Изумрудные зубки Степнова Ольга

Улица за воротами мгновенно наполнилась многоголосым гомоном и истерическими криками.

Дверь бани отрылась и оттуда, вместе с клубами пара, вывалилась Луиза, завернутая в одну простыню.

– И-и-и-и!!! – завизжала она. – И-и-и-и!!! – И воздела к красному от огня небу руки. Простыня соскользнула с ее необъятного тела, обнажив каскад многочисленных складок, ягодицы размером с письменный стол и груди, которыми запросто можно было задавить до смерти среднестатистического мужика. – И-и-и-и!!! – начала она рвать на себе жидкие, мокрые волосенки.

Глеб сидел за сараем и улыбался.

Ему грезилась ванна с пеной, рюмка хорошего коньяка, трубка, набитая дорогим табаком, салат из морепродуктов, фруктовый тортик и красивая женщина. Или нет, последний пункт он, пожалуй, исключит из своих грез. Нужно изменить свою жизнь как-то так, чтобы в ней не случалось больше таких наказаний, как Мона Лиза.

В ворота колотили сотни ног, рук и тел.

– Открыва-а-й!! – разноголосо вопили деревенские жители.

Луиза, так и не прикрывшись простыней, налегла своей тушей на засовы и распахнула тяжелые створки.

Разгоряченная толпа уже с ведрами наготове хлынула в образовавшийся проем и мигом заполонила двор. Кое-кто тащил за собой шланг, протянутый из своего огорода. Вода разными порциями – большими и маленькими, – обрушилась на огонь.

– Арсен!! – орала голая Мона Лиза и, заломив руки, бегала по двору. – Спасите Арсена!! Он в доме!! Печку топил!! – Она попыталась ринуться в пылающие сени, но несколько деревенских огромных баб гроздью повисли на ней.

– А-а-арсен!! Он с табуреткой! Он не смог выйти!! Я убила его!! Я погубила!!

В сарае испуганно захрюкали свиньи, куры подняли галдеж.

Внимание всей толпы было приковано к полыхающему дому и бьющейся в истерике Воеводиной.

Времени нельзя было терять ни секунды.

Прижав табуретку и связку банок к телу так, чтобы они не гремели, Глеб, стараясь не попадать в зарево пламени, двинулся к открытым воротам.

Неожиданно он запнулся о что-то мягкое, маленькое и теплое. На нем были разношенные Луизины тапки и он ощутил, как под ногами что-то шевелится. Времени нельзя было терять ни секунды, но Афанасьев нагнулся и нащупал пушистый комок с мокрым холодным носом. Под пальцами бешено билось, захлебывалось от страха, чье-то крохотное сердце.

Глеб поднес комок к глазам и увидел, что это маленький, черный крольчонок. Он дрожал у него в руке, прижав к спине уши.

Времени нельзя было терять ни секунды – вместе с кроликом Глеб выбежал за ворота.

Теперь он все равно удерет. Чего бы это ему ни стоило. Потому что спасает не только себя, а еще и это дрожащее, беспомощное существо. Если он его отсюда не заберет, то через год из шкуры крола сошьют шапку, а из мяса приготовят обед.

– Маленький, черненький, худенький, будешь Арсен, – пробормотал Глеб, прижимая к груди дрожащее тельце.

Оказалось, что в его новой жизни нужно делать добрые дела.

Оказалось, что делать их очень просто. Оказалось, что когда они сделаны, душу переполняет незнакомое и слезливое чувство гордости за себя.

Афанасьев побежал. Помчался, не чуя ног. Тапки слетели, банки гремели, табуретка больно колотила его по ногам, а у сердца билось другое маленькое сердечко. Пламя, вопли, Луиза, толпа, с каждым шагом все больше от него отдалялись. Чем дальше он убегал, тем восхитительнее становилось чувство свободы.

Кажется, он понял, как должен жить дальше.

Деревня словно вымерла, никто не попался ему на пути.

Даже собаки за заборами не брехали, очевидно, все деревенские жители побежали на пожар, а псы дрожали от страха в своих конурах.

Местное отделение милиции Глеб нашел быстро.

Покосившееся деревянное здание украшала вывеска, прочитать на которой в виду облезлости краски можно было только «или». Но Афанасьев был абсолютно уверен, что это милиция.

За заляпанной стеклянной перегородкой сидел мальчик безусый, но судя по погонам – младший лейтенант. Он пил что-то из большой кружки с надписью «Love» и увлеченно смотрел по ящику нечто чрезвычайно эротическое. Под экранные вздохи и ахи он ритмично покачивался, с каждым разом все больше округляя глаза.

Глеба он не заметил.

Чтобы младший лейтенант отвлекся от зрелища, Афанасьеву пришлось громко погреметь банками.

– Здравствуйте, – сказал Глеб, когда юнец поднял на него глаза. – Я журналист международной газеты «Власть». Меня похитили неделю назад, но мне удалось сбежать.

Сержант поперхнулся и серьезно закашлялся.

Сколько раз Глеб воображал себе эту сцену: он приходит в милицию, говорит, что его похитили, а менты начинают ржать.

Но этот не ржал, он прокашлялся, и теперь смотрел на него выпученными глазами, хлопал куцыми ресницами, а бесстыжие телевизионные девки громко стонали у него за спиной.

– Членом какой международной преступной группировки вы, говорите, являетесь? – спросил младший лейтенант и поставил кружку с надписью «Love» на телевизор.

Афанасьев тяжко вздохнул и покрепче прижал к груди кролика. Потом он поставил табуретку и, неудобно изогнувшись, сел на нее. Банки при этом сильно гремели.

– Я журналист, – терпеливо повторил он, решая больше не заострять внимание лейтенанта на слове «международный». – Меня похитили, я сбежал, а теперь очень хочу попасть домой. Сами понимаете, в таком виде я далеко не уйду. Помогите мне! Я дам вам телефоны, по которым вы сможете связаться с моим начальством, женой и мамой.

– Я?!! – чрезвычайно удивился младший лейтенант. – Зачем?

Бабы стонали у него за спиной надрывно и вразнобой.

– Действительно – зачем? – пробормотал Афанасьев.

– Вы, простите, с повинной? – поинтересовался непонятливый лейтенант.

– Нет, я с кроликом. Вот, решил пересмотреть свои взгляды на жизнь и начал делать добрые дела. Для начала – спас животное от пожара. Как вы думаете, это доброе дело?

– А-а! Так вам пожарные нужны! Вы погорелец! – обрадовался мент и схватился за телефон.

– Я жур-на-лист! – по слогам произнес Глеб. – Меня сначала бандиты похитили, а потом держала в рабстве жительница вашей деревни. Видите, она наручниками к табуретке меня приковала и банки навесила?

– Так все-таки вы бандит! Похищаете людей, кроликов, табуретки и консервные банки. Вам явку с повинной оформить? – совсем запутался глупый мент.

– Слушайте, да позовите вы кого-нибудь, у кого есть уши, глаза и мозг! – возмутился Глеб.

– Это кого? – опять не понял ничего лейтенант.

– Ну, начальство какое-нибудь, что ли, – устало пожал Афанасьев плечами. Рука в наручнике затекла и очень болела.

– Я тута начальство. Я дежурный! Младший лейтенант Ласточкин! – Юнец вскинул к непокрытой голове руку.

Девки в телевизоре совсем потеряли стыд. Лейтенант покосился через плечо на экран.

Афанасьев вдруг сообразил, как разрулить ситуацию.

– Ладно, младший лейтенант Ласточкин, – вздохнул он, – давайте мне бумагу и ручку. Буду писать явку с повинной. Только отцепите банки, отстегните от меня табуретку и сгоняйте во двор за свежей травой. Моему кролику пришло время поужинать.

Через десять минут Афанасьев сидел за столом и под непристойные звуки, несущиеся из телевизора, излагал свою историю на бумаге.

– Отцепи! Целоваться неудобно.

Сычева подергала руку в наручнике.

Карантаев ошарашено на нее посмотрел и быстро обшарил свои карманы.

– Слушай, – растерянно сказал он, – ты случайно не помнишь, куда я сунул ключ от наручников?

– Я?!!

– Ну да, я же с тобой целуюсь. Может, ты случайно где-нибудь его... нащупала? – Он снова быстро обшарил карманы, лицо его выразило поочередно – испуг, растерянность и восторг.

– Ты хочешь сказать, что потерял ключ от наручников?

– Нет, ну ничего такого я сказать не хочу...

Сычева, не сводя пристального взгляда с довольного лица лейтенанта, начала его обыскивать: сначала проверила карманы куртки, потом засунула свободную руку в тугие карманы джинсов, потом... потом засунула ее под водолазку (может, он таскает ключ на веревочке, на груди?), но ничего, кроме буйной поросли, под которой бурно пульсировало лейтенантское сердце, не обнаружила.

– Ой, сделай еще так, – закрыв глаза, попросил лейтенант.

Сычева размахнулась и, привычным уже движением, залепила Карантаеву увесистую оплеуху.

– Свидетельница, – открыв глаза, грустно сказал Карантаев, – вы меня насилуете и бьете, бьете, а потом снова насилуете! И так на протяжении всего следствия. Это может плохо для вас кончится!

– Я на тебя жалобу напишу, – прошипела Сычева, – тебя проверками замучают, ты отписки будешь писать чаще, чем следствием заниматься. Ты подвергал мою жизнь опасности на чертовом колесе, ты арестовал меня без санкции на арест, ты грубо и сексуально меня домогался...

– Я?! Тебя?! Домогался?! Грубо и сексуально?! – Карантаев в шутливом ужасе от нее шарахнулся, но наручники не дали ему отпрянуть на благопристойное расстояние. – А впрочем, да, домогался. Я даже готов ответить за это погонами и карьерой. – Он одной рукой обхватил Сычеву за талию, прижал к себе и впился ей в губы бесстыдным и требовательным поцелуем.

Сычева подумала, и... не нашла ни одной причины оттолкнуть от себя его наглые, соленые губы. В конце концов, допустить, чтобы лейтенант исполнял в отношении нее свои служебные обязанности, было никак нельзя. Пусть уж лучше целуется.

– Нет, ну чем они там занимаются-то? Что творят?! Я ничего не понимаю, – шептала возмущенно Афанасьева, сидя на корточках за контейнером. – Сначала они дерутся, потом целуются, потом по очереди лезут в его карманы, потом снова дерутся, орут друг на друга и снова целуются!! При этом он не собирается ее от себя отстегивать!

– Нормальное развитие отношений, – вздохнула Татьяна. Она тоже сидела на корточках и наблюдала за действиями под акацией.

– Какое, к черту, развитие?! Каких отношений?! Он мент, а нам в десять вечера нужно везти изумруды бандитам! О чем она думает?!

– Видишь, она руку почти все время в кармане держит? Мне кажется, изумруды уже у нее. Она просто хочет усыпить бдительность лейтенанта.

– Ой, смотри, они куда-то пошли... Давай за ними, быстрей!

Пригибаясь, чтобы их не было видно из-за кустарника, Афанасьева и Татьяна побежали за Карантаевым и Сычевой.

– Он к машине ее ведет, – прошептала Таня. – Черт, в отделение повезет, что ли?!

– Смотри, смотри, багажник открыл, – подключилась к комментариям Татьяна. – Фу, ну и бардак у него там! Тряпье, канистры, железки и ой, мама, что это в большом прозрачном мешке?

– На презервативы похоже. Слушай, он, похоже, маньяк! Оборотень в погонах! Он сразу мне подозрительным показался! Разве честные опера яичницу у потерпевших едят? Как бы нам не пришлось еще и Сычеву спасать! Господи, что это он делает?!

– Напильником пилит наручник. Кажется, Сычева его совсем не боится. Она ржет!!

– На ее месте я бы не веселилась! – Афанасьева вдруг громко чихнула. – Простудилась я вчера под дождем все-таки! Слушай, а может быть, он не маньяк, а просто ключ от наручников потерял?

– Тогда зачем ему целый мешок предметов сильно похожих на презервативы?!

– Думаю, это конфискат. Я где-то слышала, что у ментов это принято – пользоваться конфискованными вещами. Они пьют конфискованную водку, едят конфискованную колбасу, носят конфискованную одежду, а в кабинетах у них висят конфискованные ковры.

– Ага, и пользуются конфискованными презервативами. Смотри, он отбросил напильник!

– И взял отвертку.

– Нет, ножик. Ковыряется им в замке. Ура, открыл!

– Черт, они снова целуются.

– Он садит ее в машину!

– Я бы сказала, она садится сама, причем с превеликим удовольствием. Кажется, ей понравилось количество конфиската...

– Не болтай глупостей! Скорее лови такси! Предлагай любые деньги за то, чтобы проследить за этой вишневой «восьмеркой»!

По-прежнему пригибаясь, они наперегонки понеслись к близлежащей дороге.

– Ты действительно не против посидеть где-нибудь в кафе?

– В ресторане. Ты хочешь поговорить со мной? На чертово колесо я не пойду, в отделение – тоже, так почему бы не в ресторан? – Сычева потерла запястье. Она еще чувствовала на нем холод наручника, а на губах остался специфический вкус лейтенантских губ.

– Э... я... видишь ли... может быть, лучше в кафе? Тут недалеко есть отличное кафе-мороженое.

Карантаев лихо развернулся в неположенном месте через двойную сплошную полосу. В зеркало заднего вида он видел, как его маневр повторил старенький «Жигуль» с неоригинальной надписью на грязном борту «Помой меня, я чешуся!»

– Мороженое! – фыркнула Сычева. – Я есть хочу. А ты предлагаешь посетить место, где тусуются прогульщики-школьники. В ресторан! Или высаживай меня здесь.

– Видишь ли... – уши у Карантаева вдруг порозовели. Он прижался к обочине и поехал со скоростью переполненного троллейбуса. Как ни странно, чумазый «Жигуль», якобы страдающий от чесотки, сделал то же самое. – Видите ли, свидетельница, моя зарплата... – Карантаев опять замялся и энергично почесал затылок.

– Что твоя зарплата? – удивилась Сычева.

– Ее выдадут только через три дня, – почти шепотом быстро проговорил лейтенант. – А сейчас у меня денег только на кафе-мороженое, где тусуются прогульщики-школьники.

Сычева захохотала, с удовольствием наблюдая, как уши Карантаева из розовых становятся темно-бордовыми.

– Рули в «Табун»! Отличный кабак, а деньги у меня есть! – Она похлопала себя по карману.

– Да никогда в жизни... – начал возмущенно Карантаев, но Сычева перебила его:

– Отдашь потом. Через три дня.

Лейтенант на нее покосился, повеселел, подналег на газ и засвистел что-то веселенькое. Уши его постепенно утратили интенсивность окраски.

«Табун» оказался местом с претензией.

Стены ресторана украшали панно, изображавшие мчащиеся табуны мустангов. У диких коней развивались хвосты и гривы, а морды озаряла необузданная жажда свободы.

Несмотря на белый день, за столиками сидело много народа, причем всем было хорошо «за тридцать», и на всех были байкерские прикиды – кожаные штаны, куртки и банданы на голове. В динамиках надрывался тяжелый рок.

– Э-э, да тут клуб по интересам! – присвистнул Карантаев, галантно отодвигая стул и давая Сычевой усесться.

– Лучше всего здесь готовят седло ягненка под молочно-брусничным соусом, – поделилась «секретом» с лейтенантом Сычева.

– Ты завсегдатай? – Карантаев сел напротив и огляделся.

Подбежал официант – тоже в байкерском прикиде, и сунул им в руки меню в кожаной черной обложке.

– Давненько к нам не заглядывали, – с улыбкой сказал он Сычевой.

– Повзрослела, остепенилась, продала мотоцикл, – вздохнула Сычева и, даже не заглянув в меню, отложила его на край стола. – Мне, Марат, как всегда, и товарищу моему то же самое, только без «Маргариты», он за рулем.

Официант кивнул и, лавируя между столиками, скрылся на кухне.

– Жаль, что ты проходишь по делу. Я хотел бы иметь с тобой неформальные отношения, – сказал Карантаев, рассматривая свой сбитый на костяшках кулак.

– Судя по большому количеству спецсредств, которые ты при себе имеешь, ты со многими, кто проходит по делу, хотел бы иметь неформальные отношения, – усмехнулась Сычева, наливая себе минералку, в качестве бесплатного бонуса стоявшую на столе.

– Ты имеешь в виду мешок презервативов? – уши Карантаева опять стали наливаться розовым цветом. Он спрятал сбитый кулак под стол и в упор уставился на Сычеву. – Так я это... вчера подпольный цех накрыл. Индусы презервативы левые, несертифицированные по коробочкам паковали и по аптекам рассовывали. Наши парни весь товар конфисковали, а этот мешок нерасфасованных резиновых изделий я потом уже в подсобке нашел, вот в багажник и запихнул.

– Я имела в виду наручники.

– А-а, так они всегда при мне! Мало ли что. Работа такая. – Карантаев тоже налил себе минералки и мелкими глотками начал пить ее, запрокинув голову. Кадык ходил на его горле как поршень, а сбитая рука чуть заметно дрожала. Сычева снова припомнила вкус лейтенантских соленых губ. Этот вкус ей самым бессовестным образом нравился, и она самым бессовестным образом не побоялась себе в этом признаться.

Официант принес заказ.

Карантаев набросился на еду так, будто голодал минимум последние года три. Пренебрегая ножом, он вгрызся в кусок мяса с остервенением неандертальца.

– А где подружки, которые садик вместе с тобой штурмовали? – спросил он, когда расправился с основным блюдом.

– Понятия не имею. – Сычева чинно отрезала маленькие кусочки мяса и отправляла их в рот. – Домой, наверное, укатили, когда увидели, как ты меня в наручниках тащишь!

– А я думаю, они следили за нами на раздолбанных «Жигулях» до самого ресторана, и теперь сидят где-нибудь в подворотне в ожидании, когда мы насытимся.

– Вот еще! – стараясь показаться искренней, громко фыркнула Сычева. – Будут они на частника тратиться, да еще под дождем торчать!

– Значит, ты мне так ничего и не скажешь, – грустно констатировал Карантаев, переходя к экзотической закуске из копченых креветок.

– Не-еа, – замотала головой Сычева и отпила «Маргариту», которую только в этом заведении умели так замечательно делать. – Мне тоже больше нравятся с тобой неформальные отношения. Как салатик?

– Вкусно. Ел бы и ел. Никогда не хватает времени нормально пожрать. Вечно не бегу развожу какую-то быструю лапшу, или глотаю готовый суп из пакетов. Брр-р-р!!! Это в рекламе мужики млеют от удовольствия, когда жены наливают им суррогаты в тарелки, а в жизни этим питаются только одинокие, страшно замотанные на работе мужики. Вот если у меня когда-нибудь будет жена, она будет кормить меня пирожками с капустой, щами с грибами и такими маленькими вкусными мясными котлетками, которых она будет делать много-много, целую кучу. Я буду их поедать, а она тут же делать и делать...

– Ну-ну! Тебе жену нужно в кулинарном техникуме искать.

– Мне жену не нужно искать, – пробурчал Карантаев с набитым ртом. – Таким как я, жениться нельзя. Под пулями бандитскими каждый день хожу! – с нотой трагизма произнес он. – Сегодня живой, завтра нет! Да и зарплата у меня копеечная. Кто за меня пойдет? Вот ты, например, пошла бы?

– Я – нет, – серьезно сказала Сычева. – И не потому что ты под пулями ходишь и зарплата у тебя копеечная, а потому что люблю другого человека.

– Вот я и говорю, кто ж такого полюбит! – Карантаев тяжело вздохнул, дожевал креветок и размашисто утер рот рукавом. – Слушай, а почему ты на работе не появляешься?

– Боюсь. Ты же понимаешь, что после убийства Игнатьева я боюсь!! Это я убийцу не видела, а он-то меня хорошо рассмотрел! Но он может не знать, что я его не видела. И его естественным желанием, как ты понимаешь, будет желание меня грохнуть. – Сычева нащупала сигареты в кармане, а заодно проверила и изумруды. Камни перекатывались под пальцами – твердые, холодные и... опасные.

Она закурила.

– Понимаешь, я звоню все время Овечкину, а он не берет трубку. Ни дома, ни на мобильном, ни на работе. На работу звоню – включается факс. Что все это значит?

Карантаев многозначительно усмехнулся.

– У него в далекой Сибири тяжело заболела мама. Овечкин вынужден был срочно уехать к родительнице. А его секретарша, пользуясь отсутствием шефа, халявит и прогуливает работу. Вот и включается факс. Может, все же расскажешь подробнее, что произошло тогда? Ведь я не сказал, что это ты мне звонила и сообщила об убийстве. Я сообщил дежурному, что был анонимный звонок. Ты должна быть мне благодарна.

– Я благодарна. – Сычева выпустила струю дыма лейтенанту в лицо. – Нет, я правда благодарна! – Она рукой услужливо помахала у него перед носом, разгоняя дым.

– Зачем ты поперлась тогда на работу? Ведь было же воскресенье!

– Я, видишь ли, тоже на работе горю. Не ты один бегаешь, как савраска, не успевая толком поесть. У журналистов ненормированный рабочий день, многие из нас работают в воскресенье, даже охрана об этом знает и безропотно выдает ключи.

– Ясно. Ты точно никого не видела, кроме Игнатьева?

– Нет. Но были две очень странные вещи. Первая – когда я туда поднималась, лифт работал. А когда включила компьютер и кофеварку – электричества уже не было. Вторая – когда я туда шла, кабинет редактора был закрыт. А когда бежала обратно – дверь немного была приоткрыта. Ключи от его кабинета выдают под роспись только Овечкину, или его секретарше! Ты знаешь, что Валька-секретарша была любовницей Игнатьева?

– Когда опрашивали сотрудников, некоторые активно на это намекали. – Лейтенант снова усмехнулся. Он больше не ел, сдвинул пустые тарелки на край стола и сидел, откинувшись на спинку стула.

– И еще. Когда я шла в редакцию, охранник внизу был на месте. А когда бежала обратно, его не было!! Представить себе не могу, что могло заставить его покинуть пост, где стоит стойка с ключами от всех кабинетов здания.

– Его допросили. Охранник сказал, что из женского туалета вдруг повалил дым. Пожарная сигнализация почему-то не сработала. Он бросился в туалет и обнаружил, что урне вовсю полыхает огонь. Видимо, кто-то бросил туда горящую сигарету. Охранник сказал, что чрезвычайно этому удивился, потому что ключи от комнат первого этажа он никому не выдавал и мимо него в этот туалет никто не проходил. В общем, парень начал тушить огонь. Огнетушитель не сработал и он сражался с пламенем подручными средствами. Не было его минут пятнадцать-двадцать, точнее он не может сказать.

– Ясно. В этот момент кто-то и взял ключи от кабинета редактора. Я знаю, это была Валька! – вдруг «осенило» Сычеву.

– Нет. Никто никакие ключи не брал. Стойка с ключами стоит в стеклянной будке. Когда охранник убегал, он закрыл будку на ключ, и окошечко тоже закрыл изнутри. Когда он пришел, все было в порядке. Ключи на месте, будка закрыта. И потом, когда приехали оперативники, дверь редакторского кабинета была закрыта на ключ! Тебе не померещилась, случаем, открытая дверь?!

– Нет! Нет, нет и нет!! – Сычева яростно затушила сигарету в пепельнице и достала из пачки новую. – Я не сумасшедшая, глюками не страдаю. Я даже остановилась от удивления, хотела заглянуть в эту дверь, но побоялась, за мной же гнался этот... убийца, блин, с пистолетом!

– Слушай, дай сигарету. Мои закончились, а... зарплата, сама знаешь, через неделю.

– Через три дня у тебя зарплата, старший лейтенант Карантаев. Через три дня, запомни, а то проворонишь! Держи! – Сычева щелчком отфутболила пачку на противоположный конец стола. – Кстати, ты не сиди как на поминках, тут можно ноги на стол. – Она кивком указала на байкерскую публику, которая действительно сидела, закинув ноги в «казаках» на столы.

– Не, – замотал головой Карантаев. – У меня ботинки того... нечищеные. – Уши у лейтенанта опять стали неумолимо розоветь. – Носишься целый день как савраска, зайдешь с девушкой в ресторан и вдруг понимаешь, какой ты несовершенный. – Лейтенант вздохнул, снова глянул украдкой на свой сбитый кулак, поглубже задвинул ноги под стол и сказал:

– У всех сотрудников «Власти» на тот день есть неоспоримые алиби. Мы проверяли.

– И даже у Вальки?

– У секретарши особенно. Она в этот день с мамашей ездила на электричке в пригород к родственникам. Их куча народу видела, да и билеты у нее сохранились. Ну и дальше по списку. Все сотрудники редакции, которые были на данный момент в Москве, а не в командировке, занимались с родственниками домашними делами. День был очень хороший, большинство на дачах копалось, соседи это подтверждают. Самое шикарное алиби у Овечкина – он весь день провел в бильярд-клубе. Делал ставки, играл и выигрывал.

– Овечкин-то тут причем? – фыркнула Сычева.

– Его же кабинет был открыт.

– Борис Борисович патологически порядочный человек. Немногие могут сказать это о своем начальнике.

– Да, мой начальник изрядная сволочь! Прямо не знаю, как с ним дальше работать. Повышает по службе всех, кроме меня, урод. – Карантаев снова вздохнул. – Кстати, ты знаешь, что в твоей редакции на лестницах и у входа установлены камеры наблюдения?

– Слышала.

– На пленке есть запись, где видно, как в здание заходит Игнатьев. Вполне веселый и довольный. Потом заходишь ты.

– Я?!

– Ну да, ты же заходила в контору.

– Ужас. Меня подозревают?

– Как бы тебе сказать... Ты единственное в редакции не опрошенное лицо, тебя просто не могут пока найти.

– Значит, подозревают.

– Да нет. Там на пленке есть еще один интересный фрагмент. Через минуту, после твоего прихода, когда охранник убежал в туалет тушить занимающийся пожар, пришел какой-то тип в длинном черном плаще-хламиде, делающем непонятными очертания фигуры и широкополой шляпе, хорошо скрывающей лицо. Он умудрился пройти так, что ни одна камера не ухватила даже фрагмента его лица. Ну нос там, или подбородок, или часть щеки, например. Похоже, парень знал про камеры, знал, где и как они расположены и умудрялся держаться так, что остался безликим привидением в черном одеянии. Сто пудов, этот человек причастен к пожару, сто пудов он причастен к убийству, а также к газете «Власть». Голову даю на отсечение, это он гонял тебя с пистолетом по редакции.

– Но тогда... на камере должно быть и то, как я убегаю! И как этот тип в плаще покидает редакцию!

– Электричество отключили! Странное совпадение. В здании нет автономного источника питания и когда ты убегала, и когда этот тип уходил, камеры не работали. А охранник тушил пожар. Он никого не видел.

– И ты веришь в такие невероятные совпадения?

– Приходится. Мы проверяли, в тот день действительно в этом районе случились перебои в подаче электроэнергии. Их быстро устранили, но некоторое время здание было обесточено. Похоже, убийце просто-напросто повезло.

– Бред. А ты проверил машину марки «Комбат», на которой пытались похитить мою подругу?

– На такой машине в Москве и Московской области ездит только Саша Белый [2] . – Карантаев прищурился и хитро-хитро посмотрел на Сычеву. – Подруга-то, насколько я понял, жива, невредима и совершает новые подвиги?

Сычева, не отвечая, присосалась к бокалу с «Маргаритой». Она снова нащупала изумруды в кармане. Твердые, холодные и опасные.

Карантаев расслабился, разомлел, и охотно делился с нею подробностями.

Пришло время исполнить задуманное.

– Я в туалет, на минутку, – сказала она и встала.

Карантаев отрешенно кивнул. Он курил и сквозь облако сизого дыма смотрел в окно.

На мгновение Сычевой стало вдруг стыдно. Мало того, что она скрывает от следствия важные факты, так еще собралась...

Она решительно направилась в холл.

Кто-то из байкерской публики за ее спиной восхищенно присвистнул и сообщил приятелям насчет «самой отличной задницы».

Карантаев за столиком дернулся, встал и вразвалку пошел к «свистуну» выяснять отношения.

«Отлично!» – решила Сычева.

Разборки в «Табуне» не бывают короткими. Это она знала со времен бурной молодости. Тут свои правила, и помимо того, что можно запросто закидывать ноги на стол, администрация позволяет клиентам размяться и помахать кулаками.

– Уже уходишь? – спросил Марат, стоявший у фуршет-бара.

– Тороплюсь, дела, – улыбнулась Сычева. – Мой спутник расплатится за обед.

Марат улыбнулся, кивнул. Сычева была старой клиенткой, а старым клиентам в «Табуне» доверяли.

За спиной послышались звуки ударов, мат, звон бьющейся посуды и подначивающие крики соратников.

Отлично!

Разборки в «Табуне» не бывают короткими. Особенно если клиенту нечем платить за обильный обед и перебитую в драке посуду. Вряд ли служебные корочки облегчат лейтенанту его незавидную участь. Пока разберутся...

Сычева выскочила на улицу и помчалась к дороге.

Афанасьев открыл дверь и зашел в квартиру.

Силы его внезапно оставили и он опустился на пол.

Неужели все кончилось?

Или только еще начинается?

Под телогрейкой зашевелился кролик, высунул мордочку, задрожал черным носом, принюхиваясь, и снова спрятался в уютной глубине запазухи.

– Выходи, братец кролик! – Глеб вытащил Арсена и опустил на пол. – Теперь ты будешь жить здесь. И все будет хорошо. Хорошо все будет!! – крикнул он и заплакал.

Слезы хлынули горячим потоком, и не скупые мужские слезы, а по-детски отчаянные и обильные. Глеб даже повыл, поскулил немножко, схватившись за голову и раскачиваясь из стороны в сторону.

Он дома. Наконец-то он дома в привычной и дорогой сердцу обстановке. Его окружают любимые вещи, комнаты хранят еще запах трубочного табака, стены помнят его присутствие, тут все родное, свое, безопасное, дающее чувство спокойствия и надежду на прекрасное будущее.

Он пощупал пальцами выпуклый рисунок на обоях. Когда делали ремонт, он хотел эти стены отделать стеновыми панелями, но Таня настояла на обоях в глупых, розовых, выпуклых цветочках. Как же она права была! Что бы он сейчас щупал, вырвавшись из лап смертельной опасности? Холодные, офисные панели?

Арсен покосился на Афанасьева черным блестящим глазом и, мелькая черными пятками, упрыгал под тумбочку.

Глеб, не поднимаясь с пола, начал срывать с себя ненавистные вещи, пропахшие ненавистной деревней – телогрейку, фланелевую рубашку, рейтузы, мерзкие тапки.