Когда растает снег Березнева Дарья

2

Февраль вообще самый снежный месяц, а в этом году морозы выпали особенно суровые. И днём и ночью в телеграфных проводах как голодный зверь завывал ветер, отчего пёс в своём ветхом сарае то и дело беспокойно вздрагивал и, подняв голову, насторожив уши, слушал эту заунывную зимнюю мелодию. Наверно ему казалось, что это дикие собаки рыщут в окрестностях и когда по ночам ветер усиливался Микки лежал весь ощетинившись, предостерегающе рыча, готовый в любую минуту постоять за себя, не дремлющий перед неведомой опасностью.

Но теперь день, начало будничного рабочего дня, так что Микки нечего бояться. Ветер на время улёгся, хотя снег всё не прекращался, как будто кто-то там сверху сыпал и сыпал на землю солью. Небо местами расчистилось, вокруг заметно посветлело от выглянувшего из-за снежных туч солнца и радужно переливающегося в его лучах льдистого наста. Прошлой ночью так подморозило, что не только ноги пешеходов разъезжались по снегу, но и не всякий пёс мог стойко держаться на своих четырёх. Только кошки как ни в чём не бывало прогуливались рядом и Микки с презрением посматривал на них. А с презрением потому, что в глубине души завидовал им – вот ведь одни всю жизнь, а не скучают.

С давних времён известен девиз этих тварей: хожу где вздумается и гуляю сама по себе. Если поразмыслить, любая мурка гораздо счастливее собаки. Ведь кошка может прекрасно обходиться без хозяев, хозяин ей нужен как собаке пятая нога. Редко кто из кошачьего племени по-настоящему привяжется к своему хозяину. Но и такие случаи были. Например один домашний кот, когда его хозяйка уехала, отказался принимать пищу и едва не издох. Хорошо, что она, узнав об этом, вовремя вернулась. А то ещё в медицине известны случаи, когда кошки излечивают своих хозяев ценой собственной жизни. Всего этого наш Микки, конечно, не знал и потому презирал этих пушистых вертихвосток. Каждому животному, равно как и человеку, надо кого-то любить и надо, чтобы его самого любили, такова потребность всего живого. Без солнечного тепла даже цветок не растёт. А вот Микки некого больше любить и он никому не нужен, хоть волком вой от такой беды.

И вот пёс, познавший горечь утраты, лежал неподалёку от своего нового убежища, наблюдал за прохожими, которые постоянно спешили куда-то по своим делам, и внимательно прислушивался к каждому подозрительному звуку. О чём думал этот преданный от кончиков лап до хвоста, но всеми покинутый пёс? О том ли, что сегодня как раз тот месяц и даже то число, когда он впервые познакомился со своей новой хозяйкой? Но наш Микки не был человеком, он был всего лишь собакой, обыкновенной хоть и умной дворнягой и потому знать, что сегодня день его знакомства с Марией Ивановной, пёс не мог. О чём же тогда задумался он? О своей одинокой собачьей жизни? О том, что потерял свою хозяйку, а она всё не идёт к нему? Можно только догадываться.

И вдруг, чу! Микки послышалось, что кто-то позвал совсем близко, вот так, тихо-тихо:

– Эй, Шарик! Шарик!

Сперва он не придал этому большого значения – по-прежнему лежал, не двигаясь, положив голову на передние лапы, только ухом повёл. Кличут какого-то Шарика, ну и пускай, к нему это точно не относится, он-то не Шарик. Однако через некоторое время уже отчетливо раздался тот же голос:

– А ну, Шарик! Поди сюда, собачка! Ко мне!

Голос был ломаный, мальчишечий, не мужской, но уже и не детский, какой обыкновенно бывает у подростков. И Микки показалось, что зовут не Шарика, а его. Это была слабо промелькнувшая надежда: неужели он ещё кому-нибудь нужен? Движимый радостным волнением пёс вскочил, отряхнул с себя слой снега и огляделся по сторонам. В нескольких метрах от него за углом сарая, где Микки нашёл себе убежище, стояла маленькая фигурка человека. Так и есть, пёс не ошибся. Этот мальчик звал его, никакого другого «Шарика» рядом не было. Тогда Микки довольно громко ответил: «Гав!» (Я это, я!) Заметив, что пёс на него смотрит, человечек двинулся с места и скоро приблизился к нему.

Это был стройный светловолосый подросток лет двенадцати, одетый по чудному: в старую куртку жёлтого цвета, затёртые грязно-синие джинсы и ботинки явно большего размера, отчего их обладатель казался похожим на Маленького Мука. Сперва пёс опасливо покосился на незваного гостя: а вдруг этот человек такой, как его первый хозяин? Вдруг он пришёл за ним, за Микки, для того, чтобы увести куда-нибудь и мучить?

Паренёк наклонился над псом, дал ему обнюхать свою ладонь и когда тот привык к его запаху, ласково потрепал за ухо.

– Не бойся, я тебя не обижу, друг, – прошептал он. – Хочешь печенье?

Приветливый голос мальчишки успокоил Микки. К тому же от мальчика не пахло алкоголем, как от его первого хозяина и потому пёс чувствовал себя вне опасности. Он завилял хвостом («здравствуй, человек»), поднялся на задние лапы и заскулил в знак согласия. Мальчишка был в восторге.

– Ничего себе! А ты, оказывается, талантливый. Лови-ка свою награду!

С этими словами он достал из кармана куртки чёрствое печенье, разломил его на две части и одну из них бросил Микки. Тот высоко подпрыгнул, поймав печенье в воздухе. Пёс за секунду расправился с угощеньем и в благодарность лизнул мальчика в щёку.

– Вот и прекрасно, – засмеялся маленький гость и присел на корточки рядом с Микки. – Теперь давай знакомиться: меня зовут Степан, а тебя?

Пёс не отвечал. Он сидел чуть повиливая хвостом и, наклонив голову на один бок, преданно засматривал в глаза своему новому другу.

– Знаешь, наверно, я буду звать тебя Микки, – немного поразмыслив, решил Стёпа. – Нравится?

Микки разом поднялся на все четыре лапы и энергично замотал хвостом. Кто сказал, что чудес на свете не бывает? Кроме хозяйки Микки никто так не называл, а сегодня этот беспризорник чудесным образом узнал его кличку! Пёс не верил своему счастью.

«Конечно же, мальчик, ты прав! Я – Микки!» – залаял он и ещё раз лизнул Стёпку в лицо, всем своим видом давая понять, что ему нравится такая кличка.

– Значит, будешь Микки, – обрадовался мальчик. – Ну что ж, с сегодняшнего дня, друг, ты будешь жить со мной. Я стану твоим хозяином. Иди следом, только не отставай!

Сказав это, Степан выпрямился, отряхнул с брюк грязный, подтаявший от тепла снег и зашагал вперёд, а Микки побежал следом. Поминутно мальчик останавливался и оглядывался на пса, проверяя, не отстал ли тот. Микки и не думал отставать. Он трусил позади мальчика с достоинством приподняв голову и его беспокойный хвост не знал отдыха. Стёпа вёл своего нового друга запутанной дорогой, но шёл уверенно и не сомневался, ведь он знал, куда идёт. Это хорошо, когда у человека есть цель и он знает, к чему стремится. Микки чувствовал эту уверенность Стёпы, поэтому в его сердце больше не оставалось сомнений, не нужных опасений. Говорят, что собаки за версту чуют дурного человека также, как сразу распознают хорошего. И Микки проникся доверием и уважением к этому маленькому человечку, почувствовал: этот мальчик не злой, ему можно верить.

Сначала они шли какими-то старыми дворами, сворачивая то вправо, то влево, потом вышли на мощёную булыжниками дорогу и пошли всё прямо. По обеим сторонам высились кирпичные довоенные пятиэтажки сталинских времён с потрескавшейся и облупившейся кое-где по фасаду штукатуркой, с грязными надписями на дверях подъезда. По пути им встречались кошки. Серые, грязно-белые, рыжие, полосатые – все они выбрались из подвалов и укромных местечек погреться в слабых лучах зимнего солнца.

Одна серая дымчатая, с белой манишкой и в белых же носочках, лежала, растянувшись на железной крыше подвала, и, полузакрыв свои янтарно-жёлтые глаза, зорко следила за происходящим вокруг. Микки боковым зрением заметил её, но не подал виду и гордо прошествовал мимо, посчитав ниже своего достоинства смотреть на это ничтожное создание, наслаждающееся свободой. Он-то наверняка знал, что свобода в больших количествах это одиночество. Зато теперь Микки уже не беспризорный, но Хозяйский Пёс. Ну, скажите на милость, пристало ли Хозяйскому Псу обращать внимание на какую-то там бездомную мурку? Да-да, Микки был уверен, что маленький друг ведёт его в дом, в свой дом. И каким бы ни оказался этот новый дом, пёс будет верно служить своему хозяину.

Через полчаса мальчик и собака пришли на заброшенную стройку. Паренёк опять свернул направо, Микки покорно последовал за ним, и в скором времени они очутились возле полуразрушенного нежилого здания, под которым находился подвал. Пёс вздохнул с облегчением. Наконец-то они у цели! Он отошёл на два шага и с любопытством осмотрелся. Местность нельзя было назвать живописной. Справа и слева, там и тут, по периметру возвышались какие-то здания не здания, сараи не сараи. Это был заброшенный квартал. Когда-то здесь жили люди и эти развалины, тогда ещё дома, служили им кровом. Людей выселили, переселили на новое место жительство, а дома приготовили к сносу. Но, видно, руки не дошли построить здесь новые высотные многоэтажки, так и осталось всё на своих местах, и что не сделали люди, не спеша делало за них время, с каждым годом разрушая древние здания, превращая их в груды кирпича и развалин. Микки, никогда раньше не видевшему стройки, показалось странным, чтобы в этом полуразрушенном доме, в этом подвале, мог кто-нибудь жить и он с сомнением взглянул на мальчика, мол, не ошибся ли ты? Точно ли мы пришли куда надо?

Стёпа понял его вопросительный взгляд и пояснил:

– Этот подвал – наш с Розой дом. Нам негде жить, поэтому мы с сестрой поселились здесь на время.

Он приоткрыл скрипучую, заржавленную от времени железную дверь, и пёс в нерешительности попятился. Прямо на него из подвала обрушился целый букет чужих незнакомых запахов. Так и есть! Он, Микки, угадал: маленький хозяин привёл его в свой дом. Но неужели мальчик живёт здесь?! Это было так странно, что никак не укладывалось у него в голове.

– Ты проходи, не бойся, – сказал Степан, видя нерешительность своего четвероногого друга. – Привыкай, теперь это будет твой дом тоже.

Мёрзнуть на улице Микки не хотелось, поэтому он, поборов свой страх, спустился в подвал вслед за маленьким благодетелем. Входная дверь со скрипом захлопнулась, и друзья оказались в таинственном полумраке.

В подвале было сыро и неуютно. Поначалу Микки, ослеплённый ярким уличным светом, плохо видел в темноте. Однако скоро его глаза привыкли к обстановке и, освоившись на новом месте, пёс принялся тщательно обследовать стены и углы. Пахло как-то странно. Не то кошками, не то псиной. Микки принюхался и определил, что этот угол под самой лестницей меченный, сюда недавно заходила собака. Вдруг в темноте послышался чей-то слабый вздох. Пёс поднял голову от пола и навострил уши, зорко вглядываясь в темноту перед собой. В углу, на грязной подстилке, кто-то лежал, накрытый сверху грудой старого тряпья. Послышался ещё вздох, на этот раз явственней. Какой-то неведомый зверь притаился там, у противоположной стены! Микки сразу почуял это и весь собрался, насторожился, в любую минуту ожидая нападения.

– Роза, сестричка! – позвал Стёпа. – Я вернулся.

Груда тряпья зашевелилась, из-под неё вместо ответа раздался сильный, удушливый кашель, продолжавшийся несколько минут, а потом снова наступила тишина. Так вот значит, кто лежал там. Это был человек! Как же пёс сразу не догадался, не распознал человечий запах! В первый раз природное чутьё подвело его. Движимый любопытством, Микки подошёл ближе. При слабом свете, едва проникающем через маленькое окошко, можно было разглядеть худое, бледное и совсем измученное личико девочки. Она была годом младше брата. Её большие потухшие глаза не выражали ничего, кроме боли и многодневных страданий, а на ввалившихся щеках пылал зловещий чахоточный румянец.

– Братик, кого ты привёл? – едва слышно спросила Роза.

И от этого чуть слышного голоса Микки вздрогнул. Так неожиданно было для него, что это живое существо, такое тихое и неподвижное, умеет говорить.

– Со мной пёс по кличке Микки. С этого дня он будет жить с нами, – решительно заявил ей Стёпа.

Пёс слушал, затаив дыхание. Сейчас мальчик говорил о нём.

– Не понимаю, зачем он нам? – недоумевала девочка.

– Микки поможет мне зарабатывать деньги. Я, Жук и Хана будем устраивать в метро на вокзале небольшие представления. Хана замечательно поёт, а Микки будет показывать трюки, которым я его обучу. Тогда мы заработаем много денег, купим лекарства и ты, сестрёнка, обязательно поправишься.

После этих слов лицо девочки просветлело, и легкая улыбка скользнула по её пересохшим, запёкшимся кровью губам. Но через несколько секунд слабый огонёк надежды погас, и Роза вновь погрузилась в неизбежную реальность.

– Нет, милый брат, – немного погодя сказала она. – Меня, наверное, невозможно вылечить. Помнишь, наша мама тоже болела. Она лежала в больнице, её долго лечили. Мамочка говорила нам, что скоро поправится, утешала нас. А сама вскоре умерла.

– Нет, Роза, нет! Ты не умрёшь. Всё будет хорошо, вот увидишь!

Стёпка обхватил худенькие плечи сестрёнки и крепко-крепко прижал её к себе. Они оба заплакали.

Из всего сказанного Микки уловил своё имя, повторенное несколько раз, и пока непонятные ему имена или клички: «Жук», «Хана». И ещё он понял, что сейчас хозяину и его маленькой подруге очень плохо, что они нуждаются в помощи. Микки подошёл к детям и, пытаясь утешить, стал поочерёдно лизать им руки.

– Ай, как щекотно! Прекрати! – смеялась девочка, перестав плакать.

Но пёс не слушал её и тыкался холодным мокрым носом ей в губы, а Роза со смехом ласкала его.

В эту ночь мальчик долго не мог заснуть. Стёпа ворочался с боку на бок, и когда, наконец, он заставил себя погрузиться в дрёму, тревожные мысли его не покинули. Стоило ему забыться сном, как тяжёлые сновидения следовали одно за другим.

Вот он душной летней ночью стоит неподалёку от шумной нетрезвой компании и зовёт мать домой:

– Мама, пойдём домой! Мама, пойдём, уже поздно!

В ответ – только пьяный хохот и грубые ругательства. Он стоит уже целый час.

– Мама, если ты сейчас не пойдёшь со мной, я закрою дверь и не пущу тебя!

От лавки медленно отделяется пошатывающаяся фигура, сопровождающая каждый свой шаг нецензурной бранью. Мальчик знает – наутро у матери опять будет опухшее лицо, синевато-красные подтёки вокруг глаз и одно желание – скорее выпить.

На окне их квартиры, больше похожей на притон, совсем нет занавесок, и в сумерках оно чёрной дырой, страшной чудовищной пастью смотрит во двор, изредка освещаясь в глубине тусклым светом, выставляя напоказ царившие в их комнате беспорядок и нищету. А ведь когда-то всё было по-другому. Раньше мама не пила, и семья жила дружно. Стёпа до сих пор помнит тепло маминых рук, когда она прижимала его к себе, ласково взъерошивая волосы.

Весь этот кошмар начался после развода родителей. Когда отец уехал в другой город, всё изменилось. Мама стала много пить, в её характере появились раздражительность, гневливость. Мало того, она была постоянно недовольна детьми. Казалось, что само присутствие Стёпки и Розы раздражало её. И всё же дети очень любили маму, скучали за ней, пока она лежала в тубдиспансере. Мама есть мама. Спросите любого ребёнка у кого мама лучше и он непременно ответит, что его мамочка самая лучшая и самая красивая. Каждый ребёнок любит свою мать, какая бы она ни была.

Но вот их мама умерла, и детям тоже больше не хотелось жить. Узнав о её смерти, Роза плакала, кричала, что хочет «к маме», «к нашей любимой мамочке». Стёпе стоило большого труда успокоить девочку.

Когда матери не стало, брата и сестру хотели отдать в детский дом, но они сбежали. Стёпка и Роза так и не смогли преодолеть ужас перед страшным словом – детдомовец.

Мальчик заворочался во сне и застонал так, что пёс открыл глаза, зевнул и настороженно поднял голову. Первая ночь на новом, непривычном месте казалась Микки нескончаемо долгой. Он почти не спал и постоянно прислушивался к уличному шуму. Временами псу чудилось, будто кто-то большой и тяжёлый ходил около подвала взад-вперёд, и слышно было, как хрустел морозный снег под его ногами.

Микки не догадывался, что непрошеными ночными гостями были всего лишь ветер, да его верная подруга метель. Они вырвались на свободу только к ночи и теперь разгуливали над спящей землёй, играли в ветвях голых, стыдливо стоящих деревьев и с неистовой злобой стучались в окна и кровли домов, нагоняя ужас на людей. Иногда в зловещем завывании метели слышались то детский плач, то чьи-то голоса, то страшное рычание невиданного зверя. Но, в конце концов, ночные кошмары отступили, и Микки заснул спокойным, чутким сном здоровой собаки.

И снился ему старенький двухэтажный дом с облупившимися стенами, маленькая бедно обставленная, но уютная кухня, а за столом пьёт чай с сушками его незабвенная Мария Ивановна, его добрая и внимательная хозяйка. Пёс с радостным визгом подбегает к ней, тычется мордой в её пахнущие чем-то очень домашним родные морщинистые руки и благодарно засматривает в глаза, мол, а я знал, что ты вернёшься, я ведь так ждал тебя, так ждал!

Но вот видение стало меркнуть, постепенно исчезать. Теперь Микки в подъезде, под знакомой дверью. Его гложет беспокойство: может быть именно в эту минуту хозяйке нужна помощь? Он царапался в дверь довольно долго, а она всё не открывает, значит что-то произошло. Раньше такого не случалось. И не в силах дольше терпеть неизвестность пёс начинает жалобно скулить, сперва тихо, а потом всё громче и громче. Внизу и на верхнем этаже хлопают двери, появляются соседи. По раздражённым и злым лицам жильцов нетрудно понять: они явно не довольны тем, что Микки нарушил их покой. Не понимают люди, что собака просит о помощи! Микки с мольбой смотрит на них, затем переводит взгляд на дверь и лает, лает. А люди, вместо того чтобы помочь, обступают его со всех сторон, замахиваются на него кулаками. Микки всем телом прижимается к двери, ощетинивается, скалит зубы, его лай переходит в злобное ворчание. Вдруг из толпы выделяется Глафира Андреевна – полная тётка в домашнем байковом халате и бигудях. Она победоносно приближается к Микки и со злобой пинает его ногой. Тогда пёс, не помня себя от гнева, вцепляется в эту белую холёную ногу чуть повыше икры.

– Эй, псина, чего разлёгся! А ну, пошёл вон! – вскрикивает тётка каким-то грубым мальчишечьим голосом.

3

Проснулся пёс оттого, что почувствовал, как кто-то пнул его ногой. Сработал инстинкт самосохранения, заложенный в каждом живом существе с момента рождения. Ещё не проснувшись окончательно, Микки сразу же вскочил, угрожающе зарычал, а шерсть на загривке встала дыбом. Сейчас он стоял оскалившись, прижав к голове уши и зло сверкая глазами. Пёс приготовился к борьбе с этой вредной женщиной, со своей обидчицей, давно пора хорошенько проучить её. Несомненно, Микки ожидал увидеть Глафиру Андреевну, но так и застыл на месте от неожиданности. Вместо неё перед ним стоял высокий тощий подросток, на вид лет четырнадцати.

Этот мальчишка показался псу очень страшным. Чёрные неухоженные волосы незнакомца торчали в разные стороны, густые брови были сдвинуты к переносице, а из-под них гневно сверкали маленькие ястребиные глазки. Одет был мальчик ничуть не лучше, чем Стёпа. Поверх некогда белой, а теперь ставшей серой от грязи рубахи, на сутулых плечах мальчишки болтался весь истрёпанный, давно пришедший в негодность пиджак, а чёрные брюки, более или менее выглядевшие по– человечески, были немного ему велики. Казалось, что он так и родился на улице, ибо относился к той категории детей-беспризорников, для которых улица – родной дом, и тот жестокий окружающий их мир, являющийся для них школой по выживанию и могущий сравниться только с диким миром джунглей, – тот окружающий их мир для них много лучше «Содома и Гоморры» их бывшего домашнего очага.

Спросонья Микки почудилось, что перед ним стоит не кто иной, как Ваган: такие же чёрные волосы, такой же огненный безумный взгляд. Мальчишка не дал Микки опомниться: он медленно наступал, грозя в любое мгновение нанести ему новый удар.

– Пошёл вон! Вон! – крикнул черномазый и замахнулся на пса ногой. А зря, потому что наш отважный Микки решил не сдаваться без боя. Сейчас он был окончательно уверен, что это его жестокий хозяин, его мучитель явился за ним из той, прошлой жизни. И интонация голоса и слова те же. «Пошёл вон!» кричал ему Ваган в тот памятный день. Сообразив это, пёс напрягся всем телом, хорошенько изловчился и схватил обидчика за штанину.

– Ну, сейчас я тебе покажу! – рассердился незнакомец и отбросил Микки ногой. Через мгновение в смуглой руке паренька мелькнул перочинный ножик.

Пёс приготовился было атаковать во второй раз, но стоило мальчишке достать нож, как Микки вдруг поджал хвост, и жалобно скуля, забился в угол. Нет, этот дьявол во плоти сильнее его и сейчас он покарает Микки за то, что тот осмелился пускать в ход зубы. Пёс знал, для чего человеку это оружие. Чтобы причинять другому боль. Сильную боль. Он запомнил это блестящее и такое острое лезвие. Не раз хозяин в гневе хватался за него и угрожал щенку, а однажды даже ранил его им. Было невыносимо больно, но Микки не скулил, не выл, потому что знал: хозяин этого не любит. Он забился под диван и в темноте зализывал свою рану. На всю жизнь в том месте, на правом боку, остался памятный шрам. И теперь пёс понял, что это конец. Избавления ждать неоткуда. Враг решительно наступал.

– Сейчас ты узнаешь, глупое животное, на кого посмело наброситься! – проговорил «хозяин», занося нож над замершим от ужаса Микки, но в ту же минуту пёс услышал скрип входной двери и сейчас же вслед за этим прозвучал знакомый голос:

– Постой, постой Жук! Не тронь его! Микки – мой пёс!

С этими словами Стёпа (это был он) подбежал к мальчишке и схватил его повисшую в воздухе руку, готовую нанести удар. Цыган разжал кулак, и острый отцовский ножик со стуком упал на каменный пол. Микки был спасён. Друг, его маленький друг вернулся как раз вовремя. Жизнь пса висела на волоске. Ещё секунда, и Микки, наверное, уже не было бы в живых. Пёс перевёл дух, со всех ног кинулся к своему избавителю и прижался к его ногам. Первый раз он просил защиты и покровительства у человека.

Видимо Жук не ожидал такой реакции со стороны приятеля и потому даже поперхнулся от неожиданности.

– Слышь, Малой, ты это чего? Бродяг уже жалеешь? – он покрутил пальцем у виска. – Забыл что ли, как мы их с тобой травили?

Стёпа виновато опустил голову, но ему не удалось скрыть краску стыда, пятнами залившую его лицо и шею: он встретился взглядом с преданными глазами пса и покраснел ещё сильнее. Мальчику стало очень стыдно перед своим четвероногим другом.

Жук смерил Стёпу оценивающим взглядом.

– Что же ты раскраснелся, словно красна девица? – Цыган язвительно засмеялся. – Ты, я вижу, больно правильный стал, сочувствием проникся. Смотри, как бы в кисейную барышню не превратился!

Стёпа, конечно, обиделся. Он чуть было не бросился на Жука с кулаками, но успел-таки сдержать себя и как можно спокойнее произнёс:

– Во-первых, не кричи – Розу разбудишь. А во-вторых, ничего я не забыл. Но это было давно и…

– Давно? – перебил цыган. – Пару месяцев назад ты называешь давно?

Мальчик смешался, отвёл было взгляд, но тут же смело вздёрнул подбородок и, открыто глядя в чёрные глаза приятеля, сказал как отрезал:

– Знаешь, а я ведь только теперь, с появлением Микки, понял, что мы с тобой поступали плохо.

Насмешка вмиг исчезла с лица цыгана и он сразу посерьёзнел. Нависло молчание. В наступившей тишине слышно было, как постанывает во сне Роза. Пёс недоумённо переводил взгляд с одного на другого и не мог понять, что же связывает этих двоих таких разных людей. Дружба? Но разве можно дружить с таким, как Жук?

Первым тишину нарушил цыган.

– Малой, давай забудем о ссоре, – миролюбиво предложил он и переменил тему: – Лучше расскажи-ка, зачем ты притащил к себе этого блохастого дворнягу?

Микки не был настолько умным псом, чтобы сообразить, что слова «блохастый дворняга», сказанные в его адрес, оскорбляют собачье достоинство, зато теперь, слегка успокоившись, он понял, что ошибся насчёт цыгана. Этот незнакомец не был его прежним хозяином, хотя поначалу казался похожим на него. Пёс не знал, что в минуту гнева человек теряет свой облик, данный ему Богом, и становится страшен. Именно по этой причине для него оставалось загадкой, почему сейчас этот мальчишка стал даже как будто красивее и перестал походить на Вагана.

В это время Стёпка, не помня обиды, рассказал Жуку, как он нашёл Микки, а потом объяснил, для чего ему понадобилось забрать пса с собой. Суть его объяснений сводилась к следующему. Несколько дней назад Стёпа побывал в метро, где встретил двух ухоженных и совершенно здоровых на вид овчарок. Они сидели на полу в вестибюле рядом с табличкой, на которой крупными буквами было написано: «Подайте бедным артистам на лечение!» Здесь же стояла большая эмалированная кружка, куда сердобольные пассажиры бросали мелочь. И мальчик заметил, как часто подавали этим так называемым больным, в особенности дети.

– Я сам видел, что тем бедным артистам подавали намного больше, чем нищим, стоящим в том же метро, – утверждал Стёпка.

– И что ты предлагаешь делать? – поинтересовался цыган, уже догадываясь, что тот ему ответит.

Стёпа вкратце изложил свой план.

– Видно хозяин тех овчарок был не горазд на выдумки. Не придумал ничего лучше как посадить своих псов возле кружки для пожертвований. Мы поступим по-другому. Я всё обдумал и решил, что мой пёс будет показывать трюки, как настоящая цирковая собака. Да что там – мы и Хану задействуем в номере!

При слове «Хана» пёс, до этого момента внимательно прислушивавшийся к разговору, встрепенулся. Его хозяин сказал «Хана»? Микки уже слышал от него это слово – чьё-то имя или кличку. Однако наш герой и не подозревал, что в скором времени ему предстоит лично познакомиться с прелестной обладательницей этого имени.

Лицо Жука вытянулось от изумления.

– Хану? – он не верил своим ушам. – Ты сказал Хану?

– Ну да.

– Да ты в своём уме? Она же сле…

Стёпа не дал ему договорить.

– Не велика беда.

– То есть как?

Цыган смотрел на Малого с беспокойством, словно сомневаясь в его умственных способностях. Он всё никак не мог взять в толк, к чему тот клонит. Шутит ли, смеётся ли над её бедой, над бедой этой несчастной девочки, которая не виновата же, что всё так вышло.

– Хана станет петь свои чудесные песни, – сделав весомую паузу, не без гордости, объявил Стёпа. – В результате мы заработаем много денег. Как тебе моя идея?

Точно! Как он мог забыть? Голос – второй дар, которым наградила природа это обделённое создание. Первый дар – красота. Не только телесная, но и духовная. Редкое сочетание в наше время.

Глаза Жука беспокойно заблестели, он входил в азарт и готов был хоть сию минуту приняться за дело. Но чересчур хвалить Стёпу не стал, ещё зазнается. Он даже немножко завидовал ему: не мог примириться с тем, что такая замечательная идея пришла в голову этому мальчишке, а не ему самому.

– Что ж, неплохо придумано, – не скрывая своей радости по достоинству оценил Жук предложение приятеля. – Значит, сделаем так: встречаемся через пару часов на выходе из метро. Договорились?

– Конечно. Мы с Микки непременно придём, – ответил мальчик.

На том и порешили. Жук мгновенно исчез, а Стёпа начал собираться: достал сложенные у стены вещи и стал перебирать их. Ненужные откладывал в сторону, а всё то, что могло пригодиться для реквизита, собирал в узел. Микки лежал рядом, наблюдая за его приготовлениями. Мальчик готовился к своему первому в жизни цирковому выступлению.

Стёпа был в цирке всего один раз, во втором классе. Учительница повела их на представление всей группой. Больше всего ему тогда запомнились воздушные гимнасты. Наряженные в блестящие обтягивающие костюмы эти люди творили чудеса. Мальчик смотрел и не верил своим глазам. Высоко под куполом цирка с противоположных сторон раскачивались перекладины, держась за которые эти волшебники выделывали немыслимые вещи. Во время каждого прыжка сердце мальчика готово было разорваться от страха за них. Ему было страшно, хотелось зажмуриться, но какая-то непонятная сила заставляла его смотреть на их полёты, затаив дыхание, с холодными и влажными от волнения ладонями, с пересыхающим горлом. Их гуттаперчевые тела, казалось, без малейших усилий летали над головами восторженных зрителей справа и слева. Прыгая, эти люди-птицы отпускали руки и, кувыркаясь в воздухе, перехватывали друг друга на лету. Страшное, но и величественное, грандиозное зрелище. Каждый день риск, каждый день эти ловкие акробаты играли со смертью. Как сегодня ляжет их карта: что их ждёт, жизнь или смерть?

Вернувшись домой, Стёпа рассказал матери о цирке, стараясь ничего не упустить. Торопливо и сбивчиво, замирающим от нахлынувших чувств голосом, он рассказывал о том, как там красиво, о том, какие фокусы могут, оказывается, выполнять дрессированные звери. Он восхищался и медведями на велосипедах, и белоснежными пони в золотых попонах с коронами из страусовых перьев на головах, и забавными смешными клоунами, и фокусниками, и жонглёрами, но дольше всех говорил о воздушных гимнастах. Сидя по-турецки на не убранной сбившейся после бессонной ночи постели, попивая холодное пиво и раскуривая сигарету, мать слушала его в пол уха, думая, верно, о своём очередном ухажёре, а когда с блестящими счастливыми глазами сын признался ей, что хочет пойти в гимнасты, зло выругалась, назвала «балаболом» и «недоумком» после чего своим хриплым прокуренным голосом приказала «выбросить из головы эту дурь». Не встретив со стороны матери понимания и поддержки, Стёпа поделился своими впечатлениями с младшей сестрой. Слабенькая и потому часто болевшая, в тот день она лежала с температурой и не смогла пойти со Стёпой в цирк, хотя долгое время мечтала об этом. Роза слушала его приоткрыв ротик и затаив дыхание, а в её больших наивных глазах читался восторг. Что и говорить, она всегда понимала брата в отличие от матери и готова была слушать его рассказы часами.

На следующий день, когда всему классу задали сочинение на тему «Кем я хочу стать, когда вырасту», Стёпа написал в своей тетрадке о том, что будет воздушным гимнастом. Анна Павловна, их учительница русского языка и литературы, похвалила его и поставила пятёрку. Дома Стёпа сказал матери, что получил пятёрку за сочинение, но мать промолчала – она никогда не хвалила детей за хорошие отметки так же как и не ругала за двойки. Ей было всё равно, какие оценки они приносили и как протекала их школьная жизнь. Её вообще ничего на свете не интересовало, кроме самой себя.

Мальчик тряхнул головой, отгоняя от себя печальные мысли. Микки, всё это время не сводивший со Стёпы глаз, почувствовал, что тот чем-то встревожен. Он подошёл к хозяину, ткнулся своим влажным носом ему в ухо, щекотно обнюхал и лизнул. А Стёпа, с нежностью поглаживая пса, думал о том, что устроит своей сестрёнке настоящий маленький цирк. Он не будет брать её с собой в метро, они с Микки покажут ей фокусы дома. Правда, сперва надо хорошенько обучить собаку, выдрессировать, но Стёпа надеялся, что Микки, как смышлёный пёс, поймёт всё с первого же раза. Пусть его мечта не сбылась, несправедливо если и мечта Розы не исполнится.

4

За время, пока наши друзья добирались до метро, двое незнакомых людей подали им милостыню. Какая-то полная тётенька с круглым румяным лицом пожертвовала мальчику плитку настоящего шоколада, а высокий небритый мужчина с добрыми глазами протянул Стёпке целый кулёк вафель и даже угостил Микки кусочком сахара. Но далеко не все прохожие проникались сочувствием к друзьям. Встречались даже те, кто с брезгливостью поглядывал на них и старался скорее отойти подальше. Но у Стёпы не возникало чувство обиды на людей, которые открыто презирали его и обходили стороной. Он отлично понимал, что его, как и других беспризорников, лишённых всех жизненных благ и простого человеческого счастья – крепкой семьи, любви и заботы близких, – полноценное, обеспеченное общество никогда не примет за своего. И с этим необходимо смириться.

В метро на главном железнодорожном вокзале было шумно и людно, но Стёпа давно привык к этой повседневной суете. Он частенько бывал здесь и знал всё буквально наизусть. Каждый день происходило одно и то же: люди уезжали и приезжали. А в строго определённое время на станцию прибывал поезд. Отдалённый перестук колёс возвещал о его прибытии. Шум всё усиливался, накатывался как волна, сметающая всё на своём пути, и в жерле тоннеля светились три огня: два маленьких и один, по центру, большой, после чего на свет показывалось само трёхглазое божество, созданное руками людей. Замедляя свой бег, мерно постукивая колёсами «ту-ту-ту-тух, ту-ту-ту-тух», поезд проносился мимо и останавливался у нужной платформы. Там он раскрывал свои шипящие челюсти, заглатывал очередную порцию людей и, довольно пофыркивая и издав прощальный гудок, отходил со станции.

В ожидании поезда пассажиры толпились у перрона, кто-то громко разговаривал, перекрикивая собеседника, кто-то смеялся, кто-то звонил по телефону. Среди пёстрой, разбушевавшейся толпы мальчик и собака казались маленькими, беспомощными и одинокими, никому не нужными в этом большом мире.

На выходе из метро их нетерпеливо дожидался Жук. Он занял место возле самых дверей, «чтобы сразу текать, если вдруг менты заявятся». На полу, специально для Микки, был расстелен цветастый коврик, на нём стояла жестяная банка для пожертвований, а рядом Жук зачем-то поставил старый низенький табурет. Микки сразу смекнул, что от него требуется. Стёпка без особого труда обучил пса выполнять нехитрые трюки, поощряя его за это очередной порцией сладкого. За лакомый кусочек Микки готов был сколько угодно ловить зубами мячик, подавать лапу и подвывать в такт Стёпиной песни. А ещё пёс запомнил, что когда кто-нибудь обратит на него внимание нужно сесть возле банки, подняться на задние лапы и залаять. Тогда уж точно прохожий остановится посмотреть их фокусы и, может, пожертвует копеечку.

– Жук, когда ты пойдёшь за ней? – обратился Стёпа к приятелю.

Мальчик закончил дрессировать Микки и только сейчас вспомнил о самом главном. Всё это время цыган сидел у его ног. Весело насвистывая, он разбирал принесённый Стёпой узелок.

– За кем? – не сразу сообразил Жук.

– За Ханой конечно! – бросив на цыгана неодобрительный взгляд, напомнил ему мальчик.

Жук как раз достал из узелка плитку шоколада, разорвал приятно шелестящую фольгой обёртку и собрался полакомиться ароматными шоколадными дольками. Вопрос Стёпы застал его врасплох. Он открыл было рот, вознамерившись возразить ему, но сейчас же вскочил, ударил себя по лбу и, издав нечленораздельное восклицание, выбежал на улицу.

О ком говорили ребята и кто такая Хана Микки пока не знал, но через полчаса цыган вернулся, и загадка стала ясна. Сквозь стеклянные двери метро Микки видел, как Жук спускался по ступенькам, держа за руку красивую девочку. Дойдя до дверей, они остановились, цыган наклонился к девочке и шепнул ей что-то, та согласно кивнула. Жук сделал шаг вперёд, автоматические двери перед ними раскрылись и они вместе, рука об руку, зашли в вестибюль метро. Пёс перестал выполнять команды своего благодетеля и замер, не сводя любопытного взгляда с этой пары. Дети представляли явный контраст. Высокий подросток с острыми чёрными глазами и взъерошенными нечёсаными волосами осторожно, боясь оступиться, вёл за руку хрупкую и тоненькую, как соломинка девочку, ровесницу Стёпы. На ней было красивое, аккуратное, но немного старомодное серое пальто. Года два назад Жук украл эту вещь на рынке и принёс Хане (так звали девочку), естественно, не сказав, откуда он её взял. Поверх пальто на плечи и голову маленькой барышни был накинут тёплый шерстяной платок и она придерживала его свободной рукой. Микки внимательно следил за тем, как цыган усадил юную гостью на табурет, который, как выяснилось теперь, он принёс именно для этой цели. Пёс покосился на хозяина и заметил, что тот заворожено смотрит в лицо девочки. Но ни следа приветственной улыбки, ни тени смущения не отразилось на этом лице. Оно оставалось всё таким же серьёзно-сосредоточенным.

– Здравствуй, Аннушка! – тихо, чтобы не испугать девочку, сказал Стёпа.

Он почти прошептал это и не всякий бы среди гула метро расслышал его голос, но у маленькой незнакомки был изумительно тонкий слух. Лучистая улыбка тронула её губы.

– Привет, Стёпа, привет, Микки, – сказала девочка и вытянула перед собой тонкую белую руку.

Микки сообразил, что это, должно быть, приветствие и обнюхал протянутую ему навстречу руку. Девочка снова улыбнулась, на этот раз гораздо веселее, а когда пёс лизнул ей пальцы, залилась звонким серебристым смехом. Засмеявшись, она тряхнула головой, сбросила платок и по плечам Ханы рассыпались длинные золотисто-солнечные кудри. Стёпа хотел было вновь укрыть её, но Жук опередил приятеля.

– Хана, спой что-нибудь для нас, – попросил он, бережно поправив соскользнувший с её хорошенькой белокурой головки платок.

Девочка кивнула в ответ и начала петь. Сперва тихо, едва слышно, но постепенно голос её окреп, лился широко и свободно. Во время пения лицо её преобразилось, глаза ожили. Она пела старинную колыбельную песню, которую ей ещё в младенчестве напевала мать, а Жук не отрывал посветлевших влюблённых глаз от её нежных губ из которых лилась эта дивная мелодия.

Слова песни заново рождались из далёких тайников памяти и шли от сердца, потому высокий и чистый голос Ханы звучал как-то по-особенному красиво, а главное – искренне: ничто не резало слух, не проскальзывало даже нотки фальши. Временами девочка замолкала, устремляя взор своих чудесных небесно-голубых глаз куда-то вдаль, затем продолжала петь:

Она пела, а сама, казалось, думала о чём-то своём, неземном. Микки никак не мог понять, почему юная гостья так сильно отличалась ото всех других детей, которых он когда-либо видел. Было в ней что-то восторженно красивое, вдохновляющее и открытое, но всё же не доступное нам для понимания. Время шло, а девочка всё пела и пела, не обращая внимания на шум поездов, громкие разговоры, гул. Она полностью погрузилась в свой мир, такой манящий и далёкий, словно звезда в ночном небе, скрытый ото всех посторонних.

Пёс продолжал выполнять трюки, повинуясь своему маленькому хозяину, но в то же время не переставал поглядывать на удивительную певицу. Девочка казалась Микки такой беззащитной и маленькой, что он решил защищать это хрупкое существо ото всех бед и напастей, пусть даже ценой своей жизни.

Но вот Хана кончила петь, волшебство и сказка кончились. В глазах юных слушателей блестели слёзы. Даже Микки плакал: из внутренних уголков его глаз к носу сбежали две скупые слезинки. Сегодня он плакал второй в своей жизни раз. Небесные глаза девочки тоже переполняли слёзы, достаточно было моргнуть, чтобы они полились с её трепещущих как крылья бабочки солнечных ресниц. Но она снова о чём-то задумалась и смотрела перед собой не моргая, чуть приоткрыв губки.

Вдруг пёс насторожился: к Хане подошёл незнакомый мальчик лет девяти. Одет он был, как говорят, с иголочки – в новенькую кожаную куртку и отутюженные серые брючки, по-видимому, ребёнок из богатой и обеспеченной семьи. В правой руке мальчик держал свежий, только что купленный цветок. Маленький джентльмен подошёл к девочке ближе и протянул ей лилию.

– Возьми, это тебе. Ты очень хорошо поёшь, – сказал он дрогнувшим голосом, немного смутившись.

Хана взяла цветок, но тот неожиданно выскользнул из её рук. Микки рванулся было схватить упавший цветок и отдать девочке, но она сама наклонилась и ощупала пол. Цветок лежал в одном месте, чуть справа от неё, а Хана искала его совершенно в другом, и Микки не мог взять в толк, в чём тут дело. Правда, глаза девочки ещё раньше показались ему не обычными, однако пёс не придал этому большого значения. Теперь же его поразила страшная догадка – Хана совершенно слепая! Она не видит ничего, что её окружает: ни неба, ни солнца, ни звёзд, они лишена высшего человеческого блага – любоваться творением этого видимого мира. Не обнаружив лилии, девочка несмело попросила:

– Вы не могли бы подать мой цветок? Я обронила его где-то рядом, но не могу найти.

Мальчик молча поднял лилию и отдал её слепой красавице. На этот раз маленькая гостья крепко сжала драгоценный подарок в ладонях, поднесла его к лицу, потом слегка коснулась лепестков губами и улыбнулась.

– Это лилия, – сказала она. – Спасибо Вам большое, я очень люблю живые цветы.

Мальчик ушёл, а Хана по-прежнему сидела, не двигаясь, и прижимала к груди подарок – белоснежную свежую лилию.

Хана вспоминала ласковое лицо матери, такое красивое, в копне волос соломенного цвета, в которых радужным ореолом отсвечивало солнце, её большие светлые глаза, бирюзового цвета платье и протянутые к дочери руки, и всё это – среди прекрасных луговых цветов и яркой майской зелени. Такой девочка её запомнила навсегда. И ещё Хана запомнила небо – синее-синее, с плывущими по нему причудливыми облаками, среди которых они с мамой угадывали сказочных животных и старинные замки. Особенно красивы были облака на закате, в алом и золотом свете солнца.

Но потом произошла эта ужасная авария, унесшая жизнь мамы. А вечером, после похорон, Хана услышала приглушённый разговор тёти, маминой сестры. Она сетовала соседке о свалившемся на её голову лишнем рте. После этого девочка твёрдо решила бежать из ставшего ей чужим дома.

Хана помнила, как собрала свой рюкзачок, который ей купила мать к первому классу, положила туда своего любимого мишку, кофту и мамину фотографию. Потом была страшная ночь на незнакомой улице, в каком-то подвале. А утром, когда девочка проснулась, то подумала, что ещё ночь, так как ничего не видела. В этом подвале Хану обнаружил цыган по кличке Жук и забрал её с собой, сказав, что будет заботиться о ней, как о своей младшей сестре. И он сдержал своё слово. Привыкший за долгие годы к одинокой бродячей жизни, Жук сначала привязался, а затем и полюбил Хану, полюбил за то, что она тоже одинока, за то, что у неё нет крова над головой и куска хлеба. Если бы девочка была счастлива и богата, цыган наверняка презирал бы её точно также как племя этих сытых толстосумов презирает таких отбросов общества, к каким принадлежит он.

Хана глубоко вздохнула и закрыла глаза. От терпкого аромата лилии у неё слегка закружилась голова.

К вечеру банка была доверху наполнена монетами. Жук сосчитал деньги и остался доволен. У ребят оказалось целых сто рублей, не считая кулька пряников, конфет и печенья. Микки радовался вместе с ними.

– Вот это да! – говорил Стёпа. – А ты, Жук, думал, что мой Микки ни на что не годится. Дня через три-четыре, если так пойдёт, мы разбогатеем!

– Да ладно тебе. Не обижайся, я был не прав, – признался цыган. – Только вот заслуга пса в нашей удаче невелика. Скажи спасибо Хане. Я знал, что её талант нам когда-нибудь пригодится.

Но Микки, даже если бы ему дано было разобрать смысл его слов, не обиделся бы. Он чувствовал, что всё сказанное Жуком – правда, ведь никогда прежде ему не доводилось слышать такого райского пения.

Ребята собрали свои вещи, уложили (не без помощи Микки, который вертелся около них и принюхивался к съестному) в мешок всё, что заработали за день, и покинули метро.

Быстро темнело. Холодные снежные тучи заволакивали небо, но снег перестал идти. Стёпа и Хана шагали первыми, Жук с мешком на спине брёл позади ребят, а Микки замыкал это шествие. Они прошли уже больше половины пути и завернули в один из дворов, откуда до жилища Стёпы оставались считанные минуты, как вдруг прямо перед ними, словно из-под земли, выросли двое нерусских парней. Оба незнакомца были одеты в чёрные толстовки и штаны того же цвета. Наши приятели испугались, но у каждого испуг выразился по-разному. Стёпа остановился и, побледнев, с плохо скрытым волнением смотрел на незваных гостей, а Жук сжал кулаки и его жёсткие чёрные глаза загорелись яростью. Теперь в них не было и частицы той любви, что зажгла в них Хана искрой своего таланта, это были всё те же глаза Вагана, глаза человека, которого Микки боялся и ненавидел.

Цыган посмотрел в сторону Ханы и взгляд его смягчился. Лицо девочки по-прежнему оставалось безмятежным, ничто не омрачало её ясных глаз. Жук всегда испытывал к Хане, поскольку она была калекой, чувство жалости, но в эту минуту он в душе возблагодарил судьбу за то, что Бог вовремя отнял у неё зрение. Жук смотрел на Хану с сочувствием, но и с тайной радостью за неё: если бы она могла сейчас видеть, её сердце, наверно, разорвалось от страха. А он ни за что не перенёс бы её смерти. Цыган любил эту девочку больше, чем сестру. У него никогда не было сестры (а может и была, да только он не помнит, многое с тех пор забылось кроме побоев – тяжёлого отцовского кулака, которым тот что ни день потчевал сына), но Жук подозревал, что к сестре чувствуешь что-то другое. Как бы там ни было, теперь он должен защитить свою сестру или любимую от грозившей ей опасности, о чём та, по счастью, не знала.

– Чё смотрите? – сквозь зубы процедил высокий парень, стряхивая пепел с сигареты. – Деньги отдавайте!

Услышав грубый незнакомый голос, Хана вздрогнула и крепче сжала руку Стёпы.

– Кто это? – прошептала она помертвевшими губами. – Стёпа, прошу, не молчи, скажи мне, кто это?

Мальчик не отвечал. Он оставил свою спутницу и решительно шагнул навстречу незнакомцам. Хана беспомощным жестом слепого протянула вперёд руки и, нащупав край рубахи цыгана, прижалась к Жуку всем своим худеньким телом. Тот почувствовал её тепло, её взволнованное дыхание у своей груди, совсем близко к сердцу, и это придало ему силы. Неизвестно было, кто победит в этой схватке, но настал решающий миг и он не должен, не имеет права отступать. Теперь, стоя рядом с Ханой и обняв её за плечи, цыган терпеливо выжидал, когда ему нужно будет вмешаться.

– Ничего вы не получите! – выкрикнул Стёпа. – Это наши деньги!

– Были ваши, а станут наши! – загоготал парень. – А ну, Тристан! Проучи-ка этих бродяг, – обратился он к своему дружку, немного пониже его.

Тристан сделал шаг вперёд.

– Чё ты сказал, пацан? – глаза Тристана сощурились в щёлки, тонкие губы скривились в презрительной ухмылке. – Ишь ты, смелый какой! – иронично протянул он и достал из-за пазухи нож. – Сейчас посмотрим, кто кого!

Что тут стало с Микки! Опять перед ним сверкнула сталь. Но на этот раз он не трусил. У одного из этих людей страшное смертоносное оружие и этим оружием угрожают его хозяину. Этого пёс стерпеть не мог. Он напрягся каждой клеточкой своего тела, зарычал и, готовый сражаться до последней капли крови, с прижатыми к голове ушами и оскаленной пастью подбежал к Тристану. Тот зверем кинулся на него. Пёс вовремя отскочил, но сейчас же снова бросился на врага. Парень замахнулся на Микки ножом, а пёс подпрыгнул и вцепился ему в руку. Однако тот, высокий, оказался хитрее Микки: он подошёл сзади и ударил пса по голове чем-то тяжёлым так, что бедняга, жалобно взвизгнув, кубарем полетел в снег. Оглушённый, он остался неподвижно лежать на земле.

И тогда Жук решил, что настало время действовать. Тристан кинулся на Стёпу, но цыган преградил ему путь и заслонил собой приятеля. Мгновение он смотрели друг на друга – двое бродяг, отверженных обществом, но плоть от плоти этого самого общества, их породившего, двое родственных по крови людей, – и в глазах обоих стояла непримиримая вражда, какая обычно бывает между соперниками, у которых шансы на успех равны. Быть может при другой обстановке и в других условиях они не стали бы затевать драки, но здесь действовал неумолимый закон, жестокий закон джунглей, общий для всех беспризорников: ешь другого, пока тебя самого не съели, и эти двое не могли его нарушить.

– Не бойтесь! – закричал цыган. – Малой, бери Хану и скорее уходите! Я их задержу!

Вот ведь как получается. Жук злился, ревновал Хану, а что из того, если теперь он сам отдаёт её приятелю? Где здесь справедливость? За всю свою недолгую жизнь этот отверженный человек, каких миллионы на нашей планете, так и не узнал, что такое эта справедливость и есть ли она вообще на земле. Не обман ли это, не мираж? Ведь должны же бедные страдающие люди на что-то надеяться, вот и выдумали справедливость. Как награду, в утешение себе. А Высшая Справедливость, иными словами Бог? Этот всесильный Судия? Цыган не знал, существует Он или нет, но в эту трудную для него минуту ему непременно хотелось верить, что существует.

Жук полез в карман за перочинным ножиком, но обнаружил, что отцовского подарка на месте не оказалось: он обронил его в подвале у Стёпы. Опять не повезло! Везде и всюду ему не везло! И в свои последние мгновения жизни цыган с тоской и горечью подумал, что даже в смерти ему не везёт. При живых родителях лишённый крова, Жук с детства знал одну только боль. Он прожил как собака и умирал как собака, под чьим-то забором, в глухом дворе. Цыган скрыл ото всех своё имя, и никто кроме Аннушки не знает, что зовут его Володей, Владимиром. А её он попросил никому об этом не говорить. Но смерть снимает все запреты и если она догадается открыть его имя, то, может, и его добрые люди помянут, всё-таки крещёный он, не басурманин какой-нибудь.

То, что происходило дальше, напоминало страшный сон. Тристан набросился на Жука и повалил его в снег. Услышав крик Ханы, Стёпа подбежал к ней, мертвенно-бледной, дрожащей от страха, чтобы подхватить слабеющую девочку, не дать ей упасть, а когда обернулся, всё уже было кончено. Цыган, скорчившись, лежал на снегу. Шатаясь, на ватных ногах Стёпа подошёл к приятелю и едва сдержался, чтобы не закричать. Жук был мёртв. На левой стороне его груди под рваной грязной рубахой медленно расцветало алое пятно. Как цветок, подумал мальчик. Ранняя роза на снегу. Знак искупления этой заблудшей одинокой души. И прощения. Там, на небе. Стёпа в это верил. Своей смертью, смертью за друзей, цыган искупил свои грехи, и теперь Бог не оставит его.

Стёпа осмотрелся – поблизости никого не было видно. Конечно, те в чёрном сделали своё дело и скрылись. От людей, но не от Бога. И их ждёт расплата. В каком-нибудь глухом переулке кто-то зарежет и его, убийцу этого черноволосого мальчугана. А пока тот парень не думает о возмездии, что ему до того, что прервалась ещё чья-то жизнь, быть может, ещё не успевши начаться?…

Микки подполз к ногам Жука и скорбно, протяжно завыл. Хана и Стёпка опустились на колени. Плач и всхлипывания детей слились с этими горестными звуками.

5

Девочка без слов поняла, что случилось. Слепые ведь, как известно, чутки на восприятие. Во время драки Хана стояла чуть поодаль и, сжав на груди руки, подняв невидящие глаза к небу, молилась своими словами. Необъяснимо, но в ту секунду, когда один из тех двоих пырнул её друга ножом, она закричала, закричала потому, что почувствовала, как нож вошёл ей под сердце, и тогда поняла, чья взяла.

– Они убили его, они убили его, – как безумная повторяла Хана. – Стёпа, Стёпочка, ты не знаешь, какой он был хороший, какой заботливый, внимательный, и совсем не злой. Это с тобой он держался надменно потому… – она запнулась, потом, понизив голос, добавила: – потому что ревновал меня к тебе!

Стёпа оторопел.

– Постой, ты хочешь сказать, что он…

– Да, да, да! Тысячу раз да! – восклицала Хана. – И, поверь мне, для того, чтобы понять это, не нужны глаза!

Дети пришли в милицию и рассказали о происшедшем. Они не могли допустить, чтобы их друг остался лежать в том глухом дворе. Его необходимо было похоронить по-человечески. Женщина-следователь внимательно выслушала ребят, выясняя всё до мельчайших подробностей. Ей важна была каждая мелочь. Детям было предложено описать внешность и составить фоторобот преступников, после чего их отпустили, наказав при встречи с теми парнями молчать о том, что были в милиции и что те объявлены в розыск.

После смерти Жука Хане некуда было идти, поэтому Стёпа привёл девочку в своё жилище, где его ждала тяжелобольная сестра. Задыхаясь от волнения и подступивших слёз, мальчик рассказал ей всё по порядку. Роза молча слушала брата, перебирая принесённые им гостинцы: налётчики забрали только деньги, оставив нетронутыми сладости. Рядом сидел Микки. Теперь он знал, что такое смерть. Пёс хорошо помнил свою любимую хозяйку, которая ушла от него навсегда, но в этот раз он стал свидетелем убийства. Тот, кто думает, что смерть является в образе безобразной старуха с косой, ошибается. На самом деле смерть это человеческая жестокость и те двое несли её в себе. Люди поступают хуже животных. Те убивают по необходимости, а они из-за денег.

– Я знала, что случится беда, – неожиданно сказала Роза и, поймав на себе вопросительный взгляд брата, продолжила: – Сегодня днём мне приснился сон. Я видела обрыв, а над ним стоял ты, брат, и твой приятель Жук. Вы о чём-то горячо спорили, а потом ты нечаянно оступился и чуть не погиб. К счастью, Жук вовремя схватил тебя за руку, не дав упасть, но при этом сам сделал неосторожный шаг и разбился насмерть. Тогда я проснулась, стала звать тебя, но вокруг никого не было. Ты ушёл, и я сразу поняла, что сегодня случится непоправимое.

Хана осталась у детей на ночь, однако заснуть им не пришлось. Ночью Розе сделалось хуже. Перед воспалёнными глазами девочки вставали картины из её беззаботного раннего детства. Она металась в бреду, и ей чудилось, будто рядом с ней у изголовья в длинном белом платье стоит её покойная мать и снова, как в детстве, поёт колыбельную. Ах, до чего же было хорошо, пока мама не пила и семья жила мирно и слаженно! Сейчас это время казалось Розе самым лучшем в её жизни. Она протягивала к матери свои худенькие ручонки и умоляла забрать её с собой. Но очень скоро туман рассеивался, видение исчезало, и, в конце концов, вместо ласкового маминого голоса слышалось лишь унылое завывание разгульного февральского ветра.

Микки тоже всю ночь не сомкнул глаз. Он дежурил у постели больной и каждый раз, как девочка беспокойно вскрикивала, вскакивал со своего места, подбегал к ней, садился рядом и начинал выть. Вой метели за окном и этот вой пугали детей. Они знали, что так собаки голосят по покойнику.

Едва забрезжил рассвет, Стёпка встал первым и разбудил задремавшую к утру Хану. Он знал, что его сестре требуется помощь и с вечера задумал привести к ней знакомого батюшку, отца Василия. Этот невысокий полный человек с ласковыми серыми глазами и широким добродушным лицом до принятия священнического сана был врачом и даже сомневался в существовании Бога, но, столкнувшись в своей практике с чудом (во время клинической смерти мозг человека погибает в считанные минуты, а его пациент, по молитвам матери, после двадцати минут клинической смерти выжил и остался здоров), изменил свои воззрения и стал священником. Теперь Стёпа надеялся на помощь батюшки. Может, тому удастся вылечить его сестру.

Роза беспокойно спала, покашливая и постанывая во сне. Микки было поднялся, но мальчик приказал ему лежать на месте. Несмотря на то, что на улице стоял мороз и в подвале было сыро, Стёпа всё же рассудил, что нельзя держать пса взаперти, вдруг ему зачем-то понадобится выйти, и потому, уходя, оставил входную дверь приоткрытой. До приходского храма Святителя Николая было всего несколько кварталов. Дети миновали их быстро, не заметив расстояния. Воскресная служба ещё не начиналась, но прихожане уже тянулись в церковь. Попав на территорию храма, они трижды крестились и кланялись, прежде чем подняться по ступенькам и войти в церковные двери. Стёпа заметил, что все они шли на службу нарядные, в светлых опрятных одеждах. А он как одет? Стыдно было даже пройти узорчатые тёмные ворота и ступить на храмовую территорию, не то что зайти в саму церковь. Стёпа сказал об этом Хане, и дети остановились у дверей, не решаясь зайти внутрь.

– Что вы здесь стоите? В храме для всех места хватит, – раздался над их головами чей-то строгий голос. Стёпа обернулся. Рядом стоял благообразный седой старичок чуть повыше их ростом, в длинном, похожем на платье, одеянии золотистого цвета.

– Дедушка, сегодня служит отец Василий? – постеснявшись назвать истинную причину своей робости, спросил Стёпка.

– Да. А зачем он тебе понадобился? – поинтересовался старец.

– У меня на стройке, в подвале, сестра больная, – жалобно сказал мальчик. – Ей сейчас очень плохо.

– А звать-то тебя как? Надо же мне отцу Василию сказать, кто его спрашивает.

– Я Стефан. Так и передайте. Пока сестрёнка была здорова, мы с ней иногда заходили в этот храм и однажды познакомились с батюшкой. В тот день он рассказал нам о Боге, который всех любит и для которого все люди равны, а потом попросил сестёр милосердия досыта накормить нас в трапезной. Я знаю, что отец Василий в прошлом врач, поэтому хочу, чтобы он помог моей сестре.

Рассказ беспризорника, по-видимому, произвёл на старого диакона сильное впечатление. Он немедля отправился к батюшке и сказал ему, что мальчик Стефан дожидается его у ворот храма. Ещё служитель поведал отцу Василию, что сестра этого мальчика тяжело больна.

Батюшка сразу засуетился. Он попросил отслужить за него литургию отца Георгия, взял с собой запасные Дары и уже через четверть часа вышел к Стёпе.

– Отец Василий, благословите! – сложил ладошки мальчик и наклонил голову.

– Бог благословит, Стефан, – отозвался батюшка, осеняя его широким крестом.

– И меня благословите! – робко попросила Хана.