По следу Черта Корецкий Данил
— То-то! Пошли!
Ровно в девять они подошли к шашлычной. Черт стоял на веранде к ним спиной и, засунув руки в карманы, смотрел в окно.
— Здорово, босс! — сказал Прыщ.
Черт жевал спичку и не посчитал нужным ответить.
— Видишь того грузина за столиком? — не оборачиваясь, бросил он.
— Это же Князь, — сообщил Прыщ. — Он рынок держит.
— Закрой свой петушиный клюв! — зло прошипел Черт. — Это барыга, крыса, которая общак грызет! Я этой мрази предъяву сделаю. А вы держите его «шестерню», если что — гасите всех!
Посетителей в шашлычной с утра всегда мало. В углу четверо бедно одетых селян ели разогретый вчерашний шашлык. Князь развалился за своим столом и, ковыряя в зубах, громко разговаривал по телефону. От толчка ногой дверь распахнулась с такой силой, что ударилась о стену, так что посыпалась штукатурка. Первым в небольшой зал быстро вошел Черт, за ним Прыщ и четверо угрюмых парней, у одного из которых было перевязано лицо.
Князь все понял, побледнел и уронил телефон. Селяне испуганно вскочили. Прыщ пинками вытолкал их на улицу. Из кухни выскочил Батон с двумя «шестерками», но Носач с хрустом сломал Батону нос, а «шестерки», оценив ситуацию, мгновенно скрылись через черный ход. Шарик с обрезом блокировал кухню, Хрипатый с потертым «ТТ» стал у заднего выхода, остальные окружили парализованного ужасом Князя.
— Ч-ч-то сл-л-лучилось, Ч-ч-ч-чертушка? — запинаясь, еле выговорил он. Красное лицо покрылось крупными каплями пота.
— Халява кончилась, барыга позорный, пора ответ держать! — угрожающе проговорил Черт, нависая над толстым грузином. — Воровать перестал, в торгаша превратился, а за «крышу» не платишь?! Бабло немереное от рынка, автосервиса, заправки — в карман кладешь, а должен в общак загонять, на благо воровское!
— П-под-дожди, с-сейчас в-время д-другое, — выпучив глаза, пытался оправдаться Князь. — С-с-сейчас в-все т-так ж-живут…
— Какое время?! — голос Черта гремел праведным гневом. — «Закон» никто не отменял! Я тебе по «закону» предъяву делаю. Чем можешь ответить?
Достав скомканный платок, хозяин рынка принялся вытирать лоснящееся лицо. Платок мгновенно стал мокрым.
— Я… Я б-буду п-платить д-долю… Х-х-хочешь, т-тебе с-с-т-тану отстегивать… Т-ты в-вор ав-вторитет-тный…
— Нечем ему ответить! — Черт повернулся к Прыщу и обвел рукой остальных, будто призывая всех в свидетели. При этом финка вылезла из рукава, и, заканчивая свой жест, он всадил длинный клинок Князю в горло. Брызнула струя крови, запачкавшая и самого Черта, и тех, кто стоял рядом с ним. Прыщ и Носач, чертыхаясь, шарахнулись в стороны. А Черт принялся колбасить Князя куда придется: в шею, горло, живот… Стул опрокинулся, тяжелая туша грохнулась на грязный дощатый пол. Но Черт не оставил своего занятия: согнувшись, он продолжал работать клинком — будто гвозди забивал.
— Хр-р-р… Хр-р-р-р…
Утробные звуки и бульканье вырывались наружу вместе с воздухом из легких и струями крови, на которую Черт обращал столько же внимания, сколько пьяная красавица на струи обливающего ее шампанского.
Наконец, он распрямился и сделал шаг назад.
— Все! Власть переменилась! — тяжело дыша, сказал он, вытирая лоб тыльной стороной ладони. — Уберите эту свинью и закопайте. Принесите чистую одежду! Да пусть пожрать дадут!
Черт плюхнулся на место, которое только что занимал Князь, окровавленной рукой схватил с его тарелки надкусанный кусок мяса, отправил в рот и стал жадно жевать. Окружающая обстановка его совершенно не смущала, хотя Прыщ был близок к обмороку, и даже видавшие виды налетчики заметно побледнели.
— Прыщ больше не Прыщ! — вдруг объявил Черт. — Это правильный пацан, пусть живет под своим прежним погонялом — Чикет! Да, и еще — обойдите всех, спросите: никто не против, что рынок теперь мой?
Возражающих не нашлось — ни на рынке, ни за его пределами. Уже к вечеру весь криминальный мир знал, что с Князя спросили, как с гада, за нарушение «закона», а его место занял достойный «бродяга», который имеет большой авторитет во всех зонах России. Только называли этого «бродягу» по-разному: кто Чертом, кто Черным, кто Червленым, кто Червнем, кто Червовым, а кто и вовсе Жилой… Но каждый клялся, что хорошо знает его именно под этим прозвищем, так как немало дней провел с ним рядом на нарах, в карцерах, штрафных изоляторах и пересылках — на юге, на Дальнем Востоке, на Крайнем Севере… Кое-кто говорил, что Черт-Черный-Червень-Червовый-Жила уже давно расстрелян, попал под поезд или умер в дальней северной колонии. Это было странным — человек, кто бы он ни был, не может иметь столько кликух, не может находиться одновременно в разных уголках тюремной России, а тем более — на том и на этом свете…
Но как бы то ни было, следующим утром новый хозяин рынка в сопровождении свиты обошел торговые ряды, а с обеда уже сидел в офисе и принимал посетителей, несущих щедрую дань.
Вечером в той самой бильярдной собралась авторитетная братва, и Гвоздь задумчиво произнес:
— Князь сам нарвался: влез в свою торговлю, как муха в паутину… Да и авторитет давно потерял… А Червень пацан серьезный, вся тюрьма за ним стоит… Пусть делает как хочет, нам война не нужна!
И все с ним согласились. Но ни одна отсрочка не помогает избежать войны.
— Гля, красиво! — заулыбался Чикет, выходя на веранду и рассматривая с шестого этажа кишащий людьми Арбат.
— Закрой дверь, холодно! — приказал Черт.
Тот послушно вернулся в комнату.
— Если бомбу кинуть — вот забегают! Кайфово придумал, босс?
— Завязывай пастью пердеть! — недовольно сказал Черт. Он сидел в гостиной, развалившись в глубоком кожаном кресле, и пил крутейший грузинский коньяк из коллекции Князя. — Ты на вечер все подготовил?
Чикет вставил ноготь большого пальца между передними зубами, дернул палец в сторону, ноготь щелкнул.
— Бля буду, босс, я же отвечаю!
Черт промолчал. Уже три недели он жил в пятикомнатной квартире Князя. За это время обзавелся «чистыми» документами, избавился от «паленой» тачки и купил в салоне новенький «X-шестой», накупил дорогой одежды, стал достраивать огромный дом Князя в ближнем Подмосковье… Часть доходов от рынка и другого бизнеса пошла в общак, Лешке Шлеп-Ноге и Худому спецом дал деньги на операцию, братва его уважает больше, чем Гвоздя, словом, жизнь наладилась.
И вдруг объявилась родня Князя, стала качать права, предъявлять претензии… Это бы беда небольшая, но они привезли пикового «законника»[21] Шалву Менешешвили, известного под погонялом Младший, а тот потребовал разбора. Это было уже серьезно, отмахнуться от такого требования невозможно, и сегодня в семь вечера такой разбор должен был состояться. И Черта это заботило.
— Сколько пацанов взял? — наконец, спросил он.
— Четверых. И трое в запасе, — быстро сообщил Чикет.
Он уже давно понял, что уважает своего пахана. Боится, конечно, до колик в животе, но уважает. Как ловко Черт его самого пристегнул, как на эту гопную бригаду вожжи надел, как Кабана и Князя в открытую зарезал! Красавец! Ведь никого не боится, на всех с большой колокольни плюет! А Чикета не обижает: бабла подкидывает достойно, шофером и телохранителем сделал, важные дела поручает, вроде адъютанта, короче…
И сам Червленый большими делами крутит: постоянно носится по Москве на своей шикарной «бэхе», гаишников презирает, на знаки не смотрит, как надо ему — так и едет, где нужно — там и останавливается! Все время в центровых кабаках с авторитетными людьми сидит, «перетирает»[22] что-то, пьет много, но пьяным не бывает…
Чикет всегда с завистью смотрит на пахана: на его дорогую машину, на клевый прикид, уверенную походку, наглые манеры… Правда, и странностей у того много: финка всегда при нем, в рукаве, иногда приходит ночью, а костюм порван в клочья, да еще в каких-то пятнах, ох, нехороших пятнах… Приказывает упаковать в плотную бумагу да вывезти на мусорку куда подальше… Чикет не мог понять — что это значит? В драки он встряет, что ли? Или врагов валит? Но такие дела авторитеты своими руками не делают…
Однажды, правда, Чикет эту загадку разгадал, да зря: до сих пор как вспомнит — к горлу рвота подступает. А было так: вечером вез босса домой, вдоль парка, и вдруг тот: «Стой!» А сам на бабу молодую уставился. Та идет быстро вдоль деревьев, жопой крутит, фигурка такая ладная, каблучки стучат — цок-цок-цок… Страшновато, видно ей, дергается, как на пружинках, оглядывается, спешит… Лицо у Черта и так страшное, а тут и вовсе зверским сделалось, выскользнул он ужом из машины, растворился в темноте — не рассмотришь, и бесшумно за ней!
Интересно Чикету стало, чем она пахана заинтересовала? Черт никогда с бабами не валандался, телок не «клеил», к себе никого не водил, в этом была еще одна странность: все думали, что он на крайнем севере яйца себе отморозил… Вышел он тоже в сумерки, двинулся осторожно следом, а тут крик — короткий такой, придушенный: это Черт ее за горло схватил и поволок под деревья, подальше от фонарей. Но недалеко затащил — метра на четыре, может, на пять… Потом навалился, зарычал, как волк, стал рвать одежду, драть тело ногтями, кусать… Жертва почти не сопротивлялась, только стонала, упиралась ногами и пыталась выползти из-под нападающего. Тут Черт и вытащил свою финку…
Сделал Черт с ней что хотел или не сделал, Чикет не понял, но только финкой он бабу всю исполосовал. Бил, резал, колол и что-то бормотал. Испугавшись, Чикет тихо вернулся в машину, вцепился в руль, чтобы унять дрожь во всем теле, и стал ждать. Сердце колотилось, горячий пот заливал глаза, холодный тек по спине. Через несколько минут пришел Черт, тяжело плюхнулся на сиденье и несколько минут сидел молча, только зубами скрипел. Потом внимательно осмотрел порванную, перепачканную кровью одежду, снял пиджак, рубашку и велел выбросить в мусорный контейнер.
Эту историю Чикет попытался забыть — не получилось, но язык он держал за зубами и никому не рассказывал об увиденном.
Через некоторое время он обнаружил в поведении хозяина еще одну странность. Тот бродил по Арбату, подходил к художникам, цветочницам, продавцам сувениров, что-то показывал, о чем-то расспрашивал… Чикет незаметно заглянул через плечо и передернулся: кусок кожи с татуировкой! Неужели с трупа срезал? С него станется! Потом присмотрелся — нет, обычный рисунок какой-то бабы… И что удивительно: портрет корявый, будто неумелый зоновский «кольщик»[23] сработал, но видно, что баба ладная да красивая… Как так получается — хрен его знает!
Закрытый рынок — все равно что покинутый жителями город. Стих дневной шум и гомон, исчезли толпы покупателей, опустели окутанные ранним сумраком торговые ряды. Только ветер метет по улицам-проходам обрывки газет, оберточную бумагу, полиэтиленовые пакеты и прочий мусор. Сиротливо и бесприютно выглядят брошенные дома-прилавки. Продавцы сдали фрукты-овощи в камеры хранения, скоропортящийся товар заперли в огромных холодильниках, а сами разъехались по недалеким деревням, либо вернулись в Дом крестьянина напротив, либо в другие дешевые гостиницы. Рынок заснул, нет, впал в анабиоз. Пройдет ночь, засереет рассвет, он начнет постепенно приходить в себя, а к восьми часам здесь вновь забурлит жизнь. А пока в опустевших рядах хозяйничают только крысы да бродячие собаки. Сторож дядя Федя тоже должен бдительно осуществлять свой ночной дозор, но обычно запирается от греха в своей каморке.
Правда, сегодня все по-другому. Горит свет в здании администрации, дядя Федя отправлен в отгул, вместо него толчется у крыльца одетый под рыночного рабочего Гундосый, какие-то темные фигуры затаились за цветочным прилавком напротив. Вот подъезжают к главным воротам два черных «рейндж ровера», требовательно гудят, Гундосый с нарочитой суетливостью бросается открывать. Джипы с неспешной солидностью подкатывают к входу, жестко хлопают дверцы.
Из первого, придерживая огромный колышущийся живот, медленно выгружается Шалва Менешешвили. Он любит вкусно поесть, причем предпочитает национальную кухню: лобио, сациви, распластанного под тяжелым гнетом и насквозь прожаренного на раскаленной сковороде цыпленка-табака, нежнейший шашлык из бараньей или телячьей вырезки, причем все обильно сдобренное острыми приправами и сопровождаемое литрами настоящего терпкого и ароматного вина… И сегодняшний разбор, независимо от результата, должен закончиться обильным национальным столом, который, по обычаю, должна накрыть выигравшая сторона.
Одновременно с Младшим выходят три его «торпеды»: молодые крепкие парни без имен, с ухватками спортсменов и волчьими глазами, цепко оценивающими обстановку. В принципе, когда такой серьезный «законник», как Шалва, выступает в роли «разводящего», никаких подлянок ждать не приходится, однако они все равно настороже: окружили пахана полукольцом, руки под куртками, глаза настороженно зыркают по сторонам.
Из второго джипа осторожно высаживается немолодой худощавый грузин с седой головой и резкими чертами морщинистого лица, это дядя Князя — Гиви Кентукидзе, который хотя и не принадлежит к криминальному миру, но пользуется в республике уважением и авторитетом. С ним тридцатилетний сын Томаз — удачливый бизнесмен, активно занимающийся политикой и подающий надежды на этой стезе.
Прибывших, демонстрируя максимальное уважение, встречает сам Черт, с Чикетом на подхвате. Он почтительно здоровается с Младшим, на его охранников, еще не заработавших себе имен, как и положено, не обращает внимания, зато протягивает руку Гиви, но тот делает вид, что не заметил ее.
— Пойдем, Младший, гостем будешь, — скрипучим голосом произносит Черт.
— После разбора гостить буду, — отвечает Шалва. — Предъява тебе серьезная сделана.
Черт пожимает плечами.
— Ты меня знаешь, я всегда чистым оставался… Помнишь толковище на ростовской пересылке?
— Все помню, — скупо произносит Шалва. — Но порядок ты знаешь.
В молчании все, кроме водителей, поднимаются на второй этаж. Гулко отдаются в тишине шаги по деревянной лестнице. В здании нет ни души — ни охранников, ни помощников, ни секретарши. Одна «торпеда» остается в приемной, остальные заходят в просторный директорский кабинет. На длинном полированном столе стоят бутылки с «Боржоми» и хрустальные стаканы. В торце место хозяина — черное кресло на колесиках. Шалва осматривается, уверенно проходит вперед и с трудом втискивает свое грузное тело в довольно узкое кресло. За его спиной, слева и справа, становятся «торпеды». Они похожи, как часовые у мавзолея, только один брюнет, а второй — рыжий. И карабинов Симонова нет в их руках, хотя под куртками, несомненно, оружие имеется.
Подчиняясь жесту «разводящего», Гиви и Томаз садятся по одну сторону стола, Черт и Чикет — по другую.
— Давайте сразу к делу, — говорит Шалва. — Слушаю предъяву уважаемого Гиви.
— Здесь мой племянник работал, Гурген, вы его знаете, — худощавый седой человек заметно волновался и с надеждой обращался к Менешешвили. — Все Гургена знают, он покрасоваться любил, себя Князем называл, но никому ничего плохого не делал. Сам жил, другим давал, хлеб-соль кушал, с друзьями делился… И вдруг Гурген пропал. А этот…
Кентукидзе, не глядя, показал рукой на Черта.
— Этот вдруг на его месте появился. Рынок забрал, квартиру забрал, дачу забрал, машину забрал… Как это называется?!
Томаз, перегнувшись через стол, с ненавистью рассматривал Черта. Если бы взгляд мог испепелять, от того бы осталась кучка дымящегося пепла. Шалва внимательно слушал, при этом тоже внимательно следил за выражением лица Черта. Но оно будто окаменело и не выражало никаких эмоций.
— Где Гурген?! — повернувшись к Черту, выкрикнул Гиви. Голос его сорвался. Он налил себе стакан «Боржоми» и жадно выпил.
— Отвечай на предъяву, Черт, уважаемый, — сказал Шалва, не отводя испытующего взгляда.
— Ответ простой, — спокойно произнес Черт. — Играли в карты, я у него все выиграл. И рынок, и квартиру, и машину, и дачу. А Князь уехал куда-то.
— Куда уехал? — зловеще спросил Томаз. — Какой билет ты ему купил? В какой поезд посадил?
— Не знаю, — Черт пожал плечами. — Я его не провожал.
Шалва кивнул.
— Ответ твой ясен. Только Гиви о делах сказал. Князь пропал, а ты в его кабинете сидишь. Это всем видно. А ты словами объяснил. Слово любой сказать может. Но дело важней слова. Чем подтвердишь слова? Какими делами? Бумаги есть? Свидетели достойные есть?
— Ну, конечно, все есть, — Черт махнул рукой. — Чикет, давай бумаги!
Чикет встал, подошел к сейфу, лязгнул замком, достал папку и, отстранив одного телохранителя, положил перед Шалвой.
— Вот дарственная на квартиру, вот купчая на рынок, вот дарственная на машину, на дачу… Все у нотариуса заверено, как положено…
Томаз презрительно скривил губы.
— Да я тебе завтра дарственную на Кремль принесу!
Шалва, выпятив нижнюю губу, рассматривал документы. Лицо его выражало сомнение.
— Бумаги проверить можно, — наконец, сказал он. — Экспертизу закажем, нотариуса спросим. А свидетели кто?
— Да много свидетелей! — Черт досадливо ударил ладонью по столу. Это был сигнал.
Тут же негромко хлопнул выстрел, рыжий «часовой», скрючившись, повалился на пол, дверь в комнату отдыха распахнулась, оттуда выскочили Бубна и Носач с ножами, они набросились на Младшего и растерявшегося второго охранника. Замелькали клинки, раздались крики, стоны, брызнули во все стороны горячие брызги. Кресло отъехало, ударилось о стену и перевернулось, тяжелое тело с грохотом упало на паркет. Черт, перегнувшись через стол, вонзил финку в ключицу Томазу, Чикет выстрелил в Гиви. Опрокидывались стулья, падали тела. Из приемной послышалась приглушенная возня и тут же смолкла, Шарик заглянул и кивнул: мол, все в порядке. Под окнами возилась у джипов засада из цветочных рядов. Все действовали слаженно и точно по плану.
Через минуту «разбор» закончился. На этот раз Шалве Менешешвили пришлось обойтись без кавказского стола. Наоборот, он сам и все его сопровождающие, включая водителей машин, попали на стол к огромным крысам, в изобилии водящимся на городской свалке.
Глава 7
Капитан Дятлов ведет розыск
Пресса теперь именовала серийного убийцу «Ночным ястребом». А Дятлов тем временем пытался отработать кличку «Черт». Он залез в центральную оперативно-розыскную картотеку, направил запросы в территориальные органы. Но в расставленные сети крупная рыба не попадалась: «Черт» — это презрительное прозвище мелких уголовников, ни один не тянул на опасного маньяка-убийцу. Стал искать похожие фамилии авторитетных преступников: Чертов, Чертовский и т. п., но выйти на верный след так и не удалось. Опрашивал арестантов, уголовников, агентуру — тоже безуспешно: про Черта вроде бы все и слышали, но ничего конкретного сказать не могли. Это очень странно, обычно так не бывает…
В истории Черта вообще много странностей. Как, впрочем, в любом серьезном уголовном деле, тем более нераскрытом, а особенно связанном с убийствами. Некоторые странности искушенный в криминалистике специалист вполне способен объяснить. Дятлов был таким специалистом. И знал, что отсутствие отпечатков может быть вызвано ухищрениями маньяка: в розыскной практике известны случаи, когда преступник обжигал кончики пальцев кислотой или даже пересаживал на них кожу… Один насильник вставлял в рот искусственную челюсть с устрашающими клыками, другой изготовил перчатку с ножевыми лезвиями, как у Фредди Крюгера. Когда преступление раскрывается, и все остальные странности получают объяснение.
Павел Сергеевич полистал папку с материалами о знаменитых «серийщиках». «Вампир из Дюссельдорфа» оказался сорокасемилетним Питером Кертеном, который в девятилетием возрасте отрубал головы лебедям и пил их кровь, утопил двух своих товарищей и всю последующую жизнь совершал сексуальные убийства девочек и взрослых женщин, причем пил их кровь. Признался в 68 убийствах, осужден за девять, был приговорен к отсечению головы. На пути к гильотине спросил: «Скажите, после того как голова будет отрублена, я смогу услышать, хоть на мгновенье, звук крови, льющейся из моей шеи? Было бы удовольствием закончить так все удовольствия…» Животное! Но у него и отец был животным: настрогал 13 детей, избивал всю семью, насиловал дочерей… «Джек-Потрошитель», от четырех до девяти жертв, все проститутки. Своеобразный «почерк»: у всех перерезано горло, отрезано ухо, распорот живот, иногда унесены внутренние органы… «Потрошитель» так и остался неизвестным — преступления не раскрыли, хотя он сам писал письма в полицию… «Витебский душитель» — Михасевич, тоже писал письма в милицию, чтобы отвести от себя подозрения, по его делу расстрелян непричастный к преступлениям человек, второй был необоснованно арестован и повесился. В конце концов и самого Михасевича расстреляли… Слинько, Чикатило, Пичужкин… Когда наступила пора гуманности, расстреливать перестали, так что Черту грозит, самое большее, пожизненное заключение…
Заперев папку в сейф, Дятлов поехал на очередную встречу с агентом. Но в мутном потоке оперативной информации не попадались золотые крупицы истины…
Тем временем желтые газеты взахлеб писали про неуловимого маньяка.
«Невидимка на тропе войны»… «„Ночной ястреб“ ищет жертву»… «Когда ястреб ударит снова?», «Число убитых замалчивается!»
Дятлов был вне себя. В статьях не было ни слова правды. Материалы журналисты высасывали из пальца или из какого-то другого органа. Но хуже всего то, что в погоне за сенсацией они, по существу, давали рецепты совершения преступлений и провоцировали психически неустойчивый сброд на подражание главному герою.
В конце недели по телевидению показали модное ток-шоу, посвященное таинственным убийствам. Две королевы красоты, списанный политик и постоянно мелькающий на экране депутат беспомощно комментировали события, о которых очень поверхностно знали из желтых газет. В результате они пришли к выводу, что во всем виновата милиция.
Прямо или опосредованно, но пресса сделала свое дело: в РУВД прибыла комиссия, проверила организацию розыска, обнаружила нехватку бумажек в розыскном деле и определила виновного, которого умело подставил полковник Смирнов. Виновным оказался капитан Дятлов.
Его с начальником УР Иванцовым вызвали на аттестационную комиссию в кабинет заместителя начальника ГУВД по кадрам. За длинным столом собрались девять старших офицеров. Сам Логашов сидел во главе. Вызванным даже не предложили присесть, они неловко застыли у высокой полированной двери.
— Вы провалили розыск, подполковник! Документация оформлена небрежно, план розыскных мероприятий никуда не годится! Результатов нет! А ведь дело имеет большой общественный резонанс!
Зам по кадрам Логашов — моложавый полковник с холеным лицом, говорил короткими рублеными фразами. Тон его был раздраженным. Члены аттестационной комиссии тоже смотрели с явным осуждением.
— Кому вы поручили это ответственное задание? Оперуполномоченному Дятлову? Ему сорок пять, а он все еще капитан! У вас что, нет опытных перспективных сотрудников?
— Товарищ полковник, Дятлов был майором, но его разжаловали за… — попытался оправдаться Иванцов.
— Я знаю, за что его разжаловали, — махнул рукой Логашов. — Я читал личное дело! Кстати, полковник Смирнов негативно характеризует вашего подчиненного. Непонятно, почему вы его защищаете!
Иванцов замолчал.
— Предлагаю объявить капитану Дятлову неполное служебное соответствие, а подполковнику Иванцову — замечание! — резко подвел итог зам по кадрам. — Рекомендовать капитана Дятлова к увольнению как бесперспективного сотрудника, достигшего предельного для капитана возраста службы.
Логашов побарабанил пальцами по столу, перелистнул страницы лежащего перед ним довольно толстого личного дела.
— Вам ведь исполнилось сорок пять?
— Через полгода, — оглушенно выговорил капитан. Он никак не ожидал, что дело кончится увольнением.
— Полгода, — задумчиво повторил полковник. И, обращаясь к членам комиссии, спросил: — Дадим доработать капитану шесть месяцев, товарищи? Пусть получит еще пятипроцентную надбавку к пенсии. Личное дело у него неплохое, есть много поощрений. Мы должны быть объективными!
— Капитан Дятлов добыл определенные положительные результаты, которые позволяют активизировать розыск, — вмешался Иванцов. — Композитный портрет подозреваемого, вещественные доказательства… Он считает, что дело обо всех однотипных убийствах надо объединить в одно производство…
— Тем более, — кивнул Логашов. — Согласимся, товарищи?
Сидящие за столом офицеры согласно закивали головами.
— Согласимся!
— Конечно, согласимся…
— Поддержим ветерана…
— Ну, и хорошо, — улыбнулся Логашов. — Сегодня подписан приказ о создании в отделе особо опасных преступлений оперативно-розыскной группы «Маньяк», которая объединит все дела о нераскрытых убийствах девушек. Мы прикомандируем капитана Дятлова к этой группе. Правильно, товарищи?
— Правильно, товарищ полковник! — вновь закивали члены аттестационной комиссии.
В народе это называется: «подсластить пилюлю». Но сладость не помогла, у Дятлова все равно было горько во рту и горле, будто разлилась желчь. Ошеломленный, он шел по коридору и ничего не видел вокруг. Честно говоря, опер не ожидал такого убийственного результата.
Его догнал Иванцов.
— Извини, Паша, что не смог тебя отстоять, — тихо проговорил он. — Тут все было предрешено заранее.
— Да нет, Виктор, спасибо за поддержку. Другой бы вообще рта не раскрыл.
— А дела, видишь, объединили. Значит, ты был прав…
Дятлов не ответил. Некоторое время они шли молча.
— Поработаешь в группе, если дашь результат, можно будет все переиграть, — не очень уверенно сказал начальник УР, когда они вышли на улицу. — Получишь награду, звание, а там, глядишь, и срок службы продлят…
— Спасибо, Виктор Сергеевич, — тяжело проговорил Дятлов.
И начальник, и подчиненный понимали, что это только вежливая форма поддержки.
Группа «Маньяк» располагалась на третьем этаже знаменитого здания на Петровке. Дятлов пришел за пять минут до начала планерки. Это был не рабочий кабинет, а скорей нечто вроде комнаты для совещаний. За столом в углу сидела высокая девушка лет двадцати семи и с самым серьезным видом перебирала какие-то бумаги.
— Здравствуйте, я капитан Дятлов, — представился сыщик. — Пришел на планерку…
— Здравствуйте, — ответила девушка и почему-то улыбнулась. — Проходите, мы скоро начнем.
Дятлова покоробило и от небрежного тона, и от этой улыбки. Держа потертую папку под мышкой, он прошел вдоль длинного полированного стола с криво разложенными листками серой бумаги и выглянул в окно. Бледно светило негреющее солнце, порывистый ветер мел по бульвару охапки сухих листьев. Город жил в своем обычном ритме, по дороге текли плотные потоки машин, а по тротуарам — еще более плотные потоки прохожих. Многие несли в руках яркие фирменные пакеты с покупками. Никто из них не думал о ночном маньяке, методично забирающем жизнь за жизнью.
За спиной вдруг сразу стало шумно. Он обернулся. В дверь уверенно входили молодые, продвинутые «важняки» и старшие опера: плечистые, деловые, знающие себе цену. Они мельком осматривали капитана, небрежно здоровались, многие улыбались. Дятлов вдруг увидел себя их глазами: крашеный огрызок прошлого, направленный на полгода пересидки перед пенсией, потому что больше его деть было некуда. Тяжело вздохнув, он двинулся к крайнему стулу в конце стола, сел, открыл папку и приготовил файл с документами. Кроме него в комнате собрались восемь мужчин и та самая девушка. Невооруженным взглядом было видно, что они не освобождены от своих основных обязанностей и работать по маньяку будут параллельно с основными делами. Опера рассаживались, что-то рассказывали друг другу, кто-то разговаривал по телефону, кто-то двигал стулья, выбирая место поудобнее, когда вошел старший группы Колесов.
Высокий, с массивной фигурой и угрюмым, похожим на кирпич лицом, он бегло осмотрел собравшихся, усмехнулся, наткнувшись взглядом на Дятлова, по-хозяйски сел во главе стола, постучал ручкой по столешнице.
— Даже не спрашиваю, все ли познакомились с делом, — сказал он, раскрывая потрепанный ежедневник с массой каких-то закладок из разномастных и разноцветных бумажек. — Приказ был — значит, выполнили. Текущие дела ужимайте, высвобождайте время для поиска маньяка. Район все завалил, наработок для раскрытия практически нет, работу надо вести с нуля.
Дятлов поднял руку, но Колесов не обратил на него внимания. Никто из оперативников на капитана тоже не взглянул. Он был для них пустым местом.
— Значит, так, Володя, отрабатываешь психушки по обычной схеме: кто выписан к началу серии, кто состоит на учете по садистской линии…
— Понял, — сказал плотный краснощекий паренек.
— Женя, то же самое по колониям и тюрьмам.
— Есть.
— Леня, готовишь Марину как подставу, по вечерам ведешь поиск «на живца». Возьми пару ребят для подстраховки.
— Ясно, — кивнули оперативник и высокая девушка.
— Александр поднимает агентуру.
— Сергей, изучаешь все акты вскрытия. Лично, подчеркиваю, лично беседуешь с патологоанатомами. И лично встречаешься с криминалистами, которые выезжали на место происшествия. Нам нужна достоверность способа совершения.
Все время, что длилось совещание, Дятлов просидел, хмуро разглядывая свои ногти. Раздражение внутри копилось и распирало грудь. Здесь совсем другой уровень работы: это не кустари, моющие золотишко в присмотренных местах на свой страх и риск. Здесь широкомасштабный, индустриальный подход: русло реки выпрямить, углубить, пустить драгу и взять все золото. Про этих парней никак не скажешь, как в известном стишке, который ходит по низам милицейских структур — «задерганный, задроченный оперативный уполномоченный». Четкое разделение обязанностей, отработанные приемы, типовые схемы направлений поиска. И они уверены, что сейчас возьмутся всем скопом, навалятся и играючи это дело раскрутят! Не то что эти недоумки из района… Хотя между добычей золота и раскрытием преступлений существует большая разница.
— Вопросы есть? — раздав задания, спросил Колесов.
— Есть, — подал голос Дятлов. — Я хотел доложить свои материалы.
Колесов выпятил вперед челюсть.
— Мы должны собрать первоначальную информацию и выдвинуть свои версии. Я читал ваш рапорт. Уголовник, который разыскивает в Москве какую-то женщину, а попутно убивает всех похожих, это для голливудского фильма. И слепки зубов собаки, которая загрызла другую собаку — тоже для фильма ужасов.
Опера рассмеялись. Теперь Дятлов понял, почему его появление вызвало улыбки.
— Ясно, — кивнул Дятлов. — А почему вы не дали мне никакого задания?
— Занимайтесь тем, чем занимались. По личному плану. Мы не будем нагружать ветерана. Ведь вам осталось полгода до пенсии? Отдохните, отоспитесь, в бассейн сходите… А если понадобится помочь ребятам — подворный обход совершить, опросить свидетелей, то мы вас попросим.
Обходы и опросы обычно поручают зеленым стажерам или совсем никудышным сотрудникам.
И хотя Колесов был предельно вежлив, капитан почувствовал себя униженным и оскорбленным.
Не один Чикет боялся Черта до колик в желудке. Чувствовалось, что даже матерый «законник» Гвоздь, за спиной которого стояла вся его кодла, тщательно подбирает слова, чтобы они не прозвучали как предъява и ненароком не разозлили страшного гостя.
— Мне Анзор Кутаисский позвонил, — глядя мутными глазками мимо сидящего рядом Черта, сообщил он. — Говорит, родственники Князя Шалву Младшего пригласили на Москву, разбор сделать… И пропали все: Шалва со своими ребятами и Князевы родственники…
В бильярдной было тихо. Никто не гонял шары, не дымил у окна, не пил водку или виски в баре. Гвоздь и Черт устроились на высоких табуретках за стойкой, еще человек двадцать сидели и стояли вокруг, внимательно слушая и наблюдая. В отдалении с безразличным видом стояли у стола и рассматривали кии Чикет и четверо его бойцов.
— Ну, и что с того? — лениво отозвался Черт.
— Да ничего, — Гвоздь по-прежнему смотрел в сторону. — Он говорит, они к тебе, Червень, на рынок поехали, и больше их никто не видел.
— Значит, не доехали, — безразлично произнес Черт.
Гвоздь кивнул.
— Я Анзору так и сказал. Но он прет буром: делай разбор, спрашивай, как положено, иначе война будет…
— Ну, так делай и спрашивай, — равнодушно произнес Черт. — Раз тобой какой-то лаврушник[24] командует!
Тишина сгустилась и пропиталась напряжением. Это был откровенный вызов, «наезд», который нельзя оставлять без последствий.
Гвоздь пожевал иссохшими губами, вздохнул и обреченно посмотрел на Червня. Смотрящий не хотел связываться с «отмороженным» убийцей. Но у него не было выбора. Если честного бродягу кто-то назвал козлом, а тот не ответил, то значит согласился и, значит, он действительно козел и место ему под шконкой! А если в ответ воткнул вилку в бочину, или пальцем выбил глаз, или кирпичом проломил голову, — то доказал, что никакой он не козел, а правильный пацан. И тогда весь спрос с оскорбителя, теперь его самого загонят под шконку! Поэтому промолчать сейчас означало признать, что никакой он не Смотрящий, не авторитетный босяк, а прихвостень Анзора Кутаисского, и то, что Анзор — солидный вор, «законник», никакого значения не имело и ничего не меняло.
— Фильтруй базар, Червень! — повысил голос Гвоздь. — Не забывай, с кем терки трешь!
Черт усмехнулся и оглядел все общество, будто приглашая принять участие в их разговоре.
— Я ничего не забыл, Гвоздь! Помню, как ты Пашке Живоглоту, спящему, гвоздь в ухо вогнал! Будто он стукачом был! А на самом деле он знал, что ты Великану карточный долг не отдал! Великана поездом разрезало, а Пашку ты кончил — вот и все, концы в воду!
— Ничего себе! — воскликнул Башка. — Гвоздь, это правда?!
Но тот не мог отвечать: спазм перехватил ему горло. Он побледнел, вытаращил глаза и только тряс головой. Правую руку он сунул в карман брюк и шарил там, будто искал валидол.
— Это ты забыл «закон», в коммерса превратился, не за порядком в обществе смотришь, а за своим карманом! — продолжал обличать Черт.
Гвоздь, наконец, нашел то, что искал, и вытащил руку. Вместо лекарства в ней был зажат крохотный «браунинг». Но Черт оказался проворней, и выпрыгнувшая из рукава финка вонзилась «законнику» в сердце раньше, чем он успел нажать спуск. Смотрящий откинулся назад и с грохотом упал на пол. Из искривившихся губ вытекла струйка крови.
— Не дергайтесь, пацаны! — предупредил Черт, водя окровавленной финкой слева направо и справа налево. Чикет, Шарик и Бубна достали пистолеты, Хрипатый и Носач вытащили ножи.
Но никто из кодлы Гвоздя не двинулся с места. Все словно остолбенели.
— Гвоздь сам нарвался! — через некоторое время произнес Башка. — По всем «законам» он не прав! На Черного пушку поднял!
— Да зажрался он! Давно надо было ему по ушам дать! — выкрикнул Камаз, поводя могучими плечами.
Собравшиеся зашумели.
— Надо Черного ставить Смотрящим! — крикнул Худой. — Он за общество болеет, на общее благо не жадится отстегивать!
— Точно! — поддержал товарища Шлеп-Нога. — О людях заботится!
— И авторитет у него есть! — согласился Башка.
Бригада Чикета спрятала ненужное оружие. Как часто бывает и в правильном обществе, воровская кодла быстро становилась на сторону победителя. Черта избрали Смотрящим, и вечером в шашлычной на рынке шумно отметили это событие.
— Так что конкретно интересует, начальник? — спросил Пистон, озираясь. Ночной парк зловеще шевелил давно скинувшими листву черными ветками, будто сотни рук тянулись к суке-стукачу, продающему своих братьев-корешей менту позорному. — Ты реальную тему назови! И разбежимся: ветер до костей пробирает!
— Это тебя страх пробирает, — усмехнулся Дятлов. — Мнительный ты стал, Пистон!
Они сидели на скамейке в запущенной части парка, неподалеку имелись выходы в разные стороны, и все же каждая встреча оперативного сотрудника со своим осведомителем — как боевая операция: никогда не скажешь с уверенностью, чем закончится… Особенно, когда работаешь по особо опасным преступлениям.
— А интересует меня все необычное в вашей сутенерской кодле. Ты слышал, что маньяк девок валит? Да и мужиков тоже. Вот тебе и основная тема… Бляди твои должны быть напуганы и молоть языками, как мельницами, да и сутенерам лишние проблемы… Короче, кто и что базарит по этой теме?
— Какой я тебе сутенер… У меня всю жизнь другой «окрас» был…
В темноте послышался скребущий звук — это Пистон яростно чесал голову. Действительно, раньше он приторговывал наркотой, а теперь держал сауну со всеми сопутствующими пороками. Прежним занятием он гордился, а нынешнего стеснялся.
— Про маньяка никакого разговора не было, он ведь свои дела в одиночку лепит… А странное… Странное было, Сергеич, тут ты в цвет попал… С душком нехорошим странность-то…
Дятлов весь превратился в слух.
— Ну, давай, выкладывай, не води му-му!
— На прошлой неделе, в полночь, заехали ко мне трое блатных, — с придыханием зашептал Пистон прямо ему в ухо. — Все незнакомые, старший у них наглючий — худой, рожа зверская… Приказал, чтоб никто к ним не заходил: я и водку, и закусь в предбаннике оставлял, стучал, а они забирали… Потом девочек потребовали…
— И что тут странного? — спросил Дятлов. Осведомитель услышал, что опер усмехнулся.
— Обожди, Сергеич, не торопись…
Обычно Пистон в таких случаях добавлял: «говно хлебать», но сейчас оборвал привычную присказку на середине.
— Я им послал Ингу и Верку, девки видные, опытные, кого угодно обслужат как положено… А тут Инга через час убежала! Вкуриваешь тему? Дело серьезное: за такое с меня могут спросить… Хорошо, что обошлось: старший залупаться не стал, водку пил да парился, а Верка с двумя другими нормально отработала…
— И что тут странного? — повторил Дятлов уже с раздражением. — Может, ее сигаретами прижигать стали, может, издеваться начали, может…
— Да она утром мне отзвонилась, — перебил Пистон. — Встретились, я, конечно, свистулей ей ввалил: мол, что за кидалово?! А она аж трясется вся: «Это псих, — говорит. — Импотент психованный! У него не встает, он злится, сам себя заводит, начинает меня дергать, царапать, бить… Чем больше пьет, тем злее становится… Рисунок какой-то женщины мне показал, говорит, найду эту суку — на ремни порежу! И зубами скрежещет… И меня хватает, рвет, дергает — я вся на синяках! Если бы не убежала — убил бы!»
Дятлов внутренне напрягся. Вот и сработали «дурацкие вопросы», сети, в мутную воду заброшенные, — кажется, рядышком рыбка хвостом по воде ударила…
— Выходит, садист?
Он скорей почувствовал, чем увидел, как Пистон пожал плечами.
— Выходит… Или садист, или онанист… Кстати, он резаный, может, поэтому…
— Как «резаный»? — не понял капитан.
— Очень просто. Инга сказала: у него жуткий шрам через все тело — от горла до паха. Красный, грубый, страшный… Может, после операции импотентом стал?
Капитан даже привстал, как гончая, почуявшая след.
— Девка твоя где? Мне с ней поговорить надо!
Осведомитель вновь с остервенением почесал голову.
— Нету ее. Я тогда подумал, что чушь какую-то несет, пригрозил: если от клиентов предъява будет, то я ей харю попорчу… А она на следующий день и пропала.
Читать бесплатно другие книги:
