Homeland. Игра Саула Каплан Эндрю

– Нет, Николас, – хохотал Иса над ошибками Броуди, и тот ему вторил. – Если что-то выстроилось в ряд, например, машины, это saff, а не khaff[45]. Английский труднее, у вас одно слово имеет много значений, зато в арабском для всего есть свое определение.

Иса ходил в медресе близ дороги, которая вела в Мосул. Акджемаль, туркменка из пекарни, говорила, что в Мосуле стоит американский гарнизон, однако Броуди о своих старался не думать.

Каждый день он провожал Ису на занятия и дожидался его под каменным забором, чтобы забрать домой. Однажды он заметил вырезанную над дверью звезду Давида.

– Здесь когда-то жили иудеи, да? – спросил Броуди у Исы, когда они шли домой вдоль края долины, заросшей деревьями и кустами.

– Говорят, что да, но это было давным-давно, – ответил Иса. – Теперь тут мы. Учителя, кстати, рассказывают, что в Священном Коране написано: Аллах даровал Тору пророку Мусе[46], так что иудейская книга тоже священна.

Этой дорогой они ходили каждый день, и если Броуди стал учителем английского и западной культуры для Исы, то Иса учил его арабскому и рассказывал об исламе. Мальчик стал ему лучшим другом, после Майка. В этом чужом и далеком от дома мире Иса был единственным другом Броуди.

Иногда они играли в футбол во внутреннем дворике; при этом неподалеку всегда бдил Афзаль с «АК-47». Иса для своих малых лет оказался очень проворен и ловок, и оба они, Иса и Броуди, смеялись над неуклюжестью последнего.

– Когда я был маленький, мы в английский футбол не больно-то играли, – оправдывался Броуди.

– Это же глупо, Николас, – заметил Иса. – Весь мир играет в английский футбол.

– Что сейчас проходите? – как-то спросил у мальчика Броуди. День выдался жаркий, и они по дороге домой присели у пенька в тени, выпили фанты. В сторону зеленого склона горы пролетела стая птиц ровной цепочкой saff. Они были так прекрасны на фоне голубого неба, что защемило в груди. «Рай, настоящий рай», – подумал Броуди. Правда, он оставался пленником, даже в раю. Прямо исламский вариант Жана Вальжана. Броуди вспомнил школьный курс литературы. В старших классах, однако, он прочел «Отверженных» в кратком изложении, так что был он, скорее, Вальжан в сушеном виде.

– Изучаем Коран, – ответил Иса. – Пытаемся понять его. Добрый мусульманин должен многое помнить, Николас.

– Что выучил сегодня?

– Про джихад. Это лучшее, на что может пойти мусульманин.

– Как это? – встревоженно спросил Броуди. Неужто людям вот так преподают доктрины религии?

– Погибнуть за веру, за ислам, – кивнул Иса, – это самое прекрасное, что я могу совершить. Посланник Аллаха, мир Ему, говорил, что умер бы множество раз в битве за Аллаха. Вот он какой, джихад, Николас. Это доброе дело.

– Убийство – это добро? Не верю.

– Нет, убийство – харам, Николас. Хорошо убивать только неверных, в бою. Когда вырасту, хочу стать очень храбрым.

– Я служил в армии, в морской пехоте, – сказал Броуди, – и мне не нравилось убивать. А ты… Ты даже мертвой вороны боишься!

– Ты прав, Николас, я должен стать храбрее. Ты мне поможешь.

Той же ночью Броуди лежал в спальне с открытым окном и слышал, как во дворе собираются люди Абу Назира: Далиль, Махди, Афзаль и прочие. Днем они готовили автоматы, гранатометы и взрывчатку. Что-то затевалось.

За ужином никто и словом не обмолвился о задуманном, однако Броуди ощущал напряжение. Он посмотрел на Ису, и тот взглядом дал понять: ни о чем не спрашивай.

Броуди не мог заснуть. Он так много времени проводил с Исой, что невольно стал вспоминать родных детей: Дану и Криса (которого почти не знал). Интересно, Крис вообще его помнит? Он был совсем крохой, когда Броуди уехал в командировку. Может, отец для Криса теперь – просто фото в рамочке на комоде? Мол, взгляните, это – мой папа, он служил в морской пехоте и не вернулся из Ирака.

Вдруг у него в жизни появился новый мужчина? Отчим, который водит его на стадион, читает ему перед сном? Мужчина, который не станет гнобить его, как гнобил самого Броуди Ганнер, и любит, как не любил его отец.

Почему нет? Джессика – женщина шикарная. С возрастом только похорошела и расцвела.

«Господи, школа… О Аллах, неужели в ту ночь я проиграл по твоей воле? И по глупости своей не догадался о том?»

Одиннадцатый класс. В тот вечер они играли против Аллентаунской центральной католической школы. Броуди принял передачу, поймал мяч и… уронил его. В голевой зоне! Некая сила, неподвластная самому Броуди, сила извне заставила его отвернуться и взглянуть на трибуны. Отыскать на них того единственного, кого видеть-то не хотелось. Но Броуди увидел его, выцепил из толпы: Ганнер улыбался, пока товарищ не передал Броуди мяч с расстояния в девятнадцать ярдов. Казалось бы, осталось пробежать еще чуть-чуть – и тачдаун; гордость переполнила Броуди… Но Ганнер больше не улыбался.

В глазах папаши сквозило презрение, гнев. Броуди знал, чувствовал каждой фиброй души: если он придет сегодня домой, то до утра не доживет. А если не явится, то до утра, скорее всего, не доживет мама.

После игры он сидел в раздевалке. Только один игрок из их команды, Демейн, стукнул его кулаком в плечо: мол, бывает, братуха. Остальные будто не замечали его, всем было паршиво после проигрыша. Один тачдаун, и игра сложилась бы совсем иначе, однако Броуди все испортил.

Наконец пришел Майк.

– Друган, Джессика ждет.

В этот момент Броуди понял, что нужно делать: он наскоро переоделся и с Майком вышел на холод. Отвел Джессику в сторону.

– Поехали со мной.

– Куда?

– Не знаю. Куда-нибудь. Прямо сегодня.

– В чем дело, Броуди?

– Джесс, я видел лицо Ганнера, когда облажался. Мне домой нельзя, он меня прибьет.

– С чего ты взял?

– Джесс, послушай, я тебя люблю, но другого шанса не будет: сейчас или никогда. Отца я знаю, как никто: если приду сегодня домой, один из нас погибнет. Кого-то просто убьют. Так что бежим со мной, или больше ты меня не увидишь.

– Да что ты такое несешь?! Я в десятом классе, куда я пойду? Мама с папой меня саму прибьют. Мне нельзя бежать.

– Джесс, Джесс, я люблю тебя, но не могу остаться. Все равно Бетлехем умирает, городу конец. Все уже давно в курсе, – сказал он и отвернулся.

– Бога ради, Броуди, уймись. Я пойду с тобой, не оставлю тебя. При мне отец тебе ничего не сделает.

– И я с тобой, – вызвался Майк. – Ганнеру придется всех троих убить.

В машине у Майка Джессика поправила Броуди волосы.

– Жаль, что ты уронил мяч, Броуди. Я думала, ты поймал его и крепко держишь. Я даже закричала… А знаешь что? Мне плевать. Если отец тебя не ценит, я сама с ним поговорю.

– Вы не понимаете, – покачал головой Броуди. – Ничего не понимаете. Думаете, он обычный папочка, как ваши отцы? Нет, он не такой.

– А какой? – спросила Джессика.

– Психованный морпех, убийца.

Когда подъехали к дому, Сибил, мать Броуди, в жизни не ходившая на игры, будто из какого-то суеверного страха, передавшегося ей с ирландской кровью, встретила их на пороге. Помахала рукой.

– Ники, нам надо в больницу.

– Зачем? Что случилось?

– Отец попал в аварию, – только и сказала Сибил.

Позднее выяснилось: Ганнер сел в машину и погнал вкруг стадиона, в сторону раздевалки. Он уже трижды садился пьяным за руль и на сей раз, держа на колене табельный пистолет, умудрился ранить себя в ногу.

Джессика взглянула на Броуди – потрясенного, ошеломленного – и поняла, что, говоря об отце, он ничуть не соврал. Броуди-старший – отец ее парня! – собирался застрелить и сына, и бог знает кого еще. Может, даже ее. Джессика задрожала, и Броуди обнял ее. Он улыбался, точно баньши.

– В чем дело? – спросила Джессика.

– Ты не поняла? – ответил он. С его губ так и не сошла паскудная ухмылка. – Мне больше не надо бежать.

– Как это?

– Отец прострелил себе колено, больше он мне не страшен. Копы заберут пистолет как улику. Отец охромеет, не сможет за мной гоняться. Когда эта сволочь выйдет из больницы или из тюрьмы – мне плевать, куда он угодит, – мы с ним будем на равных, я уже почти взрослый. – Броуди взглядом пожирал ее. – Мы с тобой сможем уехать попозже.

Он будто заглянул ей в душу, и Джессика кивнула.

Броуди снова осклабился.

– Я думал, что это худший день в моей жизни, а оказалось, что лучший.

– Слава богу, – сказала Джесс и поцеловала его.

– Да бог-то здесь при чем?..

Еще как при чем. На то была твоя воля, Аллах. Верно? А Джессика? С ней – что? Шесть лет она ждет призрак, который домой не вернется. Ей, поди, новые женихи прохода не дают. Ну конечно же, Броуди, открой глаза: она тоже человек и считает себя вдовой. Отпусти ее. К ней наверняка подбивают клинья. Наверное, даже кто-нибудь из твоих старых приятелей.

Майк, например. Лучший друг, с самого детства. Перед мысленным взором непрошено возник образ: выходной на пляже в Виргинии.

Они возвращались домой: усталые, загорелые, все в песке. Майк – такой здоровенный, улыбаясь от уха до уха – плелся позади и нес игрушки; Меган отставала от него на шаг. На какой-то миг – совсем краткий миг – Майк и Джессика переглянулись. Броуди показалось…

Так показалось или нет? Видел это Броуди или ему примерещилось?

Джессика с Майком? Нет, быть такого не может. Только не с Майком. И вообще, он женат на Меган – она, кстати, тоже красотка. Впрочем, нельзя не признать: Броуди пропал на шесть лет. Родные и близкие не знают, жив он или мертв. Вряд ли Джессика носит траур.

«Вот только я не погиб. Еще не мертв, так вас всех перетак! Да, я не прежний Броуди, не сын Ганнера, не бравый морпех, что верит вранью чиновников и командиров. Я мусульманин, я отдал себя в руки Аллаха».

Что там говорил Иса, цитируя аят из Корана? «Ведь Аллах ведает, а вы не ведаете»?[47] Все верно, люди ничего знать не могут. Один Всевышний ведает, что происходит, и молчит. Так что уймись-ка, Ник Броуди. Не придумывай. Кто ты, в конце-то концов?

«Сам не знаю. Не старый, не новый, а нечто среднее, переходное. Душа между адом и раем. Жду просветления. Bismillah[48], укажи путь, Аллах. Что делать? Да будет воля Твоя, аминь».

28 апреля 2009 года

АНБэшная прога позволяла следить за перемещениями де Брюйна (Кэрри по-прежнему не могла называть его Робеспьером). Он остановился в роскошном отеле «Аббаси», древнейшем в мире (по словам местных) и расположенном через улицу от дворца Хашт-Бехешт и садов Исфахана.

Встречу де Брюйн назначит уж точно не в «Аббаси». Не таков он: не любит светиться. Скорее, забьет стрелку в ресторане, чайхане или в саду. Да и самой Кэрри не следовало попадаться ему на глаза, что в Иране, где оперативнику ЦРУ работать всегда было непросто, делало задачу практически невыполнимой.

По поддельному иранскому паспорту, который Саул для нее справил, Кэрри заказала резервный номер в «Дибай Хауз», небольшом отеле в Старом городе. Затем вписалась в отель «Сафир», заняв номер на четвертом этаже. Из окна можно было наискосок увидеть парадный вход «Аббаси» через улицу.

Ожидание для оперативника – как отсидка на штрафной скамье. Эту часть шпионского дела никогда не покажут в кино, изобилующем сценами гламурных приключений агентов ЦРУ. Так думала Кэрри, сидя у краешка окна и исподтишка поглядывая на «Аббаси». Сколько часов агент ЦРУ проводит в ожидании? В общественных туалетах, машинах или, как сейчас, в номерах отелей, у окна, будто какой-нибудь герой русской классической литературы?

Утром де Брюйн наконец покинул отель и сел в такси. Кэрри пулей вылетела из номера и устремилась к лифту. Не дождавшись кабинки, сбежала на первый этаж по широкой спиральной лестнице. Если повезет, у входа удастся поймать свободное такси. Можно еще будет угнаться за де Брюйном.

Однако не успела Кэрри выбежать на улицу, как увидела де Брюйна – эта сволочь на такси объехала вокруг дворца, чтобы запутать след, и теперь приближалась к ее отелю. Секунда-другая, и он заметит Кэрри!

К счастью, по периметру круглого атриума в вестибюле шел ряд колонн. Кэрри юркнула за одну и, отвернувшись от входа, поднесла к уху сотовый. Она надела скромную черную чадру, а платок скрывал ее светлые волосы, так что де Брюйн не должен был узнать ее.

Она притворилась, будто шепотом говорит с кем-то по телефону на французском. Мысленно отсчитала несколько секунд и выглянула из-за колонны. Де Брюйн вошел в лифт, и как только двери кабинки затворились, Кэрри покинула укрытие.

Лифт отправился вниз. С какой стати?! Де Брюйн что, в бассейн собрался или в спа-салон? Погодите-ка, в отеле есть хаммам, баня, пускают туда только мужчин. Вот ведь хитрый подонок! Теперь понятно, где пройдет встреча.

В мужскую баню нельзя, и рядом ошиваться тоже не выйдет – заметят. Если только стать невидимкой… Как же узнать, с кем у де Брюйна встреча?

Как, как… В отеле всегда есть люди, на которых внимания не обращают. Горничные, например. Кэрри принялась искать по этажам и наконец увидела в одном из номеров на третьем этаже горничную – та прибиралась в комнате: молодая иранка в серой форме-тунике поверх джинсов и в черном платке. Кэрри вошла.

– Bebakhshid, я ошиблась номером, – сказала она.

– Ничего страшного, мадам, – ответила девушка.

Кэрри быстро пожаловалась ей на распутного мужа, а под конец поинтересовалась, сколько горничная зарабатывает.

– Четыреста тысяч риалов, Khanoum[49], – ответила девушка. Значит, примерно сорок долларов, подсчитала в уме Кэрри.

– Я заплачу миллион, если дадите мне форму, чтобы я могла проследить за этим лживым сыном двух отцов, – сказала Кэрри. Девушке она предложила почти сотню долларов и уже двадцать минут спустя, одетая в серую форму, мыла полы у входа в хаммам.

Снова ожидание. Кэрри возила шваброй по полу коридора. В одном она оказалась права: никто на нее даже не смотрел. Кэрри стала невидимкой. В руке она сжимала сотовый с включенной камерой. В ее распоряжении будет от силы секунда.

Наконец де Брюйн покинул баню: в тех же рубашке и слаксах, в которых приехал, чуть разрумянившийся. Глянув вправо-влево, направился к лифту.

Кэрри натирала пол, не поднимая глаз. Де Брюйна снимать она не стала – ей был интересен его визави.

Прошло минут десять, и вот из бани вышел невысокий иранец в костюме без галстука и очках в проволочной оправе. Он мельком глянул на Кэрри, а стоило ему отвернуться, как она щелкнула его на камеру. Потом еще раз – со спины и сбоку, когда он направился к лифту.

Кэрри подождала, пока иранец уедет на лифте, потом быстро добежала до подсобки, где оставила ведро со шваброй, переоделась в джинсы, топ и черный русари. Оставалось переслать фото иранца Саулу, и все – работа в Иране сделана.

На улице Телегхани близ мечети «Баб-эр-Рахмат» Кэрри видела интернет-кафе – до него было всего двадцать минут пешим ходом. Отправить оттуда фотографии, и можно ехать в аэропорт… Так думала Кэрри, поднимаясь на лифте к себе на этаж. В номере, собрав рюкзак, протерла все, чего касалась, и проверила, не осталось ли чего.

Закончив, пешком – чтобы не наткнуться на выходе на кого-нибудь нежелательного – спустилась на первый этаж, перевела дух и направилась к парадным дверям. Поймала такси и попросила высадить ее на автобусной остановке, в квартале от интернет-кафе.

Уже в кафе отправила фото Саулу, через сайт подставной фрахтовой компании с сервером в Гамбурге. Потом вышла из почтового ящика, вставила в порт флешку с программой, удаляющей все следы ее работы на компьютере и пребывания в сети, и уже собралась уходить, но тут услышала, что кто-то входит в кафе. Обернулась.

Вошли двое верзил в костюмах (один – с глазами-пуговицами), а за ними – двое полицейских в синей форме, с дубинками наготове. Посетители моментально притихли. Кэрри уперла взгляд в монитор, готовая, если что, перезагрузить компьютер.

Не помогло – ее схватили и вздернули на ноги.

– Komak! – закричала Кэрри. (Помогите!) Она отчаянно озиралась по сторонам, однако посетители – большей частью юноши – тупо пялились на то, как мужчина с глазами-пуговицами (сто процентов, агент ВЕВАК) велит полицейским запихнуть ее в припаркованный у тротуара фургон.

На улице один полицейский завел ей руки за спину и заковал в наручники, второй ударил по бедру дубинкой, и Кэрри, вскрикнув, упала на тротуар.

Сидя в салоне между двумя полицейскими и лицом к офицеру ВЕВАК, Кэрри видела в заднее окно фургона, как тянется улица. Они проехали мимо большой площади и выложенной синей плиткой мечети. Бедро пульсировало от боли.

«Ну вот и все, пришел конец», – подумала Кэрри. Ее замучают и убьют. Кто ее слил, кто заметил? Де Брюйн? Опознал ее, несмотря на маскировку? Выдал местным шпикам, несмотря ни на что?

Или агенты ВЕВАК проверили список тех, кто вселился в гостиницу за последний день, и выявил ее поддельные документы? Саул как-то сказал: «В любой операции куча переменных. Достаточно упустить одну мелочь, и поезд пойдет под откос. Главное даже не цель. Главное – выжить».

За фургоном тянулся широкий бульвар с неплотным движением. Фургон ехал быстро, выла сирена. «Куда спешить? – думала Кэрри. – Я у вас в руках: пленный оперативник ЦРУ, мы в стране, где нас ненавидят больше всего на свете и где за меньшие преступления кара – смерть. Не спешите, наслаждайтесь. Я никуда не денусь».

Дорога заняла больше часа. Судя по длинным теням, они оказались в северном пригороде Исфахана. Фургон остановился, проехал еще чуть вперед и снова встал. За ним закрылись вмонтированные в высокие бетонные стены железные ворота.

Тюрьма. Кэрри привезли в тюрьму. Она последний раз глянула на синее небо, спеша насладиться видом и думая: «О боже… Саул, Мэгги, папа…»

Ее завели в массивное здание, очень старое: штукатурка на стенах крошилась, пахло прохудившейся канализацией и отчаянием. Агенты о чем-то переговорили с дежурным на посту и повели ее дальше – коридорами, перегороженными стальными дверями, каждая из которых запиралась на замок вручную. Должно быть, Кэрри вели в женскую часть: там ее наконец препоручили охранницам, одетым в мешковатую серую форму и черные платки.

Охранницы криками и ударами погнали Кэрри в тесную камеру, где раздели и обыскали. Затем облачили в белый русари и безразмерный комбинезон, заковали по рукам и ногам и отвели в комнату, где из мебели имелось два привинченных к полу и расположенных друг напротив друга стула. У стены стоял деревянный стол, на нем – пара полотенец и жестяное ведро. Кэрри заставили сесть; в углу на потолке она заметила скрытую камеру и микрофон.

Господи…

Сердце неистово колотилось в груди. Кэрри уже полтора дня не принимала лекарство: кожа зудела, как от солнечного ожога. «Я не выдержу, – подумала Кэрри. – Этого я не выдержу, Саул».

Наконец пришел незнакомый иранец: по-своему привлекательный, в приличном костюме, белой сорочке, без галстука (это, должно быть, такая форма у правительственных агентов), с проседью в аккуратной бородке и шевелюре. Определенно, он был тут главный.

Долгое время иранец просто смотрел на Кэрри.

Протокол ЦРУ гласит: в плену у врага рано или поздно заговорит каждый. Главное не облегчать труд дознавателю. Учителя призывали уподобиться луку: самое главное – важные сведения храни глубоко внутри, постепенно, слой за слоем выдавая второстепенную информацию. Сначала вскроется иранская легенда Кэрри, затем ее подложная личность – Нэнси Уильямс, стрингер из кувейтской редакции «Лос-Анджелес таймс». Дальше – сирийская легенда, Джейн Мейерхофф, турагент из Цинциннати. «Только не выдавай все и сразу, тяни до последнего», – сказала себе Кэрри.

Если, конечно, получится.

– Salam, – поздоровался иранец, закуривая сигарету и продолжая на английском: – Вы в тюрьме Дастгерд. Я офицер Министерства разведки и национальной безопасности Ирана. Еще нас называют просто МРНБ.

– Khahesh mikonam, – прошептала Кэрри. (Пожалуйста.) – Произошла ошибка.

– С вашей стороны – да. Вы агент ЦРУ и должны понимать: таких, как вы, в Исламской Республике ожидает смерть. Пощады не будет, и то, что вы – женщина, вас не спасет. Вы умрете.

Сердце ушло в пятки. Кэрри, конечно, знала, что к этому все идет, но вот приговор ей огласили официально, и он стал, как никогда, реален. «Саул, что я здесь делаю? Зачем понадобилось забираться так далеко? Вроде все уже сделали. Неужто это было так важно? Черт возьми, Саул, в чем смысл? За что мне тут подыхать?!»

– От вас уже ничего не зависит, – спокойно произнес иранец. – Разве что один момент: умереть на виселице, без… особых мучений. – Он выдохнул струю дыма. – Или погибнуть в агонии, как раненое… животное. Поймите меня правильно, мадам, умрете вы так или иначе. Скоро.

– Я американский дипломат, у меня неприкосновенность. Требую, чтобы вы обратились в швейцарское посольство, – произнесла Кэрри, чувствуя себя как за карточным столом, где ставки велики, всем выпало по хорошей руке, а ей – всякая дрянь.

– Да, мадам, мы видели ваш паспорт. Нэнси Уильямс, журналист… Типичная легенда для агента ЦРУ. Документы жительницы Ирака? Ваша страна, само собой, не поддерживает дипломатических отношений с Исламской Республикой, то есть вам некуда обратиться. Впрочем, все это не имеет значения. Вы – шпион. Как вас зовут? На самом деле?

Ну вот, началось.

– Нэнси Уильямс.

– Как хотите, – пожал он плечами, поднимаясь со стула.

Миг спустя в камеру быстро вошли три охранника. Они отволокли Кэрри к столу, и пока двое держали ее, третий накинул ей на лицо полотенце. Кэрри хотела отвернуться, но ее схватили за волосы, сквозь платок, так что она закричала. Кэрри не могла даже пошевелиться.

– Пытка водой, – произнес офицер МРНБ. – Это вы, американцы, научили нас ей. Говорят, человек чувствует себя в точности, как будто тонет. Конечно, не всем выпадает тонуть раз за разом. Это так страшно.

Чиркнуло железо по дереву, рядом заплескалась вода.

– Вопрос первый, – сказал офицер. – Твое настоящее имя, шлюха ты грязная. Настоящее имя.

28 апреля 2009 года

Саул в этот самый момент сидел в чайной при отеле «Шератон Кувейт», расположенном в похожей на Манхэттен зоне небоскребов, близ Первой кольцевой у залива.

Чайная откровенно напоминала английский клуб: на стенах панели красного дерева, стулья с мягкой обивкой, розы в вазах на столах. Перед Саулом на столике, рядом с чайником из веджвудского фарфора и булочками, стояла доска для игры в го. Правда, думал Саул вовсе не об игре. Все его мысли были о Кэрри.

Она так и не добралась до тайника – в клумбе в саду дворца Чехель-Сотун. Предполагалось, что Кэрри каждые двадцать четыре часа будет оставлять в тайнике флешку или записку, или хоть какое-то сообщение в шкатулке, зарытой в землю (под третьим слева от помеченного мелом кирпича). Если до тайника она не добралась, значит, ее схватили и в этот самый момент пытают, допрашивают. А он, Саул, сидит здесь, прохлаждается за чаем и выпечкой.

«Аж самому противно».

Все зависело от нее, от Кэрри, как всегда. Она – последняя деталь стратегии, от нее зависит судьба военной кампании в Ираке, измученной конфликтом американской нации и, наверное, всего Ближнего Востока. Если у Кэрри ничего не получится, страшно подумать, что ждет Америку… Самое кровавое отступление за всю ее историю. Кэрри сейчас проходит через такие испытания, каких не видали увешанные медалями ветераны войны, потому что Кэрри – одна, сама по себе. Там, куда ее отправил Саул.

«И отправил бы снова», – подумал он. Разве есть выбор? Иначе вся война, жизни солдат, деньги – все коту под хвост. Случится бойня, самая страшная в Ираке кровавая баня. Что есть жизнь одного агента по сравнению с такими угрозами?

«Не надо мне Талмуд цитировать, папа…» Перед мысленным взором возник образ отца, когда тот лежал в гробу: в костюме и талите[50]. «Только не сейчас. Жизнь человека – что жизнь вселенной. Мира была права: надо было уходить в отставку еще в Тегеране, много лет назад. Господи, – взывал про себя Саул, оглядывая пустую чайную, – как тяжела моя игра, как тяжела жизнь!»

Подошел официант – подлить свежего чаю, но Саул жестом попросил его уйти.

Вошел подполковник Ларсон в штатском. Проходя мимо Саула, он тихо пробормотал: «Номер шестнадцать ноль пять», – и сел за соседний столик, подальше от него.

Саул отпил напоследок чаю, подождал еще немного, потом сложил доску для игры в го и камушки в «курьерскую» сумку, где также лежал ноутбук, и вышел в вестибюль. На лифте поднялся на пятнадцатый этаж, пешком – на шестнадцатый, оглядел коридор, и наконец, никого не заметив, подошел к номеру 1605, постучался.

Генерал Деметриос – тоже в штатском – открыл дверь. На столе в его полулюксе Саул заметил доску для го. За нее-то они и присели, друг против друга.

– Говорят, что математически комбинаций в этой игре больше, чем атомов во вселенной, – заметил генерал, делая ход черным камушком.

– Я тоже слышал об этом, – ответил Саул, ходя белым.

Несколько минут они играли молча.

– Ваша оперативница в Иране? – спросил наконец Деметриос.

Саул кивнул.

– Ее арестовали? Осторожнее, у вас атари[51]: еще ход, и я уберу этот камушек.

– Да, – ответил Саул, переставляя еще камень так, чтобы создать «глаз» в другой позиции. – Дело не в том, кто сколько камней уберет, а в том, кто победит в итоге.

– За то, на что отважилась ваша сотрудница… у нас наградили бы медалью.

– Медалями у нас не жалуют. Только черной звездой на стене в Лэнгли, без имени. Если погибнем.

– Задумка сработает? – спросил Деметриос, делая очередной ход.

– Может быть, – ответил Саул. – Если Кэрри хоть немножко продержится. На это мало кто способен.

– Уже известно, кто наша цель?

– Пока еще нет. Правда, до того, как арестовали Кэрри – а ее, судя по всему, арестовали, – она успела прислать фотографии визави Робеспьера. Я немедленно отправил их Биллу Уолдену. Скоро мы что-нибудь да узнаем. Впрочем, картина слишком велика. Пока что главная цель – помимо спасения Кэрри – это война.

– Сколько у нас времени до терактов?

– Два дня.

– Вот и воюй в таких условиях, – пробурчал Деметриос, переставляя камушек.

– Просто вам так действовать непривычно.

– Да, непривычно. Когда отбываем?

– Как только я вас одолею, – ответил Саул, на последнем ходу заключив крупнейшую группу черных камушков в кольцо.

Позднее в международном аэропорту Саул заглянул в магазин «Харли Дэвидсон» и, делая вид, что рассматривает товар, подумал о Кэрри. И о Мире, о том, что она сказала тогда напоследок, улетая из Тегерана.

– Саул, настоящее библейское имя.

– Спасибо родителям, – пожал плечами Саул, думая об инфе от Джавади и в какую ловушку он угодил. Не будь она столь важной, Саул подал бы рапорт и сам бежал из Тегерана. Всей душой он хотел сесть на самолет и улететь вместе с Мирой.

– Это ведь был царь? Падший царь? – сказала Мира, буравя Саула взглядом. Нашла, что вспомнить. Недостойного царя, из ревности подвергшего гонениям угодного Богу царя Давида. Что же теперь, за его грехи расплачиваться?

– Хуже мне не будет, можешь не стараться, – вслух произнес он.

– Ты хоть понимаешь, что и ты мне нужен? – уходя, обронила Мира.

– Правда? – спросил Саул, но Мира уже показывала паспорт пограничнику.

«Только потерпи немного, Кэрри, потом можешь сдаться. Выживи, прошу тебя».

С купленного в аэропорту предоплаченного сотового Саул написал Мире эсэмэску:

«скучаю, не хватает тебя». – Отправив сообщение, подумал: хоть бы ответила, хоть бы не оставила меня.

Уже когда он поднимался по трапу, пришел ответ: «И я скучаю. Когда?»

«скоро», – написал Саул, облегченно вздыхая. Сев на свое место, выключил телефон. Оставалось надеяться, что Кэрри еще жива и план сработает.

29 апреля 2009 года

Кэрри приговорили к смерти. Казнить ее должны были во внутреннем дворе тюрьмы – там стояла виселица или где-нибудь в тесной камере – выстрелив в затылок. Офицер МРНБ дал понять: начальство уже сказало последнее слово. Не пройдет и часа, как Кэрри убьют.

Палачи узнали от нее все: о настоящей личности, о Сауле, ЦРУ, операции «Железный гром». О плане атаковать «Революционную гвардию» и «Армию Махди» в Бакуба, который, возможно, станет последним наступлением американских сил на Ближнем Востоке, ведь напасть на Бакуба и отрезать шиитскую «Армию Махди» от поддержки – не сама цель операции (это был последний секрет, который Кэрри выдала дознавателям).

Она сбилась со счета, сколько раз ее топили. Разучилась задерживать дыхание: стоило воде попасть на обмотанное полотенцем лицо, как срабатывал рвотный рефлекс. Кэрри чувствовала, что тонет, умирает. Бороться с охранником, державшим ее, было бесполезно. Кэрри глотала воду, вдыхала ее, но стоило начать отключаться, как пытка прекращалась. Кэрри кашляла, блевала водой, мочилась, утратив контроль над телом. На секунду удавалось вдохнуть воздуха…

И тут ей снова накидывали на голову полотенце, хотя Кэрри кричала: «Стойте! Я скажу! Все скажу!». Впрочем, кричать было поздно: вода уже лилась на лицо, Кэрри откашливалась и отплевывалась, вопила, вдыхая еще больше воды. Промокшая ткань лезла в рот и ноздри.

После третьего раза офицер снова спросил ее настоящее имя, и Кэрри назвала его: Джейн Мейерхофф. Сказала: да, она работает на ЦРУ, кувейтское отделение.

– Кто твой шеф? – спросил офицер МРНБ.

– Чарли Браун, – ответила Кэрри.

Ее топили еще дважды, и на сей раз Кэрри решила, что точно умрет. Потеряла сознание. Когда ее привели в чувство, она раскололась: Перри Драйер, Багдад. Штаб операции «Железный гром» во Дворце Республики.

– Что ты делаешь в Иране? – спросил дознаватель.

Робеспьер, де Брюйн, «крот» – Кэрри о нем рассказала, умолчав об Эрроухэде и Уарзере в Кербеле.

– Лжешь, дура, – ответил офицер. – Чтобы бы ни затеяли американцы, мы будем готовы. Они угодят в ловушку. Даже если у них получится сокрушить какую-то часть революционных сил, то что нам помешает отправить подмогу на следующий же день?

– Не знаю, – взвыла Кэрри. – Хватит, пожалуйста. Я простой оперативник. Прошу, прекратите…

Офицер МРНБ наклонился к ней, и Кэрри испугалась, что его гнусная харя станет последним, что она увидит в этой жизни. Даже чудом уцелев, она этой рожи не позабудет.

– Ты лжешь, Джейн Мейерхофф. Мы оба это знаем, ведь так?

Он сделал жест помощникам возобновить пытку.

– Не-ет… – взвыла Кэрри. Ее стошнило прежде, чем вода полилась на лицо, и на сей раз Кэрри выложила остатки сведений: – Это ловушка. «Хищники» и «Апачи» устранят любое сопротивление, но смысл операции не в этом, – ничего не соображая, задыхаясь, проговорила она.

– Тогда скажи, в чем он, и я велю прекратить пытку, – сказал офицер МРНБ. – Серьезно, мне она удовольствия не доставляет. Khahesh mikonam, Джейн.

«Ну, скажи им все. Только имени своего не называй».

– Хватит, – простонала Кэрри. – Больше не выдержу. Пожалуйста…

– Тогда признавайся, и мы закончим.

– Бакуба. После бойни докажут, что это «Революционная гвардия» убила американцев, – всхлипнула Кэрри. – Нам плевать на Ирак, все дело в иранской ядерной программе. Нужен повод, чтобы напасть на ваши ядерные объекты. Не только в Эраке и Натанце. Мы знаем и про «Форду», и почему он расположен близ Кума. «Форду» для вас – что Геттисберг для американцев. Вы чтите павших во время «Священной обороны», в вашей войне с Ираком. Не зря вы там разместили центрифуги, «Форду» для вас священен. А еще он связан с Кумом и пришествием Двенадцатого имама, Махди, истребителя неверных. Мы все поняли. Раскусили вас! – прокричала Кэрри.

– Значит, Бакуба – ловушка для Ирана? – вслух подумал офицер МРНБ. – Говори, шлюха!

– Да! Мы знаем, знаем, что это джихад. Знаем, что такое «Форду», что он значит для вас. «Железный гром» – это повод для Америки и Израиля раз и навсегда уничтожить ваши ядерные заводы!

– Живо, – обратился офицер к подручным, – заткните ее! Уберите прочь! – Он грозно посмотрел на них. – Чтобы никто об этом не узнал. Никто!

Полотенца с головы так и не сняли. Кэрри отволокли в тесную бетонную камеру, там заковали в наручники и бросили на пол. Кэрри лежала, сгибаясь в рвотных позывах и плача. Она выдала все, кроме своего настоящего имени. Предала страну и все, во что верила.

Наконец она села. Кожу покалывало, как будто через тело пропустили ток. Слишком долго Кэрри не принимала лекарство. Она уставилась на трещину в стене, и эта трещина вдруг начала расти. Как под микроскопом. Из нее полезли жуки и бактерии размером с ладонь, они хлынули на пол и устремились к Кэрри. Набросились на нее, начали пожирать. Ее словно кололо одновременно миллионом крохотных игл. Кэрри безуспешно попыталась стряхнуть с себя паразитов.

Какая-то часть ее мозга твердила: это неправда! Кэрри сходила с ума, чего боялась больше всего, даже сильнее, чем пыток, еще с того дня в Принстоне, когда узнала, что больна биполярным расстройством. «Сосредоточься, Кэрри, тебя хотят казнить. Да пошли вы, уроды! Клала я на вас».

Жуки ели ее, прогрызали себе путь внутрь, а после – наружу. Никто ее не убьет, она и так мертва, умирает. Кэрри легла на бок, прямо на бетонный пол, и заснула.

Позже – через день, а может, всего через час – пришел офицер МРНБ в сопровождении двух охранников и сообщил: Кэрри приговорили к смерти. Сказал просто и сухо.