Украинская каб(б)ала Крым Анатолий
– Да нет, то просто так!.. Гости, как вы сказали! – продолжала краснеть девица и вдруг с вызовом, почти грубо спросила: – А что, нельзя?
– Мне-то какое дело! – смутился Семка, и я, признаюсь, испытал удовлетворение, что девица так здорово его отбрила.
Вероятно, я ее очень заинтересовал, потому что, держа в руках солонку, которую ей сердито вручил Семка, она вновь дернула плечиком и призывно обратилась ко мне:
– А вы Шевченко, да?
– Так точно, сударыня!
– Тарас Григорьевич?
– Он самый!
– Ой, сколько же вам лет?!
Настал мой черед смущаться, но, собравшись с духом, я пошутил:
– Сколько ни есть – все мои! И потом, сударыня, любви все возрасты покорны, как сказал Пушкин!
– Ой, а вы его знали? – воскликнула девица.
– Не имел чести! А Николая Васильевича Гоголя или, скажем, Федора Михайловича Достоевского знал лично! Опять же, с Тургеневым Иваном Сергеевичем был на короткой ноге, а с господином Аксаковым состоял в дружеской переписке! Да-с! – Я самодовольно выпятил грудь, не замечая, что стою перед женщиной в халате, распространяющем аромат кухни.
Сема беспокойно оглянулся, затем сделал попытку оттеснить гостью в коридор. Но она игнорировала его жесты, продолжая общаться со мной.
– А вы заходите как-нибудь, Тарас Григорьевич! Кофе попьем, вы мне свои стихи почитаете! Я ужас как люблю стихи! У меня один мент знакомый, когда выпьет, очень здорово читает! «Что ты смотришь синими брызгами, али в морду хошь!..» Ой, наврала! Ну, не важно! Вы заходите! Я над вами живу, такая же дверь! В коричневом дерматине!
– Зайдем, зайдем! – забормотал Семка и бесцеремонно выставил девицу из квартиры.
Я не успел открыть рот, чтобы потребовать объяснений, на каком основании он так грубо обошелся с женщиной, как мой приятель налетел на меня, словно сорвавшийся с цепи пес:
– Все! Забыл! Забыл думать! Она проститутка! Понял?
Я, конечно, огорчился, хотя, как мне показалось, личико у нее было лукавое, но чистое, не в пример дамам из Спилки литераторов, на лицах которых перламутром сверкали скрытые пороки.
Опомнившись, я сердито прошел в свою комнату, но писать расхотелось. Пришлось разглядывать фотографические карточки газетных красавиц. Выйдя через час на кухню напиться воды, я ненароком спросил:
– Она что же, у себя принимает?
– Кто?! – всполошился Семка и опять замахал на меня руками. – Все! Все, я сказал! Забудь! Еще подхватишь какую-то заразу!
Это сообщение погасило мой пыл и привнесло трезвость в рассуждения, но аппетитное плечико соседки призывно торчало перед глазами. Я не желал сдаваться, выстраивая в уме различные комбинации.
– Да откуда тебе известно, что она заразная? Сам, что ли, пробовал? – осмелился пошутить я, но Семка вновь замахал руками, словно его атаковали полчища пчел.
– Все! Больше ни слова!
Я не стал поддерживать эту тему. Если этот старый жид (Слово «жид» зачеркнуто, вставлено слово – «еврей». Примечание редактора.) думает, что он хитрее меня, то ошибается. Пускай только выбежит в магазин за хлебом, уж я что-то да придумаю. Но об этом я ему, конечно, не стал говорить.
Возвратившись в свою комнату, я предался размышлениям о нравах человечества и о проституции как ремесле, которое сопровождает это самое человечество с малолетства. Однако стоило мне погрузиться в щекотливую тему, как приятную соседку вытеснил образ Катьки Пиуновой в старости или в его нынешней ипостаси Алисы Леопольдовны.
Конечно, я рассказал Семе о беседе в загородном ресторане, но он в тот вечер не сказал ничего определенного, а я так и не решил, что мне ответить, если г-жа Цырлих позвонит и поставит вопрос ребром. Да меня и самого занимала эта неожиданная политическая перспектива, хотя для литератора любое прикосновение к политике вылазит боком. Пришлось выйти на кухню и опять завести разговор на эту тему.
Выслушав мои сомнения, Семен Львович прямиком спросил:
– А ты желаешь стать президентом?
Я честно ответил, что мало смыслю в таком деле, как государственное руководство, да и не приобрел нужных навыков. Однако мне неприятно видеть хмурые лица сограждан, которые упорно не желают радоваться вольностям и свободам, а, напротив, ходят сердитые, словно что-то потеряли. Поэтому я не против, чтобы объявить с Майдана о своем желании некоторое время поруководить Украйной, дабы искоренить скорбь в душах соплеменников, а заодно прижать хвост жандармам и некоторым из духовных. Полагаю, сказал я, народ поддержит мои устремления.
– Я давно ждал этого решения, – внезапно сказал мой друг, – для того и вернул тебя в действительность. Но теперь каюсь! Поспешил!
– В каком смысле? – Я невольно стал ощупывать свои члены, не понимая, чего он забыл, колдуя надо мной.
– А в таком, что народ твой не готов принять тебя! Не созрел еще. Может, годков через пятьдесят…
– Да ты что, Семка! – воскликнул я. – Ты же помрешь! Кто ж меня опять воскрешать станет?
Сема, вздохнув, посоветовал мне закрыть рот. Говорить надо, когда я окажусь на сцене. Лучше всего, сказал он, продекламировать «Гайдамаков».
– Так зачем мне сейчас крыться? – наивно спрашивал я.
– Потому что я тебя буду долго искать! И давай об этом поговорим после ужина!
И вот тут мне почудилось, что я плохо знаю, чем живет моя Украйна, о чем мечтает ее население. Загрустив, я стал думать о предстоящей поездке в Канев.
72
Совершенно секретно
Сотрудниками 5-го управления проведен социологический анализ слухов и мнений о загадочном воскрешении небезызвестного Т. Г. Шевченко. Несмотря на мировой финансовый кризис, негативный прогноз урожая ранних зерновых и высокомерные нотации Евросоюза, часть населения из числа так называемой интеллигенции продолжает активно обсуждать тему вторичного появления Кобзаря, упорно игнорируя даже упоминания о клонировании. Оппозиционные элементы распространяют слухи, будто его появление не что иное, как акт Божьего Провидения, которое, пожалев Украину, послало ей выстраданного Пророка. Эти же элементы уверены, что власть намеренно не высказывает по этому поводу ни одобрения, ни отрицания, всячески препятствуя общению Шевченко с народом.
Другая часть, настроенная радикально, считает, что клонирование Шевченко – это тщательно спланированная операция российских спецслужб по подрыву стабильности в нашем государстве.
В обществе зреет требование предъявить Шевченко народу, дать ему возможность высказаться по текущему моменту. Беспокойство разнородных групп населения пока находится под контролем, однако с наступлением тепла возможно нарастание недовольства, вплоть до взрыва общественного мнения и непредсказуемых последствий в виде «оранжевой революции».
Аналитический отдел разработал план ликвидации Шевченко и Либермана. Вероятность, что это вызовет негативную реакцию мировой общественности, достаточно велика, однако, исходя из опыта предыдущих лет, можно с уверенностью сказать, что никаких решительных действий со стороны западных правительств не будет предпринято, так как в Европе уже прошли парламентские и президентские выборы и политикам нет нужды пиариться на проблемах Украины, к которой они абсолютно равнодушны.
Начальник 5-го управления Службы безопасностиГенерал-майор Конопля Г. Б.12 апреля 2014 года
73
Совершенно секретно
13 апреля 2014 года
Рассмотрев докладную начальника 5-го управления службы безопасности, СНБ постановляет:
а) появление так называемого Шевченко Т. Г. признать косвенно, для чего провести соответствующие мероприятия по пропаганде творчества Кобзаря, сделав особый упор на дате его кончины, а именно 1861 году;
б) выделить на проведение Международного Шевченковского праздника 400 миллионов гривень, издав массовым тиражом его произведения, которые подходят по тональности текущему моменту, особо выделив те, где содержатся ругательства в адрес «москалей», «ляхов» и «жидов»;
в) принять все меры к выдавливанию С. Л. Либермана за пределы Украины. Предложение А. Л. Цырлих о передаче Либермана «Хезболле» считать несвоевременным, поскольку Израиль является нашим запасным убежищем в случае непредвиденных обстоятельств;
г) Принять к сведению предложение Цырлих А. Л. о назначении Шевченко Т. Г. доверенным лицом Президента на предстоящих выборах, однако при организации предвыборного митинга на Майдане произвести подстраховку, план которой разработан в деталях и будет доведен до членов СНБ Министром внутренних дел за два часа до момента истины;
д) Окончательную ликвидацию Шевченко как физического лица осуществить после проведения праздников в его честь, приурочив акцию к одному из мировых катаклизмов, когда мировое общественное мнение будет занято своими внутренними ужасами.
74
14 апреля 2014 г.
ПУРИЦ. Я через полчаса уйду, а ты никому не открывай дверь.
ГАЙДАМАК. Сема, купи квашеной капусточки!
ПУРИЦ. Я не на рынок! Я в ломбард пойду.
ГАЙДАМАК. За ложечками?
ПУРИЦ. Где я возьму денег, чтобы выкупить ложечки?!
ГАЙДАМАК. Тебя же мама убьет!
ПУРИЦ. Убьет! А я что могу делать?
ГАЙДАМАК. Семка, послушай, какая роскошная мысль! Может, написать в Санкт-Петербург? В Академии художеств остались мои вещи! Например, отменный брегет! За него можно кучу денег выторговать в ломбарде, а еще медальон золотой, крестик с бирюзой, шпилька с коралловой головкой. Ликере хотел подарить…
ПУРИЦ. Времени нет писать туда! Да и вещи твои в музее, а из музеев ничего взять назад нельзя. Экспонаты не продаются!
ГАЙДАМАК. Какие экспонаты? Это ж мои часы! Мои медальоны! Вот те раз!
ПУРИЦ. Вот те два!
ГАЙДАМАК. А что ты понесешь в ломбард?
ПУРИЦ. Папины золотые запонки. Думаю, на машину до Канева хватит.
ГАЙДАМАК. До Канева?! Весьма благородно с твоей стороны!.. Эх, да у меня там и запонки остались! Тоже золотые. Три штуки. А что скажет мама, Семен?
ПУРИЦ. Семь бед – один ответ!
ГАЙДАМАК. Ты как я, ей-Богу! Как начинал чудить, так не мог остановиться! Думал, один грех, десять – все скопом замолю!.. Чем тебе помочь, а? Может, с твоей мамой поговорить? Ты позвони ей, скажи: «Маман, вас ждет сюрприз»! А потом дашь трубку мне. Она, поди, рада будет поговорить с Шевченко!
ПУРИЦ. Еще как! Мало не покажется.
ГАЙДАМАК. Тебе не угодишь! Мне что делать? В кухарки к тебе наняться?
ПУРИЦ. Ты пиши!
ГАЙДАМАК. А я что делаю? Описываю события, мысли всякие регистрирую!
ПУРИЦ. А стихи?
ГАЙДАМАК. Вот, веришь ли, не идут! Уже и так подступался, и сяк…
ПУРИЦ. Что значит – «не идут»?
ГАЙДАМАК. Вроде проклюнулось в голове зернышко, а как начну рифмы подбирать, прости Господи, одни матюки выскакивают! Не нравится мне, что тут у вас происходит! Душа не принимает!
ПУРИЦ. Ладно, я в ломбард.
ГАЙДАМАК. Надолго?
ПУРИЦ. Часа на два. Если проголодаешься, в холодильнике есть сало, сыр. А на ужин картошечку сварим, сальца нарежем. Будешь себя прилично вести, может, и чарку поднесу!
ГАЙДАМАК. Ты меня уж совсем в пьяницы записал!
ПУРИЦ. Никуда я тебя не записывал! Сам себя оклеветал в дневниках! И дверь никому не открывай. Понял?
ГАЙДАМАК. Да понял я, понял!.. Иди уже, халомойзер!
(Расшифровку произвел ст. л-т Гвозденко)
75
14 апреля 2014 года
Наконец и я оказался полезен Семену, внесши свою лепту в наше скудное существование!
Едва мой сердечный друг потащил в ломбард родительские запонки, я по его наказу закрыл дверь на все засовы и засел за чтение свежих газет. Признаться, занятие мне это давно стало в тягость, поскольку «светские львицы» стали раздражать отсутствием ума, а из политических новостей решительно невозможно понять, чем живет Украина и отчего не радуется долгожданной воле. Одни лишь мечтания «казанской сироты», жаждущей, чтобы кто-то сделал ее содержанкой, кормил, поил, давал деньги на приятные пустяки, а за это она исполнит любой каприз благодетеля.
Лениво пачкая руки газетной краской, я скользил взглядом по страницам, тщетно пытаясь найти статьи о театре, как вдруг услышал в прихожей звонок в дверь. Осторожно подкравшись, я, как и учил Семен Львович, поглядел в глазок, а затем осторожно спросил «кто там?», получив в ответ мелодичный колокольчик женского голоса.
Сердце мое учащенно забилось, и я даже не стал сопротивляться желанию распахнуть дверь перед нежданной гостьей. В конце концов, я не нарушил ни единого наставления Семена, который велел не открывать дверь незнакомым особам, к каковым решительно нельзя отнести Любовь Борисовну, с которой я был не только знаком, но и, вероятно, нравился ей, свидетельством чему были ее прошлые подмигивания и неприкрытое женское волнение.
Похлопотавши над мудреными засовами, которыми украинцы отчего-то стали запирать свои двери, я широко распахнул их и пригласил даму переступить порог нашего скромного холостяцкого жилища.
Она впорхнула легкой походкой и, нисколько не смутившись, неожиданно чмокнула меня в щеку.
– А я к вам, Тарас Григорьевич!
Я настолько разволновался, что не нашел ничего лучшего, как брякнуть:
– Спасибо!.. Вижу!
Затем я, дурак эдакий, едва не спросил, принесла ли она одолженную соль, но вовремя прикусил язык и замер в ожидании дальнейшего хода событий.
Гостья прошла в комнату, огляделась и бросилась к моему столу, где лежали газеты и раскрытая тетрадь моего дневника.
– Ой, а вы пишете что-то новенькое? – спросила она и, не дождавшись ответа, стала перебирать мои записи. – Про любовь?
Признаться, ее поведение ошеломило меня. Подобным образом вел себя жандарм (запамятовал его фамилию), производивший обыск в моей каморке на предмет обнаружения бумаг по Кирилло-Мефодиевскому братству. Я даже похолодел от мысли, что мою визитершу подослали с подобной целью, но она быстро захлопнула тетрадь и шмякнулась в кресло, закинув до невероятности оголенные ножки одна на другую, и стала игриво покачивать носком домашней туфли, плутовато поглядывая на кавардак, царивший в квартире. Я уже отмечал, что новая мода мне понравилась сразу, едва я явился в новом времени. Приятно, что женщины теперь не склонны скрывать свои ножки, а норовят выставить их на всеобщее обозрение, хотя многим из них не следует это делать по эстетическим причинам, но в данный момент присутствовала не просто демонстрация, а явный призыв к активным действиям с моей стороны.
Я же продолжал стоять как пень и, набычив голову, соображал, что мне-то делать в подобной ситуации. Конечно, прихода Семена Львовича опасаться не следовало, он ушел всего несколько минут назад, а значит, у меня в запасе хороший час, за который я мог оприходовать ее дважды, учитывая накопившийся голод и, как отмечал военный лекарь, «крепкое телосложение», которое помогло выдержать солдатчину, но что-то останавливало меня, и этим «что-то» было недоверие, поселившееся в моей душе после разрыва с Ликерой. Помнится, я тогда возненавидел весь бабский род, многажды перечитывал Библию, выискивая подтверждение тому, что женщины есть орудие дьявола, что они никак не заслуживают к себе почтительного отношения, не говоря уже об амурных чувствах. Но дело в том, что новоявленная особа не претендовала ни на какую любовь, а пришла с единственной целью, с какой девицы ее круга общаются с противоположным полом.
– Будем в гляделки играть или займемся делом? – внезапно спросила она, заставив меня беспомощно замычать.
– Что вы имеете в виду? – нерешительно прошептал я, пытаясь увести взгляд от невероятно заголенных ляжек.
– Вот чудак! – расхохоталась соседка. – А еще поэт! Я тебе предлагаю перепихнуться, а ты, как пацан, стоишь и жуешь сопли!
Тут я окончательно рассердился и холодно отрезал:
– Сопли я, сударыня, не жую, так как абсолютно не простужен, несмотря на сквозняки, а насчет перепихнуться, как вы изволили выразиться, так тому действию есть более приличествующие слова! Кроме того, – я покраснел, – у меня нет денег, чтобы заплатить за удовольствие, которое вы имеете мне честь предложить!
– Вот чудик! – расхохоталась девица, задрав ноги так высоко, что мне пришлось прикрыть глаза. – Очень мне нужны твои деньги! Я же так предлагаю, на шару!
– Простите, как? – Я невольно оглянулся, поискав в комнате круглый предмет и не успев даже подивиться подобным словесным извращениям.
– Без денег, чувак! Я от тебя торчу! Такой знаменитый мужчинка! У меня были из шоу-бизнеса, и даже политик один, очень известный, но им памятники не ставили, а у тебя так на каждом шагу! В каждом городе зыркаешь на людей!
Лучше бы она не вспоминала памятники! И без нее они меня раздражали своим мрачным однообразием, кроме того, упоминание о моей известности навело на мысль, что вовсе не я ей нравлюсь, а моя слава, оттого и решила попользоваться знаменитостью, втереться в доверие, как это сделала Катька Пиунова, заставив своим кокетством опозорить перо глупой рецензией на ее дурацкий бенефис, да еще и подвести юную шельму к великому Щепкину. Однако желание, которым я себя распалял в отсутствии моей визитерши, даже ее оголенные плечи, снившиеся вторую ночь подряд, не оказывали нынче никакого благотворного воздействия и не приводили в состояние, когда мужчина, забыв обо всем на свете, мечтает поскорее освободиться от портков и завалить желанный объект на перину.
– Вы лучше скажите, зачем вы пришли? Если за солью, так пожалуйста! А хлеб имеется в ограниченном количестве, хотя могу уступить краюху, надеясь, что Семен Львович не преминет зайти в хлебную лавку! – чужим голосом произнес я. – А глупостями, извините, не занимаюсь!
Девица вдруг встала, одернув свое короткое платье, и робко пролепетала.
– Я обидела вас? Извините!.. Я не хотела! Вы так на меня позавчера смотрели… Ну, я подумала, что с меня не отвалится, а вам приятно будет!.. Извините!..
Сердце мое оттаяло, и, взяв гостью за руку, я, избегая смотреть на оголившиеся колени, почти принудил ее сесть в кресло.
– Сядь, мое доброе дитя! И послушай меня, старого мудрого человека!..
Она уселась, сложив руки на уже сдвинутые коленки, а я стал расхаживать по комнате, сочиняя первую фразу.
Вспомнился дорогой Федор Михайлович, с которым я имел счастье выступать в одном из литературных вечеров в Санкт-Петербурге, а вместе с ним и Сонечка Мармеладова, и великое сострадание, которое мы, литераторы, испытываем к падшим женщинам, сжало мое сердце. Я хотел произнести страстную речь о мерзости грехопадения, о прелестях духовной любви, я жаждал осыпать слезами и поцелуями светлую головку несчастной Любаши, которая нарочито играет веселость, порывался прочесть ей свою «Катерину», пожелал непременно сделать ее своим другом, но не знаю, что со мной приключилось, потому что с уст моих слетел дурацкий вопрос:
– Так ты без денег предлагаешь?
– Да, – прошептала она, пытаясь улыбнуться. – У меня деньги есть! Я теперь по вызову работаю!..
Лучше бы она этого не произносила! Лучше бы ей стать немой, превратиться подобно жене несчастного Лота в соляной столб, но меня уже понесло, и я опять брякнул нечто несусветное:
– А мне дашь денег? В смысле взаймы?
Она напряглась, глаза полезли из орбит, а губы со страхом прошептали:
– А зачем?..
– Надо! – отчаянно воскликнул я. – Бедствуем мы с Семкой! Художника обидеть может всякий, а поддержать материально ни у кого не хватает благородства! – Я восхитился сочиненным мною афоризмом и отметил мысленно, что надо бы его записать на память потомкам, а пока продолжал вызывать сострадание у своей гостьи. – Я в Канев хочу, а на дорогу совершенно нет денег! Семен Львович опять в ломбард пошел, отцовские запонки понес. А давеча ложечки серебряные, фамильное наследство бабушки заложил. Сами у себя воруем! Вот ведь какое паскудство!
Я едва не прикусил язык, застонав от чуши, которую нес на трезвую-то голову, но делать было нечего, слово было сказано, а слово наше – как божественная печать либо дьявольская отрыжка.
Соседка огорченно покачала головой и робко спросила:
– А много вам надо?
– Не знаю! – ответил я. – Семка сказал: на дорогу, да чтоб в трактир какой зайти. Самую малость, что ли?
Я едва не брякнул «Христа ради», но не успел закусить губу, как моя дива резво вскочила, задрала коротенькое платьице и достала из невероятно маленьких трусиков комок денег, которые протянула мне:
– На, возьми! Вот все, что вчера заработала…
Это было невероятно! Я почему-то вспомнил ярмарочных торговок, которые перед началом базара обмахивали рубликом свой товар, привораживая таким манером покупателей, вспомнил зевак, которые бренчали мелочью на молодую луну, и вдруг понял, что это несчастное дитя носит деньги там, дабы привернуть удачу к срамному органу, который кормит ее, одевает и обувает! Меня охватил жгучий стыд не за прошлые парубоцкие походеньки в увеселительные дома, а за то, что ходил я туда исключительно в поисках удовольствия, в то время как Федор Михайлович наблюдал там жизнь и препарировал души своих сонечек! Сколько гениальных страниц растрачено в многочисленных борделях мира, куда писатели ходят не за материалом, а на поводу своей похоти! Эх, коллеги! Высечь бы вас за это, да и себя, изловчившись, стегануть по заднице!..
Я стоял, не смея взять из ее рук деньги, пока она не вложила их в руку, разжав мои пальцы.
– Смешной ты! – печально улыбнулась она. – Совсем не такой, как на памятнике возле Университета!
– А знаешь, почему я там набундюченный? – спросил я, чувствуя, как приятная волна доброты разливается по телу.
– Нет, а почему?
– А потому, что меня поставили на том месте, где раньше Николашка торчал! Могли б на Бессарабке поставить, так нет, говорят, там уже стоит некто, вот и воткнули на старый постамент, экономы!
– Какой Николашка? – Глаза ее расширились от ужаса, и я поспешил ее успокоить:
– Царь был такой! Николай Первый, мучитель мой! – Я задумался и, дабы ей стало понятно, объяснил языком из нынешних газет: – Ну, не мучитель, а оппонент! Политический противник! Мог, конечно, приказать, чтоб вывезли в лесок и закопали живьем, как нынче заведено у вас, да остерегся критики будущих поколений! Дальновидный был самодержец!
– А-а… – Вздох облегчения вылетел из ее алого ротика, и я понял, что государь император, который занимал существенное место в моей биографии, для нее такая же дремучая история, как для меня Аттила или Калигула.
Я не знал, как выпроводить ее из квартиры, особенно после того, как она дала денег, которые не терпелось пересчитать, поэтому я вежливо пригласил ее на кухню откушать чаю.
– Чай у нас хороший! – важно сказал я. – Даже сахар есть!
Она рассмеялась и, подойдя ко мне, опять чмокнула в щеку, а затем с игривостью домашней кошечки произнесла:
– Так мы теперь друзья?
– Конечно! – поспешил согласиться я и зачем-то добавил: – Друзья до гроба!
Она огляделась по сторонам и, приблизив губы к моему уху, горячо прошептала:
– Будь осторожен, Тарас Григорьевич! И не болтай про политику, власть не ругай!
– А что случилось? – изумился я и, следуя ее взгляду, также посмотрел на потолок.
– Тссс! – прижала палец к устам моя гостья. – Вы с евреем под колпаком! Ясно? Не поддавайся на провокации!
И, не дав мне опомниться, вновь звонко рассмеялась и громко спросила:
– Так только чай? Я согласна!
76
14 апреля 2014 года (продолжение)
Семка, как искусный каптенармус, спрятал водку за мусорным ведром. Отчаявшись успокоить свою плоть после ухода соседки, я едва ее отыскал и, дабы отомстить своему критику, выпил все до последней капли (да там и ста граммов не было) и с демонстрацией поставил порожнюю бутылку на стол.
Он заявился ранее указанного им срока, да и вошел запыхавшийся, словно чуял, что в его отсутствие я непременно совершу подвох. Даже не сняв пальто, сразу же набросился на меня, как жандармский ротмистр:
– Кто здесь был?!
– Любовь Борисовна! – с достоинством ответил я.
– Зачем? Я же сказал, чтобы ты никому не открывал дверь!
– Ты велел не открывать чужим, а она нам не чужой человек, соседка все-таки!
– И что она хотела? – Он стал пытливо оглядывать комнату, отыскивая, как он воображал, следы преступления.
– Ничего не хотела! Просто зашла с визитом! Женщины долго молчать не могут! – И, не удержавшись, гордо добавил: – Я ей нравлюсь больше, чем на памятнике! Я ей живой нравлюсь! Если рассуждать логически, то мне всего сорок семь! Цветущий мужчина!
– Вот дуралей! – огорченно воскликнул Семен. – Она предлагала секс?
– Не знаю я никакого секса! Конечно, если бы я захотел, отказ исключался. И не такие крепости брали! Но я человек лирический и настроен на высокие чувства! – несколько напыщенно произнес я, как бы дразня его самолюбие. А затем, дабы перевести разговор в другое русло, спросил: – Что запонки? Сдал?
– Сдал! – нехотя ответил мой хозяин и только сейчас стал разоблачаться.
– А чего недовольный?
– Как же! Эти сволочи за старинное червонное золото дают как за лом! Вот! – Он швырнул на стол деньги. – Всего пятьсот сорок гривень! Сто я уже потратил на харчи!
Вспомнив актерские уроки дорогого Михайлы Семеновича Щепкина, я до невероятности растянул паузу и голосом театрального трагика произнес:
– Мы спасены, Сема!
– В каком смысле? – изумился он и внезапно испуганно закричал: – Что ты опять натворил?!
– Ничего не натворил! – От обиды я едва не вышел из образа и все тем же надменным жестом короля Лира швырнул на стол деньги, презентованные соседкой.
– Это что?! – Его пальцы лихорадочно распрямляли мятые бумажки, а губы шевелились, сосчитывая их. – Что это?!
– Помощь благодарного читателя гению украинской поэзии! – напыщенно произнес я.
Он наконец сосчитал деньги и, потрясая ими, закричал:
– Тысяча гривень! За что? Что ты с ней сделал?! Ограбил?!
– Сема, я сейчас заеду тебе в морду! – уже голосом нормального обывателя произнес я. – Я же тебе сказал, что Любовь Борисовна дала мне эти деньги сама! Вот просто взяла и дала! – Я хотел приврать, что при этом она упала на колени и говорила что-то страстное, возвышенное, но фантазия куда-то испарилась, и я недовольно заметил: – Удивительная тупость для еврея!
Он стал прятать деньги в карман, причем все, до последней банкноты, и я обиженно заметил:
– Мог бы дать мне сотню-другую!
– Зачем?
– Мало ли! К примеру, Вруневскому дам под процент!
– Без примеров! – обрезал он. – А деньги тебе доверить нельзя!
– Отчего? – возмутился я.
– Они у тебя сквозь пальцы текут! Не держатся в руках!
– Да откуда тебе знать про то?
– Знаю! Читал!
– Что ты читал? – удивленно спросил я.
– Твою биографию! Я про тебя все знаю! – с угрозой повторил мой опекун. – Трынькал на цилиндры да лайковые перчатки! В кабаках сорил без меры, форсил на Невском!
Далее он заставил меня рассказать о визите соседки до мельчайших подробностей, затем отправил меня в кабинет, а сам занялся приготовлением ужина. Не могу понять: то ли он меня ревнует, то ли завидует. О предупреждении, которое прошептала Любаша, я ему не сказал. Пускай ходит в дураках.
77
Вчера состоялось очередное заседание руководства Спилки украинских литераторов, на котором был рассмотрен ряд важнейших вопросов литературного строительства. Лидеры организации не могли оставить без внимания поток грязи, который льется на Спилку из такого малоразвитого жанра, как Интернет. Искажая недостоверные слухи о том, что литераторы отказали в приеме поэту Т. Г. Шевченко, злобные оппоненты кричат о зависти и интриганстве, которое буйно расцвело в святом для каждого читателя здании на Печерских холмах. Президиум остудил горячие головы своим внятным заявлением, что правила приема в нашу Спилку одинаковы для всех смертных и будут оставаться такими до второго пришествия. Единственным камертоном для получения вожделенного пропуска в литературу служат талант соискателя и четкое выполнение требований, прописанных в уставе нашей уважаемой организации. Поскольку к таланту Т. Г. Шевченко особых претензий нет, за исключением того, что прозаические произведения он писал на русском, приемная комиссия рискнула вынести этот вопрос на суд Президиума. И что же?! Оказалось, что соискатель не имеет постоянной прописки в Украине, поэтому неясно, к какой областной организации его следует в дальнейшем прикрепить. Во-вторых, за период с 1861 по 2014 г. им не было написано ни одного нового сочинения, что говорит либо о творческой деградации, либо о тайных умыслах против либеральных свобод. Заметим, что, согласно регламенту, соискатель обязан был представить по пять экземпляров изданных произведений, чего Т. Г. Шевченко не сделал. Соответственно, ни члены Приемной комиссии, ни члены Президиума не могли ознакомиться с его творчеством и вынуждены руководствоваться непроверенными слухами о его гениальности и якобы огромном вкладе в развитие украинской литературы.
Таким образом, пора кое-кому зарубить на носу, что Спилка литераторов – не проходной двор, а храм, войти в который труднее, чем библейскому верблюду пролезть в игольное ушко.
Тем не менее Президиум решил пойти навстречу общественному мнению и специальным постановлением посмертно принял в свои ряды Лесю Украинку, Ивана Франко, Михайлу Коцюбинского, Васыля Стефаника и Марко Вовчок. Разумеется, посмертно могли принять и Т. Г. Шевченко, однако двусмысленность его существования пока исключает такую возможность.
В интервью нашей газете, которое будет опубликовано в ближайших номерах, голова Спилки Борис Мамуев заверил читателей, что украинские литераторы и дальше будут оберегать родную литературу и родной язык от посягательств кого бы то ни было, руководствуясь мудрыми указаниями Кобзаря: «И своему учитесь, и чужого не цурайтесь». «Очень обидно, – сказал вождь наших литераторов, – что за всей этой шумихой на задний план ушло выдвижение романов Устима Хнюкало на Нобелевскую премию. «Страшный суд» и «Тихий ужас» – это вершины литературы, способные направить сознание человечества в правильное русло и открыть перед ним трагический оптимизм грядущих катаклизмов. Очень жаль, что мировая общественность переключила все свое внимание на одного лишь Т. Г. Шевченко».
Слава украинской литературе! Слава Кобзарю!
Мелентий Хробак,собственный корреспондент
78
19 апреля 2014 г.
ЛИБЕРМАН. Здравствуйте!
ГЕНЕРАЛ. Присаживайтесь, Семен Львович! Нет-нет, давайте в кресло, здесь вам будет удобнее. Кофе, чай?
ЛИБЕРМАН. Спасибо, я сыт.
ГЕНЕРАЛ. Как дела, здоровье?
ЛИБЕРМАН. Прекрасно! Кажется, я получил повышение?
ГЕНЕРАЛ. Что вы говорите?! Интересно, какое?
Читать бесплатно другие книги:
