное совсем. 5 % жира всего. Честно-честно.

Лиза заботится о нас всех как ответственная воспитательница детского сада. Она знает, что у Андреаса гастрит и ему ни в коем случае нельзя полуфабрикаты. Поэтому тщательно следит за тем, чтобы в обеденный перерыв Андреас брал в кафе на первом этаже что-нибудь горячее. Она в курсе, что у Сюзанны болит горло и у нее с собой специально для этого припасены мятные леденцы.

Она знает, что я вечно сижу на диете. И что если предстоит какой-то тяжелый разговор, то я определенно начну грызть все, что лежит на столе. Поэтому печенье для меня – некалорийное. Девочке двадцать три года. Даже не верится. Не Лиза, а ангел. Лиза – ангел. Ангел – Лиза. Тьфу ты, привязалось…

– Спасибо, Лиза, я бегу уже. Через минуту буду.

Надо сворачивать этот безумный разговор.

– Вы меня даже не выслушали. Меня вообще никогда не слушают. Понимаете, я изобретатель. Но это не главное. То есть это тоже главное, но не совсем. Я знаю, что вы ищете праксис. Что вы хотите приобрести праксис, я хотел сказать. И что просто так вот открыть праксис невозможно.

Темп его речи ускоряется, вот уже и целые слоги проглатываются, словно человек стремится во что бы то ни стало донести до меня важную информацию, пока я не повесила трубку.

– Нужно покупать. Алло, вы меня слышите? Нужно покупать! А вариантов у вас нет. Нет вариантов у вас. То есть не у кого купить. Вот, я все знаю. И еще знаю, что разговаривать об этом… ну, о торге… нужно с вами. Вот, я все знаю. Все знаю я. И даже знаю, какая вы. Вот.

Меня прошиб холодный пот. Этот человек явно следил за нашей жизнью. Мы действительно подумывали о том, чтобы рано или поздно открыть мужу частную практику. Но объявлений нигде не давали и никому об этом не говорили. Ни одной живой душе.

И о том, с какими сложностями это сопряжено, люди, далекие от медицины, ничего не знают. Этот «больной» знал.

– Прежде чем вы положите трубку, а я не впервые сталкиваюсь с таким некрасивым поведением, я вам коротко изложу суть. Во-первых, я изобретатель. Знаете, вот есть ловец снов. Знаете, да? А я изобрел ловца мыслей. Это такая штучка, тоже с перышками, но там еще электромагнитные волны. Пока, к сожалению, он ловит только женские мысли, но прибор еще нужно усовершенствовать. Вы поможете мне, а я вам. Я добуду вам праксис, а вы… Вы меня слушаете?

При попытке вызвать в воображении электромагнитные волны, нежно опутанные перышками, которые должны ловить женские мысли, меня начало трясти в конвульсиях. Умом понимая, что нельзя смеяться и нужно как можно быстрее положить трубку, я зачем-то набрала в легкие побольше воздуха. Как трубач.

Но трубач из меня хреновый. И воздух вывалился наружу гнусным фальцетным ржанием. Так, наверное, смеются черти в преисподней, когда вместо обещанных по КЗОТУ двух выходных их заставляют во внеурочное время помешивать варево в котлах.

– Я вас слушаю. А почему такой половой шовинизм? Почему именно женские мысли? – постаралась я структурировать научную мысль будущего нобелевского лауреата.

– Прибор еще в стадии тестирования. Я пытался обращаться в организации для регистрации патента, но ответа пока не получил. Наверное, еще сырой проект. Но! И это важно. Он работает на расстоянии. Вот смотрите, мимо вас сейчас проходит женщина. Хотите я вам скажу, о чем она думает?

– Не нужно, – я уже вошла во вкус. Мне даже понравилось. – У меня свой ловец мыслей. Пиратская версия. Он, конечно, не столь мощный, как ваш, но все же… Тут одна-единственная женщина, которую я из окна вижу. И мысли ее читаются моим прибором совершенно однозначно. Она думает, что 280 евро – это хамство. Даже за замшу и удобную колодку, но хамство и обдираловка. В Милан надо слетать на пасхальные каникулы, там такие же туфли можно купить в полтора раза дешевле. Как ваш ловец? Мы совпадаем?

– Конечно, – жизнерадостно ответил человек, – я же вам говорю, что все получается. Нужно просто тестировать больше. Поэтому мы будем практиковать вместе. Вот вы уже и согласились, я вижу. Теперь, собственно, вторая часть, главная!

В дверь снова постучалась Лиза. Да я уже и сама поняла, что пора заканчивать. Он совершенно безобиден, но это не повод вступать в длительную дискуссию. Нужно вежливо поблагодарить его за заботу о нашем несуществующем праксисе и порекомендовать ему обратиться к психиатру.

Но не тут-то было.

– Я знаю, где добыть праксис. Где помещение добыть, знаю я. Подо мной находится небольшая парикмахерская. Вот туда-то мы и въедем. Разумеется, вы должны мне половину дохода от праксиса. А о ловце мыслей мы подумаем. Но, сами понимаете, бизнес есть бизнес. Патент я, разумеется, оформлю на себя. Вы согласны?

– Абсолютно! А при чем здесь парикмахерская?

Даю себе слово, что это мой последний вопрос. Просто ход мыслей интересен. Вот про парикмахерскую мне расскажет – и все. Замшевыми туфлями клянусь. Потом он пойдет дальше ловить мысли, а я – ловить сбежавших клиентов. Кому нужен адвокат, не являющийся на совещания и не соблюдающий сроки?

– Все просто. Э-ле-мен-тар-но, – чеканит он слова. – Я их залил. Случайно. Залил сильно. Ну, воду открыл и забыл закрыть. И ушел тестировать прибор.

Пришел через пару часов. Нет, вру, к вечеру уже. Ну ничего, страховка все оплатила. Но!

Я слышал, как хозяйка через пару месяцев говорила какой-то женщине: «Meine Gute! Es ist unmoglich. Ich brauche endlich einen Psychiater»[6]. У меня еще тогда родилась мысль… Не могу, когда люди страдают. Такая милая женщина… Понимаете? Но тогда мысль еще не оформилась. Не оформилась тогда еще она. А потом я узнал о вас и вот. Придумал!

– Что же?

– Я их снова залью! Но уже специально. Второго ремонта она не выдержит. И они съедут. А мы въедем туда. И все! Так просто. Понимаете?

Мика, у тебя железная выдержка. Мика – хорошая девочка. Мика – умница. Мика выдержала рынок, бандитские разборки 90-х, эмиграцию, швабру и горшки и даже учебу на юридическом. И это Мика выдержит. Мика постарается. Она даже не икает больше и не втягивает трубно воздух, как слон, которого забыли напоить.

Я старалась вести себя дипломатично. Вспомнила о «возлюби ближнего своего», о толерантности, о сострадании и смирении.

– Ничего не получится. Мне не хочется вас огорчать, но лучше уж я сразу скажу вам правду. Ей, хозяйке парикмахерской, нужен психиатр там. На работе. А если она съедет, кто ж ее лечить будет? Надо вам еще подумать над проектом.

– Да? Вообще-то вы правы. Ну ничего. Она будет к нам приходить лечиться. Это все ерунда. Но я в доле! Это условие!

– Само собой, – успокоила я его. – Вы в доле. Но вы же умный человек. Сами же объясняли, как все непросто с этим проклятым праксисом. Дело же не в помещении. Нам нужно разрешение, бумаги всякие, да? Это не так легко и потребует времени. И если мы устроим рейдерский захват одной отдельно взятой парикмахерской, это вряд ли приблизит нас к заветной цели по легализации праксиса, а вас – к возможности тестировать ловца мыслей. Вы согласны?

– Конечно. Буду думать дальше. Но я в доле?

– Безусловно. Звоните вечерком, мой муж с вами поговорит. Обсудит детали.

– Как приятно иметь дело с умной женщиной! С умной женщиной приятно как! Всего доброго! До вечера!

Вечером, когда я рассказала Мишке о разговоре, он сказал мне, что знает этого изобретателя. Там, в принципе, ничего сложного, но вмешиваться в лечение он не может, ибо это неэтично. Лечащий врач, который ведет ученого последнее время, должен лишь несколько изменить схему приема медикаментов, и все будет хорошо. Он будет тих и покладист, будет и дальше мирно изобретать прочие ловушки.

И еще муж похвалил меня за терпение и профессионализм.

Глава 20

Он, она и немного пионов

Нам, конечно же, очень повезло. Мы оба нашли себя в чужой стране, смогли реализоваться в профессии и, что не менее важно, никогда не испытывали ревности к успехам друг друга. У нас совершенно разные сферы деятельности, и я по мере сил не лезу в психиатрию (если только собаку Жуню с палочкой не приводят ко мне домой), а Миша не рассказывает мне, как правильно вести дела того или иного клиента.

Возвращаясь с работы, мы обмениваемся новостями и обсуждаем – настолько, насколько это возможно – проблемы, накопившиеся за день, и нам есть о чем поговорить. А бывает совсем по-другому.

Однажды, гостя у брата в Лондоне, я познакомилась со странной парой. Витя с Ревазом, которые к тому времени стали весьма популярными дизайнерами интерьеров, захотели представить меня своему приятелю, инвестиционному банкиру.

– Ты только не удивляйся, Мика, – предупредил меня перед выходом из дома Реваз, заехавший за нами с Витькой на своем знаменитом ярко-красном «Крайслере».

Это была его самая первая машина, приобретенная лет пять назад. Машину давно можно было бы поменять, взяв что-то менее вычурное и более практичное в городских условиях, но Реваз категорически отказывался. Объясняя свой отказ так: для него этот яркий мустанг – символ того, что жизнь наконец начала налаживаться и можно больше не ездить втроем по одному билету на метро, передавая его друг другу, пока контролер не видит, можно не искать уцененные продукты и не делить два приличных пиджака на пятерых молодых людей очень разной комплекции.

Когда ему робко намекали, что красный цвет – не совсем то, что необходимо серьезному бизнесмену, пусть и дизайнеру, Реваз как всегда прибегал к спасительной в таких случаях поэзии и, театрально закатывая глаза, цитировал знаменитые строки Юрия Левитанского:

С ним никто особо и не спорил. Нравится и нравится. Необычно, конечно. Крупный, слегка располневший кавказец – за последние несколько спокойных лет Реваз несколько прибавил в весе и как-то заматерел – в ослепительно-красном, дамском «Chrysler Cruiser», похожем на конька-горбунка, решившегося на тюнинг, – зрелище не совсем стандартное. Но в конце концов машина – личное дело владельца. Его устраивает – и слава богу.

– Микуш, слышишь, да? – За годы, проведенные в Англии, Ревазик так и не избавился от своего роскошного акцента и периодически пересыпал вполне чистую на сегодняшний день русскую речь сочным и пряными, как восточные приправы, грузинскими словечками. – Договорились, генацвале? Ты не очень удивляйся, когда увидишь эту парочку. Банкира с подружкой.

– Разумеется, Реваз, а в чем дело-то?

– О, гамарджоба, Витюха! – Реваз раскинул руки, желая обнять вышедшего из соседней комнаты Витю – друга, партнера, соратника и практически брата. – Я тут сестрице твоей объясняю про нашего банкирчика. Понимаешь, Мик, батоно банкир у нас со странностями. И дама его… Впрочем, сама увидишь.

Я обещала не делать поспешных выводов, и мы поехали знакомиться. У нас была запланирована партия в теннис. Реваз предпочитал нарды и преферанс, поэтому играть против этой инвестиционной пары предстояло нам с братом.

Я посмотрела на них в тот день и ничего не поняла. Здоровый плечистый красавец-банкир – белокожий, белокурый, с румянцем в полщеки и манерами лорда – и хрупкая, миниатюрная, черноволосая девушка – настоящая Кармен. Или Манон Леско. Сверкнет глазищами – в помещении светло становится, хлопнет ресницами – ветер шелестит. Девушка была настолько яркой, броской, что хотелось слегка приглушить краски.

Это была потрясающе красивая пара. И удивительно безжизненная. Словно кто-то поставил рядом в витрине дорогого бутика два манекена. Туалет, продуманный до мельчайших деталей, гладкие целлулоидные тела, обращенные друг к другу, приклеенные улыбки, и совершенно ничего не выражающие глаза. Манекены не умеют разговаривать. И проявлять эмоции тоже не умеют. Как поставили за стеклом, так и стоят. Протерла утром уборщица пыль в витрине – хорошо, нет – так и будут стоять до следующего дня, глядя друг на друга ничего не видящими широко распахнутыми глазами, сплетя по прихоти лирически настроенного декоратора длинные пластмассовые пальцы…

Всю теннисную партию я не могла отделаться от этого образа. Два невероятно красивых, ярких и, судя по всему, успешных человека, по рассказам Реваза и Витьки, муж и жена, даже не смотрели друг на друга. Точнее не так. Она все время смотрела на него – молча, без улыбки, но и без страсти. Так смотрят на тяжелобольного родственника – не знаешь, сколько ему осталось, и хочется запомнить каждый взгляд, каждую мелочь, вот эту родинку над бровью и смешную привычку почесывать мизинец. Он же глядел на нее как хозяин на непослушную собаку – с некоторым превосходством и изрядной долей строгости во взгляде. Домашние животные должны знать свое место.

Играли они, к слову, достаточно скверно. Так играют два случайных партнера, впервые увидевшие друг друга перед партией и так и не успевшие договориться о том, кто же из них держит заднюю линию, а кто играет у сетки, кто подает первым, а кто подбирает мячи.

После игры мы вежливо поблагодарили друг друга, выпили по бокалу сока в пристадионном баре, где все это время нас дожидался Реваз, и попрощались.

– Вить, что это было? – спросила я брата по дороге домой.

– Это называется скука, – ответил за Витьку Реваз, резко притормозив на светофоре. – Я же предупреждал, Мика. Не понимаю, что они делают вместе.

– Живут! Живут они вместе. Реваз, следи за дорогой, – неожиданно агрессивно сказал брат, расположившийся рядом со мной на заднем сиденье. – Девочку жалко. Что ж за урод такой! Ни себе ни людям.

– Батоно Виктор влюбился, – на французский манер, с ударением в имени на последний слог, протянул Ревазик и подмигнул нам в зеркало заднего вида. – Ну так за чем дело стало? Она, между прочим, неплохой фотограф. Возьми ее к нам, я ж не против.

– Реваз! – прорычал Витька, и Реваз, на мгновение подняв руки над рулем – умолкаю, умолкаю, умолкаю, – больше не произнес ни слова.

На следующий день мне надо было улетать, и я так и не успела поговорить с ребятами об этой своеобразной паре. Это потом уже, через месяц, под большим секретом их историю рассказал мне Глеб – тот мальчик, самый талантливый из всей пятерки, который когда-то чуть не погиб в Марокко, а впоследствии стал третьим партнером в открытом ребятами дизайнерском агентстве.

И, только поговорив с Глебом, я поняла всю трагедию этой пары. Хотя нет, для трагедии не хватало осязаемой боли, страстей, соленых брызг и кровавых слез. Скорее это был тихий крик. Совсем тихий, шепотом, когда связки надорваны и ничего не помогает – ни горячее молоко с содой, ни теплый чай с малиной, ни даже антибиотики. Горло саднит, голоса нет, а крика не слышно. Как у рыбы. Ртом воздух – хвать-хвать, а звука нет.

Следующий раз я увидела банкира только через год – уже одного, без подруги. Он был все так же хорош собой. Только в глазах появилась какая-то затравленность, да руки слегка подрагивали. Может, пил, а может, еще что-то, не знаю.

– Вить, а где та девушка, итальянка или аргентинка, не помню? С ним была. Красавица фантастическая совершенно. Помнишь? – спросила я брата как бы невзначай, памятуя недвусмысленные намеки Реваза.

– А… – Витька только обреченно махнул рукой. – Хорошо, что так кончилось. Могло быть и хуже. Сам виноват во всем, чучело.

– Кто, ты?

– Да нет, банкир наш, кто ж еще. Я-то тут при чем. Такую женщину упустить… Эх…

Витька скупо, в нескольких предложениях описал ситуацию. И пазл наконец сложился. Все стало понятно.

Как рассказать о них? Я и имен их не знаю, если честно. Они как-то представились, конечно, но я не запомнила. Настолько они оба были эмоционально холодными, пресными, бесцветными в ту единственную нашу встречу.

Они были молоды. В районе тридцати. Или чуть больше. Когда-то они даже были влюблены друг в друга. Оба приехали в этот громадный, яркий, бесчувственный город в надежде, что тот их примет и оценит. И мегаполис ответил им взаимностью. Но перед этим перемолол своими мощными челюстями, прожевал, тщательно отделяя надежды, иллюзии, мечты от бесцветной, ломающей кости и нервы реальности, и выплюнул. Выплюнул совсем другими людьми.

Они были молоды, но не наивны. У каждого на тот момент за плечами было по одному браку. И целая серия романов разной степени вовлеченности и интенсивности. Они нашли друг друга, как это бывает, когда соединяются полные противоположности.

Оба на каком-то этапе почувствовали ни с чем не сравнимый озноб одиночества в лабиринтах серых переулков, заплутали в мерцающих отсветах витрин, наглотались дыма безумных клубов, наигрались в покорителей мира и выбрали друг друга. Чтобы остаться вместе. Остаться просто потому, что вместе проще, чем врозь. Не так холодно и не так страшно.

Они были совсем разными. Они выросли в разных странах, воспитывались на разных языках. Мужчина был родом из северных широт. Жесткий, расчетливый, делящий мир на друзей и тех, кто может быть полезен. Первых – горстка, вторых – легион. Он был успешен и небеден, чтоб не сказать – богат. Он привык брать желаемое любой ценой в рамках закона, а иногда и за его пределами. И, конечно, мужчина был в курсе, что мир несправедлив и полон неравенства. При этом он всегда находился на светлой стороне Луны. Даже когда падала тень. Он умел с ней договариваться.

Женщина была южанкой. Из тех, что ночью перережет горло, если только заподозрит измену, что прибьет до того, как разберется в случившемся. Из тех, у кого дома, в далекой средиземноморской деревушке, пропитанной запахами горячего хлеба с оливками и лопающихся перезрелых апельсинов, осталась многочисленная разветвленная семья с кузинами и бабушками, тетями и двоюродными племянниками.

Из тех, кто любит, отдаваясь полностью, растворяясь, забывая о себе. Кто окружает заботой, укутывая в плотный кокон из теплых одеял, предусмотрительно захваченных в дальний перелет подушек, чтобы у любимого шея не затекла, и всегда подготовленных на случай непредвиденных обстоятельств нужных слов. Тех самых трех-пяти слов, которые могут спасти от неизбежного. Из тех, кто помнит день рождения кошки, принадлежащей тете любимого мужчины. И не забывает позвонить и поздравить. Кошку.

Ему была нужна женщина, которая… А черт его знает, какая. Которая понимает, что бизнес – это бизнес, и он требует времени, энергии, самоотдачи. И что к бизнесу не нужно ревновать. Ей же нужен был он. И больше ничего.

Каждый день мужчина уходил на работу. И работал до вечера. Каждый день женщина провожала его и ждала. До вечера. Каждый день она звонила ему в полдень с предложением пойти на ланч. Но его ланчи были расписаны на полгода вперед. Иногда ей удавалось вклиниться в его плотный график. И тогда это были ее полчаса, только ее и его. Она умела их ценить. И потом долго-долго вспоминала.

А затем наступал вечер. И он наконец приходил домой. Или оставался в офисе, чтобы пропустить стаканчик с сотрудниками. Она терпеливо ждала. Потом в двери поворачивался ключ. И он возвращался. Возвращался, чтобы сказать, что сегодня у них запланирована встреча с тем-то и тем-то. В ресторане, в клубе, в спортивном центре. Что сегодня они идут в гости к тому-то и тому-то. Или гости приходят к ним.

А она не хотела никого и ничего. Она была согласна идти в ресторан. Но вдвоем. Или можно остаться дома. Но тоже вдвоем. Или уехать куда-то. Но снова вдвоем. И к дьяволу его, этот самый бизнес… Который отнимал его у нее.

У женщины, конечно же, было чем себя развлечь. Она читала, занималась спортом, у нее были друзья и свои увлечения. Но все это не заполняло жизнь, когда рядом не было его.

Это как в яйце. Не бывает белок без желтка. И желток без белка не бывает. Или бывает, но очень редко. Ошибка природы. Она же не принимала ошибок. Все должно быть согласно правилам и традициям. По правилам белок и желток вместе. А сверху – скорлупа. И за скорлупой – весь остальной мир. И никак по-другому.

А мужчина был все время рядом и все время ускользал. И был в ее глазах всему виной. Мужчина, который жил с ней под одной крышей несколько лет.

И который с каждым днем становился все дальше и дальше от нее. Женщина просто не умела жить с самой собой. Не так дышалось, не так чувствовалось, не те звуки и не те запахи. Только когда он был рядом, все вставало на свои места. А он… Он не мог и не хотел растворяться ни в ком. В том числе и в ней.

У нее, кстати говоря, тоже было блестящее образование. И хватка, и кураж… И она тоже могла бы, наверное… Но как-то все странно сложилось. Пока была одна – все могла. Они встретились, и она стала им. А он так и не стал ею. Он остался собой.

И женщина все чаще думала о том, что скоро они расстанутся и каждый пойдет своей дорогой. Каждый будет плутать в сизых переулках огромного, яркого и жестокого города уже в одиночестве. И она снова будет искать свой желток, который должен быть под скорлупой.

Я встретила их именно в тот момент, когда они еще были вместе. Но уже были врозь.

Так прошел еще год. Они по-прежнему жили в городе, который напичкан амбициозными молодыми клыкастыми одиночками. В городе, который жесток с победителями и беспощаден с проигравшими. В городе, который редко спит и еще реже плачет. Потому что спать и плакать – это прерогатива слабых. А в этом городе все бодры, сильны и прекрасны. Друг для друга, для начальника, для соседа. Это город сильных и одиноких. А они больше не хотели быть одинокими. Точнее, она больше не хотела быть одинокой рядом с ним. А он был настолько занят работой – биржевой кризис, нестабильность, проблемы, – что просто не замечал ничего. Ни ее, ни одиночества.

Мужчина был совершенно уверен, что ничего не изменится. И в ней был совершенно уверен. Но он ошибся.

Все произошло за один день. Сначала она долго стояла перед зеркалом. Примеряла новое лицо. Новое-новое. Не надеванное ни разу еще. Примерила – получилось бледненько. Краски не хватало. Надела берет. Так-то лучше. Французский шарм появился. Француженки в беретах не могут быть «при ком-то». Они сами по себе. И она теперь тоже будет сама по себе.

Приложила к лацкану пиджачка пионы, утром купленные у цветочницы. Красиво и очень по-французски… Пионы купила, когда бегала за круассанами. Чтобы к тому моменту, когда он проснется, на столе была свежая выпечка. Шел проливной дождь – в этом городе много дождя. На вырост. Но она привыкла – под дождем хорошо думается и плачется.

Прибежала, поставила цветы в вазу, кофе сварила. А он встал, буркнул, что акции опять упали и его не будет до вечера. Где он акции эти видел? Во сне, что ли? К кофе не притронулся, круассан надкусил и отложил, а пионы… пионы ему мешали. Запах не тот.

Ей он сказал, что на ланч занят, а вечером идет с коллегами играть в гольф. А ты займи себя чем-нибудь. Кредитка на столе. И вообще мне надоело твое нытье. И твоя рефлексия бесконечная. И твое растворение во мне. Иди вон с подружками в кафе посиди. Платье себе купи, не знаю. На массаж сходи или в спа. Не ной только, умоляю тебя. Сил нет слушать твое нытье. И про ребенка не затягивай снова эту песню. Некогда мне детей заводить. Биржа – это игра. Пока молодой, пока карта идет, пока фарт – надо пользоваться. Собачку себе заведи и выгуливай ее. Какое-никакое, а дело.

Между ними произошел привычный диалог:

– Я хочу работать! Не могу больше дома сидеть.

В ответ – колкий смешок, сухие, как позавчерашний ужин, фразы:

– Я не разрешаю тебе работать, непонятно? Это неприлично, что женщина работает – при моих доходах, при моем статусе. Неприлично! Что мои партнеры подумают?

Когда за ним закрылась дверь, она вымыла чашки, расчесала волосы и попробовала на вкус новую эмоцию. Я сама. Да. Вот так. Еще раз. Я сама. Открыла сумочку, высыпала на стол содержимое. Помада, ключи от дома, ключи от машины, салфетки, противозачаточные таблетки. А, вот и она. Визитка.

Снова подошла к зеркалу. Поправила лицо вместе с беретом. Привыкнуть же надо к новому образу. Пока еще не очень сидит. Ну да лиха беда начало. Вернулась к столику, взяла пионы, вдохнула глубоко-глубоко и схватила телефон. Набрала номер по памяти. Визитка не понадобилась.

– Я поеду. Нет-нет. Все решено. Через час буду у вас. Портфолио со мной.

Мужчина вернулся домой под утро – не слишком трезвый и не слишком счастливый. Пошатываясь, ввалился в спальню и включил свет – он никогда особо не заботился о ее покое. Он вернулся домой, и она должна его встречать – а как иначе?

На тумбочке у кровати стояла ваза с пионами, а рядом – беленький четырехугольник. Буклет. Присмотрелся близоруко – какая-то компания в Сингапуре. Что-то с модой связанное. Непонимающе повертел в руках. На обратной стороне по боковому краю – черный частокол буковок. Одна строчка всего.

«Я сама. Попробую сама. Ключи и кредитка на столе. Звони».

Он не поверил. Не поверил до утра и уснул прямо в галстуке и в ботинках с носками. Не поверил и утром. И вечером следующего дня. Но дома больше не было круассанов, кофе и свежих пионов. И ее тоже не было.

Через три дня мужчина решился позвонить. Женщина сразу подняла трубку.

– Возвращайся. Пошли сегодня на ланч.

– Не могу. Я в аэропорту. Через час самолет. Я сама. Мне давно предлагали. Пока на шесть месяцев, на практику. А там – как получится.

– Зачем? – тупо переспросил он, уже зная ответ. – Я же зарабатываю столько… У нас все есть. У тебя все есть…

– Потому что я сама. Я устала искать тебя. Искать, ждать, приносить круассаны и быть твоей тенью. Устала искать тебя. И случайно нашла себя. И мне понравилось, знаешь.

– А как же я?