Когда растает снег Березнева Дарья
Я перестаю рисовать, кладу голову на руки и, задумавшись, смотрю на Ромку. Ромку мне подарил папа на день рождения. Это тряпичная кукла с резиновыми руками, ногами и головой, одетая в синий вязаный комбинезон с капюшоном. Один глаз у Ромки наполовину закрыт, а другой смотрит прямо на меня. И мне почему-то неприятно оставаться с этой куклой в комнате.
Страх мой ещё усилился, когда подружка Аня рассказала мне историю о кукле-убийце. Эта история о том, как кукла убила свою хозяйку, которая с ней плохо обращалась. Хозяйка спала, а кукла неслышно подошла к её кровати и зарезала спящую. Я не стала делиться страшной историей со взрослыми, но после такого рассказа несколько ночей не могла спокойно спать. Мне всё казалось, что Ромка может ожить и отомстить мне, потому что я ведь нередко его шлёпала и бранила. А один раз мы с Аней посадили Ромку на качели и стали раскачивать. Проходящий мимо мужчина в испуге схватился за сердце: он подумал, что это живой ребёнок и что мы, наверно, сошли с ума, если так раскачиваем малыша. А мы хохочем и качаем куклу ещё сильнее.
Смотрю на Ромку и вдруг мне начинает казаться, что он оживает, шевелится. Вот он уже спрыгивает с полки, и я отчётливо слышу его противный требовательный голос: «Мама!» Хочу закричать, но не могу: мой язык и тело не слушаются меня. А тем временем ожившая кукла, протягивая ко мне свои резиновые руки и улыбаясь, медленно подходит к столу.
Тогда я вскакиваю со стульчика и с криком: «Мама! Мама! Там Ромка ожил!» бегу на кухню. Взрослые, переглядываясь друг с другом, успокаивают меня, гладят по голове, улыбаются. Они не верят мне, думают, что я всё придумала. А я наверно знаю: это был не сон.
Схватив маму за руку, тащу её в нашу комнату. Сейчас она сама убедится, что я говорю правду. Но Ромка, как ни в чём не бывало, сидит на своей полке рядом с другими игрушками.
Мне обидно, что никто мне не верит, и я отчаянно плачу. Решив, что я боюсь находиться одна в комнате, мама остаётся со мной и мы вместе рисуем картинку. Мне уже не так обидно. Я занята рисованием и перестаю думать о Ромке.
Колдунья
Знойный летний полдень. Старенький двухэтажный дом с облупившейся по фасаду штукатуркой. Это обыкновенный жилой дом, но я привыкла называть его «домом бабы Ани» потому что здесь, на первом этаже, в двухкомнатной квартире, живёт моя старенькая прабабушка и я зову её по-простому «бабой Аней». Она живёт здесь со своей старшей дочерью, а моей крёстной, «бабой Светой».
Мы с соседской девочкой Аней играем во дворе дома бабы Ани. Соседка Аня всего на год старше меня и она моя лучшая подруга. Мы с ней вдвоём катаем на красной кожаной коляске со сломанным верхом куклу Ромку. Лицо Ромки перепачкано пылью, один глаз прикрыт, другой неподвижно смотрит на меня, но я подросла и уже не так боюсь его.
Сейчас к нам с Аней присоединилась Гуля, цыганская девочка из соседнего двора. Её мама работает уборщицей в универмаге недалеко от нас, и Гуля ждёт маму с работы, подолгу играя в нашем дворе. Моя крёстная и прабабушка за что-то не любят Гулю. Они называют её черномазой и не велят мне играть с ней. Крёстная говорит, что она колдунья и может меня сглазить. Поэтому я стараюсь не выходить из дома, когда приходит Гуля. Но сегодня она прибежала неожиданно.
Я смотрю на Гулю, вижу её тёмно-карие, почти чёрные глаза, и мне делается не по себе. Из подсознания всплывает образ страшной цыганки, напугавшей меня когда-то, и я молча отбираю у Гули моего Ромку. Она с обидой поджимает губы, но не отходит от нас.
– Можно и мне с вами? – канючит Гуля.
– Нет, – говорю я и мы с Аней продолжаем игру в дочки матери.
– У нас есть сыночек, теперь нужна дочка, – вдруг говорит мне Аня. – Сбегай в дом и вынеси Алёнку.
Алёнка – старая мамина кукла, одетая в жёлтое невзрачное платье. У Алёнки пластмассовое туловище, белёсые растрёпанные волосы и голубые глаза. Раньше Алёнка отворачивалась от магнитной ложки с манной кашей, потом ложка потерялась и кукла перестала меня интересовать.
Я со всех ног бегу за Алёнкой, но цепляюсь за порог в подъезде и лечу на пол. Коленки сбиты в кровь. На мой крик выбегает испуганная крёстная. Она отчитывает меня и ведёт домой, а я плачу. Плачу не только от того, что мне больно. Просто я знаю, что самое ужасное впереди: сейчас мама будет обрабатывать мне коленки перекисью водорода и зелёнкой. Может, не говорить ей? Но поздно. Баба Света уже докладывает обо всём моей маме, та приносит из ванной медный таз, пузырёк с перекисью и я с ужасом наблюдаю, как на ватку, шипя и пенясь, медленно льётся беловатая жидкость. Я хочу убежать, но мама хватает меня за руку и, силой усадив на кровать, промывает свезённые коленки этой жгучей гадостью. Мне больно. Я кричу, брыкаюсь, пробую вырваться, однако баба Аня и крёстная крепко держат меня с обеих сторон за руки.
– Ты сама виновата, – замечает крёстная. – Не надо было играть с этой ведьмой Гулей. Она тебя сглазила.
Мама говорит:
– Вовсе незачем пугать ребёнка. Никакая Гуля не ведьма. Это всего-навсего совпадение.
Несмотря на слова мамы, я долго не могу успокоиться. В моих слезах ещё не утихшая боль, обида и страх перед неведомой опасностью. Теперь я на собственном опыте убедилась, что Гуля – злая колдунья и мне надо избегать её.
Невеста
Я стою у окна в маленькой комнате и с бьющимся сердцем смотрю во двор дома. Там как раз напротив моего окна играют в мяч двое соседских мальчиков – Стас и Лёша. Оба высокие, намного выше меня ростом и старше, оба красавцы. Но только у Лёши густые каштановые волосы и янтарно-карие глаза, а Стасик голубоглазый блондин. Они оба смеются надо мной, задирают меня, дразнят. Но Стас мне нравится. Очень. Моя ба шутит, что я влюбилась. Когда слышу это слово, мне почему-то становится стыдно, и я краснею, начинаю отнекиваться. А сама понимаю, что бабушка права. Наверное, именно это чувство называется любовью. Когда стыдно, страшно и одновременно так сладко на душе! Видишь его и забываешь обо всём на свете. Ведь Стас такой красивый! Рослый, статный, похож на сказочного принца. Эх, поскорей бы стать взрослой! Вот вырасту и обязательно мы со Стасиком поженимся. Интересно, сколько ещё должно пройти лет, чтобы я стала невестой? Начинаю считать. Сейчас мне шесть, в следующем году будет семь, потом восемь, потом девять, а потом…
– Внученька!
Счёт неожиданно прерван. Я вздрагиваю, оборачиваюсь. В дверях стоит баба Аня и, лукаво сощурившись, смотрит на меня поверх очков.
– Опять на Стаса заглядываешься? – спрашивает шутливо, а лицо всё лучится добрыми морщинами и улыбкой. Ба застигла меня врасплох и заставляет краснеть. Не глядя на бабушку я отхожу от окна и спешу выйти из комнаты. Ну, скажите на милость, разве за любовь должно быть стыдно?!
Это моя кукла!
Жаркое лето. На дворе июль месяц. Мы с бабой Аней стоим у подъезда и горячо спорим. За моей спиной моя соседка Аня и теперь ба на её стороне. Дело в том, что я взяла у Аньки куклу – поиграть. Хорошенькая такая куколка, под Барби сделана, но дешевле. Мать Ани не может позволить себе купить дочке настоящую Барби. Так вот, куколка, наверно, куплена в газетном киоске и стоит какие-нибудь копейки, но волосы, эти длинные золотистые волосы! Такой куклы у меня ещё не было. Я взяла поиграть её и не отдаю, говорю, что возьму себе на время. А Анька уцепилась за неё: «Отдай, отдай!» Надоела! Позвала зачем-то мою бабушку, чтобы она нас рассудила. А у меня ба хотя и добрая, но справедливая. Когда узнала, в чём дело, из-за чего мы шум под окном подняли, вышла из дома с моей любимой Барби, Надей. Мне очень дорога эта кукла во-первых потому, что она красивая: в цветастом купальнике, серёжках и с золотой раковиной на шее вместо ожерелья, а во-вторых потому, что её подарила мне мама. И, само собой разумеется, моя Надя ни с какой другой куклой в сравнение не идёт. А тут ба грозится отдать мою куклу противной Аньке!
– Не отдам! Это моя кукла! – висну я бабушке на шею, пытаясь отобрать игрушку. – Отдай, ба, отдай!
А бабуля ловко прячет от меня куклу и совершенно спокойно обращается к Ане:
– Вот тебе Дианина Барби, играй на здоровье!
Такой расклад окончательно выводит меня из себя и я закатываю бабушке истерику. Но бесполезно, слезами её не пронять. Что делать? Приходится отдать подруге её злополучную куклу.
Дома бабушка усаживает меня рядом с собой на диван и разговаривает со мной по душам.
– Неужели ты думаешь, что я подарила бы Ане твою куклу? – спрашивает она, а я сижу насупленная и не смотрю на бабушку. Обиделась. Она протягивает руку, ласково гладит меня по голове.
– Пусть случившееся сегодня послужит тебе хорошим уроком. Никогда, запомни, никогда не бери чужое, даже на время. Это самое последнее дело.
Ну вот, бабушка снова заставляет меня краснеть. Я отвожу глаза уже от стыда и молча глотаю горько-солёные горячие слёзы. Ба рада. «Значит, у тебя проснулась совесть, – замечает она. – Это Бог постучался к тебе в сердце. Твой Ангел-Хранитель. Всегда и во всём слушайся Его, поступай так, как велит тебе твоё сердце. И будешь счастлива».
Апача
Мама на работе, бабушка с дедом тоже. Мы с бабой Аней рисуем цветными карандашами: кто лучше? Я рисую маму, а бабушка наблюдает, то и дело одобрительно кивая. Я нарисовала, теперь её очередь.
– Бабуль, нарисуй Апачу, – прошу я, а у самой мурашки по коже. Ба умеет рисовать страшных Апач. Это люди со странными лицами, полулюди, полукуклы. А мне страшно и интересно одновременно.
– Ты же боишься их, – лукаво улыбается ба.
– Ничего, ба Аня, мне уже не так страшно. Нарисуй, пожалуйста! – продолжаю упрашивать я.
– Так и быть, что с тобой егозой делать, нарисую! – вздыхает бабушка и принимается за дело. Она рисует двумя цветами: синим и зелёным.
– Ба, а кто такие Апачи? – любопытствую я в который уже раз.
– А не знаю я, кто это, – говорит бабуля. – Индейцы вроде Апачами назывались. Племя у них такое было. Если будешь плохо себя вести, придёт этот самый Апача и заберёт тебя.
После таких слов, я прошу бабушку скорее порвать рисунок. Теперь я снова боюсь Апачи.
Ба Аня
Моя бабушка Аня умерла летом, в июле месяце, когда мы всей семьёй отдыхали на море. Помню, бабуля всё говорила, что не хотела бы умереть зимой. Холодно. Холодно лежать в земле, в гробу. Кто сказал, что мёртвым не больно? Мёртвые, они ведь как живые, всё чувствуют.
В этот год у бабули было особенно плохо со здоровьем, но она скрывала это от нас. Иначе ни на какое море мы бы не поехали. Остались с ней.
Утром идём через мост на пляж, а навстречу нам дядя Руслан, мамин брат. В серой футболке, чёрных городских брюках. Стал руки в карманы и молчит, смотрит на нас. Мать как увидела его, глухо застонала и опустилась на колени, а бабушка и крёстная остались стоять. Будто горе их к месту прибило, как град сбивает плоды с деревьев. А я… я тогда была маленькая и ещё многого не понимала.
– Умерла? – спрашивает мать глухо и как-то обречённо, в ответ – роковое молчание.
Крёстная и бабушка поехали на похороны ба Ани, а меня с собой не взяли, оставили с мамой. Они боялись, что я плохо перенесу дорогу на машине. И ещё была причина, о которой я узнала гораздо позднее: мои родные не хотели, чтобы я слишком рано видела смерть. Благодаря этому бабуля запомнилась мне такой, какой она была при последнем нашем расставании – ласковой, доброй, улыбчивой. Царствие ей небесное!
… Мы с мамой сидим на пляже обнявшись, я прижимаюсь к ней всем телом и из последних сил борюсь со слезами.
– Мам, может бабушка не умерла, а только спит? – с наивной надеждой спрашиваю я. – Помнишь, ты мне читала про воскресение Лазаря, когда Боженька воскресил умершего человека? И про веру читала, что всё возможно верующему. Бог любит и слышит всех, особенно маленьких. Значит, и меня Бог услышит и обязательно воскресит бабушку, ведь правда? Он же знает, как сильно я люблю её.
Мать в ответ всхлипывает, горестно качает головой, и я понимаю, что она не верит, не разделяет моих надежд. Тогда я зарываюсь в песок и плчу. Плчу до дрожи, до внутреннего опустошения, когда всё становится всё равно.
И всё-таки я до последнего надеялась на чудо, на воскресение. Надеялась, что вот приедем мы домой, а там нас встретит бабушка живая и здоровая. Но чуда не случилось и, мне кажется, с того дня я утратила горчичное зерно своей детской чистой веры. С того дня я стала взрослее. И мудрее.
Часто после бабуля снилась мне чуть не каждый день, и меня всё мучил вопрос, где находится моя бабушка: в раю или… Однажды всё разрешилось. Как-то бабуля приснилась мне особенно радостная. Мы с ней шли по саду, взявшись за руки, и разговаривали.
– Ба, а ты в раю? – спрашиваю я.
Бабуля улыбается своей тихой лучезарной улыбкой и отвечает вопросом на вопрос.
– А ты как думаешь, внученька?
После такого сна все сомнения разрешились и я была спокойна насчёт бабушки. Человек, который жил ради других, заботясь только о благе ближнего, обязательно получит свою награду Там. Но об этом нельзя рассказывать.
Мой дед
Сколько себя помню дедушка всё время жил с нами. Сначала в большой комнате с огромными книжными шкафами по стенам до потолка, потом перебрался в маленькую комнату. У дедушки было трудное детство, детство беспризорника и возможно из-за этого его мир принципиально расходился с моим. Дедушка старался брать от жизни по максимуму, возместить то, чего он был лишён в детстве. Например, он как ребёнок любил сладкое и всегда много кушал. Сказались голодные годы бродячей жизни.
Признаться, я не очень любила деда. Считала его жадным и строгим, даже побаивалась. У него в комнате очень большая библиотека, а он не хотел давать мне читать, переживал, что я запачкаю книгу или случайно порву страницы.
Когда дед серьёзно заболел, я поняла, что он мне на самом деле дорог. Да, были в нашей жизни ссоры, непонимания, была даже скрытая вражда, но было ведь и хорошее. А если хорошенько задуматься и вспомнить? Да хотя бы ёлка! Сколько лет подряд он ставил мне это новогоднее чудо! А такой знакомый мне сладковато-терпкий запах краски! Захожу в комнату, а дед сидит на своей старенькой софе и красит самодельную гирлянду к новому году. Да мало ли что! Помню, как когда-то в далёком детстве бабушка не смогла приехать смотреть за мной и я первый раз осталась с дедом. Я тогда не хотела, даже плакала, а он научил меня играть в шахматы. С того дня я перестала его бояться.
Когда я болела дед просил Бога, чтобы Тот позволил ему забрать всю боль на себя, лишь бы мне полегчало, говорил, что любит меня больше жизни. Это было правдой. Я почувствовала это после смертидеда. А особенно – свою личную вину перед покойником. Человек умер, а я не успела попросить прощения, не сказала самого главного, тёплых слов, которых он не слышал от меня при жизни. Даже целовала я его не размыкая губ, в лоб: «С днём рождения дедушечка Сашечка!» «Целуешь меня, как покойника», – невесело усмехался дедушка и благодарил за поздравление.
Смерть подкралась незаметно. Однажды дедушка упал со стула и больше уже не вставал: отказали ноги. Это случилось ночью, когда мы спали. Утром мать разбудила меня и сказала:
– Произошло несчастье. Слёг дедушка. Он упал со стула и не смог подняться.
– Как это могло случиться? – спрашиваю.
– Он говорит, что сел мимо…
Дедушка лежал в соседней комнате на кровати и, казалось, дремал. Но как только я вошла и остановилась на пороге, он открыл глаза и посмотрел на меня как-то отчуждённо. ТАК он не смотрел никогда. Бледный, измученный, с выступившей на лбу испариной, дедушка неподвижно лежал на спине и не мог даже повернуться на другой бок, лечь поудобнее, так чтобы тело не затекло.
… Мой дедушка умер когда меня не было дома. Теперь боюсь такой чёрной вести с порога. Прихожу, а мать, какая-то особенно тихая, вся прозрачная, в своём тёмном церковном платочке, открывает дверь и говорит тихо-тихо, почти шёпотом: «Проходи, но только не шуми».
– Что случилось? – спрашиваю я внутренне холодея.
А в ответ мне:
– Дедушка умер.
Я до последнего не верила, хотя понимала, что всё давно шло к тому. Мне просто не верилось, что его может вдруг не стать.
Говорят, все умирающие особенно тонко чувствуют запахи, улавливают их малейшие оттенки. Накануне дедушка попросил принести ему апельсин. Кушал он практически до последнего. Я вхожу к нему в комнату с блюдцем, руки дрожат, в глазах – слёзы.
– Вот, – говорю, – дедушка, ты просил апельсин…
Смотрит на меня угасшими замутнёнными глазами, говорит: «Спасибо тебе, любимая внученька». Никогда не забуду, как он брал у меня из рук апельсин, бережно, как ребёнок, с каким удовольствием кушал, вдыхая новогодний аромат цедры! Обратила внимание на его руки – пальцы толстые, отёкшие. Поспешно отвела взгляд – страшно смотреть, поскорее вышла из комнаты.
Ещё до болезни дед спрашивал меня, буду ли я плакать, когда он умрёт? Переводила всё в шутку, просто не хотелось думать о таких вещах. А ведь смерть всегда ходит рядом и подстерегает нас всюду. Дедушка видел её за время своей болезни едва ли не каждый вечер. Высокая беззубая старуха с косой и в чёрном балахоне садилась к нему на постель и не уходила, пока он сам не прогонял её. Но однажды дедушке не удалось отогнать Старуху и его не стало.
Всё проходит, всё забывается. Когда-то давно, после смерти любимой бабушки, мне казалось, что теперь всё будет мне ни по чём, слишком много слёз я тогда выплакала, думала, на всю жизнь. Оказалось нет, плакала и на этот раз, да ещё как! Только дома, уткнувшись в подушку, а точнее заперевшись в ванной комнате. Включала воду и ревела всласть. Пока не становилось хоть немного легче. Потом возвращалась в комнату, насквозь пропахшую ладаном, где перед иконами были зажжены свечи и мать читала псалтирь по усопшему. А при прощании с покойником, в церкви на отпевании и на самом кладбище, когда опускали гроб и засыпали могилу, держалась. Не хотелось плакать при людях. Зачем показывать кому-то, выносить на всеобщее обозрение свои чувства, мол, посмотрите, как я страдаю. Любимая внучка в короткой юбке, открытой блузке и с сухими глазами. Представляю, что подумали обо мне все наши соседи! А мне всё одно. Главное ведь, что у тебя на сердце.
У деда был большой живот и крышка гроба не закрывалась, а в морге его сделали красивым, нарядили в парадный костюм. Но мне не хотелось смотреть на покойника, я решила запомнить его живым.
Стояла у гроба и мысленно просила прощения за всё, в чём провинилась перед дедушкой. Как жаль, что не успела попросить у него прощения при жизни. Я думаю, это беда многих из нас. Теперь я поняла: надо жить сегодняшним днём, не строить планов на будущее. Надо жить так, как будто этот день последний в твоей жизни…
Когда растает снег
«Владыко, Вседержителю, Святый Царю, – молилась Ирина, стоя на коленях перед образами, – наказуяй и не умерщвляяй, утверждаяй низпадающия и возводяй низверженныя, телесныя человеков скорби исправляяй, молимся Тебе, Боже наш, рабу Твою Злату немощствующа посети милостию Твоею, прости ей всякое согрешение вольное и невольное…»
Голос женщины вдруг оборвался, и она тихо заплакала. Крупные слёзы катились по щекам. Беззвучные рыдания душили её. Ирина поднялась с колен и на цыпочках подошла к кроватке дочери.
«Какие же грехи могут быть у такой крохи? За что?» – тяжело подумала она, с тревогой всматриваясь в бледное измученное личико ребёнка. Злата спала, прижимая к груди своего любимого плюшевого мишку. Женщина бережно поправила детское одеяльце и опустилась на стул напротив спящей дочурки. Вчера Злате было совсем плохо, а сегодня, слава Богу, лучше. Ирину клонило в сон. Она не спала вот уже несколько ночей подряд.
«Господи, за что ты наказываешь мою дочь? – повторила вслух Ирина. – Злата ведь ещё совсем маленькая, у неё и грехов-то нет. Это я должна страдать, а не она…»
… Казалось, ещё совсем недавно Ира была самой прилежной и талантливой студенткой на факультете журналистики. Все однокурсники гордились ею, а преподаватели прочили блестящую карьеру. Со своим будущем мужем, Сергеем, девушка познакомилась, будучи на третьем курсе. Сергей преподавал в институте, а она была его студенткой.
Вскоре Ира вышла за него замуж. Родилась Злата, крепкая и здоровая девочка. Ирина так и не закончила институт. Она сидела дома и заботилась о ребёнке.
Но недолго семья жила в мире и согласии. Через некоторое время Ирина заметила, что Серёжа стал позже приходить с работы. Между супругами появилось отчуждение, муж стал раздражительным, рассеянным, отводил глаза при расспросах.
Молодая женщина всегда мечтала о сыне, а Сергей не хотел ещё одного ребёнка. Когда Злате исполнилось четыре года, Ирина поняла, что ждёт малыша. Она сказала об этом мужу, но тот посоветовал ей сделать аборт. Женщина послушалась… Однако через год Сергей всё равно развёлся с ней и ушёл к своей любовнице.
Маленькая Злата, которая очень любила своего отца, тяжело переживала развод родителей. Когда Ирина сказала дочери, что папа больше с ними не живёт, девочка долго плакала.
– Неправда, всё это неправда, – захлёбывалась от слёз дочурка, – папочка хороший, он не мог так поступить!
– Мог, доченька, мог! Папа нас разлюбил! – говорила Ирина, которой самой впору было заплакать. Ведь она, несмотря ни на что, всё ещё продолжала любить Сергея.
– Нет, мой папа самый лучший! – не унималась девочка. – Он нас любит, он к нам вернётся!
Злате было шесть лет, когда она заболела. «Ничего страшного, всё будет хорошо», – успокаивала себя Ирина, но её материнское сердце предчувствовало беду. Время шло, а болезнь не проходила. Чтобы поставить окончательный диагноз, пришлось положить маленькую Злату в больницу.
После многочисленных обследований лечащий врач откровенно разговаривала с Ириной. Лейкемия – страшный диагноз как гром поразил бедную женщину. Даже не будучи специалистом, Ирина хорошо понимала, что шансов на выздоровление очень мало. Вернувшись домой, женщина долго плакала. Она вдруг вспомнила свою подругу, у которой несколько лет назад умер сынишка. У мальчика была такая же болезнь. Сердце Ирине сдавило, ком жгучей обиды на весь мир подступил к горлу. «Как жить дальше? – в отчаянии думала она. – Для кого мне жить?»
Неожиданно женщина почувствовала на себе чей-то взгляд. Она подняла заплаканные глаза и в этот миг душа её очнулась от греховного сна. С иконы на Ирину смотрел сам Спаситель. Глаза Его светились бесконечной мудростью и состраданием. Казалось, что Он смотрел ей прямо в душу, видел всю её боль. И от одного этого взгляда на душе у женщины стало тепло и радостно. Сердце её успокоилось, и она вдруг поняла, осознала, что на всё воля Божия.
На следующий же день Ирина пришла в церковь. Да, давно она здесь не была! Женщина смутно помнила, как однажды в детстве бабушка надела ей белоснежное кружевное платьице, повязала на голову голубой платочек, и они отправились на церковную службу. Маленькой Ире запомнились огоньки свечей, большие красивые иконы, сладкий пахучий дым, заполняющий собой всё пространство.
В церкви Ирине посоветовали подойти к отцу Игорю и рассказать ему о своей беде. Священник внимательно выслушал женщину и посоветовал ей окрестить ребёнка. Ещё он сказал, чтобы Ирина не впадала в отчаяние и постоянно молилась о болящей, особенно перед иконой Божией Матери «Всецарица». Этот образ прославился многочисленными чудесами исцелений от мучительного и смертоносного недуга.
Когда Ирина возвращалась из церкви, на её груди был нательный крестик – символ нашего спасения и победы над смертью, а в руках – Библия и молитвослов, купленные в свечном ларьке.
Вскоре Злату окрестили, и ей стало гораздо лучше. Несчастная мать свято верила, что произойдёт чудо и её дочь выздоровеет. Но, как говорится, пути Господни неисповедимы. Девочке было проведено три курса химиотерапии, но врач сказал, что шансов на выздоровление нет. Злата больна редкой формой лейкоза, которая не поддаётся лечению.
Ирина с дочкой вернулись домой. Несмотря на плохое самочувствие, Злата была счастлива. Дома её ждали любимые игрушки: кукла Маша в стареньком ситцевом платье, плюшевый мишка Тишка и большая рыжая лисичка. А самое главное – рядом всегда была мама, которая лелеяла её и ухаживала за ней, как могла.
По вечерам они вместе с мамой учили молитвы, вместе читали детскую Библию. Даже папа, который, казалось бы, навсегда ушёл из их жизни, узнав о болезни Златы, стал навещать Ирину с дочкой.
Часто, вглядываясь в бледное измученное личико дочурки, женщина думала о своей прошлой жизни, о тяжких грехах, совершённых по незнанию. Вот, например, зачем Ирина сделала аборт? О, какая она тогда была глупая! Убить собственного ребёнка, чтобы удержать возле себя мужа! Быть может, именно за этот необдуманный поступок расплачивается теперь её любимая девочка.
«Господи, за что ты наказываешь мою дочь? Злата ведь ещё совсем маленькая, у неё и грехов-то нет. Это я должна страдать, а не она…»
Очнувшись от тяжёлых воспоминаний, Ирина обнаружила, что Злата не спит. Женщина склонилась над дочерью и потрогала рукой её горячий лобик.
– Латочка, дочка, тебе плохо? – с тревогой в голосе спросила Ирина.
– Нет, мамочка, всё хорошо, – проговорила девочка. – Ты опять из-за меня плакала?
Ирина не нашлась, что ответить. Она присела рядом с дочкой и прижала её к себе. Злата обхватила своими худенькими ручонками мамину шею.
– Я тебя очень-очень люблю, – сказала девочка. – Пожалуйста, не плачь больше!
– Я тебя тоже, доченька! – едва сдерживая слёзы, прошептала женщина. – Я обещаю тебе, что не буду плакать!
– Никогда-никогда?
– Я постараюсь! – вздохнула Ирина и ещё крепче прижала дочь к себе.
– Мама, а скоро растает снег? – спросила Злата через минуту.
– Наверное, скоро, Латочка, ведь уже конец февраля. А почему ты спросила?
Девочка молчала, очевидно, думая о чём-то своём. По её лицу блуждала мечтательная улыбка. Взгляд был отчуждённый, словно в эту минуту ей открывалось что-то сокровенное, видимое только ей одной. Потом Злата задумчиво посмотрела на маму и, наконец, тихо проговорила:
– Сегодня во сне ко мне приходил Боженька. Он сказал, что недолго осталось болеть. Я умру, когда растает снег…
– Не смей так говорить, Злата! Все детки болеют. Я знаю, что ты давно просилась в парк. Вот выздоровеешь, и мы вместе будем гулять по парку, кататься на каруселях, есть сладкую вату.
– И папу возьмём? – оживилась девочка.
– Я думаю, родная, что папа обязательно пойдёт с нами. Ты только скорее поправляйся!
Неожиданно раздался звонок в дверь, женщина пошла открывать.
На пороге стоял Сергей и держал в руках мягкую игрушку – большого розового зайца.
– Как она? – первым делом поинтересовался бывший муж.
– Плохо ей, опять поднялась температура, – тяжело вздохнула Ирина. – Да ты не стой на пороге, заходи. Наша дочка тебя давно ждёт. Побудь с ней, а я пойду на кухню, приготовлю чай.
Мужчина вошёл в детскую и осмотрелся. В красном углу стояла икона Божией Матери «Всецарица», под ней находился старинный почерневший от времени образ Спасителя, а их святые лики освещала слабо горевшая лампадка. Сергей благоговейно перекрестился и подошёл к кроватке больной.
– Привет! Как чувствуешь себя, моя маленькая принцесса? – спросил он.
– Уже лучше, – заулыбалась девочка. – А это ты мне принёс?
– Да. Я долго думал, что выбрать. Вот, купил тебе зайца, – с этими словами отец торжественно вручил дочурке игрушку. – Но это ещё не всё, моя принцесса. Скоро твой день рождения, и я хочу знать, какой подарок ты хотела бы от меня получить?
– Папа, а ты, правда, исполнишь любую мою просьбу?
– Конечно, правда, солнышко.
Девочка пристально смотрела на отца. Сейчас она казалась такой серьёзной, взрослой.
– Пожалуйста, папочка, возвращайся к нам, – попросила Злата. – Мы с мамой очень-очень любим и ждём тебя!
В душе у Сергея что-то шевельнулось, ему вдруг стало жаль преданно любящих его Ирину и маленькую дочку. О, как же он виноват перед ними! Его ошибка в том, что он оставил жену с ребёнком и ушёл к другой, Сергей виноват, что не был рядом с дочкой, когда та заболела. Только теперь, после робкой просьбы тяжело больной девочки, он признал свою вину и искренне раскаялся.
Поцеловав Злату, Сергей поспешил на кухню. Ирина стояла у плиты и грела воду на чай. Увидев вбежавшего Сергея в таком состоянии, с бледным взволнованным лицом, она испугалась за дочь.
– Серёжа, что-нибудь с Латой? Ей плохо? – Хотела бежать в детскую, но Сергей удержал её за руку.
– Иришка, любимая моя, я хотел сказать, что…
Тут он опустился перед ней на колени, и Ирина от неожиданности присела на стул.
– Нам надо попробовать начать всё заново, с чистого листа, – продолжал Сергей. – Понимаешь, надо хотя бы попробовать, ради нашей дочери! Я бросил тебя и ушёл к другой, но с тех пор я места себе не находил, а когда Латочка заболела и ты разрешила мне приходить к вам, я понял, что всё это время был страшно одинок. – Сергей опустил разгорячённое лицо, бессильно поник головой. – Я эгоист, самовлюблённый дурак, я не ценил того, что у меня есть. – Он поднял голову и заглянул в её заплаканные глаза. – Прости меня за всё, если сможешь!
С минуту Ирина неподвижно смотрела на него, потом вдруг с глухим стоном бросилась ему на шею. Обняла, разрыдалась.
– Бог простит, Серёженька, и я прощаю, – всхлипывая, говорила она.
А Сергей нежно обнимал её, гладил по волосам, целовал мокрое от слёз лицо…
Час спустя оба, успокоенные, сидели за столом и чувствовали необыкновенную лёгкость на душе, как будто они сбросили с себя неимоверно тяжёлый груз. И за этот час они сказали друг другу то, о чём молчали все эти годы. Ирина говорила:
– Знаешь, за последнее время я многое переосмыслила и поняла: надо жить так, чтобы потом не пришлось ни о чём жалеть, ведь за каждый наш поступок когда-нибудь наступит час расплаты. Жаль, что многие об этом не задумываются.
«Святии мученицы, иже добре страдавше и венчавшеся, молитеся ко Господу, помиловатися душам нашим».
Сергей и Ирина стояли в церкви, держа в руках горящие свечи, озаряющие начало их новой жизни.
«Злата, родная моя, для меня, грешной, ты была лучиком света, – мысленно повторяла Ирина. – Видишь, Латочка, твоя мечта сбылась: мы с папой венчаемся. Я знаю, что сейчас на небе ты радуешься за нас. Доченька, спасибо тебе за то, что обратила меня к Истине, возродила для новой жизни во Христе. Я благодарна тебе за всё, радость моя. Мы с твоим папой всегда-всегда будем помнить о тебе».
Курьёзный случай
– Доктор, меня покусала бешеная собака, – жалуется пострадавший, показывая оторванные полштанины и небольшую ранку от зубов на мягком месте.
Доктор просит его успокоиться, чтобы тот мог рассказать толком, как всё произошло. Больной присаживается на кушетку, но тотчас, ойкнув, вскакивает, хватается за раненое место и с гримасой боли, чуть не плача, рассказывает уже стоя, не рискуя садиться.
– Послала меня супружница моя на рынок за продуктами. У нас с ней, так сказать, разделение труда. Раз она, к примеру, пойдёт скупаться, следующий раз я. Так вот. Прихожу я, значит, в мясной отдел, а мяса там видимо-невидимо и запах от него стоит – не продохнёшь, потому как на улице, сами понимаете, жара несусветная, солнце припекает, мухи летают, мошка всякая разная в рот норовит залезть.
Иду я, значит, плююсь, по сторонам посматриваю. Вдруг вижу – приличный такой свиной окорок висит над прилавком. Как раз то, что надо, думаю. Кончились, думаю, мои мучения по жарюке таскаться. Покупаю я окорок, расплачиваюсь, а продавщица молоденькая такая, вся из себя, расфуфыренная, мне глазки строит. А как попросил сбавить цену, так куда только её кокетство подевалось! Нельзя, мол, и точка. Ну, расплатился я, отхожу от прилавка, поворачиваюсь домой идти, и вдруг навстречу мне псина выскакивает. Здоровая такая, лохматая и худющая прехудющая, аж бока ввалились. Я в собачьих породах не очень разбираюсь, можно сказать, почти что ничего не смыслю, но эта вроде как на дворнягу похожа. Остановилась и смотрит. А тут как назло людей почти нет. Воскресный день, выходной, обычно в такие дни здесь не протолкнёшься, а в этот раз, видно из-за жары, никого поблизости. Ну, закон подлости действует, не иначе. Стоим мы так друг напротив друга и смотрим. Стоим на самом солнцепёке. С меня пот ручьями льёт, а я пошевелиться боюсь, не дай Бог, думаю, кинется. Собака, по всему видно, бешеная: хвост опущен, пасть раскрыта, а с языка слюна капает. И вдруг замечаю я, что собака смотрит не на меня, а на то, что я к груди прижимаю, на окорок. Тут я спохватился и скорей в продуктовую сумку его запихивать. А в это время подбегает ко мне дворняга эта и давай вокруг меня крутиться. Слюни у неё текут пуще прежнего, она их облизывает, сглатывает и всё воздух нюхает. Ну, думаю, была не была, брошу ей кусок мяса, отстанет. Достаю окорок, пробую оторвать мясо, не получается. Вдруг окорок выскальзывает у меня из рук и прямиком в пасть собаке. Она, взвизгнув, хватает его зубами и норовит удрать. Тут меня злость взяла, ишь, думаю, неблагодарная какая попалась! Хотел её угостить кусочком, а она весь окорок оттяпала. Нет, думаю, теперь ты от меня не уйдёшь. Хватаю её за хвост, она останавливается, рычит, но окорока не выпускает. Я, не теряя времени даром, цепляюсь за этот окорок и рву что есть силы. Из пасти рву мясо, а она, подлюга такая, не даёт, держит зубищами своими капитально. Прямо хоть щипцами выдирай у неё окорок этот треклятый. А без мяса домой идти никак нельзя: жена прибьёт. Скажет, я, мол, и так мало получаю, а ты ещё, так тебя и разэтак, на псину деньги разбазариваешь. Супруга у меня как огонь. Если вспыхнет да разгорится, то самому уже не потушить, приходится пожарников звать, соседей то есть. Их, собственно, и звать не зовёшь, сами прибегают. Уж как они сбегутся на её крики и ругань, так она ничего так, сразу смирненькой делается, мол, ни при чём я тут, люди добрые, это меня изверг мой доводит. Всё это, доктор, конечно, к делу не относится. Это я, так сказать, на отвлечённую тему съехал.
Вот, значит, тяну я окорок из ейной пасти, гляжу – отовсюду народ сбегается. Это я перед ними, выходит, заместо клоуна. Смотрят на меня, перешёптываются, а какая-то малявка смеётся и пальцем в меня тычет. Это всё я боковым зрением вижу, потому как собака окорок мой не отпускает: недовольно рычит и тянет на себя, а я на себя. Чья возьмёт. А я уже на коленях, в пыли валяюсь и вид у меня, прямо сказать, не ахти какой. Но я об этом не думаю, знай себе тяну. Чувствую, недолго осталось: кто-то из нас троих не выдержит: или я, или псина эта, или несчастный окорок.
И тут идёт мимо какой-то мужчина, прилично одетый, с портфельчиком. Останавливается, смотрит на всю эту сцену. Потом подбегает и хрясь псину по морде этим самым портфельчиком. Она окорок выпустила, погналась за ним. А мужчина, не будь дурак, портфель в зубы и на дерево. Сразу видно, когда мальчишкой был, упражнялся человек наверно каждый день. Я, конечно, вижу, что собака отвлеклась, хватаю с земли окорок и в сумку быстренько прячу. И всё бы обошлось сравнительно благополучно, но в этот момент её нелёгкая дёрнула повернуться. Поворотила она морду в мою сторону, увидела, что я окорок в сумку прячу и кинулась. Схватила меня за штанину, потом где повыше и помягче ухватила. Насилу вырвался, бросил в неё чем попало под руку, ноги в руки и наутёк. Бегу я и как-то так легко мне стало бежать и собака будто давно отстала, не гонится за мной. Добегаю я до дома, влетаю в подъезд, смотрю, а окорока и нет. Это я, наверно, как увидел, что эта тварь на меня кинулась, сумкой с окороком в неё бросил.
Бегу я, значит, назад, за окороком. Прибегаю, а тут не окорока ни собаки нет. Ну, я прямиком к Вам.
На этом пациент заканчивает свой рассказ и с мольбой обращается к доктору:
– Ежели супруга моя сюда придёт, Вы уж ей скажите, доктор, что со мной разговаривать строго запрещено. Опасно для жизни. Потому как я бешеной собакой укушен. А собака, доктор, как есть, бешеная была.
Микки
1
В этот холодный февральский день все как обычно спешили каждый по своим делам, не обращая никакого внимания на одинокую фигуру бродячего пса, грязно-рыжим пятном выделявшуюся на только что выпавшем ослепительно белом снегу. Микки – лохматый, вислоухий пёс непонятной масти одиноко лежал неподалёку от заброшенного сарая и внимательно наблюдал за прохожими. Часто вздрагивая под яростными порывами холодного февральского ветра, он настороженно прислушивался к каждому подозрительному звуку.
Ещё совсем недавно у него была любящая хозяйка и жилище – убогая маленькая квартира на первом этаже старого двухэтажного дома. К Марии Ивановне пёс попал случайно. Однажды зимой дети нашли во дворе, возле помойного бака, худого замерзающего щенка с перебитой лапой и принесли под дверь Марии Ивановне. Конечно, не специально Марии Ивановне, а уж так выпало ей. Звонка тогда в её двери не было и потому ребятам пришлось долго стучать. Вовчик, самый старший из мальчиков, – серьёзный белобрысый паренёк в очках (сразу видно – отличник!), – постучался в первую попавшуюся дверь. Подождал – нет ответа, ещё постучал, сильнее. Не отвечают. Хотели было идти в другую дверь, соседнюю, но услышали в прихожей быстро приближающиеся шаркающие шаги и сговорились подождать. Одновременно с шагами за дверью прозвучало несколько раз торопливо повторенное «иду-иду», затем щёлкнул замок и вот уже на пороге появилась седая, приветливо улыбающаяся женщина с добрыми серыми глазами, ставшими от времени как бы прозрачней.
– Здрасьте! – весомо сказал Вовчик. – Мы, собственно к Вам по делу…
– Щеночка не хотите? – прервав старшего, выпалил не удержался самый меньший из всей компании, чернявый Миша, и протянул онемевшей от неожиданности старушке худющего облезлого щенка. Мария Ивановна так и ахнула, всплеснув руками, запричитала жалобно:
– Господи! Бедненький какой, жалкенький!
А тут Миша не унимается, ещё жалобнее приговаривает:
– Тётенька, возьмите щеночка, замёрзнет ведь, глядите, какой на улице мороз. А ночью температура ещё понизится. Берите!
И не выдержало мягкое сердце Марии Ивановны. Всегда добрая и внимательная к людям, она и зверей любила, не понимая как их можно не любить. Всех бездомных животных она почему-то называла «жалкенький» или «бедненький». А тем, кто её спрашивал об этом, неизменно отвечала:
– А вы сами посудите: каждое беззащитное животное дурной человек ударить может, обидеть ни за что ни про что, потому они все для меня и жалкие.
И вот теперь, стоя перед выбором, Мария Ивановна смотрела в глаза этому полугодовалому щенку и понимала, что уже не сможет его не взять. С такой надеждой глядели на него его глаза, с такой мольбой! И ей ничего не оставалось делать, как покориться.
– Пожалуй, давайте! – сказала она, принимая из рук в руки это мохнатое живое чудо. И добавила: – Спасибо вам, ребятки, не так одиноко будет мне, старой.
А про себя решила так: сейчас самое главное не дать Божьей твари погибнуть, замёрзнуть на холоде. А когда щенок выздоровеет, когда перебитая лапка у него перестанет болеть, можно и отучить его от дома, путь кормится и живёт как знает. Таким образом сердобольная старушка сжалилась над беднягой, приютила и выходила его, но когда щенок окончательно поправился и окреп, Мария Ивановна всё-таки решила оставить его себе.
– Тебя будут звать Микки, – в один прекрасный день сказала хозяйка.
Пёс радостно залаял. Теперь у него появилась новая кличка.
– Маша, зачем тебе собака? – как-то раз спросила соседка Людмила Николаевна. – Чем ты её, то бишь его, кормить будешь? Тебе самой порой есть нечего.
– Ничего, Бог даст – проживём как-нибудь, – смиренно ответила старушка. – Ты сама подумай, куда мне деть Микки? Выгнать на улицу – жалко, отдать – так ведь не возьмут. Кому он кроме меня нужен? Таких дворняг, как он, всюду полно. А я его выходила, выкормила. Он мне как родной стал.
Обычно по выходным к Марии Ивановне заходили соседки – её давние подруги. Они пили чай с печеньем, рассказывали друг другу интересные истории, зачастую из своей молодости, а если собравшиеся начинали обсуждать Микки, хозяйка сразу старалась перевести разговор на другую тему.
– О Микки я вам давно всё рассказала, – говорила Мария Ивановна. – И если вы опять будете уговаривать меня отдать кому-нибудь щенка, то можете даже не начинать.
В такие минуты пёс особенно гордился своей хозяйкой. Ещё бы не гордиться: она же его, Микки, защищает.
В прошлой жизни о таком отношении можно было только мечтать. Свою прошлую жизнь, то есть жизнь до появления Марии Ивановны, Микки вспоминал с ужасом, как страшный сон. Пёс прекрасно знал, что раньше его звали вовсе не Микки, а Джек, и что у него был хозяин по имени Ваган – жестокий и опасный человек. Ваган часто и помногу выпивал, а после этого немилосердно избивал щенка всем, что попадало под руку. И, пожалуй, не было такого дня, когда бы хозяин пришёл домой трезвым. Вагану доставляло удовольствие всячески мучить беззащитное животное, например, подолгу, а иногда целыми днями, держать его голодным.
Однажды хозяин оставил на столе бутерброд с толстым куском копчёного мяса, а сам куда-то вышел. Тем временем исхудавший до изнеможения Джек почуял запах вкусненького, прибежал на кухню, и, искушённый аппетитным куском мяса, стащил бутерброд со стола. Щенок мигом проглотил его, не оставив после себя и крошки хлеба. Через некоторое время вернулся Ваган. Хозяин сразу заметил пропажу. В бешенстве он швырнул в Джека ботинком и попал ему в лапу. Щенок жалобно заскулил, чем привёл хозяина в ещё больший гнев.
– Замолчи, глупое животное! – в ярости закричал Ваган и запустил в Джека бутылкой из-под пива.
На этот раз бедняге удалось увернуться.
– Убирайся вон из моего дома! – не унимался хозяин. – Пошёл вон!
К счастью, в этот драматический момент входная дверь оказалась не заперта, и несчастный Джек, скуля и хромая на левую лапу, выбежал во двор. Покалеченному щенку кое-как удалось пролезть под забором, и он, собрав последние силы, поплёлся прочь от злополучного дома.
Пройдя немного, Джек остановился и огляделся. Погони не было. Наконец-то он вырвался из этого ада! Теперь настала свобода, долгожданная свобода! Щенок не обращал внимания на снег, хлопьями валивший откуда-то сверху, с необъятного серого, пасмурного неба, на морозный воздух, который, казалось, обжигал его изнутри, не замечал сырого, холодного февральского ветра. Он думал только о том, что все кошмары позади, что теперь его никто не будет избивать до полусмерти, держать взаперти, морить голодом. Радовался по-своему, по-собачьему, этой долгожданной свободе. Джек не задумывался над тем, что ждёт его впереди, что ещё готовит ему судьба, какую очередную шутку хочет сыграть над ним. Он был уверен только в одном: хуже уже не будет.
Из последних сил щенок дополз до ближайшего двора. Дальше Джек идти не мог: он шатался от усталости, к тому же перебитая лапка давала о себе знать. Щенок улёгся возле мусорного бака (за ним оказалось не так холодно), свернулся калачиком и заснул. Здесь Джека обнаружили любопытные ребята и отнесли его к Марии Ивановне, которая будет звать щенка уже не Джеком, а Микки, своим верным четвероногим другом.
Так случилось, что пёс слишком рано узнал, что такое лишения и нужда. Ведь первое, с чем он столкнулся в своей сознательной жизни, была человеческая жестокость. Тогда ему не с кем было сравнить Вагана и он, наверно, думал, что все люди такие же, но, встретив на своём жизненном пути эту светлую любящую женщину, Марию Ивановну, пёс узнал, что на свете существует не только злоба и ненависть, но и доброта и милосердие. Новая хозяйка вернула ему веру в человека как в разумное и справедливое существо, которому одному пёс должен повиноваться. Раньше у него и имя было какое-то грубое, разбойничье, «Джек», а Мария Ивановна назвала его ласково, с душой – Микки. Домашнее имя, уютное, с ним легче жить.
Первое время Микки боялся даже нос высунуть на улицу: опасался, что Ваган станет его искать, а если найдёт, то непременно заберёт к себе на новые мучения и издевательства. Но хозяин так и не объявился. Может потому, что ему была совершенно безразлична дальнейшая судьба щенка, а может Ваган не стал искать Джека по той причине, что был уверен в его гибели. В тот роковой день, когда пёс не вернулся к нему, ночью на улице было минус восемнадцать. А в такой мороз маленькому щенку ночевать под открытым небом – неминуемая смерть.
Длинными зимними вечерами Мария Ивановна пересматривала старые альбомы с чёрно-белыми фотографиями. Микки всегда садился рядом с хозяйкой и слушал всё, что она ему рассказывала.
– Ты хоть и собака, – говорила старушка, – а понимаешь меня, наверное, лучше всех.
Каждая фотография имела свою историю, со многими из них у Марии Ивановны были связаны лучшие воспоминания о молодости. На стене, над кроватью, в аккуратной деревянной раме, перевязанный чёрной лентой, висел портрет красивого молодого человека с тёмными вьющимися волосами и выразительными большими глазами. Микки уже знал, что это портрет покойного сына хозяйки – Алёши. Из рассказа Марии Ивановны было ясно, что её единственный сын погиб в автомобильной катастрофе более тридцати лет назад. В тот роковой день ему исполнилось девятнадцать…
Каждый раз, перед сном, старушка зажигала лампадку перед иконами Спасителя и Богородицы. Она опускалась на колени и горячо молилась обо всём мире, о здравии и благополучии тех, с кем была знакома, о себе, чтобы Господь простил ей грехи, а в конце вечернего правила читала молитвы об упокоении души раба Божия Алексея, своего сыночка.
По мере сил, Мария Ивановна ходила на богослужения в храм Святителя Николая, особенно под большие праздники.
Последнее время старушка тяжело болела. Сказывались последствия полученной в юности во время войны травмы, когда она, тогда ещё пятнадцатилетняя девочка, бежала с матерью в укрытие, но началась бомбёжка, и Машу взрывной волной ударило о стену в подъезде. Чудом она осталась жива. Врачи так и говорили, не стесняясь: чудо. Падая, девочка сильно ударилась головой и осталась на всю жизнь покалечена: страдала от мигреней и была туговата на ухо. В молодости это не так ощущалось, а с возрастом головные боли и головокружения усилились и, бывало, что по целым дням не давали ей ни минуты покоя. Уж она и к врачам обращалась, помогите, мол, старой женщине, сделайте милость. А в ответ: государство тебе, мать, помогает, мы вот справку по инвалидности выдали, тебе пенсию прибавили, будь, дескать, и за это благодарна. Легко сказать благодарна! Знали бы они, как ничтожна эта прибавка к пенсии, курам на смех, не хвастались бы! Правда ей, как ветерану Великой Отечественной войны, ещё одна мизерная прибавка полагалась, потому что ведь в юности Маша служила сестрой милосердия в военных госпиталях и немало прошло через её руки таких, что и жить не хотели, а она им беседой надежду и любовь к жизни возвращала, умела она словом влиять на души людей, вразумлять их, оттого потом и в школу преподавать пошла, в начальных классах. Очень любила она маленьких. Считала, что в них больше можно вложить, лучше воспитать, если правильно это делать, методически. Такая трудная и кропотливая работа, можно сказать ювелирная, а мало оплачиваемая. Так и жила Мария Ивановна долгие годы сначала на скудную зарплату, а потом на свою нищенскую учительскую пенсию. Государство никого особо не баловало, не привыкло. Получай свой паёк и будь доволен. А начнёшь возмущаться, ещё и по шее получишь.
К тому же, если рассудить, кому теперь эти деньги нужны, когда здоровья нет, когда на старости лет и помочь не кому? Муж бросил, единственный сын погиб, кому она нужна, больная старая женщина? Единственная её радость теперь – Микки, всё-таки живое существо, любящее, преданное. Не раз во время продолжительной болезни, когда старушке было совсем плохо, и она, держась за стены, с трудом передвигалась по комнате – так её заносило в разные стороны, – Микки не отходил от её ног и, как собака-поводырь слепого, сопровождал её везде – до ванной дойти, на кухню, чтобы выпить лекарство, которое ей мало чем помогало, дверь отпереть. А когда Мария Ивановна обессиленная ложилась на постель, думая, что уже не встанет, Микки, не смея залезть на саму постель, потому что он был интеллигентным псом, привставал на задние лапы, передними опирался на самый краешек постели, а голову клал обязательно к руке хозяйки, чтобы нет-нет да и полизать её сморщенную, как сушёное яблоко, тёплую и такую родную ему руку.
Целыми днями Мария Ивановна лежала на кровати, вставая редко, только по нужде. Ела она очень мало. Выпьет утром немного молока, которое ей с вечера приносила Людмила Николаевна, а перед сном глоток воды с корочкой хлеба – вот и вся пища. Для Микки настали тяжёлые времена. Кормить пса больная женщина была не в состоянии, так что Микки приходилось самому добывать себе пищу. Каждое утро хозяйка с трудом вставала, открывала дверь, и пёс отправлялся на промысел на соседнюю свалку, где помимо него всегда хватало желающих сытно позавтракать. Отбросами он ничуть не брезговал. Живя у злого и жестокого хозяина, когда Микки впервые в своей собачьей жизни понял и узнал, что значит настоящая нужда и голод, он пробавлялся чем мог. Когда хозяин не кормил его, пёс ухитрялся проскальзывать во двор и, пролезая под забором, мчался к мусорным бакам. Тут ему было настоящее раздолье, прямо-таки царский пир. За те полтора года, что Микки прожил у Марии Ивановны, он правда остепенился, по свалкам уже не лазил, его и так до сыта кормили, но сохранилась в нём эта тяга к бродячей жизни, инстинкт дворового пса, в один из чёрных дней приведший его в нужное место.
На мусорной свалке можно было найти всё, что угодно, от колбасных обрезков до прошлогодних шпрот и сырой рыбы. А однажды какой-то чудак выбросил полпалки варёной колбасы, и нашему герою посчастливилось найти её первым. Конкурентов было много, но никого из них Микки не боялся кроме чёрной породистой овчарки с подбитым глазом, которая была на голову выше его и так громко лаяла, что кошки, мирно отдыхающие возле мусорных баков, сразу разбегались в разные стороны. Однако за последние дни пёс даже с ней нашёл общий язык.
Овчарку звали Рэкс. Когда-то Рэкс жил с людьми и его любили, особенно маленькие хозяйские дети, но однажды нехороший мальчик, пришедший к ним в гости, выбил ему глаз из рогатки и пёс, взвыв от боли, кинулся на него. Рэкс никогда не терял самообладания и хорошо помнил, что только повалил мальчишку с ног, хорошенько прижал его лапами к полу и громко залаял. Но этого оказалось достаточно. Взрослые видимо испугались, что пёс стал кидаться на детей и, чтобы оградить свою семью от опасности, завезли его. Рэкс помнил, как большой человек, глава семьи, насильно запихивал его в багажник. Это происходило утром, пёс только что проснулся и для него большой неожиданностью было всё происходящее. Даже чувствуя себя правым, Рэкс догадывался, что его ожидает какое-то наказание, но такого предательства от человека он никак не ждал. Он-то, Рэкс, никогда бы не предал своих хозяев. Но люди зачастую поступают несправедливо и не замечают очевидного. Именно поэтому Рэкс, старый покалеченный пёс, оказался сейчас на свалке и, обозлённый на весь мир из-за несправедливости, рычал на всех, желающих поживиться отбросами, будто хотел сказать: пошли вон! Здесь всё моё, я здесь хозяин! Однако узнав от Микки о его нелёгкой судьбе, он молча уступил ему место рядом с собой и даже отгонял от него других назойливых конкурентов. Но однажды Рэкс исчез и больше не появлялся. Теперь Микки сделался полноправным хозяином всей свалки, пропадая здесь целыми днями.
Каждый раз пёс возвращался к вечеру сытый и довольный собой. Он садился у знакомого порога, передними лапами скрёб в дверь и тихонечко скулил. Тогда старушка, по обыкновению, сползала с кровати, кое-как доходила до двери и впускала своего питомца.
Как-то вечером Микки целый час прождал хозяйку, но дверь ему так никто и не открыл. Пёс почуял беду ещё утром, когда никак не хотел уходить, оставлять хозяйку одну. Внутреннее чутьё его никогда не подводило. Всё то утро он пробыл с хозяйкой, но ближе к вечеру Мария Ивановна уговорила-таки его пойти погулять. Она как всегда с любовью потрепала пса по шерсти на загривке и этим успокоила, иди, мол, не беспокойся обо мне. И Микки послушался. Он привык всегда и во всём слушаться свою хозяйку. Но во время прогулки его собачье сердце ныло и рвалось обратно, туда, где может быть нужна его помощь. Потому он так быстро вернулся и, прождав под дверью целый час, стал громко лаять, по-своему звать на помощь. На шум прибежали соседи. Сначала они рассердились на Микки, а Глафира Андреевна, особенно недолюбливающая пса, со всей силы пнула его ногой, чтоб замолчал. Хорошо, что потом кто-то догадался постучать в дверь к Марии Ивановне. Но ответа не последовало.
– Я думаю, что всё объяснимо, – сказала Людмила Николаевна. – У Маши ещё вчера сломался звонок, а стука она не слышит, спит, наверное.