Время прощать Гришэм Джон
– Моя дочка Сара.
– Очень приятно, Сара.
Джек протянул малышке палец, за который она тут же ухватилась. Он рассмеялся и, пару секунд подождав, выпростал палец из ее кулачка.
– Рад, что мы наконец-то познакомились, – сказал он Кэрол и вернулся на свое рабочее место.
Кэрол проводила его взглядом. Странно было, что она не знала имени этого мужчины до сих пор. А вообще в уютном мирке книжного магазина все прекрасно обходились без имен. Она вдруг порадовалась, что ничего не сказала о Джеке Кевину.
Встречи в букинистической лавке переросли в долгие беседы за чашкой кофе в ближайшей закусочной. Кэрол и ее новый друг говорили о литературе, о политике и о себе. Джек сказал, что много путешествует, закупая книги для магазина, и она поняла, почему он часто отсутствует. Женат он не был, хотя несколько лет назад подошел к этому очень близко. «Я вовремя одумался», – рассмеялся Джек. Взять ли на себя заботу о магазине, когда тетушка уйдет на пенсию, он еще не знал.
– А почему бы нет? – спросила Кэрол.
Он пожал плечами.
– Не уверен, что хочу сидеть на одном месте.
Она понимала его. Ему нравилось неожиданно раскапывать на распродажах в старых поместьях первые издания Марка Твена, зато не очень нравилось переставлять книги с полки на полку и отсчитывать сдачу. Он был не против того, чтобы обслуживать покупателей, но только изредка, не изо дня в день. Жизнь предсказуемая и монотонная была не для таких, как Джек, а скорее для таких, как… как Кевин.
Иногда за кофе следовала долгая прогулка, и Кэрол приходилось бежать с коляской домой, чтобы успеть приготовить ужин к приходу мужа. Она стала замечать, что думает о Джеке, даже когда они не вместе. Не раз, когда Кевин занимался с ней любовью, она закрывала глаза и представляла себе Джека: его губы на ее губах, его волосы в ее пальцах. Потом Кэрол мучилась угрызениями совести, пытаясь себя успокоить. Она ведь не делала ничего плохого. Она изменяла мужу только в воображении, а за это никто не имел права ее осуждать.
Ей было известно, что у Джека есть подруга, с которой он время от времени встречался почти три года. Шли недели, и он упоминал о ней все реже. Как-то раз в парке, когда они сидели на траве под деревом и смотрели, как Сара играет, Кэрол поинтересовалась:
– Как поживает ваша девушка?
– Я уже несколько недель ее не видел, – ответил Джек.
У Кэрол забилось сердце, но она постаралась это скрыть и ровным голосом спросила:
– Почему?
Джек посмотрел ей в глаза.
– Думаю, вы знаете почему.
У Кэрол внутри все затрепетало. Ответить она не смогла и не смогла отвести взгляд от его глаз. У нее возникло такое чувство, будто он смотрит ей прямо в сердце, знает, о чем она думает и что воображает себе, когда спит с Кевином. Джек взял ее за руку.
– Кэрол, я хочу быть с тобой.
– Нельзя, – на глаза навернулись слезы, – я замужем.
– Мужу не обязательно знать. – Джек погладил руку Кэрол, и по ее телу пробежала дрожь. От возбуждения закружилась голова. – Пожалуйста, Кэрол.
Она хотела сказать «да». Хотела открыться ему, ощутить вкус любви и насытиться ею. Но…
– Не могу.
Эти два слова прозвучали как всхлип. Сара перестала играть и испуганно посмотрела на маму. Кэрол быстро усадила ее в коляску. Джек однажды сказал ей, что терпеть не может, когда женщина пытается манипулировать мужчиной при помощи слез. Нет, она не будет плакать при нем.
– Второй раз я не попрошу! – крикнул он ей вслед.
Кэрол задумалась: «Что это – обещание или угроза? Впрочем, все равно», – и, не оборачиваясь, зашагала дальше.
Дома, уложив Сару спать, она бросилась на кровать, которую делила с Кевином, и зарыдала, оплакивая то, чего никогда не чувствовала и уже не имела права почувствовать. Она лила слезы, пока не истощила себя настолько, что могла только смотреть в потолок. Лежа в тишине, Кэрол спрашивала себя, чем она будет заполнять свои дни, когда перестанет ждать встреч в магазине и долгих разговоров за кофе. В букинистическую лавку ей больше ходить нельзя – в этом Кэрол не сомневалась.
Следующим утром, вскоре после того как Кевин ушел на работу, зазвонил телефон.
– Я уезжаю, – сказал Джек.
– Почему? Куда?
– Не знаю. Просто… здесь я оставаться не могу. – Он помолчал. – Я говорил, что второй раз не попрошу…
– Да, – быстро сказала Кэрол. – Да. Я приду. Не уезжай.
Положив трубку, она быстро одела Сару и, сказав, что срочно убегает к доктору, вручила девочку соседке – вдове, чьи дети уже выросли.
Джек ждал Кэрол у входа в магазин. Через окно она увидела, как его тетя обслуживает покупательницу.
– Уверена? – спросил он, когда Кэрол, запыхавшаяся, поравнялась с ним.
Она, кивнув, протянула ему руку. Они поехали к нему, и он, еще не закрыв дверь, бросился ее целовать. В его объятиях она сама казалась себе какой-то новой, свежей, живой. Потом они лежали, прижавшись друг к другу, он гладил ее волосы. Наверное, это было достаточно долго, но, когда он потянулся за одеждой, Кэрол стало болезненно жаль, что все так быстро закончилось.
Джек подвез ее до дома. Почти. Он остановился в нескольких кварталах от улицы, где она жила. После быстрого и жаркого поцелуя Кэрол вышла из машины и побежала к соседке забирать ребенка.
Вечером, подав Кевину жаркое с картошкой в горшочке, она удивилась тому, как он может не замечать произошедшей с ней перемены. Испытав то, чего раньше никогда не испытывала, она оттаяла и уже никогда не будет прежней.
Джек, конечно, никуда не уехал, раз Кэрол дала ему повод остаться. На протяжении следующих двух месяцев они встречались каждый раз, когда ей удавалось улизнуть из дома, уговорив соседку посидеть с Сарой. «Если будешь продолжать бегать к врачу так часто, женщина подумает, что ты при смерти», – задиристо сказал Джек. Кэрол шутя ударила его подушкой. Они занимались любовью весело. С Кевином было совсем не так: она безучастно лежала и ждала, когда он закончит, чтобы сразу заснуть.
Кэрол понимала, что производить такие сравнения непорядочно. Однажды ей стало стыдно, и с той поры она старалась, лежа в постели с любовником, не думать о муже и наоборот. В ней как будто жили две женщины: одна благонравная и благоразумная, другая – страстная и безрассудная.
Связующим звеном между ними была Сара. Совсем еще крошечная, она не понимала, что происходит, и не могла разболтать материнскую тайну, но служила постоянным живым напоминанием о Кевине. Поэтому, приближаясь к Джеку, Кэрол отдалялась от Сары.
В день, когда девочку не с кем было оставить, ее взяли с собой в городской парк. Влюбленные выбрали укромный тенистый уголок и расстелили одеяло для пикника. Кэрол мучительно захотелось поцеловать Джека, но при ребенке она этого сделать не могла. Увидев, как они вполголоса переговариваются, глядя на играющую малышку, пожилой мужчина, который шел мимо со своей собакой, извинился за беспокойство и сказал:
– Приятно видеть такую счастливую и дружную молодую семью!
Кэрол покраснела, а Джек только улыбнулся и поблагодарил старика за комплимент.
Вечером муж принес домой хорошую новость: его упорный труд не пропал даром, он получил повышение. Взасос поцеловав жену, Кевин подхватил на руки Сару: «Слышала, что сказал папа? А? Маленькая моя сладкая горошинка!» Он потерся носом о ее личико, и она заверещала от восторга.
Глядя на них, Кэрол остро ощутила свою вину. Кевин так много работал, чтобы их обеспечить, и даже не подозревал, что его семейное счастье – фальшивка. Как он отреагирует, если узнает правду?
С каждым днем тревожное чувство нарастало, и это сказывалось на отношениях с Джеком. Кэрол думала о том, что они совершили и к чему могут прийти.
– Ну и как нам быть? – спросила она, когда он вез ее домой.
– С чем? – искренне удивился он.
Кэрол бросила на него взгляд.
– С нами, разумеется.
– Ты о чем? – спросил Джек и, торопливо посмотрев на нее, остановил машину у обочины.
Они приехали туда, где Кэрол обычно высаживалась, однако мотор он оставил включенным. Она чуть не сказала: «Я люблю тебя», но что-то мелькнувшее в его глазах остановило ее.
– Ни о чем.
Быстро поцеловав Джека, она вышла из машины. До конца недели он ни разу не позвонил. Придя в книжный, она его там не нашла. Минула еще неделя, а от него по-прежнему ни слова. Тогда Кэрол, поборов смущение, снова пришла в магазин и будто бы невзначай спросила хозяйку, почему ее племянника в последнее время не видно.
– У него очередной приступ закупочной лихорадки, – сказала та. – Ездит туда-сюда по восточному побережью. Когда он вернется с новой партией, для вас что-нибудь отложить?
– Нет, спасибо, – ответила Кэрол и вышла, как в тумане.
Через несколько дней Джек все-таки объявился, и первым делом она спросила его:
– Почему ты не сказал мне, что уезжаешь из города?
– Эй, полегче! – рассмеялся он и выставил вперед ладони, как будто заслоняясь от нее, а потом подумал и добавил: – Ты это серьезно?
Кэрол была слишком рассержена и слишком уязвлена, чтобы говорить, и потому только кивнула.
– Время от времени я езжу по делам, и тебе это известно, – произнес Джек умиротворяющим тоном, но в его голосе прозвучали скрытые нотки предостережения. – Ты ведь не собираешься всерьез предъявлять мне претензии? Я думал, мы ничего друг от друга не требуем.
Кэрол похолодела, вдруг почувствовав всю опасность своего положения.
– Но уехать так надолго, даже не предупредив…
– Я не спрашиваю тебя, чем вы с мужем занимаетесь, когда меня нет.
Она, словно оглушенная, покачала головой, и собственный голос показался ей очень далеким.
– Конечно, нет.
Ей стало ясно, что Джек ее не любил. Во всяком случае, не так, как она думала. Они не сбегут вместе, чтобы жить бедно, но счастливо в комнатке над книжной лавкой где-нибудь в другом городе. Он не заменит Саре заботливого отца, а она, Кэрол, не станет ему любящей женой. Он не собирается жениться на ней и никогда не собирался. С кем он делил постель всю прошедшую неделю? Сколько было других женщин, которые стояли перед ним с опущенными глазами и, притворяясь, будто тоже хотели просто поразвлечься, прятали испуг и боль? Он никогда и ничего ей не обещал, но она почему-то все равно чувствовала себя обманутой.
Когда Кэрол сказала Джеку, что сегодня не может поехать к нему, он равнодушно пожал плечами. В оцепенении опираясь на коляску, она вернулась домой.
Над ее головой снова сгустились тучи, еще чернее прежнего, только на этот раз рядом не было матери, которая помогла бы их разогнать. В книжный магазин Кэрол больше не ходила. Днем, пока Кевин работал, она не отвечала на телефонные звонки, зная, что это Джек. Через какое-то время он звонить перестал. Кэрол часто забывала поесть и делала над собой усилия, чтобы не забросить Сару. Жизнь текла как будто в замедленном темпе, и все внутри безмолвно кричало, тоскуя по Джеку. «Конечно, – подумала Кэрол, – это мне наказание за то, что я солгала перед лицом Господа, согласившись стать женой того, кого не люблю».
Ей становилось все хуже и хуже. Муж забеспокоился, потом испугался. Позвонил теще. Та сказала, что нужно срочно показать Кэрол врачу. Кевин решил сначала поговорить с женой. Когда она сидела на диване, глядя в пол, он встал перед ней на колени, взял ее руки в свои и со слезами на глазах попросил:
– Пожалуйста, давай вызовем доктора. – Его голос дрогнул. – У меня нет сил видеть тебя такой.
Кэрол поняла, как он ее любит, и подумала, что умрет от раскаяния.
– Доктор мне не нужен, – ответила она и заплакала.
Тяжелые горячие слезы стали беззвучно капать на их сцепленные руки.
Кевин заглянул жене в лицо и тихо спросил:
– Это очень серьезно?
Она кивнула и все ему рассказала. Он пришел в ярость, но проявил это не так, как проявил бы отец Кэрол. Побледнев, Кевин отшатнулся. В воздухе между ним и его женой все еще висело ее монотонно произнесенное признание. Сейчас она молчала, не находя в себе сил поднять глаза.
– Ты не… – произнес он с видимым усилием и осекся, тяжело дыша. Его горящий взгляд был неподвижно устремлен на жену. – Дочь ты с собой не заберешь.
Кэрол невольно восхитилась его выдержкой. Отец бы уже избил ее до потери сознания.
– Без Сары я уйти не могу, – ответила она, с трудом узнав собственный голос.
– Я не допущу, чтобы мою дочь воспитывала шлюха, – сказал Кевин. – Уходи одна.
– Мне некуда идти.
Он бросился в спальню. Сара проснулась и заплакала, но Кэрол застыла на месте, слишком обессиленная, чтобы подойти к ребенку. Через минуту Кевин вернулся с плохо закрытым чемоданом, из которого свисала одежда. Схватив Кэрол за руку, он рывком поднял ее с дивана. Она вскрикнула и попыталась вырваться. Кевин сунул ей чемодан.
– Убирайся! – проревел он, подтащив жену к двери и силой выпихнув наружу.
Не слушая никаких просьб и увещеваний, он упорно толкал Кэрол к ее машине.
– Кевин, пожалуйста!
– Убирайся!
– Пожалуйста, не прогоняй меня, не разлучай меня с ребенком!
Его лицо было искажено горем и гневом. Кэрол увидела, что теперь он тоже плачет. В следующую секунду Кевин, словно обмякнув, отпустил ее, выронил чемодан и, прислонившись спиной к машине, съехал вниз. Закрыв лицо руками, он зарыдал так громко и так надрывно, словно Кэрол выцарапала у него из груди сердце. Она обняла его, стала целовать и успокаивать, обещая, что теперь все будет хорошо. Он прижал ее к себе с такой силой, что чуть не раздавил. Но она не попыталась высвободиться: ей нужна была эта боль.
Вопреки опасениям Кэрол, Кевин не подал на развод. Она восприняла это с благодарностью и первое время считала его самым великодушным из мужей. Однако годы шли, и становилось ясно: он позволил ей остаться, чтобы постоянно наказывать ее, чтобы она постоянно чувствовала, каково жить без любви. Он позволил ей по-прежнему быть его женой, но больше не любил ее. Он позволил ей воспитывать дочь, но не позволил забыть, что она, обманщица, недостойная играть роль матери семейства. Ту любовь, которую Кевин прежде испытывал к Кэрол, он стал отдавать Саре, и девочка обожала его, считая мать придирчивой и бесчувственной. Сара не знала, что до конца жизни Кевин каждый день наказывал Кэрол. Он не простил ее: в этом и заключалось наказание.
Она пыталась снова завоевать доверие мужа и с тех пор ничем больше себя не запятнала, но его сердце так и не смягчилось. Кэрол как будто бы опять превратилась в девочку, которая отчаянно старалась стать лучше, чтобы отец ее полюбил. Ни в детстве, ни теперь ей не удалось достичь цели.
Сара оказалась последней надеждой своей матери: Кэрол без устали толкала дочь вперед, надеясь вырастить идеального ребенка – мечту любого отца. Может быть, увидев, как его жена старается искупить свою вину, Кевин позволит ей снова стать частью семьи? Но и этот план провалился. Муж и так считал дочь идеальной, души в ней не чаял при всех ее недостатках. Кэрол удалось только одно: настроить девочку против себя, внушить ей, будто в глазах собственной матери она никогда не бывает достаточно хороша. А мать хотела совсем не этого. Ничто не складывалось так, как хотела Кэрол.
Только с одним человеком может быть тяжелее, чем с мужчиной, который тебя не простил, – с дочерью, которая тебя презирает.
Глава 10
Обычно Гвен воспринимала окончание весеннего семестра как большое облегчение: очередной учебный год позади, очередная группа голодных молодых умов накормлена знаниями (хотя вернее было бы сказать: «Очередная группа упрямых молодых умов напичкана знаниями через силу»). Но в этот раз приближение каникул не радовало Гвен. Меньше недели оставалось до того дня, которого она всегда так ждала, а теперь так боялась: ее дочь оканчивала колледж. Потом, после короткого лета в Уотерфорде, Саммер должна была отправиться в Пенсильванский университет. Исходя из собственного опыта, Гвен догадывалась, что она вряд ли будет часто оттуда приезжать. Скоро Уотерфорд станет для нее домом матери, а Филадельфия – собственным домом. Скорее всего, они будут видеться только несколько раз в год. Ей, Гвен, придется очень нелегко, ведь с рождения и до сих пор Саммер была у нее на глазах каждый день. Поступив в школу, девушка переехала в квартирку в центре Уотерфорда, но по нескольку раз в неделю заходила к матери, чтобы постирать белье, позаниматься квилтингом, взять что-нибудь из вещей. Заскакивая «на минутку», она оставалась попить чаю и поговорить по душам. Больше этого не будет. Дом превратится в покинутое гнездо, пустую скорлупку, заброшенную цитадель одинокого материнства.
«Ты становишься слишком сентиментальной», – пробормотала Гвен, зашнуровав кроссовки и начиная разминаться. Каждое утро при любых обстоятельствах она выходила на пробежку. Правда, это было больше похоже на быструю ходьбу, чем на бег, и все-таки движение есть движение. Ее любимый двухмильный маршрут пролегал через дендрариум Уотерфордского колледжа. Этот путь Гвен проходила за сорок минут. Многие обгоняли ее, но она не смущалась: каждый должен идти в своем темпе – как по беговой дорожке, так и по дороге жизни.
В то утро кроны деревьев были окутаны туманом, и, выдыхая, Гвен пускала едва заметные клубы прозрачного пара. Тишину нарушал лишь шорох ее собственных шагов. Из всех времен года в Пенсильвании ей больше нравилась весна. Многие любили осень, когда холмы переливались яркими красками желтеющей и алеющей листвы. Но Гвен, как ничто другое, была по душе пора обновления: зима уже отступила, душное лето еще не настало, учеба уже закончилась, экзамены еще не начались. В эти несколько недель Гвен отдыхала, заботилась о себе.
Пожалуй, сегодня ей вообще ни к чему было появляться в кампусе. Она вполне могла поработать дома. Или даже вообще отложить работу и целый день заниматься квилтингом. Ее нынешнее ностальгическое настроение не располагало к написанию доклада для конференции. Дойдя до параграфа о довоенном текстиле, она непременно сделает слезливое лирическое отступление о нарядах, которые матери шили дочерям, прежде чем с ними расстаться. На комиссию это произведет сильное впечатление.
Вернувшись домой и приняв душ, Гвен надела удобную одежду: свободные хлопчатобумажные штаны и фланелевую рубашку с длинным рукавом. Это был один из немногих ее костюмов, которые пока не стали ей тесноваты в талии. Видимо, стоило выходить на пробежки еще и вечерами, с Бонни и Дианой. Это лучше, чем отказываться от орехового печенья к завтраку и других любимых лакомств.
Перекусив, Гвен налила себе вторую чашку чаю и пошла с ней в свободную комнату, где они с дочкой занимались рукоделием. «Наверное, осенью Саммер заберет свои швейные принадлежности с собой», – грустно подумала Гвен. Ей давно хотелось устроить для себя более просторное рабочее место, но только не так.
Вздохнув, Гвен отыскала в сумке одеяло «Карусель», лежавшее там с тех пор, как она взяла его у Джуди. Выходило, без сомнения, очень красиво: гармоничные сочетания оттенков кремового, голубого, зеленого и золотистого цветов, дополняющие друг друга узоры. Морские компасы Джуди – это просто находка. Когда Агнесс наконец пришьет свой центральный блок, получится просто шедевр.
Гвен подперла щеку рукой и задумалась над тем, как будет выглядеть ее рамка – последняя. Нужно было придумать что-то выигрышное, объединяющее в себе элементы всех предыдущих рамок. Такая непростая задача не пугала Гвен. Наоборот, она радовалась возможности немного отвлечься от мыслей об отъезде Саммер.
Перерыв свои тканевые запасы, Гвен подобрала кусочки, которые хорошо перекликались с тем, что сделали ее подруги. Следующий, гораздо более сложный вопрос состоял в том, как объединить все эти цвета. Гвен уселась на пол перед книжным шкафом и принялась листать книги с образцами узоров. Через некоторое время она услышала, как открылась и захлопнулась входная дверь.
– Мама?
– Я здесь, – откликнулась Гвен, неловко вставая: она сидела, подогнув ноги под себя, и правая ступня у нее занемела.
Войдя, Саммер увидела, что мать энергично топает.
– Вызываешь музу?
– Пока нет, – рассмеялась Гвен и, прихрамывая, приблизилась к дочери, чтобы ее обнять.
С каждым днем Саммер как будто бы становилась все выше и стройнее. Может быть, Гвен так казалось, потому что она подсознательно сравнивала дочь с собой, а ее собственное тело росло только вширь.
– Пол из твердой древесины. Если я кого и смогу вызвать, то только парочку дриад – не больше.
Хотя Саммер улыбнулась, Гвен заметила в ее лице какую-то напряженность:
– Что случилось, детка?
Рухнув в кресло, Саммер задала глупый вопрос:
– Как ты поняла?
– Я же твоя мама! – Это, по крайней мере, измениться уже не могло, как бы далеко дочь ни уехала. – Мой локатор уловил тревожный сигнал. Рассказывай.
Саммер подобрала с пола подушку в виде медвежьей лапки и прижала ее к груди.
– Я хотела поговорить насчет выпуска.
Вот оно! С тех пор как Джуди получила письмо от сестры, Гвен ждала этого момента. Может, стоило первой заговорить с дочерью о ее отце, но она все надеялась, что дело как-нибудь обойдется без него. Уже больше двадцати лет все в их жизни без него обходилось.
– Кажется, я догадываюсь.
Саммер расширила глаза.
– Ты знаешь, о чем я хочу поговорить?
– Думаю, да. – Гвен задумалась. – Детка, если хочешь пригласить на выпускной отца, я не против.
Сначала его еще нужно было найти. В последний раз Гвен слышала о нем десять лет назад: тогда он содержал интернет-кафе в Санта-Крузе.
– Пригласить его?! – воскликнула Саммер. – Да чего ради? Зачем это надо, чтобы он примазывался к твоей славе, если мои успехи – только твоя заслуга?
Гвен было ужасно приятно это слышать, но она скромно ответила:
– Заслуга принадлежит тебе. Ты упорно работала, и я очень тобой горжусь.
Саммер продолжала кипятиться:
– Кому он вообще нужен? Может, он и имени-то моего не знает!
– Я почти уверена, что знает, – ответила Гвен, подумав.
– «Почти уверена»! – фыркнула Саммер. – Прекрасно! Если он когда-нибудь объявится, пообещай мне, что сделаешь вид, будто вы не знакомы.
Гвен кивнула, удивленная тем, в какое негодование пришла ее дочь.
– Не объявится. Скорее всего, он понятия не имеет, где мы живем.
Вряд ли Деннис принадлежал к числу постоянных зрителей передачи «Проселочные дороги Америки».
– Ну и хорошо. – Саммер резко встала и криво улыбнулась. – Извини, что я так завелась.
Гвен обняла ее.
– Все в порядке.
После этого, похвалив одеяло и обсудив с матерью идею ее рамки, Саммер пошла куда-то обедать с друзьями. Только проводив дочь, Гвен поняла, что она так и не сказала о том, ради чего приходила. Но дело было не в Денисе. Уже хорошо. Девочка, слава богу, и раньше не особенно из-за него переживала. Она не смущалась, ни когда в школе задавали сочинения типа «Профессия моего папы», ни когда приходилось вместе с одноклассниками готовиться ко дню отца. Гвен с Денисом разошлись еще до рождения дочки, и она совсем его не знала.
Когда Саммер спросила мать, почему они развелись, та честно ответила, что ей труднее было бы сказать, почему они поженились. То время, когда она причисляла себя к «детям цветов», виделось ей как в тумане, и все же такие немаловажные моменты, как собственное замужество, она, по идее, должна была помнить. Вероятно, их просто с головой накрыла волна любви ко всему миру. Оставалось только догадываться, как вытянется лицо Саммер, если она услышит такое.
Гвен часто шутила, что они с Денисом были женаты пять минут. На самом деле они прожили вместе почти год. Она решила прервать учебу в колледже, чтобы накопить жизненного опыта: попутешествовать автостопом, поучаствовать во всяких экстравагантных затеях, в которых, как она теперь надеялась, никогда не захочет участвовать Саммер. Дениса Гвен встретила на антивоенном митинге в Беркли: выкрикивая лозунги, он жег чучело Линдона Джонсона[10] и показался ей очень привлекательным. Потом Гвен поняла, что приняла восхищение его гражданской позицией за восхищение им самим, а страстное стремление к справедливости – за страсть к нему. Но тогда ей казалось, будто она нашла настоящую любовь.
После церемонии, на которую они явились босиком (в феврале выдержать такое было достаточно трудно, но Денис настоял), молодожены отправились колесить по стране с двумя другими парами в микроавтобусе, увешанном знаками мира. Сейчас Гвен не совсем понимала, как они тогда умудрились не умереть с голоду, ведь самосохранение заботило их меньше всего на свете. Они позволяли себе ехать куда захотят. Их ничто не удерживало и ничто не поддерживало.
Беззаботное время кончилось, когда Гвен поняла, что беременна. В ней всегда была прагматическая жилка; та долго бездействовала и вот теперь начала заявлять о себе. Внезапно Гвен забеспокоилась, чем они с Денисом будут питаться, где и как жить, какого будущего она хочет для ребенка, какая мать из нее получится. То, что муж употребляет наркотики, раньше только слегка ее раздражало, а теперь не на шутку тревожило. Когда она попросила его бросить, он сказал: «Ты мне просто завидуешь: самой хочется курнуть травки, но у тебя от этого мигрень. Расслабься, детка». Он выдохнул беременной жене в лицо облако дыма и наклонился к ее животу: «Малыш, это тебе». Довольный своей шуткой, Денис запрокинул голову и самозабвенно рассмеялся. Гвен пришла в такую ярость, что, как только они остановились на заправке, запихнула свои вещи в рюкзак и исчезла, ничего не говоря ни Денису, ни друзьям. Интересно, долго ли они ждали ее, прежде чем поняли, что она не вернется?
Она поехала к родителям. При виде блудной дочери они расплакались, тем самым внушив ей чувство вины. На самом деле она их не забывала: просто с дороги писать письма было не очень удобно. Когда Саммер исполнился год, Гвен вернулась в колледж, а к одиннадцатому дню рождения дочки получила докторскую степень и место преподавателя в Уотерфорде. Изредка в городок заезжали старые друзья Гвен. Она засиживалась с ними до глубокой ночи, вспоминая те дни, когда они пытались изменить мир и кое в чем действительно его изменили. Кто-то из них продолжал борьбу за мир и справедливость, а кто-то променял бусы из бисера на «БМВ» и завел себе индивидуальный пенсионный счет. Иногда Гвен привозили новости о бывшем муже: он снова женился и снова развелся, открыл магазин аксессуаров для курения марихуаны, приковал себя к гигантской секвойе в штате Орегон, чтобы ту не спилили. Денис никогда не пытался связаться с Гвен, чтобы справиться о ребенке, а она никого не просила передавать ему известия. Может, зря? Может, нужно было добиться от него участия в жизни дочери?
Эти мысли порой мучили Гвен, но одного взгляда на Саммер ей обычно хватало, чтобы убедиться: она все сделала правильно. Любая мать мечтает о такой дочке: умной, сильной, чуткой. Гвен восхищалась своим ребенком. Ее семейная жизнь началась довольно безалаберно, зато потом она сумела свернуть в нужное русло.
Саммер сказала, что не хочет видеть Дениса на выпускном, и Гвен ей поверила. Но если девушка была обеспокоена не этим, тогда чем? Поскольку неделя подходила к концу, а Саммер не возобновляла тот разговор, Гвен списала все на предвыпускной мандраж, который дочка, по-видимому, благополучно преодолела. В субботу, на вечеринке, устроенной в Элм-Крике в ее честь, она была сама веселость. Женщины пришли на праздник с мужьями, Диана и Джуди привели детей. Пока Крейг и Мэтт присматривали за грилем, остальные разговаривали, сидя на веранде, или играли в «летающую тарелку» на лужайке перед домом. Майкл с Тоддом по очереди катались на скейтборде по кольцеобразной подъездной дороге. Гвен тоже захотела попробовать, но после неудачной попытки сделать поворот предпочла роль зрительницы.
– Что вы сделали с горкой? – спросила она.
– Разобрали и унесли в гараж, – ответил Майкл.
– Нашли новое место для катания?
Парень пожал плечами.
– Катаемся только у себя перед домом и здесь. Больше негде.
– Вы, наверное, расстроились.
– А вы бы не расстроились? – Он остановился прямо перед ней, и вид у него был такой удрученный, что Гвен захотелось его обнять, но она не знала, как он воспримет такое проявление участия.
– Конечно, расстроилась бы. Что собираетесь делать?
Майкл опять пожал плечами:
– Не знаю. Вряд ли мы можем чего-нибудь сделать. Против нас как бы местные власти.
– Они не «как бы», они действительно местные власти, – сказала Гвен и тут же заметила, что Майкл неправильно понял ее замечание. Она вовсе не собиралась читать ему лекцию о культуре речи. – То есть они не боги, а всего лишь чиновники, занимающие выборные должности. Законы создает само общество, по крайней мере, в этой стране. Они являются отражением воли народа.
Майкл сел рядом с Гвен и нахмурился.
– Вы имеете в виду выборы и все такое?
– Да.
– Но я еще не могу голосовать.
– Жаль. Если бы ты мог, дурацких законов было бы меньше. Вы с друзьями навели бы здесь порядок, верно?
Он улыбнулся.
– Может быть.
– Когда я была чуть постарше тебя, мои ровесники не только голосовали. Мы устраивали демонстрации, сидячие забастовки – что угодно, лишь бы достучаться до правительства и остановить войну во Вьетнаме.
– Знаю. Мы по истории проходили.
– Хорошо, – сказала Гвен, почувствовав себя ископаемым.
Майкл внимательно на нее посмотрел.
– Вы были хиппи?
– Пожалуй, да.
Гвен уже собралась произнести длинную пламенную речь о высоких идеалах ее поколения и наивном эгоизме нынешней молодежи, но в этот момент Мэтт объявил, что ужин готов.
Компания расселась на веранде и на каменных ступеньках. Когда с едой было покончено, мастерицы Элм-Крика преподнесли виновнице торжества подарок, над которым работали всю зиму, – одеяло с подписями и пожеланиями. Открыв коробку, Саммер разинула рот от восторга. Гвен сделала большую аппликацию в виде компаса, символизирующего путешествие по жизни, а вокруг нашила светлые рамки, куда все вписали свои поздравления. Она прослезилась, когда Саммер зачитывала их вслух. Выпускница принялась всех обнимать, не обойдя даже Эндрю, Мэтта и других мужчин. Майкл вежливо позволил ей такую фамильярность, однако Тодд обниматься не захотел.
Почувствовав, что женщины настроены поболтать о рукоделье, мужья отошли в сторонку и заговорили о своем.
– И как вам удалось так долго держать это от меня в секрете? – спросила Саммер, бережно складывая одеяло обратно в коробку.
Сильвия рассмеялась.
– У нас в «Лоскутной мастерской» любят сюрпризы.
– Она ни о чем не догадывается, – шепнула Джуди на ухо Гвен.
– Обещай, что повесишь наш подарок в своей квартире в Филадельфии, – сказала Бонни. – Так ты нас не забудешь.
– Я бы и без одеяла всегда помнила вас, – прочувствованно ответила Саммер, и Гвен опять полезла в карман за носовым платком.
– Нет, ты все-таки пообещай! – с шутливой настойчивостью произнесла Агнесс.
– Давай, Саммер, – подхватила Диана, – подними правую руку и повторяй за мной: «Я, Саммер Салливан, оканчивая прославленное высшее учебное заведение, известное как Уотерфордский колледж, торжественно клянусь повесить это одеяло в моей новой квартире далеко-далеко, в Филадельфии…»
– Не преувеличивай! – запротестовала Гвен. – Не так уж это и далеко!
– Ну вот! Ты меня сбила. В общем, смысл ты поняла, Саммер. Давай клятву.
Девушка растерянно огляделась. Ее друзья захлопали в ладоши:
– Кля-тву! Кля-тву! Кля-тву!
– Ладно, – рассмеялась она, с трудом их перекричав. – Обещаю повесить это одеяло в… в своей квартире и никогда не забывать людей, которые над ним работали. Годится?
Женщины засмеялись, но всем им было немножко грустно. Саммер оказалась первой, кто покидал «Лоскутную мастерскую». До конца лета они еще могли собираться полным составом и веселиться, как сейчас, однако наступление нового учебного года разрывало их круг.
Гвен осталась очень довольна вечеринкой и вместе с тем радовалась, что следующий день Саммер проведет только с ней. В воскресенье, пока другие члены «Лоскутной мастерской» принимали очередную группу гостей, мать и дочь готовились к церемонии вручения дипломов. Гвен хотелось, чтобы Саммер надела мантию и четырехугольную шапочку еще дома и шла в таком наряде по городу, но девушка воспротивилась:
– Мне и так придется несколько часов в них ходить. Давай я лучше у тебя в кабинете переоденусь.
Мать неохотно согласилась, ведь это был дочкин праздник. Гвен как преподавательнице, тоже полагалось участвовать в шествии, будучи при параде. Сначала она помогла Саммер, а потом стала облачаться сама.
– Когда-нибудь и у тебя будет такая, – сказала она, застегивая сзади на шее маленькую пуговку докторской мантии, и, расправив складки, улыбнулась дочери.
Саммер быстро улыбнулась в ответ и, вспыхнув, отвела взгляд.
На церемонии вручения дипломов Гвен присутствовала много раз, но так, как в тот день, волновалась, только когда ей самой присваивали докторскую степень. После торжественной части она отыскала в толпе Джуди и попросила ее сфотографировать их с дочкой вдвоем. Потом Джуди передала фотоаппарат профессору физики, чтобы он сфотографировал их троих. Джуди и Саммер улыбались, а Гвен одновременно смеялась и плакала.
К ее радости, вечером дочь пошла вместе с ней домой, а не в квартиру, которую снимала вместе с двумя подружками. По этому случаю нужно было что-нибудь приготовить. Гвен умела печь только один десерт, немецкий трехслойный шоколадный торт, зато он ей удавался. Когда стемнело, они с Саммер уселись на заднем крылечке и стали наслаждаться чаепитием, а еще больше – обществом друг друга.
– Буду скучать по тебе, когда ты уедешь, – сказала Гвен. – Это произойдет так быстро – не успеешь оглянуться.
– Вообще-то, мам, я как раз об этом хотела поговорить.
Гвен протянула руку и погладила длинные каштановые волосы Саммер.
– А в чем дело, детка? Боишься, что тебе будет тяжело в университете?
– Нет, как раз этого я и не боюсь. – Она помолчала. – Пообещай, что не рассердишься.
– Из-за чего?
Читать бесплатно другие книги:
