Ночь с вождем, или Роль длиною в жизнь Хальтер Марек

Я был в ярости, в смятении.

— Кто еще об этом знает?

— На данный момент ни один из тех, кто мог бы вам напакостить. И как ваш адвокат, я позабочусь, чтобы информация не распространилась. Так какой же процент вы мне предлагаете?

— Ну, процентов двадцать.

— Тридцати мне бы хватило.

— Выбора вы мне не оставляете, так?

— Не исключено, ваша русская связана со шпионской сетью, слямзившей секрет атомной бомбы, чертежи новейших радаров, разработки Боинга-52. Может и возглавлять эту банду. Притом не забудьте, какое сейчас горячее времечко — выборы на носу… Эти психи с Лу-Лэнд-авеню не стерпят пинка, которым вы их собираетесь наградить, Ал. С этими мальчиками из ФБР в серых костюмах шутки плохи. Не боитесь, что Гувер вам крепко врежет по мозгам?

— А что делать? Маккарти и Никсон больно уж нагло передергивают карты. Да и все заседания — какой-то непристойный балаган. Сейчас, кроме меня, никто их не может разоблачить. Значит, брошусь на амбразуру.

— Тогда послушайте мой совет: больше не суйтесь в волчью пасть, меня не предупредив. Мне проще вооружить вас дубиной, чтобы дать волку по сусалам, чем потом вытаскивать из его брюха.

Осмыслить совет Т. К. у меня времени не нашлось. Стоило положить трубку, как раздался звонок, призвавший меня к служебным обязанностям.

— Привет, Ал, — раздался голос Сэма.

Надо ж, не стерпел, позвонил первым! Совсем на него непохоже.

— Ну, выкладывай, что там и как.

Мне пришлось повторить рассказ. О своем визите в тюрьму я и тут умолчал. О договоренности с Т. К. тоже: решил пока отложить унылый торг насчет компенсации затрат.

Как всегда, Сэм меня слушал молча. Потратив этак четверть часа, я ему рассказал о злоключениях Марины по пути в Биробиджан и поделился полученными от О’Нила сведениями об этой богом забытой сибирской дыре. Несмотря на его молчание и шелест постельного белья, я знал, что Сэм все мотает на ус. Только когда я помянул, что Марину потрясло сообщение о гибели Михоэлса, прозвучал вопрос:

— А, так, значит, они все-таки решили его кокнуть?

— Да, в Минске. По утверждению О’Нила, инсценировали автомобильный наезд.

— Ну, это им запросто. Они мастера инсценировок. Твой цэрэушник прав: гастроли Михоэлса в Америке очень сыграли на руку дяде Джо. Дело не только в полученных миллионах. На какое-то время русские стали героями. Я отыскал свою статью и заметки, сделанные на стадионе Поло-Граунд, когда там выступал Михоэлс в июле 43-го. Красная армия только-только отогнала немцев от Сталинграда, шли тяжелые бои под Курском. А уже в августе мы заняли Палермо…

К тому времени Марина шесть-семь месяцев как находилась в Биробиджане, подсчитал я.

— Бешеный успех! Стадион ломился: народу не меньше пятидесяти тысяч. В основном евреи из Бруклина и Нижнего Ист-Сайта. Но и знаменитости: Эйнштейн, Чаплин, Томас Манн, Эдди Кантор, скрипач Менухин… Забавно, почти готовый черный список: Маккарти уже половину вышвырнул из страны… Но тогда Советы были в моде. И конечно, сам Михоэлс произвел впечатление. Потрясающий тип! Урод уродом, но голос, жесты просто гипнотизировали. Хотя он приехал к нам не в качестве актера, а как председатель Еврейского антифашистского комитета. Он старался внушить очень простую вещь: немцы собираются уничтожить евреев всех до единого. Тут речь не о погромах, не о стихийных вспышках ненависти, которых сколько уж было за последние два тысячелетия. Нет, немцы задумали полный геноцид евреев. Я до сих пор не могу забыть его слова: «Вы, наши братья, должны понять, что сейчас в СССР на полях сражений решается и ваша судьба! Не тешьте себя надеждой, что Гитлер до Америки не доберется. Его ненависть настигнет и вас! Океан недостаточно широк, чтобы вы себя чувствовали в безопасности. К вам взывают ваши братья с Украины, из Минска, Белостока. Помните, что мы единый народ! Красная Армия сражается за нашу и вашу свободу…» Своей речью он всех как оглоушил. Стадион взорвался аплодисментами. Но не сразу. У нас — будто мурашки по коже. Особенно у тех, кто бежал из Европы от Гитлера или кого вывезли оттуда родители. Им-то уж ничего не надо было растолковывать… Короче говоря, врезал так врезал!

Обычно Сэм был немногословен, а тут целая речь! Я расслышал позвякиванье рюмки. Мне б сейчас тоже не помешало выпить. Увы, бутылка, припрятанная в шкафчике, оказалась пуста. В последние дни я изменил многим своим привычкам.

Сэм нарушил молчание:

— Мои заметки интересней, чем статья. Они могут тебе пригодиться. Пошлю их с курьером.

— Спасибо.

— Но и там не все. Кое-что лучше было в ту пору не доверять бумаге.

— А сейчас можешь мне рассказать?

— Допустим.

Последовала пауза. Меня она не удивила: уже привык к его манере вести беседу. Теперь я стал догадываться, почему он поспешил мне звякнуть. Из кучи хлама на столе я выудил блокнот и карандаш. Затем, подождав, когда Сэм сделает очередной глоток, буркнул:

— Ну давай…

— Для Сталина Михоэлс был вроде Троянского коня. Дядя Джо, как никто, умеет замаскировать непролазную чащу красивыми деревцами.

— Что ты имеешь в виду?

— В начале войны мне заказали статейку о лагере под Сиэтлом, где были интернированы японцы. Там я познакомился с одним парнем из ФБР. Ничего малый, с извилинами в голове. Мы почти сдружились. Где-то через полгода после гастролей Михоэлса, прочитав мою статью, он мне брякнул: «Надеюсь, Сэм, тебе вскоре удастся что-то разнюхать о танцевальном ансамбле Дяди Джо».

— Так и сказал «о танцевальном ансамбле Дяди Джо»?

— Дословно! Мол, ты восхищался солистом, а на танцоров в глубине сцены не обратил внимания. А они тем временем обделывали свои делишки. Задача поездки Михоэлса была не только собрать доллары и завоевать наши симпатии…

— А он сам-то знал?

— Возможно, и нет. Если и догадывался, то старался об этом не думать. У него не было выбора. Ясно, что Михоэлса выпустили из СССР только по воле Сталина и на его условиях. А у Михоэлса была цель — воззвать к американским евреям…

— Чем же занимались другие «танцоры»?

— Симпатии к Советам, которые удалось возбудить Михоэлсу, очень помогли не только растрясти еврейские кошельки, но добиться от некоторых американских евреев более важных услуг. Думаю, этим занимался один из членов Еврейского комитета — Ицик Фефер, одновременно поэт и сотрудник ГБ. Михоэлс проводил пресс-конференции, а тот пользовался их плодами. И вручал эти плоды советским резидентам из рук в руки. Шпионам-профи, работающим под прикрытием советского консульства в Нью-Йорке. Двух могу назвать: Леонид Квасников и Александр Феклисов.

Я быстро записал фамилии.

— И дело пошло?

— Еще как! Очень многих Михоэлс убедил, что Сталин и Красная армия — авангард борьбы с фашизмом, а Штаты и Британия — у них на подхвате. Из этого логически вытекает: чтобы Советам одолеть Гитлера и тем спасти евреев от полного уничтожения, им просто необходима атомная бомба. Значит, Америка не имеет права приберечь бомбу только для своих целей. Так поможем русским ее создать! Звучит вполне убедительно.

— Для тебя тоже?

Сэм издал свой фирменный смешок, которым, однако, баловал людей не часто.

— Да как-то все же неловко в это влезать, правда? К счастью, у меня не было и соблазна. Я не располагал информацией, которая могла бы порадовать Дядю Джо.

Тут я вспомнил собственный военный опыт. Он был невелик — три года. С 44-го по 47-й проторчал сперва в Англии, потом в Берлине. Ничего героического. Но и этого достаточно, чтобы мне тоже было бы неловко.

— Ясно.

— Тут важно, Ал, до какого предела…

— Что ты имеешь в виду?

— Когда-нибудь слыхал о Клаусе Фуксе?

Я не мог сдержать улыбку. Мне уже о нем все уши прожужжали.

— Скоро выучу его биографию наизусть. Это тот парень, который был шишкой в Лос-Аламосе и выдал Москве секрет атомной бомбы. В прошлом году его арестовали англичане, а в марте он раскололся. Наша «Пост» о нем писала.

— Но вряд ли ты знаешь, как он ответил англичанам на вопрос, почему нас предал. «Никакого предательства! Пожертвовав миллионами жизней для победы над Гитлером, большевики спасли и Британию, и Соединенные Штаты. Было бы настоящим преступлением скрыть от них секрет атомного оружия. Американцы пытались обокрасть науку. Все, кто мне помог предотвратить эту кражу, герои!»

— Превосходная защитительная речь! Для многих бы прозвучала убедительно лет этак пять-семь назад, верно?

— Именно. А по нынешним временам он просто чушь городит. Сейчас не 43-й, мы уже не воюем с Гитлером. Теперь у нас другой враг по ту сторону Атлантики, для которого наша бомба служила бы острасткой, чтоб не нарывался.

Сэм сделал паузу, наверно, допивая рюмку.

Я заговорил первым:

— Мне известно не только, кто такой Фукс, но и то, что он сдал нескольких агентов англичанам и ФБР. Что в последнюю неделю прошли аресты. И знаю, что юнец Кон жаждет приплести к этой истории Марину Гусееву.

— Значит, ты меня тем более поймешь. Ей крышка, Ал. Жизнь твоей русской висит на волоске, и они постараются, чтобы он поскорей оборвался. А может, они правы? Ведь и впрямь распутывают эту чертову шпионскую сеть узелок за узелком, а не просто ломают комедию в угоду Никсону и Маккарти.

— Но Сэм…

— Погоди, теперь ты меня выслушай. Перестань финтить, если не хочешь потерпеть крах вместе с этой симпатичной дамочкой. Очень было бы для меня досадно: ты хороший парень и отличный журналист. Но твой крах будет и крахом нашей газетенки, которая всех нас подкармливает. Этого я не допущу!

— Не уверен, что я тебя понял, Сэм. Чего конкретно ты от меня хочешь?

— Все очень просто: ходи на заседания, не пропускай там ни единого слова, все бери на карандаш. И точка! Не изображай из себя ангела-хранителя, у тебя нет крылышек. Тебе ясно или разъяснить подробней?

У меня задрожала в руке телефонная трубка. Значит, и Сэм проведал о моем походе в Старую тюрьму? Нет, разъяснений не требовалось. Но откуда узнал? Да еще так быстро!

Я закурил сигарету, чтоб немного успокоиться.

— Можно тебя спросить об одной штуковине, Сэм? Ты до сих якшаешься с тем фэбээровцем, о котором мне говорил?

В трубке раздалось покашливание. Тон Сэма смягчился:

— Видимся частенько. Он теперь мой родственник, женат на двоюродной сестре. Любит иногда излить душу. Никто себе не представляет, как одинок может быть агент ФБР. К тому же он из тех, кому обрыдли все эти клоуны, фабрикующие ложные доказательства. Поэтому он меня всегда предостерегает, чтоб я не ступил на шаткую половицу.

— О’кей, больше вопросов нет.

— Вот и отлично.

— Мне нужна помощь в Нью-Йорке. Все в рамках правил. В архиве медицинского факультета или каких-нибудь врачебных картотеках могут найтись сведения о докторе Майкле Эпроне. Он жил в Бруклине. Не так уж давно, возможно, его там помнят.

— Посмотрю, что можно сделать.

После этого мы аккуратно положили трубки. Чуть дрожащей рукой я раздавил окурок в пепельнице.

Т. К. ошибся. Он не единственный знал о моей утренней проделке. Как, однако, стремительно разлетаются новости! Любопытно, кто еще в курсе, кроме ФБР? Кон, Вуд, Маккарти? Вполне возможно.

В панике я набрал телефон Т. К. Взял трубку Улисс. Хозяина нет дома, он обедает в городе. Что-нибудь ему передать?

Поблагодарив Улисса, я назвал свое имя. Потом закурил новую сигарету, чтоб унять дрожь в пальцах. Надо было сосредоточиться и пропустить стаканчик. Покинув нашу контору, я устроился в баре на Вернон-стрит. Заказал пива и бурбон. Еще сэндвич в придачу. Но когда официант его доставил, обнаружилось, что мне кусок не лезет в горло. От страха!

Меня мучил вопрос: если они все знали заранее, почему же дали встретиться с Мариной? Бред какой-то!

Хлебнув бурбона, я попытался навести порядок в своей черепушке. Как меня засекли в тюрьме, не стоило и гадать. Было наперед ясно, что так или иначе засекут. Еще хорошо, что у меня хватило ума не оставить там пропуск, подделанный Ширли. Кстати, он до сих пор у меня в кармане.

Нельзя допустить, чтоб у нее были неприятности из-за этой фальшивки! Я решительно направился в сортир. Там, порвав листок в клочья, спустил его в унитаз.

Когда я вновь уселся за столик, мозги у меня уже немного прояснились. Пришла в голову мысль. Даже скорее, вернулась. Как-то подозрительно легко Вуд допустил меня на слушание. Наверняка у него был свой интерес. Но вот в чем загвоздка: это решение он не мог принять единолично, не согласовав с другими членами Комиссии. Так за каким же чертом я понадобился Маккарти и Никсону?

Допустим, они выставили газетчиков, чтобы подогреть интерес: это их обычный финт. Два-три дня они бы демонстрировали свои фокусы при пустом зале. В результате Марина оказалась бы целиком изобличена, а эта банда — на коне. Тут совсем не помешал бы свидетель их подвигов, который им пропоет дифирамбы, то есть тиснет статейку, где бы все они выглядели молодцами. Но ведь они понимали, что я для этого не гожусь. Могли бы найти кого-нибудь посговорчивей. В Вашингтоне полно жополизов, а они знали твердо, что я не из их числа. Так почему ж выбрали именно меня?

Этот вопрос породил очередной: почему ко мне до сих пор не нагрянули серые человечки из ФБР? В последнее время журналистов сажали и за меньшие вольности.

Возможный ответ: потому что с самого первого заседания я себя вел именно так, как требовалось этой банде.

Может, им вовсе не мои дифирамбы нужны, а совсем наоборот?

После второго стаканчика у меня в голове прояснилось окончательно. Маккарти и Никсон почуяли добычу, так и ждут, чтобы я прокололся. Если журналист вроде меня — левый и в придачу еврей бросится на защиту русской шпионки, прикидывающейся еврейкой, это станет наилучшим доказательством широкого антиамериканского заговора, которым они постоянно пугают. Лучшего подарка к ноябрьским выборам и не придумать!

«Ей крышка!» — считает Сэм. Скорей всего так оно и есть.

Нет доказательств? Так сфабрикуют! Да хотя бы, если я вляпаюсь в это дерьмо — вот уже и доказательство.

Но вдруг они действительно что-то нарыли?

Маккарти и его банда достаточно предусмотрительные ребята, чтобы не строить козни совсем уж на пустом месте.

Еврейско-русская агентура, до которой добралось ФБР, действительно существует, секрет атомного оружия действительно украли, что подтвердил Фукс. И Сталин действительно не так давно взорвал свою бомбу.

Впервые мной всерьез овладели сомнения. Кто ж такая на самом деле Марина Андреевна Гусеева?

Может, типчики, которых недавно взяли фэбээровцы, уже назвали имя Марии Эпрон? Имея в запасе такой козырь, не играет ли с ней Кон в кошки-мышки?

Сэм и Т. К. меня предупредили, чтобы я не очень увлекался. Может быть, я и впрямь слишком доверяю Марине. И чересчур быстро перестал сомневаться, сентиментальный еврейчик! А ведь Марина несколько лет так удачно всем морочила голову в Биробиджане. Вот теперь и думай!

«Твой крах будет и крахом нашей газетенки», — предупредил Сэм. Он, конечно, прав.

К тому времени, когда я пристроил свой «нэш» на сенатской парковке, мое настроение совсем не улучшилось. Я не исключал возможности, что там меня поджидают молодчики в сером. Но нет, встречающих лиц не обнаружилось. И в зал заседаний пустили. Никаких неожиданностей. Игра продолжалась.

В зале никто на меня не обратил внимания. Сенаторы уже расположились в своих креслах. Трое бандюг, Вуд, Никсон и Маккарти, благодушно обменивались шуточками. У Мундта был вид озабоченный. Ирландец в этот раз отсутствовал. И Кон пока не явился.

Вид Ширли, болтавшей со своей напарницей, меня взбодрил. С неожиданным удовольствием я вспомнил, что сегодня вечером мы с ней обедаем «У Джорджа». Конечно, она заслужила! Но главное, мы оба на несколько часов отвлечемся от всей этой истории. Вот что меня особенно грело…

Когда я проходил мимо столика стенографисток, Ширли показала мне спину. Ее напарница исчиркивала помадой тыльную сторону кисти, подбирая нужный для губ цвет. Перед ней среди нераспечатанных рулончиков стенографической ленты валялось полдюжины тюбиков с губной помадой. Видимо, она считала, что знает толк в косметике. Раздосадованный, я уже было собрался окликнуть Ширли, шутливо подтвердить, что не забыл о своем обещании, но тут девушка обернулась. Лишь на миг, которого хватило, чтоб подать мне знак: молчи!

Да что же происходит, черт побери?

Может быть, и ничего особенного. Просто Ширли соблюдает необходимую конспирацию. Нам действительно не стоило любезничать на глазах у всех.

Когда я устроился за своим столиком, ко мне вернулся мой черный юмор. Только успел раскрыть блокнот, как явился Кон. И сразу ввели Марину с безразличным, отрешенным лицом. После того как копы сняли с нее наручники, Марина повторила свой обычный ритуал: разгладила кофточку, поправила прическу, закинув за уши свисавшие пряди, проверила заколки в волосах, после чего безвольно раскинула руки перед микрофоном, вперившись в них с видом самого одинокого существа на белом свете.

Не исключено, что так оно и было. Куда ж подевались все ее дружки из консульства, те самые «другие», которых она помянула утром? Следят ли за ее судьбой тем или иным способом?

Теперь я должен на нее взглянуть с другого ракурса: словно она действительно матерая шпионка. А почему бы и нет? Все возможно. Если это действительно так, придется ожесточить свое сердце. Слишком уж оно было отзывчивым.

Болтовня стихла. Кон взглянул на Вуда. Грохнул молоточек, цирк начался.

— Господин председатель, как я вас вчера предупредил, ФБР провело обыск в нью-йоркской квартире мисс Гусеевой. Он завершился сегодня в полдень. Агенты меня ознакомили с первичными результатами, о которых я могу сейчас вкратце сообщить.

Кон разложил перед собой несколько бумажных листков. Все на него глядели, не отрываясь. Кроме Марины, которая, казалось, даже его не слушает.

— Местонахождение квартиры свидетельница указала верно: Хестер Хаус, Хестер-стрит, 35, Нижний Ист-Сайд, Манхэттен. В этом доме на втором этаже у нее съемная квартира из одной жилой комнаты и ванной. Мисс Гусеева там поселилась 17 февраля прошлого года. По донесению агентов, в ее жилище не обнаружено каких-либо тайников или объектов, которые свидетельнице имело бы смысл прятать. Кроме одежды и предметов домашнего обихода, комната мисс Гусеевой буквально забита писчебумажной продукцией, связанной с театром. В некоторых брошюрах и пьесах, иногда распечатанных на ротаторе, а чаще машинописных — пометки свидетельницы от руки. Среди книг — четыре на русском языке. Три из них — стихотворные сборники советского автора Бориса Пастернака. И еще книга о театральном мастерстве некоего Константина Станиславского. Согласно установленным правилам, ФБР изъяло всю эту продукцию для более подробного изучения. Через несколько дней нас ознакомят с его результатами.

Кон сделал паузу. Отложив один листок, чтобы взять другой, он бросил взгляд на Марину и тут же перевел на Вуда, сопроводив обаятельной улыбкой.

— Прежде чем продолжить, я хочу получить от свидетельницы кое-какие разъяснения по первичным результатам обыска…

Я ощутил спазм в желудке. Члены Комиссии вскинулись в своих креслах. Маккарти и Никсон, прищурившись, глядели на Марину. Мигом навострили уши! Марина продолжала разглядывать свои руки, будто вдруг позабыла английский.

Вуд одобрительно мигнул.

— Не возражаю, господин прокурор.

— Мисс Гусеева, мы у вас не нашли ни одного письма. Ни единого. Это странно, не правда ли? Каждый хранит хоть какое-то письмишко. У вас что, нет друзей?

Марина его впервые удостоила взглядом. Долгим, растерянным.

— Действительно… у меня нет друзей.

— Прям-таки ни единого?

— Вы же знаете, откуда я приехала. Иностранке не так уж легко завести друзей. Особенно когда люди узнают, что она русская.

— Но вам все-таки помогали…

— Я общалась только с коллегами по работе. Они были со мной приветливы. Но это не друзья… Возможно, я сама виновата. В России ко всем относятся настороженно: еще неизвестно, что этот друг способен выкинуть. И Биробиджан тут не исключение.

— А писательница Дороти Паркер разве не ваша подруга?

Марина не ответила. Казалось, и не собирается.

Ну вот, началось! Кон забросил свой крючок.

Нахмурившись, Марина открыла рот, но не произнесла ни звука. Предчувствуя победу, Кон задал вопрос таким снисходительным тоном, каким пригласил бы старушку на тур вальса:

— Так вы знакомы с Дороти Паркер?

— Да, я…

— В вашей библиотеке обнаружена книга Дороти Паркер, карманное издание с надписью на титуле: «Моей дорогой, такой трепетной Марии, которая всегда может рассчитывать на мою поддержку и ту взаимопомощь, что делает нас, женщин, непобедимыми». Эта надпись датирована 20 сентября 1947-го. Судя по посвящению, книга подарена именно вам, поскольку вы себя называете Марией Эпрон. Я прав?

— Да.

— Вы хорошо знакомы с Дороти Паркер, мисс Гусеева?

— Я с ней познакомилась четыре года назад, когда приехала в Голливуд. Она мне действительно помогла. В частности, советом перебраться из Голливуда в Нью-Йорк.

— Знаете ли вы, что она коммунистка?

— Нет. И я в это не верю! Она мне никогда не говорила ничего такого, чтобы это заподозрить.

— А разве вам неизвестно, что полмесяца назад ФБР допрашивало миссис Паркер и она признала себя коммунисткой?

— Нет.

— Об этом писали все газеты.

— Не читаю газет. Я им не доверяю.

— В Голливуде вы никогда не беседовали с миссис Паркер о политике?

— Никогда. Но мне было известно, что еще до войны она основала Антинацистскую лигу, помогавшую беженцам из Германии.

— Ну, а чем она занималась после? Как же вы могли не знать, если были с ней так близки?

— Вовсе не близки. Она мне помогала, относилась с большой симпатией…

— Вы знали, что она активистка Движения за гражданские права?

— Доти объяснила мне цель этого движения: добиться равенства прав черных и белых.

— И что вы об этом думаете?

— Считаю справедливым. Я сообщила Доти, что в Советском Союзе уже достигнуто полное равноправие. Включая неотъемлемое право каждого сдохнуть в лагере.

— И как на это отреагировала миссис Паркер?

— Рассмеялась.

— Ей было известно, кто вы на самом деле?

— Если вы о моей русской фамилии, то нет.

— Значит, вы ей представились Марией Эпрон?

— Да.

— Почему?

— Сами знаете.

— Потому что тогда надо было рассказать и про гибель агента Эпрона?

— В том числе.

— А также признаться, что вы не еврейка?

— Я к ней обратилась, чтобы она мне помогла найти работу. Это было совсем непросто. В Голливуде сотни актеров жаждут ролей. А Доти там была знаменитостью, писала сценарии для крупнейших киностудий.

— Она помогала в основном евреям, так?

— Нет, вовсе не так!

— Вы, конечно, знаете, что ее настоящая фамилия не Паркер, а Ротшильд…

— Паркер — самая настоящая, по мужу. Доти всегда терпеть не могла своего отца, не желала носить его фамилию. Она мне рассказывала. Да это и общеизвестно, никакой не секрет.

— Выходит, вопреки вашему недавнему заявлению, вы в курсе всех дел миссис Паркер. То есть ее близкая подруга.

— Доти — самый отзывчивый человек из всех, кого я встречала в этой стране. Она помогла мне подрабатывать в Голливуде. Посвятила во все тонкости американской киноиндустрии. А также объяснила, почему я не гожусь для Голливуда. И ввела меня в театральный мир.

— А еще забыли упомянуть об ее щедрости. Переселившись в Нью-Йорк, вы, мисс Гусеева, в течение трех с половиной месяцев проживали в «Волни-отеле», 7-я улица, 23, Верхний Ист-Сайд. Это шикарный дом между 5-й авеню и Мэдисон. Цена проживания — двести семьдесят пять долларов в месяц. Счет, разумеется, оплатила Дороти Паркер.

Кон почуял, что рыбка уже на крючке, пора подсекать. Никсон издал рычание. Маккарти ощерился во всю свою пасть. Впервые с начала слушания Марина покраснела.

— Как вы объясните такую исключительную щедрость?

— Спросите у Дороти.

— Отвечайте на вопрос, мисс, — проворчал Вуд.

— Доти совсем не интересовали деньги. Они ей были не нужны.

— И все-таки вы утверждаете, что вы не подруги? — настаивал Вуд.

— Я вам уже объяснила, что не умею заводить друзей.

— А не потому ли миссис Паркер вам помогала, что вы с ней принадлежали к одной агентской сети, были товарищами по партии?

— Да вы что?!

— Миссис Паркер признала себя коммунисткой.

— А я не коммунистка! Как же я могу быть коммунисткой после того, что они сделали с Майклом?

— Тогда почему вы скрыли от миссис Паркер свою ненависть к коммунистам? Почему не попытались изменить ее взгляды?

— Зачем мне это?

— И вас не смущало, что ваше пребывание в «Волни-отеле» оплачивает коммунистка?

— Я оттуда переехала, чтобы избавить Доти от лишних расходов.

— Только поэтому, а не потому, что она коммунистка?

— Нет!

— И все-таки, почему тогда?

— Повторяю: чтобы не вводить Доти в расходы. К тому же в богатом квартале я чувствовала себя неуютно. Разве этого мало?

— А не потому ли еще, что вы ей солгали, выдав себя за еврейку? В Биробиджане вы ловко всех провели.

— Возможно, и поэтому.

— Или еще и потому, чтобы найти жилье поукромней, более пригодное для шпионажа?

— Чушь!

— Миссис Паркер никогда не упоминала о некоем Отто Каце?

— Нет.

— Это имя вам ничего не говорит?

— Я слышала его в Голливуде. Кажется, он был мужем Марлен Дитрих.

— А вам известно, что его разыскивает ФБР и что он хороший знакомый миссис Паркер?

— Нет.

— А знаком ли вам некий Гарри Голд?

— Нет.

— Так ли?

— Откуда мне его знать?

— А не приходилось ли вам встречаться с некими Мортоном Собеллом и Дэвидом Гринглассом?

— Нет. Никогда о них не слыхала.

— А с неким Джоэлом Барром?

— Нет.

— С Альфредом Сарантом?

— Нет.