Суд и ошибка Беркли Энтони
Энтони Беркли
Суд и ошибка
Эмброуз Читтервик
перевод И.Топоркова
Пролог
Философская беседа
— «Святость человеческой жизни чересчур преувеличена», — процитировал Феррерз. — Подумать только, какая отвага потребовалась, чтобы произнести эти слова перед толпой убежденных сентименталистов, среди которых попадались и профессионалы!
— И вы разделяете это мнение? — осведомился преподобный Джек Денни.
— Разумеется.
— Ну что ж, журналисту полагается быть циником, — священник улыбнулся и пригубил портвейн.
Феррерз учтиво улыбнулся в ответ, поправляя свой элегантный черный галстук-бабочку. Его, литературного редактора одного из старейших и самых респектабельных лондонских художественных еженедельных журналов, едва ли можно было назвать журналистом, и он сразу уловил противоречие в мейозисе. Джек Денни был его давним оппонентом.
— Точно так же, как приходскому священнику полагается быть сентиментальным, Джек, — предпринял провокацию Феррерз.
— Может быть, может быть, — священник не поднял брошенную перчатку.
По другую сторону стола военный и бывший гражданский чиновник в Индии обсуждали Новую Молодежь. Майор Баррингтон, рослый, видный мужчина с подстриженными седыми усами, сразу после войны предпочел армии дипломатическую карьеру и не так давно женился на одной из представительниц Новой Молодежи, поэтому считал себя знатоком этой породы людей. Чиновник Дейл вывез из Индии довоенные взгляды и теперь недоумевал: Новая Молодежь даже выражалась совсем не так, как прежняя.
Уловив обрывок разговора с другой стороны стола, Дейл счел долгом внести в него свою лепту.
— «Святость человеческой жизни!» — фыркнул он, ероша седые волосы, которые падали на лоб, как шерсть овчарки. — Вы только послушайте! Вот она, примета времени. Я как раз говорил об этом. Сегодня каждый настолько дорожит своей шкурой, что ничто иное не идет с ней в сравнение. Но само собой, всему этому подыскивают возвышенные оправдания, вроде «святости жизни».
— А я готов встать на их защиту! Они заботятся не только о себе, — парировал майор. — Нет, никакой это не эгоизм.
Как и подобало опытному хозяину дома, мистер Тодхантер не упустил возможность вступить в разговор. Он вытянул шею, увенчанную круглой лысой головкой, которая сидела на костлявых плечах, как картофелина, выпавшая из мешка, и через очки воззрился на чиновника.
— Стало быть, Дейл, вы согласны с Феррерзом в том, что святость человеческой жизни чересчур преувеличена? — спросил он.
— О нет! Этого я не говорил.
— Зато подразумевали, — вмешался Феррерз. — Будьте же мужчиной, признайтесь, что это вы и имели в виду.
— Ну хорошо. Пожалуй, да.
— Конечно, как любой здравомыслящий человек! Только сентиментальные натуры вроде нашего Джека делают вид, будто жизнь какого-нибудь болвана святыня. Так, майор?
— Не мешало бы кое-что уточнить. Против откровенной глупости или за нее ничего не скажу, но, услышав от вас, что глупость такого рода представляет опасность для окружающих, я подписался бы под каждым словом.
— Вот вам, Джек! Слышите? — Феррерз изобразил улыбку восемнадцатого века и легкий поклон. Джентльменам восемнадцатого века он подражал отменно. — Майор — храбрый человек, каким и должен быть солдат. Только смельчак прямо говорит все, что думает: например, самое лучше, что может сделать болван-водитель — врезаться в телеграфный столб ради всего человечества, и чем скорее — тем лучше. И вы по-прежнему считаете его жизнь, которая представляет для нас угрозу, святыней?
— Безусловно, — преподобный Денни поудобнее устроил свое пухлое тело на стуле и улыбнулся соседу с той самой непоколебимой убежденностью в собственной правоте вопреки всем доводам рассудка и логике — с убежденностью, которая так раздражает людей, имевших опрометчивость вступить в спор с клириком.
Майор Баррингтон завертел в руках свой бокал.
— Насчет болвана-водителя я не задумывался. Но возьмем другой пример безмозглого государственного деятеля, рискующего втянуть в войну свою родину. Предположим, что только он может предотвратить войну, однако он этого не хочет. Он станет причиной гибели сотен тысяч людей, какой бы священной ни считалась жизнь каждого из них. Предположим далее, что некий убийца-патриот является и убивает его из самых благородных побуждений. И вы хотите сказать, что это злодейство? Вы по-прежнему считаете жизнь этого деятеля священной, как бы он ею ни распорядился?
— Старая добрая гвардия... — пробормотал Феррерз. — Попробуйте-ка возразить, Джек!
— «Чтоб добрым быть, я должен быть жесток»? — священник задумчиво вертел в руках бокал. — Ну, это вечный спор.
— Несомненно, — подтвердил Феррерз. — И мы не прочь выслушать ваше мнение по этому поводу.
— Знаете, а я часто задумывался о том, существует ли надежный способ предотвратить войну, — послышался робкий голос с противоположного конца стола. — Например, пригрозить убийством одному-двум государственным деятелям, если они посмеют объявить войну. Разумеется, надо как следует припугнуть их, заставить их поверить в серьезность ваших намерений...
— Какого, однако, вы невысокого мнения о государственных деятелях, — улыбнулся священник.
— А разве сейчас они заслуживают иного отношения? — так же неуверенно отозвался мистер Эмброуз Читтервик.
— Вы правы, — согласился мистер Тодхантер, — а с вами, майор, я хотел бы поспорить: священный элемент — сам факт существования жизни, а не то, как ею распоряжаются. И тут возникает один любопытный вопрос: какое наилучшее применение можно найти жизни?
Остальные слушали вежливо, как и подобает слушать хозяина дома, но их не покидало ощущение, что этот вопрос не позволяет отдать мистеру Тодхантеру справедливость.
— Ответ один, на этот счет не может быть никаких сомнений, — подал голос священник.
— Вы имеете в виду служение человечеству?
— Разумеется.
— Да, конечно. Но какое именно служение? Как известно, возможны два направления — положительное и отрицательное, то есть обеспечение преимуществ или устранение зла. Что лучше — поставить целью заботу о благе всего человечества или очень большой группы людей, например жителей одной страны, то есть стрелять наудачу, или сосредоточить усилия на гораздо менее многочисленной группе, соответственно увеличив шансы добиться своего?
— Боже мой, да разве можно однозначно ответить на подобные вопросы!
— А теоретически? — предположил Феррерз. Судя по виду остальных, все понимали, о каких вопросах идет речь.
— Теоретически? — повторил мистер Тодхантер. — Нет, лучше я попробую привести конкретный пример. Дайте-ка сообразить... да. Возьмем, к примеру, человека, которому врач отпустил всего несколько месяцев жизни. Он...
— Знакомая ситуация, — со смехом перебил Феррерз. — Сейчас я объясню, что неизбежно произойдет дальше. Неотступно преследуемый мыслями о близкой кончине, этот человек — кстати, прежде он был слабым, безвольным, робким вдруг преисполняется невиданной силы, вступает в ожесточенную борьбу с отъявленным злодеем, в одиночку расправляется с его сообщниками, влюбляется в безумно прекрасную девицу, которую он поначалу считал приспешницей бандитов, а потом обнаружил прикованной к стене подземелья, по шею в воде, признается, что не в состоянии жениться на ней, потому что скоро умрет, — и в последнюю минуту узнает, что врач ошибся. Вы говорили об этом?
— Да, этот сюжет часто встречается в беллетристике, — с учтивой улыбкой согласился мистер Тодхантер, — но гораздо чаще — в реальной жизни. В конце концов, неизлечимых болезней великое множество. Вернемся к моему конкретному примеру и предположим, что такой человек решил за последние отпущенные ему месяцы сделать ради ближних своих все, что в его силах, — так сказать, посвятить остаток жизни бескорыстному служению на благо общества. Каким, по-вашему, будет самый лучший поступок, какой он только может совершить? — мистер Тодхантер адресовал свой вопрос всем гостям, а не кому-либо из них, но обязанным ответить счел себя каждый.
— Убийство Муссолини, — без колебаний заявил майор Баррингтон. — Я твердо убежден в том, что он великий человек, но он представляет угрозу для всего мира.
— Нет, Гитлера, — поправил чиновник из Индии. — Гитлер — вот кто угрожает целому миру. И потом, я всегда считал евреев порядочными людьми. А еще лучше — уничтожить всех лидеров милитаристской партии Японии. Наши соотечественники слишком ничтожны, чтобы рисковать из-за них.
— Лично я не вижу смысла в политических убийствах, — объявил Феррерз. — Убить Гитлера еще не значит уничтожить нацизм. События должны развиваться своим чередом. Но окажись я в подобном положении, я предпочел бы уничтожить некоего ничем не примечательного человека, который умышленно мешает жить небольшой группе людей. В конечном счете выгода будет не меньше, чем от убийства какого-нибудь диктатора, который служит всего-навсего рупором политического движения.
— Согласен с вами, — подтвердил мистер Читтервик, словно благодаря за то, что ему помогли определиться с решением. — Но лучше все-таки выбрать государственного деятеля, подталкивающего свою страну к войне.
Мистер Тодхантер повернулся к священнику.
— А что скажете вы, Денни?
— Я?... Едва ли можно рассчитывать, что я окажусь сторонником насилия. Нет, я предложил бы себя клинике для опасных экспериментов, которые можно проводить лишь на том, кому грозит неминуемая и скорая смерть. Убежден, таким способом я принес бы гораздо больше пользы своим ближним, чем все вы, кровожадные дельцы из мелодрам.
Мистер Тодхантер живо заинтересовался:
— Любопытная мысль!
Похоже, никто не заметил, что свою точку зрения мистер Тодхантер так и не изложил.
— Опять вы заблуждаетесь, Джек, — вмешался Феррерз. — Во-первых, могу поручиться: ни одна клиника вас не примет — если эксперимент окажется слишком опасным, общественный резонанс будет чересчур силен, чтобы так рисковать. К тому же эксперименты на вас принесут либо ничтожную пользу, либо вообще никакой. Сомневаюсь, что вообще найдутся эксперименты, для которых нужен человек и никакие подопытные кролики не годятся.
— Вы в этом уверены? — озабоченно спросил мистер Тодхантер.
— Абсолютно!
Священник пожал плечами.
— Я просто предположил. Чисто теоретически.
— Конечно, — охотно согласился мистер Тодхантер. — И все-таки не кажется ли вам любопытным тот факт, что из пяти опрошенных четверо оказались сторонниками насилия, то есть того, что я называю «движением в отрицательном направлении»: они сочли, что уничтожение зла принесет гораздо больше пользы, чем преумножение добра. Другими словами, они высказались в пользу убийства. А мы вернулись к тому, с чего начали, — к святости человеческой жизни, — мистер Тодхантер налил себе еще портвейна и пустил графин по кругу. Жены у него не было, поэтому он мог позволить себе засиживаться за столом с друзьями как угодно долго, тем более что сегодня среди присутствующих не было дам. К тому времени как графин вернулся на прежнее место, гости пришли в благодушное настроение. Приятная академическая тема для неспешной беседы найдена, портвейн хорош, нетерпеливые дамы никому не докучают.
— Прекрасно! — заявил Феррерз. — Чтобы вернуться к самому началу, повторю: святость человеческой жизни излишне преувеличена. А тех, кто не согласен со мной, я попрошу объяснить, в чем заключается ценность существования алчного ростовщика, шантажиста, сифилитика, соблазняющего юных девушек, начальника-самодура, который покровительствует подхалиму, но вышвыривает на улицу порядочных, трудолюбивых людей, обремененных женами и детьми... — в голосе Феррерза неожиданно зазвучала горечь. Он обвел взглядом сидящих за столом и сумел взять себя в руки. — И, если хотите, даже неизлечимых душевнобольных, безнадежных идиотов. Так что же, Джек?
— Вы хотите сказать, вы готовы назначить себя верховным судьей, присвоить себе право даровать жизнь или смерть? — нанес ответный удар священник.
— Почему бы и нет? Из меня получится отличный судья.
— И вы поставите перед собой цель уничтожать всех этих людей вместо того, чтобы перевоспитывать их?
— Если сочту их неисправимыми.
— Значит, вы будете не только даровать жизнь или смерть, но и определять, сколько зла и добра в человеческой душе?
Этот вопрос не обескуражил Феррерза.
— Конечно. Взвесить их не так трудно, как вам кажется.
— Мне бы вашу убежденность!
— Вам мешает обрести ее только ваша профессия. Вам приходится верить или притворяться, что вы верите, — в то, что даже шантажисты, ростовщики и соблазнители небезнадежны. А мне — нет. И даже если бы можно было их перевоспитать, эта затяжная игра не стоила бы свеч по сравнению с благом всего общества.
— Значит, вы твердо убеждены, что величайший подвиг, какой только может совершить человек в вышеупомянутых обстоятельствах, — уничтожить источник зла? — со свойственной ему обстоятельностью уточнил мистер Тодхантер.
— Источник бед или несправедливости, — поправил Феррерз. — Мне нет дела до абстрактного зла. Да, убежден. Абсолютно убежден. От любого организма от политической системы до человеческого тела — надлежит отсечь все дурное, чтобы преумножить полезное. Поступить наоборот значит свести на нет все усилия. Вы согласны со мной, майор?
— Да, согласен. Это звучит логично.
— Совершенно логично, — высказался чиновник.
Все посмотрели на мистера Читтервика, и тот густо покраснел.
— Боюсь, и мне придется согласиться с вами. С одной стороны, все это выглядит угнетающе, но мы должны принимать мир таким, каков он есть, а не таким, каким хотим видеть его.
— Итак, к одному выводу мы уже пришли, — подытожил мистер Тодхантер. — С соответствующими пунктами, а именно: что из правила святости человеческой жизни есть исключения и что величайшую пользу человек может принести обществу, уничтожив выбранного им злодея, со смертью которого прекратятся беды большой или маленькой группы людей. Все со мной согласны?
— С одним уточнением, — решительно вмешался священник. — Вы нашли весьма обоснованную причину совершить убийство, но против нее можно выдвинуть неопровержимый довод: убийство невозможно оправдать — никогда, ни при каких обстоятельствах.
— Полно вам, сэр! — махнул рукой майор. — Какой же это довод? Просто утверждение, подкрепить которое нечем. С тем же успехом можно заявить, что в некоторых случаях убийство можно оправдать. Это тупик.
Глаза Феррерза вспыхнули.
— Вы хотите сказать, майор, что лишь сейчас поняли, что девять десятых доводов Джека — не что иное, как ничем не подкрепленные утверждения? Но что еще остается бедному священнику, когда приходится защищать постулаты, доказать которые не в состоянии никто? Только заученно повторять то, что он считает аксиомами. Но поскольку мы отказываемся признавать их аксиомами, спор заходит в тупик.
— Для вас будет лучше признать хотя бы некоторые из них, Лайонел, — дружелюбно посоветовал священник.
— Вряд ли. Но вы, конечно, были обязаны так сказать.
— Да, — вмешался мистер Тодхантер. — Итак, мы пришли к выводу, что самым полезным делом, какое может совершить человек, которому осталось жить несколько месяцев, будет убийство вышеупомянутого вида. Вы действительно так считаете?
— Я привык называть вещи своими именами, — улыбнулся Феррерз. — Да, я верю, что таким делом будет убийство — или уничтожение, как вам будет угодно.
— В таком положении человек в состоянии совершить оправданное убийство, не так ли? — отважился высказаться мистер Читтервик. — А если он правильно рассчитает время, ему не придется опасаться того, что обычно отрезвляет потенциального убийцу, — палача.
— И это совершенно верно, — с интересом подхватил мистер Тодхантер. — Но если мы остановили выбор на убийстве, каким должно быть этот убийство? Двое из нас высказались в пользу политического убийства с целью изменить к лучшему весь мир или хотя бы одну страну, еще двое — в пользу, так сказать, частного убийства. Было бы любопытно выслушать аргументы обеих сторон.
— Беру обратно слова насчет Муссолини, — объявил майор Баррингтон. — О нем я заговорил, не подумав. И кроме того, мне бы не хотелось брать на себя такую ответственность: решать, отвечают ли Муссолини или Гитлер потребностям современного мира — хотя бы потому, что все познается в сравнении. Другими словами, я, подобно Феррерзу, не верю в политические убийства.
— А вы, Дейл?
— Что ж, если майор отвергает кандидатуру Муссолини, то и я готов отвергнуть мою. Хотя, должен признаться, я был бы счастлив узнать, что кто-то перестрелял всех бесчестных политиков этой страны.
— Тогда бы в стране вообще не осталось политиков, — усмехнулся Феррерз.
— Как же так? — запротестовал священник. — Стенли Болдуин?
— И его трубка.
— Ах да, трубка мира.
— Мира любой ценой — даже за полтора миллиарда фунтов. А его свиньи! Вот кто займет вакантные должности в кабинете. Никто и не заметит разницы.
— Не заметит? Как бы не так! — ухмыльнулся майор. — Свиньи не станут подписывать возмутительные соглашения с французскими премьер-министрами и выставлять нас на посмешище перед всем миром, а потом публично отказываться от этих соглашений. От свиней был бы толк.
— Верно, — кивнул мистер Тодхантер. — Значит, политическому убийству решено предпочесть частное. В таком случае было бы интересно узнать, смерть какого частного лица принесла бы наибольшую пользу его ближним.
— Владельца газеты, который в корыстных целях обманывает читателей, — внес предложение майор.
— Значит, к этой категории относятся владельцы всех издательств? — с неожиданным цинизмом уточнил мистер Читтервик. Феррерз болезненно поморщился.
— За исключением «Лондон ревью», разумеется, — объяснил ему священник. — Все мы знаем, что «Лондон ревью» — единственный светоч в мире периодики. Иначе Лайонел не работал бы в нем.
— «Лондон ревью» — не газета, а журнал, — напомнил Феррерз.
— Лично я внес бы в список какого-нибудь злопамятного автора анонимных писем, — сказал Дейл. — Больше никто не причиняет такого вреда и никого другого не бывает так же трудно предать правосудию.
— За исключением разве что шантажистов, — подсказал мистер Читтервик.
— Кстати, а ведь вы должны кое-что знать об убийствах, Читтервик, — заметил Феррерз. — Если не ошибаюсь, вы имели дело с двумя?
— Да, можно сказать и так, — нехотя согласился мистер Читтервик, — но...
— Нет-нет, все строго между нами! Абсолютная конфиденциальность гарантируется. Вопрос не для печати. Продолжайте.
Несмотря на все сопротивление, мистера Читтервика уговорили рассказать об одном-двух увлекательных расследованиях. Графин в третий раз пошел по кругу. Мистер Тодхантер не стал напоминать о том, с чего начался разговор: он чувствовал, что любые попытки сделать это выглядели бы, по меньшей мере, подозрительно. Так или иначе, он уже выяснил все, что хотел узнать. Неделю назад врач сообщил мистеру Тодхантеру, что ему осталось жить всего несколько месяцев. Мистер Тодхантер созвал к себе тщательно отобранных знакомых, надеясь хитростью вытянуть из них совет, как ему распорядиться оставшимся временем. И к величайшему изумлению мистера Тодхантера, ему единодушно посоветовали совершить убийство.
Часть I. Плутовской роман
Мистер Тодхантер в поисках жертвы
Глава 1
Когда мистер Лоуренс Тодхантер узнал от врача, что у него аневризма аорты и что жить ему осталось всего несколько месяцев, поначалу он этому не поверил.
— Сколько вам лет? — осведомился врач, заметив недоверие на лице пациента.
— Пятьдесят один, — ответил мистер Тодхантер, застегивая рубашку на костлявой груди.
— Вот именно. И вы всегда были слабы здоровьем.
— Да, особенно в последние годы, — мрачно подтвердил мистер Тодхантер.
Врач рассеянно играл стетоскопом.
— Тогда чего же вы хотите? Для вашего возраста у вас слишком высокое давление. Если бы вы не следовали моим рекомендациям, то давно скончались бы, — врач, давний знакомый мистера Тодхантера, вдруг проявил неуместную бесчувственность.
Мистер Тодхантер попытался цинично рассмеяться, но даже ему самому этот смешок показался неудачным проявлением дешевой бравады.
— Да, но когда тебе говорят, что через несколько месяцев ты умрешь... Ситуация не из реальной жизни, а прямо-таки из романа.
— В жизни такое часто случается, — сухо заметил врач. — Помимо вашей, существует множество неизлечимых болезней. В первую очередь, конечно, рак. Рано или поздно организм не выдерживает и поддается болезни. Видите ли, это чрезвычайно сложный механизм... Удивительно, что все его детали вообще функционируют так долго.
— Похоже, вы очень легко относитесь к смерти, — заметил мистер Тодхантер не без раздражения, подразумевая под смертью свою собственную.
— Да, это так, — с улыбкой подтвердил врач.
— Вот как? — Мистера Тодхантера на миг покоробило легкомысленное отношение к смерти, особенно к его смерти.
— Именно. Нет, я не религиозен — по крайней мере, в ортодоксальном понимании этого слова. Так уж вышло, что я свято верю в выживание и естественный отбор.
Мистер Тодхантер ответил ему невнятным возгласом.
— А еще я считаю, что наша нынешняя жизнь, физическая, — настоящее мучение, и чем скорее оно кончится, тем лучше. По-моему, требовать сочувствия к умирающему — все равно что сочувствовать узнику тюрьмы, отпущенному на свободу.
— Черта с два! — выпалил удивленный мистер Тодхантер. — Для человека, который любит хороший кларет, это уж слишком.
— Сочувствовать следует узнику, — в запале продолжал врач, — всем тем, кто продолжает томиться в тюрьме. Они понесли личную утрату, хотя им полагалось бы завидовать, а не горевать. Но к вам, дружище, это не относится. У вас нет ни жены, ни детей, ни даже близких родственников. Вам невероятно повезло: вы можете покинуть тюрьму, ни о ком не тревожась.
Мистер Тодхантер, который вовсе не считал себя счастливцем, сердито хмыкнул.
— Но если такой взгляд вас не устраивает, — смягчился врач, — мы попытаемся продержать вас в тюрьме как можно дольше, хотя, признаться, я был бы не прочь поменяться с вами местами. Откровенно говоря, вы напоминаете мне того бедолагу в музее мадам Тюссо, которого чернь вызволила из подземелья Бастилии и который не перенес такого потрясения.
— Что за чушь! — рассердился мистер Тодхантер.
— Злиться вам нельзя, — наставительно произнес врач. — Это первое. Убедительная просьба: никаких сильных эмоций, иначе вас немедленно вышвырнут из тюрьмы! И никакой нагрузки! Ходите медленно, ни в коем случае не бегайте; поднимаясь по лестнице, отдыхайте на каждой второй ступеньке, избегайте сильных волнений, постоянно держите себя в руках и не перенапрягайтесь. Да, такая жизнь скучна, но если вы захотите, вы сможете продлить ее. Урезать вас в питании дальше некуда, а то я бы порекомендовал вам диету. В любом случае аневризма почти наверняка лопнет в ближайшие шесть месяцев — от силы год — в зависимости от вашей осторожности. Вы же просили меня ничего не скрывать.
— Да, просил, — горько подтвердил мистер Тодхантер.
— Как можно больше отдыхайте, — продолжал врач. — Воздерживайтесь от спиртных напитков. Не курите. Господи, да будь я на вашем месте, я бегом бросился бы домой и где-нибудь на полпути испустил дух! Полагаю, вы уже составили завещание?
— Вот уж не думал, что вы садист, — с отвращением выговорил мистер Тодхантер.
— Ничего подобного! — возмутился врач. — К дьяволу садистов! Все дело в вашем врожденном консерватизме Тодхантер. Вы всегда были консерватором до мозга костей. У нас принято жалеть умирающих — кстати, вопреки всем уверениям религии, согласно которой для всех, кроме отъявленных негодяев, смерть является благом, — вот вы и считаете, что я обязан пожалеть вас, а когда я говорю, что завидую вам, то слышу, что я садист!
— Ну ладно, — с достоинством пошел на попятный мистер Тодхантер, — вы не садист. Но почему-то мне кажется, что вы поставили мне этот страшный диагноз, бескорыстно беспокоясь о моем благополучии... Другими словами, я хочу убедиться в том, что диагноз верен.
Врач усмехнулся и протянул ему клочок бумаги.
— Незачем было заговаривать мне зубы. Конечно вы вправе подтвердить свой диагноз — и один раз, и дважды, и трижды. Но все врачи скажут вам одно и то же. Вот вам адрес очень опытного специалиста, пожалуй, даже самого компетентного в этой области. Он вытянет из вас три гинеи, чего вы и заслуживаете.
Мистер Тодхантер медленно надел пальто.
— Хотел бы я знать, — нехотя выговорил он, — действительно ли вы такой сухарь, каким хотите казаться?
— Вы хотите знать, есть ли хоть капля смысла в моих словах? Дружище, его гораздо больше! С моей точки зрения, закон выживания опять подтвердился, причем научно. И что это дает нам? Прежде всего то, что нет состояния ниже и неприятнее, чем физическое существование. Значит, для заурядного и порядочного человека любое последующее состояние будет гораздо более приятным. А следовательно...
— Да, да, — перебил его мистер Тодхантер и ушел.
Преследуемый ощущением, будто все это происходит не наяву, а во сне, мистер Тодхантер на такси доехал до Уэчьбек-стрит. Он мог позволить себе такой расход, но впервые в жизни сел в такси, чтобы добраться из Ричмонда, где он жил, до Уэст-Энда: в финансовых вопросах мистер Тодхантер был так же щепетилен, как в вопросах здоровья. Однако на сей раз обстоятельства потребовали поездки на такси. Специалист взял свои три гинеи и подтвердил диагноз и прогноз слово в слово.
Потрясенный мистер Тодхантер снова остановил такси. Он был осторожным человеком и редко принимал окончательные решения, не узнав, что думают об этом по крайней мере три человека. Поэтому он отправился ко второму специалисту, который никак не мог быть в сговоре с первыми двумя. Когда третий диагноз в точности совпал с первыми двумя, мистер Тодхантер наконец поверил в него.
В Ричмонд он вернулся на такси.
Мистер Тодхантер был старым холостяком. Эту участь он избрал сам, ибо, несмотря на полное отсутствие качеств, способных пробудить в даме страсть, у него не раз мелькала мысль, что это поправимо. Не то чтобы мистер Тодхантер питал отвращение к слабому полу. По своей натуре, которую он так и не научился маскировать покрывалом цинизма и пресыщенности, он был чувствителен и раним. Мистер Тодхантер принадлежал к тем несчастным, которые, несмотря на разочарования, постигающие их одно за другим, придерживаются лучшего мнения о своих ближних. Ничто не могло убедить мистера Тодхантера в том, что его друзья способны на подлость. Конечно он знал, что взрослые мужчины истязают детей, что приличные на вид женщины пишут в высшей степени неприличные анонимные письма и что в этом далеком от совершенства мире немало грязи. Но неблаговидные поступки всегда совершали другие люди, не принадлежащие к числу друзей и знакомых мистера Тодхантера. Последних он машинально наделял высшими достоинствами, и даже если ему пытались доказать обратное, он с негодованием отвергал подобные попытки.
Женщины за тридцать сразу подмечали эту его черту и, само собой, считали мистера Тодхантера идеальным мужем, подарком судьбы. Особы помоложе посматривали бы косо на его тщедушную, костлявую фигуру, на маленькую лысую головку, которую он судорожно выдвигал вперед, обращаясь к ним, и на припорошенный перхотью воротник, вызывающие в них не меньшую неприязнь, чем суетливость, какая свойственна старым девам, неусыпные заботы о собственном здоровье, равнодушие к дамским прелестям и даже чрезмерно навязчивая ученость. Они относились бы к мистеру Тодхантеру с недоверием, если бы он не обладал тем, что в глазах женщин перевешивало недостаток темперамента и перхоть на воротниках, а именно небольшим, но вполне приличным доходом.
Этот доход позволял мистеру Тодхантеру жить в удобном доме на тщательно выбранной улице Ричмонда и пользоваться услугами экономки, горничной и слуги, попечению которого были поручены обувь, сад и камины. Но это не значит, что мистер Тодхантер пользовался всеми этими удобствами и жил в полном довольстве. Совесть не давала ему покоя, временами вызывала в нем чувство вины за то, что он сибаритствует, когда более двух миллионов его соотечественников довольствуются жалкими грошами. Даже тот факт, что правительство прямыми и косвенными методами лишало его по меньшей мере половины дохода ради процветания сограждан и с целью уничтожения граждан других стран, не избавлял мистера Тодхантера от угрызений совести. Не удовлетворяясь тем, что из своих одиннадцати или двенадцати сотен фунтов в год он довольно щедро платит одной экономке, одной горничной и одному престарелому слуге, что благодаря ему живет в утомительной праздности по крайней мере один полный сил, но ленивый отец семейства, что он обеспечивает значительную часть жалованья одному неизвестному и, возможно, никому не нужному чиновнику и каждый год дарит стране не менее полудюжины снарядов и почти целый пулемет — так вот, не удовлетворяясь всем этим, мистер Тодхантер имел привычку излишки своего дохода, которые он мог бы потратить по своему вкусу и ради своего удобства, раздавать в протянутые руки всех, кто стучался к нему в дверь с басней о невиданных злоключениях.
Вернувшись от второго специалиста, мистер Тодхантер уселся в кресло в библиотеке как раз когда наступило время пить чай. Чай подавали ему в библиотеку ежедневно ровно в четверть пятого. Если его приносили в четырнадцать минут пятого, мистер Тодхантер велел унести поднос обратно и принести в положенное время, если же чай опаздывал на полминуты, мистер Тодхантер звонил в колокольчик и устраивал прислуге по-джентльменски вежливый разнос. Но сегодня из-за небывалой рассеянности хозяина чай принесли с опозданием на целых пять минут, а мистер Тодхантер, обмякший в кресле, не сказал ни слова.
— Ну и ну! — спустя две минуты воскликнула горничная, обращаясь к экономке. — А я уж боялась, что он запустит сахарницей мне в лицо! У него дурные вести, помяните мое слово.
— Довольно, Эди, — строго перебила экономка миссис Гринхилл.
Но обе понимали, что Эди права. Ничто не выбивало мистера Тодхантера из колеи так, как дурные вести.
В его голове вертелись непривычные, странные мысли. Так продолжалось всю следующую неделю, мысли становились все более странными. Мистеру Тодхантеру понадобилось всего три дня, посвященных этому занятию целиком, чтобы убедиться, что все его дела в порядке, как и следовало ожидать. После этого ему не осталось ничего другого, кроме как сидеть, ждать и ни в коем случае не спешить, поднимаясь по лестницам. Все это казалось мистеру Тодхантеру неестественным и невыносимо скучным.
Тогда-то у него и возникли первые из странных мыслей, а еще через три дня он решил, что больше не сможет сидеть и ждать. Он должен что-то предпринять. Но что, он не знал. Хоть что-нибудь — и, по возможности, из ряда вон выходящее. Не без удивления мистер Тодхантер осознал, что прожил самую заурядную жизнь и ему представился последний шанс в корне изменить ее. По сути дела, мистер Тодхантер, консерватор до мозга костей, впервые в жизни испытал непривычную и нечестивую тягу к эффектным поступкам — хотя бы одному, предсмертному. К несчастью, все чужие эффектные поступки, какие он сумел припомнить, показались ему пустыми и бесполезными. Разве не бросился кто-то под конские копыта в Дерби, отстаивая избирательное право для женщин? Разве не вышвыривали людей из галереи для публики палаты общин за эффектные поступки в неподходящее время? А Мосли, самый дерзкий и — господи боже мой! — самый незадачливый? Конечно, был и Лоуренс Аравийский, но такие шансы выпадают далеко не каждому.
Сидя в уютной библиотеке ричмондского дома, привычным жестом сложив длинные пальцы, мистер Тодхантер все чаще начал размышлять вот о чем: что может предпринять человек в его положении, дабы удовлетворить странную тягу к самоутверждению, но при этом не поднимать тяжелых бревен, не бегать опрометью по лестницам и не употреблять спиртного? Похоже, ответа на этот вопрос не существовало.
Предыдущая жизнь мистера Тодхантера не могла дать такой ответ. Он всегда вел, что называется, жизнь без тревог и забот — сначала под опекой матери, потом благодаря милосердному предписанию, запрещающему полуинвалидам служить в британской армии во время последней европейской войны и таким образом избавившему мистера Тодхантера от исполнения гражданского долга, затем — в одном закрытом частном учебном заведении, где он служил некоторое время, повинуясь голосу совести, упрекающему его за праздность и никчемность. В этом заведении ему покровительствовали юные джентльмены, которые беспощадно изводили всех прочих учителей, но были достаточно великодушны, чтобы понимать: изводить мистера Тодхантера — все равно что выставить чемпиона школы против двухлетнего младенца в боксерских перчатках. С тех пор как несколько лет назад умерла его мать, о мистере Тодхантере усердно заботилась его пожилая экономка, а от невыносимых невзгод сего мира его неизменно оберегал приличный доход. Следовательно, обратиться к опыту прошлого мистер Тодхантер не мог за неимением такового.
Что касается контактов с внешним миром, то для мистера Тодхантера они ограничивались игрой в бридж в обществе близких друзей среднего и преклонного возраста раз-два в неделю, когда по радио не передавали хорошей музыки; продиктованными совестью визитами в детскую клинику, где он каждую неделю проводил дюжину тошнотворных часов, в должности волонтера трудясь над золотушной кожей юных ричмондских бедняков; и наконец, посещениями редакции «Лондон ревью» по средам, ибо мистер Тодхантер, наделенный академическими пристрастиями и изрядным, хотя и несколько придирчивым даром критика, каждую пятницу публиковал в этом журнале рецензию на какую-нибудь достойную внимания биографию или исторический труд. Среды с походами на Флит-стрит, когда он в течение упоительного получаса перебирал в кабинете редактора дюжины томов, ждущих рецензии, или беседовал с самим Феррерзом, были светлыми пятнами в жизни мистера Тодхантера.
На этом месте размышлений мистер Тодхантер по обыкновению решил обратиться за советом к знакомым. В данном случае предстояло посоветоваться с ними тайком. Поэтому он пригласил к себе на ужин тщательно подобранную группу и за портвейном ловко завел разговор на интересующую его тему. Единодушие, с которым гости, все как один безукоризненно корректные люди, назвали убийство решением его проблемы, повергло мистера Тодхантера в шок; он отнюдь не был убежден, что преподобный Джек Денни, известный не в последнюю очередь своей порядочностью, не присоединился бы к остальным, если бы забыл о своем положении после еще одного бокала портвейна и не высказал бы все, что он действительно думает.
Мистер Тодхантер был потрясен, и вместе с тем разговор произвел на него неизгладимое впечатление. Мысль об убийстве ему и в голову не приходила. Вырисовывался некий смутный поступок неопределенно-благотворительного характера, о котором было достоверно известно лишь то, что он должен быть совершен на благо соотечественников. Но если задуматься, убийство прекрасно вписывалось в эту категорию. Устранение некой угрозы в человеческом облике, угрозы миру или его благоденствию, было бы полезно человечеству, как любой другой подвиг, и что могло бы быть эффектнее? А если бы гости настойчиво порекомендовали политическое убийство? Мистер Тодхантер имел привычку советоваться, прежде чем принять решение, но это еще не значило, что он слепо следовал полученным советам. Зачастую он принимал прямо противоположное решение. Но это, конечно, ни в коей мере не умаляло пользу совета. Однако принять решение по этому чрезвычайно важному вопросу мистер Тодхантер никак не мог.
Теоретические аргументы звучали убедительно. Для альтруистического убийства его ситуация подходила идеально. В минуты возвышенного расположения духа, особенно по вечерам, например медленно попивая портвейн, от которого, вопреки рекомендациям врача, ему так и не удалось отказаться, мистер Тодхантер воображал себя преданным великому делу человеком, способным изменить ход истории, безжалостным слугой человечества. Что может быть увлекательнее и утешительнее для того, кому осталось жить считанные месяцы? Но с практической точки зрения... убийство — отвратительный поступок. И когда мистер Тодхантер вспоминал, насколько отвратительный, он принимался спешно подыскивать другой, не менее эффектный способ принести пользу своим ближним. И не находил ни единого.
Мало-помалу мистер Тодхантер смирился с самой идеей убийства. Для этого ему понадобилось две или три недели, его мысли множество раз двигались по замкнутому кругу, прежде чем это движение прекратилось. Точнее, вернулось в исходную точку. Значит, все-таки убийство. А именно, политическое убийство. На этот счет мистер Тодхантер практически окончательно принял решение. В конце концов, польза политического убийства при условии верного выбора жертвы неоспорима, недостатка подходящих кандидатов не наблюдается. Как уничтожение Гитлера, так и убийство Муссолини, и расправа над Сталиным будут в равной степени способствовать прогрессу человечества.
И вот, вообразив себя надежным оружием человечества, мистер Тодхантер решил вновь обратиться за советом. Нельзя допустить, чтобы все усилия пропали даром, их надлежит направить на самую достойную цель. Следовательно, необходимо выяснить мнение самого компетентного в этой области лица. Всесторонне обдумав этот вопрос, мистер Тодхантер не нашел ничего лучшего, кроме как обратиться к мистеру А.У.Ферзу. И он созвонился с мистером Читтервиком, который утверждал, будто немного знает Ферза, и мистер Читтервик пообещал представить его этому джентльмену.
Через три дня ощутимым следствием знакомства стало приглашение на ленч в клуб мистера Ферза. Мистер Тодхантер с благодарностью принял его.
Глава 2
Ферз потер ладонью массивную голову.
— Если я правильно вас понял, — осторожно начал он, — вы предлагаете убить того, кого я порекомендую?
— Хе-хе... если выражаться без обиняков — да.
— Думаю, в таких делах лучше избегать двусмысленностей.
— О, безусловно, безусловно.
Некоторое время Ферз задумчиво жевал, потом обвел взглядом столовую клуба. Стены были на месте, как и пожилые официанты, и толстый филей на столе с холодными закусками; все было, как обычно — за исключением его кашля.
— В таком случае позвольте подытожить ваши слова. Вы страдаете неизлечимой болезнью. Жить вам осталось всею несколько месяцев. Но вы чувствуете себя неплохо. Вы хотите воспользоваться шансом, чтобы принести пользу миру — такую пользу, которую способен принести лишь человек в вашем положении. И вы пришли к выводу, что наилучшим решением было бы оправданное убийство. Верно?
— Да, но как я уже говорил, сама идея принадлежит не мне. Несколько недель назад я пригласил на ужин знакомых и гипотетически изложил им суть дела. Все они, кроме священника, высказались за убийство.
— Ясно. И теперь вы спрашиваете у меня, отправляться ли вам в Германию, чтобы убить Гитлера?
— Да, будьте так любезны ответить.
— Пожалуйста: нет.
— Нет?
— Нет. Во-первых, вам до него не добраться. Во-вторых, вы только все испортите. Преемник Гитлера может оказаться гораздо хуже его самого. То же самое относится к Муссолини, Сталину и даже сэру Стаффорду Криппсу. Другими словами, оставьте в покое диктаторов.
Мистер Тодхантер выразил желание поспорить.
— Неужели вы не согласны с тем, что убийца Хью Лонга принес Америке больше пользы, чем сам Рузвельт?
— Пожалуй, согласен. И Синклер Льюис обратил наше внимание на моральную сторону этого вопроса. Но это единичный случай. Со смертью Хью Лонга движение распалось, но если убить Гитлера, гитлеризм не исчезнет. Напротив, немецким евреям придется еще тяжелее.
— Примерно то же я услышал в тот вечер от своих знакомых, — нехотя признался мистер Тодхантер.
— Значит, они не лишены здравого смысла. Кстати, Читтервик знал, о чем вы хотели поговорить со мной?
— О нет, что вы! Подобно остальным, он считал, что мы обсуждаем гипотетический случай.
Ферз позволил себе улыбнуться.
— Не кажется ли вам, что, знай они истинное положение вещей, они не стали бы так настаивать на убийстве?
— О, в этом я абсолютно уверен, — мистер Тодхантер усмехнулся не без тени злорадства и пригубил кларет. — Видите ли, я предложил обсудить гипотетическую проблему только потому, что знал: в противном случае мне не добиться подлинной откровенности.
— Вы правы. И Читтервик ничего не заподозрил, когда вы попросили представить вас мне?
— А почему он должен был что-то заподозрить? Я объяснил ему, что всегда восхищался вашей деятельностью и хотел бы побеседовать с вами за ленчем. Вместо этого вы сами любезно пригласили меня на ленч.
— М-да... — отозвался Ферз. — Не понимаю одного: какого дьявола вам вообще понадобился мой совет. Такие вопросы каждый решает сам. Зачем же просить меня взять на себя ответственность за это безумие?
Мистер Тодхантер наклонился над столом, по-черепашьи вытянув шею из костистых плеч.
— Сейчас объясню, — с готовностью пообещал он. — У меня создалось впечатление, что вы не боитесь ответственности — в отличие от почти всех людей, включая меня. Более того, мне казалось, что вам импонирует все, что вы назвали «безумием».
Ферз вдруг громко прыснул, напугав официанта.
— Ей-богу, тут вы не ошиблись!
— И в-третьих, — серьезно продолжал мистер Тодхантер, — вы — один из тех немногих знакомых мне людей, которые трудятся на благо всего мира.
— Вздор, — возразил Ферз. — Есть множество незаметных, безмолвных тружеников, не ждущих благодарности или признания. Вы бы удивились, узнав, сколько их.
— Охотно верю, — сухо произнес мистер Тодхантер. — Так или иначе, от Читтервика я знаю, чего вы добивались с начала войны для Лиги средних угнетенного среднего класса и так далее. Мне известно, сколько пользы вы принесли ему, поскольку Читтервик утверждает, что все эти законы о страховании рабочих и так далее проведены через парламент благодаря вам. Поэтому я и решил обратиться именно к вам, узнать, как вы оцениваете мое положение и что, по-вашему, я мог бы сделать ради всеобщего блага.
— Все это чепуха. Десятки людей трудятся не покладая рук, чтобы сделать хоть сколько-нибудь сносным положение безработных. Слава богу, недостатка в альтруизме мы пока не испытываем, хотя никто не знает, сколько это будет продолжаться. Что же касается вашего случая, если вы действительно хотите получить от меня совет...
— Да-да, — живо закивал мистер Тодхантер.
Читать бесплатно другие книги:
