Поединок со смертью Миронова Лариса

А до Царского Села, до чугунолитейного завода, что здесь было?

Селились угрофины языческими племенами, вели близ капищ свою тайную жизнь. И может, здесь, на этом поле, ставшем лугом, проходили жестокие побоища не на жизнь, а на смерть…

Что это за народ такой таинственный – угрофины? Живёт по всему свету, но почему-то именно здесь ему центральную родину назначили.

Угро – агрономы.

Фины – конечные, крайние по-английски (и на других языках тоже), окраина значит…

Что?

Ну да, украинцы, короче. Агрономы на северной окраине империи. Венгрия – тоже угро-фины. Только это уже западные агрономы, ныне экспортный вариант.

И мне стали представляться эти, здесь некогда жившие люди так отчётливо, так ясно, что я, наверное, могла бы даже их рукой потрогать, если бы только захотела.

… Вот живёт в небольшой землянке одна семья. Живёт себе и живёт, нигде не туго.

Но вот случилась у них беда, охватило их отчаяние, да такое, что ни есть, ни спать они не могут.

Встаёт среди ночи старший член семьи, человек по имени Торн, будит своего младшего брата и говорит:

– Вставай, собирайся в путь, чует моё сердце смущение.

Идут они с по полю, подходят к реке, плещут в лицо холодной водой.

Умылись, освежились, принялись разговаривать. Говорит Торн своему брату, Хранку:

– Чует моё сердце, идут на нас силы тёмные, не устоять нам против них.

Юный Хранкрассмеялся задорным смехом и сказал:

– Вот это мне нравится! Мы поклялись, что будем убивать всех своих обидчиков, сквитаемся с каждым за смерть всякого нашего родича и поругание чести любой девушки нашего рода.

Торн так растрогался от этих слов, что даже заплакал.

– Ладно, – сказал он, вытирая глаза. – Вижу, ты мой брат.

И тут смотрят они, как с другого берега реки в воду сошли пять всадников и плывут к ним.

Вот они вышли на берег, стоят, с коней стекает вода. Впереди вождь, в длинном тёмном плаще.

Торн и его брат Хранк идут им навстречу.

Они о чём-то заспорили, тогда Торн сказал в сердцах:

– Что-либо одно: или делайте, как я вам говорю, или не просите моего совета вовсе.

– В распрях вообще мало проку, сказал вождь, сел на коня, и всадники поехали вслед за Торном.

– Чего они хотят? – тихо спросил Хранк у Торна.

– Мести нашим врагам, потому что наш враг Вереск многим насолил, многих обидел, а они хотят его осудить своим судом.

Хран довольно улыбнулся и сказал:

– Это хорошо, и сам бог нам послал этих людей. Но! Человек не может быть полностью осуждён, пока не состоялось изъятие его имущества. И хорошо бы, чтобы случилось это на пятнадцатую ночь после изъятия у него оружия. Тогда будет всё по правилам.

Хранк улыбался широко и радостно, он был вполне доволен таким поворотом дел.

Они взяли своих коней, взнуздали их и поехали впереди отряда мстителей, туда, где вдалеке виднелись главные постройки поселения.

Когда они уже почти подъехали, Торн предложил:

– Давайте спешимся, оставим здесь коней, а сами пойдём туда пешком, но не все, а только четверо. Остальные пусть останутся с конями.

Они подошли к постройкам, прислушались, в домах ещё все спали.

Они вышибли бревном дверь в крайнем из них и тут же вломились в дом.

Они хватали мужчин, всякого, кто мог носить оружие, и вытаскивали их во двор, а женщин и детей согнали в соседний дом и крепко припёрли дверь снаружи…

Вереск, понимая, что дело его плохо, стал предлагать выкуп за себя и своих людей. Когда его предложение было отвергнуто, он стал просить хотя бы сохранить жизнь его людям.

– Они ведь ничем перед вами не провинились, не будет вам чести, если вы их убьёте. И мне не будет позора, если вы убьёте меня. И унижения мои вам не принесут славы.

На что Торн ему без всякого снисхождения ответил:

– Однако ты сам не очень-то бывал уступчив со своими врагами, и это хорошо, что сегодня ты всё это испробуешь на себе.

Они схватили Вереска и его людей, скрутили им руки за спиной, взяли в сарае верёвки, достали ножи, проткнули им щиколотки, вдели в эти отверстия верёвки и безжалостно вздернули их, своих заклятых врагов, на перекладину, которая была во дворе, прежде крепко связав их всех вместе.

Когда солнце было в зените, они громогласно объявили с каменистого пригорка посреди поселения об изъятии имущества Вереска.

После чего они вернулись и сняли Вереска и его свиту с перекладины, положили тела на траву. Кровь стояла у тех в глазах.

Посмотрел Торн на беспомощного Вереска и сказал:

– Выбирай, или мы уведём тебя в поле и убьём с твоими людьми, или… Есть одно обстоятельство в твою пользу – ты кормишь большую семью и ещё множество своих слуг. Это полезне дело. Поэтому я могу дать тебе возможность продолжить о них заботиться.

– Что для этого я должен сделать? – спросил Вереск, изнемогая от боли.

– В таком случае ты должен немедленно убраться со двора со всеми своими людьми, а добра возьмёшь не больше, чем я тебе того позволю, и это будет самая малость.

– А кто здесь останется жить? – слабым, будто умирающим голосом спросил Вереск.

– Здесь теперь буду жить я, – сказал Торн. – Тот, которого ты жестоко обидел, надругавшись над дочерью.

– О боги! – взмолился Вереск. Торн продолжал:

– И вся твоя власть перейдёт навечно ко мне. Ну что, по рукам?

Вереск со слабым вздохом сказал:

– Такое унижение мне тяжело сносить, но я выберу всё-таки жизнь. И делаю это ради своих детей, ибо они погибнут, если меня не будет на свете.

– Ты принял умное решение, – сказал Торн, очень довольный таким исходом дела.

Вереска и его людей тут же освободили, дали им самую малось имущества, а из оружия одно копьё на всех.

И он с домочадцами скорбно покинул свой двор.

Вождь всадников, раздосадованный таким решением мстителя, сердито сказал Торну:

– Это твоя большая ошибка, и, уверяю тебя, у тебя будет ещё возможность раскаяться в своём поступке.

Торн, уже мечтающий о доме Вереска, где он теперь будет жить, пожал плечами и сказал:

– Как богу будет угодно.

Брат же Торна, Хранк, отправился в далёкие края пытать счастья, получив от него тугой кошелёк – свою долю за участие в этом деле.

Вереск тут же переселился на восток речной долины. Там стоял небольшой хуторок. Он купил его в долг, стал жить подчёркнуто бедно, а местные люди часто, видя его говорили:

– Краток век у гордыни.

Однако вскоре Вереск начал богатеть, благодаря всесильному, хотя и не очень богатому своему отцу-воину, но больше всё же при помощи своей беспримерной наглости.

Земли, которые он силой и хитростью присваивал, были богаты лесом, но пока необжиты, к тому же, он попал в удобный момент, и ему это богатство досталось почти даром.

Жадность вскоре одолела его, и он повсюду валил вековой лес без счёту, выстроил себе на Красной Горке настоящий хутор, и стал сам себя почитать главным во всей округе. Бессоветно обижал он каждого, кто ему казался умнее и сильнее его. Больше всего на свете он теперь боялся потерять свою власть и лишиться своего хутора на Красной Горке.

Теперь он хоть и не жил в бедности и позоре, но всё же для большинства он оставался изгоем. И не было никакой возможности столь плохие дела поправить. На время он даже прекратил примножать свои богатства и сделался смирным.

Он стал для прокорма ловить рыбу, а её в речке было много, особенно в это лето. И лов очень поддерживал его скромное хозяйство.

Торн же принялся смело хозяйничать в бывшей усадьбе Вереска. Он теперь даёт игры и приглашает на них бывших людей своего поверженного врага…

Но его соратники, оставшиеся с ним, советовали ему не расслабляться:

– Будь всё же осторожен, ведь от злого можно ждать только зла.

– Ладно, – сказал Торн и вдруг вспомнил, что ещё не расправился с конём Вереска.

Привели ему коня, надел он коню на шею камень и жердями приказал его с обрыва столкнуть речку. В самый омут.

А внизу, под этим местом, как раз было капище, и принадлежало оно раньше Вереску. После умерщвления коня и пира по этому поводу с друзьми и новыми подданными он пошёл в капище, хотя его и предостерегали не делать этого.

Однако Торн был сильно навеселе и никого не слушал. Посрывал с богов все украшения и ценности и даже бросил факел в центр капища.

Тут случился пожар, но он не велел его тушить.

Верные люди донесли весть до Вереска – о смерти его коня и пожаре на капище.

На что Вереск смиренно отвечал:

– Ну что ж… Глупость полная верить в богов. И я в них больше никогда верить не буду.

И правда – не стал больше совершать жертвоприношений.

С этого времени жизнь его переменилась – богатство так и шло ему в руки, и вскоре вокруг него собралась новая рать – всякий считал за честь сидеть или стоять рядом с ним.

Такова сила богатства.

И он легко подчинил себе все земли вдоль реки, где построил уже новый хутор.

Он теперь не был прежним гордецом – стал куда как смирнее, и люди любили его куда больше прежнего.

Торн и Вереск иногда встречались на людях, но никогда не поминали старого. Вереск был покладистым хозяином и жил на широкую ногу.

Так прошло ещё несколько зим.

Но вот в те края как-то прибыл Хранк, младший брат Торна, он слыхал уже о делах, которые здесь случились, но вмешиваться ни во что не хотел.

Брат Торна привёз с собой много товара, и Торн послал ему лошадей. Вот везут они груз мимо хутора Вереска, а на речке в это время жена Вереска полоскала холсты. Увидела караван с грузом, схватила хосты, побежала домой, а там был только спящий Вереск, работники все ушли на сенокос.

Женщина, не долго подумав, решила, что мало чести жить в смирении, и, разбудив своего мужа, стала его ругать.

Он внял её крикам и послал к своим людям просьбу о подмоге. Явились все, кто мог держать оружие и поскакали вслед каравану.

Брат Торна, увидав, что к ним приближается вооружённый отряд, подумал:

«Что мне за дело до этого, я ведь ничего плохого этому человеку не сделал? У них, верно, свои дела на западе. Да и смешно будет, если я ни с того, ни с сего вдруг обращусь в бегство».

Вот выехал он на гряду, а там была горка, за которой простиралось каменистое поле, поросшее редкой травой.

Он спешивается и решает подождать всадников.

А пока те едут, набирает себе в поле камней.

Отряд же стремительно приблизился и сразу напал на караван брата Торна. Но посыльный его уже помчался к Торну, рассказать, что по дороге случилось.

Когда Торн подъехал к месту сражения, там всё закончилось. Его младший брат, Хранк, и все его люди лежали мёртвые. Отправился Торн тут же в погоню.

Да только Вереску удалось скрыться.

Тогда он едет домой, ложиться спать, чтобы с утра, собрав людей, снова броситься в погоню.

Вереск же, не теряя времени, созвал большой отряд и сам напал на Торна, захватив его прямо в постели.

Вывел его во двор и говорит:

– Вот и тебе такая же доля выпала, что и мне, и теперь твоя жизнь в моей власти.

– Воля твоя, – ответил печальный Торн, он понимал, что Вереск с ним поступит не лучше, чем он сам поступил с ним.

– Выбирай, – сказал Вереск, или смерть или полное подчинение мне, моему решению.

Торн выбрал жизнь.

– Теперь ты оставишь мой двор и переедешь на свой хутор, в свою землянку, я же беру себе власть назад, вместе со своим хутором. А отсюда возьмёшь добра не больше, чем привёз сюда сам.

– Но это я нажил своим трудрм! – возопил несчастный Торн.

– Вижу, что приумножил ты богатство, радиво управлял имением, но ты всё равно ничем с этого не поживишься.

– А смерть брата?

– За неё тебе виры не будет. Ты и так уже много получил за свою первую обиду. И будешь теперь у меня под властью. Покуда мы оба будем живы. Но если случится нам враждовать, то будет тебе и похуже.

Так всё и сделалось.

Торн вернулся к себе, стал зол и нелюдим, и многие замечали в нём перемены – он был очень недоволен своей участью.

И вот он уехал жить на зиму к своим другим братьям – тем людям, что помогли ему одолеть Вереска, и стал снова просить у них подмоги.

Но они всё ещё были очень недовольны тем, что Торн не смог удержать той власти, которую они сами ему в руки вложили. И стали снова ему пенать, зачем оставил Вереску жизнь.

Торн рассердился, назвал их малодушными людьми и уехал. К себе в землянку.

Вереск же прожил долгую жизнь и умер от болезни, его похоронили в кургане и положили с ним много всякого добра. И главное – его верное копьё.

Его прежние грехи людьми были забыты, и потомки Вереска почитались как боги.

Справедливость здесь всегда была в силе.

Путь уже почти весь пройден, ура!

Нет, что-то не так… Вот так, кажется, лучше:

Справедливостью здесь всегда была сила .

Но такого завершения истории не должно быть! Пусть будет так: тогда сюда приедут какие-то таинственные люди, построят на горке, над рекой, в том месте, где казнили коня, небольшой красивый домик на склоне горы.

У домика на крыше будет конёк, его специально вырежет местный плотник. И домик станет как волшебная колесница, потому что конёк на доме – крылатый, он уносит дом в путешествие по вселенной.

Конёк на крыше есть и по сей день у многих домов в Сибири…

Они, эти странные люди, недолго там проживут, снова уедут куда-то – также незаметно, как и приехали.

А домик останет, будет стоять, одиноко и гордо, и тревожно смотреть тёмными окнами вдаль.

И в туманные утра тому, кто приблизится к этому месту, будет казаться, что в доме ярко светятся окна, и даже будто станут видны в густом плывущем тумане мелькающие тени знакомых когда-то людей…

Но это жизнь! Вот об этом ещё можно подумать.

Да, что же такое – жизнь? Смерть – более менее понятно, это прекращение жизни. А вот сама жизнь – это что? Сегодня утром я жила, а сейчас меня уже могло и не быть.

Мы совсем ничего не знаем про неё. Всё какие-то открывки и догадки. В какой момент жизнь зародилась на земле и в каких формах появилась?

Учёные только с начала палеозоя могут хоть что-то предположить о ней убедительно. Мы можем следить за жизнью, органическим развитием мира с того момента, когда он уже живёт многообразно и неукротимо. Всё остальное – наши предположения.

А они могут быть сугубо спекулятивными.

Мы может аргументированно рассуждать о мире живого только с того момента, когда он уже очень богат, и начало его надёжно спрятано в глубинах бытия.

Он уже слишком далеко отодвинут от начальной фазы своего появления на земле.

Жизнь на земле давно явление обыкновенное и повсюду распространённое. Столь широко и надёжно, что даже помыслить нельзя об её полном уничтожении.

Но от этого она не стала менее таинственной. И её происхождение всё ещё остаётся загадкой.

Физический баланс жизни – протоплазма, она состоит всего из четырех элементов – кислорода, водорода, азота и угдерода, ну и ещё совсем немного минералов…

Но соединены они между собой столь причудливо, столь сложно, что объяснить это или просто повторить – попросту нельзя.

Если вдруг протоплазма окажется предоставленной самой себе, она тут же распадётся на составляющие химические элементы, которые спокойно возвратятся в свою родную неорганическую среду, законы которой глубоко враждебны самому факту существования живого.

У протоплазмы есть нечто такое, что отличает её от неорганической, мёртвой природы. Это душа или – психика, так по науке.

А психика, или индивидуальное поведение, обнаруживается без особого труда уже на самых примитивных ступенях жизни. Амёба хотя бы. У неё есть, и весьма не примитивное, поведение. А это уже проблески личного существования.

И у растений есть поведение и привычки. Но в это пока не все верят…

Начало органической жизни и начало космической эволюции – две величайшие загадки мира.

Ледник, как ластик, лёгко стирал, все без остатка, следы предыдущих цивилизаций, давая миру ещё один шанс – начать всё с чистого листа.

Но мир живого, едва окрепнув, упорно возвращался на ту же стезю – и конец его бывал всегда печально одинаков…

Так совершался круговорот жизни.

…Впереди уже отчётливо видны крыша и палисад Дусиного дома. Эта милая картина наполнили мою душу радостным возбуждением. Я вздохнула с облегчением. Моё ближайшее будущее виделось мне с полной ясностью.

Всё, теперь можно смело начинать бояться и жалко думать о себе. Даже если я упаду, здесь и сейчас, она, моя милая Дуся, меня обязательно найдёт. Уже видит, конечно, из окошечка, как я ничтожно бреду-ковыляю бескрайними полями-лугами прямо на её луче зрения…

Она, я знаю, всё время в окошко поглядывает, что бы ни делала.

Она почувствует, сердце подскажет, что я где-то здесь, рядом. И что мне нужна помощь…

На душе стало легко и светло. Путь пройден, я приосанилась и… легкомысленно оглянулась – по смятой траве тянулся яркий алый след. В беспощадном солнечном свете полудня свежая кровь казалась живой и даже как будто дымилась.

И тут я, в полном отчаянии, вдруг почувствовала, как нестерпимо больно мне ступать.

Все мои разнокалиберные мысли, которыми я услаждала себя в эти бесконечные часы – пока выбиралась из провала, отсиживалась у дома, надеясь усовестить беспощадно кровоточащую рану, пока шла по нескончаемому топкому лугу, теперь, внезапно и стремительно, просто катастрофически, покинули меня.

Теперь я уже ни о чём больше не могла думать, кроме этой ужасной раны на ноге.

Голова кружилась, слабость разливалась в руках. По спине бежала мелкая, противная дрожь. Я пошла медленнее.

Мир поплыл перед глазами, затем накренился. Резкая боль рвала всё моё тело, я охнула, покачнулась, но удержалась и не упала.

Мне стало казаться, что время остановилось навсегда – так медленно двигались мои мысли. И тут мне привиделся вечный покой. Это было так ужасно…

Я заплакала, нет – вру, я горько разрыдалась.

Однако, было бы слишком глупо умереть в пяти шагах от свободы. И я стала собирать остатки растрёпанной воли в свой жалкий, весь измазанный не повинующейся мне кровью кулачок.

Ещё чуть-чуть.

Ну же!

Если, чёрт возьми, я вообще хочу жить. Мне надо идти, мне надо идти вперёд.

ЧАСТЬ VI Любовь и смерть

Когда я, почти ползком, приблизилась к заветному дому, занавеска на кухонном окне дрогнула и Дуся тут же выбежала ко мне. Из последних сил, приняв бодрый вид, я поднялась и поковыляла ей навстречу.

– Послушай! Что скажу! – бросившись мне шею, взволнованно шептала она.

– Это ты сначала послушай меня, – сказала я, указывая на свою ногу.

– Нет, дай мне сказать, – отчаянно причитала Дуся, лишь мельком глянув – ну что там у тебя ещё… – Я в молнию попала! – торжественно прошептала она, дерзко сверкнув очами.

– Как это? – удивилась я странности Дусиного заявления. – Ты, случайно, не сошла с ума, красавица моя распрекрасная?

Она и, правда, была вся не своя. Щёки её полыхали жарким румянцем, в глазах тревожно мерцал странный очень блеск, на губах блуждала смутная, совершенно незнакомая мне полуулыбка.

– В меня молния попала, я посреди молнии была, понимаешь? Вот, ну понюхай, – горячим шёпотом говорила она, давая мне рукав своей кофты. – Пахнет гарью?

Её шёпот звучал резко, почти требовательно, она, видно, и мысли не могла допустить, что я с ней в чём-то не соглашусь. Она даже достала из кармана очки, протёрла их рукавом и решительно водрузила на нос, как будто если она меня не разглядит – всю, до последней чёрточки, то и не всё расслышит из моих слов.

Она теперь была вся внимание, как будто от моего ответа зависела её дальнейшая судьба. Я могла ответить резко или демонстративно скучающим тоном, каким обычно дают понять, что собеседник мелет полную чепуху, ну ещё с каким-либо этаким жестом. Но я честно сдержала раздражение и даже ничуть не улыбнулась – жалостливо или там снисходительно.

Она продолжала всё так же, выжидающе, смотреть на меня. И я сказала, хотя и несколько утомлённо, но зато хорошо поставленным голосом и без тени какой-либо усмешки:

– Пахнет. Действительно гарь. Ну, так что это было?

Дуся тяжело и обречённо вздохнула.

– Нет, ты меня не понимаешь.

– Вполне, – согласилась я.

– Я же вижу, – настойчиво твердила она, – ты не дооцениваешь моего рассказа.

– Дуся, очень даже дооцениваю. Как тебе доказать? – завелась теперь уже и я.

– Я хочу, чтобы ты признала это чудом, – серьёзно сказала она.

Я призадумалась, но совсем ненадолго, потом, отчаянно стараясь быть искренней и потрясённой, но всё же чуть пафосно, сказала – таинственным полушёпотом и глядя прямо, не отрываясь, в её по-кошачьи горящие боевым задором зрачки:

– Признаю.

– Повтори, – подозрительно сказала она.

– Зачем?

– А может, мне послышалось.

– Ладно, повторяю: я признаю это чудом, – точно так же, но ещё более серьёзно сказала я, теперь уже выдерживая без особых усилий её пристальный испытующий взгляд. – Так что это было? Подействовало.

Дуся вся как-то разом встрепенулась и начала вдохновенно и обстоятельно рассказывать:

– А вот, шла я в церковь, хотя бы к причастию успеть. А тут вдруг сразу гроза. Откуда только взялась? Молния в меня так и жахнула. Страсть!

– А как же ты жива осталась? – спрашиваю уже с испугом – день чудес, ей-богу!

– А я на одну ногу встала. А вторую поджала, как цапля, вот так вот… – Она встала на одну ногу и едва удержала равновесие. – Ток скрозь меня и не пошёл.

– А куда ж он отправился? – спросила я, думая про себя, что рано как будто расслабилась – приключения, похоже, ещё не закончились.

Дуся широко распахнула свои огромные антрацитовые глаза и сказала с некоторой обидой:

– А пошёл вокруг. – И она показала как – широко разведя руками.

– Понятно.

Дуся облегчённо вздохнула и бегло оглядела мою побитую наружность.

– С тобой-то что? Собака покусала? Это Лидькина, что ли, сучка?

Я кратко рассказала, что и как.

Она в ужасе всплеснула руками, со всхлипом заплакала и быстро потащила меня к дому. Мы устроились на приступке в сенях. Дальше иди я отказалась – дом у неё в чистоте стерильной содержится, а я вся с ног до головы перепачкана.

– Дусь, посмотри-ка, что у меня там? – спросила я, поворачиваясь к ней спиной.

– Ой, ёй. Синё всё кругом!

– Крови нет?

– Не видать.

– Тогда ладно, давай тогда ногу по-настоящему перевяжем.

– У меня есть влажные салфетки.

И она принялась вытирать кровь с моей ноги.

– Лексея мазь, тут дала одна, хорошо боль снимает. Давай тебе вот хоть намажем… Ой-ё-ёй…

– Давай, – сказала я морщась.

Она стала осторожно втирать приятно пахнущую мазь в кожу вокруг ушибов и ссадин.

– Подожди минутку, скоро подействует. Боли не будет. – сказала она срывающимся шёпотом.