Изумрудные зубки Степнова Ольга

Лейтенант Ласточкин оказался хорошим парнем, а когда по телевизору перестали показывать эротический фильм, так и вовсе начал соображать.

Он прочитал заявление Глеба, где тот изложил историю своего похищения, засуетился, вызвонил какое-то начальство, и остаток ночи Афанасьева допрашивал добродушный дядька в лейтенантских погонах. Потом Ласточкин притащил откуда-то фланелевую рубашку и телогрейку. Глеб оделся, сунул за пазуху крола и только тогда согрелся.

Ни в заявлении, ни при допросе, Афанасьев не упомянул фамилию Воеводиной. Почему-то он вдруг решил для себя, что эту несчастную бабу не надо наказывать. Конечно, деревня маленькая и рано или поздно выяснится у кого жил в качестве раба журналист известной столичной газеты, но ведь если с его стороны не будет никаких заявлений, вряд ли Луизу смогут привлечь к ответственности. Если же вдруг до правды и докопаются, он оправдает ее – скажет, что Воеводина его хорошо кормила, заботилась о нем и даже... лечила. Пусть это будет еще одним его добрым делом, пусть ему это зачтется там, наверху.

Другое дело – Инга и ее компания. Вот они должны быть наказаны и он все для этого сделает.

Утром младший лейтенант Ласточкин доставил его на раздолбанном милицейском «Газике» в Москву. И не просто в Москву, а прямо к подъезду дома. Афанасьев долго прощался с ним, говорил бесчисленное количество раз «спасибо» и даже хлопал по лейтенантскому плечу восторженно и благодарно. Ведь благодарность – тоже доброе дело и оно ему тоже зачтется.

– Ну покедова, ну счастливенько, ну ни пуха вам, ни пера и не попадайтесь вы больше лихим злодеям, – пробормотал лейтенант Ласточкин и умчался на своем «Газике» от слезливо-показушной благодарности Глеба.

Афанасьев был очень напуган чередой событий, произошедших с ним, считал их карой небесной и честно пытался разобраться – за что?!!

За сытую спокойную жизнь? За равнодушие к другим людям? За неумение слышать и понимать их? За эгоизм, который он считал здоровым и правильным? За нежелание иметь детей, – да что там детей! – любого объекта, требующего заботы и материальных затрат? За многочисленные легкомысленные и легковесные любовные связи, которые он затевал исключительно для и ради удовлетворения пустого мужского тщеславия?!

Было над чем еще думать и думать...

Делать это было противно и неприятно, но Глеб почему-то свято уверовал, что сделать это обязательно надо, чтобы судьба вновь не повернулась к нему тем местом, у которого... полная загадки улыбка Мона Лизы.

Ключа от квартиры у Афанасьева не было, Таня в это время всегда была на работе, и Глеб поплелся в соседний подъезд. Жена говорила, что у мамы есть запасной ключ «на всякий случай».

Дверь открыл импозантный мужик в махровом халате – видимо, очередная сердечная привязанность Софьи Михайловны. Афанасьеву показалось отдаленно знакомым его лицо, но думать об этом не было сил и он сбивчиво начал объяснять ситуацию. Мужик вдруг взволнованно закивал: «Да, да, знаю, знаю, какое счастье, что вы нашлись! Какое большое счастье! Софочки сейчас нет, и Танечки нет, но я обязательно дозвонюсь до них и сообщу прекрасную новость!» Мужик быстро нашел на полочке запасной ключ, отдал его Глебу и снова объявил про «большое счастье».

Афанасьев пожал плечами и пошел домой. Он так и не понял, почему для постороннего мужика его возвращение стало «большим счастьем». Или мужик тоже перед богом зарабатывает себе очки добрыми делами и теплыми чувствами?..

Афанасьев встал и запинал грязную одежду в угол. Потом он ее сожжет. Или нет, – никакой символики, никаких трагических жестов. Он просто выбросит шмотки в мусоропровод и сотрет из памяти все, с чем они связаны. Кажется, обида и злость не должны поселяться в его обновленной, просветленной и ищущей правильные пути душе. Точно не должны!!

Глеб зашел в ванну и включил воду. Он долго не мог пробкой заткнуть сливное отверстие, руки дрожали и координация никуда не годилась. Когда у него получилось, он взял с полки бутылочку с пеной и всю, без остатка, вылил в ванну.

Большой ли это грех – получать удовольствие от горячей ванны, утопая в благоухающей пене?..

Раньше такие вопросы ему в голову не приходили.

Пока вода набиралась, он прошел в комнату. В квартире почему-то царила нежилая атмосфера. Толстый слой пыли лежал на мебели, пол был давно не мыт, часы на стене не тикали – у них кончился завод. Неужели Таня переехала жить в матери? Тогда почему мужик в халате ему ничего не сказал?

Глеб взял с кресла Танин халат, уткнулся в него лицом и прислушался к тому, что творилось внутри.

Внутри сидел огромный уродец по имени Страх. Он не оставлял места никаким другим чувствам, которые Афанасьев пытался разбередить этим халатом.

Пока те, кто его выкрал не найдены и не наказаны, он – смертник. Они из под земли его достанут. На работу нельзя, никуда нельзя, нужно сидеть дома и никуда не высовываться. Может, они, наконец, найдут камни, обнаружат диск и отстанут? Хотя нет, Инга вряд ли удовлетворится камнями и диском. Ей нужен Глеб, Глеб и Глеб, причем, похоже любой – живой или мертвый.

Афанасьев бросился в коридор, проверил хорошо ли закрыт замок, затянул потуже щеколду, а потом с невероятным усилием придвинул шкаф-гардероб к двери. Жена наверняка поселилась у матери, а он из квартиры не выйдет, пока не удостоверится в своей безопасности...

Следовало позвонить маме и бабушке, успокоить их, сказать, что с ним все в порядке. Он взял телефонную трубку, набрал номер, но электронный голос вдруг сообщил, что «ваша линия отключена за неуплату».

– Бардак! – не удержался от возмущения Глеб.

Таня всегда вовремя платила за квартиру, электричество и телефон. И потом, как она может спокойно работать, если неизвестно жив ли он?!

Он вернулся – еле живой, голодный, грязный, несчастный, опустошенный, а в квартире не прибрано, телефон не работает и никто не ждет его со слезами радости на глазах.

Большой ли это грех – злиться на жену за то, что она не сидит убитая горем у окна, а продолжает жить своей жизнью?..

Афанасьев присел на корточки, погладил Арсена по длинным ушам и сказал:

– Кажется, мы никому не нужны, братец кролик. Ты готов к этому? Я – нет. Будем любить друг друга. – Он поднял крола и поцеловал в лоб. Это было необычно и трогательно – целовать маленькое беззащитное животное. Наверное, этим поцелуем он непременно искупит какой-нибудь свой старый грех.

В горле опять запершили слезы.

Глеб встал и пошел на кухню, чтобы сварить себе кофе.

Кухня встретила его неуютом и холодом – в открытую настежь форточку врывались порывы ветра. Розовая шторка с окна была сорвана, на подоконнике не хватало азалии, оставшиеся цветы, очевидно, не поливал никто, потому что они завяли. На печке явно давно ничего не готовили, посуда, банки с крупами, кастрюли и сковородки были небрежно и как будто бы наспех распиханы по своим местам. Холодильник был отключен, а из продуктов в нем находились только специи, сухое печенье и макароны.

– Бардак! – опять не удержался от возмущения Глеб и тут заметил...

Он заметил, что на полу мелом был начерчен какой-то контур. Таким контуром обводят криминальные трупы.

Афанасьев в ужасе отскочил к двери.

Это что же получается, Таню убили?! И именно поэтому в квартире грязно, на плите нет еды, а телефон не работает?

«Спокойно! – приказал себе Афанасьев. – Спокойно!»

Во-первых, мужик в халате сказал, что он обязательно дозвонится Танечке.

Во-вторых, контуры на полу не могут соответствовать очертаниям тела его жены. Скорее всего, здесь лежал мужик ростом не меньше метра восьмидесяти. Он лежал, раскинув руки и вытянув ноги.

Глеб зашел в ванну, выпустил воду с пеной, заполнил ведро водой и тщательно вымыл полы в квартире. Особенно тщательно он вымыл кухню, чтобы не осталось никаких следов мелового контура.

Работа, ставшая за последнее время привычной, немного его успокоила.

Вместо ванны с пеной он принял прохладный душ. Вместо кофе попил жидкий чай. Вместо фруктового тортика перекусил печеньем. Кажется, жить в черном теле стало его привычкой. Господи, зачтется ли ему то, что он понял, как мало для счастья надо?!

Только бы Страх хоть немножко пригнул голову, чтобы уступить место другим эмоциям!

«Пистолет!» – вспомнил вдруг Глеб.

Бабка как-то на двадцать третье февраля подарила ему пистолет, стреляющий металлическими шариками. «Для самозащиты и обороны, – пояснила она. – Чтобы никто не обижал моего Глебчонка».

Афанасьев не испытывал никакой страсти к оружию, поэтому засунул игрушку подальше, за книги на полку. Теперь он подумал, что чувствовал бы себя увереннее, если бы под рукой был тот «Макаров».

Он снял с полки все книги, но пистолета не нашел.

По спине побежали мурашки.

Спокойно!

Наверное, жена перебирала книги, нашла пистолет и... Что «и» Афанасьев не знал.

Он покормил Арсена печеньем и сухим геркулесом. Кролик бодро поел и тут же выдал на коврик продукты своей жизнедеятельности. Глеб поморщился, но коврик помыл, прислушиваясь к себе, нравится ему это новое ощущение заботы о ком-то или не нравится?

Зачтется, или не зачтется?..

Афанасьев посмотрел на остановившиеся часы и приказал себе ни о чем не думать. Он откинул покрывало на кровати, упал на прохладные простыни. Подушка едва уловимо пахла духами, вот только Глеб не помнил какими – Таниными или Татьяниными.

Он потом все обдумает, взвесит, проанализирует и решит, как действовать дальше. А сейчас нужно хорошо выспаться. Он без труда провалился в сон. Ему приснилась женщина с лицом Воеводиной, прической жены и фигурой Сычевой. Женщина стояла перед мольбертом и жестами Татьяны-художницы рисовала его, Глеба, портрет. Глеб все пытался заглянуть ей через плечо и рассмотреть, что получается на холсте, но баба-мутант постоянно двигалась и заслоняла собой картину. Наконец Глеб встал на цыпочки и увидел свое нарисованное лицо. Оно было как будто размноженное, и каждая копия выражала отвратительную гримасу. Галерея отвратительных, жутких гримас – таков был его автопортрет. Баба-мутант громко захохотала и вдруг голосом лейтенанта Ласточкина доброжелательно сказала: «Уж не попадайтесь вы больше лихим злодеям!» От ужаса Афанасьев проснулся.

Сердце бешено колотилось, на лбу выступила испарина. За окном было темно, только свет проспекта освещал комнату – очевидно был или поздний вечер или уже ночь. Афанасьев вдруг подумал, что за все время своего пребывания дома он не только ни разу не покурил, но и даже не вспомнил о трубке. На трясущихся ногах он пошел к выключателю.

И тут зазвонил телефон. Он зазвонил пронзительной резкой трелью, от которой вмиг подкосились колени, а сердце ткнулось одиночным ударом в горло так, что перехватило дыхание. Как оказалось, нет ничего на свете страшнее, чем трезвонящий телефон.

«Ваша линия отключена за неуплату».

Включив свет, Афанасьев бочком, прижимаясь к стенке, подкрался к аппарату и уставился на него. Может, это галлюцинация на нервной почве?

– Алло, – сорвавшимся на писк голосом, ответил он.

В трубке молчали.

– Слушаю! – заорал Афанасьев, словно криком старясь заставить капитулировать свой страх.

– Ага, появился, – сказал на том конце голос, показавшийся ему смутно знакомым. – Объявился, паук! Ну-ну. Тебе придется все же подъехать к нам. Твоя жена и обе любовницы находятся здесь, правда, девчонки?! – послышался звук удара и визг. «Ублюдок!» – закричал голос Сычевой.

– Правда, – прошелестел в трубке голос жены.

– Если ты не приедешь, – продолжил голос, – мы пришлем тебе три гроба с твоими девчонками. И четвертый ящик пришлем – для тебя. Так что лучше спускайся вниз, кабриолет ждет тебя у подъезда и домчит куда надо. – Отвратительный хохот прервали гудки.

Глеб положил трубку, но не на рычаг, а рядом, чтобы слышать эти гудки, чтобы понимать неотвратимость происходящего и величие своего последующего поступка.

Он прошел в комнату, одел чистую белоснежную рубашку, новый костюм, повязал яркий галстук и опрыскал лицо одеколоном.

Теперь можно идти умирать. Нет, не умирать, а приносить себя в жертву. Уж этот-то поступок ему точно зачтется. Он отодвинул от двери шкаф и помахал рукой дремавшему на ковре кролику.

– Пока, – сказал он Арсену. – Если я не вернусь, о тебе позаботится добрая женщина по имени Таня.

«Я так и не успел покурить трубку», – тоскливо подумал он, закрывая дверь.

Михаил Гаврилович ел бутерброд с колбасой.

Колбаса была мягкая, ливерная, но жевать все равно было трудно, потому что зубов у Михаила Гавриловича было всего четыре: один впереди, один сбоку, один сзади, и один... воображаемый.

Кто о чем мечтает в пятьдесят с лишним лет, а Михаил Гаврилович мечтал о зубах. И если уж не о тридцати двух, так хотя бы об одном дополнительном. И чтобы зуб этот был крепкий, молодой и здоровый. Вот только куда пристроить этот зуб Михаил Гаврилович не знал, поэтому воображал его то клыком, то резцом, то коренным.

Зубы, как впрочем и остальное здоровье, Михаил Гаврилович потерял в Чернобыле. Он был тем, кого принято называть бездушным, чиновьичьим словом «ликвидатор». Никого из его друзей-ликвидаторов уже не было в живых, а Михаил Гаврилович все «коптил небо», как называл он свое существование.

Пенсия была маленькая, льготы символическими, детей у него не случилось – жена ушла сразу, как только появились первые признаки «ликвидаторских» недугов, – а жил Михаил Гаврилович тем, что «бомбил» на своем старом «Жигуленке». Работа эта денег приносила немного, но давала ощущение нужности и возможность вдоволь общаться с людьми. В общем, жизнь сложилась гораздо удачнее, чем у тех «ликвидаторов», которые уже лежали на кладбище, и только практически полное отсутствие зубов мешало в полной мере наслаждаться этой удачей. Вставные челюсти Михаил Гаврилович терпеть не мог, он мечтал о металлокерамике (есть такие технологии, когда зубы вживляют в челюсть на титановых штырях), но денег на такое удовольствие у него не хватало.

Сегодня день выдался очень удачным. Где-то ближе к обеду его тормознули две заполошные девушки, сунули в руки четыреста долларов и попросили следовать за вишневой «восьмеркой».

Четыреста долларов!!! За эти деньги можно... впрочем, ни черта на эти деньги не «можно», – зубы не вставить, разве что не отказывать себе в хорошей еде пару недель.

Следить за «восьмеркой» не составило никакого труда. Девицы на заднем сиденье нервничали, шептали, ерзали и привычный разговор о погоде и ценах на бензин не поддержали. Михаил Гаврилович сообразил, что они преследуют неверного мужа одной из них, и больше беседы не начинал. У женщин всегда так: нет потенции у мужика – плохо, есть – еще хуже.

«Зубило», которое преследовал Михаил Гаврилович, извергало черные клубы дыма, поэтому потерять его из вида было очень сложно.

«Восьмерка» припарковалась у какого-то ресторана и девицы слезно стали его умолять подождать. И сунули еще сто долларов. А сами, замерев на заднем сиденье, принялись следить за выходом из ресторана. Спустя сорок минут из заведения выбежала красивая черноволосая девушка и, оглядываясь по сторонам, бросилась через дорогу. Послышался визг тормозов, звуки автомобильных гудков, но девица бежала, не обращая внимания на водительские истерики. Одну руку она держала в кармане джинсовой куртки, а другой придерживала длинные волосы, которые ветер то и дело швырял ей в глаза.

Девицы на заднем сиденье заволновались. Та, что постарше – блондинка, – вдруг выскочила из машины и, замахав руками, закричала брюнетке:

– Сюда!!!

Значит, они следили не за неверным мужем. Черт их поймешь, этих женщин.

– Сюда, Танюха! Беги ко мне!

Брюнетка подбежала к «Жигуленку» и ввалилась в салон со словами: «Фу-у, теперь он отсюда до завтрашнего утра не выберется!» Следом за ней села блондинка романтичной наружности.

Михаилу Гавриловичу нравились такие женщины – с мягкой, неброской и как будто бы светлой красотой. Но то, какие женщины ему нравились, с его букетом заболеваний не имело никакого значения.

– У тебя?! Они у тебя?! – взволнованно спросила блондинка.

– А как же! – брюнетка похлопала себя по карману. – Стала бы я просто так тут бегать и в ресторанах обедать! Все нормально, девки! Товар у меня, а Карантаев в надежных руках Марата.

Михаилу Гавриловичу очень не нравились такие женщины, как эта брюнетка – яркие, дерзкие и самоуверенные. Впрочем, то, какие ему женщины не нравились, тоже не имело значения...

– Едем! Быстрее! – приказала третья девушка – высокая, совсем молодая, с бледным, усталым лицом. Она назвала адрес известного супермаркета.

Всю дорогу пассажирки о чем-то шептались. В зеркало заднего вида Михаил Гаврилович видел, как они склонились друг к другу, хихикали, и то и дело хлопали друг друга по коленкам, будто только что провернули удачную сделку.

– Давай их сюда, – услышал он обрывки разговора. – Такие вещи нельзя в карманах таскать! Я сейчас их вот сюда упакую и в сумку спрячу!

– Ага, я тебе уже их один раз доверила, и что получилось?! Давай, пакуй, но не в свою сумку а мне за пазуху, тут внутренний карман есть!!

– Девчонки, а мы успеем все сделать к вечеру? Успеем?!

– Спокойно, вешалка! Нам что осталось-то? Заехать в супермаркет, купить какую-нибудь ерунду, чтобы пакет заполучить и вперед, в логово к врагу!

– Ужас, как страшно!

– Бедный Пашка!

– Интересно, когда Глеб вернется?

– Ой, девочки, не знаю, как у вас, а у меня к нему в сердце, кажется, уже пусто. Единственное, чего я ему желаю, это чтобы он был жив и здоров.

– Уж это я тебе гарантирую!

– Вы не поверите, но я в Новосибирск хочу, с отцом помириться. А то вдруг со мной что-нибудь случится, и он будет себя казнить...

– Дался тебе, вешалка, этот Новосибирск! Отцы все равно рано или поздно все прощают своим непутевым детям. Для этого вовсе необязательно ехать в Новосибирск и просить у них прощения. Оставайся в Москве! Я на работу тебе помогу устроиться, будем общаться, встречаться, и...

– Вместе отмечать Татьянин день! – хором сказала девицы и засмеялись.

Нет, определенно, день сегодня выдался очень удачный!

...Михаил Гаврилович доел бутерброд и вышел из машины. В гараже, наконец, дали воду и можно было помыть машину. Утром, когда он забежал домой, чтобы переодеться, какой-то урод написал на грязном борту: «Помой меня, я чешуся!»

Прежде чем приступить к мойке, Михаил Гаврилович всегда чистил салон. Он выгреб пустые бутылки из-под минеральной воды, коробки из-под быстрой лапши, фантики от конфет. И тут увидел на заднем сиденье какой-то замшевый мешочек. Михаил Гаврилович никогда не курил, но, кажется, именно так выглядят кисеты для табака.

Кисет оказался тяжелым. Он развязал его и увидел три довольно крупных зеленых камня. «Ликвидатор» вздохнул: чего только не забывали у него пассажиры в салоне: деньги, документы, домашних животных, сотовые телефоны, фотокамеры, беременных жен, а однажды забыли даже ведро живых раков, купленных к пиву. Раки расползлись по всему салону и Михаил Гаврилович отлавливал их потом даже в моторе. Когда имелась возможность, «ликвидатор» всегда возвращал утерянное – и деньги, и документы, и жен, и раков. Но чаще такой возможности не было.

Он поочередно осмотрел камни на просвет, понюхал их и попробовал на свой единственный передний зуб.

Красивые. Прочные. И как будто бы не простые. Вернуть он их вряд ли сможет, – девиц слизнула, унесла многомиллионная Москва. Он подвез их не по домашнему адресу, а к огромному супермаркету, где искать человека все равно что муравья в муравейнике. Он покажет камни своему приятелю-геологу. Может, они чего-то, да стоят. Может, ему этих денег хватит хоть на один зуб из металлокерамики.

Из рассеченной скулы капала кровь.

– Аривидерчи, Чуча! – заорал попугай, и дверь в гостиную со стенами цвета рябины открылась.

Попугай был породы ара и все время орал эту дурацкую фразу, когда в комнату кто-то входил.

В дверях возникла высокая блондинка в черном комбинезоне. На лбу у блондинки красовался огромный кровоподтек. Она высокомерно оглядела компанию и подошла к Афанасьевой.

– Тварь! – с размаху ударила она по щеке Таню. – Тварь, тварь, тварь! – хлестала блондинка Афанасьеву по лицу. В глазах у Тани вспыхнула злость.

«Господи, как бездарно все получилось», – подумала Сычева тоскливо.

Так бездарно, что от обиды хочется визжать, топать ногами и биться головой о стену. Разве не могла она догадаться сразу, что Пашку уже не спасти?..

В супермаркете «Рамстор» они купили палку докторской колбасы, упаковку йогурта и три плитки шоколада. Пока на кассе продукты упаковывали в фирменный пакет супермаркета, они заговорщицки перемигивались.

Колбасу они скормили бродячей собаке, йогурт отдали бабушке, просившей милостыню, а шоколад съели сами. Время до вечера скоротали в уютной кафешке, с удовольствием и не считая, тратя Ингины деньги. Время от времени Сычева совала руку во внутренний карман джинсового пиджака и щупала теплую замшу мешочка, в который Афанасьева упаковали камни.

– Скоро все это закончится, девки! Скоро закончится, – говорила она.

И вот закончилось.

Глупо, бездарно и трагически некрасиво.

В половине десятого они взяли такси и сказали водителю, куда ехать. Чтобы дядька с большим энтузиазмом выполнил поставленную задачу и поменьше болтал, Афанасьева сунула ему непомерно большую сумму денег. Замшевый мешочек с камнями уже был помещен в фирменный пакет супермаркета «Рамстор» и опять грелся на груди у Сычевой, неудобно оттопыривая пиджак.

Они попросили таксиста остановиться метров за десять от нужного дома и сказали, что ждать их не нужно. Потом, подбадривая друг друга и спотыкаясь на подозрительно темной улице, подошли к урне у первого подъезда дома номер пятнадцать.

Но опустить пакет не успели.

Они ничего не успели!

Словно из-под земли у каждой из них за спиной вырос громила, ростом и комплекцией чуть меньше дома, рядом с которым они стояли. Придерживая каждую за локоток, громилы подтолкнули их легонько куда-то, любезно подсадили и они оказались в огромном джипе.

«Комбат» Саши Белого?..» – пришла Сычевой на ум глупая мысль. Сопротивляться было бессмысленно. Кричать, стараясь привлечь внимание – тоже. Что-то в этих парнях было такое, что ни малейшего сомнения не возникало – нет ни одного обстоятельства, которое смогло бы им помешать выполнить поставленную задачу. Один из парней сел за руль, другой рядом с водителем, третий пристроился на заднем сиденье, рядом с пленницами.

Сычева мысленно признала себя идиоткой. Единственный человек, который мог бы сейчас помочь, сидел в «Табуне» и объяснял Марату причины своей неплатежеспособности.

Громилы были очень самонадеянны: они не связали им руки, не завязали глаза, и даже не обыскали. Карман Сычевой оттягивал пистолет, но пускать в ход пукалку, стреляющую шариками, было бессмысленно и очень опасно.

Камни по-прежнему лежали во внутреннем кармане пиджака, давили на грудь, вызывая в ответ сердечную боль.

– Не дергайтесь, девки, – тихо сказал тот, кто пристроился рядом. – Вам же лучше будет.

Они и не дергались. Сидели молча, взявшись за руки, и ощущая, как в унисон пульсируют их сердца.

«Я так и не помирилась с папой», – думала Татьяна.

«Вовчика будет воспитывать какая-нибудь длинноногая дрянь», – думала Афанасьева.

«Для Карантаева я останусь сволочью, а Пашка будет считаться в своем Болотном пропавшим без вести...», – думала Сычева.

И никто из них не думал о Глебе.

Но хуже было другое.

Чем больше машина редкой марки «Комбат» приближалась к цели, тем больше изумруды давили Сычевой на сердце. С каждым километром сердце болело все сильнее и сильнее; и хоть мозг отказывался делать очевидные выводы, это самое сердце кричало: «Знаю, знаю, знаю! Я все знаю, все понимаю, я обо всем догадалось!!!»

– Я идиотка, – прошептала Сычева. – Я все поняла!

– Молчать! – рявкнул громила, сидевший рядом. Вяло так рявкнул, лениво. Очевидно, устрашать и тащить куда-то трех баб было ниже его достоинства.

«Впрочем, – про себя решила Сычева, – есть еще маленькая вероятность, что это глупое совпадение».

Но это было не совпадение.

«Комбат» остановился у хорошо знакомого ей кирпичного, двухэтажного, загородного дома. Автоматические ворота мягко отрылись и закрылись за машиной, отрезая от мира. У них так и не спросили про камни, молча провели в эту жуткую комнату с красными стенами.

– Присаживайтесь, – с претензией на любезность произнес один из громил и указал на диван.

Они уселись в ряд, на самый краешек, словно гостьи, которые хотят показать хозяевам, что пришли ненадолго.

– Присажидурывайтесь! – закричала птица и встряхнулась так, что в стороны полетела перхоть.

Парни вышли из комнаты.

– Девочки, верьте мне, все будет хорошо, – прошептала Таня.

– Кто бы сомневался! – усмехнулась Сычева.

– Почему они не требуют изумруды? – спросила Татьяна.

– Аривидерчи!!!

В гостиную вошел мужик в кожаных черных джинсах и светлом льняном пиджаке. Его длинные волосы были собраны в хвост, а чересчур глубоко посаженные глазки смотрели насмешливо и недобро.

– Красотульки! – довольно потер он ладони, осмотрев пленниц. – Сейчас на удачу сделаю один звоночек, а потом займусь вами. А то один тип по фамилии Афанасьев нерегулярно оплачивает телефон, и я никак не могу до него дозвониться! Пришлось моим ребятам проплачивать ему абонентскую плату, сейчас посмотрим, что из этого получилось! – Он снова потер ладони и позвонил куда-то с мобильного.

Из его разговора Сычева поняла, что он позвонил Глебу. Еще она поняла, что Афанасьев вот-вот приедет сюда. Чтобы произвести впечатление на Афанасьева, хвостатый сильно ударил ее по щеке и теперь из рассеченной скулы на джинсы капала кровь.

– Это она стреляла в меня! – Баба с глазами-стекляшками указала на Таню и потрогала синяк на лбу. – Она ограбила меня на пятьдесят тысяч долларов!!

– На твоем месте я бы молчал, Инга! – недобро усмехнулся хвостатый. – Ты устроила такую самодеятельность, что следовало бы тебя наказать, но я слишком хорошо к тебе отношусь. – Он добродушно потрепал блондинку по плечу. – Слушай, – обратился он вдруг к Афанасьевой, – а ведь это тебя мы тогда из машины выпихнули! Надо же, какое досадное недоразумение! Запутались мы в Афанасьевских бабах, напрочь запутались!! – захохотал он.

– Запуталабабанапрычь! – заорал попугай и снова шумно встряхнулся.

– Да закрой ты эту сволочь пернатую! – хвостатый кинул Инге большую шаль, валявшуюся на кресле, но та набросила ее себе на плечи, завернулась и зябко поежилась. – Сейчас сюда приедет твой Афанасьев, – сказал хвостатый.

– Принц нашелся?! – прошептала блондинка и начала быстро ходить по комнате. – Нашелся, поганец?!! – Она захохотала, и попугай захохотал в точности имитируя ее голос. – Спасибо, Леший! – Инга подошла к хвостатому и уткнулась ему в плечо. – Он мой, мой, мой, ты обещал, что отдашь его мне... Слушай, а он точно сюда приедет?

– Ты, кукла, своей штукатуркой мне хорошие вещи портишь! – недовольно пробормотал Леший, отстранил от себя Ингу и потер ткань на плече пальцем. – Да куда он денется, этот урод, все бабы его здесь!

– Да плевать ему на своих баб! Больше всего он трясется за свою шкуру, правда, девушки? – обратилась она к Таням.

Они сидели на диване в одинаковых позах – стиснув колени и обхватив себя руками за плечи. Инга выхватила из рук Тани сумку и вытащила из нее пачки денег.

– Вот они, денежки! – засмеялась она, бросив доллары на стеклянный стол. – Много потратила, дрянь такая? Отвечай!

– Не знаю, не считала, – сглотнув, ответила Таня.

– Дрянь, дрянь, дрянь!!! – пачкой денег Инга опять начала хлестать Афанасьеву по щекам. Ее руку перехватил хвостатый.

– Хватит, – жестко сказал он и оттолкнул Ингу к клетке с попугаем. – Убирайся отсюда, или сиди тихо. Твои мелкие делишки меня не волнуют. Я вообще жалею, что слишком много тебе рассказал. Где изумруды?! – обратился он к Таням.

У Сычевой вдруг сильно заломило виски.

Ни Леший, ни эта Инга пока никак не вписывались в ту схему, которая внезапно нарисовалась у нее в голове, когда их везли в этот дом.

– Вы Пашку обещали выпустить! – Сычева посмотрела Лешему прямо в глаза. У этих глаз не было цвета, – только маленькие злые зрачки и пятнистая радужка.

– Я тебя не спрашиваю, что я обещал, я спрашиваю, где камни, кукла? – нагнулся над ней хвостатый и задышал в лицо смрадно и отвратительно.

Перепираться с ним было бессмысленно. Сычева достала из-за пазухи пакет с надписью «Рамстор» и протянула Лешему.

Леший схватил пакет и, прижав к груди, захохотал.

– Притащили камни, притащили, как миленькие! Знали ведь, знали, где изумруды, и не боялись же с нами в игрушки играть!!

Он вытащил из фирменного пакета замшевый мешочек, развязал его и вытряс на стол...

Сычева открыла рот, чтобы заорать, но не смогла выдавить из себя ни звука.

... он вытряс на стол губную помаду, флакончик духов, баночку какого-то крема и странный сувенир – красиво ограненный шар из матового стекла...

У подъезда его поджидала машина.

То, что огромная иномарка поджидала именно его, Афанасьев нисколько не усомнился. Он дернул пассажирскую дверь, но она оказалась закрыта.

– Сюда, – сказал сзади грубый мужской голос и чья-то властная рука за шею впихнула его на заднее сиденье в услужливо распахнутую дверь.

В салоне пахло дрянным куревом, дешевым парфюмом и смертельной опасностью.

Парней оказалось трое: один за рулем, второй – тот, который распахивал дверь изнутри, третий, который затолкал в салон. Получилось, что Глеб зажат между ними на заднем сиденье. Парни были похожи как близнецы – с квадратными подбородками, коротко стриженые, с бесстрастными лицами, в общем – без «особых примет». То, что парни не скрывали своих лиц, напугало Глеба. Еще больше его напугало то, что ему даже не попытались завязать глаза и он мог видеть, куда его везут.

Означать это могло только одно – обратного пути для него нет.

Стоило карабкаться по отвесным стенам, протискиваться в микроскопическую щель, и голым, с разодранными в кровь боками, нестись сломя голову, пытаясь спастись?!. Стоило батрачить на Мону Лизу, питаться помоями, вынашивать планы побега?!. Стоило поджигать дом, спасать Арсена, нестись с табуреткой и банками через всю деревню, а потом пробиваться к распаленному эротическими фантазиями сознанию лейтенанта Ласточкина?!. Стоило приносить себя в жертву ради того, чтобы спасти своих женщин? Ведь все равно всех убьют – и их, и его...

Ничего ему не зачлось!!

Он только немного отсрочил свою погибель, добавил мучений и зачем-то пустился в идиотские размышления о наказании свыше.

Не стоило и стараться!

– Дай закурить, – попросил он парня, который сидел рядом.

– Вредно курить, – заржал парень. – Ой, как вредно!

Может, если самому закрыть глаза и не смотреть куда его везут, будет шанс, что отпустят живым?..

«Нужно было попытаться уйти через чердак!» – запоздало осенила догадка.

Ведь Танькам уже все равно не помочь, так стоило ли...

– Сука!!! – заорал Леший и рукой смахнул содержимое замшевого мешочка со стола. – Сука! – сказал он уже немного спокойнее. – Ты что, шутки со мной шутить задумала? – Он за руку сдернул Сычеву с дивана и бесцеремонно обшарил карманы ее джинсовки. Кроме пневматического пистолета ничего не нашел и раздраженно отбросил игрушку в компанию к косметике.

– Стойте! – закричала вдруг Афанасьева. – Стойте! Это недоразумение, это ошибка!! Никто и не думал над вами шутить! Просто мой муж курит трубочный табак и я вечно покупаю ему в подарок красивые кисеты. Кисетов этих развелось в доме так много, что некоторые валяются неиспользованными! Вот я и стала употреблять их для собственных нужд! Один у меня болтается в сумке вместо кошелька, другой вместо косметички, третий ... был абсолютно пустой и мы упаковали в него изумруды!! – Она порылась в своей сумке, вытащила точно такой же кисет, развязала его и вытряхнула на колени... много металлической мелочи. – Черт!! – Таня перевернула сумку и отчаянно потрясла ее над диваном. На кожаную обивку вывалилась куча самых разнообразных вещей: щетка для волос, упаковки жвачки и леденцов, блистеры с таблетками, потрепанный блокнот, пустой флакон из-под духов, ворох каких-то квитанций, пульт от телевизора, довольно большой будильник, внушительный кусок пемзы, электрический депилятор, мобильник, портрет Афанасьева в рамке, пачка прокладок, щипчики для колки орехов, абсолютно новые трусики и полусгнившее яблоко.

Кисета с камнями среди этого барахла не было.

В комнате повисло такое молчание, что стало слышно, как попугай что-то перетирает в клюве.

– Черт, да куда же он делся-то? – бледнея, пробормотала Таня.

– Да, куда? – ласково спросил Леший, нагнулся над Афанасьевой и положил короткопалую пятерню ей на шею. – Ку-да?! – заглянул он Тане в глаза.

Инга вдруг истерически захохотала. Попугай немедленно передразнил этот смех.

– Девочки, вспоминайте, – жалобным шепотом попросила Таня. – Мы сели в такси, положили изумруды в мешочек и... Да отпусти ты! – Она дернула головой и стряхнула с себя руку Лешего. Тот спрятал руку в карман пиджака, присел на край стеклянного столика и изобразил шутовски-пристальное внимание.

– И вы с Сычевой поспорили, у кого останутся камни, – подсказала Татьяна. – Ты сказала, давай их ко мне, и положила кисет в свою сумку, а Сычева заупрямилась, вытащила из сумки кисет и сунула к себе за пазуху.

– Она перепутала кисеты? – неуверенно спросила Таня. – Но тогда кисет с камнями должен быть в сумке!