Зимний убийца Сэндфорд Джон

Джим Харпер был найден в петле на опускающемся держателе для полотенец в мужском туалете заправки «Юнокэл» в Бон-Плейне, в семнадцати милях к востоку от Гранта. Юноша сидел на полу под вешалкой, с петлей из полотенца вокруг шеи. Джинсы «Левайс» и трусы были спущены ниже колен. Дверь оказалась запертой, но замок был совсем простым, кнопочным, который можно закрыть изнутри, если дверь открыта, или заблокировать, захлопнув дверь, так что это ничего не значило. Тело нашел владелец заправки, когда открыл ее утром.

Отца Харпера допрашивали дважды. Первый раз утром после убийства, поверхностно. Следователь из офиса шерифа решил, что смерть наступила случайно во время мастурбации, что было не таким уж редким случаем. Единственным интересным фактом во время предварительного расследования была записка, адресованная Карру: «Шелли, что-то мне здесь не нравится. Думаю, стоит провести вскрытие. Джин».

Климпт. Лукас бросил взгляд на стол в углу. Он содержался в идеальном порядке и был абсолютно лишен каких-либо персональных черт его хозяина, если не считать старой фотографии в серебряной рамке. Лукас отодвинул стул и присмотрелся внимательнее. Симпатичная женщина с маленьким ребенком на руках, одетая по моде конца пятидесятых-начала шестидесятых. Лукас позвонил Хелен Аррис, попросил ее найти Климпта и вернулся к делу Харпера.

После вскрытия патологоанатом из Милуоки сделал вывод, что смерть была насильственной и наступила в результате удушения. Расса Харпера, отца мальчика, снова допросили, на сей раз двое следователей по особо важным делам из Висконсина. Но Харпер утверждал, что ничего не знает. Джим отбился от рук, начал серьезно выпивать и, возможно, курил марихуану.

Следователям не понравилось то, что они услышали, но им пришлось ограничиться этим. Расс Харпер не был подозреваемым — он работал на своей заправке, когда убили его сына, и это могли подтвердить незаинтересованные свидетели. О том же говорили чеки с проставленным компьютером временем и его подписью.

Следователи допросили дюжину людей, включая ровесников погибшего. Все отрицали, что они общались с ним. Один даже сказал, что у Джима не было друзей. Никто не видел его на заправке, находящейся на перекрестке дорог. Он не был в школе в тот день, когда его убили.

— Ты хотел со мной поговорить?

Климпт был крупным мужчиной за пятьдесят, с синими глазами и легким румянцем на щеках, в расстегнутой голубой парке и коричневых зимних сапогах с заправленными внутрь шерстяными брюками. В руке он держал кожаные перчатки. На левом бедре по диагонали, так чтобы его было легко достать правой рукой, даже будучи за рулем, висел хромированный пистолет. Голос следователя напоминал перекатывающийся под ногами гравий.

— Да, буквально один вопрос, — сказал Лукас, подняв голову.

Он принялся перебирать бумаги в поисках записки, которую Климпт послал Карру. Следователь снял парку, повесил на крючок рядом с курткой Лукаса, подошел к своему столу и сел, откинувшись на спинку стула.

— Как дела? — спросил Лукас, просматривая бумаги.

— По большей части скверно. — Климпт произносил слова медленно, с провинциальным выговором. — А что случилось?

Лукас нашел записку и протянул ему.

— Ты отправил вот это Шелли, после того как составил отчет по смерти младшего Харпера. Что тебе не понравилось? Зачем понадобилось вскрытие?

Климпт посмотрел на листок и вернул его Дэвенпорту.

— Во-первых, мальчик сидел на полу и держал в руке пенис. Я никогда не пытался повеситься, но подозреваю, что в самом конце человек понимает, что что-то не так, и начинает размахивать руками. Он не станет сидеть и мастурбировать до самой смерти.

— Верно.

Лукас кивнул и ухмыльнулся.

— Во-вторых, пол, — продолжал Климпт. — На свете мало мужских туалетов, где я добровольно сел бы на пол, и этот не относится к их числу. Уборку делают утром — иногда. На другой стороне шоссе находится бар. Посетители выходят оттуда ночью, заезжают на станцию, чтобы заправиться, выбираются из машин, на них набрасывается холодный ветер, и они решают, что пора отлить. Поскольку они до этого приняли на грудь, у них возникают проблемы с попаданием в цель. Поэтому весь пол залит мочой. Трудно представить, чтобы кто-то стал садиться на него.

Лукас снова кивнул.

— Кроме того, плитка очень холодная, — добавил следователь. — На ней можно с легкостью отморозить себе зад. Понимаешь, это просто-напросто неприятно.

— И у тебя появились сомнения.

— Вроде того, — ответил Климпт.

— Есть какие-то мысли по этому поводу?

— Я бы поговорил с Рассом Харпером, если бы снова стал заниматься этим делом.

— Его допросили полицейские штата, — заметил Лукас, перебирая бумаги.

— Ну… — Климпт оценивающе посмотрел на него. — Я имел в виду, что отвел бы Расса в свою мастерскую, засунул его руку в тиски, надежно зажал ее и только потом стал бы задавать вопросы. А если бы это не помогло, включил бы мясорубку.

Говоря это, следователь не улыбался.

— Ты думаешь, он знает, кто убил его сына?

— Спроси меня, кто в нашем округе способен совершить хитрое убийство, и я без малейших сомнений назову Расса Харпера. Если его сына убили и попытались ввести нас в заблуждение… тут вряд ли может идти речь о совпадении. По крайней мере, я так считаю. Возможно, Расс и не знает, кто убийца, но у него могут быть кое-какие идеи на этот счет.

— Я хочу съездить к Харперу сегодня вечером и поговорить с ним, — сказал Лукас. — Может, отвезу его в мастерскую, где есть тиски.

— Мне сегодня как раз нечего делать. Пригласи меня с собой, — сказал следователь, вытягивая ноги.

— Он тебе не нравится?

— Если бы сердце этого сукина сына загорелось, я не стал бы мочиться на него, чтобы погасить огонь.

Климпт сказал, что он пообедает и будет ждать дома, пока Лукас не соберется ехать к Харперу. Хелен Аррис уже ушла, почти везде в участке было темно. Лукас бросил папку с делом Джима Харпера в ящик нового шкафчика и задвинул его. Но ящик перекосился и застрял. Лукас безуспешно попытался открыть его, затем опустился на колени и попробовал вытащить ящик ногтями. У него получилось, но рука соскользнула, и он сорвал часть ногтя на левом безымянном пальце.

— Черт возьми!

Кровь текла рекой. Лукас отправился в мужской туалет, вымыл руку и посмотрел на палец. Рана оказалась глубокой, кусок ногтя нужно было срезать. Он обернул ладонь бумажным полотенцем, взял куртку и зашагал наружу по темным коридорам участка. Завернув за угол, он увидел пожилого мужчину со шваброй и услышал женский голос, эхом разнесшийся по пустому коридору:

— Ну и денек, Оди.

Доктор Уэзер. Снова. Старик кивнул, глядя в коридор, перпендикулярный тому, где стояли они с Лукасом.

— Жуть как холодно, мисс.

Уэзер появилась из соседнего коридора с чемоданчиком в руке. Когда она прошла мимо, свет лампы упал на ее волосы цвета клеверного меда. Она услышала шаги и остановилась, узнав Лукаса.

— Уже прикончили кого-нибудь, Дэвенпорт?

Он невольно улыбнулся, увидев ее, но тут же разозлился.

— Это становится утомительным.

— Извините, — сказала Уэзер, расправила плечи и смущенно улыбнулась. — Я хотела… Не знаю, что я хотела сказать. Как бы там ни было, я ничего такого не имела в виду и сейчас, и когда встретила вас в школе.

Что? Лукас не совсем понял, о чем она, но ее слова прозвучали как извинение. И он решил удовлетвориться этим.

— Вы тоже работаете на округ?

Она окинула взглядом коридор.

— Нет, не совсем. Совет попечителей сократил должность общественной медсестры, и я взяла на себя часть ее прежних обязанностей на добровольных началах. Я езжу по домам и навещаю больных.

— Очень благородно, — сказал Лукас.

Он хотел, чтобы это прозвучало иронично, но получилось немного скептически. Прежде чем она успела что-то ответить, он поднял ладонь.

— Извините, я был не прав.

Уэзер пожала плечами.

— Я это заслужила. — Она посмотрела на его руку, которую он держал на уровне пояса, сжимая в кулаке бумажное полотенце. — Что случилось?

— Сломал ноготь.

— Вам следует пользоваться хорошим акриловым средством для укрепления ногтей, — сказала она и тут же добавила: — И снова прошу прощения. Дайте-ка я посмотрю.

— Ну…

— Давайте.

Лукас развернул полотенце, она взяла его за палец и попыталась в полумраке рассмотреть рану.

— Ужасно… Подойдите к свету.

Она открыла свой чемоданчик.

— Послушайте, может, мне лучше… Это больно?

— Не будьте ребенком.

Доктор подровняла ноготь хирургическими ножницами. Больно не было. Она выдавила каплю мази из тюбика и заклеила рану пластырем.

— Я пришлю вам счет.

— Отправьте его шерифу, ведь я пострадал на службе, — сказал Лукас и добавил: — Спасибо.

Они остановились около двери, глядя на снег.

— Вы куда направляетесь? — спросил Лукас.

Уэзер посмотрела на свои наручные часы, и он еще раз обратил внимание на то, что у нее нет колец.

— Хочу где-нибудь перекусить.

— Позвольте пригласить вас на обед.

— Хорошо, — ответила она.

Просто, не глядя на него, толкнула дверь и сказала: «Хорошо», навсегда изменив их отношения.

— Куда пойдем? — спросил Лукас, выходя вслед за ней на крыльцо.

— У нас шесть вариантов… — начала она.

— Я должен угадать?

— Нет.

По ее лицу промелькнула улыбка, и она принялась загибать пальцы, перечисляя рестораны. Лукас заметил, что пальцы у нее изящные и длинные, наверное, как у пианистки. Или у хирурга.

— У нас имеется «Пицца Ала», «Харди», «Приют рыбака», «Американский стиль дяди Стива», «Дедушкино кафе» и «Мельница».

— А какой из них самый лучший?

— Ммм. — Уэзер склонила голову набок в раздумье. — Ты предпочитаешь набитых уток или набитую рыбу? Я имела в виду чучела на стене, а не в меню.

— Трудный выбор. Думаю, рыбу.

— Тогда пойдем в «Приют», — решила она.

— Ты играешь на пианино?

— Что? — Уэзер остановилась и посмотрела на него. — Неужели ты наводил обо мне справки?

— Ты о чем? — удивился Лукас.

— Как ты узнал, что я играю на пианино?

— Я не знал, — ответил он. — Просто подумал, что твои руки похожи на руки пианистки.

— О! — Уэзер взглянула на свои пальцы. — У большинства известных мне пианистов большие руки.

— Тогда как у хирурга, — предположил он.

— В основном руки у хирургов самые обычные.

Лукас рассмеялся:

— Ладно, ладно.

— Обычные. Самые что ни на есть.

— Почему ты на меня наскакиваешь? — спросил он.

Уэзер пожала плечами.

— Мы проходим стадию неловкости и смущения. На первом свидании всегда бывает не просто.

— Что? — пробормотал Лукас, следуя за ней по тротуару.

У него возникло чувство, будто он пропустил что-то важное.

Ресторан расположился в больших трейлерах, стоящих под прямым углом друг к другу. Помещение было отделано виниловыми панелями под старое дерево. В окне висела неоновая реклама пива «Курс».

Лукас въехал на парковку и выключил фары. Через несколько секунд появилась Уэзер в своем джипе.

— Элегантно, — похвалил Лукас.

Она высунула из машины ноги и сняла теплые сапоги.

— Я поменяю обувь. Что элегантно? Ресторан?

— Мне кажется, что сочетание виниловых панелей с сиянием рекламы «Курса» придает этому месту определенный европейский налет. Я бы сказал, похоже на Швецию или старый Амстердам.

— Подожди делать выводы, пока не увидишь, что на каждом столике стоит красная церковная свеча, которую зажигает сам метрдотель, а еще корзинка с упакованными в целлофан крекерами и хлебными палочками, — сказала Уэзер.

— О, это настоящее заведение для гурманов. Ничего меньшего я и не ожидал. И бьюсь об заклад, у них имеется выбор вин, — резюмировал Лукас.

— Точно.

— Красное или белое, — в один голос сказали они и рассмеялись.

— Если ты попросишь розовое, они скажут «отлично» и официант умчится на кухню с бутылками красного и белого вина в руках, — добавила Уэзер.

— Почему у тебя такое имя? — спросил Лукас.

— Мой отец был помешан на лодках. Летом он мастерил в гараже самодельные маленькие шлюпки и шаланды в четырнадцать футов.

Она натянула второй мокасин, бросила сапог на пол у пассажирского сиденья, встала и резким движением захлопнула дверь. Запирать машину она не стала.

— В общем, мама говорила, что он постоянно твердил про погоду. «Если погода продержится», «если погода изменится». Поэтому когда я родилась, меня назвали Уэзер.[9]

— Твоя мама живет в городе?

— Нет. Отец умер десять лет назад, а через три или четыре года мама ушла вслед за ним, — с грустью ответила Уэзер. — Она даже не болела, просто умерла. Мне кажется, она этого хотела.

Метрдотель оказался круглолицым мужчиной с аккуратно подстриженными черными усиками и такими манерами, словно он только что приехал из Лас-Вегаса.

— Привет, Уэзер, — поздоровался он, перевел глаза на шею Лукаса и категорически отказался поднимать их выше. — Столик для двоих? В зале для некурящих?

— Да, для двоих, — сказал Лукас.

— Кабинку, — уточнила Уэзер.

Когда он подал им меню и ушел, доктор наклонилась вперед и прошептала:

— Я забыла про Арлена, метрдотеля. Он хотел бы затащить меня в постель. Ну, ты понимаешь: речь не идет о том, чтобы бросить мамочку и деток, просто немножко поразвлечься с докторшей, предпочтительно где-нибудь вроде «Херли», где нас никто не застукает.

— И каковы шансы? — поинтересовался Лукас.

— Нулевые, — ответила она. — В нем есть что-то от Альфреда Хичкока, а это вызывает у меня отвращение.

Принесли салат, заправленный французским соусом наподобие кетчупа, с горстью гренков.

— Я помню статьи в газетах о том, как ты уехал из Миннеаполиса. Все эти полицейские истории весьма необычны. Тебя знают многие из «скорой помощи», они просто потрясены. Это произвело на меня впечатление.

— Я там довольно часто бывал, — сказал Лукас. — На меня работали парни на улицах, и им нередко сильно доставалось, а обратиться им было не к кому. И я пытался помочь.

— А почему ты уволился? Устал от грязи?

— Нет.

Лукас вдруг обнаружил, что начал перед ней раскрываться: он рассказал о внутренних играх департамента и о притягательной силе денег.

— Работая в полиции, часто сталкиваешься с богатыми негодяями, которые относятся к тебе как к прислуге. Им самое место в тюрьме, но они разъезжают в «лексусах», «кадиллаках» и «мерседесах», — сказал он, покачивая в руке бокал с вином. — Тебе говорят: все так, но ты ведь на государственной службе, бла-бла-бла, а через двадцать лет ты понимаешь, что и сам бы не отказался от небольшой суммы денег. Тебе хочется иметь хороший дом и дорогую машину.

— У тебя «порше». Об этом много писали.

— Тут другое. Когда в «порше» ездит богатый тип, значит, он настоящая сволочь. А вот если коп покупает «порше», это своего рода ответ таким сволочам, — ответил Лукас. — Всем до единого в нашем департаменте нравилось, что я вожу «порше». Это было чем-то вроде вызова мерзавцам.

— Боже, у тебя поразительная способность к логическим обоснованиям, — рассмеялась Уэзер. — Итак, чем ты занимаешься сейчас? Консультируешь?

— Нет. Я сочиняю игры. Именно они приносят мне деньги. И я запустил еще один небольшой побочный проект, который…

— Игры?

— Да. Я занимаюсь этим уже очень давно, а теперь отдаю им все свое время.

— Что-то вроде «Монополии»? — спросила она с любопытством.

— Скорее «Подземелья и драконы»,[10] а иногда военные игры. Сначала они были настольными, а теперь перекочевали в компьютеры. У меня совместное дело с одним пареньком из колледжа — он учится на последнем курсе отделения информатики. Я придумываю игру, а он пишет программу для нее.

— И на это можно жить?

— Можно. А сейчас я начал работу над симулятором кризисных ситуаций для подготовки работников полицейской диспетчерской службы. Она по большей части компьютеризирована. Моделируется нештатная ситуация, и диспетчеры какое-то время управляют ею в виртуальной реальности. Программа погружает их в такую ситуацию и выставляет им баллы. Получается что-то вроде тренажера.

— Если ты не будешь соблюдать осторожность, то станешь богатым человеком, — пошутила Уэзер.

— Я и так не беден, — мрачно ответил Лукас. — Но, проклятье, это такая тоска. Я не скучаю по всякой грязи, которой хватало в полицейском департаменте, но мне недостает движения.

Позже, когда им принесли судака в пивном кляре, Уэзер сказала:

— Трудно поддерживать серьезные отношения, когда ты учишься в медицинском колледже и работаешь, чтобы оплачивать учебу.

Лукас с интересом наблюдал, как она обращается с ножом, разделывая судака. «Словно оперирует», — подумал он.

— А хирургическая резидентура[11] вообще штука убийственная. Времени совсем не остается. Ты сидишь и думаешь про мужчин, но не более того. Можно немного порезвиться, но если начинаешь относиться к кому-то серьезно, то разрываешься между работой и отношениями. И тогда появляются мысли о том, что когда ты встречаешь человека, которого можешь полюбить, то проще отвернуться и отойти в сторонку. Сделать это не так уж трудно, если не тянуть время и запретить себе думать о нем во время первой встречи.

— Похоже на одиночество.

— Да, но это вполне можно пережить, если работать не покладая рук и убедить себя, что поступаешь правильно. Ты постоянно думаешь: «Если я сумею разобраться с этой последней проблемой, если переживу следующую среду или следующий месяц, а потом и зиму, то у меня начнется настоящая жизнь». Но время уходит. Незаметно ускользает. И неожиданно ты понимаешь, сколько всего упущено.

— Вечная проблема биологических часов, — сказал Лукас.

— Точно. И они тикают не только для женщин. Мужчины переживают это так же тяжело.

— Да.

— Сколько твоих знакомых мужчин вдруг поняли, что жизнь проходит мимо, бросили работу или жен и попытались как-то спастись? — спросила Уэзер.

— Я знаю нескольких, но большинство начинали чувствовать, что они оказались в ловушке и продолжают жить так же, ничего не меняя, отчего становились все несчастнее и несчастнее.

— Думаю, это про меня, — призналась Уэзер.

— Это про всех, — ответил Лукас. — И про меня тоже.

После графина вина она спросила:

— Тебя беспокоят люди, которых ты убил?

На сей раз ее голос прозвучал серьезно, и она не улыбалась.

— Они все до одного были настоящими подонками.

— Я не так сформулировала вопрос, — сказала она. — Я хотела узнать, оказали ли эти убийства влияние на твой образ мышления, изменили ли что-то у тебя в голове?

Лукас на мгновение задумался над ее вопросом.

— Не знаю. Я не думаю о них, если ты об этом. Пару лет назад у меня была серьезная депрессия. В то время мой шеф…

— Квентин Даниэль, — вставила она.

— Да, ты его знаешь?

— Встречала пару раз. Ты сказал…

— Он считал, что мне необходим психотерапевт. Но я решил, что мне нужен не врач, а философ. Человек, который знает, как устроен мир.

— Интересная мысль, — заметила она. — Проблема не в тебе, а в самой жизни.

— Господи, звучит так, будто я настоящий эгоист.

— Карр показался мне хорошим человеком, — сказал Лукас.

— Он такой и есть. Очень порядочный человек, — подтвердила Уэзер.

— И религиозный.

— Да. Хочешь пирога? У них есть с лаймом.

— Только кофе. Я и так раздулся, как шар.

Махнув официантке, Уэзер попросила принести два кофе и снова повернулась к Лукасу.

— Ты католик?

— В последнее время все задают мне этот вопрос. Да, католик, только не слишком рьяный, — ответил он.

— Значит, ты не будешь ходить на собрания по вторникам?

— Нет.

— Но сегодня ты туда собираешься, чтобы поговорить с Филом, — сказала она с утвердительной интонацией.

— На самом деле я не…

— Об этом говорит весь город, — перебила его Уэзер. — Он главный подозреваемый.

— Ничего подобного, — немного резко возразил Лукас.

— А я слышала совсем другое, — заметила она. — Точнее, все так говорят.

— Господи, это совсем не так, — покачал головой Лукас.

— Ну, если ты утверждаешь… — начала она.

— Ты мне не веришь.

— А с какой стати я должна тебе верить? Ты собираешься сегодня снова его допрашивать, после того как у Шелли закончится вторничная служба.

Принесли кофе, и Лукас подождал, пока официантка не отошла, прежде чем ответить.

— В городе есть что-нибудь, о чем бы не знали его жители?

— Почти нет, — сказала Уэзер. — В офисе шерифа работают шестьдесят человек, а население городка зимой составляет всего около четырех тысяч. Сам подумай. И тебе не приходил в голову вопрос, почему Шелли пойдет на службу, вместо того чтобы допрашивать Фила?

— Я даже боюсь спрашивать, — признался Лукас.

— Потому что он хочет увидеться с Джинни Перкинс. Они встречаются в мотелях Хейуорда и Парк-Фоллза.

— И в городе это известно?

— Пока нет, но скоро все узнают.

— Карр женат.

— Верно. Но его жена сумасшедшая.

— Хм.

— У нее серьезное психическое расстройство. Она помешана на домашнем хозяйстве и ничего другого не делает.

Лукас чуть было не рассмеялся.