Суд и ошибка Беркли Энтони

Глава 17

Мистер Тодхантер не умер на свидетельской трибуне.

Через минуту-другую он оправился и недовольно отмахнулся от встревоженных попыток помочь ему. Тем не менее судья объявил перерыв на полчаса, и громко протестующего мистера Тодхантера вынесли из зала два рослых полицейских, за которыми, нетерпеливо приплясывая, спешил его врач, посещавший все заседания.

 — На этот раз вы выжили чудом, — откровенно заявил врач, осматривая мистера Тодхантера в просторной пустой комнате здания суда, предназначенной для неизвестных целей. — Что вас так встревожило?

Распростертый вопреки собственной воле на жестком столе, со свернутым пальто врача под головой, мистер Тодхантер слабо усмехнулся.

 — Этого я и боялся с самого начала. Видите ли, я могу доказать, что намеревался убить эту женщину, если подобные намерения вообще доказуемы, и уж конечно могу убедить суд, что побывал у нее тем вечером. Но я не знаю, чем можно доказать, что именно я произвел убивший ее выстрел. Этого не знает ни старина Приттибой, ни Читтервик, ни Фуллер — никто! Я свалял дурака, выбросив пулю, но теперь уже ничего не поделаешь. Вы же видели, как одним-единственным вопросом этот ловкач разрушил все, что так старательно создавал Приттибой! Боюсь, присяжные болваны дрогнут и усомнятся в моей виновности. А если этого и не произойдет, полиция воспользуется случаем и заменит Палмеру казнь пожизненным заключением. Чертовски досадно!

 — Да, да, только успокойтесь. Ума не приложу, зачем вам вообще понадобилось ввязываться в это сомнительное дело, — заворчал врач. — Вы же всегда были образцом порядочности, Тодхантер. Подумайте только, сколько хлопот вы мне доставили!

 — Вы считаете, у меня есть время думать о вас? — огрызнулся мистер Тодхантер.

 — Конечно, и о многих других — тоже, — согласился врач, пряча улыбку. Более послушного и податливого пациента у него еще никогда не было. На любые психологические стимулы мистер Тодхантер реагировал живее, чем другие пациенты — на стимулирующие препараты.

К концу перерыва по-прежнему протестующего мистера Тодхантера внесли в зал. Он чувствовал себя лучше, чем прежде, и с облегчением думал о том, что худшее уже позади. Мистер Бэрнс принес извинения за причиненные подсудимому неудобства. Мистер Тодхантер вежливо ответил, что ничего страшного не произошло. Судья осведомился, в состоянии ли мистер Тодхантер отвечать на вопросы. Мистер Тодхантер не только был в состоянии отвечать, но и сам рвался в бой.

Мистер Бэрнс снова уставился в потолок.

 — Вы так и не ответили на мой первый вопрос, мистер Тодхантер. Может быть, попробуете еще раз?

 — Разумеется, — резким тоном подтвердил мистер Тодхантер. — На все сделанные вами предположения я могу ответить только, что они беспочвенны.

 — Вы отрицаете их?

 — Они ошибочны.

 — И тем не менее они, если так можно выразиться, взволновали вас?

 — Да.

 — Не могли бы вы объяснить почему? — полюбопытствовал мистер Бэрнс, разглядывая потолок со столь явным интересом, словно он обнаружил балку, в любую минуту грозящую рухнуть на чью-нибудь высокопоставленную голову.

 — Охотно воспользуюсь случаем, — выпалил мистер Тодхантер, — чтобы сразу развеять все недоразумения. Все дело в том, что я могу лишь утверждать, что именно я убил мисс Норвуд, но не в состоянии доказать, что именно мой палец нажал курок — умышленно или непреднамеренно. И мне досадно думать о том, что этой ничтожной лазейкой могут воспользоваться те, кто допустил ошибку и теперь, чтобы сохранить лицо, держат в тюрьме невиновного!

Зал ахнул. Поистине отвага — признать ошибку и попытаться обратить ее в свою пользу. Сэр Эрнест заметно забеспокоился. Порой присяжные преклонялись перед отвагой, но еще чаще не делали этого. На лице судьи были написаны сомнения, словно он размышлял, не слишком ли много берет на себя подсудимый. Только мистер Бэрнс по-прежнему живо интересовался состоянием потолка.

 — Почему же вы не обратились в полицию и не сознались в преступлении сразу после того, как прозвучал выстрел?

 — Я не видел в этом необходимости.

 — Вы предпочли дождаться, когда обвинение предъявят невиновному?

 — Мне вообще не приходило в голову, что кого-нибудь обвинят в этом убийстве.

 — Вы не знали о практике проведения расследований?

 — О проведении расследований — знал, но не подозревал, что в них возможны столь грубые ошибки.

 — А вам не приходило в голову, что главными подозреваемыми окажутся те, у кого имелись явные мотивы?

 — Об этом я не думал. Я вообще старался не думать о случившемся.

 — И вы отправились в круиз?

 — Да.

 — С какой целью?

 — Мне хотелось побывать в Японии... перед смертью.

 — Значит, вам было важнее увидеть Японию, нежели нести ответственность за последствия своего поступка?

 — Никаких последствий я не ожидал, — мистеру Тодхантеру мучительно хотелось вытереть лоб, но он боялся, что его жест истолкуют как симптом очередного обморока.

 — А может, вы отправились путешествовать с сознанием облегчения оттого, что задуманное вами убийство совершил кто-то другой, предоставив вам возможность с чистой совестью любоваться красотами Японии?

 — Конечно нет!

 — И совесть вас не мучила?

 — Ничуть. Мой поступок не назовешь тривиальным, и все-таки я убежден, что у него масса преимуществ и ни единого недостатка.

 — Мне бы не хотелось ограничивать вашу свободу, мистер Тодхантер, но я вынужден напомнить, что свидетелям полагается отвечать на вопросы, а не произносить речи.

 — Прошу меня простить.

 — Пожалуйста... Значит, только услышав об аресте Палмера, вы решили, что пора во всем сознаться?

 — Да.

 — Но ведь к этому времени вы могли умереть.

 — Именно так. Однако я оставил поверенному подробный отчет о преступлении и распоряжение передать этот отчет в полицию сразу же после моей смерти.

 — Да, мне удалось ознакомиться с этим документом. Если не ошибаюсь, он не содержит ничего, кроме краткого ряда сухих фактов?

 — Они отражают то, что произошло — совершенные мною действия.

 — И не подкреплены никакими доказательствами?

 — Я счел, что документ в избытке содержит доказательства.

 — А как отнеслись к нему в полиции?

 — Над ним посмеялись, — с горечью признался мистер Тодхантер.

 — Так или иначе, никаких вытекающих действий не было предпринято?

 — Никаких.

 — Вы могли бы назвать причину, по которой полицейские, стражи закона и порядка, не предприняли никаких действий — кроме той, что сочли признание фальсификацией?

 — Уверен, так к нему и отнеслись.

 — И все-таки вы придерживались мнения, что вашего признания хватило бы, чтобы убедить их, даже если бы вас уже не было в живых?

 — Да, так я думал.

 — Мистер Тодхантер, ваши коллеги и знакомые считают вас обладателем интеллекта выше среднестатистического. Смею вас заверить: если бы вы и в самом деле застрелили мисс Норвуд, то не удовлетворились бы туманным «признанием», не подкрепленным доказательствами, а постарались бы доказать свою виновность, чтобы никто другой не попал под подозрение.

 — Свое признание я не считал и не считаю туманным и бездоказательным.

 — И вы не согласны с тем утверждением, что после убийства вы вели себя скорее как невиновный человек, нежели как преступник, тем более потому, что, как вы уверяете, вы исходили из самых благих побуждений и ничего не теряли даже в случае разоблачения?

 — Не согласен.

 — Вы думаете, человек, который замыслил — ошибаясь, разумеется, но искренне — то, что можно назвать «благородным убийством», способен удрать, подвести невиновных под подозрение и даже обречь их на смерть, если «признание» не вызовет доверия?

 — Возражаю против слова «удрать»!

 — Давайте выразимся иначе. Находите ли вы последовательными собственные действия после совершения преступления — из благих побуждений, но все-таки преступления?

 — Да, нахожу! Возможно, я глуп, но...

 — Я снова повторю — только прошу вас, не волнуйтесь! — что доводы защиты в вашу пользу на этом суде говорят правду: вы лишь осмыслили идею убийства, возможно, она занимала вас с тех пор, как вы узнали, что ваши дни сочтены, но в глубине души вы не собирались совершать убийство и знали, что не решитесь на такое даже в крайнем случае; когда же вы узнали, что другой человек, из семьи, к которой вы питаете дружеские чувства, совершил убийство, спланированное вами теоретически, вы поняли, что улики настолько двусмысленны, что способны бросить тень подозрения и на вас. И, будучи порядочным и чрезвычайно высоконравственным человеком, вы оговорили себя, сознавшись в преступлении, которого никогда не совершали.

Тех, кто ожидал от мистера Тодхантера глубокого обморока, постигло разочарование.

 — Дело обстояло совсем иначе, — с необычайной твердостью заявил он. На этом его испытание завершилось.

Все утро мистер Тодхантер провел на свидетельской трибуне.

Врач не позволил ему выйти из здания суда в перерыв, ленч на накрытом крышкой подносе ему принесли в пустую комнату.

Прежде чем уйти на ленч, сэр Эрнест зашел поздравить мистера Тодхантера.

 — Вы с честью вышли из этого испытания. Обратили ситуацию в свою пользу. Рискованная затея, но думаю, она окупится. В противном случае ваш обморок здорово подвел бы нас.

 — Как вы думаете, какое впечатление произвели его гипотезы на присяжных? — с тревогой спросил мистер Тодхантер.

Сэр Эрнест помрачнел.

 — Невозможно угадать. Кажется, присяжным нравится видеть в вас не убийцу, а благородного джентльмена.

 — Но ведь это означает, что в преступлении будет обвинен Палмер!

 — Вот именно.

 — Черт побери, я не настолько благороден! — вскипел мистер Тодхантер.

 — Ну-ну, — примирительно произнес сэр Эрнест и поспешно удалился.

Худосочный мистер Бэрнс первым обратился к присяжным после перерыва. При этом он не поскупился на благодарности подсудимому и его защитникам, великодушно предоставившим ему возможность высказаться. Но это не помешало ему изложить версию полиции со всей присущей ему прямотой, откровенностью и убежденностью. В целом его речь представляла собой развернутую гипотезу, которую уже выслушал на допросе мистер Тодхантер, и пару раз мистеру Бэрнсу удалось весьма ловко построить логическую цепочку. А из того факта, что подсудимый избавился от пули, мистер Бэрнс раздул целую сцену.

 — Подсудимый уверяет нас, что он несет ответственность за смерть мисс Норвуд — не важно, умышленно или непреднамеренно. Но все его поступки до единого свидетельствуют о том, что подсудимый невиновен. Он заявляет, что выбросил роковую пулю ради собственной безопасности. На первый взгляд причина убедительная. Но при расследовании от этого довода не осталось бы ни следа.

Оба моих ученых друга подробно изложили нам психологический аспект дела; несомненно, принимать психологию во внимание следует в той или иной степени даже в зале суда. Отлично, так как же психология рассматривает выброшенную пулю? Подсудимый говорит, что руководствовался примитивным инстинктом самосохранения. Но от чего он спасался? По сравнению с заурядным убийцей подсудимому было почти незачем бояться неумолимого закона — по крайней мере, так он считал в то время. Зачем же ему понадобилось уничтожать эту единственную, бесценную улику, неопровержимое доказательство, указывающее на виновника?

Чтобы с чистой совестью уплыть в Японию, отвечает подсудимый. Уплыть в Японию — и предоставить событиям идти своим чередом, чтобы тем временем под подозрение попали ни в чем не повинные люди и невиновного арестовали? Нет! Единственным с точки зрения психологии представляется другое объяснение: подсудимый выбросил пулю не потому, что она была выпущена из его револьвера, а потому, что вылетела из другого оружия, принадлежащего человеку, которого он знал, одобрял и был готов защищать любой ценой. Я убежден, что именно по этой причине подсудимый избавился от злополучной пули.

Мистер Тодхантер беспокойно переглянулся с сэром Эрнестом. Речь адвоката встревожила его. Но сэр Эрнест по-прежнему сидел, равнодушно ссутулившись и не поднимая глаз. К растущей тревоге мистера Тодхантера, мистер Бэрнс обнаружил на потолке еще одну неувязку в линии защиты.

 — Как уже было сказано, подсудимый не совершил ни единого, даже самого тривиального, поступка, который нельзя было бы приписать его невиновности. Возьмем, к примеру, случай с подменой револьверов, которую мистер Тодхантер задумал и долгое время ошибочно считал осуществленной. Какова была цель этой подмены? Нам известно, что ей предшествовало: осторожные вопросы, чтобы убедиться, находится ли револьвер в данный момент в квартире — а Палмер, зять Фарроуэя, именно тем утром, в неожиданно ранний час принес револьвер туда. Что же было дальше? Подсудимый попросил разрешения взглянуть на оружие. И что он увидел? Что револьвер Палмера — близнец его собственного. И тот и другой — старые стандартные армейские револьверы. Пожалуй, я превысил бы свои полномочия, начав строить догадки о том, как поступил бы подсудимый, окажись револьверы совершенно разными, или о том, мог бы он унести с собой револьвер Палмера и избавиться от него, как от пули. На самом же деле произошло вот что: подсудимый предпринял попытку унести револьвер Палмера, подменив его своим.

Однако это объяснение дает не подсудимый. Он же уверяет, что его целью было оставить в гостях свой собственный револьвер. А я полагаю, что ничего подобного у него и в мыслях не было — он собирался унести револьвер Палмера. Зачем это ему понадобилось? Чтобы зашвырнуть револьвер в реку, как пулю? Вряд ли. Отправившись в круиз, подсудимый оставил револьвер, который продолжал считать принадлежащим Палмеру, в ящике комода — под рукой на всякий случай. Что представлял собой объект его манипуляций? Подсудимый сообщил нам, что он не разбирается в огнестрельном оружии. Значит, он мог не подозревать и о существовании у револьверов номеров? Не знал, что каждое ружье, каждый пистолет имеет свой номер, благодаря чему это оружие в любой момент можно безошибочно опознать?

Полагаю, когда подсудимый считал, что меняет револьверы местами, он втайне надеялся, что позднее револьвер Палмера ошибочно примут за его оружие, и наоборот. Ни вы, ни я не допустили бы подобной ошибки, зато ее жертвой легко мог пасть отшельник, ученый, книжный червь, не сведущий в сфере огнестрельного оружия. Какую же причину подобной подмены револьверов попытался затем найти подсудимый? Если мои объяснения верны, значит, револьвер Палмера имел какую-то заметную инкриминирующую примету, тем и отличался от револьвера подсудимого. Что это могло быть? Отметина на пуле тут ни при чем, ведь от пули подсудимый к тому времени уже избавился. Рискну предположить, что отличие заключалось в следующем: из револьвера, принадлежащего Палмеру, недавно стреляли, а из револьвера подсудимого — нет. Этим, и ничем другим, объясняется таинственная попытка поменять револьверы местами. Предположить по примеру подсудимого, что его целью было подбросить инкриминирующие улики члену семьи, которую он так старательно оберегает, значит просто-напросто исключить из лексикона слово «психология» — оно потеряет какое бы то ни было значение.

Мистер Тодхантер подавил стон. Ужас, ужас. Не следовало пускать сюда этого человека: такая ошибка вполне могла оказаться роковой. Кто устоит против этой поистине дьявольской логики? Но худшее было еще впереди. Мистер Бэрнс обратился к судье:

 — Ваша честь, как я уже объяснял, к этому делу я не причастен. Я выступаю здесь от имени других заинтересованных лиц. Поэтому я не добивался таких привилегий, как перекрестный допрос свидетелей, кроме подсудимого, или представление суду опровергающих доказательств. Но я считаю, что каждый, кто сейчас присутствует в зале, — пожалуй, лишь за одним исключением — преследует единственную цель: докопаться до истины.

Поэтому я намерен выдвинуть ходатайство, которое ваша честь наверняка сочтет в высшей степени неожиданным и противоречащим всяким правилам. Прежде всего я прошу у суда снисхождения, а у моих ученых коллег позволения вызвать свидетеля, который уже побывал в этом зале, сержанта Мэтерса, а потом — еще двух моих свидетелей. Я не стал бы просить об этом, если бы не считал, что несколько вопросов остались незаданными, по крайней мере, перед судом, а их важность такова, что они вполне способны разрешить это запутанное дело.

Судья провел ладонью по впалой морщинистой щеке.

 — Вы считаете эти свидетельства настолько важными?

 — Да, ваша честь.

 — Отлично. Что скажет сэр Эрнест Приттибой?

Перед сэром Приттибоем встала дилемма, однако он не решился публично заявить, что не стремится узнать истину.

 — У меня нет возражений, ваша честь.

 — А у вас, мистер Джеймисон?

Мистер Джеймисон в эту минуту перешептывался со своим клиентом через барьер. Услышав вопрос, он обернулся.

 — Мой клиент готов охотно выслушать все свидетельства, какие может предоставить мой ученый друг. Подобно всем нам, он действует исключительно в интересах правосудия.

Он слегка исказил истину: в ответ на его шепот мистер Тодхантер со зловещей усмешкой заявил, что понятия не имеет, что задумал мистер Бэрнс, но готов поручиться, что этот человек не остановится даже перед подлогом. Последнее заявление явно шокировало мистера Джеймисона. Под нетерпеливый гул зала на трибуну поднялся сержант Мэтерс.

 — Когда вы доставили подсудимого к нему домой в ноябре прошлого года, после его визита в Скотленд-Ярд, он показывал вам револьвер?

 — Да.

 — Вы осматривали его?

 — Осматривал.

 — И что же вы увидели?

 — Что револьвер новехонький.

 — Что это значит?

 — Из него еще ни разу не стреляли.

 — Вы в этом уверены?

 — Абсолютно.

 — Как можно определить, что из револьвера ни разу не стреляли?

 — Заглянуть в дуло. Изнутри ствол этого револьвера был покрыт старой, высохшей смазкой. Там, где смазка потрескалась и осыпалась, ствол выглядел гладким.

 — И давно его смазывали, по-вашему?

 — Судя по виду — несколько месяцев назад.

 — А если бы из этого револьвера недавно стреляли — скажем, несколько недель назад? Что изменилось бы?

 — Смазка выглядела бы не такой старой, на ней были бы заметны бороздки и, скорее всего, пороховой нагар.

Показания звучали убийственно. Поднимаясь, чтобы приступить к перекрестному допросу, сэр Эрнест всей душой желал очутиться в США, где адвокатам разрешается в течение одного-двух часов обдумать, как вести себя по отношению к тому или иному свидетелю. Но в Англии сэру Эрнесту приходилось рассчитывать лишь на туманные сведения об огнестрельном оружии, полученные им на минувшей войне, и природную живость ума.

 — В Скотленд-Ярде вы считаетесь экспертом по огнестрельному оружию, сержант Мэтерс? — с приветливой улыбкой начал сэр Эрнест.

 — Нет, сэр.

 — Нет? — сэр Эрнест разыграл удивление. — Разве вы не эксперт?

 — Не эксперт, просто по работе мне приходится иметь дело с огнестрельным оружием.

 — Как и очень многим из нас. Насколько ваши познания в области оружия превосходят познания среднестатистического человека?

 — Готовясь к службе, я прошел соответствующий курс.

 — И этот курс, хотя и не сделал вас экспертом, но позволил с помощью беглых осмотров определять, давно ли производились выстрелы из того или иного оружия?

 — Благодаря этому курсу подготовки я могу отличить оружие, из которого никогда не стреляли.

 — Вы разбирали этот револьвер?

 — Нет.

 — Рассматривали его в лупу?

 — Нет.

 — Так вы изучали его или просто осмотрели?

 — Настолько, насколько счел необходимым.

 — Другими словами, просто заглянули в дуло?

 — Нет.

 — Неужели даже не заглядывали туда?

 — Я внимательно осмотрел внутреннюю поверхность ствола.

 — А, понятно: так внимательно и зорко, что сумели выявить отсутствие нагара и бороздок на стволе, которые обычно ищут с помощью лупы?

 — Проведенный осмотр меня удовлетворил.

 — Ничуть не сомневаюсь, но мне этого было бы мало. Давайте все проясним. Вы действительно искали нагар, борозды и так далее или просто заглянули в дуло и сказали себе: «Смазка сухая, значит, из револьвера не стреляли»?

 — Мне было ясно, что из этого револьвера не стреляли.

 — На мой вопрос вы не ответили, но это не важно. Пойдем дальше. Если я правильно понял, сержант, вы сказали не «из этого револьвера в последнее время не стреляли», а «из этого револьвера никогда не стреляли». Наличие сухой смазки не имеет никакого отношения к тому, стреляли из оружия или не стреляли несколько лет. Что вы на это скажете?

 — Путем расспросов мне удалось выяснить, что из этого револьвера не стреляли ни разу.

 — Кого вы расспрашивали?

 — Оружейника, который продал этот револьвер.

 — И эти расспросы показали, что в собственность мистера Тодхантера револьвер перешел совершенно новым?

 — Нет, не совсем новым.

 — Но вы же ответили моему ученому другу, что он был новехоньким.

 — Сейчас объясню: этот револьвер мог считаться новехоньким потому, что из него ни разу не стреляли, — терпеливо растолковал сержант, — но вообще он старый.

 — Старое, ржавое оружие едва ли можно назвать «новехоньким».

 — Оно не ржавое.

 — Не ржавое? К этому мы еще вернемся. Значит, этим старым армейским оружием никогда не пользовались? Это вы хотели объяснить?

 — Вот именно.

 — Стало быть, револьверу двадцать лет, и все-таки он не ржавый?

 — За ним бережно ухаживали.

 — Значит, старая высохшая смазка предотвращает появление ржавчины?

 — Не могу сказать.

 — Но вы же эксперт!

 — В смазке я не разбираюсь.

 — Смазка применяется для ухода за огнестрельным оружием и при этом не относится к области вашей компетенции?

 — Специальными знаниями я не обладаю.

 — По-моему, незачем обладать специальными знаниями, чтобы понимать, что старая, никчемная смазка не предотвращает появление ржавчины. Но вы говорите, револьвер не был ржавым. Там, где его ствол был виден, он оказался чистым и блестящим?

 — Насколько я помню, да.

 — Вы согласны, что недавняя стрельба из этого оружия и последующая тщательная чистка — более вероятное объяснение отсутствия ржавчины?

 — Нет.

 — Менее вероятное, чем наличие магических свойств старой смазки, которая предотвращает появление ржавчины даже после высыхания?

 — Я не могу сказать, защищает старая смазка от ржавчины или нет.

 — Вы согласны, что если объяснение засохшей смазке еще можно найти, то нельзя выяснить, стреляли из этого оружия недавно или нет?

 — Я выяснил, что из него не стреляли.

 — Ах да — путем расспросов. Когда вы их провели?

 — В прошлом ноябре.

 — До того, как осмотрели — точнее, увидели — револьвер, или после?

 — После.

 — И расспросы подтвердили, что из этого оружия ни разу не стреляли?

 — Именно так.

 — Разве вы не утверждали в присутствии подсудимого, что из револьвера никогда не стреляли, после того как мельком взглянули на оружие?

 — Может, и утверждал.

 — Если я правильно понял, так и было?

 — Очень может быть.

 — Еще до того, как вы провели расспросы?

 — Да.

 — Но если расспросы и только расспросы убедили вас в том, что из этого револьвера не стреляли, как вы могли утверждать это наверняка еще до того, как предприняли расспросы?

 — Наличие сухой смазки и отсутствие каких бы то ни было следов нагара и борозд создали впечатление, что из этого револьвера никогда не стреляли. А последующие расспросы подтвердили это предположение.

 — Ах, теперь вы называете это «впечатлением»?

 — Я решил, — повторил сержант с убийственным упорством, от которого мистеру Тодхантеру хотелось завизжать, — что из этого оружия никогда не стреляли.

 — Насколько я понимаю, у вас была возможность осмотреть дом мистера Тодхантера. Какое впечатление он у вас оставил?

 — Довольно приятный дом, — несмотря на всю выдержку, в голосе сержанта послышались растерянные нотки.

 — Он показался вам жилищем человека, который ценит комфорт?

 — Можно сказать и так.

 — Ни к чему проявлять такую осторожность. Вы прекрасно видели, что представляет собой этот дом. К примеру, каким он был — опрятным или неряшливым?

 — Мне показалось, что в нем довольно чисто.

 — Холодным или теплым?

 — Теплым.

 — Вы заметили какие-нибудь приметы комфорта — к примеру, центральное отопление?

 — Да, центральное отопление в доме я видел.

 — А электрические камины в спальнях?

 — Я побывал только в одной спальне.

 — Был ли в ней электрокамин?

 — Да, — с несчастным видом подтвердил сержант, наконец-то сообразив, куда дует ветер.

Сэр Эрнест рывком сбросил маску.