Украинская каб(б)ала Крым Анатолий

96

11 мая 2014 г.

Сию запись делаю поспешно, ибо события, как мне сдается, принимают нежелательный оборот и неизвестно, когда смогу вернуться к своему дневнику. Семен уверен, что на нас открыли настоящую охоту, и все по моей вине. Однако запишу все в последовательности хронологической.

Итак, нынче я проснулся очень рано, ни свет, ни заря. Семка был уже на ногах и торопил меня с туалетом. Он успел зажарить глазунью, а также полюбившиеся мне гренки с клубничным джемом.

Ровно в семь мы были, как сказал бы мой бывший ротный, «при полном параде» и высматривали в окошко машину, которая должна была приехать за нами. Вскоре во двор въехала большая черная карета, и мы поспешили к ней. Не считая извозчика, в карете находились еще двое крепких парней, которые вежливо помогли мне и Семке устроиться на мягких диванах, а один из них даже поздравил меня с праздником.

Конечно, стоит поразмышлять, что они считают праздником, но поскольку времени у меня кот наплакал, то ограничусь осуждением очередного проявления человеческой глупости считать праздником перенос моего тела из Санкт-Петербурга в Канев. Событие-то печальное, что уж тут праздновать! Но об этом как-нибудь в другой раз.

Итак, прокатившись по улицам матери городов русских, мы прибыли на главную площадь, где когда-то было Козье болото и стояла хата, в которой я квартировал, посещая Киев. Нынче, как сказали бы англофилы, площадь есть главный дансинг страны, правда, поименованный с нашей сельской нерасторопностью Майданом. Подхватив под руки, меня вынесли на огромный помост и завели в небольшую комнатку, где на вашего покорного слугу коршунами набросились куаферы, гримеры и прочая театральная челядь, которая стала пудрить, мазать лицо помадой и расчесывать усы. Гримасничая, я терпел сию пытку, глядя на Семку, который трусливо озирался по сторонам. Затем меня провели в другое помещение, где находилась Алиса Леопольдовна и Мамуев, который робко жался к стенам и прятал глаза, как нашкодивший кот. Главная дама была с ним неприветлива и, очевидно, испытывала к сему господину законное чувство презрения. Впрочем, Мамуев нам не мешал, а госпожа Цырлих протянула руку, которую я на сей раз не без удовольствия поцеловал. Рука у нее была душистая, с отменным маникюром, так что было даже приятно. Надев очки, она развернула тетрадь, улыбнувшись загадочной гримасой Клеопатры.

– Дорогой Тарас Григорьевич! – сказала она. – Сегодня самый главный день в вашей жизни!

– Вы имеете в виду перенос тела? – щегольнул я познаниями в своей посмертной биографии.

– Не только! – благосклонно ответила она. – То, что наши предки благоразумно вырвали ваше тело из рук мучителей и перенесли его в милую нам Украину, за то им честь и хвала! Но когда я сказала об особенном дне, то имела в виду совершенно другое! Сегодня, – она сделала паузу и обдала себя необычным волнением, – вы встретитесь с нашим президентом!

– Знаю! – важно кивнул я головой, удерживая свое достоинство в нужном равновесии. – Это который у нас заместо царя, так?

– Да! – страстно вырвалось у нее. – Вы абсолютно точно выразились, Тарас Григорьевич! Не важен титул, важна суть! Благодетель отчизны – вот высший титул доброго и справедливого самодержца! И вы, как Предтеча, как Креститель Иоанн, должны освятить избранника народа сиянием своего гения!..

Она еще долго изрекала высокопарные глупости, и, признаюсь, мне стоило немалого мужества, чтобы вытерпеть эту пустопорожнюю болтовню и удержаться от желания сообщить сей пахучей дуре, что я им сейчас такое освящение устрою – черти в аду взвоют и святые изумятся! Но мне надобно было молчать, ибо на кон была поставлена не только моя жизнь, но и свобода моего народа, народа безусловно беспутного, ленивого, вороватого, но моего! Поэтому я важно кивал головой, словно конь, которому всадник дает последние наставления перед атакой.

Между тем глухой ропот, как надвигающийся степной смерч, становился все громче, и я понял, что это голос толпы, которая шла, дабы воочию увидеть своего Пророка, то есть меня.

Испугавшись, я стал читать молитвы, которые помнил. Я просил Божью Матерь укрепить дух мой и голос, дабы слышен он был от Прикарпатья до Слобожанщины, от херсонских степей до Запорожской Сечи, я просил Бога простить мне все грехи, большие и малые, вольные и невольные, а также молил вложить в уста мои великую правду. Я молился долго и прилежно, как никогда ранее.

Наконец зазвучали фанфары, и госпожа Цырлих, сжав мою руку, судорожно выдохнула:

– Пошли!

Влекомый ею, я вышел из комнатки и оказался на краю огромной сцены. В противоположных кулисах толпилась масса неизвестных господ, которых скрывал полупрозрачный занавес с шитьем золотых букв «Танцы со звездами». То ли занавес был привнесен из чужого театра, то ли он оказался здесь совершенно случайно, только слово «танцы» меня встревожило, ибо к танцам я был решительно непригоден и на балах всегда драпал в кальянную комнату, где такие же недотепы глушили ликер либо резались в карты.

Мое внимание привлекли большие черные машины, похожие на ту, в которой сюда привезли нас с Семкой. Машины медленно подъехали к сцене, остановились и вдруг тысячи труб грянули военный марш, ударил пушечный салют, и народ взревел, словно каждый из присутствующих выиграл в лотерею поросенка.

Из машины в окружении свиты вышел тот, кого здешнее население почитает своим царем, хотя Семка мне твердо обьяснил, что никаких царей нынче нет и быть не может. В Украине давно, объяснил он, царит демократия наподобие эллинской, но с непременным украинским колоритом. То есть правители, воспев хвалу эллинской мудрости, переходят в другую эпоху и уже по римскому примеру убивают своих предшественников либо бросают их в темницу. Поэтому царь у моих хохлов, строго говоря, условный.

Наблюдая, как он взбегает по ступенькам, ведущим на сцену, как приветствует народ легким мановением руки, я невольно залюбовался его статной фигурой и величавой осанкой. Вылитый гетьман! Куда там графу Разумовскому, не говоря уже про пьяницу Богдана! Про остальных и говорить не с руки! Однако мой невольный восторг сменился смятением, которое произошло, когда мы с ним столкнулись лицом к лицу. Я полагал, что кто-то из свиты, а еще лучше госпожа Цырлих представит меня вождю украинского народа, но он слегка улыбнулся и, похлопав меня по плечу, сказал:

– Здрасьте, Тарас Иванович!

И пошел дальше. Конечно, мне было приятно, что он меня узнал, но все-таки отца моего звали не Иваном, а Григорием, о чем, я полагаю, известно каждому школяру, не считая памятников, на которых и фамилия моя, и отчество сверкают золотыми литерами. Разволновался, что ли?

Между тем наследника Ярослава Мудрого увели в потайную комнату подкрепиться перед тяжким испытанием, а на меня вновь налетели куаферы, гримеры и продолжили терзать своими щетками да пудреницами. Затем полковой оркестр заиграл гимн, а потом на сцену вышел Он. Народ ликовал, потрясая флажками и пивными бутылками, хотя мне показалось, что из толпы неслись и оскорбительные возгласы, более приличествующие концу ярмарки, нежели праздничному торжеству. Впрочем, возможно, я ошибался, озабоченный собственной речью, которую мысленно талдычил уже в третий раз.

Украинский царь говорил медленно, изредка указывал рукой на кулисы в мою сторону, и я сознавал, что говорит он обо мне, и говорит вещи приятные, потому как снисходительная улыбка не сходила с его лица. Впрочем, я решил, что когда меня вытолкнут на сцену, то первым делом поправлю его, сообщив свое истинное отчество, однако мне мешала сосредоточиться моя попечительница, которая то сжимала, то разжимала пальцы на моей руке, больно вонзая кровавые коготки в мою плоть. По ее пожатиям было ясно, что она произносит речь вместе со своим «Вашингтоном», и я немедленно впал в подозрение, что речь сию она сочинила самолично, как и ту, которую я должен был прочесть, хотя и решил не делать этого.

Наконец оратор повернулся к кулисам и благосклонно хлопнул два раза в ладоши, будто турецкий султан, вызывающий гаремную газель на свое ложе.

– Он вам аплодирует! Вам! Идите же! – злобно прошипела госпожа Цырлих и с силой толкнула меня в спину.

Признаюсь, при виде многотысячной толпы я почувствовал дрожь в коленях. Ноги стали ватными, и я едва доплелся до толстой палки, в которую, как мне обьяснили, следовало говорить. Я машинально пожал руку «Вашингтону», ловко увернулся от его объятий и замер, глядя перед собой.

В одно мгновение людское море замерло. Стало так тихо, что я услышал ссору голубей на крышах киевской почты, и вдруг понял, что народ ждет моего слова, верит, что я сейчас скажу нечто такое, отчего жизнь мгновенно изменится, вспыхнет солнце и наступит всеобщее бессмертие и нескончаемый праздник. В ожидании чуда многие стали креститься, вытянув ко мне свои любопытные лица. Превозмогая страх и боль, я стал говорить.

– Дорогие братья и сестры! – сказал я. – Вот я стою перед вами, Тарас Шевченко, сын Григория и Катерины. Прошу некоторых запомнить: сын Григория, следовательно, Григорьевич! – строго добавил я.

Народ стал креститься пуще прежнего, из толпы кто-то выкрикнул:

– О, Господи Иисусе! Это Тарас!

Я поднял руку и продолжил:

– Наверное, Богу было угодно, чтобы я вновь вернулся к вам, и не стихами своими, не поэмами, и даже не картинами! А вернулся, чтобы сказать вам… – Голос мой внезапно задрожал, и ярость ослепила зрение. Не соображая, зачем я это делаю и что говорю, я выкрикнул: – Кто противен природе и Богу? Противны рабы! И промеж них страшнее прочих рабы сытые, готовые охранять свое чрево и скотское состояние, аки лесные звери! Горько мне говорить это, братья и сестры, но не украинцы вы, а презренные малороссы, продавшие Украйну за кусок хлеба, который вам швыряют доморощенные панычи! Где ваша гордость, потомки Гонты? Где ваша козацкая слава, атаманские внуки?! Изворовались! Развратились! Стали завистливыми и трусливыми! А пуще всего изрыгаете из недр своих уродов по образу и подобию своему!..

Я не сразу понял, что мой голос вдруг стих, отчего в толпе стали усиливаться рокот и недовольные выкрики. Как позже объяснил Семка, кто-то испортил палку, в которую я вещал, однако, стоя на сцене, я не знал этого и продолжал поганить непотребными словами народ мой, намереваясь пробудить в нем если не гордость, то хотя бы обиду на мои оскорбления, спровоцировать злость, но благие намерения окончательно убила музыка. Оркестр грянул гопак, и на сцену ринулись сотни лиц, закружившиеся в дьявольском танце. Я не сразу сообразил, зачем это и почему, как вдруг понял, что сотни паяцов, заполнивших сцену, загримированы под меня, и загримированы с поразительной точностью, дабы народ не мог различить, кто же из нас настоящий!

Затащив меня в вихрь этого безумного карнавала, «шевченки» кривлялись, паясничали, выкрикивали – о, ужас! – мои стихи и тайком норовили пересчитать ребра. Кружась с ними, я даже под гримом различил литераторские хари Вруневского, Шмыгло, Мамуева, Супчика и иже с ними, я беспомощно размахивал руками, пытаясь объяснить толпе, что – вот он я! Вот настоящий Шевченко! Здесь! Да куда там!..

Поддавшись всеобщему веселью, народ разразился овациями, смехом, пьяными криками. Стоящие перед сценой приплясывали, размахивая руками, в которых были зажаты бутылки с хмельным пивом и дымящиеся папироски, и выкрикивали: «Тарас, дуй к нам!»

Господи, за что же ты так мордуешь мой народ? Мало тебе твоих евреев?!

Не помню, как оказался в руках у Семки, который сподобился стащить меня со сцены и, пригибая мою голову, провел сквозь толпу, в которой десятки доброхотов пытались угостить меня пивом и лезли целоваться.

Очнулся я на Подоле в изодранном платье и с такой же физиономией. Глянув на меня, Семка огорченно взмахнул рукой, а затем запихнул меня в машину и отвез домой.

97

Прошу внутренние органы вмешаться и остановить беспредел, который происходит на моей личной жилплощади.

Два месяца назад меня пригласили в одно интересное заведение и предложили сотрудничество, сказав, что это очень важно для государственной безопасности. Как сознательная гражданка, я даже не заикнулась о материальной стороне вопроса. Уже на следующий день в моей квартире поселились секретные люди, фамилии которых Соломко, а второй просто Сережа. Просверлив в полу моей квартиры дырки, они вставили туда какие-то «жучки», объяснив, что должны следить за моим соседом Семкой Либерманом, который сдает жилплощадь знаменитому поэту по фамилии Шевченко. Я не возражала, потому что школа воспитала во мне доверие к людям и я хорошо знаю, что государство должно следить за своими гражданами, которые, как малые дети, норовят нагадить Отчизне. Но я не предполагала, что мне запретят выходить из своей квартиры, вследствие чего я стала терять наработанную клиентуру и вскоре оказалась на бобах, так как товарищи офицеры, кроме водки и закуски, никакой материальной помощи не предлагали.

Я терпела, понимая, как важна для государства эта слежка. Однако на третий день товарищ Соломко предложил мне войти с ним в половую связь, объяснив это интересами конспирации. Раз соседи знают о моей профессии, сказал он, то следует поддерживать их мнение и усыпить бдительность. Я попыталась договориться о цене за каждый контакт, но Соломко сказал, что мне заплатят в конце месяца аккордно. У меня не было выбора, и я согласилась. Конечно же, второй агент Сережа также решил попробовать, а потом они вошли во вкус и стали требовать, чтобы мы это проделывали втроем, причем в неудобных позах. Этим меня трудно удивить, так как нам не привыкать под целым взводом милиции, но вопрос в конце концов уперся в деньги.

Если вначале мы вели какой-то подсчет наших контактов, то через неделю сыщики поломали график и, забросив слежку за объектами, которых они между собой называли «Пуриц» и «Гайдамак», полностью переключились на меня. Конечно, я была готова терпеть бесплатное насилие еще долго, но вдруг оказалось, что мы не просто занимаемся сексом, а снимаем порнографический фильм, для чего Соломко и Сережа использовали аппаратуру, предназначавшуюся для слежения за Либерманом и его жильцом. Я, конечно, заявила решительный протест. Во-первых, работа проститутки – это одни расценки, а съемки в порнофильме – это уже гонорар. Так мне объяснила моя «мамочка» Изольда Тарасевич. А в-третьих, опасаясь, что меня могут обвинить в срыве важного государственного задания по разоблачению шпионов, я решила написать это откровенное заявление. Соответственно прошу взыскать с тов. Соломко и Сережи причитающуюся мне сумму за 36 контактов, исходя из условной тарифной сетки в тридцать долларов за 1 (один) сеанс.

С уважением,Пламенная А. Б.

98

12 мая 2014 г.

За срыв оперативного задания, грубое попрание служебных обязанностей и моральное разложение разжаловать ст. лейтенанта Соломко в лейтенанты, а мл. л-та Курочкина С. Ю. в прапорщики.

Признать их использование на оперативной работе невозможным и откомандировать в распоряжение начальника продовольственной части майора Чеснокова Г. Б. для прополки картофеля в подшефном фермерском хозяйстве «Лучистое».

Нач. 5-го управления Службы безопасностиГенерал-майор Конопля Г. Б.

99

Гр-н Шевченко Т. Г. (без определенного места жительства), временно проживающий по адресу: Киев, ул. Белорусская, 17, кв. 6

Вам надлежит явиться в Генеральную прокуратуру Украины для ознакомления с материалами уголовного дела, которое открыто против вас в рамках досудебного расследования по статьям № 295 «Призыв к действиям, которые угрожают общественному порядку», № 120 «Доведение до самоубийства», № 111 «Умышленное уничтожение военного имущества», а также ст. ст. № 180, 195, 212, 258–3 Уголовного кодекса Украины.

В случае неявки против Вас будет избрана мера пресечения вплоть до административного ареста сроком на десять суток.

Старший следователь Генеральной прокуратурыВерхоляк Н. Н.