Фанни Каплан. Страстная интриганка серебряного века Седов Геннадий

— Восемь исполнилось.

— Надо же! Вчера вроде бы только поздравляли с первенцем — время летит… Что-нибудь неотложное, Яков Михайлович?

— Да нет. Мысли кой-какие.

— Тогда сюда пожалуйте, — жест рукой в сторону лоснящегося кожей павловского дивана в полстены. — Мысли, они покой любят. Как хорошо думалось когда-то в туруханской ссылке, помните? Тайга вокруг на сотни верст… вы садитесь… тишина вселенская…

— Волки по ночам воют.

— Выли, серые разбойники. Но не с эсеровских трибун. Что творят, а, мерзавцы! Истеричка эта крикливая. Нашла время…

— Я как раз об этом, Владимир Ильич. Вот, посмотрите, — протянул извлеченные из кармана пиджака несколько листков.

— Ну-ка, ну-ка, что тут у вас… — хозяин кабинета углубился в чтение.

Тщедушный, в пенсне, ночной посетитель прошел по паркету к высокому окну с отогнутыми шторами. Смотрел на темную громаду Чудова монастыря, спящее по ту сторону зубчатых кремлевских стен Зарядье.

— Архилюбопытно! — вскричали у него за спиной. — Ей-ей не ожидал! Политический театр! Да вы, батенька, у нас Шекспир. Очень, очень занятно, удивили… Покушение, говорите? На Ленина?

— Инсценировка, Владимир Ильич. Время исключительно подходящее. Чтобы похоронить окончательно оппозицию…

— Слушаю внимательно!

— Замысел несложен. Специально отобранная группа чекистов под видом недобитых эсеров разыграет покушение на вождя революционного народа.

— То бишь на меня? Замечательно! Дальше.

— Покушение не удастся — вождь останется жив.

— Та-ак, неплохо…

— …Революционный народ в справедливом гневе требует ответить на вылазку террористов собственным красным террором.

— Ага, народ. Замечательно!

— Мы не желали крови, нас вынудили пойти на крайние меры. И мы на них идем. Руки у нас развязаны, сметаем с пути заговорщиков, принимаемся за своих.

— Конгениально!

— Есть предел терпению, Владимир Ильич. Не мне вам говорить, сколько вокруг собственных негодяев — в том числе под боком, в Кремле. Спят и во сне видят, как бы убрать с дороги машиниста октября.

— Ну, это вы слишком — «машиниста октября». А вообще Шекспир, Яков Михайлович, Шекспир! Савинков с его талантом рядом с вами ягненок… Я денек-другой обмозгую вашу идею, хорошо? Был не раз мишенью для врагов, но в подобной роли, признаться… Может, по махонькой, а? У меня шустовский коньячок припрятан. В несгораемом шкафу держу, — коротко засмеялся, — подальше от глаз Надежды Константиновны.

— Спасибо, с сердцем что-то последнее время… А постановление бюро ВЦИКа, — мягко попенял, — вы, уважаемый товарищ предсовнаркома, однако, не выполняете: работать максимум до десяти вечера.

— Сдаюсь, сдаюсь, Яков Михайлович: часы, черт бы их подрал, барахлят. Наследие царизма, — глянул на напольные, в человеческий рост, часы в ореховом шкафу. — Назад тянут, в проклятое прошлое.

— Буду ждать вашего решения, Владимир Ильич. Спокойной ночи!

— Приятных снов, Яков Михайлович!

— Ну, как?

— Вроде бы понравилось, обещал подумать.

— Я через полчаса уезжаю в Петроград. Вернусь в конце будущей недели. Помощь с моей стороны нужна?

— Пока нет, спасибо, Лев Давыдович.

— Дзержинский в курсе?

— В общих чертах.

— С охраной решили? Ведь чертовы эти латыши, чуть что начнут палить без разбора. Перестреляют, не дай бог, наших артистов.

— Не будет охраны, Лев Давыдович. Ни у Ленина, ни на заводе. Я все продумал.

— Отлично! Жду ваших сообщений, Яков Михайлович.

— Всего наилучшего, до встречи!

— Семенов в приемной, — заглянул в дверь секретарь.

— Да, да, зовите!

В кабинет председателя Всероссийского ЦИКа вошел невысокого роста человек в гимнастерке и выцветших шароварах, глянул независимо сквозь стекла очков в железной оправе.

— Здравствуйте, Григорий Иванович, — поднялся из-за стола Свердлов. Пожал посетителю руку. — Пройдем… — Отворил дверь в смежную с кабинетом комнату отдыха. — Здесь будет спокойней.

Уселись в кресла напротив друг друга.

— Закурить позволите, — посетитель потянулся в карман шаровар.

— Повремените, если можно, — мягко остановил его Свердлов. — Сердце знаете ли… Ну, что у вас, докладывайте. Группа?

— В боевом настрое, Яков Михайлович, — у посетителя был не вяжущийся с суровым обликом юношеский дискант. — Роли распределены. Я, понятно, за главного, напарник — Протопопов. Отход поддержат Коноплева… вы ее знаете, и Фанни Каплан. Ее, согласно плану, по окончанию митинга арестуют. У входных ворот. Меня, Протопопова и Лиду — позже, на квартире.

— Арестуют, арестуют… Свердлов поднялся с кресла. — Не почуяла бы чего раньше времени ваша Каплан. Не нравится мне эта особа, не люблю фанатичек.

— Не заподозрит, Яков Михайлович. Парит в небесах. Вбила себе в голову убить в одиночку Ленина, а тут неожиданно единомышленники. Рада безмерно, верит каждому моему слову. У меня сейчас в группе, — засмеялся, — все эсеровские течения: левые, правые, центристы. Анархо-коммунист даже есть — Протопопов…

— Добро, — Свердлов снял пенсне, протер кончиком батистового платка стекла. — Времени в обрез, Григорий Иванович. Продумайте, пожалуйста, еще раз каждый свой шаг. Речь идет о жизни вождя, о судьбе революции. И о нашей с вами судьбе, говоря откровенно. По краю пропасти ходим, дорогой товарищ. Оступимся и… — сделал скорбное лицо. — Финита ля комедия.

— Не первый год замужем, Яков Михайлович.

— Хорошо, хорошо! Встретимся еще раз в четверг. Давайте в восемь утра…

— Как наша пьеса? — ленинский внимательный прищур глаз.

— Отредактирована окончательно, Владимир Ильич. И отрепетирована.

— Ну что ж, давайте по порядку. Как там у драматургов — время и место действия?

— Тридцатое августа, пятница, наш единый политдень. Оборонный завод Михельсона.

— Место знакомое. Действующие лица? Главного героя мы знаем, — хитро улыбнулся. — Кто остальные?

— Руководитель — Семенов Григорий Михайлович. Закаленный боец, прошел, что называется, огни, воды и медные трубы. Арестовывался не раз во времена царизма, жил во Франции, в Россию вернулся в семнадцатом. Успел повоевать, был председателем исполкома совета солдатских депутатов. Примкнул к эсерам, возглавлял их центральный боевой отряд, причастен к убийству Володарского…

— Персонаж, нечего сказать… — Ленин озабоченно застучал по столешнице. — Ни дать ни взять Малюта Скуратов. А теперь, по вашим словам, главный стержень нашего замысла.

— Такие люди, как Семенов, Владимир Ильич, — взволнованно возразил Свердлов, — если и меняют цвет флага, то осознанно, не за деньги. Навсегда. Ручаюсь за него головой!

— Может, тогда именно вам, Яков Михайлович, сыграть роль мнимой жертвы в нашем спектакле? — иронично скосил взгляд на собеседника Ленин. — Раз вы так уверены в этом Семенове?

— Готов без колебаний, Владимир Ильич. Единственное сомнение, — запнулся… — не тот будет отклик. Ну покусились на Свердлова, эка невидаль. Одним евреем больше, одним меньше, как шутил когда-то мой родитель…

— Ладно, уговорили. Идем дальше…

Подсадная утка

Стукнула глухо ставня — она вздрогнула во сне, потянулась машинально под подушку, где лежал заряженный револьвер. Терла глаза, сидя на кровати: «чего всполошилась?.. ветер за окном… забыла защелкнуть щеколду»… Нащупала на тумбочке коробку, вытащила единственную папиросу, закурила, подошла к окну.

Над спящим Замоскворечьем бежали тучи — приоткрывали и тут же застилали рваными боками голубые полыньи в россыпи звезд. Прошел мимо сторож с колотушкой, взбрехнула — хрипловато, с ленцой — собака.

Чиркнув спичкой, она глянула на настенные ходики: четыре с минутами, до утра бездна времени. Лежала с открытыми глазами, думала о предстоящем дне.

Сегодня последняя встреча с Семеновым — на набережной, подальше от посторонних глаз. Григорий Иванович сообщит об обстановке, возможных изменениях плана. Ободрит — это он умеет. Спокойствием, уверенностью. Кремень-человек! Какое счастье быть среди своих — преданных, неподкупных, не боящихся смерти. Повезло безмерно: сама бы наверняка не справилась, а тут целая группа, с той же задачей — ликвидировать кремлевского узурпатора. Действуют умно, расчетливо, располагают нужной информацией. Профессионалы, многолетний опыт за плечами.

Вышла на них случайно. Сидела вечером в гостях у сестер Пигит на Большой Садовой, в дверь постучали, вошла рослая блондинка с румянцем на щеках. «Шла мимо, — широко улыбнулась, — дай, думаю, загляну на огонек». Представились друг дружке. У Лиды Коноплевой, несмотря на молодость, была богатая биография. Из учительской семьи, училась на Высших женских курсах, примыкала одно время, как и она, к анархистам, работала секретарем газеты «Земля и воля» в Петрограде, состояла членом савинковской военной организации. Живая, веселая, с милым вологодским выговором: «И по-ошло, девушки, и по-оехало, только рот разевай!»

Ушли из гостей вместе, Лидия по дороге попросила подсказать, где можно недорого снять комнату или хотя бы угол — живет в номерах, тратит немыслимые деньги.

«Господи, в доме, где я живу! — воскликнула она. — Через стенку свободная комната, сдается!»

Обзавелась в результате не только милой соседкой, с которой интересно общаться — единомышленницей, идейным товарищем! Не важно, что правая эсерка — господи, кого это сейчас интересует, в такой момент? Правая, расправая, серобуромалиновая — плевать! Главное, ненавидит, как и она, большевиков, готова на все ради великой цели.

Через Лиду познакомилась с Григорием Ивановичем, другими членами его группы — Протопоповым, Усовым, Сергеевым, Федоровым-Козловым, была зачислена в боевой отряд, стали получать задания — провести, в частности, обследование территории оборонного завода Михельсона в Большом Щипковском переулке, где, по полученным агентурным сведениям, должен был выступать на митинге Ленин. Прошла через проходную по добытой Семеновым членской карточке Всероссийского профессионального союза конторских служищих на имя Митропольской — якобы для установления контактов с заводским профсоюзом, мерила шагами расстояние от ворот до входа в машиностроительный и оборонные цеха, прикинула на глаз размеры двора, записала по выходу сведения в тетрадку. Вернулась вновь во времена боевой юности: конспиративная квартира, фальшивый паспорт на имя Доры Каплан, слежка за намеченной жертвой, переговоры в укромных местах с соратниками. Жизнь, не рутинное существование!

Снаружи погромыхивало, зашумела листва за окном: снова дождь. Лето выдалось слякотным, холодным — август, а люди ходят в пальто, калошах, с зонтиками.

Невыносимо хотелось курить. Прошла босиком к печке, достала со дна помойного ведра несколько окурков, ссыпала в бумагу табачок, скрутила цигарку. Курила лежа в постели, пока не стало жечь пальцы.

Вставать, вставать! За хлебным пайком сходить по карточкам на себя и Лиду, папирос купить. Лида этой ночью дома не ночевала — осталась, должно быть, опять в номерах на Варварке у Григория Ивановича. Любовь у них. Под пулями, как когда-то у них с Витей. Светятся оба, когда оказываются рядом. Вида не подают, да разве такое скроешь?

А Витя, по слухам, в Одессе, продовольственный комиссар, в чести у самого Дзержинского. Любил когда-то, жалел. Изранил до конца дней душу. «Не глядя на жертву, он скрылся в горах»…

Над Замоскворечьем серый рассвет, дождь перестал. Тянутся вдоль трамвайных путей, по скользким деревянным мосткам люди — с котомками, мешками. У закрытых дверей магазинов — хлебного, калошного, ситцевого, овсяного, карамельного, у картофельных лабазов, керосиновых лавок — хвосты очередей. Невыспавшиеся женщины, солдаты, мастеровые, инвалиды на костылях. Довела страна комиссария людей…

Она занимает за беременной молодкой очередь в хлебную лавку, идет к папиросному ларьку, пристраивается в конце. Стоящий впереди молодой парень в шинели с деревянной культей ниже колена, перевязанной ремнями, крутит остервенело самокрутку.

— Листья дубовые курю заместо табака, а! — оборачивает к ней небритое лицо. — Еттит твою мать! Ногу оставил на войне!

— Успение пресвятой Богородицы прожили, попостились, — вторит ему старикашка с простуженным носом, отставной чиновник по виду. — Станем теперь поститься заново.

— Комиссары икру стерляжью ложками жрут, — слышится в толпе. — А мы хлеба неделями не видим.

— При Николае без хлеба не сидели! — поддерживает чей-то женский голос. — И белый был и ржаной — ешь от пуза.

— Нет уже твоего Николая, не слыхала? Хлопнули в тюрьме. Ленин распорядился. Стреляйте, мол, а то к энтим самым… как их, господи?

— К чехословакам.

— Ага, к чехословакам убегет.

— Ленин он спуску не даст. Башковитый.

— Сказал — башковитый. С немцами стакнулся, башковитый! Пол-России распродал.

Она успела получить в полутемной лавке пачку папирос и полпачки махорки (Григорию Ивановичу отдать — любит, что покрепче), добежала, запыхавшись, до хлебной очереди, получила три фунта серого, как земля, хлеба. Вышла на воздух, блаженно закурила.

Домой идти не хотелось. Кашу пшенную опять варить? С души воротит! Вскочила на ступеньку проходившего мимо трамвая с висящими на поручнях людьми, доехала до Болотной площади, пошла вдоль торговавших дешевой снедью съестных лотков. Обходила жующих женщин, мужчин, подростков, примостившихся на криво сколоченных лавках, у заборов, на корточках возле мусорных куч, поднимала крышки кастрюль и закоптелых котелков, накрытых тряпьем, принюхивалась: запах до чего невыносимый! Взяла, поколебавшись, у рослой бабы в пуховом платке тарелку требухи с бобовой подливой за сорок копеек, отошла в сторонку, попробовала. «К черту, стошнит сейчас… — вылила под ноги тягучую мерзость. — Лучше уж пшенная каша».

— Что это у вас? А, махорочка? Вовремя, а то я уже на мели. Спасибо… Садитесь вот сюда, — Григорий Иванович кивает на подстилку поверх каменного валуна. — Ничего не поймал, — тянет из воды леску с цветным поплавком. — Рыбак из меня… Как настроение?

— Боевое, Григорий Иванович.

Она бросает на него внимательный взгляд. Никогда нельзя угадать его состояние: всегда спокоен, ровен, не скажет лишнего.

Бьют монотонно в деревянные сваи светло-коричневые волны, со стороны яузской излучины паровой катерок тянет цепочку плотов. Над кремлевскими стенами на том берегу, куполами церквей Зарядья, умытым дождем Василием Блаженным — армада сизых туч.

— Завтра, Фаня, — скручивает леску Семенов. — Между семью и восемью вечера?

Ей делается жарко.

— На оборонном?

— Да. Слушайте внимательно. Идем впятером: я, Протопопов, Усов, вы и Лида. Стреляет Протопопов, я в случае необходимости следом. Вы и Лида обеспечиваете отход. Ни в коем случае не стрелять! Имею в виду во дворе, в Ленина. Будет паника, смешиваемся с толпой, уходим через главные ворота. Вне стен завода в случае угрозы можете стрелять не задумываясь. На новую конспиративную квартиру… вот адрес, — протянул сложенный листок, — добираемся самостоятельно… Все, Фаня, счастливо! Выспитесь хорошенько перед делом.

Кремлевские Шекспиры (продолжение)

— Володя, ты меня слышишь? — голос в кремлевской квартире Ульяновых. — Спрашивали из кухни. Что тебе заказать на завтрак?

— Не знаю, придумай что-нибудь сама.

— Хочешь цыпленка маренго? Или индейку? С мочеными яблоками?

— Цыпленка маренго, Надюша, я ел вчера, — Ленин показывается на пороге кабинета. В темных брюках в полоску, жилетке в тон. Трет устало глаза:

— Во вторник, кстати, тоже был цыпленок.

— Ну и память у тебя.

— Памятью бог не обидел… Прошла голова? — смотрит озабоченно на землистое, одутловатое лицо жены.

— Прошла. В сырую погоду я чувствую себя лучше. Ты так и не сказал, что тебе заказать?

— Давай пельмени из медвежатины, а, Надюша? Помнишь, в Шушенском? Когда ты ко мне внезапно нагрянула? А нас сосед-поселенец в гости пригласил? На пельмени из свежей медвежатины?

— Помню, как же. Мясо было ужасным. Горькое и жесткое.

— Да, да, и с волосами! А мы с тобой за обе щеки уплетали — вкуснятина!

— Молодые были, все нравилось.

— Мы и сейчас не старые, — приобнял ее за плечи.

— Ты не старый…

— И ты хоть куда, свет мой Надежда. И любить не разучилась… — прижал к груди.

— Володя, с ума сошел! Машенька не спит!

— А мы в кабинете, — потянул ее к открытой двери с табличкой: «Предсовнаркома Ульянов-Ленин». — На диване, а?.. В условиях конспирации…

— Володя, будет! — вырвалась она у него из рук. — Что ты, в самом деле! Как мальчишка!

— Молодожены!

Маша в строгом темном платье на пороге гостиной.

— Сыграть вам что-нибудь?

— Нашу, любимую, — Крупская оправляет незаметно юбку.

— Будет исполнено, — исчезает за портьерой Маша.

Пауза, начальные аккорды «Апассионаты», они зачарованно слушают.

— Ничего не знаю прекрасней этой музыки…

Ленин смотрит с нежностью на жену.

— Кажется, вся красота жизни в этих звуках. Вся ее драма…

Они идут, обнявшись, к высокому окну, останавливаются.

Над Москвой ранние сумерки, где-то на задворках Тайницкого сада слышны хлопки глохнущего то и дело автомобильного мотора. Внизу, во дворе, фигура рослого мужчины в домашних брюках и куртке, шагающего с ведром к мусорному сараю.

— Никак Бедный, — вглядывается в окно Ленин. — Утром норовил мне новую басню прочитать. Пришлось соврать, что стихи на слух плохо воспринимаю. Прочту, сказал, когда напечатают… Помнишь, в первом номере «Правды» мы какой-то его стишок поместили, он только-только тогда начинал…

— Не помню. По-моему, он пишет примитивно, плоско. Рифмованные агитки.

— Ты к нему несправедлива, Наденька. Да, не Байрон, согласен. Не Пушкин. Но — талант, бесспорно талант! Народ его читает, любит. А это главное.

— Бог с ним, с твоим Бедным. Скажи, что тебе на завтрак заказать? День какой, не забыл?

— День больших сюрпризов, Надюша, — он неожиданно поскучнел. — Не сказаться ли мне больным, а? За город съездить с женой, нелюбящей Демьяна Бедного. Воздухом подышать, птичек послушать…

— И фотографию в «Правде» и «Известиях» поместить: Ленин с Крупской в единый политдень слушают птичек на природе.

Оба весело смеются.

— Скажи, наконец, что тебе заказать на завтрак, — вытирает она платком глаза.

— Сама, сама, Надюша! — машет он рукой. — Что скажешь, то и ладно.

— Стерлядка паровая с горошком?

— Отлично.

— Пюре из цветной капусты?

— Идет.

— Кофе, фрукты на десерт…

— Спасибо, родная. Что бы я без тебя делал, не знаю.

Утром он был озабочен, вял, ел неохотно.

— Володенька, ты у меня не заболел? — с тревогой спрашивала за столом жена. — Может, в самом деле отменить сегодня выступления? Хочешь, я позвоню Якову Михайловичу? Пусть что-нибудь придумает.

— Нет, нет! — замахал он рукой. — Прибежит, поднимет панику. Начнет советоваться с членами ВЦИК: как быть, что делать?

В кабинете по соседству зазвонил телефон.

— Сиди, я сама! — устремилась она в открытую дверь.

Доносился некоторое время ее озабоченный голос.

— Немыслимо, — появилась растерянная на пороге. — Убит Урицкий.

— Убийца пойман?

— Пойман, товарищ Ленин.

Докладывавший о террористическом акте в Петрограде председатель ВЧК Дзержинский заглянул в раскрытый на коленях блокнот.

— Леонид Канегиссер, двадцати двух лет. Студент политехнического института. Савинковец, поэт. Стрелял в упор, на пороге лифта. Сейчас допрашивается.

— Мотив ясен, — подал голос присутствовавший на обсуждении Яков Свердлов. — Пошли ва-банк. Авантюристы!

— Может, отменим сегодняшний политдень, Владимир Ильич? — поднял голову от бумаг протоколировавший совещание секретарь предсовнаркома Бонч-Бруевич.

Ленин со Свердловым выразительно переглянулись.

— Ни в коем случае! В особенности в свете случившегося. Феликс Эдмундович, — поворот головы в сторону Дзержинского. — Немедленно выезжайте в Петроград, возглавьте расследование! Завтра проведем заседание ВЦИК, обсудим текущий момент, примем решения… Объявление о злодейском убийстве Моисея Соломоновича напечатали? — поднялся из-за стола.

— Вот, Владимир Ильич, — протянул Бонч-Бруевич свежий номер «Правды».

— Хорошо, — Ленин отложил в сторону газету. — Машину подали?

— У порога, Владимир Ильич.

— Все, я поехал, — пошел он к выходу. — Передавайте мне с нарочными все оперативные сообщения.

Подсадная утка (продолжение)

— …А когда воцарилась компания Керенского, Чернова и прочих, — доносилось из глубины цеха, — то это правительство, шатавшееся и лишенное почвы, только и пеклось о кровных интересах близкой им буржуазии.

Она морщилась, прислонившись к стене: гвозди! в обоих ботинках! Не заметила, обуваясь перед выходом: в дороге кольнуло раз и другой. На трамвайной остановке отошла в сторону, нашла на обочине булыжник, пристукнула торчавшие из стелек острые головки. Некоторое время было терпимо, а потом опять: наступишь — мука смертная. В такой ситуации, надо же!

Вокруг толпились рабочие. Тянули шеи, хлопали к месту и не к месту в сторону покрытого кумачом помоста, с которого рубил энергично рукой воздух крутолобый оратор в темно-серой паре.

«Поговори, поговори, демагог!»

В жизни не испытывала ни к кому подобной ненависти. Эти, стоящие рядом пролетарии. Что они знали о записном болтуне, умеющем доказать как дважды два, что черное это белое, а белое — черное? Что он им дал, воцарившись в Кремле? Карточки, хлебные «хвосты», вонючую требуху на обед? А ведь читала когда-то его статьи в газетах, считала ярким, прозорливым публицистом. Все эти его теории, пламенные выступления с трибун международных съездов, конференций, Интернационала, борьба с уклонистами, меньшевиками, нападки на социалистов-революционеров, на черта, на дьявола — все велось к простому желанию: властвовать! Поселиться в кремлевских палатах, раскатывать на автомобилях из царского гаража. Радуйся, русская земля: у тебя большевистский царь! Владимир Первый. Волк в овечьей шкуре.

Ничего, недолго осталось: Саша и Григорий Иванович не промажут.

Пошевелила подошвой в ботинках, нащупала пальцами проклятые гвозди. Осторожно выпростала ступню, погладила рваные ранки.

Сквозь стеклянные «окна-фонари» под балочным потолком цеха лились августовские сумерки, пахло мазутом, металлической окалиной.

… — Рабочие же прекрасно сознали, что покуда будут жить в умах феерии о демократической республике и учредительном собрании, до тех пор по-прежнему будет тратиться пятьдесят миллионов рублей ежедневно на пагубные для них военные цели, до тех пор они никогда не увидят выхода из капиталистического гнета.

— Правильно, товарищ Ленин! — голос из глубины помещения.

Жидкие, непродолжительные хлопки…

Она пришла на завод за час до начала митинга. Видела мельком Лиду, Усова, Григория Ивановича. Семенов, проходя мимо, незаметно ей подмигнул.

Ленин еще не приехал, выступал на Хлебной бирже. Через проходную тянулись успевшие приодеться после работы мастеровые, некоторые с женами. На стене гранатного цеха вывешивали кумачовый транспарант: «Да здравствует рабоче-крестьянское правительство!» Встречавший участников митинга немолодой председатель заводского профсоюза в темной тужурке вручал каждому — кому ленточку, кому флажок, наставлял: «Приветствуйте товарища Ленина дружно. Хлопайте, не жалейте ладоней. В шестой раз приезжает, от дел государственных отрывается — ценить надо».

Он приехал на автомобиле к восьми, быстро прошел в цех. Она протолкалась в дверь одной из последних, встала неподалеку от входа…

«Кажется, заканчивает»…

Вокруг аплодировали, он сошел с помоста, двинулся в окружении десятка рабочих к выходу.

Прижимая к груди ридикюль с «браунингом» и зонтик, она выскользнула наружу, пошла следом.

Он стоял в нескольких шагах от нее, держал в руке пальто. Уставший, озабоченный. Слушал какую-то мордастую тетку в серой кофте.

— Как же так, товарищ Ленин, — тараторила тетка. — Вот вы говорили — можно привозить из села муку, а на вокзалах муку отбирают. Племянник моего соседа привез меру муки от родственников, а ее забрали красноармейцы.

— По новому декрету нельзя, гражданка, — поморщился он. — Запрещено. Со спекуляцией хлебом надо бороться…

Глянул в сторону стоявшего в нескольких метрах автомобиля с открытой дверцей, шагнул в ту сторону.

«Где же Протопопов? Григорий Иванович? Что-то не сработало?»

Над головой в этот миг прозвучал сухой хлопок, прокатилось в глубине двора раскатистое эхо.

— Стреляют! — изумился кто-то рядом.

Ленин был невредим. Пошел к лакированному «Рено» с заработавшим двигателем. Остановился, опершись на автомобильное крыло, махал прощально кепкой.

«Ну, нет, номер не пройдет!»

Она щелкнула замком портфеля, нащупала на дне револьвер, вытащила. Вскинула руку в направлении изумленно глядевшего на нее узкоглазого буржуя в рабочей кепке, нажала на гашетку — раз! другой! третий! Швырнула куда-то револьвер.

Он рухнул ничком на землю.

— Убивают! — завопила стоявшая рядом мордастая тетка.

— Ленина убили! — выкрикнули у нее над ухом.

— Кто убил?

— Парень в фуражке! Побег к забору!

— Держи!

Возле неподвижно лежавшего Ленина столпились рабочие, кучка людей бежала в панике к воротам. Ее никто не задерживал. Шла прихрамывая к проходной, оказалась за оградой. Пела счастливо душа: получилось! Узурпатор мертв! Не ушел от возмездия!

Шагала рядом с какими-то людьми по сумеречному переулку, изумлялась: «Все как на заказ: ни у него никакой охраны, ни на заводе. Чудеса!»

Что-то все же томило исподволь, мешало ощутить во всей полноте радость. Ну хорошо, думала, Ленин мертв. Устроят всероссийский плач по любимому вождю, похоронят с почестями. Дальше что? Кто раскроет людям глаза, объяснит, из-за чего прозвучали выстрелы на заводе, во имя какой цели? Конечно же, не утратившая былую славу бесстрашной революционерки Маруся Спиридонова. Не большевистские чиновницы Вера Штольтерфот и Маруся Беневская. Острый пробежал холодок по коже: она! она! Фанни Каплан! В трех водах топленая, в трех кровях купаная, в трех щелоках вареная…

Озиралась по сторонам. Из-за угла Сухаревки выехал броневик, за ним грузовая машина с красноармейцами, двинулись по Первому Щипковскому в сторону завода. Мимо прошел скорым шагом какой-то опоясанный портупеей военный.

— Послушайте! — крикнула она вслед. — Это я убила Ленина!

— Что? — он обернулся.

— Я убила Ленина.

Страницы: «« ... 1011121314151617 »»

Читать бесплатно другие книги:

Перед вами интригующий исторический роман-расследование, написанный талантливым прозаиком и публицис...
Учебное пособие представляет собой методические разработки для занятий по русскому языку как иностра...
Книга является продолжением и развитием предыдущей монографии автора «Основы теории обучения на неро...
Когда его называют лохом, он с улыбкой отвечает, что лохнесское чудовище тоже лох, только с фамилией...
Эта артистичная повесть адресована молодым, только начинающим замышлять сценическую карьеру и, возмо...
Перед вами сборник в меру ироничных и лаконичных рассказов, посвященных всем видам и жанрам рекламы,...