Русский струльдбруг (сборник) Прашкевич Геннадий
«Гортензия», – обрадовал я старика.
«Вот-вот!» – подтвердил Стеклов.
Ему в голову не приходило, что мы с ним почти ровесники.
И уж, конечно, никак не могло ему придти в голову, что я гораздо старше.
Вдруг что-то в зале изменилось.
Звуки стали глуше? Потускнел свет? Не знаю.
Но что-то изменилось. Глаза Фэй блеснули. Как у кукушки, заметившей чужое гнездо.
– Ты в порядке?
Она не ответила.
До меня донесся стон.
Долгий протяжный стон.
Я оглянулся. В соседнем кабинете плакал длинноволосый.
Перед ним сидели две молодые женщины – чудесные виртуальные пустышки, я уже научился их различать. Но длинноволосый плакал. Он плакал по-настоящему. Слезы текли по его худым щекам. Женщины выглядели слишком молодо, они хихикали, разительно подчеркивая своим неумеренным весельем сломанный горем узкий рот длинноволосого. Может, он оплакивал умерших дочерей, или не родившихся, я не знаю. Но сам он был – живой человек. Его всхлипывания рвали сердце. Я коснулся голого плеча Фэй, и она тоже заплакала. Только что смеялась и вдруг заплакала. Без всякого перехода. Теперь все, кого я мог видеть сквозь неплотные бамбуковые занавеси, опустили головы. Я имею в виду реальных людей. Темные и русые головы, вздрагивающие плечи. А вот пустышки продолжали общаться. Они демонстративно не замечали плачущих.
Впрочем, они и не должны были их замечать.
Еще я заметил, что в некоторых кабинетах много детей.
Кое-где их было даже очень много: одни хлопали в ладоши, другие смеялись, читали стихи, пели. Разные дети. Очень разные. Вот добрый звериный лоб… Вот васильки глаз… Красавицы и красавчики… С косичками, в роскошных бантах… В рубашках, расстегнутых на груди… Вблизи и вдалеке… Рядом и в отдалении… Журчащий смех, взрывы стонов, долгий плач… Рыдали, всхлипывали… Стоны срывало, как пену с волн… По узкой лестнице на высокую галерею взбежала девушка. Вряд ли галерея куда-то вела, но девушка взбежала на самый верх и зарыдала там навзрыд, будто дирижируя всем этим ужасным неисчислимым оркестром.
Волшебный устойчивый мир Сети и распадающаяся протоплазма.
Кашель, стоны, мокрые лица, сжатые кулачки. Стоны быстро заполнили все пространство ресторана «Ду». Бесчисленные мерные отражения метались между красными стенами. Гирлянды бумажных фонариков раскачивались в полном отчаянии. Сотни людей… Длинные челюсти… Низкие лбы…
СТАРИМСЯ ЕСТЕСТВЕННО
СТАРИМСЯ ЕСТЕСТВЕННО
СТАРИМСЯ ЕСТЕСТВЕННО
– Не плачь.
Фэй не ответила.
– Мой живот пуст! – взвизгнула женщина на галерее, будто услышала мои слова.
Может, это был какой-то местный ритуал, потому что на визг женщины немедленно откликнулись самые разные высокие и низкие голоса во всех уголках огромного зала. Только пустышки ничего не слышали, они продолжали болтать и смеяться.
Чудесный параллельный мир, не желающий жить настоящим.
– Мой живот пуст!
Меня пробило холодным потом.
– Мой живот пуст, пуст!
Разве мое собственное генеалогическое древо не было голым, как старая жердь?
– Наши животы пусты… Они пусты… Они давно пусты… Не хочу так… Не хочу больше…
В эту ночь мы особенно старались.
Фэй прокусила мне губу. Наша кровь смешалась.
«Еще, еще, еще… – стонала Фэй. – О, еще!.. Сколько тебе лет?.. Давай же, сожми меня… Войди в меня… Крепче, крепче… Сколько тебе лет?.. – Я чувствовал на губах вкус крови. – Сколько тебе лет?..»
Я проваливался я в беспамятство.
Полярная ночь.
Высветленное окно.
Утром Фэй не оказалось в постели.
Не оказалось ее и в гостиной, и в ванной.
Тогда я догадался заглянуть в кабинет. Полуголая, она наклонилась над плоским, приподнятым, как амфитеатр, вебером, густо обросшим цветным сиянием непонятных голограмм.
– Что ты рассматриваешь?
Фэй улыбнулась искусанными губами:
– Сводку новостей.
– Какие они сегодня?
– Плохие.
– Кто-то умер?
– Гораздо хуже…
– Что может быть хуже сообщения о смерти?
– Сообщение о том, что сегодня никто не родился…
– Что бы ты одела в траурный день?
Фэй мгновенно вычислила ловушку:
– Черный костюм. Белые ленты.
– Нет, – отвела она мою руку. – Оставь меня. Послушай мудреца Чжу.
«Сто лет – это высший предел продолжительности человеческой жизни…»
– Зачем нам глупая правда этого старика? – я лихорадочно сдирал с Фэй одежду.
«Из тысячи людей даже одному не удается достичь столетнего возраста. Но предположим, что найдется один такой человек…»
Я задыхался. Голос древнего мудреца звучал как бы со стороны. Я не хотел его слышать, но он доходил до моего слуха невнятно, но ясно, как звук утреннего дождя, как шелест влажного тумана. Руки Фэй еще отталкивали меня, но искусанные в кровь губы уже отвечали.
«Детство, проведенное в объятиях матери, вместе со старческим увяданием, отнимет у него почти половину отпущенного срока. Ночное забвение во сне и впустую потраченные в дневное бодрствование часы отнимут еще половину оставшихся лет. Непременные болезни, скорбь и горе, многочисленные утраты, беспокойство и страх отнимут еще и еще много времени, поэтому трудно найти такой момент, когда человек счастлив…»
– Заткни его!
«Существует красота женщин и вкус пищи, существуют прекрасные звуки и краски. Правда, красотой женщин и вкусом пищи тоже нельзя наслаждаться без перерыва, потому что все приедается…»
Я задыхался. Я притиснул Фэй к стене.
«Все живое появляется на свет, существует, потом исчезает…»
Закон природы, да. Неустранимый закон природы. Бесцветный голос мудреца подчеркивал непреложность этих законов. Голые влажные плечи Фэй… Она изворачивалась подо мной, вскрикивала, стонала. Ну, живет себе лютик один сезон, и пусть живет. Кому до этого дело? Ну, ползает черепаха одна по белому свету триста лет, пусть ползает.
«В жизнь приходят сразу, в смерть уходят постепенно…»
Я уже не чувствовал губ. Я умирал. Только солоноватый вкус крови.
«Разным на этом свете все делает жизнь, одинаковым делает – смерть…»
Фэй стонала. С развертки вебера на нас уставился самый настоящий струльдбруг.
«Тело его как высохший скелет, а сердце как мертвый пепел…»
Струльдбруг, в которого вдруг превратился мудрец Чжу.
«Знание его – его прошлое, и он никогда не думает о будущем…»
Гнусный взгляд, окостеневшие пальцы. «Мрачный и темный, лишенный естественных чувств и мыслей. И нельзя с ним обдумывать никаких планов…»
Мудрец Чжу был набит глупостями, как рыба икрой. Когда-то по наводке таких же, как он, толпа в Амьене растерзала одинокого старого человека. Он не смог убедительно доказать, почему выглядит таким старым. Останки старика сожгли в костре, разложенном там же посреди площади. Другого «бессмертного» линчевали под Лейпцигом. Этот, к своему счастью, умер чуть ли не после первого удачного удара по голове. Это разочаровало толпу: они ждали вечных страданий.
Впрочем, в обоих этих случаях вирус болезни Керкстона не был обнаружен.
Это позволило правительствам сразу нескольких стран заявить, что, возможно, проблема струльдбругов надумана, что, возможно, следует прекратить травлю одиноких престарелых людей. Бессмертия не существует. Таков был официальный вывод. Бессмертие принципиально невозможно. Даже школьникам известно, что любая закрытая система обречена на разрушение. А термодинамически открытые неравновесные системы, такие, как человек или животные, вообще существуют только до тех пор, пока остаются открытыми и неравновесными. Пространство и Время замкнуты. Сама Вселенная не вечна. Она неуклонно меняется в сторону «старения». А когда все устаканивается… наступает конец света.
Часть вторая
Речные заводи
(Шуйхучжуань)
Лето 2192 года
Тыква – желтая, как Солнце в старости.
Витражи дымных оттенков. Выцветшие акварели.
Шли месяцы. Я все реже бывал у лоло.
Крылатый амур под потолком. Казалось, что он подкрадывался.
Крылья амуру мешали. Глупое личико в мелких морщинках, злое, как у струльдбруга. Сейчас всадит стрелу по самое оперение, и вся любовь. «Мы не болеем, мы вымираем». Умный годами будет искать здоровую жену, а дурак наплодит детей от первой встреченной дуры. Даже амур понимает тщету этих усилий.
Человек уходит.
А струльдбруг вечен.
Как осознать чувства мотылька?
Я тщательно изучил взятую у Фэй монографию.
В каталоге отдела Биобезопасности (гриф: для служебного пользования) эта монография обозначалась иероглифом шан шу. То есть всего только – «Документы». Но подзаголовок обещал многое. «Мифы как база новой философии».
В лаборатории доктора Лестера Керкстона нас было семеро.
Семь необычных детей – нигде и никем, кроме, понятно, самого доктора Лестера Керкстона, не зафиксированный материал. Подопытные кролики, мыслящие мухи-дрозофилы, о которых не имели представления ни социальные, ни специальные службы. Нас собрали в лабораторию со всего мира. Официально мы не существовали. Нас не было. Наша необычная аура предопределила будущее. Мы ничего не знали о том, к чему нас готовят, но всякий раз, увидев доктора Лестера Керкстона, я испытывал непреходящий страх.
Запах крови.
Непреклонная воля.
Китайцем был только Аск.
Никогда бы не подумал, что Аск китаец. Складки в уголках глаз были почти незаметны. Но, похоже, именно он (я узнал это через полвека) внес в мир вирус болезни, поначалу принятой за некую новую модификацию куриного гриппа. Не думаю, что доктор Лестер Керкстон хотел чего-то такого. Думаю даже, что он этого совсем не хотел, такое развитие событий не входило в его планы. Просто исследования доктора были оборваны сразу и насильственно. 11 сентября 2001 года братья Алхамди, а с ними Файез Баннихамад, Мохад Алшехри и Марван аль-Шеххи, направили угнанный ими американский «Боинг-767» вместе со всеми его несчастными пассажирами на Южную башню Всемирного Торгового Центра…
Болезнь Керкстона.
С этим люди столкнулись позже.
Кашель. Грудная боль. Смертная испарина.
Инверсия, говорил доктор Лестер Керкстон. Или транслокация. Не помню точно.
Когда хромосома рвется, в большинстве случаев оторвавшийся кусок вновь воссоединяется, как бы слипается с основным телом хромосомы. Если этого не происходит, оторвавшийся кусок рассасывается, генетическая информация, заключенная в нем, пропадает. Концевые нехватки, дефишенси, так говорят исследователи. В геноме человека концевые нехватки ведут к ужасным и необратимым результатам. Например, к «синдрому мяуканья», когда новорожденные дети беспрерывно издают только этот характерный звук и живут самое большее сутки.
Доктор Лестер Керкстон нисколько не боялся риска.
Вирусы, культивированные им, работали весьма эффективно.
Они влияли на работу сразу многих систем. Скажем, организм начинал синтезировать дефектный фермент (L-сериндегидрогеназу), не справляющийся с превращением метионина в цистин. Отсюда разнообразные аномалии костей, особенно отчетливо выраженные у китайцев. У русских болезнь Керкстона лет до двадцати пяти практически никак не определялась, а к тридцати годам носитель дефектного гена уже передавал его своим детям…
Возможно, это Аска убили в Урумчи в 2078 году.
Зачем он приехал в город, охваченный эпидемией? Теперь уже никто этого не узнает.
Отель, в котором Аск остановился, окружила полиция. Персонал и обитателей успели эвакуировать, интенсивная перестрелка шла до вечера. Аск не хотел выходить. Он отстреливался. Пустили газ. К ночи спецназ ворвался в загоревшийся отель. На улицу вынесли обгорелый труп…
А может, Аска убили позже.
Бо Юй – профессиональный охотник (почти тридцать лет он обслуживал китайские зоопарки), в 2093 году в пустыне Алашань наткнулся на одинокого злобного старика, морщинистого, как черепаха, но живучего и верткого. Бо Юй убивал струльдбруга терпеливо и целеустремленно. Восемь дней и ночей он испытывал на старике все виды имевшихся при нем режущих, рубящих, колющих орудий. Струльдбруг ползал по песку и камням, поливал их кровью. Бо Юй несколько раз торжествовал победу, но, казалось, мертвый уже старик вновь открывал глаза…
Мифы базируются на недостаточной информации.
А вся человеческая история – это как раз такой вот прерывистый рассказ об отношениях немногих известных нам людей с чудовищной, живой, необозримой и безымянной массой. Индивидуально люди живут недолго, поэтому самые крупные и значительные изменения истории они наблюдают только на отдельных этапах. Два мерзких старика, утопленные у мыса Хиноде (Хоккайдо), прожили немало лет, но, конечно, могли не быть струльдбругами. Скорее всего, и не были ими. Обрывистый мыс Хиноде далеко выступает в море. Там на приглубых рифах местные рыбаки заметили старую джонку. Страшные, недружелюбные старики гребли веслами, показывали насмешливо сморщенные кулачки. Эпидемия свирепствовала в соседнем Китае, рыбаки не стали уповать на чудо и вызвали на помощь военных моряков. Орудия сторожевика разнесли джонку в щепы. Конечно, старики кричали, подавали непонятные знаки, но кто станет слушать безумных струльдбругов?
Подобная история повторилась с У Ханом.
В Пудонге, по ту сторону реки от центра Шанхая, богатый торговец рисом задекларировал свой возраст с разницей (как посчитали таможенники) ни много ни мало в сорок лет.
Но, может, и здесь произошла ошибка.
Несколько раз мы отправлялись с Фэй на маяк Омо.
Три года наших отношений выродились в редкие, но всегда страстные встречи.
Бесперспективность таких отношений, казалось, мало трогает Фэй. Но меня не отпускало странное ощущение, что, идя на встречу со мной, Фэй всегда полностью меняет одежду.
Чаще всего в ресторане «Ду» компанию мне теперь составляли Сатин и Королев.
Их споры о скором вторжении континентального Китая или России на территорию Сибирской автономии не отличались тонкостью, все равно я предпочитал Сатина и Королева штатному сотруднику службы Биобезопасности Ли Хунчжи, настоящими новостями считавшего плохие новости. Правда, Ли Хунчжи знал много интересного, например, о тайных домах встреч, раскиданных по всей северной Азии. В сетевых дот-комах право даже на короткий выезд стоит очень дорого, не каждый может этим своим правом воспользоваться. Но существует так называемый электронный кредит. Молодая женщина встречается с белым или желтым авантюристом в каких-то заранее обговоренных контрактом пунктах, иногда даже на борту туристических спутников. Разумеется, встречи проходят под незаметным, но жестким контролем. Но и к этому привыкаешь.
Быстрее всего я привык к виртуальным семьям.
Как правило, реальные отцы и матери окружали себя многочисленными виртуальными чадами. Наблюдать за этим было интересно. Мороженое, моченая морошка, овощи убывали только с тарелок родителей. Еда перед детьми всегда оставалась нетронутой, но дети плакали и смеялись, как настоящие. Своими бесчисленными капризами они могли довести родителей до отчаяния.
– Почему все это не отменят?
– Разве можно отменить надежду?
– Это так, – кивал Сатин. – Но когда придут русские, всех этих сумасшедших отправят в госпитали.
А Ли Хунчжи говорил:
– Живите, как сами можете.
Умные мысли в его голове не переводились.
– Жить как можете. Жить по-другому – большая ошибка. Здесь не Россия и не Китай, здесь Сибирская автономия. Здесь русские и китайцы растут и опадают безропотно, как листва с деревьев…
Купюры.
Бледные, рисованные.
С серыми клубами серого дыма.
– Что это?
– Погребальные деньги.
– Разве я похож на человека, готового к похоронам?
– Погребальные деньги – необходимы. Есть же у вас друзья.
– Друзья?
– Ну да, друзья.
– Как вас понять?
– Видите? На вашем столике лежат погребальные деньги, – объяснял мне Ли Хунчжи. – Кто-то сделал вам чудесный подарок. – Улыбаясь, Ли Хунчжи совсем не походил на штатного сотрудника службы Биобезопасности. – Большая честь заслужить такой подарок. Мы смертны, это не секрет. От такого подарка не отмахнешься.
– О чем вы? – все еще не понимал я.
– Я умру. Вы умрете, – вел свое Ли Хунчжи. – Вот когда такое случится, вам и понадобятся погребальные деньги. На первое время. Там ведь, понимаете, тоже придется устраиваться.
Одобрительно улыбаясь, Ли Хунчжи развернул вебер.
Перед нами, прямо в воздухе высветилась смутная туманная заводь.
Сырые камыши, сырой отчетливый запах гниения. У заиленного берега набегающей волной раскачивало распухшего утопленника.
– Смотрите! Этот струльдбруг просто в отличной форме! – Ли Хунчжи был в восторге. – Специальная служба наблюдает за утопленником уже более двадцати часов, а он делает вид, что не может даже пошевелиться.
– Зачем утопленнику шевелиться?
– А если это струльдбруг?
Кашель.
Бумажные фонарики.
Росписи под потолком и на красных стенах.
– Страх смерти можно превозмочь, часто показывая людям лица мертвых струльдбругов, – кивал Ли Хунчжи. – Струльдбруги вечны, но не бессмертны. Так называемое бессмертие – это из разряда естественных человеческих преувеличений. Сегодня струльдбруг вечен, а завтра сгорает в огне пылающего здания или лежит на заиленном берега. Простых людей такие слова бодрят.
Он всмотрелся:
– Очень страшное существо.
– А по-моему, ничего особенного.
– Вы просто не справляетесь с сущностями, Гао-ди. Вы размышляете, как типичный владелец швейцарской банковской карты. А я родился в чжунго, я вырос в чжунго. И ваша Фэй родилась в чжунго. И Сатин, и Королев. Мы все тут родились и тут выросли. И умрем, – подчеркивал он. – Нас знают, мы не внушаем подозрений. У нас нет детей, – добавлял он с особым значением. – А это существо – страшное, оно – чужак, – указал он на труп утопленника. – Откуда он мог приплыть? – Ли Хунчжи прищурился: – Сибирская автономия опирается на активных людей. Чтобы обезвредить такого вот страшного и опасного струльдбруга, операцию надо готовить задолго.
Я перевел взгляд на погребальные деньги:
– Что можно на них купить?
– Покой.
И, помолчав, Ли Хунчжи добавил:
– Погребальные деньги сжигают, провожая китайца в последний путь. Люди мечтают о покое. Они всегда мечтают о покое. Все знают, что настоящий покой нельзя купить, он приходит только сам. Но люди всегда мечтали о покое. Хотя никто еще не доказал, что там не будет болезни Керкстона…
«Дым сожженных тел поднимается так высоко, что даже самому Господу приходится привстать, чтобы увидеть эти полные надежд души…»
Я пересчитал бледные купюры.
– Их девять.
– Это знак.
– Какой еще знак?
– Вы неопытный человек. Смотрите.
Ли Хунчжи ткнул толстым пальцем в кожаную папку карты вин:
– Вот понятная схема. Несколько лиственниц, ресторан «Ду» и китайские кладбища по периметру. Целых четыре. Обратите внимание на номера кладбищ. Видите девятку? Вот же, вот.
И уставился на меня:
– Вы пойдете на кладбище?
– А это зачем? Зачем мне туда идти?
– Ваши неведомые друзья подают вам знак.
– Но у меня нет друзей в чжунго.
– Не имеет значения.
– Неужели мне надо идти на кладбище только потому, что кто-то подкинул на мой столик эти бледные бумажки?
– Это не бумажки, нет. Видите надпечатку? – с некоторым превосходством в голосе пояснил Ли Хунчжи. – Да, да, вот этот крошечный, почти незаметный иероглиф. Он читается как минтяо. Запомнили? Перевести можно как завтра. Видите, иероглиф завтра оттиснут на каждой купюре. Нет, нет, – понимающе усмехнулся он, – это не указание на день вашей возможной смерти. Живите, как можете. Жить по-другому – большая ошибка…
В год основания Сибирской автономии в доме мелкого чиновника Чжао Линя черная собака подняла голову и отчетливо произнесла, роняя слюну с длинных мокрых губ: «Люди теперь будут умирать часто».
Собака не ошиблась.
Я убедился в этом на кладбище.
Под бледным диском незаходящего Солнца неровно лежала плоская, поросшая редкими печальными лиственницами, равнина. Культ усопших не дал развиться в чжунго массовым крематориям. Бывшую тундру густо заселили вчерашние люди.
Зачем я сюда пришел?
Ну да, намеки Ли Хунчжи…
Кажется, он хотел, чтобы я появился на кладбище…
Ладно. Зачем разочаровывать активного сотрудника Биобезопасности? За мной, скорее всего, следят. Я незаметно повел взглядом по траурным, прихотливо заверченным зимними ветрами лиственницам.
Неведомые друзья. Но кто, кто?
Вдруг меня обожгло: Гриф! Это Гриф!
Конечно, я отогнал эту мысль. Какой Гриф? Прошло почти двести лет.
Ну, а соломенная собачка, погребальные деньги? Разве это не куки, – приманки, как говорят сетевики.
Ветки нависали так низко, что кое-где приходилось пригибаться.
Плоские песчаниковые плиты, изрезанные прихотливыми иероглифами. Игрушечный домик (так это выглядело)… Костлявый морской конек… Хищный трезубец… Раскрученная спираль… Меня неожиданно взволновал разбухший, беременный ветром парус. Потом – удлиненный всевидящий глаз. И водоросли, волнуемые невидимым течением. И пляшущий в отчаянии человечек. И рассыпающийся на глазах скелет. И снова раскрученная спираль…
«Ничего не изменилось».
Я не обернулся. Говорили не мне.
«А что, собственно, могло измениться?»
«Но вы же знаете, Шу Ци опять слышал голоса».
Что-то подсказало мне, что оборачиваться не надо. Так разговаривать могли только сотрудники службы Биобезопасности или родственники умерших.
«Шу Ци невольно выглянул в окно и увидел грифа…»
«А горлицу? Он увидел горлицу? Там была горлица?»
Обычная чисто китайская чепуха. Я узнал низкий голос старухи Радловой.
Несмотря на преклонный возраст она, оказывается, посещала кладбище. Теперь со спутником. Я обернулся, но незнакомый мне человек производил совсем уж безнадежное впечатление. Потертый плащ неопрятного зеленоватого цвета, такие же салатного цвета перчатки, слезящиеся глаза, морщинистая кожа. Дряхлый, очень дряхлый человек. Зато одежда – как открытая книга.
– Вы, наверное, тут кого-то ищете?
Я кивнул. Ли Хунчжи не дает плохих советов. Теперь я видел, что вел себя совсем правильно. С первых дней появления в чжунго я вел себя очень правильно. Никаких секретов. Я открыт для каждого.
От старухи несло одиночеством.
Читать бесплатно другие книги:
